Небесные уроки Рожнёва Ольга

«А тебя упокойнички прокормят»

Всю войну Анна Ивановна прожила в Москве, работая в булочной. Таскала мешки по восемьдесят килограммов. Это трудно представить при её невысокой хрупкой фигурке, но так было. Вся спина её от недоедания и труда была покрыта фурункулами, но силы Господь давал.

В 1949 году Анна Ивановна решила вернуться в Рязань, поближе к родным и к тому храму, на кладбище которого десятью годами раньше упокоился её любимый «папаня» – Иван Михайлович. Духовник, чтобы её вдовство сохранялось в чистоте, не благословлял устраиваться на завод. Да и сама она остерегалась производства, чтобы не быть стеснённой в посещении храма в годы гонений на Церковь, не иметь притеснений от начальства.

Чем жить? Как прокормить детей? Положившись во всём на волю Божию, Анна Ивановна начала заниматься огородом (благо при новом доме был небольшой участок), брала поденную работу, стирку (в холодной воде), а дочери гладили так, что исходили потом. Пускала на дом жильцов – молодых людей, студентов. Сама им готовила, и они ей не только платили, но и часто отдавали всю стипендию, – и Анна Ивановна, как мать, распределяла её: что на питание, что на костюм к защите диплома. Так она одна вырастила двух дочерей, обеих выучила. Всё делала с молитвой.

Когда одна из дочерей родила позднего ребёнка, Анна Ивановна поехала к ней в Харьков, помочь с внуком. Как-то раз пошла там в церковь и узнала, что на службе присутствует известный старец, архимандрит Таврион. К нему выстроилась толпа народу, Анна оказалась в самом хвосте. Её в то время печалила одна мысль: пенсии нет, на что она в старости жить будет? Сил заниматься огородом уже не было, всю жизнь работала, а стажа не заработала.

Вдруг старец раздвинул людей, подошёл к ней и сказал: «А тебя упокойнички прокормят». Полностью его слов она тогда не поняла, только на душе стало очень легко. А позднее её действительно «кормили упокойнички»: почти четверть века читала она Псалтирь по усопшим. И всем своим близким всегда повторяла: «Читайте Псалтирь – никогда не лишитесь памяти и разума».

«Сыночек, ты чего пришёл?»

Чтение Псалтири было потребностью души. Читала чаще всего по ночам. Будучи уже немощной, молилась, сидя на кровати, а рядом на стульчике обычно стояла зажжённая свеча. Как-то раз она сильно устала и задремала над Псалтирью. Открывает глаза – стоит рядом с ней Славик.

– Сыночек, ты чего пришёл?!

– Мама, я пришёл пожар потушить.

– Какой пожар?!

Просыпается и видит: свеча упала, и горят уже край постельного белья и подол её юбки. Не успела и вскрикнуть – пламя резко погасло.

Утром Игорь Николаевич пришёл к ней – а она бельё с дырой развешивает. Что за дыра?

– Пожар начинался – Славик потушил.

Кто у Бога на счету?

Пережив скорби, старица обрела дар утешения. Сказав всего несколько слов, а главное, помолившись за человека, она могла вывести его из состояния уныния. Игорь встретил как-то у Анны Ивановны молодую женщину, Наташу, спросил у неё, как она познакомилась со старицей.

Наташа ответила, что пришла в храм после смерти мужа – стояла у иконы и обливалась слезами. Вдруг кто-то тронул её за плечо. Обернулась – стоит рядом старушка, вся сияет, спрашивает, отчего Наташа слёзы льёт. Та рассказала. Анна Ивановна, а это, конечно, была она, и говорит:

– Не реви! Кто у Бога на счету? Вдовы да сироты!

После разговора со старицей Наташа стала к ней ходить. Она говорила:

– Матушка прямо груз с моей души сняла и очень сильно утешила!

Дар духовного рассуждения и убеждения

Анна Ивановна годами жила очень стеснённо: скудная пища, маленькая комната. В посту обычно ела толчённую на воде картошку, кашу, сваренную тоже на воде, хлеб. Ничего менять в своей жизни не хотела – не хотела даже телефон проводить в квартиру.

И когда она уже стяжала своей многолетней молитвой и аскетической подвижнической жизнью многочисленные дары – к ней пошёл народ. Шли за советом, за молитвенной помощью. У неё была очень сильная молитва.

Был дар духовного рассуждения: любую запутанную жизненную ситуацию она могла так разложить по полочкам, что человеку становилось всё ясно.

Был дар убеждения. Например, жена приводила пьющего мужа, на которого не действовали никакие уговоры, никакое кодирование. Старица просто разговаривала с ним (и, конечно, молилась за него) – и человек бросал пить. И он чувствовал к ней такую любовь (мы чувствуем её, когда за нас так молятся) – что мог всё что угодно для этой старушки сделать – починить, отремонтировать, подвезти…

Всё раскассировали – и слава Богу!

Когда к старице стали идти люди за утешением, каждый старался принести ей какой-то гостинец. Холодильник наполнялся продуктами, и Анна Ивановна начинала их разбирать:

– Так… Эти консервы такой-то матушке, эти продукты той, что на монастырь собирает, это вот батюшке отдадим…

Когда раздавала всё, вздыхала облегчённо:

– Всё раскассировали – и слава Богу!

Избыток в чём-либо её всегда тяготил, она радовалась – отдавая.

Двенадцать белых птиц

Уже ближе к концу жизни Анна Ивановна нередко говорила своим родным: «Вы меня ещё вспомните, я ещё вам пригожусь». И действительно, её посмертная молитва очень сильна. Но она покрывала многих и при жизни, хотя чаще скрывала свои дары. Очень редко она сама могла обмолвиться какими-то случайными словами, свидетельствующими о её прозорливости.

В 1993 году, после второго обретения мощей преподобного Серафима, она вместе с двумя своими духовными знакомыми в первый раз поехала в Дивеево – туда, где давно жило её сердце. Едут на поезде, дремлют, и вдруг старица просыпается и говорит:

– Нас батюшка Серафим встретит двенадцатью белыми птицами…

Спутницы недоумевает: что это за белые птицы?! Идут они по селу Дивеево к монастырю – и вдруг на штакетник одна за другой взлетают кипенно-белоснежные куры. Ровно двенадцать.

Зашли в храм. Служба ещё не началась. Анна Ивановна стоит тихонько, молится. И вдруг монахини, одна за другой, начинают к ней подходить, спрашивать, разговаривать – почувствовали в ней сразу старицу… И откуда только узнали?!

Старая икона

Как-то Анна Ивановна читала Псалтирь по усопшей бабушке. Когда отчитала сорок дней, родственники этой старушки предложили ей забрать у них тёмную, закопчённую от старости икону. На иконной доске можно было только разобрать надпись, что это Казанская икона Пресвятой Богородицы. Родственники сказали:

– Не хотите ли вы взять себе эту икону? Бабуля очень просила её не выбрасывать – а нам она куда?!

Анна Ивановна принесла икону домой и каждый день читала ей акафист. Однажды ночью внезапно проснулась и увидела, как чудесным образом с иконы будто сходит серебристая чешуя. Утром стало видно, что икона полностью обновилась и заиграла всеми красками.

Как парализованный встал с постели

Через коридор напротив квартиры Анны Ивановны жил парализованный сосед, не встававший с постели. К сожалению, он нередко злоупотреблял вином. Старица жалела его, иногда подкармливала. Но его недуг часто привлекал в дом недобрых людей.

К старице же ходили совершенно иные посетители. Однажды, когда после очередного своего гостя дверь квартиры Анны Ивановны оказалась приоткрытой, а сама она что-то готовила на кухне, на пороге квартиры вдруг появился незнакомый мужчина. Глянула на него – и её поразили его страшные глаза.

– Что тебе нужно, сынок?

Он не ответил, а молча, озираясь по сторонам, стал к ней подходить. Было понятно, что он затеял недоброе. Анна Ивановна опустила глаза в пол и стала со всем напряжением душевных сил молиться Матери Божией.

Вдруг раздался грозный мужской голос:

– Выйди вон!

Она подняла глаза – парализованный сосед стоит в дверном проёме и грозится страшному незнакомцу. Тот быстро выбежал. Анна Ивановна в полном изнеможении опустилась на стул. Затем встала, закрыла входную дверь. Когда через несколько минут пришла в себя, вышла к соседу. И увидела, что он снова лежит на своей постели, как лежал уже много лет. И сам понять не может, как вставал.

Как Славка помирал

В конце коридора малосемейки поселился бомж Славка. Славка пил, но пил тихо, беспокойства никому не доставлял, был безобидный – и его не гнали. Он ухитрился даже притащить и поставить в углу коридора кровать, на которой и ел, и спал.

Анна Ивановна подкармливала его. Сварит обед:

– Слава, давай кастрюльку!

Он тут как тут – кастрюльку протягивает.

И вот как-то он заболел и был при смерти. Анна Ивановна через знакомых, ночью, позвала отца Александра, чтобы причастить умирающего. У отца Александра запасных Святых Даров не оказалось, он пошёл звать другого священника.

Возвращаются они, а возле Славки уже друг-алкоголик сидит, и на табуретке – бутылка водки.

– Ты чего это делаешь?!

– Да друган помирает… Я ему хоть напоследок – водочки…

Не успел напоить…

Два священника долго молились, а потом причастили умирающего. И он выздоровел.

Тайный постриг

Старица слегла почти за сорок дней до своей смерти – тридцатого января, а отошла в мир иной семнадцатого марта 1998 года. Ей исполнилось почти девяносто лет. Когда родные достали её смертный узелок – в нём лежал монашеский апостольник. Так они узнали о тайном постриге старицы.

Гроб стоял всю ночь в храме, и огромная толпа людей пришла попрощаться с Анной Ивановной. Когда могилку засыпали землёй – неизвестно откуда вдруг слетелась большая голубиная стая, покрывшая могилу сплошным ковром.

Мы поминаем старицу по её мирскому имени – Анна. Что-то Промысл Божий открывает нам, а что-то остаётся закрытым навсегда.

Через некоторое время после кончины она явилась во сне одной знакомой молодой девушке и сказала: «А ведь меня не Анной зовут. Серафимой…»

Господи, Ты веси, как звали рабу Твою Анну в монашестве.

Непонятная книга

– Ульяшка! Мишка идёт! Я его за версту чую! – Тревожный голос бабки Анисьи сквозь сладкий сон.

Восемнадцатилетняя Ульянка, молодая, крепкая, кубарем скатывается с тёплой уютной печки. Тугая светлая коса бьёт по плечам. Лёгкие, резвые ножки не перебирают ступеньки лестницы – порхают по ним.

За окном идёт снег, вьюжит, ничего не видно сквозь белую пелену – как будущее Ульянки: неразличимо, непонятно. Душа томится предвкушением счастья, а снег – метёт.

Ульяна оглядывает своё хозяйство: чистые горшки и кастрюли, аккуратные половики на светлых половицах, аромат духовитых щей из печи, горящая лампадка в святом углу.

Рывком открывается дверь – и снежный вихрь врывается в теплоту и уют, а с ним – сам, хозяин, муж. Михаил. Как всегда, насупленный, хмурый. В глаза не смотрит. Никогда. Будто не замечает Ульянку. Смотрит на руки, маленькие, ловкие, что наливают горячие щи в большую миску.

– Ещё. Ещё. Хватит. Мясо порежь.

Пообедал, ушёл, не сказал ни слова.

Бабка Анисья жизнь долгую прожила, людей насквозь видит. Подошла, погладила по плечу:

– Что ты, мила дочь? Не горюй! Выдали тебя за мово Мишку, таку молоденьку… Ты это… У них, у Зыковых, у всех – такой характер чижо-о-лый… Не из породы – а в породу… Внук у меня – он так-то ничо… Жить можно… Мой-то Степан дрался. Твой хоть особо не дерётся…

Ульянка вздыхает печально, идёт к образам. Горит лампадка перед иконами, старинная Псалтирь, матушкин подарок, греет душу.

– Боже, милостив буди мне, грешной… Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

Бабушка Анисья внимательно слушает, одобрительно кивает:

– Вот-вот, помолись, девонька, это хорошо, что ты к молитве навыкшая, – она твой век нелёгкий бабий скрасит…

…Годы летят – не догонишь. Дети – один за другим.

– Ульяшка! Кхе – кхе… Мишка идёт! Кхе-кхе… – Кряхтящий, одышливый голос бабки Анисьи вырывает из чуткой дрёмы.

Крепкие ноги тридцатилетней Ульяны ловко перебирают ступени лестницы, быстрые руки заботливо поправляют одеяло: Надюшка, Танечка, посредине меньшой – Феденька. Детишки любимые.

Ужин мужу на стол. Перевернуть бабушку, принести ей напиться. Принести дрова. Поставить тесто. Почистить картошку. Подоить корову. Убрать в конюшне. Затопить баню. Помыть детей. Рассказать им сказку. Сходить с ними в церковь. Вскопать огород. Обед на стол. Какой сегодня день? Весна, лето, осень, зима.

Радость – Надюшка в школу пошла. Скорбь – Феденька тяжело заболел.

В скорби и радости – с молитвой:

– Боже, милостив буди мне, грешной… Спаси, сохрани и помилуй Михаила, болящего отрока Феодора, отроковиц Надежду, Татьяну, тяжко болящую Анисью…

– Мама, а в школе говорят: религия – дурман! Никто не верит в твою религию: ни наша классная, ни пионервожатая, ни директор – никто! Говорят: только отсталые люди верят, потому что они необразованные! Вот у Катьки мама инженер – у них в доме никаких икон нет! Мам, а у тебя сколько классов образование?

Метут снега, звенит капель, яблони набирают цвет. Зорька радуется молодой травке, детишки пьют парное молоко. Все вместе собирают душистые яблоки. Острый запах прелой осенней листвы, пронзительный крик одинокой птицы. И снова вьюга да позёмка…

Бабушка Анисья – только на фото в старинном плюшевом альбоме. Давно схоронили добрую старушку. Рядом в альбоме ещё фотографии: Надя с мужем, Таня с мужем, Феденька в армии, Феденька с невестой Тамарой.

Дети взрослеют, вот и внуки уже пошли. Снега и капель, летний зной и золотой листопад. Вместо старой коровы молодая – тоже Зорька. Заботы в огороде, помощь внукам. Милый родной храм.

Ноги бабки Ульяны не спешат – осторожно нащупывают коварные ступеньки лесенки: в семьдесят лет осторожность не помешает. Снежный вихрь влетает в дом вместе с мрачным хозяином. Михаил вдруг заговаривает с женой – диво дивное…

– Готовься к переезду. Фёдор с Томой переезжают в Подмосковье, к ней на родину. Хотят, чтобы мы дом продали и с ними поехали. Чтобы им денег хватило купить новое жильё…

– А как же сад-огород? Яблоньки? Смородина? А Зорька как же?

– Вот дура баба, ты что – корову с собой потащишь? Иконы твои тоже не повезём… Ты знаешь сколько стоит контейнер заказать?! Туда нужно что-то ценное положить, а не твои иконы! Я сказал: нет!

На новом месте жизнь изменилась – совсем изменилась. В новом доме Ульяне не нужно готовить, нет любимых икон, лампадки, нет Зорьки. В новой жизни нет церкви. Может, и есть где-то далеко – а где, она не знает. Невестка Тамара вежлива, холодна, и бабка Ульяна чувствует, как сильно она мешает новой хозяйке дома.

– Мама, вы хоть под ногами не путайтесь, идите к себе.

– Тома, мамку не обижай!

– Да я её не обижаю, пусть лежит себе отдыхает! Ей уж за семьдесят! Что ей ещё в её возрасте делать – отдыхать…

Бабка Ульяна не верит: она что – уже старая? Как быстро жизнь промелькнула… А ей всё кажется: такая же, как раньше. Душа-то – она не старится. Душа у неё всё та же, что была у юной Ульянки с тугой толстой косой и резвыми ножками. Тело только подводит. Оболочка земная. Хочется, как раньше побежать – а ноги еле ковыляют. Хочется полюбоваться закатом, а глаза не видят – в зоркие глазоньки словно песок насыпали. Комнату ей невестка выделила – закуток тёмный, без света, без окна: шкаф и кровать. Плохо жить в комнате без окна – как в тюрьме. Невестка утешает:

– А зачем вам, мама, окошко – вы всё равно видите плохо!

Бабка Ульяна выходит тихонько во двор, садится на скамейку. Чужая скамейка, чужой дом, чужой сад. От своей жизни осталась только книга заветная – Псалтирь.

Невестка удивляется:

– Смотрите, мать на зрение жалуется – а читает, как молоденькая!

– Томочка, мамка эту книжку наизусть знает просто.

Тамара удивляется, смотрит придирчиво. Думает о чём-то. Вечером Ульяна слышит тихий разговор невестки с сыном:

– Книга какая-то непонятная… Я таких сроду не видывала! И написано не по-русски… Какие-то заклинания там… Федя, у тебя мать-то – колдунья!

– С ума сдвинулась?! Это ж Псалтирь, такая книжка с молитвами. Мамка в детстве нам много молитв читала… Я даже верил в Бога, пока в школу не пошёл…

– Я тебе говорю: колдунья! Она недавно к нам на огород пришла, вокруг нас походила – а мы потом поссорились с тобой! Помнишь? А я заметила: у неё на ногах один тапок мой, а второй ботинок – твой. Специально так – колдует, она, Феденька, колдует!

– Томочка, ну что ты… это она сослепу не разглядела…

– Сослепу… Я вот её книжку-то колдовскую сожгу в печке…

Нужно уезжать бабке Ульяне, нужно ехать домой. Правда, дома уже нет, но есть дочери. И храм родной, в который всю жизнь ходила. Нужно сказать сыночку, чтобы не обижался, чтобы отпустил её на родину. Всё равно муж, Михаил, теперь её совсем не замечает, вроде её и никогда в его жизни не было. Копается в сарае, курит, вечерами с сыном выпивает и разговаривает на завалинке. Он, оказывается, может и разговаривать… Только с ней, Ульяной, никогда не говорил. Она и привыкла мало разговаривать. Всё больше молилась.

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй…

Сынок забеспокоился – переживает за неё, просит отца:

– Отец! Мамка собралась назад, на родину. Не хочет с нами больше жить. Давай денег ей дадим с собой хоть немного – деньги-то есть у нас…

– Машину купим! Щас – деньги ей! Хочет ехать – пущай едет на все четыре стороны!

Неужели она куда-то едет совсем одна?! Вагон тёплый, уютный – так бы всю жизнь и ехала. Стучат колёса в лад тихой молитве. Соседка по купе, молоденькая, добрая, заботливая, коса светлая, тугая – как у неё самой когда-то. Пирожок дала – вкусный, с капустой…

– Бабушка, куда вы едете одна да с таким плохим зрением?

– На родину. К дочкам.

Вот и дочери. Встречают – радуются мамке. Крупные, высокие, все в отца…

– Надюшка! Танечка! Здравствуйте, родные!

Чего-то насупились обе, недовольны матерью. Надюшка, старшая, первая высказывается:

– Мам, как вы с папкой могли так поступить с нами?! Дом продали, корову продали – всё Федьке досталось! Нам – ничего. Словно неродные мы… А как Федька деньги все повытряхнул из вас – не нужны, значит, стали. Теперь, значит, к дочерям решили отправить – нянчитесь, дескать, с матерью больной, слепой… Вот молодцы, вот умники-то! А мы целый день работаем! Кто за тобой ухаживать будет – ты об этом подумала?! Конечно, мы тебя примем, мы что – звери, мать родную не принять?!

Таня, давай ты мамку первая к себе возьмёшь.

Танечка крепко задумывается:

– Я думала: к тебе первой, а потом уж ко мне… Я ремонт затеяла… Мам, а что у тебя в сумке такое тяжёлое? Книжка старая… Тяжеленная, как кирпич… Что хорошее бы привезла – а то макулатуру таскаешь!

– Боже, милостив буди мне, грешной… Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

Плохо под старость лет лишиться своего дома. Дочкам не до неё… Их понять можно: работают много, отдохнуть хочется, а тут, с ней, подслеповатой как крот, ещё возись…

Господи, дай умереть, никого не потревожив, никому не став обузой! Раньше странницы по Руси ходили, и она сама, Ульянка, всегда этих странниц кормила-поила. И в котомку с собой, бывало, положит. А сейчас есть ли странницы? Подаст ли им кто корку хлеба?

Вот только дочерей нельзя обижать: если она совсем уйдёт – они обидятся, да и люди станут дурное о них говорить… Нет, совсем уходить она не станет, а так – даст им немного отдохнуть от себя, старой… До ближайшего монастыря дойти разве? А там ещё в один… Дойдут ли ноги?

Зимний вечер, синие сумерки. В кухне большой уютной квартиры вкусно пахнет пирогами. Надя, посматривая на экран телевизора над головой, крутит диск телефона, устало зевает:

– Тань, мамка у тебя? Как – нет? Она в церковь два дня назад ушла. С книжкой своей дурацкой. Записку оставила – каракули какие-то, типа не беспокойтесь, а дальше ничего не разобрать… Я думала – она к тебе поехала… Она к тебе приходила?

– Нет, не приходила…

Пустая остановка. Одинокая маленькая фигурка на ледяной скамейке. Снег всё метёт и метёт, тает на мокрых щеках. Автобуса всё нет. Что там за снежной пеленой? Бабка Ульяна вглядывается вдаль сквозь песок в глазах, а губы шепчут привычное:

– Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче. Благотворящим благосотвори. Братиям и сродникам нашим даруй яже ко спасению прошения и жизнь вечную…

Басня Крылова на новый лад

Перед Новым годом Петров почувствовал сильное уныние. И было от чего унывать, прямо скажем. Новогоднее путешествие в Европу не состоялось по причине кризиса. Курс доллара как с цепи сорвался. Ресторан любимый закрылся на неопределённое время.

В унынии Петров забыл заехать в привычный оптовый супермаркет. Пришлось остановиться у старого гастронома рядом с домом. Давно Петров не бывал в таком неказистом магазинчике. А во времена детства и юности только сюда и бегал – других-то магазинов поблизости не было. Здесь продавали газировку, и он любил купить стакан шипящей сладкой газировки с двойным сиропом. Ещё эскимо за двадцать две копейки… Мама стояла часами в очередях и, добытчица, приносила домой килограмм докторской или любительской колбасы – столько давали в одни руки. А ещё на углу сидела тётя Тоня и продавала горячие сочные беляши в серой обёрточной бумаге.

Задумавшись, наткнулся на старушку. Извинился. Она кротко кивнула головой. В привычном Петрову супермаркете таких старушек не встречалось – там катили тележки серьёзные деловые мужчины и элегантные дамы. Видимо, все старушки остались в таких же старых замшелых гастрономах, как этот.

Отчего-то Петров остановился и перехватил взгляд бабушки – она с вожделением смотрела на виноград на прилавке. Петров тоже глянул на виноград: сорт «Изабелла». Такой ярко-синий, душистый виноград, ягодка к ягодке, и в каждой будто отражён солнечный луч, и каждая будто хранит тепло щедрой южной земли. Аромат – закачаешься!

– Какой хороший виноград! – зачем-то заговорил Петров с бабушкой.

Она улыбнулась и поделилась с ним, как со старым знакомым:

– Да, сынок, я вот всё стою рядом с этим виноградом и отойти не могу. Так он пахнет вкусно… Хотела к Новому году купить себе кисточку, да уже отоварилась как обычно: молоко, хлеб, крупа, двести грамм колбасы и немножко рыбки для моего котика. Деньги и кончились. А до следующей пенсии ещё тянуть нужно. Вот я и стою, как в басне Крылова лисица, себя уговариваю: «Кислый, наверное, виноград, наверное, невкусный».

Петров почувствовал, как у него защипало где-то в носу, как щипало в детстве от стакана газировки. Он сказал:

– Подождите, матушка… Вы не откажетесь от новогоднего подарка? Пожалуйста, окажите милость, примите от меня подарок!

Старушка сначала замотала головой, но, видимо, что-то в голосе Петрова остановило её, и она согласилась и ответила ласково:

– Приму, сынок.

И радостный Петров купил виноград, и золотистые мандарины, и ещё продуктов – полный пакет. Он подвёз бабушку до дому, донёс ей сумку до третьего этажа старой панельной пятиэтажки, и всё это время испытывал странное чувство: это не он оказывает ей услугу – а она ему.

Прощаясь, старушка спросила его имя, и добавила: «Храни тебя Господь, сынок!» Он оглянулся на ходу и увидел, как она крестит его вслед своей маленькой сухой ручонкой.

Петров вышел из подъезда – всё вокруг было таким же, как пару часов назад: так же шёл снег. И кризис продолжался, и доллар прыгал – ничего не изменилось. Кроме… он прислушался к себе – кроме уныния. Уныние исчезло, испарилось, трусливо сбежало, а в душе – пели птицы. «Эх, и хорошо жить на свете», – подумал Петров.

В чужом городе

С высоты ста восьмидесяти метров вращающегося ресторана со стеклянными стенами открывался прекрасный обзор на Дюссельдорф. Поужинать в ресторане Башни Рейна стоило недёшево.

Путеводитель, изученный заранее, не врал, зазывая: не являясь шумным мегаполисом, находясь в самом центре Европы, Дюссельдорф с его восьмисотлетней историей действительно прекрасно подходил для приятного проживания, творчества, деловых встреч, бизнес-контактов.

А вот интересно: сегодняшняя встреча – к какому разряду её отнести? Точно не деловая и не бизнес-контакт…

И вообще, непонятно, для чего она эту встречу задумала… Зачем она сидит здесь, в чужом городе, за столиком одна-одинёшенька? Приглашённый явно не торопится…

Елена жила в Дюссельдорфе уже пару дней. Погуляла вдоль Рейна по знаменитой набережной Никлауса Фричи. Побывала в музеях.

Этот старинный город жил своей странной таинственной жизнью и не собирался открывать душу чужакам. Город шептал в вечерних сумерках: ты не знаешь меня и никогда не узнаешь так, как тот, кто здесь родился.

А она, Елена? Готова открыть душу незнакомцу?

Кажется, она нервничала, что для неё совсем нехарактерно: целеустремлённая, сильная, всегда в самом водовороте людей и событий.

Романтик в ней абсолютно органично сочетался с деловым человеком, лидером, умевшим вести дела и зарабатывать деньги, – так считали друзья. Деньгами делилась без сожаления – со всеми нуждающимися, кто встречался на жизненном пути: помогала монастырям и приходским священникам, просто многодетным семьям.

Благодарили за душевную щедрость, а она смущалась, хотелось, чтобы как в Евангелии: чтобы левая рука не знала, что делает правая. Не всегда получалось, к сожалению.

Старый приходской батюшка, благодаря за помощь храму, сказал ей как-то: «Бог благословляет щедротами и милостью того, кто щедр и милостив сам». И действительно: чем больше помогла людям, тем больше Господь посылал.

И за этот вечер в ресторане Лена расплатится сама. Она ни в чём не нуждается. Было бы просто ужасно, если бы он подумал: ей что-то от него нужно. Ей от него ничего не нужно! Она сама может заботиться о себе и о других. Она сильная.

Лена достала из сумочки зеркальце. Как это раньше барышни щебетали: простите, я отлучусь, мне нужно припудрить носик?!

Руки чуть дрожали – этого только не хватало. Лицо в зеркальце было бледным: плохо спала ночью. А так – всё в порядке: светлые волосы волнистыми прядями красиво обрамляли правильный овал лица, вокруг больших серых глаз ни одной морщинки. Ей никто не давал её настоящего возраста – сорока с хвостиком.

А сегодня вечером ей хотелось хорошо выглядеть.

Лена напряглась, подавила желание быстро вскочить с места, медленно привстала. К столику неторопливо шёл высокий светловолосый мужчина. И по тому, как он шёл, сразу было видно, какой он весь солидный и уверенный в себе, и его светло-серый элегантный костюм явно принадлежал к брендовым коллекциям.

А когда он поклонился, улыбнувшись, и посмотрел на неё такими знакомыми – её собственными – серыми глазами, она поразилась: как молодо он выглядит. Но она-то хорошо знала, что этому элегантному мужчине за шестьдесят.

Ведь это был её отец.

В течение часа ресторан Башни Рейна полностью поворачивался вокруг своей оси, давая возможность не вставая с места познакомиться с видами Дюссельдорфа со всех сторон. Но город уже загорался огнями ночной панорамы, и видно теперь было только огни, а сам Дюссельдорф спрятался в ночи и стал ещё таинственнее.

За множеством неоновых ламп и рекламных вывесок мог прятаться неказистый бар, а за одним тусклым фонарём – огромная библиотека с тысячами фолиантов. Ночные города похожи на людей.

А Елена за этот короткий вечер хотела узнать: какой он, её отец, и почему он бросил её, и почему никогда в жизни не интересовался своей родной дочерью.

– Вот какая у меня красавица-дочь! Ну, здравствуй, Елена Прекрасная!

– Здравствуйте…

Как ей обращаться к нему? Она не может говорить ему «отец» или «папа» – у неё есть папа: Петрович. Он женился на маме, когда Лена ходила в детский сад. И она не помнит жизни без Петровича – он был в её жизни всегда…

– Здравствуйте, Игорь Германович! Рада знакомству.

– Я тоже очень рад, что ты выбрала время и приехала в этот чудесный город! Рад, что нашла сайт моей творческой мастерской и написала письмо! Я был восхищён твоей деликатностью, но сразу понял, что ты моя дочь! Как тебе Дюссельдорф? «Маленький Париж» – так называл его Наполеон. Хочешь сходить со мной в музеи Гёте и Гейне? Ты к поэзии как относишься?

Да? Я вот тоже люблю… старый романтик… Здесь много чудесного… Именно поэтому я живу в этом городе подолгу. Полгода в Питере, полгода здесь. У меня тут своё дело, творческая мастерская, небольшой домик… Я ведь человек творческий…

– А вы помните мою маму?

– Да, конечно, прекрасно помню! Она оставила в моей жизни незабываемый след: очаровательная, обаятельная девушка! Утончённая… А улыбка! Она целый год была моей музой… Про тебя? Да, знал. Но ты должна понять: я человек творческий, я не мог обременять себя семьёй. Понимаешь, есть люди, не созданные для семейной упряжки, – вот я такой… В моей жизни было много женщин, я всегда любил и ценил их! А они любили меня… Любовь – прекрасное чувство, оно рождает вдохновение! А вдохновение – это штука тонкая…

Лена слушала и кивала головой, а сама думала: «Ещё это прекрасное чувство рождает детей. Но с детьми, наверное, не до вдохновения…»

Её папа Петрович работал литературным редактором. Он и сам писал статьи и книги, но маленькая Ленка не мешала его вдохновению: он забирал её из садика, играл, позже делал с ней уроки, проверял сочинения.

Папа не был таким высоким и элегантным, как Игорь Германович, никогда не носил таких дорогих брендовых костюмов и не жил за границей. Невысокого роста, в очках, её Петрович не называл себя творческим человеком, не созданным для семейной упряжки. Он не любил многих женщин: он всю жизнь любил одну-единственную – её маму.

И Лену любил. Он любил её не как родную – она действительно была его родной.

По вечерам они втроём, по очереди, читали вслух: «Дети капитана Гранта», «Десять тысяч лье под водой»… Лена увлекалась, читала так, как будто это она ищет капитана Гранта, а оторвавшись от книги, замечала, как мама с папой радуются её чтению, в знак умиления подталкивают друг друга локтями.

Петрович учил дочь быть честной перед собой и не поступаться дружбой. А когда из-за честности и верности в дружбе случился конфликт с одним учителем и ей поставили подножку на экзамене, лишив заслуженной медали, папа не дал впасть в депрессию, оградил от разочарования своей верой. Он говорил: «Живи просто, по совести, помни всегда, что Господь видит, а на остальное не обращай внимания!» Позже она узнала, что это слова Оптинского старца Анатолия (Потапова).

Папа любил меткие выражения и сам придумывал афоризмы. У него даже вышла книга афоризмов «Просто жить – непросто жить». И его крылатые словечки часто помогали Лене и утешали в трудную минуту.

Лена спохватилась: она отвлеклась от беседы. Игорь Германович говорил много и вдохновенно, он был очень артистичным и обаятельным.

– Ты уже взрослая, дочка, полагаю, ты меня поймёшь и не осудишь: у творческого человека должно быть своё свободное пространство, он любит красоту во всех её проявлениях и не может стать заложником одних-единственных отношений на всю жизнь… Понимаешь? А ты видела мои работы на сайте? Хочешь посмотреть вживую?

Лена почувствовала, как кровь приливает к щекам. Она не сказала папе и маме о поездке в Дюссельдорф, о том, что нашла Игоря Германовича… Когда папа спросил о планах, сильно смутилась и от смущения ответила: «Я давно уже не маленькая, и у меня должно быть своё свободное пространство!»

От воспоминания об этих словах стало внезапно жарко. Не нужно ей никакого свободного пространства от Петровича и мамы! Они всегда будут рядом, даже на расстоянии в тысячи километров!

– А вот о метафизической живописи… Тебе нравится метафизическая живопись?

– Простите, Игорь Германович, мне нужно сделать срочный звонок, я отойду на минуту.

– Конечно!

Лена вышла в холл.

– Алло! Папа? Добрый вечер! Нет, ничего не случилось! Всё в порядке! Нормально! Я просто хотела сказать, что очень соскучилась по тебе. Я вас с мамой очень сильно люблю!