Мозаика Парсифаля Ладлэм Роберт

Глава 3

— Теперь можете идти, — сказал русский спрятавшейся за ним женщине.

Та проскользнула мимо него, бросила взгляд на Хейвелока и, пробежав через комнату, скрылась за дверью.

— Вы Ростов, Петр Ростов. Начальник Управления внешней стратегии. КГБ. Москва.

— Ваша внешность и имя мне тоже известны, так же как и ваше личное дело.

— К чему все эти сложности, «дружище». — Слово «дружище» Хейвелок произнес ледяным тоном, никак не вязавшимся с его значением. Он покрутил головой, пытаясь разогнать туман от смеси туземных напитков с виски. — Вам следовало просто остановить меня на улице и пригласить на выпивку. Вы узнали бы ровно столько, сколько узнаете сейчас. В сведениях, поверьте, не было бы ничего ценного. Конечно, если вы здесь не для того, чтобы прикончить меня.

— Никаких жестокостей, Гавличек.

— Хейвелок.

— Сын Гавличека.

— Я был бы весьма благодарен, если бы вы перестали напоминать мне об этом.

— Пистолет у меня, а не у вас. Поэтому решать буду я. — Ростов снял оружие с боевого взвода, но ствол по-прежнему был направлен в голову Майкла. Впрочем, ваше далекое прошлое не интересует меня. Меня или, если хотите, нас заботит ваша недавняя деятельность.

— Из этого следует, что ваши агенты зря получают деньги.

— Они присылают сообщения удручающе часто, хотя бы для того, чтобы оправдать свое существование. Но насколько их информация соответствует истине?

— Если в ней говорилось обо мне в том смысле, что все кончено, то она вполне достоверна.

— "Кончено"? Какое неудачное слово, в нем звучит безнадежность. Впрочем, его можно толковать по-разному. Кончено с чем? С одной операцией для того, чтобы приступить к следующей?

— Кончено со всем тем, что может вас интересовать.

— Значит, вы вне сферы наших интересов? — переспросил сотрудник КГБ. Он вышел из дверного проема и прислонился к стене. Ствол пистолета теперь был направлен Хейвелоку в горло. — Следовательно, ваше правительство не использует вас ни в каком официальном качестве? Трудно поверить. Боюсь, это был страшный удар для вашего дражайшего друга Энтони Мэттиаса?

Майкл внимательно посмотрел в глаза кагэбисту и перевел взгляд на пистолет в его руке.

— Совсем недавно один француз тоже упоминал Мэттиаса. И я сказал ему все то, что повторяю сейчас, хотя не вижу в этом никакого смысла. Ведь вы заплатили ему за то, что он упомянул Мэттиаса, не так ли?

— Граве? Да он же нас презирает. Этот француз ухитряется вести себя прилично, лишь когда бродит по музеям Кремля или изучает залы Эрмитажа в Ленинграде. Он способен сказать нам все, что угодно.

— Зачем же вы его использовали?

— Дело в том, что вы ему симпатичны. А в этом случае куда легче отделить правду от лжи.

— Следовательно, вы ему поверили.

— У нас просто не было выбора. Видимо, вы сумели его убедить. Как отнесся государственный секретарь, такой блестящий человек, такой харизматический тип, к отставке своего любимого выученика?

— Не имею ни малейшего представления, но полагаю, что с пониманием. Я уже говорил Граве и сейчас повторяю. Мэттиаса я не видел уже несколько месяцев. У него и так хватает проблем. Зачем же он станет заниматься еще и моими, своего бывшего ученика?

— О, вы были для него не только учеником, а гораздо больше. Вы в Праге встречались домами. Вы стали тем, что вы есть...

— Был...

— ...благодаря Энтони Мэттиасу, — закончил русский, не обращая внимания на возражения Майкла.

— Все это случилось давным-давно.

Ростов помолчал и, слегка опустив ствол пистолета, произнес:

— Прекрасно, оставим прошлое в покое. Поговорим о настоящем. Конечно, незаменимых людей нет, но вы кадр чрезвычайно ценный. Опытный, весьма продуктивный.

— Ценность личности и ее продуктивность неизбежное следствие обязательств, взятых на себя самой личностью. У меня больше нет никаких обязательств. Скажем так, я их утратил.

— Не явствует ли из ваших слов, что вас можно совратить, — кагэбист еще ниже опустил ствол, — и заставить взять на себя новые обязательства?

— Вы сами прекрасно знаете ответ. Не говоря уже об отвращении, которое я испытываю к вашей конторе последние пару десятков лет, следует также учесть, что мы внедрили одного-двух агентов на площадь Дзержинского. Я не хотел бы, чтобы против моего имени стояла пометка: «не подлежит исправлению».

— Какое лицемерное словообразование. В нем как бы кроется сочувствие ваших палачей.

— Звучит именно так.

— Некрасиво, — заметил Ростов, выдвинув чуть вперед руку с пистолетом. — У вас нет лингвистических проблем такого рода. Предателя называют предателем. А знаете, я ведь могу вас увезти?

— Ну, это совсем не просто. — Майкл не двигался, в упор глядя на русского. — В гостинице, как вам известно, есть лифты и коридоры. Надо пройти вестибюль, затем перейти через улицу. Риск слишком велик. И если вы проиграете, то можете потерять все. Мне же терять нечего, разве что камеру на Лубянке.

— Не камеру, а комнату. Мы не варвары.

— Простите. Комнату. Подобные есть и у нас в Вирджинии. Они предназначены для таких, как вы. Но все это напрасная трата денег. Когда люди нашей профессии выходят из дела живыми, на службе многое приходится менять. В распоряжении химиков есть весьма действенные средства.

— Но тайные агенты тем не менее все еще действуют.

— Я знаю о них не больше, чем знали вы, находясь на оперативной работе. Правила одинаковые, и все из-за тех же комнат, и в результате достижений химической науки. Нам известны лишь текущие коды, пароли, используемые при встречах. То, что я знал, теперь и гроша ломаного не стоит.

— Итак, вы со всей искренностью утверждаете, что человек с вашим опытом не представляет для нас никакой ценности?

— Этого я не говорил, — ответил Хейвелок. — Просто игра не стоит свеч. Возможный эффект не оправдывает риска. Есть и еще один фактор. Года два назад вам удалось добиться некоторого успеха. Мы вывезли вашего человека, который вышел из игры и решил заняться крестьянским трудом неподалеку от города Грязева. Мы вытащили его через Ригу в Финляндию и оттуда воздушным путем переправили в «комнату» в Вирджинию, в Фейрфакс. Его накачали всем, чем только можно, начиная от скополомина и кончая тройной дозой амитала. Нам удалось многое узнать. Пришлось менять стратегические приоритеты, перестраивать структуры оперативных групп. Текущая деятельность пошла прахом. И вдруг выясняется, что вся его информация сплошная ложь. Его мозг был запрограммирован как компьютер. Мы потеряли ценные кадры, зря потратили время и деньги. Допустим, вы доставляете меня на Лубянку. Честно говоря, не думаю, что вы так поступите. Ведь вам придется ломать голову, размышляя, не являюсь ли я нашим ответом на ваш прошлый упрек.

— В этом случае вы не стали бы упоминать о такой возможности, — ответил Ростов, убирая протянутую руку, но не опуская пистолета.

— Неужели? А по-моему, совсем наоборот, мне кажется, напротив, что мои слова могут служить прекрасным прикрытием. Вы до конца не можете быть ни в чем уверены, не так ли? Кстати, нам удалось открыть сыворотку, о которой мне известно лишь то, что если ее ввести в основание черепа, программирование стирается. Блокируется или, может быть, нейтрализуется? Что бы это ни означало для непросвещенных вроде меня. Теперь мы способны во всем разобраться, если кто-то окажется в наших руках.

— Ваше признание меня изумляет.

— Но почему? Может быть, мне поручено вам это сообщить, чтобы ни ваше, ни мое руководство впредь не занималось такими делами. С другой стороны, мои слова могут оказаться дезинформацией и такой сыворотки не существует, хотя сам я могу быть уверен в обратном. Опять же не исключено, что все это я выдумал ради спасения собственной шкуры. Существует масса вариантов.

— Достаточно, — сказал улыбаясь русский. — Вы действительно вне игры. Ваши логические рассуждения весьма забавны и говорят в вашу пользу. Можете отправляться на ферму неподалеку от вашего Грязева.

— Об этом я вам и твержу. Ведь я не стою возможного риска, не так ли?

— Сейчас узнаем. — Ростов неожиданно перехватил, пистолет за ствол и бросил Хейвелоку в постель. Тот поймал оружие на лету.

— И что, по-вашему, я должен делать с этой штуковиной?

— А что бы вы хотели с ней сделать?

— Ничего. Особенно, если предположить, что первые три пули не пули, а резиновые капсулы, наполненные краской, и я всего лишь запачкаю вашу одежду. — Хейвелок нажал на кнопку, и обойма выпала на постель. — В любом случае это очень плохая проверка. Допустим даже, что боек сработает. На выстрел сюда ворвутся ваши подручные, и я отправлюсь следом за вами на небеса.

— Если даже боек сработает, сюда никто не ворвется, чтобы отправить вас на тот свет. Увы, почти все служащие отеля на стороне Вашингтона, и не такой я дурак, чтобы показывать им своих людей. Думаю, вам это известно, и вы не случайно остановились в «Оракуле».

— Чего же вы в конце концов добиваетесь?

— По правде говоря, сам толком не знаю. Может быть, надеялся что-то увидеть в ваших глазах... когда находишься под прицелом врага и неожиданно в руки попадает оружие, тотчас срабатывает инстинкт, возникает желание уничтожить врага... И тогда скрыть ненависть невозможно, она прочитывается во взгляде.

— И что же было в моем взгляде?

— Абсолютное безразличие. Даже скука, если хотите.

— Не убежден, что вы правы, но как бы то ни было, восхищен вашей храбростью. О себе я бы этого не сказал. И что, боек действительно работает?

— Конечно.

— Никаких резиновых капсул?

Русский отрицательно покачал головой с таким видом, словно получал от разговора огромное удовольствие.

— Просто нет зарядов. Точнее, из гильз изъят порох. — С этими словами Ростов закатал левый рукав пальто. От запястья до локтя шел тонкий ствол, выстрел, очевидно, происходил при сгибе руки. — Заряжено согласно вашей терминологии «наркотическими стрелами». Вы мирно проспите большую часть завтрашнего дня, после чего врач заявит, что ваш странный приступ необходимо исследовать в стационаре. Мы вывезли бы вас из гостиницы, доставили в Салоники и оттуда через Дарданеллы в Севастополь. — Русский отстегнул ремешок и извлек из рукава свое оружие.

Хейвелок в изумлении уставился на сотрудника КГБ.

— Значит, вы действительно могли похитить меня?

— Трудно сказать. Мог попытаться. Вы моложе, сильнее меня. Промахнись я, вы легко свернули бы мне шею. И все же шансы на успех были немалые.

— Стопроцентные. Не понимаю, почему вы ими не воспользовались?

— Да потому, что вы не нужны нам, как вы сами сказали. А риск был слишком велик. Но не тот, о котором вы твердили, а совсем другой. Мне необходимо было знать правду, и я ее узнал: вы больше не находитесь на службе у своего правительства.

— О каком риске вы говорите?

— Характер его нам неизвестен, но он действительно существует. В нашем с вами бизнесе все непонятное таит в себе угрозу. Впрочем, это вы и без меня знаете. Хорошо, — сказал кагэбист после некоторого колебания. Он подошел к балконной двери неизвестно зачем, чуть приоткрыл ее и тут же снова закрыл. Приблизившись к Хейвелоку, он продолжил: — Да будет вам известно, что я здесь не по приказу с площади Дзержинского, более того, даже не с ее благословения. Честно говоря, мое престарелое руководство из КГБ уверено, что я отправился в Афины совсем по иным делам. Можете верить или не верить, как вам угодно.

— А чем вы это докажете? Ведь кто-то должен был знать правду. Вы, ребята, никогда не выступаете соло.

— Да, знали двое. Мой близкий сотрудник в Москве и еще один преданный друг — мой тайный агент — в Вашингтоне.

— Вы хотите сказать в Лэнгли?

Русский отрицательно покачал головой и почти нежно произнес:

— В Белом доме.

— Весьма впечатляюще. Итак, два важных чина КГБ и советский шпион, угнездившийся в двух шагах от Овального кабинета, решили поговорить со мной, но похищать меня не желают. Они могли бы доставить меня в Севастополь и оттуда в комнату на Лубянке, где разговор мог бы оказаться гораздо продуктивнее, но не хотят так поступать. Вместо этого их представителе — человек, которого я знаю лишь по его репутации и фотографиям, — заявляет, что существует некая опасность, связанная со мной. Он не может определить существо угрозы, но уверен, что таковая имеется. Мне предоставлено право выбора — говорить на эту тему, то есть высказаться по вопросу, о котором у меня нет ни малейшего представления, или промолчать... Я правильно излагаю?

— Вы обладаете столь характерной для славян способностью сразу ухватить суть дела.

— Не нахожу здесь никакой связи с талантами моих предков. Обычный здравый смысл. Вы говорили, я внимательно слушал и изложил кратко то, что вы сказали или собирались сказать. Элементарная логика.

Ростов отошел от балконной двери и задумчиво произнес:

— Боюсь, во всем этом деле нет и намека на логику, фактор фундаментальный.

— А теперь мы побеседуем о другом, не так ли?

— Да.

— О чем же именно?

— О Коста-Брава.

Хейвелок промолчал, в глазах его можно было прочесть с трудом скрываемую ярость.

— Продолжайте.

— Эта женщина... Ведь вы из-за нее вышли в отставку?

— Разговор закончен, — бросил Хейвелок. — Убирайтесь отсюда!

— Прошу вас. — Русский молитвенно поднял руки. — Вы должны меня выслушать.

— Не думаю. Вы не скажете ничего, что могло бы хоть как-то меня заинтересовать. Военную можно поздравить с блестяще проведенной операцией. Она выиграла. Женщина тоже переиграла нас, но затем проиграла все. Дело закрыто, говорить больше не о чем.

— Нет есть.

— Только не со мной.

— В ВКР работают маньяки, — спокойно, но настойчиво произнес русский. — Вы это и без меня знаете. Мы с вами — противники и даже не пытаемся прикидываться друзьями. Но мы играем по определенным правилам, мы — не бешеные псы. Где-то в глубине души мы даже испытываем взаимное уважение. Возможно, оно зиждется на страхе, но не обязательно на нем одном. Проявите это уважение сейчас ко мне, дружище.

Они встретились взглядом, изучая друг друга. Хейвелок кивнул:

— Я знаю о вас из досье, так же как и вы обо мне. Вы не участвовали в том деле.

— Каждая новая смерть — все равно смерть, конец человеческой жизни. Смерть же без надобности, просто спровоцированная — отвратительна вдвойне. И к тому же весьма опасна, так как может с десятикратной силой обрушиться на тех, кто ее организовал.

— Скажите это все Военной. С их точки зрения, устранение было не напрасной, напротив — совершенно необходимой мерой.

— Мясники! — выпалил гортанным голосом Ростов. — Им нельзя ничего сказать. Они наследники старого ОГПУ с его бойнями, порождение маниакального убийцы Ягоды. Они по уши увязли в своих параноических галлюцинациях, уходящих корнями в те времена, когда Ягода истреблял самых уравновешенных и разумных. Им не хватало фанатизма, и он ненавидел их, считая это предательством дела революции. Вы знаете, что такое ВКР?

— Знаю достаточно хорошо, чтобы держаться подальше в надежде, что вы сумеете призвать ее к порядку.

— Хотел бы надеяться на это. Представьте, что было бы, стань банда ваших тупых сверхпатриотов крайне правого толка отдельным подразделением Центрального разведывательного управления. Именно так обстоит дело с ВКР.

— У нас все же иногда возникают противовесы, есть сдерживающие факторы. Если бы подобное подразделение появилось (а я не исключаю такой возможности), его держали бы под контролем и открыто критиковали. Тщательно изучали бы его деятельность, а финансирование регулировали. В конечном итоге банду прихлопнули бы.

— Не скажите, у вас были проколы. Все эти комитеты по расследованию антиамериканской деятельности, разные маккарти, хьюстонские планы, чистки так называемой «безответственной прессы». Рушились карьеры, растаптывались судьбы. Бремя грехов лежит и на вас.

— Все это быстро кончалось. У нас нет ни ГУЛАГА, ни программ «реабилитации», разработанных на Лубянке. А «безответственная» пресса время от времени демонстрирует примеры высочайшей ответственности.

— Тогда скажем так: и вы, и мы не безгрешны. Но мы значительно моложе. А в юности кто не ошибается?

— Но с операцией ВКР под кодовым названием «Памятливые» ничто не может сравниться в нашей стране. Подобной гнусности не потерпел бы ни один Конгресс, ни один президент.

— Вот еще пример параноической фантазии! — воскликнул сотрудник КГБ. — Операция «Памятливые путешественники», предпринятая несколько десятков лет тому назад и давно себя дискредитировавшая! Вы же не верите, что она до сих пор работает?

— Верю гораздо меньше, чем ваша Военная, но больше, чем вы, если, конечно, вы искренни.

— Оставьте, Хейвелок! Русские младенцы, отправленные в США на воспитание к убежденным и, вне сомнения, маразматикам марксистам в надежде на то, что в будущем они станут советскими агентами. Безумие! Но ваш-то разум где? Психологически несостоятельная идея с возможными катастрофическими последствиями. Подавляющее большинство детей падут под ударами джинсов, рока и спортивных автомобилей. Надо быть идиотами, чтобы пойти на такую операцию!

— Теперь вы говорите неправду. «Памятливые» существуют, мы оба это знаем.

— Важно количество, — пожал плечами Ростов. — И потенциальная ценность. Сколько их осталось? Пятьдесят, сто, самое большее — двести. Несчастные создания, занимающиеся конспирацией на любительском уровне. Они болтаются в нескольких городах, собираются по подвалам, несут чушь. Они не уверены в себе, в своей полезности и ставят под сомнение целесообразность всей своей деятельности. Поверьте, так называемые «путешественники» практически не пользуются у нас доверием.

— Но вы их почему-то не отзываете.

— А куда мы можем их отозвать? Лишь немногие из них способны объясниться по-русски. Моральная обуза. Что ж, подождем, пока они сами по себе не исчезнут, игнорируя их информацию и убеждая этих несчастных в том, что якобы ценим их преданность.

— Военная не игнорирует этих людей.

— Я же сказал вам. Военная контрразведка обитает в мире галлюцинаций.

— Интересно, верите ли вы сами в то, что говорите? — спросил Майкл, внимательно изучая собеседника. — Вовсе не все семьи, в которых росли дети, состояли из сенильных типов, не все «путешественники» работают на любительском уровне.

— Возможно, «памятливые» и предпринимают или предпринимали в недавнем прошлом какие-то действия, но мне об этом ничего не известно, — твердо заявил Ростов.

— Допустим, так оно и есть. Как прореагируют на это в Москве?

Русский довольно долго молчал, оставаясь неподвижным. А когда заговорил, голос его звучал глухо.

— Военная — чудовищно секретное учреждение, — произнес он в раздумье. — Но если вы правы, как-то все же прореагируют.

— Тогда, если желаете, я дам вам информацию к размышлению. Считайте ее прощальным подарком отставного противника.

— Мне не нужны дары такого рода, — холодно сказал Ростов. — В них будет доброй воли не больше, чем в вашем пребывании в Афинах.

— Коль скоро вы отказываетесь от помощи, отправляйтесь в Москву и ведите битву самостоятельно. Инфраструктура вашей организации меня больше не интересует. Я полагаю, пора расстаться, если, конечно, вы не извлечете из рукава еще одну разновидность оружия, которое годится скорее для комиксов.

— Все мы в Москве пешки в одной игре... Как вы сказали? Инфраструктура? Раздельные службы, слитые в единое целое, именуемое КГБ. Все остальное производное. Если даже сотрудник — будь то мужчина или женщина, безразлично — тяготеет к Военной или успел блестяще зарекомендовать себя в ней, он все равно принадлежит КГБ. Как минимум на него где-то в недрах площади Дзержинского заведено досье. С завербованными иностранцами, как вам должно быть известно, это тем более необходимо. В целях внутренней безопасности, разумеется.

Хейвелок переместился на край кровати. Теперь в глазах его был не только гнев, но и недоумение.

— Если хотите что-то сказать, выкладывайте быстрее! От вас, дружище, что-то дурно запахло.

— Это наше общее свойство, Михаил Гавличек. Обоняние не адаптируется к вони, не так ли? Напротив, становится особо чувствительным ко всему смердящему — как у животных.

— Да говорите же!

— В документах КГБ Дженна Каррас не значится.

Хейвелок бросил взгляд на русского, неожиданно вскочил с постели и швырнул вверх простыню, чтобы закрыть тому поле зрения. Затем кинулся вперед и буквально вдавил противника в стену рядом с балконной дверью. Повернув его кисть по часовой стрелке и захватив левой рукой шею, Майкл ткнул Ростова головой в дешевую картину.

— Я могу вас убить, — просипел он, задыхаясь, прижав подбородок к лысому черепу русского. — Вы сказали, что я способен свернуть вам шею. Так вот, я готов это сделать.

— Способны, конечно, — давясь, согласился Ростов. — Но тогда и вам крышка. Либо здесь, в номере, либо на улице.

— Но как я понял, с вами никого нет!

— Чушь. В отеле трое. Двое, переодетых официантами, в зале у лифтов и один на лестничной площадке. В Афинах вас ничто и никто не спасет, Хейвелок. Мои люди снаружи заблокировали все выходы. Они получили четкие инструкции. Я должен появиться из определенной двери в указанное время. Любое отклонение повлечет за собой вашу смерть. Номер будет взят штурмом. Кордон вокруг гостиницы непроницаем. Я не идиот.

— Может быть, не идиот, но животное, как вы сами сказали. — Ослабив захват, Майкл провел русского через комнату к дверям. — Отправляйтесь в Москву и скажите, что крючок заметен, а наживка давно протухла. Я не заглотну ее, дружище. Прочь отсюда!

— Никакой наживки, — запротестовал Ростов, стараясь восстановить равновесие и растирая горло. — Вы сами привели аргумент — вы не можете рассказать нам ничего такого, что оправдывало бы риск и возможные репрессии. Разве не вы говорили, что ни в чем нельзя быть уверенным? Вы действительно вышли из игры. Я возвращаю вам все ваши доводы. Вы можете заманить нас в десятки ловушек, кстати, о такой возможности мы и сами догадывались. Вы сообщите нам давно устаревшую информацию, а мы, дураки, начнем действовать на ее основании. Узнаем о жизненно важных стратегических планах, которые Вашингтон изменил, не сообщив вам. В ходе работы расшифруем своих людей. Да подавитесь вы своими блестящими рассуждениями о логике!

Хейвелок, тяжело дыша, смотрел на советского офицера. Гнев, смешанный с изумлением, многократно усиливал эмоциональное напряжение, в котором так долго пребывал Майкл. Нет, он не вынесет, если на Коста-Брава была совершена ошибка! Перебежчик из группы Баадера-Майнхоф привел неопровержимые доказательства. Вся информация пошла в Мадрид, ее просмотрели, пронюхали со всех сторон. Сомнению подвергалась каждая запятая. Ничего не было обнаружено, в то же время там было все. Даже Энтони Мэттиас, друг, ментор, человек, заменивший ему отца, и тот потребовал детальной перепроверки. Он ее получил. Все подтвердилось.

— Я видел ее там собственными глазами! Они разрешили мне присутствовать при расстреле.

— Они? Кто такие эти таинственные «они»?

— Вам это известно не хуже, чем мне. Люди, подобные вам! Разработчики стратегии. Вы плохо рылись в досье КГБ!

Русский медленно вращал головой, массируя горло. Потом наконец тихо произнес: