На пути Орды Горюнов Андрей

– Забавно! – хмыкнул Михалыч, не отрывая глаз от дороги.

Звездное небо. Черные кромки лесов. Все! День кончился.

Коля брел спать, но, увидев Глухаря, сидевшего возле своей избы, остановился, сел рядом…

– Жалко, князь Драгомир Бориславович сбежал… – сказал вдруг Глухарь.

– А что он тебе? – удивился Коля.

– Да всю медовуху из Берестихи с собой увез, гад…

– А если б нет, то что бы?

– Я б выпил, – признался Глухарь.

– Я бы тоже, – согласился Коля. – После такого дня. Стресс снять.

– Сам Бог велел, – кивнул Глухарь. – Никто не осудит…

– У меня есть «медовуха»!!! – крикнул Коля и вскочил, просветленно хлопнув себя по лбу. – Море жратвы же есть! И выпивки! В контейнере!

– Да тихо ты, чумной! – зашипел на него Глухарь.

– Да ты ведь слышишь плохо… – почти шепотом ответил Коля.

– Чего мне надо – я всегда услышу, – таким же шепотом ответил Глухарь.

В горницу княжеских «хором» набилось немало народу, – пришли все, кто хотел. Стол был завален деликатесами конца двадцатого века, тюк с надписью «запасной парашют» был опустошен разом и до дна.

Немало и бутылок красовалось между яствами.

– Помянем павших! – сказал Афанасич. – Вечная память.

Все встали.

– Вечная память!

В тишине стало слышно, как перекликаются на стене караульные группы. И вновь тишина. Только тихие трели лягушек, из заросли осоки у реки. Жизнь не кончается.

– Что, други? – прервал Глухарь безмолвие. – Между первой и второй…

– У вас тоже есть эта присказка? – поразился Коля.

– Пословица древняя, – кивнул Афанасич.

– Не помешаю? – спросил, появляясь в горнице, Игнач.

– Ты всегда, Игнач, кстати!

– Садись, гостем будешь.

– Отведай, чем твои потомки бананы будут запивать…

– Спасибо.

Выпили, помолчали.

– Михаил Михайлович, – повернулся к полковнику Алексей. – Я что, кстати, хотел сказать… У меня в рюкзаке – три миллиона шестьсот тысяч баксов.

– Ага, – хмыкнул Михалыч, продолжая следить за дорогой. – А у моей матери, в деревне, вон Катька видела, на чердаке шестнадцать миллиардов рублей. Тысяча девятьсот девятнадцатого года, кажется… И еще матрац керенками набитый есть. Там же, на чердаке.

– Вот, посмотрите… – Алексей приоткрыл рюкзачок, набитый пачками долларов.

– Чего?! – не понял Михалыч и затормозил, останавливаясь. – Ну-ка, дай посмотрю… Ух ты! – рассмотрев пристально три-четыре купюры при свете лампочки в салоне автомобиля, полковник качнул головой: – Где ж ты взял-то? Такая подделка. Во, качество! Не отличишь! Лично я бы – попался… Учти только: задумаешь сбыть – тут же статья, хоть и не ты делал.

– Это настоящие.

С минуту Михалыч молчал.

– Из будущего?

– Да.

– Даже не знаю, что сказать, – как-то очень обыденно пожал плечами Михалыч. – Кать, что говорят в таких случаях? Ты у нас все знаешь…

– Я клад там сдал, – прояснил Алексей.

– Сумасшедший, – сказала Катя. – Ты ж там один был. Могли же кинуть и пришить…

– Нет, не могли. Я же ничего не продавал. Записался в клуб коллекционеров. Филателисты, нумизматы, боннисты. И совершил законный обмен. По каталогу. У меня монеты конца девятого века, много, а мне нужны боны, американские бумажные деньги конца двадцатого века, тоже много… Там, в клубе, люди солидные, не барыги. Историки, археологи, ботаники… Я, в общем, отчасти и за этим тоже в будущее летал… Чтоб с местными бандюгами, ну и вообще, – ни с кем тут не связываться… А там – дело другое: без риска и по правилам, по закону. Не стоило?

– Не знаю, – сказал вдруг полковник. – Я ничего не знаю. Я не знаю, что говорят в такой ситуации. И сам не сталкивался, и от других не слыхал. – Он пожал плечами. – Поздравить? Да не с чем. Очень я боюсь этого…

– «Этого» – чего, папа?

– Денег. Не помню случая, чтобы даже гораздо меньшие деньги, «упавшие с небес», шли бы впрок. А тут в таком количестве! В таком качестве. И в таком возрасте… Лучше ты их выкинь, Алексей. Хотя я понимаю, что я глупость говорю.

– Ты чего, серьезно, что ль?! – возмутилась Катя.

– Не знаю. Сам не знаю. …Я по жизни знаю вот что. Деньги надо зарабатывать, а не «находить». Это раз! Легкие деньги легко и улетают. И ничего, кроме горя, не приносят. В конце концов.

– Ну, насчет горя ты хватил! «Ничего, кроме горя»! Вранье… Да три миллиона шестьсот пока растратишь, – сколько удовольствия получишь!

– Вот-вот! – кивнул Михалыч. – Я как раз про это.

– А чего? – возмутилась Катя.

– А ничего. – Михалыч повернулся к Алексею. – Смех смехом, а ты что с этим мешком денег делать собираешься? Всерьез? Без шуток если.

– Разделим поровну, на троих: Дороне Вячеславне, Кате и треть мне. Как договаривались.

– Вот я тебя прошу: ты этого пока не делай. Еще успеешь. Сначала давайте подумаем, ребята.

– Это нечестно, – возразил Алексей. – Если думать, то всем вместе.

– Конечно, – согласился Михалыч. – Думать будете втроем. То есть, если хотите, без меня.

– Вы нам не помешаете. Три головы хорошо, а четыре – лучше.

– Как говорил Змей Горыныч… – подхватила Катя.

– А пока – никому ни звука, – кивнул Михалыч. – А деньги куда спрятать, я покажу.

– А зачем их прятать? – удивился Алеша.

– А затем, что весь полк уже знает, что ты в будущее летал… Раз летал, значит, что-то привез. Вон наука уже караоке на весь полигон закатывает, поди… А в полку разные люди есть. Я-то лучше знаю, ребята, поверьте.

– И что, папа?

– И – «то», Катя…

– Под бок себе спрятать хочешь, в гараж, в старый сейф?

– Нет.

– У Дорони Вячеславны можно спрятать, – предложил Алексей.

– Нет, – возразила Катя. – У нее может сердце не выдержать, когда увидит. Или похвалится кому-нибудь…

– Мы их спрячем туда, – сказал Михалыч, – где они же, можно сказать, сотни лет пролежали, вас дожидаясь. В мешок полихлорвиниловый, – от сырости, в два мешка и – в яму.

– Яму не запрешь, папа.

– Запрешь, Катя. Самый хороший замок – это язык за зубами, дочка.

– Понятно. Только я требую, чтобы триста долларов вы мне выдали прямо сейчас.

– Ну, началось… – вздохнул Михалыч. – «Требую», «мне», «мне», «мне» и «мне»…

– Нет, не «мне»! – возразила Катя. – Аверьянову вон, надо новую ковбойку купить. Старую уже не отстираешь. И не только ковбойку. – Она повернулась к Алексею: – Что, в будущем одежды нет? Ты в чем уехал, в том и вернулся. И ковбойку там все это время не стирал, я вижу! А скажешь сейчас, что за пять секунд, пока ты в будущее туда-сюда летал, и носков не постираешь. Но ты там был, в будущем, сколько недель? Что молчишь? Нельзя ответить? Нельзя лишать меня надежды? Да? Или в будущем нет одежды? Нет?

– В будущем есть одежда. В будущем на нее времени нет. У меня.

– Что от бога, то на всю жизнь, – согласилась Катя.

– Ну, триста долларов, ты, конечно, возьми, – кивнул Михалыч. – А в остальном, прошу не разлетаться.

– Да чего ты все каркаешь?! – возмутилась Катя. – Тебе нужно срочно купить не караоке, а карка-еки. Там будет каркать, а ты – с микрофоном – подкаркивать! Дайте мне еще триста долларов, пожалуйста!

– Я каркаю потому, что очень трудная задача встала перед вами. Использовать деньги. С умом. Ведь в жизни обычно как? Вот мы, спецназ. Захватишь дворец там какого-нибудь диктатора. Ему – дыру в лоб, установили свой режим. Успешно, да? Допустим. А что потом? Потом провалы. Чушь. Неразбериха.

– Я в ваших делах военных не разбираюсь и не хочу разбираться, – заметила Катя. – Я – девочка, во-первых, и еще совсем ребенок – во-вторых.

– Возьмем не наши, а ваши, чисто женские дела, не против. Все излюбленные женские истории кончаются свадьбой. Так? Так! А что потом? А потом кастрюльки немытые, посуда на книжных полках, пыль на цветах на окне, полная ванна грязного постельного белья, невынесенное мусорное ведро…

– Ну, понесло! Тебе что – уже восемьдесят? Ты смотри, папа, попроще на жизнь.

– С удовольствием. Вот я знаю, читал, по телику смотрел, слышал очень много самых разных историй. И ни одной из них не было такой, чтобы герои, персонажи, изящно распорядились бы деньгами, с блеском, виртуозно, – чтобы ахнуть от восторга: «Ах, какие молодцы!» Ни одной такой истории не могу вспомнить. Истории о том, как можно с блеском кучу денег потратить. …А хотелось бы узнать, увидеть. Вот я и думаю, – может, у вас это выйдет? Вы, конечно, дети еще, но в прошлом, в тринадцать лет уже и замуж выходили девочки… А мальчики, – редко, но бывало, – в этом возрасте уже начинали государством управлять. С регентом, конечно, с советниками, но тем не менее… Случалось… Так что вот и карты вам в руки!

– Все-таки умеешь ты, как никто, испортить настроение. Даже такой праздник в задание превратить!

– У меня такая профессия: распознавать проблему и ставить перед личным составом задачу. А вы вот – штаб. Готовьте решение. Вводная дана. Три миллиона шестьсот… Господи, ну и задачка!

– Давай тему сменим, папа! – Катя хлопнула Алексея по плечу: – А мы решили, что ты погиб: у тебя же возврат-луковица была без кошачьего грузика, – знаешь?

– Конечно.

– Значит, там нет никого живого…

В ответ Аверьянов-младший расхохотался:

– Чушь! «Кошачий грузик» означает «чайник», только и всего! Это предупреждение для всех окружающих в ноль-пространстве…

– Как буква «У» на заднем стекле автомобиля? – спросил Михалыч. – На меня не надейся, я – новичок, я – «чайник»?

– Нет, не совсем так, – качнул головой Алексей. – «У» означает у нас просто «ученик», а кошачий грузик означает «варвар». Ну, в общем, отморозок, – откуда-то из двадцатого, двадцать первого века, – хам, потребитель, «имеет всех, но не умеет ничего», и очень часто без мозгов, без совести. Одним словом, грузик означает по-нашему «осторожно, злая собака», – самая близкая аналогия… Я у них больше двух месяцев отучился, экзамен на телепортлетчика на «отлично» сдал, удостоверение получил, комиссию по человечности прошел, хорошая склонность психики к сочувствию и состраданию, …ну, с меня грузик кошачий, конечно же, сняли… Так что не чайник теперь я, не злая собака…

Коля встал. За столом стихло.

– Все нужно успеть нам за жизнь, – сказал Коля, – и поскорбеть, и порадоваться, – жизнь коротка… На все про все у нас сутки, товарищи… Мы победили сегодня и отмечаем победу! Вот так! С чего начнем – мальчики-девочки? Все перед вами: «Ани», «Лошадка», «Лонг Джое», «Кюрасао», «Хольстен», «Смирновка», «Текила», «Метакса», «Айриш крем»…

– Опять, Коля, ты на своем языке, – не поймешь, – обиделась Оленушка. – Ты ж обещал, пока не научишь…

– Хорошо! Вот сейчас ты и начнешь учиться. Русскому языку. Первое слово. «Айриш крем». Что оно значит? Оно значит – для девиц. Не для парней. Вот, на, хлебни, «Айриш крем». Поняла?

– Поняла…

– И мне! И мне! – закричали девушки, вызволенные из плена. – Мы тоже хотим изучать! Языком овладеть…

– Овладевайте! …В совершенстве! А это вот – «Метакса»… Мужикам.

Настроение стало понемногу подниматься…

– Ну, жрете вы! Дай Бог… да нет, не доживешь!

– Это как назвать, вот это? Мне понравилось.

– Колбаса.

– Я так и подумал. У нас тоже есть колбаса. Но по-другому выглядит. А это?

– И это – колбаса.

– А что так пахнет?

– Да это пряности в нее добавляют.

– Чего?

– Ну, кориандр там, базилик, чили, карри, и все дела.

– Не знаю этих слов. Ни одного.

– Я тоже в этом мало разбираюсь.

– Ох, хорошо капустка приготовлена! Объедение! А это что за штуки?

– Как – «что»? Огурцы!

– Хрумтят!

– Маринованные.

– Ни разу не видал такое. А слышать – слышал.

– А я видал! У сестры. Замуж она под Рязань вышла. Только у них их «огуры» называют.

– Смотри, чего это такое?!

– Сосиски баночные.

– Сосиски? Так их сосать, что ль? А я всю банку съел… И воду с той же банки выпил!

– Подохнешь теперь, Ваня!

– Да ничего с ним не случится!

– Такая ж банка, глянь, – а сосисок в ей нет?!

– Джин-тоник. Это пить…

– Ну, живете вы там, в будущем, ох, живете!

– Да что ты думаешь, это у нас каждый день, что ли, так? Нет, конечно. Это мои ребята взяли на случай праздника, вот как у нас. А в будни-то пища у нас простая!

– А вот скажи тогда, – что каждый день ешь? Вот утром встал, сел за стол…

– Садится некогда, – объяснил Николай. – Я беру вот такой пакет… Ну, например, «Вермишелевый суп с грибами», стакан воды…

Демонстрируя, Аверьянов надорвал пакет, высыпал содержимое в рот, разжевал и запил…

– Вот и позавтракал!

– Дай попробую! …А что? Здорово!

– И главное, печь топить не надо.

– Ну, а хрустит-то как радостно, как сучья во рту… И рот горит! Верно, запить требуется! Попробуйте, ребята!

– Да-а-а! Всю жизнь бы ел! Пакетики!

– Только я бы молоком запивал!

– А можно вот это съесть, во – «Суп-пюре из креветок»… Ага! Во чудо-то! По виду пыль, а вкуснотища – не устоять!

– Дай мне-ка пыли!

– А тут и грязь вон есть…

– Баклажанная икра.

– А это?!

– Кабачковая икра.

– А ведь совсем говном не пахнет, – на, понюхай!…

– Чудны дела твои, Господи…

– Слушай, Коль, а креветки – это что?

– Креветки?

– А пюре – это растет и стряхивают или его ловить мешком надо?

– А может, дробить-высушивать?!

– Тихо! Уже сбили воеводу нашего. Ты лучше нам скажи, что такое «суп»!

– Вы чего, суп не знаете? Жидкое блюдо. В обед едят, первое, в миске или в тарелке подают…

– В тарелке?

– Ну, в чугунке…

– Жидкое?

– Жидкое.

– Щи, борщ, затируха… Это знаем. А суп… Непонятно!

– А вот скажи, Коля, я вот этой бражки густой две кружки большие выпил, – красная, рот обжигает… а не берет! Почему?

– Это не брага. Это кетчуп был. Чили. Острый.

– Почему «острый»? Как каша жидкая, красная.

– Острый – в смысле перец… Знаешь, что такое перец?

– Не знаю…

В глазах у всех царило оживление с недоумением пополам.

Внезапно, с какой-то тяжелой тоской, Николай почувствовал, как это много: семьсот шестьдесят лет… Как рассказать им про помидоры, про картошку, которые Колумб доставит сюда, в Старый Свет, еще только лет через триста… А что такое коньяк, виски, газировка, – «вода с пузырьками»? Оливки, маслины, каперсы, спаржа… Как объяснить, почему цветная капуста – белая, а не пятнистая, если они не знают ни перца, ни шоколада, ни селедки, ни шпрот… Килька в томатном соусе загадка втройне: килька сама по себе – это же не пескарь, соус томатный и банка, в которую спряталась вся эта закуска. Как объяснить, почему она спряталась? Это черепаха такая – железная, – а ее тело, мясо, еда у нее под железным панцирем, внутри? Хорошее объяснение… Да только кто видел здесь черепаху? Ничего не объяснишь!

– Татарин!!!

Слава Богу, это был не столько татарин, сколько монгол. Кулинарный разговор прервал заросший и грязный, как трубочист, Бухай, тот самый ордынец, пойманный у озера.

Тот самый, которого Игнач имел неосторожность напоить «смирновкой»…

Услышав звуки пиршества и до боли знакомые голоса – Аверьянова и Игнача, – Бухай немедленно нарисовался в дверном проеме княжеской горницы.

– Пьем, други? – спросил Бухай почти без акцента. – Сами пьем, Бухая обносим?

– Ох, до чего ж ты грязный! – запричитали женщины.

– А что он вообще-то здесь делает? – удивился Коля. – Я был уверен, что он давным-давно к своим ушел.

– Ну, что он, дурак, что ли? На сеновале живет… Где-то кормится… И постоянно выпимши… Откуда берет – загадка!

– Давай-ка, Бухай, выпей вот, закуси, только в сторонке, – а то уж не мылся давно ты, гляжу…

– Да и давай к своим потихонечку, в лес…

– А то что-то ты загостился-то в Берестихе…

– Пора и честь знать!

В ответ Бухай вдруг разразился по-татарски длинной жалостливой фразой, в ответ на которую Аверьянов кивнул головой – с пониманием…

– Что он сказал?

– Сказал, что он – сын большого монгольского князя, и сказал, что если его отец увидит, до чего он себя тут довел, то с него с живого сдерут кожу…

– Ну так пусть тогда остается, – вздохнул кто-то из женщин. – Бухайка не вредный. Весь двор мне вчера подмел, дров натаскал…

– А ты ему, поди, медовухи-то и налила…

– Ну да уж, медовухи! Бражки довольно с него!

– Понятно. Праздник у нас, Бухай…

– Праздник, – кивнул тот в ответ, соглашаясь.

– Твоих друзей… Все поле ими устелили…

– Не друзья, нет! – отмахнулся Бухай. – Алтай-друзья… Отец – Алтай-Саян. Там друзья… Эти – нет… Никогда Бухаю друзьями не станут!

– Почему?

– Ка-чев-ники! – с безграничным презрение объяснил Бухай. – «Варо-вать! Варо-вать! Варо-вать!» Мой народ пастбищ баран пасет, – горам-долинам! А Батый, как Коля-старлей говорит, работать не хочет, всех крышевать хочет. Дань брать, отмазку. Бандюган называется.

– Ну, мы так и подумали.

– Что пить-то будешь, Бухай? «Метаксы» хочешь?

– Бухай «смирнов» пьет. Слеза. «Метакс» – моча верблюжий, вижу. Прости, друг!

– «Смирнов» так «Смирнов», – не жалко. Ну? Все налили? Я предлагаю выпить за Игнача!

– Да, молодец! Подсобил нам, что и говорить!

– Как ж ты, Игнач, догадался пчел на них натравить? – восхищенно спросил кто-то.

– Их много, подумал, а пчел у меня в сто раз больше…

– Но пчелы ж – только напугают…

– Ну нет, – ответил Игнач. – Сто штук ужалит – смерть. А в шею, в голову и пяти десятков довольно станет.

– Голова!

– Не страшно-то было тебе, перед самыми рожами их проскакать?

– От страха и скачешь быстрее… – дипломатично ответил Игнач.

– Герой! – похвалил Глухарь, не тая восхищения в голосе. – Что глаза-то прикрыла? – спросил он Олю, одну из девушек, спасенных Жбаном и Шилом.

– Медов давно не пила, так в сон и клонит!

– А ты спляши! Сбрось сон-то!

Девушка встала и тут растерялась: без музыки…

– Музыка есть! – Коля достал из-за скамейки гитару. – Рояль в кустах…

– А что это? – Игнач взял гитару, осмотрел…