Звездный билет Аксенов Василий
– У вас, наверное, сын такой, как я, да? – спросил Димка.
– Он не такой, как вы, – ответила буфетчица.
Димка вернулся в полутемный зал и еще из дверей увидел Галю. Она разговаривала с Анной Андреевной. Глаза ее блестели.
«Галочка моя! – подумал Димка. – Ты самая красивая здесь. Ты красивее даже Анны Андреевны».
Чинная атмосфера в зале уже разрядилась. Где-то пели, то тут, то там начинали кричать. Меж столов бродили мужчины с рюмками. Все в вечерних костюмах и белых рубашках.
«Сплошные корифеи, – думал Димка. – А у меня вот нет костюма. Кто сейчас носит мой костюм? Зато на мне куртка что надо. У кого из вас есть такая куртка? И вообще – вы, корифеи! – я тут моложе вас всех. У меня вся жизнь впереди. Сидят, как будто у каждого из них флешь-рояль! Эй, корифеи, кто из вас сможет сделать такую штуку?»
И Димка к своему ужасу вдруг посреди зала сделал колесо.
– Почему вы хотите стать актрисой, Галочка? – спросила Анна Андреевна.
– Потому что это – самое прекрасное из всего, что я знаю! – воскликнула Галя. – Театр – это самое прекрасное!
– А вы бы смогли играть Джульетту на платформе из-под угля и под непрерывным моросящим дождем?
– Да! Смогла бы! Уверена, что смогла бы! Анна Андреевна смотрела в окно на силуэт развалин.
– А потом пошел снег, – проговорила она. – Тракторы зажгли фары, и мы доиграли сцену до конца. Как они кричали тогда, как аплодировали! Я простудилась и вышла из строя на месяц.
– Анна Андреевна! – прошептала Галя.
– Вы будете актрисой, – громко сказал Долгов.
– Почему вы так думаете? – встрепенулась Галя.
– Мне показалось. Мне показалось, вы понимаете, что такое искусство.
Как оно сжигает человека. Сжигает до конца.
– До конца, – как эхо, повторила Галя, не спуская с него глаз.
– Жоржик! – игриво сказала Анна Андреевна. Долгов сердито покосился на нее.
– Пойдемте танцевать, Галя.
– Посмотрите на меня, – говорил он, церемонно кружа девушку, – во мне ничего не осталось. Все человеческое во мне сгорело. Я только артист.
– Что вы говорите? – в ужасе расширила глаза Галя. – Разве артист не человек? Вы знаменитый артист…
– Да, я знаменитый. Я и не мог быть не знаменитым, потому что я весь сгорел. Все знаменитые артисты сгорели дотла. Вы понимаете меня?
– Нет, – прошептала Галя и на мгновение закрыла глаза.
«Сложный я человек, – сказал себе Долгов и подумал:
– Все. Все в порядке».
«Жоржик, – думала Анна Андреевна. – Фу, какой отвратительный Жоржик!
И что с ним происходит на сцене? Я никогда не могла этого понять». Она встала и ушла.
– Ты на меня не сердишься? – допытывался очкастый у Димки. – Я же не виноват, что у меня была флешь-рояль. Давай, будем друзьями, ладно? Если у тебя туго с деньгами, я могу помочь. Он долго возился в карманах и протянул Димке сторублевую бумажку. Димка взял ее и посмотрел на свет.
– Будем друзьями, – сказал он, – если ты не фальшивомонетчик. У тебя отличная лысина, мой друг. Ее хочется оклеить этими бумажками. А хочешь, я сошью тебе тюбетейку из сторублевок? Тебе очень пойдет такая тюбетейка.
Хочешь, сошью? Возьму не дорого – тыщонки две. Зато все будут видеть, что стоит твоя голова.
– Ты остроумный мальчик, – промямлил очкастый. В руке у него дрожала измусоленная сигарета.
– Нет ли у кого-нибудь кнопки? – громко спросил Димка. – Ну, если нет, придется без кнопки. Он плюнул на бумажку и пришлепнул ее к голове очкастого.
– Галка, пойдем отсюда!
Гали за столом не было. Димка стал бродить среди танцующих, разыскивая Галю, Фрам сказал ему, оскалившись:
– Поволокли твою кадришку! Твою невесту ненаглядную!
Лицо Фрама перекосила какая-то дикость. На эстраде, словно курильщик опиума, покачивался саксофонист.
Перед тем как сесть в такси, Галя вдруг увидела в ночи огромный треугольный силуэт развалин.
– Я не поеду. Извините, – торопливо сказала она.
– Я вам прочту всего Гамлета, – проговорил Долгов.
Димка выскочил из ресторана и увидел в заднем стекле отъезжающей «Волги» Галину голову. Он бешено рванулся, схватился за бампер. Машина прибавила скорость, и Димка упал. Ободрал себе руки и лицо о щебенку.
Два красных огонька быстро уносились по шоссе вдоль берега моря туда, к городскому сиянию.
Если бы был пулемет! Ах, если бы у меня был сейчас пулемет! Я стрелял бы до тех пор, пока машина не загорится! А потом подошел бы поближе и стрелял бы в костер!
Димка пил лимонад. Уже четвертый стакан подряд. Пить не хотелось, глотать было мучительно.
– Еще стаканчик, – сказал он.
В окошке появился стакан с пузырящейся желтой влагой.
«Она и сотый стаканчик подаст, не моргнув», – подумал Димка и посмотрел на буфетчицу. Дурацкая наколка на голове, выщипанные брови. Он вспомнил буфетчицу, с которой беседовал вчера. Та была другой. Нагнулся к окошечку и спросил в упор у этой:
– У вас, наверное, сын такой, как я, да?
– У меня дочь, – отрезала буфетчица.
– Благодарю. Еще стаканчик.
Голубой киоск стоял в начале совершенно незнакомой Димке и пустынной утренней улицы. То есть он просто не знал, как отсюда выбраться. Улица-то была знакомой. В принципе это была самая обычная улица. Два ряда домов с окнами и дверьми. Дома эти не говорили ни о чем и ничего не вызывали в душе.
Это были просто дома с лестницами и комнатами внутри. И киоск не говорил ни о чем. Это была торговая точка, где кто-то пил лимонад, покупал бутерброды и спички. Тошнотворно знакомой была эта пустынная улица, но как отсюда выбраться, Димка не знал. И не у кого спросить. Буфетчица ведь не скажет. Да она, наверное, и сама не знает. Наверное, давно потеряла надежду выбраться отсюда.
Димка украдкой вылил лимонад под ноги, на песок. Образовалась неприятная лужица. Подошел человек с черными усами и в новой серой шляпе.
Взял спички и пошел по улице. Он шел очень прямой, и новенькая шляпа, без единой вмятины, стояла на его голове, как на распорке в универмаге.
«Вот так он и ходит тут уже четыреста лет, – с тоской подумал Димка.
– Так вот и ходит в своей новом шляпе».
«Как я попал сюда? – попытался он вспомнить. – В Пирита я вскочил в попутный грузовик. Мы гнались за такси. Мы здорово мчались. Водитель все допытывался, что у меня украли. Что у меня украли! Я рассказал бы ему обо всей своей жизни, но только не о том, что у меня украли. Мы догнали „Волгу“, но в ней оказались два моряка. Потом в центре я ломился в гостиницу.
Почему-то мне казалось, что Галя там. Это было невыносимо – думать, что она там. Потом меня отправили в милицию. В милиции рядом со мной сидел какой-то тип, который все икал. От рубашки у него остался один воротник, а он все пытался заправить ее в штаны. В четыре часа утра меня отпустили, а тип остался там.
Воображаю, как он удивится, когда перестанет икать. Потрогает воротник и скажет: а где же все остальное? Потом я все время шел по городу, пока не попал сюда. И тут уж я, видно, и останусь. Куплю себе новую шляпу. Буду тут ходить пяток-другой столетий. Сначала тот, с усами, будет появляться, а потом я».
Где-то за стеной домов что-то загрохотало. Там было что-то массивное и подвижное. Мало ли что там есть.
– С вас четыре пятьдесят, – сказала буфетчица.
Вдруг улица заполнилась людьми. Они шли все в одном направлении.
– Димка! – воскликнули за спиной. Рядом стоял Густав. Он был в синем комбинезоне и таком же берете. Димка страшно обрадовался.
– Сигареты есть? – спросил он.
– Что с тобой случилось? – спросил Густав, доставая сигареты.
– Ничего со мной не случилось.
– Как ты здесь оказался?
– Гуляю.
Они пошли в толпе. Все шли очень быстро, поэтому и им приходилось спешить.
«Ух ты, как здорово!» – подумал Димка и спросил Густава:
– А ты куда?
– На завод.
– Тут, рядом, ваш завод?
– Ага.
– Ну, как вообще-то? – спросил Густав.
– Да так.
– Ничего. – Густав хлопнул Димку по плечу. – Не вешай носа. Все будет тип-топ.
– Как ты говоришь?
– Тип-топ.
«Сегодня скажу Юрке, что все будет тип-топ. То-то обрадуется».
– Слушай, Густав, – осторожно спросил Димка, – ты случайно не знаешь, где тут трамвай?
– Направо за угол. Там остановка.
– Спасибо тебе, Густав. Тип-топ, говоришь?
– Тип-топ.
– Пока!
– Увидимся!
Глава 8
Тот день был душным и пасмурным. Под соснами было сухо, а асфальт шоссе лоснился, влажный. Ребята сидели возле палатки и питались абрикосами. Это был обед. Ели молча.
– А где ты шлялся всю ночь, Димочка? – вдруг игриво спросила Галя.
Юрка и Алик быстро переглянулись. Но на Димку они не посмотрели. Не было сил на него смотреть. А Галя смотрела на Димку. Он сидел, уткнувшись в кулек с абрикосами, лицо его стало квадратным – под скулами вздулись желваки. На лбу и шее запеклись ссадины.
– Ай-я-яй! – Брижит Бардо погрозила пальцем.
Это было так фальшиво, что Юрка сморщился, а Алик закрыл глаза. Галя потянулась.
– А я так выспалась сегодня!
Юрка встал и подтянул штаны.
– Пойду к Янсонсу газеты посмотреть.
– Я тоже, – сказал Алик.
Галя и Димка остались одни. Они сидели по-турецки. Их разделяла ямка, полная пепла и углей, остатки костра, на котором Галя несколько раз варила обед. Гале тяжело было смотреть на Димку («не сиди так, пожалуйста, вскочи, кричи, ударь, но не сиди так»), но она смотрела. Это была ее первая серьезная роль: «Гореть до конца, дотла…»
– Что с тобой было этой ночью? – спросил Димка, не поднимая головы.
Словно хлыстом по горлу. Галя вскинула голову, закусила губы и закрыла глаза. Что с ней было этой ночью? Ведь если отбросить все, чего на самом деле не было, и просто, совсем просто вспомнить о том, что с ней было этой ночью, тогда нужно покатиться по земле и завыть. Но ведь было же, было и другое – стихи, музыка, слова… Она засмеялась. Колокольчики. Похоже на смех Офелии.
– Что ты вообразил, Димка? Мы катались на такси, в полвторого я была уже дома и заснула. Какое у тебя воображение нехорошее. Противно!
«Неужели это так? – подумал Димка. – Врет, конечно». – Он поднял голову и посмотрел на Галю. – «Веселая. Врет. Не верю ей. А если поверить?..»
– Врешь! – заорал он и вскочил на ноги.
– Нет! – отчаянно закричала Галя.
«Врет».
– Что с тобой случилось? Ты обалдел!
«Нет, не врет».
– Ты мне не веришь?
– Не верю.
– Как мне тебе доказать?
– Доказать? Ты собираешься доказывать?
– Если ты мне не веришь, я отравлюсь.
– Великолепно! Вы в новой роли, мадемуазель. В клипсах у вас, конечно, цианистый калий?
– Вот! – Галя схватила и показала ему горсточку абрикосовых косточек.
– Синильная кислота, понял? От ста штук можно умереть. Понял?
– Дура! – закричал Дима и отвернулся. «Фу ты, дурища, не врет, конечно». Другое слово он ей готовил, а крикнул ласковое «дура». Да разве можно сказать-то слово такой? Подняла свою мордочку и горсть слюнявых косточек показывает. Димка сел спиной к Гале.
«А может быть, все-таки врет? Она ведь актриса. Так сыграет, что и не разберешься. Ну, что ж, – играть так играть». Он встал и сказал:
– Собирай вещи.
– Что-о?
– Собирай свои шмотки. Через два часа выходим.
– Куда?
– Как куда? Уходим из Таллина дальше. В рыболовецкий колхоз и в Ленинград.
– А-а.
– Торопись. Через час выходим. Ребята в курсе.
– Сейчас.
Димка вытащил из палатки свой рюкзак и посмотрел на Галю. Она лежала на спине, положив руки под голову.
– Дима, – сказала она, – подбрось монетку.
– А ну тебя.
– Я прошу, подбрось монетку. Димка вынул из кармана пятак и подбросил его.
– Что? – спросила Галя.
Монетка лежала орлом. Димка поднял ее, сунул в карман и сказал:
– Решка.
Галя села. Они посмотрели друг на друга. – Дима, я не пойду с вами. Я остаюсь здесь.
Всю жизнь он будет помнить то, что произошло дальше. Всю жизнь ему будет противна жизнь при воспоминании об этом. Как он буйствовал, и как умолял ее, и как крикнул ей в лицо то слово, и как потом просил прощения, обещал все забыть, и как он заплакал.
Последний раз он плакал четыре года назад в пионерском лагере, когда его на глазах всего отряда в честном поединке отлупил Игнатьев. Кто мог знать, что Игнатьев целый год занимался в боксерской секции? Дней через десять после этой истории он снова плакал. Но вовсе не из-за Игнатьева. Он лежал в траве и смотрел в голубое небо, куда взлетали стрелы малышей из 4-го отряда. О чем-то он думал, он сам не понимал, о чем. Может быть, все-таки об Игнатьеве, о том, что через год он ему покажет, а может быть, о Зое, вожатой 4-го отряда. Было забавно смотреть, как стрелы летели ввысь, исчезали в солнечном блеске и появлялись вновь, стремительно падая. Малыши для утяжеления вбивали в наконечники гвозди. Шляпкой вперед, конечно. Он на мгновение закрыл глаза, и одна такая стрела попала ему прямо в лоб. Бывает же такое! Малыши испугались и убежали, а он перевернулся на живот, уткнулся носом в землю и заплакал. Не от боли, конечно. Было не больно. Но все-таки страшно обидно – попали прямо в лоб. Как будто мало места на земле. Потом четыре года он не плакал. И когда его била шпана в Малаховке, молчал. А вот теперь снова.
Плакал из-за потрясающей обиды и из-за того, что рисовало ему его нехорошее воображение. Плакал неудержимо, истерика тащила его вниз, как горная река. Он презирал себя изо всех сил. Разве заплачут ремарковские парни из-за обманутой любви? Пойдут в бар, надерутся как следует и будут рассуждать о подлой природе женщин. Почему же он не может послать ее подальше и уйти, насвистывая рок-н-ролл? Он презирал себя и в то же время чувствовал, что словно освобождается от чего-то.
Когда он оглянулся, Гали вблизи не было. Он увидел, что она у янсонсовского крыльца разговаривает с ребятами. Он увидел, что Юрка замахнулся на нее, а Алик схватил его за руку. Галя взбежала на крыльцо и скрылась в доме, а ребята вышли со двора и сели на траву возле забора.
Только мужская дружба и стоит чего-нибудь на этом свете. Ни слова об этой… Как будто ее и не было.
– Томас мировой рекорд поставил. Прыгнул на 2.22.
– Жуть!
– Пошли, ребята, выкупаемся в этом цивилизованном море?
Море в этот день было похоже на парное молоко. Далеко от берега кто-то брел по колено в воде. Купаться в общем-то не хотелось. Хотелось есть. Ох, как хотелось есть!
– В конце концов, я могу позвонить деду. Он у меня в общем-то прогрессивный, – неуверенно сказал Алик.
Димка глянул на него волком.
– Но жрать-то все-таки мы что-то должны в дороге, – пробормотал Юрка.
Димка и на него посмотрел. Они замолчали. Они вдруг почувствовали себя маленькими и беззащитными перед лицом равнодушной, вялой природы. Ведь что бы с тобой ни случилось, дождишко этот мерзкий будет сыпать и сыпать, и море не шелохнется, и солнце не выглянет, и не увидишь ты горизонта. Помог Фрам.
Он вылез из воды и крикнул:
– Чуваки! Вы-то как раз мне и нужны.
Еще вчера Фрам сам сидел на мели и не знал, что делать. Он проигрался в пух и прах. С очкастым Олегом просто невозможно было играть. Найти музыкальную халтуру не удалось – в Таллине хороших-то лабухов было пруд пруди. Фрам загнал свой кларнет и так расстроился, что пропил все деньги в первый же вечер. Как раз в то время, когда Димка баловался лимонадом, Фрам сидел в каком-то скверике и мучительно пытался вспомнить имена тех типчиков, что подвалились к нему в ресторане и которых он всех угощал. Даже девчонку и ту он не запомнил. В общем, началась бы самая настоящая «желтая жизнь», если бы в скверике вдруг не появился знакомый парнишка по имени Матти. Фрам с ним слегка контактировал в прошлом году на Московском ипподроме. Матти приезжал в Москву в отпуск на собственном «Москвиче» и интересовался многими вещами.
Ведь надо же, как повезло Фраму: в такой случайный момент встретить Матти.
Матти раньше был официантом, а теперь работал продавцом в мебельном магазине. Он совершенно небрежно подкинул Фраму целую бумагу и сказал:
– Можно немножко подработать. Нам нужны грузчики.
Этим он очень больно ударил Фрама по самолюбию.
– Киндер, – сказал Фрам, – неужели ты думаешь, что эти руки… эти руки… – Он помахал руками.
Матти усмехнулся.
– Дам тебе два-три мальчик. Будешь бригадир. Побегал, покричал, вот и вся работа. Бизнес тип-топ.
– Мальчиков я сам себе найду, – задумчиво сказал Фрам.
Ребята работали грузчиками вот уже целую неделю. Таскали на разные этажи столы и стулья, серванты, шкафы. Эти проклятые польские шкафы, такие огромные! У Алика на плече появился кровавый рубец. Юрка ушиб ногу. Димка вывихнул палец. Они скрывали друг от друга свои увечья и говорили, что работенка в общем-то терпимая, сносная, и интересно, сколько они получат в день зарплаты. Фрам тоже работал изо всех сил. Он отчаянно матерился и кричал:
– Заноси!.. Подай назад!.. Взяли!..
Он суетился, забегал вперед или орал снизу. Хватался за угол шкафа и багровел, натужно стонал, отбегал и кричал:
– Стоп, стоп, чуваки! Вправо, влево!
Потом ребята ждали бригадира внизу. Фрам всегда задерживался в квартирах. Он сбегал по лестнице, оживленный и неутомимый, орал:
– Бригада-ух! Вперед!
Впрыгивал в кабину грузовика, а ребята влезали в кузов.
Все эти дни они питались консервированной кукурузой. Царица полей восстанавливала их силы. Болели руки, плечи, ноги. Утром невозможно было пошевелиться, а после работы дьявольски хотелось пива. Как это быть грузчиком и не пить пива! Дунуть на пену и залпом выпить всю кружку, так, как пьют настоящие грузчики в киоске напротив. Настоящие грузчики, толстоногие, багровые, ели в обеденный перерыв огромные куски мяса.
И что-то все-таки в этом было. Плестись после работы на автобус, дремать на заднем сиденье и чувствовать все свое тело, совершенно сухое, усталое и сильное. И думать только о банке с кукурузой. Только о кукурузе и ни о чем другом. Проходить мимо ресторана (заладили они там эту «Марину», как будто нет других песен), а ночью лежать возле палатки и вместе с Аликом ждать возвращения Юрки. И слушать, как Алик читает стихи:
- Сколько ни петушись,
- В парках пожара
- Не потушить.
- Не трудись задаром,
- Только не злись,
- В парках пожары,
- И листьев холодных слизь
- Осень приносит тебе в подарок,
- Только не злись.
– Алька, отчего ты летом пишешь об осени, а зимой о весне?
И слушать, как Алик объясняет, почему он так делает. И слушать сосны. И музыку из дома Янсонса. И думать: кто же он все-таки такой, этот Янсонс? И если зоотехник, то почему болтается весь день без дела, балуется с красками и смотрит, смотрит на все? (Вот бы научиться этому – полчаса смотреть на элементарную собаку и улыбаться.) Хорошо лежать так и слушать голос Алика (этого не забыть, бородатый черт), и сдерживать ярость, и не смотреть на окно, в котором теперь всегда темно, и вспоминать ремарковских ребят (разве станут они?..) А потом увидеть, как мелькает за соснами последний автобус, и ждать Юрку. И вместе с Аликом притвориться спящими и слушать, как Юрка раздевается, сдерживая дыхание, так как знает, что они притворяются спящими.
А потом слушать Юркин храп и посапывание Алика. Хорошо, если птица какая-нибудь начинает свистеть над тобой, но иногда это раздражает. Только под утро становится холодно, и сигарет не осталось совсем. Пожалуй, лучше все-таки завернуться в одеяло, но разве уснешь, когда вокруг такой шум? Вся «Барселона» собралась и смотрит из окон на ринг. Надо выйти из угла, и надо его избить, бить и бить по его мощной челюсти и по тяжелому телу. Хорошо, что они решили провести в «Барселоне». Дома и стены помогают. Это известно каждому, кто читает «Советский спорт». Вон они смотрят из окна, родители и старший брат Витька. В крайнем случае он за меня заступится. Да я и сам легко изобью этого паршивого актеришку. А потом перемахну через канат – и домой! По черной лестнице, через три ступеньки. Но там что-то происходит.
Заноси! Возьми левее! И польский шкаф, эта проклятая махина, падает прямо на тебя. И ты начинаешь стонать и убеждаешь себя, успокаиваешь: спокойно, спокойно, в кино еще и не так бывает. Все это кто-то выдумал – чтоб ему! – а ты каким был, таким и остался. Такой ты и есть, каким был, когда вы разнесли вдребезги команду 444-й школы…
– Шабашьте, ребята! – сказал степенный грузчик Николаев. – Все равно всех денег не заработаете.
Ребята пошли за ним в магазин.
Покупателей в магазине уже не было, в зале бродил один Матти. Он был в синем костюме и нейлоновой рубашке.
– Суббота, суббота, хороший вечерок! – напевал он. Он был бывалым пареньком, этот Матти.
Из конторы вышел Фрам.
– Получайте башли, чуваки! – императорским тоном сказал он и, видимо, поняв, что немного переборщил, ласково подтолкнул Юрку, а Алика похлопал по спине. – Бригада-ух!
Ребята расписались в ведомости и получили деньги. Димка – 354 руб. 40 коп., Юрка – 302 руб., Алик – 296 руб. 90 коп.
– Почему нам по-разному начислили? – спросили они у кассира.
– Спросите у бригадира. Он калькулировал.
Они вышли в зал, загроможденный мебелью. В конце зала Матти лежал на кровати и курил, а Фрам причесывался у зеркала.
– Сейчас я с ним потолкую на «новой фене», – сказал Юрка.
– Ребята! – крикнул Фрам. – Помчались на ипподром? Там сегодня отличный дерби.
Хлопнула дверь – ушел кассир.
– Слюшай, Фрам, – прогнусавил Юрка (он всегда гнусавил, когда хотел кого-нибудь напугать), – слюшай, у тебя сколько классов образования?..
– Семь, – ответил Фрам, – и год в ремеслуху ходил. Фатер не понял моего призвания.
– А где ты так здорово научился мускульную силу калькулировать? – спросил Димка.
– Да, это как-то странно, – пробормотал Алик.
– Вы о зарплате, мальчики? – весело спросил Фрам. – Да это я так, для понта.
– Для смеха? – спросил Матти, не меняя позы.
– Вот как, – сказал Юрка и сделал шаг к Фраму.
– Кончай психовать, – сказал Фрам, – какие-то вы странные, чуваки!
Зарплату всегда так выписывают, что ни черта не поймешь. Зато вот премиальные, тут всем поровну, по сотне на нос. Держите! – Он вынул из кармана и развернул веером три сотенных бумажки.
– То-то, – Юрка забрал деньги.
– За что же нас премировали? – удивился Алик.
– За энтузиазм, – захохотал Матти.
– Приказом министра мебельной промышленности комсомольско-молодежная бригада-ух премирована за энтузиазм, – подхватил Фрам. – По этому поводу бригада отправилась играть на тотализаторе. Вы никогда не играли, мальчики?
Тогда пойдите обязательно. Новичкам везет, это закон.
– Я не пойду, – сказал Димка, – хватит с меня родимых пятен капитализма.
– Видишь, Матти, – закричал Фрам, – физический труд облагораживает человека!
Ребята засмеялись. Матти, посмеиваясь, ходил вдоль длинного ряда блестящих кухонных шкафов, только что полученных из ГДР. Он доставал из шкафов какие-то баночки с наклейкой и складывал их в портфель.
– Политура, – пояснил он. – Дефицит. Бизнес.
Читать бесплатно другие книги:
