Баймер Никитин Юрий

ГЛАВА 1

Этот дом в окружении грязно-серых многоэтажек просто элитный бордоский дог среди дворняжек. Он и держится на брезгливом удалении, даже отхватил для себя участок, пометил его изящным заборчиком из кованой ажурной решетки.

Остальные дома, что вообще-то дома как дома, кажутся сделанными из бетонных карт: вытащи одну – рухнет весь дом. А то и соседей завалит. А этот… этот – крепость, замок, каких в Затерянных Мирах навалом, но в сегодняшней Москве еще раз-два и обчелся.

Вокруг замка зеленеет великолепная и роскошная, хоть попа корми, трава. От старой дороги к дому стелется широкая черная полоса асфальта, уложенная с такой тщательностью, словно вместо гастарбайтеров с Украины трудились инженеры Юлия Цезаря. Эта дорога ныряет под ворота, тоже из кованого металла. Все ажурно, просматривается насквозь, вот сейчас из подземного гаража выдвигается серебристая пуля мерса стоимостью под сотню тысяч баксов. Охранники, получив сигнал, что-то там включили, иначе с чего бы створки ворот так изящно и бесшумно поползли в стороны…

С той стороны ворот и дальше – не асфальт, а тщательно подогнанные каменные плиты. Когда я приблизился к воротам, охранник вскинул руку. Его прицельный взгляд быстро просканировал меня с ног до головы, но на террориста я похож мало: средний рост, вес – как у бушмена, очки в дешевой оправе, гордо выпуклая спина, грудь, колесом перееханная, в руках потертая папка с бумагами.

– Ага, – сказал охранник, – ты, эта… ты приходил месяц тому…

– И два, – ответил я так же скромно. – И три. Я аспирант, ношу рефераты.

Он махнул мускулистой дланью.

– Проходи, реферат.

К парадной двери подошли, разговаривая, двое красивых, породистых и осанистых мужчин. На улице такие не попадаются, не встретишь в булочной или гастрономе, но как только по ящику прямые передачи из Думы или правительства, то по коридорам и лестницам именно их прут косяки, стада, табуны, даже ржут, как брабантские кони…

Один, похожий на преуспевающего адвоката, похлопал по карманам, другой, явный банкир или финансист, засмеялся и нажал три кнопки на коробочке домофона. Я остановился за их спинами.

Адвокат продолжал:

– …мой тоже как-то попросил комп. Вроде бы для занятий… Знаю эти занятия! Что мне делать? Мой отец наверняка сразу бы за ремень, переспросил, что-что? Но сейчас другое время, да и мы… другие. К тому же не стоит забывать, что теперь блюдутся даже права ребенка! Да-да, за ремень могут и лет пять засадить по самые помидоры… Я говорю: хорошо, будет тебе компьютер, а сам так тщательно выговариваю это поганое слово, с ударением, чтобы понял, как надо говорить. И что, намекаю интонацией, если будет говорить «комп», то не видать ему компьютера как своих ушей. Они ж самолюбивые, им ничего нельзя в лоб, а все намеками, подсказками… Будет, говорю, куплю самый новый, мощный, но только если принесешь школьный табель с хорошими отметками. А сам думаю, компьютер-то я куплю, но сразу же установлю на нем всякие пароли, чтобы только заниматься, но ни в каком из Интернетов смотреть порнуху или хуже того – играть…

В коробочке на двери щелкнуло. Из черной сеточки раздался детский голос:

– Хто там?

– Это я, – ответил адвокат и продолжал весело: – Поверишь, с того дня про компьютер… ух и слово ж поганое придумали, язык сломаешь!.. и не заикался.

Снова щелкнуло, дверь чуть дрогнула, освобождаясь от магнитного замка. Адвокат потянул за ручку, я вошел следом, глупо оставаться и перезванивать, академик уже предупрежден, что буду через двадцать минут.

Осанистые даже не удостоили меня взглядом. По мне видно, что я что-то вроде мальчика с пиццей, хотя я не мальчик и пиццы у меня в руках не наблюдается. В огромном холле из будочки консьержки выглянул крепкий парняга, кивнул адвокату и банкиру, меня окинул цепким взглядом, но ничего не спросил, помнит, я, в самом деле, прихожу сюда раз в месяц.

Перед шахтами двух лифтов адвокат нажал кнопку вызова, а банкир или финансист сказал с чувством:

– А я бы сразу спрашивал: играешь на компьютере? Если играет – пороть. Пороть и пороть, пока вся дурь из головы не вылетит. Я ж не говорю, чтобы наши дети обязательно балдели от битлов, от которых мы дурели, но есть же «Любэ», Маша Распутина, Наташа Королева, безопасный секс, для них же добивались!.. Коммунизм для них разрушили, Советский Союз – такую махину – развалили – пользуйтесь!.. Так нет же, вроде бы и не заметили: играют!

– Это тоже наркотик, – заметил адвокат печально. – Наркота, как говорят. Всеобщее падение культуры, увы, увы. Ведь есть же театры, консерватории, музеи, стадионы, наконец… А они уставятся в этот мигающий экран, в эту лампу, там бегает что-то, мельтешит, вот они и впадают в этот… транс! Как эпилептики, только не дергаются. А говорят еще про какой-то двадцать пятый кадр, от которого, вообще, можно стать убийцей… Не все понимают эту проблему, не все!

Наверху огоньки медленно перебегали из ячейки в ячейку. Я почти не слышал, как двигается лифт, в этом доме все на высшем уровне. Наверху вспыхнуло окошко с цифрой «1», дверь распахнулась.

Я зашел вслед за этими… понимающими проблему. Снова они меня в упор не замечали, я-де обслуживающий персонал. Банкир или финансист сказал с раздражением:

– Как не дергаются? Мой уже начал. Во сне что-то крутит, куда-то бежит… Пришлось от греха подальше вообще компьютер продать. Даже телевизор теперь включаю только поздно вечером. Чтоб новости посмотреть и – спать. А жаль, у меня ящик этот… ну, что с растянутым экраном!

– Я тоже хочу себе поставить такой же…

Дверь открылась, они вышли, предварительно пропуская друг друга впереди себя, я поехал на самый верх.

Костомар открыл дверь сам: ясно, в квартире один. Его жена, Изольда Ивановна, если дома, то к двери всегда успевает первой. Я вошел и остановился, как всегда робея перед огромностью и величием квартиры академика. Даже прихожая больше похожа на зал исторического музея, на стенах мечи всех видов: от огромного двуручного и до скифского акинака, кинжалы, щиты, топоры, секиры…

Костомар отступил на шаг, чтобы не нависать надо мной, как башня над муравьем. Говорят, сто или сколько там лет тому акселерации не было, но тогда Костомар вообще гигант, выше меня почти на голову, все еще без живота, крепкий и могучий самец с седыми волосами на груди, даже брови уже побелели, а они седеют, я читал, в последнюю очередь.

– Здравствуй, здравствуй, Андрий, – прогудел он благодушно. Он чуть ли не единственный, кто сразу принял «Андрий», не стал допытываться, почему не «Андрей». – Не разувайся… Проходи в кабинет.

Он плотоядно посматривал на толстую папку в моих руках. Глаза довольно блестят, ладони слегка потер одна о другую, словно гигантский хищный богомол при виде молоденького кузнечика.

– Комп включен, – сообщил он, – как раз закончил тест…

– Я проведу его еще раз, – ответил я, – если можно, конечно.

Костомар засмеялся:

– Не церемонься! Ты же знаешь, какие у меня тесты. Встроенные в операционку, только и всего. А у тебя свои, профессиональные…

Я вошел в его кабинет с острым чувством зависти. У Костомара три компа, что для россиянина все еще непомерное богатство. Один из них – навороченный ноутбук, вон разлегся, как породистый кот на подоконнике, а на огромном и длинном, как бронетранспортер, столе во всей красе два брандовских красавца. На самой столешнице – жидкокристаллические мониторы, народ именно мониторы называет компьютерами, а на сами ящики компов обычно внимания не обращает. Оба компа этажом ниже, на специальных выдвигаемых полочках. Мое сердце болезненно и завистливо заныло. Никогда не завидовал тем, у кого машина, дача, даже не завидовал тем, кому удавалось оторвать очень красивую и на все раскрепощенную девушку, но под ложечкой всегда сосет, когда вижу вот такое богатство: самые последние разработки, самые крутейшие видеокарты, самые мощные процессоры, ускорители…

На скринсейвере поворачивается во все стороны Кристина Мюллер с непомерно огромным автоматом и вываливающимся из бикини бюстом. Все в трехмерном, без малейших задержек, во все еще экзотическом для большинства гэймеров разрешении тысяча двести восемьдесят на тысячу двадцать четыре.

Со вздохом сожаления я коснулся пробела, Кристина исчезла, появился неподвижный бэкграунд со сценой из оперы «Псковитянка». Тоже в том же небывалом разрешении… Я раскрыл кейс, подумал хмуро, что если бы компьютерная промышленность не развивалась так стремительно, то и я мог бы собрать себе такой же комп. Ну что тут особенного, этот комп не дороже современного телевизора со всеми наворотами!

Увы, на телевизор человек может копить годами, потом телевизор пашет всю жизнь, в его ящике ничего не меняется, зато компы…

Я молча ругнулся. Если кто-то купит комп и весь гарантийный срок так и проработает на нем, ни разу не сорвав пломбы и не заменив одну плату на другую, то этого можно вычеркивать не только из числа гэймеров, но даже из числа юзеров. В компьютерном мире, как в бурлящем котле, каждую неделю появляются новые платы, акселераторы, чипы, варианты разгона… Комп, который полгода тому был последним писком технической мысли, сейчас уже безнадежно стар, на нем виснут новейшие проги, тормозят игрушки… эх!

Над столом, где красивые академические издания классиков, несколько непритворно ярких коробок с программами, операционная система Windows, QuarkExpress, два последних броузера, антивирусные – и все лицензионное, все в фирменной упаковке, страшно и подумать, сколько это все стоит, не один комп можно купить на эти деньги. Мне, простому юзеру, у которого все с Горбушки да из Митино, в голову не придет покупать за пятьсот баксов, когда то же самое можно за доллар на Горбушке. Но то я, а это академик! К нему приезжают коллеги из-за рубежа, ему либо прятать сам комп, либо выставить на полку фирменные коробки с лицензионными программами.

Но дальше, за этими вот томами Шекспира хранится то, что академик никому не показывает. Даже семье. Правда, Изольда Ивановна, может, и догадывается, но молчит, хранит позорную тайну.

Да, у многих великих были и есть слабости. Теперь стало известно, что Чайковский и Достоевский были гомосеками, Некрасов – картежником, Герцен – алкоголиком, Лев Толстой бессовестно пользовался правом первой брачной ночи в своих крепостных деревнях, а Суворов любил пороть крепостных просто так, для собственного удовольствия.

У академика еще более позорная страсть, увы. Ведь гомосеки уже не гомосеки, а всего лишь сексуальное меньшинство, для картежников выстроены гигантские роскошные казино, секс ныне проще стакана пепси, для любителей порки есть специальные клубы, там вас ждут с нетерпением жертвы, которые обожают, когда их хлещут…

Но вот для позора академика пока нет оправдания. Если станет известно о его страсти, он будет уничтожен. Репутация его будет погублена безвозвратно, коллеги отвернутся, а его научные труды не будут стоить и гроша.

Костомар принес кофе, сам сварил, заботливо придвинул на край стола поближе широкую тарелку с бутербродами. Бутерброды с красной икрой, каждая икринка блестит, как крохотное солнце на закате, в три слоя…

Я сглотнул слюну, сказал сразу пересохшим голосом:

– Спасибо… У вас чудесный кофе.

– Налегай, – подбодрил Костомар, – пока кофе горячий, а бутерброды холодные… Все хорошо, я уже вижу, что у тебя плата последней модели. Я читал о ней в новостях софта. Не знал, что добралась до Москвы.

– Сегодня, – подтвердил я. Мне было приятно, что академик знает такие новости. – Это только первые образцы. Прислали две штуки, чтобы провести маркетинг. На Западе сомневаются, что у нас будут покупать. Слишком дорого, а прирост обработки текстур невелик.

– Но все же есть? – спросил Костомар. И сам ответил довольно: – Есть! Значит, покупатели тоже найдутся.

– Наверное, – согласился я. – Я тут же схватил один образец, позвонил вам. Пусть маркетинг проводят с одной платой.

– Молодец, – одобрил Костомар. – Ты бери бутерброды, бери. На меня не смотри. Я уже в том лэвэле, когда надо сбрасывать, а не набирать. Пойнты набираю, а тратить некуда.

Плата села в кроватку плотно, я резетнул, а пока комп перегружался, сканировал на вирусы и задействовал новые драйвера, я засмотрелся на чудесный вид из окна. Квартира академика на самом высоком, семнадцатом этаже. Это для Москвы не слишком, но дом на Воробьевых горах, весь огромный город как на ладони… Я в который раз засмотрелся на далекий дом-башню, он на самом горизонте – сейчас мрачный и темный, пока солнце светит в спину, затем станет снежно-белым на темнеющем небе, как сказочный замок магов, когда солнце на этой стороне. Но я бывал в этой квартире и перед самым закатом, тогда башня вспыхивает багровым огнем, словно сказочные кузнецы куют волшебные мечи…

В прихожей звякнуло. Костомар поморщился: Изольда Ивановна вернулась из булочной.

– Погоди, – велел он мне, – я сейчас…

Я слышал, как он приглушенно разговаривал с нею прямо в прихожей. Это любящая пара, но все же даже у самых любящих супругов бывают друг от друга секреты. Я как раз поверенный одного секрета, в котором ни один почтенный человек не признается.

Дверь хлопнула, он вернулся сияющий, подмигнул.

– Отправил в аптеку, – сообщил заговорщицки. – Сказал, что мне нужно обновить запас валокордина. Она обожает лечить!

В кабинете стояла торжественная тишина, великий человек должен трудиться в своем кабинете в благоговейной тиши. Я вздохнул и вытащил из сумки невзрачную плоскую коробочку.

ГЛАВА 2

Академик совсем с неакадемической поспешностью взял коробочку, почти выхватил из рук. Я терпеливо ждал, даже отвернулся, когда он набирал пароль. Среди его электронных энциклопедий, справочников и собственных академических работ есть и hidden, потайная директория, невидимая для всех, а попасть в нее можно только по паролю. Я сам ее сделал, чтобы академик был спокоен за порочащую его тайну, и снабдил паролем, который академик ставит сам, меняет периодически, так как побаивается хакеров, о могуществе которых мир имеет весьма смутные и очень преувеличенные представления.

Высветилась директория «Атомное ядро», в ней поддиректория «Кварки», а еще глубже – «Тахионы». На самом деле это привычная «Games», но я переименовал для спокойствия Костомара, чтоб даже порочащего слова не было в компе, чтобы никаким файндом не отыскать, не засечь.

– Инсталляция идет недолго, – успокоил я. – На хард сбросит всего триста мегов.

Костомар усмехнулся:

– Всего-то? Я помню, когда десяток игр умещалось на одном флоппи. А весь хард моего двести восемьдесят шестого был в сорок мегов!

– Я тоже помню, – ответил я. – И шамусы застал, и диггеры…

Он смотрел, как на экране медленно заполняется полоска индикатора инсталляции. Лицо стало мечтательным.

– Ты сейчас смотришь и думаешь, что чудит академик, в детство впадает… В игры на компе режется, как дитя малое. Нет чтобы вести умные беседы, как все старики… Да не только старики, но и те из молодых ребят, кто не останавливается, а набирает в учебе и беседах виздом или скиллы. Эх, Андрий! Все дело в том, что эти умные беседы хороши только для того времени, когда не начинают повторяться. В шестнадцать лет все внове, в тридцать – проскальзывают повторы, в сорок – уже чаще всего перемалываешь известное, а в шестьдесят, как вот у меня, все эти беседы – толочь воду в ступе. Не поверишь ли, но я в самом деле знаю наперед, что скажет и как именно возразит мне даже незнакомый человек, если дело касается вечных истин, проблем пола или экономики. Более того, я с ужасом убедился, что начинает повторяться и ассортимент… как бы это сказать, набора личностей…

– А как это?

– Впервые со мной это было во Владивостоке. Я встретил на улице человека, абсолютно похожего на своего знакомого по автостоянке. Здесь, московской стоянке. Я даже опешил, поздоровался, он остановился, и, так как я выгляжу вполне респектабельно, он ответил вежливо, смутился, даже покраснел, что и понятно, естественно, меня видит впервые. Я опешил еще больше: тембр голоса, движения, интонации – все то же самое!..

Я ощутил охотничий азарт – рассказывают нечто необыкновенное. Еще чуть, и я окажусь в своем мире мечей и колдовства, коварных магов и прекрасных принцесс.

– И кто он был?

Костомар развел руками:

– Проще бы сказать, инопланетянин, скопировавший человека. Увы, такие встречи у меня бывали и потом. Я много ездил по стране, встречался с людьми, за пятьдесят лет активной жизни у меня таких встреч около десятка. Я убедился, что при всем разнообразии генетических сочетаний природа не может выпускать только разных особей. Ее набор велик, но все же строго ограничен, а мы видим абсолютное разнообразие лиц только потому, что живем… недолго. И видим тоже мало. Так что, Андрий, когда я избегаю бесед о высоком, то лишь потому, что для меня там нет ничего нового, в отличие от молодежи, для которой все внове: политика, женщины, спорт, ревность, чужие жены, разводы… Зато компьютерные игры… Понимаешь, всего десять лет назад мы гоняли первого диггера, потом радовались шамусу, а когда в девяностом появился знаменитый «Принц», мы все шалели от его сказочной графики, его неслыханного великолепия. В нем не было еще таких функций, как сэйв, а уровней там пятнадцать, после каждого провала приходилось всякий раз сначала, я до сих пор могу пройти до конца почти с закрытыми глазами!..

Я кивнул.

– Помню, видел ее… в детстве. Треть мегабайта занимала, да?.. Конечно, теперь игруха в девятьсот мегабайтов считается средней.

– Вот-вот, – поддержал Костомар. – А всего-то прошло десяток лет!.. Не прошло – промелькнуло. А прогресс – выше крыши. Каждая игра – это качественно новый скачок, новая графика, новый мир, новый дизайн, новый движок… Я всякий раз воочию вижу явный и быстрый прогресс… которого нет в бесконечных разговорах о роли русской культуры, о духовности, о морально-этических принципах и общечеловеческих ценностях!

Инсталляция закончилась, игра запустилась сразу. По экрану помчались на быстрых конях смуглые казаки с острыми худыми лицами. Костомар нетерпеливо эскейпнул, музыка оборвалась, а на экране высветилось: «Новая игра».

Костомар плотоядно потер ладони:

– Щас потешусь!.. Я уж с годик читаю превью, смотрю скриншоты, даже трайлер скачал… Наобещали новинок массу! Посмотрим, как сумели, посмотрим…

Я поспешно поднялся, а то еще выкинет от нетерпения из окна. Костомар расплатился, а когда я попятился к двери, он крикнул вдогонку, не поворачиваясь от экрана:

– Захлопните дверь, там хорошая защелка!

От дома Костомара тропка повела к проспекту, мои шаги замедлялись, будто я превратился в жука на морозе. В кармане двести баксов, но все равно тянущее чувство под ложечкой растет, поднимается выше. Сосет, как будто во мне ворочается голодный солитер. Жрет, гад, внутренности. Даже не больно, он как-то анестезирует, но там пустота разрастается, как антивселенная.

Сегодня у меня навар неплохой, но будет ли что завтра-послезавтра? Я без работы. Вернее, без постоянной работы. Пакостное состояние, будто неполноценный какой, урод или калека… Хожу, сшибаю шару. Там доллар, там два – это не зарплата. Хоть, правда, до одного-двух долларов все же не опускаюсь, но и тысячи не гребу. А когда вот так, по мелочи, то лучше бы твердая зарплата. Пусть так же мало, сколько имею сейчас, но постоянно, с выплатой два раза в месяц, аванс и получка. Аванс и получка. И так месяц за месяцем, год за годом…

Плечи зябко передернулись, будто я голым выскочил под зимний ветер.

Народ по улице двигается увереннее, чем я. Правда, большинство из них приезжие, но и приезжие где-то работают. А этих, неработающих, я уже начинаю отличать от остальных. У них другое выражение глаз, лица, даже двигаются как-то иначе. Суетливее, что ли.

Куда податься? Двести долларов в кармане, а день еще только к обеду. Не скажу, что заработал за один визит, тут сложная комбинация, я видеокарту все-таки купил, но я беру по оптовой, а ставлю клиентам по розничной, вилка здесь немалая.

Из сухой городской почвы выполз, спасаясь от давки, огромный дождевой червь, в диаметре с метр, если не больше, из толстого листового железа. Дорогу ему перегородило асфальтовое покрытие, разбитое, как после бомбежки, но машины ходят, могут задавить, потому червяк вздыбился метров на пять, снова потянулся горизонтально через дорогу, где на той стороне с облегчением переломился под прямым углом и поспешно начал зарываться в землю, чтобы исчезнуть из этого жаркого сухого мира, словно его и не было.

Небольшой отрезок, где он на высоте, его подпирают два столба в виде буквы Т и небольшая железная конструкция, ибо бетон лишь поддерживает, а железо еще и удерживает, чтобы не соскользнуло вправо или влево, захватив трубу в прочное стальное кольцо. За это все четыре железные лапы одеты, как у породистой собаки, в белые чулочки бетонных блоков.

А впрочем, подумал я практично, чтобы не ржавело. Железный червяк пламенеет ржавыми пятнами, но только сверху, словно это не червяк, а туша дракона, со спины которого сорвало гребень, и там теперь сочится драконья кровь. Такого же точно я завалил вчера в «Drakan»’е, если не крупнее…

Я поковырял носком разбитый асфальт. Черт, больше заказов нет, причины задержаться нет, приходится обреченно тащиться домой…

Краски поблекли, здания чуть качнулись и, оставшись зримыми, ушли в дымку, одновременно обрели полупрозрачность. Сквозь опостылевший плоский мир проступил сверкающий город из высоких башен, замков, крепостей, дворцов – все из оранжевого, как солнце, гранита. На крышах трепещут красные прапорцы, в центре гордо вздымается высокий строгий замок. Слышно, как заскрипели слегка проржавевшие цепи, подъемный мост медленно начал опускаться.

Дюжие стражники с усилием открыли тяжелые створки ворот. Из замка выехали двое всадников. Я вздрогнул: это была принцесса Маджента c отцом.

Рядом со мной раздался почтительный голос:

– Сэр, ваш конь уже оседлан!

Юный оруженосец смотрел на меня с почтительным восторгом. Я кивнул, приходя в себя.

– Отлично. Сегодня же голова Черного Властелина будет на моем копье!

Я вскочил в седло. Конь ржанул и бодро понес меня по асфальту.

Перед домом из красного кирпича, ближе к нашему подъезду, с задранным подолом застыла в ужасе металлически-серая беспомощная волга. Из распахнутой, как у бегемота, пасти торчит объемный зад, ягодицы выразительно двигаются, перекатываются, как желе в огромных целлофановых мешках. Там, за ягодицами, наверное, есть даже человек. Что-то вроде дантиста, врачующего зуб мудрости годзиллы.

Человек вылез из железной пещеры, в ладонях зажаты, как мечи, длинные разводные ключи. Крупный, как наемник-варвар из второй дьяблы, фигура монстра, но сильное свирепое лицо подпорчено цивилизацией: рыхловато, пухлые губы, а глаза и вовсе умные. Кивнул мне покровительственно, знает, что я тоже знаток железа. Только мы свое железо зовем хардсофтом.

– Здравствуйте, Валериан Васильевич, – сказал я.

Этот варвар-наемник Валериан Васильевич – доктор наук, социолог. Крепкий, уверенный в себе мужчина. Несмотря на высокую ученую степень, в квартире и на даче все делает сам. Я с завистью видел, как он остеклил балкон, а вот у нас ветер воет во все щели, а зимой балкон заметает снегом, как яранги на Чукотке.

– Привет, Андрий, – ответил он мягким бархатным голосом тургеневского интеллигента. – Как вы это делаете?

– Все правой, – ответил я.

Мы поскалили зубы, это был доморощенный перевод «How do you do?» и «All right!», пародия на пиратские переводы американских фильмов. Валериан Васильевич тоже предпочитает покупать на Горбушке, что русской интеллигенции не мешает считать себя интеллигенцией и со спокойной совестью критиковать все и вся, кроме себя любимой…

– Все исправно… – сообщил он мне. – Но что-то вроде бы начало постукивать. Надо все заранее учесть, проверить. У меня еще никогда машина не ломалась в дороге, а я за рулем пятнадцать лет!

В нашем доме все знают, что он мог бы отогнать в сервис, жалованье позволяет, но любит все знать и уметь сам, за что его самого знают и уважают во всем доме. Даже автомобилисты попроще, инженеры и служащие, идут к нему за советом. А Валериан Васильевич придет, посмотрит, быстро найдет поломку, сразу покажет, как исправить… Ему бы открыть фирму по ремонту автомобилей, говорили восхищенные автолюбители, зарабатывал бы больше, чем на своей докторантуре, но Валериан только посмеивается. Такое же говорили ему и те, кто видел, как он своими руками построил дачу. Мол, сколоти бригаду, будешь зашибать впятеро больше. Или открой фирму, будешь руководить, ты же знаешь, что и как…

Я видел, как он делает утренние пробежки. Ему, в отличие от простого инженерья, на его ученую службу идти на пару часов позже, успевает добежать до парка и обратно, принять душ, плотно и с аппетитом позавтракать, а потом я смотрел с завистью, как он на своей абсолютно исправной волге выезжает со двора. Пусть в универе платят впятеро меньше, но… да нет, это даже объяснять не надо!

– А может, – сказал я, – в самом деле, все бросить… и в этот, как его, Урюпинск?

Он вкусно расхохотался.

– Еще поборемся здесь. Скажи отцу, что я зайду на чашку кофе. Мне дали переписать одну занятную видеокассету…

Дома я врубил комп и, пока он загружался и трудолюбиво искал вирусы, быстро просмотрел распечатку вчерашних новостей с сайта хардсофта. Не худо, цены падают даже быстрее, чем ожидал…

В соседней комнате ящик стал орать тише. Я поморщился: так и есть, дверь распахнулась, на пороге отец. Красивый у меня отец, благороднолицый, породистый, похож одновременно на аристократа и чеховского интеллигента. Но закончил Бауманку, по образованию технарь, чего никогда не скажешь, если послушаешь хоть пару минут его выпады против техники, что гробит экологию, против проклятой науки, что измельчает душу и наносит вред культуре и ноосфере.

– Опять за свой компьютер, – сказал он неодобрительно. – Глаза испортишь…

– У меня элэсдэшник, – ответил я.

Он покачал головой:

– Что за жаргон… Я же видел, у тебя раньше был защитный экран! А теперь сидишь без экрана. Вон уже щуришься.

– Это не такой экран, – сказал я терпеливо. – Он совсем на другом принципе, чем те, старые. Никто от них глаза не портит.

Он возразил:

– Это все равно лампа. Огромная лампа! А ты сидишь перед этой огромной лампой, смотришь в нее ежедневно по десять-двадцать часов! Да что там десяток… Вчера ты сидел перед этой лампой целые сутки.

Я чувствовал приступ тоски. Мне спрятаться труднее, чем академику. У того восьмикомнатная квартира, а живет только с женой и собакой. Жена не смеет даже пройти на цыпочках мимо кабинета, «когда Они работают», а собаке по фигу, что на экране компа: научный труд или новая игрушка, она его любит и обожает любого, даже если он с благородной real-time strategy перейдет на простейшую стрелялку.

Раньше мы жили в большой трехкомнатной квартире, я каждый день слушал, как мой дед, тоже упорненький такой интеллигент, пытался заинтересовать сына, то есть моего отца, классической музыкой. Ну, всякими там битлами, аббами и прочими квинами, но отец балдел только от голливудовских фильмов новой формации. Наверное, если б они нашли общий язык, то, может быть, не разменяли б квартиру. Или разменяли бы позже. Но чересчур разные вкусы, то да се, и вот старики выменяли себе неплохую однокомнатную, а мы с батей в терпимой двухкомнатной…

Что ж, дед не понимает сына, у бати другие ценности, но теперь даже у меня с отцом уже не того… Раньше шли ноздря в ноздрю, оба одновременно открыли для себя Шварценеггера, Ван Дамма, Сталлоне, Караченцова, Спилберга, Ричарда Гира, Костолевского, Рафаэлу Кару, но потом прямая линия расщепилась. Или не расщепилась, отец прет все по той же дороге, ессно, единственно верной… нет, даже не прет, а осваивает участок, на который вышел, а меня понесло по совершенно новой дороге, усеянной хардом и софтом, драйверами, чипами, платами…

И вот теперь отец говорит о какой-то Сюзерленд, о новой суперзвезде Томми Крузе, а я даже таких фамилий не слыхал, зато я точно знаю, что звезды – это Сид Мэйер, Джон Ромеро, Пажитнов, а суперхиты – Дайкатана, Симс, Мэджести, вторая дьябла и «Казаки в европейских войнах»…

Отец говорит про изумительную игру актеров и рисковую работу каскадеров, а я точно знаю, что все это компьютерные спецэффекты, я сам такие мог бы сделать, если бы машину помощнее, даже программулька для этого есть, даже не одна, навалом.

– Кофе заканчивается, – заметил я. – И сахар.

– Я уже заказал, – ответил он. – Прямо на дом доставят! Мешком покупать дешевле…

– Кофе мешком?

– Нет, сахар. Кофе… рискованно.

Отец мой, как уже говорил, закончил в свое время Бауманку, специализировался по турбинам высокого давления и, как большинство людей, получивших техническое образование, считал себя на этом основании неполноценным. Сколько я его помню, он всячески проламывается в гуманитарность: покупает книги по искусству – у нас полки ломятся от всяких непонятных далей и шагалов, собирает какие-то дешевые репродукции – на дорогие картины нужны доходы, а не какая-то смешная зарплата, выписывает газеты и журналы, где в названии встречаются слова «культура» или «искусство».

Когда я был совсем маленьким, я помню, отец с гордостью называл себя алармистом, затем – антисайентистом, всегда с одобрением говорил о «зеленых», и, сколько я себя помню, я слышу о гнетущей роли науки и техники, о падении нравов, о бездуховности прогресса, о нивелировке культуры…

Любую техническую новинку, будь то электрогриль или компьютер, отец воспринимает враждебно. Инстинктивно враждебно, даже не вникая в ее работу. Думаю, что и телевизор он купил в числе последних, если телевизор не был куплен его отцом, а моим дедом.

В дверь позвонили. Отец пошел открывать, а я поспешно скользнул на кухню. Была мысля вообще приспособить кофейник прямо в комнате, но тогда со старшим поколением связь оборвется, нехорошо. Кухня у нас место для брифингов.

Я торопливо угощал кофе Мадженту, она ахала и вскрикивала от восторга, я успел показать ей, как включается электроплита, но тут в прихожей раздались голоса: преувеличенно радостный и приветливый отцовский и благодушный рокот Валериана Васильевича, они с отцом давние друзья. Потом оба вдвинулись на кухню, я вежливо поинтересовался, не сварить ли и для них, Валериан Васильевич великодушно согласился.

– Что-то вы похудели, – сказал мне благожелательно. – И такая интеллигентская бледность… В такое время остаться все еще незагорелым?

Отец сказал осуждающе:

– Похудел!.. Если бы только похудел. Он пристрастился к этой наркоте, к этому последнему созданию сил тьмы… Вот глаза красные, как у ангорского кролика.

Валериан Васильевич кивал, соглашался, большой и благодушный, как огромный медведь. Он расположился в единственном кресле, кухня у нас полногабаритная, кроме кресла, еще и так называемый уголок, так что тусовочка может быть еще та.

– Да, не та молодежь пошла, – согласился он. – Худшие вовсе колются, гомосекничают, а лучшие – за этими ящиками, где на экранах что-то бегает, мелькает!.. И не могут оторваться от этого мелькания. Аддикция.

Отец сказал мечтательно:

– А помните, Валериан Васильевич, наше время? Помню, даже за обеденным столом читал! Поставлю книгу посреди стола, подопру ее чем-нибудь и хлебаю из тарелки. А глаза все время бегают по строчкам… Да какие там строчки! Это сейчас так говорю, а тогда я был в другом, неведомом мире. Спасал принцесс, побивал магов и драконов, вершил справедливость на всей земле. Потом узнал, что мать тайком мне подкладывала котлет, которые я не любил, а за книгой я все, оказывается, сжирал. Думаю, что, положи она на тарелку грязные отцовские носки, съел бы! И не заметил.

Валериан Васильевич кивнул, его глаза так же мечтательно закатились под надбровные дуги.

– Это все знакомо. А я вот, когда гнали спать, тайком брал книгу и фонарик. Под одеялом укроюсь с головой, фонарик зажгу и читаю. Родители видят: нет света из-под двери. Значит, ребенок спит. А этот ребенок читает, пока батарейка не сядет, а наутро идет в школу с красными глазами!

Отец хохотнул:

– У меня было то же самое. Родители даже к врачу водили, представляете?

– Не представляю, – ответил Валериан Васильевич вкусным голосом, и я вспомнил, что многие из их поколения произносят это «представляете» или «я не представляю» с подобными интонациями. Наверное, в их годы это было как щас «круто», «клево», «тащусь», «отпад». – И что сказал врач?

– Нашел нервное истощение и прописал рыбий жир!

– Фу, гадость, – скривился Валериан Васильевич.

– Еще какая, – подтвердил отец, – но пришлось, пришлось… Не выдавать же тайну, что вместо сна читаю ночи напролет!

– И много жира пришлось?

– Если сложить все, то ведра два наберется, – сообщил отец. – Я был упорный. Ради того, чтобы читать больше, чем разрешалось, я бы даже уксус пил.

Я молчал, как рыба об лед. Этим монстрам на зуб лучше не попадаться. Для них я вообще враг, от меня эти проклятые компьютерные игры, что развращают молодое поколение. Пусть я не создаю, но все же распространяю. От книг ребенков отрываю! От мудрого и неспешного чтения!

Коричневая пена поползла вверх, я поспешно отставил джезву. Сейчас только разлить по чашкам, я ж вежлив, и можно смываться.

Валериан Васильевич спросил тем же благожелательным голосом владетельного лорда:

– Андрий, а вы когда в последний раз читали книгу?

– Сегодня, – ответил я.

– Да ну? А мне показалось, что у вас совсем мало книг…

– Триста тысяч томов, – ответил я.

Он не поверил, сделал большие глаза.

– Как это? У меня около десяти тысяч, но это занимает две комнаты…

– А у меня все на одном диске, – ответил я. – Очень удобно.

Они врубились не сразу, а как будто оттаявшие после ледникового периода мамонты, потом Валериан Васильевич протянул разочарованно:

– Но это же… Это ж не библиотеки! Библиотека – это когда книгу берешь в руки, чувствуешь ее аромат, запах типографской краски, когда слышишь шелест страниц…

Я помешал ложечкой, чтобы гуща поскорее села на дно, сказал мирно:

– Вообще-то книги создавались как переносчики информации… но если так важен запах и шелест, то все это можно устроить и с помощью компа. Вообще-то книги в классическом виде уже начинают уступать экранным…

Валериан Васильевич возразил очень корректно, но брови взлетели в сильнейшем удивлении и даже негодовании на середину лба:

– Да что за рениксу вы, простите, порете?.. Да кто же предпочтет читать с экрана монитора, когда с книжечкой можно полежать на диванчике, взять с собой на пляж, даже, уж простите…

Я подумал, что с экрана уже сейчас предпочитают читать все, у кого нет денег на покупку дорогих бумажных, но тут с гадким смешком сказал отец:

– Да что уж там, говорите! Моя жена свои любовные романы берет с собой даже в туалет.

– Вот-вот! Это я и хотел сказать, но язык прикусил некстати.

– Да уж извините, что я такое за столом. Пастернак бы такого не позволил. Помните, как у Мандельштама… Нет, это у Бродского, там очень хорошо сказано, не находите?

– Да-да, – сказал отец и посмотрел на меня укоризненно. – Но это поколение из великого Булгакова помнит разве что «Мастера и Маргариту», но и то… тинейджеры уже и Булгакова не помнят! А попробуй им сказать о Зинаиде Гиппиус, Набокове, Платонове… А стихи гениального Хлебникова? Разве их можно читать с экранов?

Я пробормотал тоскливо:

– Да я уж и не знаю, что сказать… Это ж все равно что сравнивать первые автомобили с каретами! За каретами – технология тысячелетий, опыт всех народов, работающие фабрики по производству рессор, колес, подвесок, кнутов, хомутов… а авто тогда клепали в сарайчиках. Я посмотрю на соответствие между бумажными и электронными лет через пятьдесят.

– То же самое и будет, – сказал, как припечатал, Валериан Васильевич. – А то и вовсе от вашей электроники останется только пыль. А вот книги – вечные!

Он сказал с таким апломбом и убеждением, что я сразу умолк, тем более что кофе разлил, не пролив ни капли, теперь со своей чашкой могу убраться в свою берлогу. А то получается, что я нападаю именно на книги, на книги вообще. А они эти книги защищают от меня, варвара нового технологического века.

ГЛАВА 3

Я просматривал, что же за мое отсутствие в компе появилось нового, а из комнаты отца раздались странные для современного мира, но для меня уже привычные звуки. В древности это считалось музыкой. По инерции и сейчас еще так называют, а когда исполняют подобную «музыку», то для ее дудения и даже выслушивания одеваются в ритуальные масонские костюмы, собираются в особых храмах.

Отцовская деревянная штука с множеством натянутых внутри металлических струн называется пианиной. Эта механическая штуковина досталась отцу от его отца, а тому от его, то есть от моего прадеда. Тот тоже не купил, а не то экспроприировал в революцию, не то сам сумел как-то сберечь собственную, так как где-то и в чем-то каким-то боком принадлежал к «бывшим». Может, и не принадлежал, но моему отцу так хочется быть причисленным к одухотворенным личностям, что теперь и сам готов поверить то ли в унаследованное дворянство, то ли в гильдиевство.

Во всяком случае, дед, помню, скрипел на этой штуке очень хреново. Из отца, говорят, изо всех сил тесали великого пианиста, но батя прирожденный инженер, интегралы как семечки щелкает, несущую балку рассчитывает в уме, так что жизнь взяла свое, а пианино таскается за нами «как память» и как смутная надежда, что у кого-то из потомства прорежутся великие способности одного из диких волосатых предков.

На всякий случай отец время от времени садится за этот тамтам, что-то потихоньку барабанит, все в надежде на то, что во мне что-то откликнется и я как безумный брошусь к этим гуслям, отпихну его и в исступленном вдохновении создам Великое Посконное Нечто…

Хотя это я так, ерничаю. На самом деле он сам начинает искренне тянуться к музыке. И вообще искусству. Видать, несущие балки осточертели. Жаль только, не понимает, что это уже не музыка, а так… Играть можно и на расческе. Я видел мужика, что играет на бутылках. Поставил штук двадцать в ряд, налил воды по-разному: от полной до пустой и колотит двумя ложками.

Как будто тот Вольфганг Амадей Гёте, или как его там, не предпочел бы мой звуковой синтезатор на компе, если бы имел! А так бедолаге приходилось стучать на том, что было в его веке. На бутылках так на бутылках, на лютне так на лютне. Тогда самым крутейшим считалось пианино… вот и доставали себе пианины, как вот сейчас все добывают GeForce, а желательно и вовсе находящийся на испытаниях GeForce-2. Тогда из пианины выжимали точно так же все, как сейчас жмем масло из видеоакселераторов, плат, разгоняя их так, что возле компа можно сидеть только голым, как возле плавильной печи алхимика.

Когда-то и мой комп станет антиквариатом, как вот этот… отцовский барабан. Может быть, ценители через сто лет за мой комп дадут даже больше, чем за свой сверхнавороченный Пентиум-100 с терабайтом оперативки. Ведь антиквариат ценен не потому, что «хорошо», а потому, что либо древнее, либо просто уж очень редкое. С этой нелепой точки зрения кирпич из могилы Хеопса ценнее, чем мой «Аттила» или навороченный ноутбук, несмотря на то, что мой комп может показывать фильмы, ловить все телепередачи, в нем две сотни крутейших игр, он сам быстро выходит в Интернет и держит в памяти пару сот ссылок, адресов сайтов, не считая получения новостей из газет и прочей массмедии прямо на хард, а также следит за моим распорядком дня, вовремя будит меня и напоминает мне, когда что сделать, а то и сам отправляет за меня письма!

Но для придурка дороже кирпич Хеопса или раскрашенная доска, именуемая иконой какого-то века. Нет, я точно с ними не найду общего языка.

Мои пальцы коснулись модема, но включить не успел, зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я поднял трубку.

– Алло?

Из мембраны раздался злой плач. Разъяренный голос прорыдал в трубку:

– Этот гад… этот гад!.. Ненавижу! Он мне все провода изгрыз! Я теперь без Интернета!!! А тебе по сотовому.

– Щас выхожу, – сказал я торопливо и как можно быстрее положил трубку на рычажки.

У Нинель есть сотовый, но пользоваться им родители не разрешают. Только для экстренных случаев, как они сказали, но мы понимаем, что сотовый исключительно для шика. Девочка с мобильником, а это значит, что из небедной семьи. Рейтинг девицы на выданье выше. Как в том анекдоте: товарищ сержант, можно я пойду в каптерку посмотрю телевизор? Можно, но только не включайте.