Патрульные Апокалипсиса Ладлэм Роберт
Дру насторожился.
— Что-то не так?
— Вы сказали, молодой человек, что за вами не было «хвоста».
— Конечно. Откуда же ему взяться?
— Не знаю, но на улице в машине сидит человек, который заставляет меня в этом усомниться. Он только что говорил по телефону и то и дело посматривал сюда.
Дру быстро поднялся с дивана и направился к двери в спальню Витковски.
— Выключи свет, прежде чем войти туда, дуралей, — рявкнул Витковски. — Нельзя, чтобы в том окне заметили свет. —Карин протянула руку и выключила стоявший возле нее торшер. — Молодец девочка, — сказал разведчик. — Инфракрасный бинокль лежит на подоконнике, и пригнись так, чтобы быть подальше от стекла. Машина стоит на углу.
— Хорошо.
Лэтем исчез в спальне, оставив Карин и Витковски в темноте, — только свет уличных фонарей проникал в комнату.
— Вы и впрямь встревожены? — спросила Карин.
— Слишком давно я этим занимаюсь, чтобы не встревожиться, — ответил полковник, — как и вы.
— Но это может быть ревнивый любовник или перебравший муж, который боится вернуться в таком виде домой.
— Это может быть и голубой, пытающийся найти подушечку получше.
— Я не острила, и вам тоже едва ли стоит шутить.
—Простите. Я серьезен. Повторю, что сказал однажды в Вашингтоне мой знакомый Соренсон — назвать его «другом» не могу, ибо я не принадлежу к его кругу, — так вот его слова: «Слишком быстро развиваются события и слишком сложно». И он прав. Мы считаем, что подготовились, а на деле совсем не готовы. Новое нацистское движение вылезает из грязи, как осколки металла из помойки, — что-то настоящее, а что-то вовсе и не металл, просто случайно блеснуло. Кто причастен к этому движению, а кто нет? Как это выяснить, не проверив всех и не заставив невиновных доказывать, что они чисты?
— Но они не смогут этого сделать, если обвинение вынесено.
— Очень точно замечено, леди. Я это пережил, мы потеряли десятки глубоко и средне засекреченных агентов. Наши люди сами раскрывали себя, подыгрывая политическим деятелям и журналистам-расследователям, ни один из которых не знал правды.
— Вам, наверное, тяжело пришлось...
— В заявлениях об отставке обычно встречались такие фразы: «Я этого не заслужил, капитан» или майор. Или: «Да по какому праву вы калечите мою жизнь?» И самое страшное: «Если ты, сукин сын, не оправдаешь меня, я вытащу на свет всю твою операцию». Я подписал, должно быть, пятьдесят или шестьдесят «конфиденциальных записок», утверждая, что такие-то лица — чрезвычайно ценные оперативные работники разведки, хотя многие из них этого вовсе не заслуживали.
— Конечно, после того, через что они прошли.
— Скажем: возможно, не заслуживали, однако теперь многие из них зарабатывают раз в двадцать больше меня в частном секторе благодаря своему легендарному прошлому. Несколько самых тупых, которые не могли разобрать код на коробке с кукурузными хлопьями, возглавляют службу безопасности крупных корпораций.
— По-моему, это называется «туфта», как говорят американцы.
— Конечно. И все мы этим занимались, во всяком случае на бумаге. Шантаж нынче в моде — он сверху донизу, моя дорогая.
— А почему вы не подали в отставку, полковник?
— Почему? — Витковски опустился на стул, не сводя глаз с двери в спальню. — Скажем так, как бы архаично это ни звучало: то, что я делаю, я делаю хорошо, чего нельзя сказать о моем характере, — коварство и подозрительность не самые лучшие черты, но если над ними поработать и заставить служить моему делу, они могут стать ценным приобретением. Американский предприниматель Уилл Роджерс как-то сказал: «В жизни не встречал человека, который был бы мне неприятен». А я утверждаю, что не встречал человека, который не вызывал бы у меня подозрения. Возможно, это объясняется тем, что я — европеец, моим европейским наследием. Я ведь по происхождению поляк.
— А Польшу, так много давшую искусству и науке, предавали чаще, чем других, — заметила Карин.
— Наверное, моя подозрительность этим отчасти и объясняется. Пожалуй, она врожденная.
— Фредди доверял вам.
— Хотелось бы и мне отвечать ему тем же. Но я никогда не доверял вашему мужу. Он был как запальный шнур, который я не мог контролировать и вовремя потушить. Его смерть от рук Штази была неизбежна.
— Он же оказался прав, — возразила Карин, повышая голос. — Сотрудники Штази и подобные им стали сейчас становым хребтом нацизма.
— Ваш муж действовал неверными методами, его ненависть была направлена не на тех. Его раскрыли, а затем убили. Он не хотел меня слушать.
— Знаю, знаю. Он и меня не слушал... А под конец и вообще перестал считаться с нашим мнением.
— Не понимаю.
— Фредди проявлял нетерпимость не только ко мне, а ко всем, кто ему возражал. Он был очень сильным — его тренировали ваши коммандос в Бельгии — и считал себя неуязвимым. Под конец он превратился в такого же фанатика, как и его враги.
— Значит, вы понимаете, почему я никогда не доверял вашему мужу.
— Конечно. Последние месяцы нашей жизни в Амстердаме я бы не хотела пережить снова.
Внезапно дверь в спальню Витковски распахнулась, и на пороге появился Лэтем.
— Наша взяла! — воскликнул он. — Ты был прав, Стэнли. Этот мерзавец внизу на улице — это Рейнольдс. Алан Рейнольдсиз центра связи.
— Кто?
— Сколько раз ты бывал в центре связи, Стэнли?
— Не знаю. Раза три-четыре за последний год.
— Это «крот».Я видел его лицо.
— Значит, что-то затевается, и надо принять контрмеры.
— Что будем делать и с чего начнем?
— Миссис де Фрис... Карин... пройдите, пожалуйста, в мою спальню, к окну, и говорите нам, что происходит на улице.
— Бегу, — сказала Карин, вставая с дивана и направляясь в спальню полковника.
— А теперь что? — спросил Дру.
— Яснее ясного, — ответил Витковски. — Приготовить оружие.
— У меня есть пистолет-автомат с полной обоймой. — И Лэтем вытащил из-за пояса оружие.
— Я дам тебе ещё один с дополнительной обоймой.
— Ты, значит, ожидаешь худшего?
— Я этого ожидаю уже почти пять лет, а твою квартиру потому и разгромили, что ты этого не ожидал.
— Ну, у меня есть такое приспособление, которое не даст открыть дверь.
— Прекрасно. Но если мерзавцы пошлют за тобой двоих-троих, хотелось бы отправить парочку в Вашингтон. В возмещение за того, которого они лишились.
Полковник подошел к большой литографии, висевшей на стене, и сдвинул ее — за ней оказался большой сейф. Открыв его, он вынул два пистолета и «узи», который пристегнул к поясу. Один из автоматов он бросил Дру — тот его поймал, но обойму поймать не сумел, и она грохнулась на пол.
— Почему ты не бросил мне все сразу? — раздраженно спросил Дру, нагибаясь за обоймой.
— Хотел проверить твою реакцию. Неплохая. Не слишком хорошая, но и не плохая.
— Ты и на бутылке поставил отметину?
— Зачем? Вместе с тем, что осталось в твоем стакане, ты выпил, может, унции две за последний час. Мужик ты крупный, как и я, так что такое количество на тебя не повлияет.
— Спасибо, мамочка. А теперь чтомы, черт возьми, будем делать?
— Почти все уже сделано. Надо только включить наружные средства защиты. — Витковски прошел на кухню, открутил хромированный вентиль в центре мойки, сунул руку в трубку и вытянул оттуда две проволочки с пластиковым колпачком на конце каждой. Сломав колпачки, он соединил проволочки — раздалось пять громких гудков. — Ну вот и все, — сказал полковник, прикрутил вентиль и вернулся в гостиную.
— И что теперь, о Кудесник?
— Для начала мы обезопасили пожарные лестницы — в этих старых домах их две: одна у моей спальни, другая там, в алькове, который я именую библиотекой. Мы на третьем этаже, а всего в доме — семь. Включив внешние средства защиты, я поставил под ток лестницы между верхом второго этажа и низом четвертого — вольтаж достаточный, чтобы человек потерял сознание, но не умер.
— А что, если эти мерзавцы поднимутся по обычной лестнице или сядут в лифт?
— Конечно же, следует уважать покой и гражданские права соседей. На моем этаже еще три квартиры. Моя — слева по фронтону, дверь в двадцати футах от соседа слева. Ты, наверное, не заметил, но возле моей двери лежит толстый, довольно симпатичный восточный ковер.
— И как только включаются внешние средства защиты, — прервал его Лэтем, — что-то происходит, когда непрошенный гость ступает на этот ковер, так?
— Совершенно верно. Вспыхивают прожектора в четыреста ватт и раздается вой сирены, который слышен даже на площади Согласия.
— Таким путем ты никого не поймаешь. Они убегут — только пятки будут сверкать.
— Не по пожарной лестнице, а если побегут по обычной, то попадут прямо в наши объятия.
— Что? Как?
— Этажом ниже живет одна темная личность — венгр, который занимается, скажем так, незаконным приобретением драгоценностей. Он некрупный делец и особого ущерба не приносит, поэтому я его немного опекаю. Достаточно позвонить ему в дверь, и он пригласит нас к себе. Так что всякому, кто побежит вниз по лестнице, мы прострелим ноги. Как я понимаю, ты хороший стрелок: убитых мне не надо.
— Полковник! -раздался из спальни взволнованный голос Карин. — Перед машиной только что остановился фургон, оттуда вылезают люди... Четыре, пять, шесть — шесть человек в темных костюмах.
— Они, видно и в самом деле очень хотят тебя прикончить, малыш, — сказал Витковски, и они с Дру кинулись в спальню, к окну, у которого стояла Карин.
— У двоих — рюкзаки, — заметил Лэтем.
— Один разговаривает с водителем автомобиля, — добавила Карин, — явно настаивает, чтобы тот уехал. Ну вот, машина отъехала.
— Остальные рассыпались, осматривают дом, — добавил полковник и, взяв Карин за локоть, заставил ее повернуться к нему. — Мы с Дру сейчас уйдем. — В глазах Карин появилась тревога. — Не волнуйтесь: мы будем под вами. Заприте дверь в спальню — она стальная и взломать ее может только грузовик или таран, который несут десять человек.
— Ради всего святого, вызовите полицию или, по крайней мере, службу безопасности посольства! — Дру был спокоен, но тверд.
— Полагаю, полицию вызовут мои любезные соседи, но мы за это время успеем сцапать одного или двух мерзавцев.
— И вы их лишитесь, если подключите службу безопасности, — согласилась Карин. — Им придется сотрудничать с полицией, которая заберет всех.
— А вы быстро соображаете, — кивнул Витковски. — Вы услышите громкую сирену с лестничной площадки и, вероятно, большое количество электрических разрядов с пожарной лестницы...
— Она, очевидно, подключена к электричеству. И вы врубили ток.
— Вы зналиоб этом? — удивленно спросил Лэтем.
— В Амстердаме Фредди сделал то же самое с нашими лестницами.
— Это я его научил, — спокойно заметил полковник. — Пошли, хлопчик, нельзя терять ни минуты.
Восьмьюдесятью секундами позже раздраженный венгр впустил к себе в квартиру важного американца — ведь он уже помог ему однажды и может быть полезен в будущем. Витковски и Дру встали за дверью, оставив ее приоткрытой не более чем на дюйм. Ожидание длилось бесконечно долго — прошло почти восемь минут.
— Что-то не так, — прошептал полковник. — Такая оттяжка неразумна.
— Никто не поднимался по лестнице, и с пожарной лестницы не слышно разрядов, — сказал Лэтем. — Может, они все еще обозревают дом?
— Едва ли. Такие старые здания одинаковы, как книги на полке... Иисусе ... рюкзаки!
— Ну и что?
— Какой же я идиот! У них крючья и веревки! Они перепрыгивают с одного дома на другой, потом спускаются по стене. Бежим!На крышу, как можно скорее. И ради всего святого, не наступи на ковер!
Карин сидела в тени у окна, держа в руке пистолет и прислушиваясь, не раздается ли снаружи электрический треск. Но она ничего не слышала, хотя полковник и Лэтем ушли почти десять минут назад. Ее начали одолевать сомнения. Витковски, по собственному признанию, человек подозрительный до паранойи, а Дру предельно измучен. А вдруг они ошиблись? Не принял ли полковник ревнивого любовника или пьяного муха за что-то опасное? И не показалось ли усталому Лэтему, что он увидел Алана Рейнольдса из центра связи? А если эти люди из фургона, явно молодые, просто группа студентов, возвратившихся из кемпинга или после ночных похождений в Париже? Карин положила пистолет на столик у кресла, потянулась и, запрокинув голову, зевнула. Боже, как же ей хочется спать!
И тут словно грянул гром: разбив окно, в комнату прыгнул мужчина, встал на ноги и выбросил веревку. Карин вскочила с кресла и кинулась в глубь комнаты, пытаясь что-то схватить правой, забинтованной рукой. Еще один силуэт соскользнул по веревке и опустился возле кровати.
—Кто вы? — вскрикнула Карин по-немецки и только тут сообразила, что пистолет остался на столике. — Что вам тут надо?
— Вы говорите по-немецки, — сказал первый визитер, — а потому знаете, что нам нужно. Иначе с какой стати заговорили бы на нашем языке?
— Это мой второй язык, мой родной валлонский мало кто понимает. — Карин незаметно придвинулась к столику.
— Где он, миссис де Фрис? — с угрозой в голосе спросил второй мужчина, стоявший у кровати. — Вы де знаете: вам отсюда не выйти. Наши товарищи не позволят: они уже поднимаются. Они ждали только сигнала от нас, и этот сигнал — разбитое окно.
— Не понимаю, о чем вы говорите! Раз уж вы знаете, кто я, вас не слишком шокирует, если я скажу, что у меня роман с хозяином этой квартиры?
— Но в кровати-то никого нет, на ней никто не спал...
— Мы поссорились. Он слишком много выпил. — Карин была уже на расстояний вытянутой руки от своего пистолета, а ни один из нацистов не вынул оружия из кобуры. — Разве вы никогда не ссоритесь со своими дамами? Если нет, то вы еще дети! — Она шагнула к столику, схватила пистолет и выстрелила в первого нациста. Ошарашенный второй потянулся к кобуре. — Стойили ты мертв!— крикнула де Фрис.
В этот момент стальная дверь с треском распахнулась, ударив в стену.
— Боже! — воскликнул Витковски, зажигая свет. — Да у нее тут живой фашист!
— А я считала, что нужен грузовик или таран, чтобы проникнуть сюда, — проговорила Карин, еле владея собой от страха.
— Не в тех случаях, когда внуки приезжают в Париж навестить вас, особенно если внуки — игруны. В раме есть скрытая кнопка.
Полковник замолчал, ибо тут же раздался такой оглушительный вой сирены, что в соседних домах зажгли свет.
— Они поднимаются, чтобы помешать вам уйти! — воскликнула Карин.
— А ну, давай встретим их, малыш, — сказал Витковски. И они с Лэтемом бросились через гостиную к входной двери. Полковник распахнул ее, но так, чтобы дверь прикрывала их. Двое вбежали в квартиру, открыв беспорядочную стрельбу из автоматов. Полковник и Дру прицелились и выпустили каждый по три обоймы, раздробив убийцам кисти рук. Оба упали и, воя от боли, начали кататься по полу.
— Накрой их! — крикнул Витковски и бросился на кухню. Через несколько секунд сирена умолкла, и прожектора на лестнице погасли. Полковник вернулся, быстро отдавая приказания. С лестницы доносились затихающие звуки шагов убегавших людей. — Свяжи этих сукиных сынов и брось их в ванную, а также и того, что у меня в спальне. А полиции отдадим того мерзавца, которого Карин отправила в Валгаллу.
— Полиция захочет узнать, что произошло.
— До завтра — вернее, до сегодняшнего утра — это их проблема. А я нажму на дипломатические кнопки и посажу этих подонков на один из наших сверхзвуковых, летящих в Вашингтон, предупредив только Соренсона.
Из спальни вдруг донесся крик Карин.
— Я пойду! — воскликнул Дру. Вбежав в комнату, он увидел, что Карин стоит, держа пистолет в опущенной руке, и смотрит на нациста, лежащего поперек кровати с широко раскрытыми глазами. — Что случилось?
—Я не очень поняла. Он нагнул голову, укусил воротник. И через несколько секунд упал.
— Цианистый калий. — Лэтем приложил пальцы к горлу нациста, пытаясь нащупать пульс. — Deutschland fiber alles[70], — тихо сказал он. — Интересно, почувствуют ли гордость за своего сына его родители. Господи, надеюсь, что нет.
Глава 16
Парижские Ноль-Пять и Ноль-Два со связанными руками и оторванными воротничками сидели в самолете, летевшем через Атлантику в Вашингтон. Едва ли их расстреляют, думал Пятый: американцы не отваживаются на такую меру, особенно если перед ними человек слабоумный и раскаивающийся. Он толкнул в бок задремавшего философа Ноль-Второго.
— Проснись, — сказал он по-немецки.
— Was ist?
— Что будем делать, когда нас доставят на место? Есть идеи?
— Парочка, — ответил Ноль-Два, зевая.
— Выкладывай.
— Американцы по натуре склонны к насилию, хотя их лидеры утверждают обратное. Они также любят выискивать заговоры, даже если ими не пахнет. Наши лидеры спят с любовницами — и кому какое дело? А их лидеры пользуются услугами проституток — и вдруг, оказываются связанными с верхушкой преступного мира. Неужели они не могут найти себе женщину, не прибегая к услугам преступников? Нелепо, но у американцев это так: их пуританское лицемерие отрицает закон природы. А ведь моногамия не свойственна мужчине.
— Черт возьми, что это ты несешь? Ты не ответил на мой вопрос.
— Ответил. Попав к ним в руки, мы удовлетворим обе их потребности — лицемерие и жажду раскрыть заговор.
— Как это?
— Они считают, а теперь наверняка уверены в том, что мы — элита Братства. Отчасти так оно и есть, хотя иначе, чем они это себе представляют. Мы должны сделать вид, что в самом делеиграем важную роль и связаны с фанатиками в Бонне. Те видят в нас настоящих штурмовиков и посвящают нас во все, потому что мы им нужны.
— Но это же не так! У нас нет даже имен, только коды, которые меняют два раза в неделю. Американцы накачают нас лекарствами и узнают это.
— В наши дни сыворотки правды не более надежны, чем гипноз: человека можно запрограммировать так, что он им не поддастся. Американская разведка знает это.
— Но мы же не запрограммированы.
— Можно считать, что запрограммированы! Ты же сказал, что у нас нет имен, а только коды, дающие нам право выполнять приказы. Если нас посадят под иглу и мы назовем эти ничего не говорящие коды, на американцев это произведет большое впечатление.
— Но ты мне так и не ответил. Мне больше нравится, когда ты не вдаешься в рассуждения и не кичишься своей образованностью. Как нам вести себя с американцами?
— Во-первых, мы заявим о своей важной роли, о наших тесных контактах с руководством движения в Европе и в Америке. Затем мы неохотно признаем, что в определенной мере преследуем выгоду. Мы ведем роскошный образ жизни: у нас прекрасные, скрытые от посторонних глаз дома, неограниченные денежные возможности, самые шикарные женщины, каких только можно пожелать. Все, о чем может мечтать молодой человек, доступно нам, а то, что позволяет нам вести такую жизнь, — это цель, ради которой мы работаем. Однако это не значит, что мы готовы умереть во имя этой цели.
— Отлично, Второй. Очень убедительно.
— Это канва. И по ней мы начнем вышивать — удовлетворим их страсть раскрывать заговоры. Подчеркнем наше значение, ваше влияние, скажем, что с нами постоянно советуются, а в эпоху сверхзвуковых самолетов легко поддерживать контакт с нашими союзниками по всему миру.
— Особенно, конечно, в Соединенных Штатах, — вставил Ноль-Пять.
— Конечно. И информация, которой мы располагаем, — имена, а за отсутствием имен — посты, занимаемые в правительстве и в промышленности, — потрясет их. Люди, которых они и заподозрить не могли в симпатии к Братству дозорных.
— Именно это сейчас и происходит.
— А мы ускорим этот процесс. В конце концов, никто этого не слышал «из уст лошади», как говорят американцы. Если наши компьютеры не врут, — а я полагаюсь на них, — мы первые из элиты неонацистов, кого им удалось взять живьем. Собственно, мы — трофеи, военнопленные высшего ранга. Нам вполне могут предоставить особые привилегии, если мы сделаем вид, что колеблемся. Я с нетерпением жду предстоящих дней.
Ноль-Четыре и Ноль-Семь, бежавшие почти в истерическом состоянии с рю Диан, влетели в комплекс складов «Авиньон», стараясь овладеть собой, хотя им это не очень удавалось. Двое их товарищей, остававшихся в штабе, сидели в комнате для совещаний — один из них наливал кофе.
— Нам конец! -выкрикнул, тяжело дыша, импульсивный Ноль-Четыре и упал на стул. — Там творился настоящий ад!
— Что произошло? — Ликвидатор, наливающий кофе, выронил чашку.
— Мы не виноваты. — Ноль-Семь встал, заговорив громко и твердо: — Это была ловушка, и Второй с Пятым запаниковали. Вбежали в квартиру, стреляя на ходу...
— Потом раздались другие выстрелы, и мы слышали, как они упали, — вставил Ноль-Четыре. Глаза у него разбегались. — Скорее всего, они мертвы.
— А двое других, которые спускались по стене к окну?
— Не знаем: у нас же не было никакойвозможности выяснить!
— Что будем делать? — спросил Седьмой. — Есть вести от Ноль-Первого?
— Ничего.
— Кто-то из нас должен занять его место и связаться с Бонном, — сказал тот, что наливал кофе.
Трое других, все как один, замотали головой.
— Нас ликвидируют, — спокойно и деловито заметил Четвертый. Лидеры потребуют этого, а лично я не собираюсь подыхать из-за чьих-то ошибок, из-за того, что кто-то запаниковал. Случись такое по моей вине, я бы принял цианистый калий, но за это я не отвечаю, никтоиз нас за это не отвечает!
— Но как же быть? -повторил Седьмой.
Четвертый задумчиво обошел стол и остановился возле ликвидатора, стоявшего у кофеварки.
— Ты ведь занимаешься у нас бухгалтерией, да?
— Да.
— Сколько у нас денег?
— Несколько миллионов франков.
— Можешь быстро добыть еще?
— Никто не спрашивает, зачем нам деньги. Мы звоним по телефону, и их переводят телеграфом. Разумеется, потом мы отчитываемся: известно ведь, что нас ждет в случае обмана.
— То же самое ждет нас и сейчас, не так ли?
— В общем — да. Смерть.
— Позвони и попроси максимум возможного. Намекни, что мы собираемся прибрать к рукам президента Франции или председателя палаты депутатов.
— Это позволит получить максимум. Они вышлют немедленно, но деньги мы получим, когда откроется Алжирской банк. Сейчас пятый час, банк открывается в девять.
— Меньше, чем через пять часов, — констатировал Ноль-Семь, глядя на Четвертого. — О чем ты думаешь?
— Об очевидном. Если мы здесь останемся, нас ликвидируют... Может, вам и не понравится то, что я сейчас скажу, но, по-моему, ради дела нам лучше остаться живыми, чем умереть. Особенно, если мы умрем из-за неумелых действий других — как-никак мы еще многое можем сделать... У меня есть пожилой дядюшка, он живет недалеко от Буэнос-Айреса, в семидесяти милях к югу от реки Ла-Плата. Он из тех, кто бежал после падения «третьего рейха»; Его семья по-прежнему считает Германию святыней. Имея паспорт, мы можем вылететь туда, а семья дяди даст нам убежище.
— Это лучше, чем смерть, — сказал Седьмой.
— Неоправданная смерть, — добавил другой ликвидатор.
— Но есть ли уверенность в том, что мы продержимся пять часов и никто до нас не доберется? — спросил ликвидатор-бухгалтер.
— Да, но надо отключить телефоны и уйти, — ответил Четвертый. — Упакуем то, что нам понадобится, сожжем то, что подлежит уничтожению, и уберемся отсюда. Впереди у нас долгий день и ночь. — Быстро — рвем досье и все бумаги, бросаем их в металлические корзины для мусора и сжигаем.
— Я даже рад такому исходу, — с облегчением произнес Ноль-Семь.
Так фанатики нашли удобную зацепку, и когда бумаги в первой корзине загорелись, бухгалтер распахнул окно, чтобы выпустить дым.
Нокс Тэлбот, директор ЦРУ, открыл входную дверь и впустил Уэсли Соренсона. Вечерело, и вирджинское солнце опускалось за целями имения Тэлбота.
— Приветствую вас в моем скромном доме, Уэс.
— Черта с два скромном! — воскликнул шеф отдела консульских операций. — Ты что, владеешь половиной штата?
— Только малюсенькой его частичкой. Остальное предоставил белым.
— Здесь очень красиво, Нокс.
— Не стану спорить, — согласился Тэлбот, проходя с Соренсоном через экстравагантно обставленную гостиную на большую застекленную веранду. — Выпьешь чего-нибудь?
— Нет, спасибо. Мой кардиолог разрешает мне три унции в день, а я принял уже четыре. Когда вернусь домой, будет уже шесть: с женой-то ведь надо выпить.
— Тогда за дело. — Тэлбот протянул руку и взял папку с черной окантовкой. — Начнем с компьютеров «АА-ноль», — сказал он. — Не за что, ну абсолютно не за что уцепиться. Я не ставлю под сомнение Гарри Лэтема и его источник, но если они правы, то все закопано так глубоко, что не обойтись без помощи археолога.
— Они правы, Нокс.
— Не сомневаюсь, а потому и продолжаю поиски: я сказал, что ввожу новую систему ротации и заменил всю группу. Объяснил это необходимостью продвигать людей по службе.
— Как это произошло?
— Не слишком спокойно, но без явных возражений, а я как раз и высматривал тех, кто станет возражать. Конечно, группа, которая работала раньше, теперь у меня под микроскопом.
— Еще бы, — отозвался Соренсон. — А как насчет Крёгера, Герхарда Крёгера?
— Это куда интереснее. — Тэлбот перевернул несколько страниц в папке. — Вначале он был своею рода гением в области хирургии мозга — не только удалял опухоли, но и снимал внутричерепное давление, а это излечивало больных.
— Был? -переспросил Уэсли Соренсон. — Что значит «был»?
— Он исчез. В сорок пять лет ушел с поста заместителя главного хирурга нюрнбергской больницы, заявив, что выдохся и психологически неспособен больше оперировать. Крёгер женился на прекрасной операционной сестре Грете Фриш, и они уехали в Швецию — это последнее, что о нем слышали.
— А что говорят шведские власти?
— Вот это-то и любопытно. Он появился в Швеции, в Гетеборге, четыре года назад как турист. Записи в отеле показывают, что они с женой провели там два дня и уехали. Здесь следы обрываются.
— Он вернулся, — сказал шеф отдела консульских операций. — Думаю, что на самом деле он никуда, и не уезжал. Просто нашел себе другое занятие, вместо того чтобы лечить больных.
— Что же, черт подери, это может быть, Уэс?
— Не знаю. Возможно, он теперь из здоровых делает больных. Просто не знаю.
Дру Лэтем открыл глаза — его разбудили звуки улицы, доносившиеся громче обычного из-за разбитого в спальне стекла. Витковски вместе с морскими пехотинцами повез захваченных нацистов в аэропорт, и кому-то надо было остаться в квартире. Слишком уж соблазнительно разбитое окно. Дру подвинулся к другому краю кровати и встал, проверяя, нет ли на полу осколков стекла. Их было несколько, и он осторожно обошел стекло. Сдернув со стула брюки и рубашку, он оделся и направился к двери. За столом в гостиной Витковски и Карин пили кофе.
— Вы давно встали? — спросил их Дру.
— Мы дали вам поспать, дорогой.
— Опять «дорогой». Убежден, что это слово не продиктовано нежностью.
— Это самое обычное слово, Дру, — возразила Карин. — Вы просто поразили меня прошлой ночью — вернее, сегодня утром.
— Полковник, разумеется, поразил вас еще больше. — Конечно, малыш, но ты держался что надо. Не растерялся перед лицом врага.
— Не поверите, мистер Сладкоголосый, но я уже бывал в таких переделках. Не могу сказать, чтобы гордился собой — речь идет только о выживании.
— Идите сюда, — сказала Карин, вставая. — Я сварю вам кофе. Присаживайтесь, — продолжала она, направляясь на кухню. — Возьмите третий стул.
— Уверен, она не предложила бы мне кофе, будь я у нее, — заметил Лэтем, нетвердыми шагами направляясь к столу. — И как же развивались события, Стэнли? — спросил он, садясь.
— Все получилось, как мы хотели, юноша. В пять утра я посадил наших ублюдков на самолет в Вашингтон, и об этом никто не будет знать, кроме Соренсона.
Читать бесплатно другие книги:
