Султан и его гарем Борн Георг
Гассан бросился исполнять приказание султана. Маршал был очень удивлен, что султан дал это поручение бею.
С низким поклоном он вошел в кабинет султана.
– Я только что пожаловал Гассана-бея моим бессменным адъютантом и секретарем, – обратился Абдул-Азис к гофмаршалу, – и потому объяви всем маршалам и камергерам, что Гассан-бей имеет право без доклада входить в мои покои. Это моя воля. Ступайте.
Гофмаршал и Гассан были отпущены.
Новое светило взошло при константинопольском дворе – Гассан-бей стал явным любимцем султана, неоспоримым подтверждением этого обстоятельства служило то, что он мог без доклада входить в покои султана, чем не мог похвастаться ни один сановник.
Гассан невольно улыбался втихомолку, заметив внезапную перемену в отношении к нему у придворных. Все сразу стали почти раболепно ласковы и преданны, и придворные чиновники, которые до сих пор бог знает как высоко задирали перед ним нос, внезапно стали считать за честь осведомиться о его здоровье. Скоро повсюду узнали, что он сделался новым фаворитом.
XX
Ложное известие
Нападение укротителя змей на грека произошло во мраке и притом так быстро, что тот насилу пришел в себя, хотя и не потерял присутствия духа.
Лаццаро был уверен, что укротитель змей «обратил внимание» на его спутника и только по ошибке схватил его самого. Все это произошло так быстро и неожиданно, что грек не успел даже защититься. Он попробовал возмутиться, но страшные удары кулаком укротителя змей лишили его речи, затем и чувств.
Когда Лаццаро очнулся, он лежал в стороне от дороги между деревьями.
Уже рассветало. В голове его была такая путаница, что он сначала не мог собраться с мыслями, и прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и припомнил случившееся.
Он с трудом поднялся, старого укротителя змей, который угостил его, вместо принца, ударами кулаков, и след простыл; принц Юсуф тоже давным-давно ушел. Черты лица укротителя змей напоминали ему кого-то, но он не мог вспомнить, на кого тот походил.
Какой удачей казалась встреча с ним и как скверно все окончилось!
Но Лаццаро не заподозрил в дурном умысле старого укротителя змей, а считал, что виновата во всем темнота, царившая вблизи деревьев. Он говорил себе, что старик сам понес убыток, потому что у принца Юсуфа он, без сомнения, нашел бы немало пиастров, теперь же остался без ничего, так как карманы Лаццаро остались нетронутыми. Он нашел в них все свои наличные деньги.
Мало-помалу он оправился от нападения, и хотя голова его болела еще во многих местах, однако его здоровая натура быстро преодолела последствия ночи. Он поклялся при встрече со старым укротителем змей Абунецой примерно наказать его за ошибку. Попробовал встать, чтобы добраться, до ближайшей цистерны. Это оказалось труднее, чем он думал. Грек много раз падал на траву и мох, прежде чем смог твердо держаться на ногах. Затем он дотащился до находящейся близ развалины цистерны и освежил водой голову.
Вода помогла ему, он чувствовал только сильную боль в голове, и в то время как к нему окончательно вернулись силы, он уже начал строить планы на день.
Когда уже совсем рассвело, он отправился в сторону Скутари, чтобы приняться за поиски Реции и Саладина, которых укротитель змей видел на улицах этого предместья.
Между тем ему снова пришла мысль, что черты этого старика кого-то напоминали ему, но не мог вспомнить и продолжал свои поиски Реции. К вечеру он решил, что она, может быть, уже находится в развалинах Кадри, и отправился, туда, чтобы донести обо всем кади или Баба-Мансуру.
Последний давно находился в развалинах, когда Лаццаро был введен в комнату совета.
Грек рассказал ему, что случилось ночью, и услышал от Мансура, что Реции и Саладина не было в развалинах.
– Их видели вчера здесь, в Скутари, – продолжал Лаццаро, – но я не мог еще найти их, я хотел узнать обо всем здесь.
– Твое усердие, которое ты неоднократно оказываешь, побуждает меня предостеречь тебя от дочери старой толковательницы снов. – Пророчица казалась опасной ему после того, как при встрече с султаном она произнесла слова не Мансура, а свои собственные. – Пророчица обвиняла тебя, а ты знаешь, что греки из-за своей дурной славы не могут более рассчитывать на покровительство законов! Хоть ты и слуга принцессы, но твоя высокая покровительница не в состоянии будет защитить тебя, так как обвинение пророчицы слишком тяжко.
Лаццаро давным-давно, как мы знаем, опасался подобной мести Сирры – теперь она наступила.
Черный гном донес на него, и ему предстояла смерть за поджог, если бы кади расследовал обвинение.
– Обвинение Сирры внушено ее местью.
– Я желаю тебе добра, так как я неоднократно замечал твое усердие, потому и предостерегаю тебя! Если пророчица будет допрошена по всей форме, если она потребует выслушать и твое показание перед судьей, то тебе никто уже не сможет помочь!
– Я буду и впредь служить тебе, мудрый и могущественный Баба-Мансур, я буду беспрекословно исполнять каждое твое приказание, дай мне только с твоей великой мудростью совет в этом затруднительном положении!
Мансур хотел воспользоваться положением грека, чтобы убрать с его помощью Сирру из дома софта и доставить ее в развалины, но он не хотел открыто участвовать в этом. Набралось много причин, вызвавших в нем крайнее недоверие к Сирре: внезапное посещение Золотой Маской дома софта, ночное исчезновение «чуда», ее угрозы как соучастницы в тайне и, наконец, ее собственное предсказание, данное султану.
Мансур не мог более верить ей, он должен был, скорее, бояться ее.
Однако он сам не мог участвовать во внезапном исчезновении пророчицы, точно так же, как и в доме софта не должно было ничего случиться. Сирру нужно было выманить оттуда. И Мансур решил использовать грека.
– Есть только два средства, могущие спасти тебя от последствия доноса: бежать или помешать пророчице обвинить тебя, – сказал он с важным видом, – или ты избежишь наказания, или воспрепятствуешь приговору; последнее средство, если оно только возможно для тебя, бесспорно лучше. Если не случится повторное обвинение и пророчица не потребует твоего наказания, то и никакого суда не будет для тебя.
– Прости мне один вопрос, могущественный и мудрый Баба-Мансур, – сказал грек после короткого раздумья, – не состоит ли пророчица под твоим покровительством?
– Под таким же покровительством, как и все прочие верующие.
– Ты трогал ее – из плоти ли и крови она?
– Как все прочие люди.
– Я сперва думал, что она дух, призрак! Потом говорили, будто бы она чудо!
– Доказано, что она каким-то, до сих пор необъяснимым, образом была исторгнута из могилы, в которую ты сам опустил ее.
– Да, я сам, мудрый и могущественный шейх. Она была мертвая, ничего другого я не могу сказать.
– Однако, должно быть, жизнь еще была в ней.
– Это превышает мое понимание! Довольно того, что она жива. Ты сказал мне, что она не находится под твоим покровительством, благодарю тебя за твой совет и помощь.
– Она открыто обвиняет тебя в трех преступлениях и пригласила к себе на завтра кади, – сказал Мансур. – Она утверждает, что ты поджег дом Сади-бея.
Мансур-эфенди следил взглядом за действием его слов на грека и делал паузу после каждого обвинения.
Лаццаро позеленел, он очень хорошо знал, какое наказание ждало его, если бы дело дошло до расследования.
– Она утверждает далее, что ты умертвил сына толкователя Корана Альманзора!
– По твоему поручению, могущественный и мудрый Баба-Мансур, по твоему повелению!
Мансур внезапно привскочил с места.
– Что говорит твой язык! – с гневом воскликнул он. – По моему приказанию? Я давал тебе поручение?
– Не поручение, нет, не сердись на меня за неверное слово, но мне казалось, тогда я понял, что…
– Тебе казалось, ты понял! – гневно перебил его Мансур. – Удержи свой язык! Повторение подобных слов не может вторично пройти тебе безнаказанно!
– Смилуйся, мудрый и могущественный Баба-Мансур!
– Пророчица утверждает, в-третьих, что ты пытался умертвить ее, чтобы заставить ее молчать, что ты изувечил ее, отрубил у нее руку и что ты заживо похоронил ее.
– Если бы ты мне только дал волю, владыка, над всеми владыками, я сумел бы устранить пророчицу без шума и не возбудив ничьего внимания, – сказал Лаццаро.
– Как ты это сделаешь?
– Обещаю тебе, что пророчица сама оставит дом софта! Обещаю тебе привести ее сюда в развалины, – отвечал грек.
– Будет ли она в доме софта или здесь в развалинах, для меня все равно, только бы ты избегнул всякого наказания.
– Я имею твое дозволение, мудрый и могущественный Баба-Мансур, для меня достаточно этого.
– Я отказываюсь от всякого участия в том деле, иначе ты, в конце концов, опять скажешь, что действовал по моему поручению, – сказал Мансур-эфенди. – Не плати вторично за мою доброту подобной неблагодарностью! Ступай!
Лаццаро встал с ковра, на котором он стоял на коленях.
– Хвала и слава тебе, мудрый и могущественный Шейх! – воскликнул он и затем оставил комнату совета и Башню мудрецов.
Несколько минут он простоял в раздумье на улице – стемнело, он должен был действовать в этот же вечер, завтра могло быть уже слишком поздно. Слова Мансура лучше всего доказали ему, как велика была для него опасность.
Лаццаро подумал и, спустя немного времени, казалось, определил план действий, это подтверждала его дьявольская улыбка и дикий блеск его страшных глаз.
– Пусть будет так, – пробормотал он про себя. – Главное дело в том, что я должен только в крайнем случае прихватить ее с собой – меня пугает этот Черный гном, я боюсь Сирры! Лучше всего на этот раз увидеть ее мертвой, и настолько мертвой, чтобы она более не воскресла. Вернее всего использовать огонь.
Лаццаро оставил развалины Кадри и направился к предместью Скутари. Затем он подошел в темноте к дому, где жила старая Ганифа, прежняя служанка прекрасной Реции, дочери Альманзора.
В доме было тихо и темно.
Вероятно, старая служанка уже легла спать.
Он постучал внизу, и вслед за тем кто-то вышел на маленький, наподобие балкона, выступ дома.
– Кто там внизу? – спросил женский голос.
– Потише! У меня есть для тебя известие.
– Известие для меня? Посмотрим. От кого же?
– Не ты ли старая служанка Ганифа?
– Это я. А ты кто?
– Я принес тебе важное известие.
– Говори же, что бы это могло быть.
– Знаешь ли ты Черную Сирру?
– Дочь старой толковательницы снов?
– Чудо в доме софта!
– Знаю ли я Сирру? Конечно!
– Ты должна приказать Сирре в эту же ночь отправиться к воротам Скутари, Ганифа.
– Кто приказывает это? Кто посылает тебя?
– Реция, дочь Альманзора.
Вверху, на балконе, внезапно стало тихо.
– Что же это такое? – сказала наконец старая Ганифа, снова прервав молчание. – Это странно. Как же может Реция присылать ко мне с поручением, когда она находится здесь, у меня!
– Если Реция у тебя – тогда это ошибка, – отвечал Лаццаро внизу, – тогда это была другая.
– Кто же ты, говори?
– Нарочный принца Юсуфа и Гассана-бея, которые освободили прекрасную Рецию.
– Так, так – нарочный принца и храброго бея.
– Удержи только дочь Альманзора под твоим надзором, – воскликнул грек глухим голосом, – я немедленно сообщу принцу и благородному бею, что она находится в твоем доме!
– Что же скажешь ты о чуде? – спросила Ганифа, которая была любопытна, как большинство старых одиноких женщин.
– Черная Сирра должна прийти к воротам Скутари.
– Я сообщу ей немедленно, раз я знаю, что ты слуга храброго Гассана-бея, – вызвалась старая служанка.
– Найдешь ли ты так поздно дорогу к Сирре?
– Об этом не беспокойся.
– Она должна поскорей прийти к воротам, и так, чтобы стража в доме не заметила ее ухода.
– Хорошо. Кто велел сказать ей это?
– Только передай ей, что это очень важно, там она узнает обо всем. Скажи, что повеление идет от женщины, или лучше скажи – от Гассана-бея и принца Юсуфа.
– От благородного бея и принца – тогда она придет.
– За воротами у платанов ее будут дожидаться, там будет стоять карета, пусть она сядет в нее.
– Карета! Вероятно, карета принца?
– Да, все остальное услышит она там, она также увидит прекрасную Рецию.
– Все это я скажу ей.
– Поспеши! Пусть Сирра будет осторожна и постарается незамеченной выйти из дома, никто не должен знать, что она оставила дом, – тихо продолжал грек.
– А если она не пойдет в эту ночь?
– Она во что бы то ни стало должна идти! Завтра будет уже слишком поздно.
– Она захочет узнать, зачем должна она идти туда?
– Лучше, если бы она наперед не знала этого.
– Но если она потребует этого?
– Тогда скажи ей, что старая Кадиджа лежит при смерти.
– Старая Кадиджа при смерти! Возможно ли это! Да, я должна сейчас же сказать ей это, тогда она немедленно отправится туда, – сказала старая Ганифа. – Могу ли я сопровождать ее?
– Мне не велено разрешить тебе это, мне приказано только, чтобы Сирра пришла к воротам.
– Старая Кадиджа при смерти, как могло случиться это?
– Я больше ничего не знаю. Поспешите.
– Я иду, – отвечала старая Ганифа и исчезла с балкона.
Лаццаро остался стоять внизу, в тени дома. Случай открыл ему местопребывание Реции. Она находилась, спрятанная вверху, в доме старой Ганифы, и не подозревала, что он так неожиданно узнал об этом.
Грек мог в эту ночь захватить двойную добычу: завладеть Рецией, а затем и Сиррой, так как он не сомневался, что Черный гном не медля поспешит к платанам перед воротами Скутари.
Против дома находился внизу, на каменном фундаменте, стенной выступ. Это место показалось греку самым удобным для того, чтобы спрятаться. Отсюда он следил за домом старой Ганифы.
Немного спустя старая служанка, закутанная в черный платок, вышла из дома на мрачную извилистую улицу. Она притворила за собой двери дома, но не заперла на замок, что вызвало у грека злобную усмешку.
Но старая Ганифа, казалось, вдруг испугалась, так как внезапно вернулась и снова подошла к двери дома. Теперь она заперла ее и тогда только отправилась к дому софта.
Грек проводил служанку взглядом – через несколько минут она исчезла во мраке узких, грязных и мрачных улиц квартала.
Злорадная улыбка скользнула по губам грека! Он нашел Рецию! Она была одна в неохраняемом доме! Стоило ему только отворить дверь и проникнуть в дом – и она будет в его власти! Кругом было тихо и пусто. Никто не мог услышать крика Реции о помощи.
Старая полугнилая дверь дома не была для него препятствием, хотя Ганифа и заперла ее.
Он изо всей силы навалился на дверь. Ему хотелось избежать шума, чтобы не разбудить Рецию наверху.
Наконец дверь поддалась сильному натиску – гнилое дерево не выдержало – перед греком лежали старые темные сени…
Хотя внутреннее расположение дома Ганифы и не было ему известно, но так как старые дома Константинополя почти все внутри устроены на один лад, он мог пройти с такой же уверенностью, как будто был бы в знакомых покоях. Чтобы не наткнуться на что-нибудь и тем не произвести шума, он вытянул руки, ощупывая заднюю стену и дверь на двор или лестницу.
В какой комнате находилась Реция, он не знал, но в маленьких домах немного комнат и нетрудно отыскать ту, где она пребывала.
Он поднялся по старой деревянной лестнице и наверху вошел в комнату, дверь которой старая Ганифа оставила отпертой.
Глаза Лаццаро сверкнули – при слабом свете месяца, проникавшем туда со двора в окно, он заметил спавшую Рецию – он был у цели! Дочь Альманзора была в его руках! Какая награда ожидала его, если бы он доставил ее в руки Кадри, которые искали ее и хотели завладеть ею! В этом мрачном пустынном доме Реция не могла убежать от него: поблизости не было никого, кто бы мог прийти на ее крики и вступиться за нее!
Лаццаро вошел в темный покой. Реция проснулась от шума и с диким криком ужаса вскочила… Уже давеча, когда старая Ганифа разговаривала с гостем, ей показалось, что звук его голоса хорошо был знаком ей.
Теперь же она внезапно увидела перед собой того, кого боялась, как смертельного врага.
Ужас охватил ее. И сюда, среди ночи, внезапно явился этот страшный человек! Неужели он мог проникнуть всюду? Неужели он будет преследовать ее до конца жизни?
Когда Лаццаро хотел подбежать к ней, Реция бросилась от него.
Страшная, ужасная борьба началась в тесных комнатах старой Ганифы.
Вдруг Реция отворила дверь, которая вела на маленький балкон, Лаццаро кинулся за ней и туда. Не раздумывая ни минуты, Реция соскочила через железную решетку балкона на темную пустую улицу, и ее громкий крик о помощи нарушил тишину ночи.
Грек заскрежетал зубами, глаза его искали ее в темноте. Бросившись вниз, он кинулся преследовать ее…
XXI
Сади-паша
– Ты говоришь, что оба офицера уже вернулись? – спросил султан своего адъютанта Гассана.
– Сегодня утром корабли вашего величества вступили в гавань! – отвечал тот. – После блестящих побед войска возвращаются в Стамбул, чтобы сложить к ногам вашего величества завоеванные трофеи.
– Военный министр уже сообщил мне, что племя мятежников истреблено и дочь эмира взята в плен. Я хочу наградить победителей по заслугам. Благодаря им окончена война!
– Благосклонность вашего величества будет высшей наградой для Сади-бея и Зоры-бея.
– Мне помнится, они твои товарищи и друзья!
– Однако мои действия не одобрили бы мои храбрые товарищи, если бы я замолвил за них хоть слово перед вашим величеством, они хотят собственными подвигами заслужить прощение.
– Они уже сделали это, исполнив мои приказания.
– И теперь у них одно только желание – получить от вашего величества дозволение на триумфальное шествие.
– Пусть им будет это доставлено! Я сам хочу быть свидетелем их триумфа, – отвечал Абдул-Азис. – Они наказали мятежное племя, установили наконец мир – это достойно награды. Да будет забыто прошлое. Ссылка отменена. Твои товарищи могут вступить в город, я отдам сераскиру соответствующие приказания. Меня удивляет только то, что он еще не доложил мне об этом!
В эту минуту в кабинет султана явился дежурный камергер и сообщил о прибытии принцессы Рошаны.
Абдул-Азис отдал приказание ввести принцессу.
Гассан остался, как положено личному адъютанту, свидетелем их разговора; с некоторого времени он безотлучно находился при особе султана.
Принцесса вошла в кабинет и была чрезвычайно любезно принята султаном.
– Очень рад тебя видеть, – сказал он. – Садись возле меня. Мне все еще не представляется случая поздравить тебя с обручением, принцесса. Мне кажется, ты очень долго выбираешь!
– Извини меня, дорогой мой дядя и султан, что я все еще должна отвечать на твой вопрос: я еще не выбрала! – возразила принцесса. – Я все еще не встретила человека, достойного моей любви, а если и встретила, то успехи его не настолько велики, чтобы назвать его моим супругом.
– Твои притязания слишком велики, принцесса!
– В особенности одно – мною должна руководить любовь, мой добрый дядя и султан! Ты знаешь, что Фуад-паша, умерший несколько лет тому назад в Ницце, мудрый министр и советник, искал моей руки, но я не любила его. Ты знаешь, что Кирулли-паша, двоюродный брат вице-короля Египта, был у моих ног, но я знала его склонность к одалискам. Я не смогла бы делить любовь моего супруга с моими служанками!
Султан улыбнулся, он временами любил разговаривать с принцессой Рошаной.
– Я уже привык слышать от тебя необычные суждения, – сказал он. – Ты имеешь европейские взгляды, и, я думаю, ты охотнее всего жила бы со своим супругом в Париже или в Вене.
– Ошибаетесь, дорогой мой дядя и султан. Я предпочитаю остаться здесь, я добрая, ревностная дочь пророка! Супруга я все еще не имею, но имею дорогого мне человека и пришла к вашему величеству просить за него!
– Дорогого человека? Говори же, кто он, принцесса. Мне интересно узнать твой вкус!
– Я хочу просить за него, мой милостивейший дядя и султан, – продолжала принцесса, – и клянусь тебе, что он достоин твоей милости и благосклонности!
– Я хочу услышать его имя!
– Это Сади-бей, один из двух предводителей твоих войск, которых ты послал усмирить мятежных бедуинов.
– Сади-бей! Ты за него хочешь просить, принцесса?
– Ты наказал его вечной ссылкой, дорогой мой дядя и султан!
– И тем обидел тебя. Ссылка, я могу сказать для твоего успокоения, уже отменена.
– Отменена? О, благодарю, горячо благодарю, мой добрый дядя! – пылко воскликнула принцесса. – Твою милость получил достойный, ибо где найдешь ты между твоими офицерами такого, который бы проявил подобную храбрость? Где можно встретить офицера, который одержал бы такую победу? Кровавую Невесту он везет живую, он доставит пленную в Стамбул, чтобы привести ее к твоему трону! Чего не удавалось другим, того он достиг мужеством и оружием!
– Ты, без сомнения, ходатайствуешь за достойного, принцесса! Я с удовольствием награжу его.
– И еще ценнее его мужества – его благородный ум, его возвышенное сердце, его великодушие. От всех ходатайств он отказался. Он хотел сам заслужить себе прощение своими заслугами, он ни в чем не хотел быть обязанным другим. Это велико, мой дорогой дядя и султан, это редко, это признак благородного характера, и если такой слуга вашего величества не достоин особой благосклонности, тогда ее не заслуживает ни один человек в нашем обширном государстве!
– Твой восторг для меня лучшее доказательство достоинств молодого офицера!
– Он возвращается как победитель, дорогой мой дядя и султан, он приближается с пленными врагами, которых он в триумфальном шествии приведет к тебе, к ступеням твоего трона.
– Я вижу, ты уже в душе своей пожаловала ему награду, которая кажется тебе справедливой и достойной, – сказал султан. – Говори, принцесса, какой ты просишь награды?
– О мой добрейший дядя и султан, ты осчастливишь меня, ты наградишь истинные заслуги, если Сади-бея пожалуешь титулом паши! – воскликнула принцесса.
– Ты умеешь награждать и просить! – отвечал Абдул-Азис.
– Но я прошу справедливо, дорогой мой дядя и султан, этот титул не слишком высок для Сади-бея. Я никогда еще не обращалась с просьбой для себя, не оставь же эту сегодняшнюю просьбу без внимания!
– Я очень рад, что, пожаловав этот ранг, могу обрадовать два сердца: твое, принцесса, и молодого победителя! Пусть будет по-твоему!
– Ты хочешь возвысить его до звания паши?
– Пусть будет так!
– О, благодарю, мой добрейший дядя и султан!
– Я надеюсь этим действительно заслужить твою благодарность, принцесса. Но я исполняю твою просьбу тем охотнее, что она касается достойного!
– Он получит бунчук паши! – воскликнула принцесса в радостном волнении, что сильнее всего свидетельствовало о ее любви. – Сади будет достойно награжден тобой. Благодарю, горячо благодарю!
– И ты сама вручишь ему императорский приказ о его назначении!
– Позволь мне присутствовать при этом, мой милостивый дядя и султан, – возразила принцесса. – Позволь мне явиться в Тронную залу к великому торжеству, и я буду тебе обязана лучшими минутами моей жизни!
– Пусть будет так! Я хочу отпраздновать победоносное возвращение моих войск, и пусть в празднестве этом принимают участие и дамы, – сказал султан. – После доклада сераскира я назначу день, когда должен совершиться торжественный въезд. Триумфальное шествие должно закончиться праздником в залах сераля. Я хочу своей милостью и богатой наградой поощрить и других к такому же усердию. Перед придворной свитой я хочу наградить за подвиги!
Аудиенция принцессы была окончена, и после пылких слов благодарности она оставила кабинет. Гассану же дано было поручение передать сераскиру приказание немедленно доложить об окончании войны и разгроме мятежного племени.
На следующий день сделан был подробный доклад, из которого видно было, что Сади-бей и Зора-бей проявили необычайную храбрость.
Сам султан теперь не только дал позволение на триумфальное шествие по городу до сераля, но и назначил для этого день, который должен считаться праздником. Шествие должно окончиться в Тронной зале, и на этом торжестве должны присутствовать принцы, принцессы и все сановники.
Уже накануне праздника были сделаны приготовления к триумфальному шествию, и с быстротой ветра разнеслась по всему городу весть, что пленная Кровавая Невеста со своими воинами будет проведена с кораблей по всему городу к сералю и там они, как трофеи, будут повергнуты к ступеням трона султана.
С наступлением праздника по всей обширной гавани корабли были украшены флагами, и когда шествие сошло с больших морских пароходов и вышло на берег, десять пушечных выстрелов возвестили всему народу начало торжества.
Все улицы, по которым должно было пройти шествие, были забиты любопытными, и тысячи людей стояли на крышах и балконах. Закрытые покрывалами женщины сидели у окон, желая увидеть знаменитого Сади-бея, имя которого было на устах у всех. Рассказывали чудеса о подвигах его и Зоры-бея, и все с возрастающим любопытством ожидали триумфальное шествие.
Наконец показались первые всадники – это были императорские гвардейцы, они расчищали дорогу и должны были смотреть, чтобы при виде пленных не возникли беспорядки. За ними появились всадники верхом, которые время от времени трубили в свои золотые трубы, возвещая всем о приближении желанного шествия.
За ними показался отряд победоносных войск с верблюдами, тащившими пушки так, как они двигались по пустыне.
Громкие радостные возгласы встретили смуглых, мускулистых солдат.
Затем следовали пленные арабы, закованные в цепи в своих белых плащах.
За ними лошади и верблюды везли взятые трофеи; меха, оружие, шатры и драгоценности эмира.
Снова раздался громкий, радостный крик, пленные же сыны пустыни шли сгорбившись и быстрыми шагами, они не хотели слышать ни радостных криков победителей, ни видеть их.
Затем следовал маленький отряд музыкантов, его брали с собой войска, он играл торжественный марш. Но крики тысячной толпы заглушали его. Слышны были возгласы: «Сади-бей, Зора-бей, Кровавая Невеста».
Вот появилась и она. Закованная в цепи, она сидела на своей лошади. Знамя, которое она носила в сражениях, было прикреплено к седлу, так как держать его она не хотела.
Так совершился въезд Солии!
Рядом с ней ехали – по правую руку Сади, слева – Зора, приветствуемые со всех сторон.
Сади со счастливой улыбкой отвечал на поклоны, и из уст в уста переходили слова восхищения его красотой.
Сади стал героем дня! Победитель бедуинов, смелый бей, которому удалось захватить Кровавую Невесту[27] и живую доставить в Стамбул. Он сделался предметом поклонения, обожания, и многочисленные лавровые венки летели с балконов на дорогу, по которой он ехал.
Другой отряд победоносных войск замыкал длинное шествие, которое с музыкой и барабанным боем, при громе пушек, направилось к сералю, где должно было произойти настоящее торжество.