Невидимка с Фэрриерс-лейн Перри Энн
Сазерленд был в нарукавниках, волосы его торчали в разные стороны, и особенно отчаянно – там, где он старался их пригладить. За каждым ухом торчал карандаш с отгрызенным кончиком, третий он держал в руке. Врач оторвался от бумаг, которые пристально созерцал, и с острым интересом воззрился на Питта.
– Опиум, – сказал он без обиняков. – Во фляжке было полно опиумной настойки. Больше чем достаточно, чтобы убить четверых, не говоря уж об одном человеке.
– Это и погубило Стаффорда?
– Боюсь, что так. Вы были совершенно правы: имеет место отравление опиумом. Симптомы легко распознать, если знать, что ищешь, а вы мне уже всё рассказали. Грязненькое дельце.
– А могло бы это быть случайностью?
– Нет, – твердо ответил Сазерленд. – Люди не поглощают опиум с виски таким вот образом. Опиум курят. И всем, кто его употребляет, распрекрасно известно, что подобная доза смертельна. Нет, мистер Питт, это было сделано с намерением умертвить. У вас на руках безусловное убийство.
Томас ничего не ответил. Он боялся, что именно так и обстоит дело, и все же в глубине души надеялся на обратное. Теперь все определилось. Судья Сэмюэл Стаффорд был убит, и, возможно, не в связи с делом Блейна – Годмена. Кто же это сделал? Джунипер Стаффорд и Адольфус Прайс? Он, или она, или оба вместе? Просто вот взяли и совершили отвратительное, мерзкое убийство?
– Спасибо, – поблагодарил он Сазерленда.
– Я напишу официальное заключение и пошлю его вам в участок.
– Спасибо, – повторил Питт и прочел на лице Сазерленда грустное понимание того, что он сейчас чувствует. – Покойной ночи.
– Покойной ночи. – Врач опять взял карандаш и снова стал что-то царапать на бумаге.
Глава третья
На следующее утро после посещения театра Шарлотта встала очень рано и весь день занималась домашними делами, которых было невпроворот, так как служанка Грейси была отпущена отдыхать. И только на второй день после случившегося, когда Питт уже знал, что судья умер от отравления опиумом, она получила возможность рассказать обо всем Грейси, занимаясь приготовлением сдобного кекса с изюмом.
Что касается кекса, то сначала следовало приготовить для него начинку, то есть обвалять в муке изюм, причем так, чтобы изюминки не превратились в безобразные комки. Шарлотта занималась этим за тщательно выскобленным кухонным столом, в то время как Грейси вынула всё из буфета, вымыла полки и тарелки и стала чистить медные кастрюли. Она служила у Шарлотты уже несколько лет. Недавно ей исполнилось семнадцать лет, но, несмотря на все старания хозяйки кормить ее получше и побольше, девушка осталась почти такой же маленькой, как в тот день, когда впервые переступила порог дома. Однако внешне она изменилась до неузнаваемости и держала себя с гораздо большей уверенностью, чем любая другая горничная с их улицы, а может быть, и вся женская часть Блумсбери. Ведь она не только работала в доме у сыщика, который был самым лучшим полицейским во всем королевстве, но и лично помогала ему в ведении дел! У Грейси уже бывали интересные приключения, и она не потерпела бы небрежности в обращении со стороны каких-то там посыльных или уличных торговцев, как бы те ни важничали.
В данный момент она с риском для жизни – или, по крайней мере, конечностей – взобралась на буфет с мокрой тряпкой в одной руке и фаянсовой супницей в другой и сосредоточенно протирала супницу, а затем поставила ее на полку, которую вытерла сначала лицевой стороной тряпки, а потом изнанкой. С удовлетворением поглядела на запеатлевшуюся на тряпке грязь и повторила весь процесс снова.
Шарлотта склонилась над начинкой. Пальцы нащупывали слипшиеся изюминки и разнимали их.
– А драма была интересная, мэм? – спросила Грейси с любопытством, опасно распрямляясь.
– Не знаю, – честно ответила Шарлотта. – Сказать по правде, я едва заметила, что происходит на сцене, но актер, игравший главную роль, был привлекательным мужчиной. – Она улыбнулась и подумала о своей матери, питавшей к нему большую слабость.
– Он что, ужасно красивый? – любопытствовала Грейси. – Брюнет и очень шустрый?
– Ну, не совсем брюнет… – И Шарлотта описала в высшей степени своеобразные, подвижные, даже капризные черты лица Джошуа Филдинга. – Он не то чтобы красивый в обычном смысле слова, но чрезвычайно располагает к себе – наверное, потому, что у него есть способность насмешничать, но не зло, и он кажется добрым и мягким. Можно подумать, что он понимает все на свете.
– Звучит приятно, – одобрила Грейси, – хотелось бы с таким познакомиться. А героиня была красивая? Какая? Золотые кудри, большие глаза?
– Вовсе нет, – ответила задумчиво Шарлотта. – На самом деле она, наверное, самая черноволосая и смуглая из всех женщин Англии. Но если захочет, может внушить тебе, что нет женщины во всем мире прекрасней ее. Очень яркая. Все остальные по сравнению с ней выглядят бледными и тусклыми. Такое впечатление, что внутри у нее полыхает пламя, а прочие живут вполсилы. Но при этом она не выставляет себя напоказ, понимаешь, что я хочу сказать?
– Нет, мэм, – призналась Грейси. – Не выставляет что?
– Ну, не важничает.
– О! – Грейси слезла, подвернув юбку и фартук, и пошла к раковине, чтобы сполоснуть тряпку. – Не представляю себе такую женщину, но она мне нравится. Сдается мне – потрясающая.
Грейси выжала тряпку маленькими, тонкими, но очень крепкими ручками и опять взобралась на буфет.
– Но тогда почему вы не смотрели на сцену, мэм?
– Потому что в соседней ложе произошло убийство, – ответила Шарлотта, насыпая побольше муки на крупные изюминки.
Грейси замерла в воздухе, держась одной рукой за верхнюю полку буфета, а другой – полируя соусник, и лишь слегка повернула к Шарлотте острое, с резкими чертами личико, загоревшееся от любопытства.
– Убийство? Честное слово?! Вы меня разыгрываете, мэм!
– О нет, серьезно, – ответила Шарлотта. – Был убит очень известный и важный судья. Вообще-то я немного преувеличила: он сидел не в соседней ложе, а за четыре от нашей. Его отравили.
Грейси скорчила гримасу, но не потеряла способности мыслить практически.
– А как можно отравить кого-то в театре? Я хочу сказать – нарочно отравить. Я как-то съела немного угря, и меня стошнило, но никто меня травить не хотел, случайно так получилось.
– Яд подлили во фляжку с виски, – объяснила Шарлотта, снимая комочек теста с последней изюминки и высыпая их все в дуршлаг, чтобы промыть под струей воды в раковине, прежде чем удалить остатки веточек [3].
– О господи, бедный джентльмен, – и Грейси снова начала протирать полки. – Страшно было?
Шарлотта понесла изюм к мойке.
– Да нет, не могу сказать. Он просто как бы потерял сознание. – Шарлотта повернула кран и обдала изюм водой. – Мне больше жаль было его жену, бедняжку.
– А это не она его отравила? – спросила Грейси недоверчиво.
– Не знаю. Он заседал в Апелляционном суде и недавно начал пересматривать одно дело, которое имело место несколько лет назад, – об одном ужасном убийстве. И человек, которого повесили за это убийство, был братом той актрисы, о которой я рассказала.
– Господи помилуй! – Грейси была так поглощена этой новостью, что поставила соусник не на ту полку, забыв о подставке. – Господи помилуй! – повторила она, сунув мокрую тряпку в карман, и застыла как вкопанная на буфете, почти касаясь головой вытяжки у потолка. – А хозяин занимался этим делом?
– Нет, тогда не занимался. – Шарлотта завернула кран и снова отнесла изюм на кухонный стол, высыпала его на чистую сухую тряпку, промокнула и затем стала осматривать, не осталось ли где веточек. – Хотя теперь, надеюсь, он займется им вплотную.
– Но почему убили судью? – удивленно спросила Грейси. – Если он опять хотел заниматься этим делом? А разве эта актриса не того же хотела? О! Конечно! Вы хотите сказать, что тот, кто убил судью, боялся, как бы тот чего не открыл насчет его самого? Господи помилуй! Но убить-то мог любой… А то убийство было очень страшное?
– Да, очень. Я даже рассказать тебе не могу.
– Вот еще, – жизнерадостно ответила Грейси. – Оно не может быть страшнее, чем те, о которых я уже слыхала.
– Может быть, – печально согласилась Шарлотта. – Но я говорю об убийстве на Фэрриерс-лейн.
– Нет, я о нем и не слыхивала, – Грейси была явно разочарована.
– Ты и не могла, – заметила Шарлотта, – оно случилось пять лет назад. Тебе было только двенадцать.
– Значит, я и читать еще не умела, – согласилась Грейси с чувством превосходства себя нынешней над собой тогдашней.
Умение читать было большим ее достижением, которое сразу ставило девушку над ровесниками и прежними знакомыми. Шарлотта потратила на ее обучение немало времени, вместо того чтобы заниматься вместе со своей служанкой домашними делами, но была вознаграждена сторицей – даже несмотря на то, что Грейси тратила большую часть свободного времени на чтение грошовых брошюрок о всяких ужасах и тайнах.
– Так, значит, хозяин собирается раскрыть, как все было? – прервала Грейси размышления Шарлотты. – С актрисами и судьями? Мистер Томас становится такой важной птицей, правда?
– Да, – кивнула, улыбаясь, Шарлотта.
Грейси очень гордилась своим хозяином, у нее лицо просто светилось от радости при одном упоминании о нем. Шарлотте не раз приходилось слышать, как она хвастается перед торговцами, рассказывая, у кого теперь служит и какой это важный дом, так что пусть ведут себя прилично и предлагают только самый лучший товар.
Грейси начала вытирать нижние полки буфета, переставляя с места на место блюда и кастрюли, время от времени останавливаясь, чтобы поддернуть юбку повыше. Она была такая маленькая, что все юбки были ей великоваты, и эту тоже не удавалось подвернуть достаточно высоко. Между тем Шарлотта разложила изюмную начинку на противне и поставила его в теплую духовку, достаточно увлажненную, чтобы температура некоторое время не поднималась выше нужной.
– Это вполне может быть его жена, – сказала Шарлотта, опять заговаривая об убийстве Стаффорда. – Или ее любовник. – Она пошла в кладовку и достала масло, чтобы растворить в нем соль, затем завернула его в тонкую тряпочку и отжала сыворотку.
Грейси с минуту колебалась, решая, что именно имеет в виду хозяйка – давнишнее убийство на Фэрриерс-лейн или недавнюю смерть в театре. Но она была разочарована и сказала свое «о» с таким видом, словно подобное объяснение ее не устраивало – мол, очень уж все просто и обыденно и, конечно, недостойно мастерства хозяина. Такое объяснение не оставляло места для бурных событий; значит, не было ничего такого, для чего потребовалась бы ее собственная помощь. Она проглотила слюну.
– Мне кажется, мэм, что вы вроде как беспокоитесь немного. Наверное, я что-нибудь не так сказала?
Шарлотта почувствовала легкое угрызение совести. Да, она беспокоилась, и довольно сильно, опасаясь, что ко всему случившемуся как-то причастен Джошуа Филдинг и тогда Кэролайн будет расстраиваться.
– Мне не хочется, чтобы этот актер был виноват, – объяснила она Грейси, – потому что он очень нравится моей матери, и когда она с ним познакомилась…
Тут Шарлотта осеклась. Как объяснить горничной, что мать влюбилась в актера, который по крайней мере на тринадцать-четырнадцать лет ее младше? Разумеется, мимолетное чувство скоро пройдет, но могут возникнуть неприятности.
– О, я понимаю, – весело ответила Грейси. Ей приходилось слышать, как джентльмены относятся к Лили Джерси и другим королевам мюзик-холла. – Наверное, она тоже ходила бы к актерам за сцену, если бы родилась мужчиной.
После чего Грейси начала просеивать муку. Приготовление апельсиновой цедры и орехов она предоставила Шарлотте. Рутинная процедура лишь способствовала их размышлениям.
– Не думаю, что виновата жена судьи, – тихо заметила Шарлотта.
– А вы, мэм, что собираетесь делать со всем этим? – спросила Грейси, даже в мыслях не допуская, что хозяйка останется в стороне от таких захватывающих событий.
Несколько минут Шарлотта лихорадочно обдумывала те отрывочные сведения, которые получила в театре, пытаясь как-то соединить их в одно целое, а вдобавок то немногое, что рассказал ей муж. Почему она думает, что это не Джунипер? Насколько она вправе так думать в данном случае? И… она ведь и прежде ошибалась, и даже не один раз.
Грейси тем временем просеивала муку по второму разу.
– Полагаю, что сначала нужно прояснить загадку Фэрриерс-лейн, – сказала наконец Шарлотта; вышло это у нее очень торжественно.
Грейси была совершенно уверена, что ее хозяйке это под силу; ее преданность и вера в Шарлотту были безграничны.
– Хорошая мысль, – одобрила она. – А что же все-таки случилось на Фэрриерс-лейн?
Шарлотта опять быстро перебрала в памяти все факты и, быть может не совсем точно, сформулировала так:
– Молодой джентльмен был женат и ухаживал за актрисой Тамар Маколи. После спектакля кто-то выследил его на Фэрриерс-лейн, убил и прибил к двери конюшни гвоздями, словно распял. Говорили, что убийца – брат актрисы, так как он боялся, что молодой человек обманывает сестру. Брата повесили, но мисс Маколи считает, что он был невиновен.
Грейси настолько поразила эта страшная история, что она и думать забыла о своей кухонной программе и механически стала просеивать муку по третьему разу, уставясь на Шарлотту широко раскрытыми глазами.
– А на кого она подумала? Кто это сделал?
– Вот этого я как раз и не знаю, – призналась Шарлотта и сама удивилась, почему раньше ее не заинтересовал этот вопрос. – Не знаю даже, спрашивали сестру об этом или нет.
– Может, она думала на этого, как его зовут…
– На Джошуа Филдинга? Нет, нет. Они большие друзья.
– Тогда бьюсь об заклад, что это не он, – твердо ответила Грейси. – Надо нам заставить судейских, чтобы его признали невиновным.
При слове «нам» Шарлотта улыбнулась про себя, но никак не выразила вслух свое мнение на этот счет.
– Хорошая идея. Я подумаю, с чего начать.
– Да, жалко, что миссис Рэдли не сможет нам помочь на этот раз, – заметила Грейси задумчиво. – Как слышно, она уехала в деревню.
Все было именно так. Эмили, сестра Шарлотты и ее обычная спутница и помощница в подобных делах, донашивала своего второго ребенка и вместе с мужем Джеком уехала отдохнуть на запад страны, подальше от шумной лондонской жизни. Шарлотта регулярно получала от нее весточки, но сама писала редко. У Эмили было сейчас так много свободного времени до наступления родов, что она не знала, как убить его. Она обладала весьма значительным состоянием, унаследованным ею после смерти первого мужа; у Шарлотты же, напротив, было очень много домашней работы и забот с двумя детьми, чтобы оставаться праздной. Конечно, ей постоянно помогала Грейси, а также приходящая (три раза в неделю) женщина, выполнявшая всю тяжелую работу по дому; кроме того, постельное белье отдавалось в стирку. Но у Эмили в штате прислуги было почти двадцать человек, которые обслуживали весь дом и сад.
– Да ладно, – опять жизнерадостно сказала Грейси, – понятно, что она сейчас не в силах помогать вам. Но вот если ваша мамаша поможет… Раз у нее здесь сильный интерес, она, наверное, захочет поучаствовать?
– Не думаю. И знаешь, она не одобряет нашего вмешательства.
– Но если он ей нравится? – удивилась Грейси.
– Ты не можешь передать мне начинку и открыть задвижку в духовке? – сменила тему Шарлотта, начав наконец смешивать ингредиенты в большой желтой обливной миске.
Грейси подчинилась, презрев рукавичку и, как всегда, обойдясь подолом фартука.
С четверть часа они усердно трудились, после чего пирог оказался на противне и его поставили в печь. Грейси водрузила на огонь чайник, и они уже были готовы заварить чай, когда кто-то позвонил в дверь.
– Если это опять звонит тот парень, помощник зеленщика, – сварливо заметила Грейси, – я ему выдам как следует, год будет помнить! – С этими словами она потуже завязала фартук, пригладила волосы и засеменила по коридору, чтобы открыть дверь.
Не прошло и минуты, как она возвратилась.
– Это ваша мамаша. Я хочу сказать, миссис Эллисон.
И действительно, почти по пятам за ней следовала Кэролайн в развевающемся зеленом жакете с меховой опушкой на рукавах, прекрасно сшитой юбке со складками и великолепной шляпе, сдвинутой на левую бровь и обильно украшенной перьями. Щеки у нее горели, в глазах застыло беспокойство. Она, по-видимому, не обратила внимания на старенькое синее домашнее платье Шарлотты с засученными рукавами и белый передник. Она не обратила также внимания на то, что ее привели в кухню, где в раковине было полно немытой посуды, и даже на вкусный запах, исходящий из духовки.
– Мама, – приветствовала ее Шарлотта радостно и удивленно, – ты замечательно выглядишь! Как ты? Что привело тебя сюда в этот час?
– О! – Кэролайн взмахнула затянутой в перчатку рукой. – Ах да… – Ее лицо выразило крайнюю степень волнения, она больше не пыталась проявить формальную вежливость. – Я хотела узнать… – И снова запнулась.
Грейси без напоминания стала расставлять чашки.
Шарлотта выжидала. Она знала, что раз мать теряется в словах, значит, то, что она хочет сказать, не имеет отношения к Эмили. Если бы в их семье случилась болезнь или еще какая-нибудь неприятность, она бы, конечно, волновалась, но красноречия не потеряла бы.
– Ты пришла в себя после той трагедии в театре? – снова начала Кэролайн. На этот раз она взглянула прямо в глаза дочери, но как-то рассеянно. Казалось, мать смотрит куда-то вдаль и сквозь нее.
– Да, спасибо, – ответила Шарлотта, – а ты?
– Ну разумеется! Я хочу сказать… все это, конечно, было очень печально.
Кэролайн наконец села на деревянный стул, придвинутый к столу. Грейси поставила дымящийся чайник и две чашки на поднос и принесла его вместе с молоком и сахаром.
– Извините, мэм, – сказала она очень тактично, – но если позволите, я пойду переменю постельное белье.
– Да, конечно, – благодарно согласилась Шарлотта. – Очень хорошая мысль.
Как только служанка вышла, Кэролайн снова нахмурилась и сдвинула брови, с волнением наблюдая, как Шарлотта разливает чай.
– А Томас уже узнал, – начала она вкрадчиво, – действительно ли того беднягу убили?
– Да, – ответила Шарлотта, начиная наконец понимать, что так беспокоит мать. – Боюсь, его действительно убили. Отравили опиумной настойкой, которую подлили во фляжку с виски, как и предполагал судья Ливси. Жаль, что это все так беспокоит тебя, мама, даже косвенно. Но в театре было много порядочных и уважаемых людей. Незачем бояться, что кто-то плохо о тебе подумает.
– О, я не боюсь, – очень удивленно возразила Кэролайн. – Я была бы… – Она отпустила глаза и слегка порозовела. – Я бы очень беспокоилась, если бы мистер Филдинг или мисс Маколи попали в число подозреваемых. Как ты думаешь, Томас подозревает кого-нибудь из них?
Шарлотта не знала, что ответить. Разумеется, это не только возможно, но даже вполне вероятно, что Питт может заподозрить кого-то из них, и наверняка это будет Джошуа Филдинг, а именно его Кэролайн и имела в виду. Шарлотта вспомнила худощавое, насмешливое, обаятельное лицо Филдинга и задумалась над тем, какие чувства он может скрывать. А то, что Филдинг может это делать, причем весьма искусно, она не сомневалась – недаром он актер. Что может таиться за его словами и воспоминаниями о Годмене или за тем фактом, что судья Стаффорд в день своей смерти приходил к нему?
Кэролайн пристально смотрела на дочь, очень внимательно и взволнованно. У нее даже лицо потемнело от сильного беспокойства.
В памяти Шарлотты вдруг ожили болезненные воспоминания. Сколько мечтаний выткало ее воображение в юности, в которые она, как в мантию, облекла своего кузена Доминика! Так легко было представить это красивое лицо, озаренное страстью, чувством и созвучными сердцу самой Шарлотты мечтаниями, наделить человека теми качествами, которыми он никогда не обладал и не хотел обладать, – и, думая так, не знать, не замечать, не понимать, каков этот человек на самом деле.
Не то ли самое происходит сейчас с Кэролайн и она видит в воображаемом свете своих фантазий актера, выражающего мысли и чувства других людей с таким искусством, что уже не способна провести разграничительную черту между миром воображения и реальностью?
– Да. Боюсь, Томасу придется его подозревать, – вслух сказала Шарлотта. – Отравить судью мог только человек, с кем он встречался в тот день и который имел возможность подлить яд во фляжку. А если мистер Стаффорд действительно начал заново расследовать то старое дело, тогда возникает очень убедительная причина для кого-то, чтобы убрать его с дороги. Разве Томас может игнорировать такую версию?
– Не верю, что Джошуа мог это сделать! – сказала Кэролайн едва слышно, но яростным шепотом, полным отчаянной убежденности. – Всему этому должно быть другое объяснение. – Она быстро подняла глаза, в которых не осталось и следа неуверенности и смущения. – Что мы можем сделать, чем помочь? Как опровергнуть подозрение? Есть ли у нас повод подозревать кого-то еще?
Шарлотта поразилась. Разве Кэролайн не понимает, что говорит сейчас как человек, причастный к событию? Или это просто такая фигура речи?
– У нас? – Шарлотта невольно улыбнулась.
Мать закусила губу.
– Ну… я имела в виду тебя, наверное. Я ведь понятия не имею, как ведут расследование…
Шарлотта никак не могла понять, хочет ли мать найти повод, чтобы уклониться от участия во всем этом деле, или же, напротив, желает быть полезной. Кэролайн выглядела одновременно и удрученной, и решительной. В ней чувствовалась гремучая смесь кипучей энергии, страха и вдохновения.
– А ты знаешь кого-нибудь из этих людей? – настойчиво выспрашивала она.
– Нет, – быстро ответила Шарлотта, – никого. Это Эмили всех знает. Но, наверное, мы тоже можем познакомиться с ними.
– Что-то надо делать, – страстно сказала Кэролайн. – Если когда-то повесили не того человека и это так и оставили, то вполне вероятно, что полиция может снова ошибиться… О! Извини, пожалуйста! Я не Томаса имею в виду. На этот раз, конечно, все должно быть иначе, если уж он ведет это дело. Но…
Шарлотта широко улыбнулась и подняла чашку с быстро остывающим чаем.
– Все верно, мама. И тебе лучше ничего больше не говорить; ты только изведешь себя напрасными волнениями. Томас тоже может ошибаться, причем обычно первым признаёт свои промахи, – она отпила глоток чая, – но я первая буду защищать его до последнего вздоха, если кто-нибудь другой усомнится в правильности его действий. Однако я действительно почти ничего не знаю об этом деле – лишь то, что известно тебе самой. Ясно лишь одно: оно такое, что страшнее не бывает. Ты помнишь те события? Они случились пять лет назад.
– Конечно, нет. Тогда еще был жив твой отец, поэтому я не читала газет.
– О! А также, полагаю, не знала никого из Блейнов или их знакомых и, уж конечно, при жизни папы не водила знакомства с артистами.
Кэролайн сильно покраснела и принялась пить чай маленькими глотками.
– Полагаю, что никого из них не знала и тетя Веспасия, – заметила Шарлотта, стараясь не улыбнуться. – По крайней мере, тогда. Я имею в виду актеров.
Кэролайн удивленно взметнула брови. До нее абсолютно не дошел юмор ситуации.
– Неужели ты думаешь, что леди Камминг-Гульд захотела бы с ними знаться? Нет, это просто невероятно. Она слишком хорошо для этого воспитана.
– Знаю, – согласилась Шарлотта, с трудом сохраняя серьезное выражение лица, – во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы не заботиться о том, что подумают другие. Если бы она захотела познакомиться с кем-то из артистов, она бы обязательно это сделала – возможно, тайком. Но что нам в этом? Теперь ей уже за восемьдесят, и те артисты, которых она могла знать, нам без надобности. Да они все, наверное, уже умерли. Однако она, возможно, знает кого-то, кто был знаком с Кингсли Блейном или что-то знал о нем. Может быть, мне расспросить ее?
– О, ты в самом деле это сделаешь? – поспешно отозвалась Кэролайн. – Конечно, расспроси.
Перспектива была весьма заманчивой. Шарлотта уже довольно давно не виделась с тетушкой Веспасией. Вообще-то, леди Каминг-Гульд приходилась теткой не ей и даже не Эмили, а ее покойному мужу, но обе – и Шарлотта, и Эмили – любили старую леди больше всех своих родственников, исключая, конечно, собственную семью, и гораздо больше, чем ближайшие родственники самой Веспасии.
– Да, – решительно согласилась Шарлотта, – это отличная мысль, и я все так устрою, чтобы отправиться к ней завтра же.
– Да? Ты думаешь, это может ждать? – Вид у Кэролайн был удрученный. – Не лучше ли отправиться сегодня? Расследование потребует много времени; не лучше ли начать как можно скорее?
Шарлотта посмотрела на свое домашнее платье, потом на духовку.
– Грейси сама может вынуть кекс, – быстро заметила мать, наконец проявляя хоть какое-то внимание к чудесному аромату, становившемуся все ощутимее, – и встретить детей, когда те вернутся из школы. А ты можешь ехать. Или я подожду их, если тебе так будет спокойнее. Возьми мой экипаж, он стоит у ворот… Нет, это просто замечательная мысль. А теперь иди наверх и надень что-нибудь подходящее для выезда. Иди же!
Шарлотте не надо было повторять дважды. Если мама так сильно желает этого визита и согласна остаться, чтобы заменить ее дома, просто невежливо не пойти ей навстречу.
– Ладно, – согласилась Шарлотта и немедленно поднялась наверх, чтобы надеть подходящее платье и сообщить Грейси о перемене планов.
– Ох, – возбужденно ответила служанка, – значит, вы отправляетесь на дело! Мэм, я так надеялась, что вы приметесь за него сразу же! – Грейси вытерла ладони о фартук. – Ежели я могу чем помочь…
– …То я, конечно, дам тебе знать, – пообещала Шарлотта. – В любом случае, если я что-то выясню, то все равно тебе расскажу. Потому что сейчас я отправляюсь с визитом к леди Веспасии Камминг-Гульд, узнать, можно ли заручиться ее помощью.
Она знала, что Грейси просто обожает тетушку Веспасию. В свое время та была одной из самых блистательных красавиц лондонского света и обладала прирожденным чувством достоинства, обаянием, совершенной уверенностью в своих чарах и абсолютным безразличием к условностям. Впервые Грейси встретилась с ней, когда тетушка приехала к Шарлотте и расположилась в кухне вне себя от восторга, что попала в дом в день большой стирки, которую ей никогда не приходилось наблюдать. Для Грейси тетя Веспасия была существом иного, волшебного мира.
– О, мэм, как здорово! – Грейси захлопала в ладоши, лицо ее сияло. – Уверена, что уж она-то это сдюжит, а то как же еще?
Часом позже Шарлотта прибыла в Гэдстон-парк. Дверь ей открыла горничная, которую Питт нашел в работном доме, когда занимался предыдущим делом, и порекомендовал ее Веспасии. Тогда девушка напоминала привидение. Теперь лицо у нее было румяным, а волосы завивались блестящими колечками. Она уже хорошо узнала привычки Веспасии, и ей было известно, что Шарлотту можно принимать в любое время дня и ночи. Она не приезжала из-за всяких светских пустяков – лишь когда появлялось какое-нибудь срочное дело или чрезвычайно интересная история, которой можно было поделиться с леди Камминг-Гульд.
Веспасия сидела в своей личной маленькой гостиной – не парадной, для светских визитеров, довольно скромно обставленной: всего три стула, обитых гобеленом и с прекрасной резьбой. На полу в пятне солнечного света нежилась бело-черная собака с густой шерстью. По виду она напоминала помесь гончей и колли, причем в ее морде было что-то от спаниеля. Собака была в высшей степени умна, худа, создана для бега – но с неправильным окрасом. При виде Шарлотты она завиляла длинным хвостом и подвинулась поближе к Веспасии.
– Не обращай внимания на Уиллоу, она не кусается, к тому же совершенная дурочка. У лесничего Мартина сбежала сука – и вот результат. Ни рыба ни мясо и даже не селедка. А они-то думали, что получат выводок хороших, красивых собак… Говорят, сука после своего морального падения сошла с ума. Конечно, это бред собачий, но что поделаешь: люди всегда верят разным глупостям. – Веспасия ласково потрепала собаку по голове. – Обожает пачкаться в каждой первой луже и прыгает, словно кролик.
Шарлотта нагнулась и поцеловала тетушку в щеку.
– Ладно, садись, – приказала Веспасия. – Полагаю, раз ты явилась без предупреждения, да еще и в самый неурочный час, стало быть, собираешься сообщить нечто необыкновенное… – Она с предвкушением поглядела на Шарлотту. – Что случилось? Надеюсь, ничего трагичного?
– О, – замялась Шарлотта, – для тех, с кем это приключилось, событие трагично.
– Новое дело? – Светло-серые, серебристого оттенка глаза Веспасии под высокими дугами бровей смотрели очень ясно и проницательно. – Ты собираешься вмешаться, и тебе требуется моя помощь.
Она улыбалась, но сознавала, что каким бы странным и загадочным ни было дело, дошедшее до суда, оно всегда означает для кого-то страх и боль, а возможно даже, трагедию всей жизни. После случайности, заставившей ее познакомиться с Томасом Питтом, Веспасия узнала мрачную сторону жизни, бедность и отчаяние, которых не представляла ранее, вращаясь в блестящем светском обществе, и не встречала во время своих политических крестовых походов, которым отдавала столько сил и энергии. Ее личная способность сочувствовать и негодовать с тех пор очень развилась.
Но обе женщины понимали все это без слов. Слишком многое они уже разделили друг с другом, чтобы нуждаться в подобных пояснениях.
Шарлотта села и, когда Уиллоу подошла к ней, деликатно пофыркивая и виляя хвостом, рассеянно потрепала ее мягкую холку.
– Судья Стаффорд, – начала она, – по крайней мере, наполовину…
– Вот как? – невозмутимо вставила Веспасия. – Ты наполовину обеспокоена его смертью? В некрологе говорится, что он внезапно скончался в театре. На романтической пьесе, последнем и довольно банальном для такого блестящего судьи зрелище. Бедняга. Теперь, когда я об этом думаю, не могу не заметить, что его кончина в некрологе никак не комментировалась.
– Значит, будет, – сухо отозвалась Шарлотта. – В его виски была добавлена опиумная настойка.
– Господи боже! – В высшей степени утонченное и умное лицо Веспасии выразило причудливую смесь эмоций. – Полагаю, это не было случайностью или продиктовано собственным намерением?
– Это не было случайностью. Что за случайность могла бы привести к такому исходу? И, полагаю, никто не считает причиной смерти самоубийство.
– Никто и не может так считать, – согласилась Веспасия. – Люди, подобные Сэмюэлу Стаффорду, не склонны совершать самоубийства… Мы, конечно, вряд ли должны осуждать людей, сводящих счеты с жизнью, но все же это очень серьезное нарушение заповедей и людских законов; всем известно, что самоубийц хоронят лишь в неосвященной земле и на Страшном суде они понесут за сей грех наказание – так, во всяком случае, считают. – Внезапно ее лицо исказилось от гнева и жалости. – Я знала несчастных девушек, которые в отчаянии наложили было на себя руки, но их спасли – только затем, чтобы в наказание повесить… Да простит нас Бог. Есть ли хоть малейшее основание предполагать, что Сэмюэл Стаффорд сам покончил с собой?
Шарлотта моргнула и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
– Нет и быть не может. Существует несколько причин, по которым не один человек желал бы видеть его в гробу.
– Невероятно. Кто же? Неужели из-за такой скучнейшей и банальнейшей вещи, как деньги?
– Никогда и ни за что. Но, говорят, у его жены любовная связь, и она либо ее любовник могли желать судье смерти. И у обоих была возможность подлить ему в тот день яд во фляжку с виски. Но дело, которое привело меня к вам, гораздо мрачнее.
Глаза Веспасии расширились.
– Неужели? По-моему, то, что ты рассказала, уже достаточно мрачно. Наверное, ты хочешь знать, знакома ли я с миссис Стаффорд? Нет, не знакома.
– Но… может быть, вы знаете кого-нибудь из тех, кто имел отношение к Кингсли Блейну?
С минуту Веспасия очень напряженно и сосредоточенно обдумывала вопрос.
– Нет, боюсь, имя Блейна мне ничего не говорит, – наконец ответила она с явным разочарованием.
– А Годмена? – сделала Шарлотта последнюю попытку, хотя и не надеялась, что Веспасия могла быть знакома с Аароном Годменом, разве что видела его имя в газетных заголовках.
Веспасия нахмурилась, смысл вопроса доходил до нее медленно.
– Шарлотта, дорогая моя, не имеешь ли ты в виду то отвратительное убийство на Фэрриерс-лейн? Но какое отношение, ради всего святого, смерть судьи Стаффорда в театре два дня назад может иметь к тому делу? Ведь оно было закончено в восемьдесят четвертом году.
– Нет, оно не было закончено, – ответила Шарлотта очень тихо. – По крайней мере, очевидно, что мистер Стаффорд снова начал им заниматься.
Веспасия нахмурилась еще больше.
– Что ты хочешь сказать этим «очевидно»?
– Существуют разные мнения, – объяснила Шарлотта, – но совершенно бесспорно, что в день его смерти к нему приходила Тамар Маколи, сестра Годмена, а после ее ухода мистер Стаффорд отправился к Адольфусу Прайсу – адвокату, который тогда выступал в качестве консультанта-обвинителя, – а потом нанес визит судье Ливси, тоже члену Апелляционного суда, который вместе с ним выносил окончательное решение по тому делу. Заходил он также к Девлину О’Нилу и Джошуа Филдингу. Двое последних проходили по делу как подозреваемые.
– Силы небесные! – Теперь лицо Веспасии выражало лишь напряженное внимание, на нем не осталось и следа праздного любопытства или недоверия. – Так в чем же проблема?
– Вопрос в том, намеревался ли он пересмотреть дело или же еще раз доказать – с новыми свидетельствами, – что вынесенный приговор был совершенно справедлив.
– Понимаю, – кивнула Веспасия. – Теперь я ясно понимаю, почему возникли предположения относительно тех, кому не хотелось, чтобы он пересматривал дело. А также о том – а иначе быть не могло, – кому потребовалось устранить источник беспокойства, убив судью, в случае если бы он не захотел отказаться от пересмотра. Все теперь ясно.
Шарлотта проглотила комок, застрявший в горле.
– Дело осложняется еще тем, что моя мать познакомилась с мистером Джошуа Филдингом и принимает его положение близко к сердцу.
– Неужели? – Слабый отблеск иронии промелькнул в глазах Веспасии, но она ничего не сказала. – Значит, поэтому и ты собираешься… принять его близко к сердцу? – Она немного поколебалась, подыскивая нужные слова. Затем выпрямилась. – Сожалею, что у меня нет даже шапочного знакомства с миссис Стаффорд, судьей Ливси и мистером Прайсом. Не сомневаюсь, что мне было бы довольно трудно снискать расположение мистера Филдинга, но, полагаю, это излишне. – Она даже не взглянула на Шарлотту, но легкий юмор замечания обе ощутили почти физически, словно внезапно повеяло теплом. – Однако я очень хорошо знакома с судьей, который вел то слушание… Это мистер Телониус Квейд.
– Неужели правда? – обрадовалась Шарлотта, уловив некоторое колебание в голосе Веспасии, но поняла его значение несколько позднее. – А вы достаточно хорошо его знаете, чтобы навестить? И сможете затронуть эту тему в разговоре? Или же это было бы… нетактично?
Едва заметная улыбка коснулась губ Веспасии.
– Полагаю, это может быть сделано без всякого нарушения приличий. Но я правильно понимаю, что действовать надо довольно быстро?
– О да! И я надеюсь на это… Спасибо, тетя Веспасия.
Леди Камминг-Гульд снова улыбнулась – на этот раз с искренней нежностью.
– Пожалуйста, моя милая.
Нельзя нагрянуть к судье в середине дня без предупреждения и ожидать, что он найдет время для светского общения. Поэтому Веспасия написала записку следующего содержания:
Дорогой Телониус!Извините, что обращаюсь к вам с несколько внезапной – и, возможно, не совсем хорошего тона – просьбой принять меня сегодня вечером, но мы с вами давние друзья и не относимся к числу тех людей, кто строго следует условностям и скрывает за пустой вежливостью мысли или чувства. Возникло дело, касающееся очень дорогого мне друга, молодой женщины, к которой я отношусь как к родственнице; и я полагаю, что вы смогли бы помочь делу своими воспоминаниями, касающимися одного общественного вопроса.
Если я не получу извещения, что встреча сегодня вам неудобна, то навещу вас в ваших апартаментах на Пикадилли ровно в восемь.
Дружески ваша, Веспасия
Леди Камминг-Гульд запечатала письмо и позвонила в колокольчик. Вошел лакей. Она отдала ему записку, приказав немедленно отвезти ее на квартиру судьи Телониуса Квейда в Иннер Темпл [4]и ожидать ответа, сколько бы ни пришлось ждать.
Через час он вернулся с ответом.
Дорогая Веспасия!Как прекрасно снова получить от вас весточку, какова бы ни была ее причина. Весь день я пробуду в суде, но на вечер у меня нет никаких неотложных планов, и я был бы рад видеть вас, особенно если вы сочтете возможным пообедать со мной, рассказывая тем временем о заботах своего друга.
Будьте уверены, я сделаю все возможное, чтобы помочь вам, и сочту это своим долгом. Нет – привилегией, мне дарованной.
Могу ли я надеяться, что вы прибудете к восьми?
Всегда ваш друг, Телониус
Веспасия сложила записку и убрала ее в одно из небольших отделений своего бюро. Ей не хотелось – пока еще нет – приобщить ее к другим, почти двадцатилетней давности. Слишком большое расстояние отделяло их от этого послания. Нахлынули воспоминания – но уже не печальные, а полные нежности. Она примет предложение вместе пообедать. Ей будет очень, очень приятно не торопясь поговорить не только о деле, но и о других вещах, побеседовать, неспешно наслаждаясь его обществом, остроумием, причудливостью его мышления, тонкостью суждений; при этом беседа будет исполнена самого тонкого юмора, который всегда присутствовал в его речах. И он всегда был честен. Это будет прямой разговор.
Веспасия тщательно оделась – не только для себя, но и для него. Давно уже она не одевалась, чтобы доставить кому-то удовольствие своим туалетом. Телониусу всегда нравились пастельные тона, разнообразие их почти неуловимых оттенков. Поэтому она надела шелковое платье цвета слоновой кости, гладкое на бедрах, с очень скромной, но чрезвычайно изящной драпировкой на лифе, обильно расшитое жемчугом, с кружевом у шеи. Он всегда предпочитал бледное сияние жемчуга блеску бриллиантов, считая последнее жестким и нагловатым.
Веспасия вышла из экипажа в пять минут девятого, достаточно близко к назначенному времени и не выходя из рамок вежливости. Неукоснительная точность всегда несколько вульгарна. Дворецкий, открывший ей дверь, был очень стар. В свете холла сияли его белоснежные седины; он сильно сутулился. С минуту внимательно разглядывал ее, потом его лицо осветила улыбка.
– Добрый вечер, леди Камминг-Гульд, – сказал он с нескрываемым удовольствием, видимо, под влиянием нахлынувших воспоминаний. – Как приятно вас видеть! Мистер Квейд ждет вас, соблаговолите войти. Разрешите, я возьму ваш плащ?
Прошло двадцать лет с тех пор, когда Телониус Квейд был в нее влюблен, и, если честно, она тоже любила его, и гораздо сильнее, чем рассчитывала, когда их роман только начинался. Он был блестящим юристом немного за сорок, худощавый и легкий в движениях, с прекрасно вылепленным лицом мечтателя-аскета, преданный своей профессии и карьере, словно жене, и пылко влюбленный в справедливость.
Тогда, в свои шестьдесят, Веспасия все еще была замечательной красавицей, что делало ее буквально знаменитостью. Она была замужем за человеком, к которому питала нежность, но отнюдь не обожала его. Он был старше ее, холоден, плохо понимал юмор и как раз в это время замкнулся от суеты жизни в ворчливом одиночестве старости. Он больше, чем прежде, стремился к физическому комфорту, при этом ограничил свои контакты с другими людьми, за исключением нескольких сходно мыслящих друзей и небольшого числа знакомых, с которыми вел активную переписку относительно тяжелого положения Империи, краха общественной морали и упадка религии.
Сейчас, когда Веспасия должна была снова увидеться с Телониусом Квейдом, она до смешного волновалась. Но это же просто нелепо! Ей больше восьмидесяти, она старая женщина. Даже Телониусу уже должно быть шестьдесят с небольшим! Она прекрасно владела собой, когда предложила Шарлотте использовать возможность встречи с ним, но пока шла за дворецким по знакомому холлу, сердце ее трепетало, а руки онемели от волнения, и она едва не споткнулась на том месте, где кончался паркет, у обюссонского ковра в гостиной.
– Леди Веспасия Камминг-Гульд, – провозгласил дворецкий, открыв для нее двери и отступая назад.
Веспасия проглотила комок в горле, еще выше подняла голову и вошла.