Анти-Авелин Земская Наталия

– А сестра?

– Анна Сигизмундовна приняла православие и самым решительным образом отказалась от учения Ордена и от брата, что было обязательным условием сохранения своего титула и имущества. Она продолжила свое безбедное существование в Санкт-Петербурге.

– Судя по тому, что происходит в наше время, связь с Орденом это семейство не потеряло.

– Похоже на то. Но что связывает Елизавету Федоровну с Орденом, пока выяснить не удалось. У нее истерика, и все, что она может сказать, так это о своем благоговейном и уважительном отношении к супругу.

– Он тоже здесь?

– Да. Сейчас он, скорее всего, у себя в кабинете на втором этаже. Он спал, когда услышал крики жены. Спустившись вниз, обнаружил труп и приказал вызвать полицию.

– Несмотря на то, что у нас есть подозреваемая, дело будет сложным – у этого убийства непростой мотив, – медленно произнес Петрович, глядя в окно.

– Вот именно – мотив. И – не найденное орудие убийства, – Саламатин продолжил другим тоном: – Иннокентий Петрович, это еще не все. Габриэль Каре был в оперативной разработке подразделения, возглавляемого моим близким товарищем. Это же подразделение в 2008 году следило за передвижением по стране еще двух монахов иезуитов: Виктора Бетанкура и Отто Мессмера. Последний был настоятелем российского Общества Иезуитов, выходцем из католической немецкой семьи, уроженцев Караганды. В конце октября 2008 года Виктор Бетанкур и Отто Мессмер так же посетили один из подмосковных монастырей и, незаметно для наших служб, покинули его. Их тела были обнаружены на квартире по улице Петровка в Москве.

– Преступление было раскрыто?

– По официальной версии убийство было совершено на бытовой почве, гомосексуалистом. Его взяли на следующий день в баре.

– Вы в эту версию не верите.

– Я не верю в мотив. Нас интересовал Виктор Бетанкур, родом из Эквадора, – он учился в московском институте теологии, до этого учился в Риме, тоже был на подозрении у тамошних служб безопасности. Бетанкур и Мессмер тщательно спланировали свои действия, предприняли все необходимые меры предосторожности. Для чего? Для встречи с российским гомосексуалистом?

– Да, не клеится. А что российский гомосексуалист?

– Дал признательные показания. Конечно, в этом деле возможна случайность, но если говорить о спланированном преступлении, то задумано оно было идеально. Зная о нетерпимом отношении к людям нетрадиционной ориентации в России, можно было рассчитывать на брезгливую и поверхностную реакцию на это дело. Так оно и случилось. К счастью для нас, журналисты не пронюхали, что в случившемся был интерес служб безопасности. Про исчезновение в монастыре тоже известно только очень ограниченному кругу лиц.

– Так как им удалось исчезнуть из вашего поля зрения?

– Мы знали о том, что они должны были уехать в другой город на машине, в связи с чем наблюдение с принадлежащей Ордену квартиры, расположенной на Петровке, было снято, а установлено – за их автомобилем. Вместо этого они доехали до монастыря, а дальше вы знаете… Мы общались со служителями монастыря, они оказывали нам всяческую помощь в поиске тайного хода из него. Только через неделю тщательных поисков мы наконец-то нашли подземный лаз под его стенами. Все дело в том, что в эпоху воинственного атеизма горели не только иконы, но так же архивы с чертежами и описаниями строений. Репрессии. Расстрелы. В общем, информация была утеряна. Теперь этот лаз нанесен на план монастыря, за ним тщательно ухаживают и демонстрируют посетителям. Когда Орден Иезуитов находился под защитой российских императоров, его члены не забывали, сколь могущественны их враги, и тщательно собирали информацию, которая могла бы спасти им жизнь в случае преследования и покушения, в том числе – информацию о тайных ходах российских монастырей, и наверняка не только монастырей.

– Которую, спустя столетия, им удалось сохранить. Отсюда вы сделали вывод, что история в Свято-Даниловом монастыре повторилась.

– Они не должны были возвращаться на квартиру. Что-то нарушило их планы. Но что? – Саламатин резко встал со стула и, стремительно шагнув к дивану, сел напротив Петровича. – Они были убиты тем же способом, что и Габриэль Каре – маленьким топориком. Орудие убийства найдено не было.

Повисла пауза. Саламатин, пристально глядя в глаза Петровичу, продолжил:

– Я здесь не только по долгу службы, но и по долгу дружбы. То, что произошло в работе моего друга, можно назвать одним словом – провал. Он настоящий профессионал.

Было бы высшей несправедливостью перечеркнуть его репутацию из-за этого дела. Никто на его месте не смог бы предугадать случившееся. Я должен помочь ему. Для этого нужно понять, что происходит, докопаться до истины. Мне нужно распутать это чертово дело.

– Мне тоже нужно распутать это чертово дело…

Они сидели напротив друг друга, глядя в глаза и улавливая суть сидящего напротив, как это умеют делать только мужчины-воины или мужчины-охотники, имеющие многовековую генетическую память о том, с кем можно идти плечом к плечу в бой, кто наверняка не струсит, прикрыв тебя от кинжала врага или когтей свирепого зверя.

Дальше слов было не надо. Они встали и направились к выходу.

В дверях Саламатин остановился:

– Вам необходимо будет произвести задержание Бжозовской и сопроводить ее до места временного содержания. Я попросил приехать сюда своего хорошего знакомого, он отличный психотерапевт, работает в институте имени Сербского, поможет привести Бжозовскую в чувства. Там, за дверями, наверняка уже полчище журналистов, им не надо видеть ее состояние, иначе потом потратите кучу времени на объяснения с общественностью.

– Спасибо. Действительно, не хотелось бы терять время из-за нервных срывов подозреваемых и свидетелей, – согласился Петрович.

– Чем вы сейчас собираетесь заняться?

– Опросить по делу мужа хозяйки особняка.

– Да, конечно. Здесь, справа от двери, есть черная лестница на второй этаж. Как выйдете из служебных помещений, первая дверь по коридору – это кабинет хозяина. Увидимся.

Узкая железная лестница привела Петровича в коридор второго этажа. Пройдя служебные помещения, он оказался в просторном холле, устланном мягкими коврами. Дверь кабинета хозяина особняка была приоткрыта, и из нее доносился звук работающего телевизора.

Петровичу показалось странным такое времяпрепровождение на фоне всех событий. Мягко ступая по ковру, он подошел к приоткрытой двери и заглянул внутрь.

В большом кресле с высокой спинкой сидел седовласый мужчина в красном шелковом халате, надетом поверх черных брюк и белой рубашки. Облокотив голову на руку с зажатым пультом, мужчина улыбался происходящему на экране телевизора. Это еще больше покоробило Петровича.

– Извините! – предупредительно окликнул его Петрович.

Мужчина быстро выключил телевизор, нажав на кнопку пульта, и встал навстречу Петровичу.

– Ландрин Иннокентий Петрович, майор полиции, – начал Петрович и осекся, вглядываясь в знакомые черты лица. – Я вас знаю?

– Мы не знакомы, но встречались у ворот этого дома.

Перед ним стоял импозантный пожилой мужчина, из распахнутого белого ворота его рубашки виднелся легкий узел красного шелкового платка, в тон шелкового халата с золотыми кистями на поясе. Но дело было даже не в дорогой и элегантной одежде, а в самой природе, которая сейчас наполняла этого человека. Она была иная, не такая, как вчера. Обычно так сильно изменить себя под силу человеку, поменявшему свой образ жизни, привычки, окружение и даже страну, и то – лет через пять, не меньше.

– Вы сильно изменились с вчерашнего дня, – отметил Петрович.

– Одет иначе?

– Это не главное. Вы стали другим человеком.

– А я в вас не ошибся.

– В чем именно?

– В вашем восприятии мира. Вы относитесь к категории людей, которые видят то, что многим не дано разглядеть никогда. Позвольте, я наконец-то представлюсь. Боголюбов Эдуард Константинович, – улыбаясь, протянул он руку.

Петрович ответил на рукопожатие.

– Вы разве не Бжозовский?

– Нет, что вы, к знаменитому роду принадлежит только моя Лизонька. А я так… Скромный коллекционер антиквариата. А впрочем, давайте все по порядку, – Боголюбов жестом пригласил к большому письменному столу, украшенному по бокам медными вензелями.

Расположившись в мягких кожаных креслах вокруг стола, мужчины продолжили:

– Быть может, я напрасно взял инициативу в свои руки? – почтительно осведомился Боголюбов. – У вас, должно быть, есть ко мне специальные вопросы?

– Вы не напрасно взяли на себя инициативу. Я действительно хотел бы узнать все о вашей жене, о ее связях с Орденом Иезуитов, и обо всем, что может пролить свет на это убийство. А специальные вопросы я задам потом.

– Вероятно, в курс дела вас посвятил Саламатин? Блестящий молодой человек. Когда такие эрудиты работают на государство, можно с уверенностью сказать, что у этой страны будет великое будущее.

Боголюбов помолчал, и со вздохом начал свой рассказ:

– Я потомок первой волны эмигрантов, родился в Париже. Мои предки, будучи людьми неродовитыми, но зажиточными, благополучно бежали от революционного террора из Одессы, – сначала в Стамбул, а затем в Париж. Дед – искусствовед и антиквар, его супруга – преподаватель по живописи. В эмиграции мои предки сблизились со многими представителями знатных фамилий, которым требовались познания моего деда при продаже тех ценностей, которые они привезли с собой из России. Он охотно консультировал бывшую российскую элиту, избавляя их от возможных ухищрений местных антикваров. Не за бесплатно, конечно. Так он очень быстро сколотил приличный капитал, и имел возможность на достойном уровне общаться с бывшими князьями, графами и баронами, в том числе – и с семейством Бжозовских. Мой отец и я пошли по стопам деда. Я получил хорошее образование, стал крупным специалистом в области истории искусства. К тому времени у нас уже был собственный антикварный магазин, один из лучших в Париже. Многие клиенты отца стали друзьями семьи. Жизнь на чужбине сплочает людей одной национальности. Бжозовские были к нам ближе всех. Они оказались удачливее прочих в плане сбережения своих фамильных драгоценностей, которые еще до революции разместили в хранилищах европейских банков, что позволило им безбедно существовать в эмиграции. После смерти отца я занял его место, и еще больше сблизился с главой семейства Бжозовских. Однажды отец Лизоньки пригласил меня на серьезный разговор в свою загородную резиденцию под Парижем. Я решил, что, как обычно, мне будет предложено провести оценку очередного ювелирного изделия, и взял необходимый для этого инструментарий. Но речь пошла о самой главной драгоценности Бжозовского – о его дочери. Ее отец заметил, что Лизонька не сводит с меня глаз, и что, невзирая на разницу в двадцать лет, он будет рад, если его дочь составит блестящую партию со мной. Однако я был обескуражен. Разница в возрасте меня смущала, и я взял время на раздумье. Но отец Лизы был настойчив, он приехал ко мне в тот же вечер на парижскую квартиру, и мы проговорили с ним всю ночь. Ближе к утру, выслушав все его доводы, я дал свое согласие на брак с Елизаветой Федоровной Бжозовской, – Боголюбов замолчал.

– А что было дальше? – прервал молчание Петрович.

– А дальше, – очнувшись, продолжил Боголюбов, – дальше были безоблачные и счастливые дни совместного брака. Бог не дал нам детей, но наша гармония от этого не нарушилась. Лиза очень хотела вернуться в Россию. Ее воспитывали как русскую барышню, и она грезила этой страной. Открылись границы, и я реализовал ее мечту. Так мы оказались здесь.

– А как же дело в Париже?

– Франция – цивилизованная страна. Там можно оставить свои дела на профессиональных управляющих без опасения, что ты потеряешь абсолютно все. К тому же, не реже, чем раз в полгода, я приезжаю в Париж и контролирую бизнес.

– А ваша супруга?

– Вы не поверите, но она затворница. Она прекрасно поет, музицирует, но при этом не стремится к какой-либо деятельности вне дома. Сказывается русская генетика, вероятно. Привычка к домострою.

– Если честно, не верю. Как может не тянуть в страну, в которой ты родился и вырос?

– Я сейчас все объясню. Папенька Лизы был крайне старомодным человеком. Он дал дочери домашнее образование, строго следил за кругом ее общения, который был весьма мал, и состоял только из немногочисленных родственников. Лиза практически не выходила за забор загородной резиденции. Бывали редкие выезды в театры, и то – чаще на гастрольные спектакли русских трупп.

– Ей что-то угрожало?

– Мне ничего не было известно об этом, но теперь я думаю – возможно.

– То есть, вы хотите сказать, что ни Елизавета Федоровна, ни ее отец ничего не говорили вам о существующих у них проблемах угрозы со стороны кого-либо?

– Ничего.

– Они не говорили вам о своих связях с Орденом Иезуитов?

– О связях не говорили, а об истории происхождения рода глава семейства рассказывал. Но здесь я вас разочарую. Во время экскурсов в историю семейства, подчеркивалось, что произошедший разрыв с католическим прошлым стал отправной точкой, сформировавшей уклад семьи. И возвращение на историческую родину Лизоньки было наиважнейшей целью.

– С чем, по вашему мнению, связано такое щепетильное отношение к религиозным вопросам?

– Православная религия стала гарантом существования этой семьи, отношение к ней почти мистическое. Вам стало бы все более понятно, если бы вы хоть немного пообщались с членами этой семьи.

– Мне это еще предстоит, – ответил Петрович.

Повисла пауза. Петрович понимал, что Боголюбов многое не договаривает. К вопросам, которые он задавал, хозяин особняка был готов. Надо было найти вопрос, который выбил бы его из колеи, заставил бы нервничать, и тогда разговор пошел бы в нужном направлении, но зацепок пока не было.

– Иннокентий Петрович, мне нужна ваша помощь, – Боголюбов, облокотившись на письменный стол, заискивающе посмотрел в глаза Петровичу, превратившись из светского льва в бедного родственника. – Лизонька… ведь ее посадят?

– Задержат, так как она пыталась скрыться.

– Облегчите ее участь, – Боголюбов выдвинул ящик стола и достал увесистую пачку пятитысячных купюр. – Помогите ей, ведь она в свои сорок лет еще, в сущности, ребенок…

– На это дело будет назначен следователь, – начал Петрович, – все будет зависеть от него, я только…

– Знаю, знаю. Я не прошу ничего сверхъестественного, только улучшить ее содержание. Ведь это зависит от сотрудников полиции, а не от следствия. Вы ведь мой единственный «старый знакомый» из всех этих людей, которыми наполнен этот дом, – Боголюбов продолжал выкладывать на стол пачки пятитысячных купюр. – Ради Бога, не откажите. Мне ведь, кроме вас, не к кому обратиться. Я состоятельный человек, вопрос денег для меня не имеет никакого значения, когда речь идет о моей жене.

Петрович испытывал неприязнь к хамелеонистому Боголюбову, но вид денежных купюр…

– Я схожу пока за хорошим коньячком, – Боголюбов поднялся и вышел за дверь, ведущую, по всей вероятности, в соседнюю комнату. Предоставив, таким образом, Петровичу самостоятельно решать, что же ему дальше делать с этими деньгами.

Когда Боголюбов вернулся, Петрович стоял около выхода в коридор:

– Эдуард Константинович, вам необходимо будет явиться сегодня в управление, для дачи показаний по делу.

– Я уже давал показания следователю ФСБ.

– Я в курсе, и видел эти протоколы. Вам необходимо понять, что показания, по ходу следственных действий, придется давать неоднократно.

– Понимаю, понимаю. А как же коньячок?

– Не употребляю, спасибо. До встречи.

Спустившись на первый этаж, Петрович нашел Саламатина.

– Ну, как вам Боголюбов? – спросил Саламатин.

– Скользкий. Много не договаривает. Следователю придется попотеть с этим типом. Но на убийцу он действительно не похож, скорее, на мошенника.

– Мне тоже так показалось. Иннокентий Петрович, завтра утром я обязательно приму участие в совещании оперативного штаба, а сейчас мне надо уехать. Перед отъездом я хотел бы обратить ваше внимание еще на двух персонажей, живущих в этом особняке: Гульнара Шарипова, или тетя Груня – помощница по хозяйству Бжозовской, и Борис Ким – управляющий усадьбой. Эти люди находились в услужении у Бжозовских с самого своего рождения, их родители тоже были прислугой в этой семье. Я полагаю, они многое могут поведать о членах этого семейства. Ваши сотрудники уже опрашивают их.

– Спасибо. Побеседую с ними лично.

– И еще. Как мы и предполагали, журналистами сейчас заполнено все свободное пространство в радиусе ста метров от забора этого дома. Будьте аккуратней.

– И за это предупреждение большое спасибо, – усмехнулся Петрович. – До встречи.

Они пожали друг другу роки и разошлись.

– Семенов! – окликнул Петрович своего помощника. – Докладывай.

– Криминалисты зафиксировали следы преступления. Все предполагаемые свидетели опрошены и вызваны в управление на допрос, осмотр дома и сада продолжается, но орудие убийства по-прежнему не найдено.

Они вошли в залу. Труп уже вынесли. Криминалисты упаковывали в чемоданчики и ранцы свой инвентарь. В углу залы, на золоченом стульчике, скучал Сомов. Завидев Петровича, он соскочил со стульчика и устремился навстречу.

– На дело назначен следователь, – добродушно сообщил Сомов Петровичу, – Егерев Игорь Семенович, старший следователь по особо важным делам – лучший в области.

Петрович уже сталкивался по работе с Егеревым. Похожий на бладхаунда, с обвисшими щеками и мудрыми глазами, он внимательно слушал доклады оперативников, а потом задавал короткие и точные вопросы, после которых казалось, что он лично присутствовал на месте преступления и своими глазами видел все недочеты в работе опергрупп. Его побаивались, но уважали.

– Хорошая новость, – кивнул Петрович и, заметив пятна кофе на мятом пиджаке Сомова, спросил: – Вы где кофе раздобыли, Николай Николаевич?

– На кухне есть кофе-машина, – оторопело ответил он.

– Семенов, принеси большую кружку кофе с сахаром.

– Будет сделано, – Семенов удалился в направлении кухни.

– Вы как узнали, Иннокентий Петрович, что я пил кофе? – искренне удивляясь, спросил Сомов.

– Интуиция, – пожал плечами Петрович. – Где сейчас тетя Груня и Борис Ким, знаете?

– Знаю. Пойдемте, покажу. После досмотра помещений прислуге разрешили вернуться в служебную часть дома.

В уже узнаваемом кабинете управляющего чернявая кривоногая женщина неопределенного возраста, с редкими усиками над верхней губой, сидя на диване, что-то вполголоса наговаривала сухенькому мужчине с монголоидными чертами лица, сидящему рядом. Без сомнения, это были тетя Груня и Борис Ким.

– Ой, Боря, – нарочито громко произнесла тетя Груня, завидев Петровича, – никогда за один день не видела столько красивых мужчин.

Борис Ким подскочил с дивана и, припадая на одну ногу, заискивающе протянул левую руку для приветствия, его правая рука безжизненно висела вдоль туловища.

– Ландрин, зам по оперативной работе, – наигранно грубо представился Петрович.

– Ой, матушка! Ой, кормилица! Что же ты наделала? На кого же ты нас, сердешная, оставишь? – фальшиво запричитала тетя Груня, закрыв лицо ладонями.

– Мне надо поговорить с каждым из вас в отдельности, – с раздражением попросил Петрович.

– Прекрати! – цыкнул на тетю Груню Борис Ким и вышел из кабинета.

Тетя Груня, отняв ладони от лица, зашмыгала носом в цветастую тряпочку.

– Что вы можете рассказать о произошедшем ранним утром убийстве?

– Меня разбудил стук в дверь и крики.

– В котором часу это было?

– Около пяти утра. Было еще темно.

– Так. Продолжайте.

– Я накинула халат и выбежала в коридор. Там, около двери в холл, толпилась прислуга. Я приказала дать мне пройти и увидела хозяйку с хозяином и Назиру.

– Назиру?

– Да, горничную, которая убирается в холле первого этажа.

– А остальная прислуга где была в это время?

– В коридоре служебных помещений.

– Почему они не вышли в холл?

– Им запрещено, без особых распоряжений. За каждым работником в этом доме закреплены помещения, в которых он может находиться. Это сделано для того, чтобы не крали. Если работник переступает границы своей территории, то его увольняют.

– А вы можете передвигаться по всему дому?

– Конечно, я и Борис.

– Во что был одет хозяин дома?

Этот вопрос явно застал тетю Груню врасплох. Она тщетно искала ответ на него у себя под ногами.

– Красный шелковый халат поверх черных брюк и белой рубашки, – помог Петрович тете Груне.

– Да, – согласилась она.

– И красный шейный платок под воротом рубашки.

– Да, – согласилась и с этим тетя Груня.

– Он что, в этом спит?

– Почему?

– Как такая тщательно подобранная одежда могла оказаться на человеке, выбежавшем в пять утра на крики о помощи?

– Наш хозяин всегда элегантно одет.

– Допустим.

– Во что была одета хозяйка?

– Как обычно, в брюки и свитер.

– Она всегда так ходит по дому?

– Нет, она так одевается, когда работает в саду.

– В темноте?

– Ну, или гуляет по саду.

– В пять утра?

– У богатых свои причуды.

– Пусть будет так. Где в это время был Борис Ким?

– В зале, возле трупа. Он первый прибежал на крики хозяйки. Одет он был в форму, принятую для прислуги в этом доме, и Назира – тоже.

– Спасибо, что избавили от лишних вопросов. Что было дальше?

– Очень быстро приехала полиция. Следом за ними вошли люди в штатском. Потом еще. Все было, как в кошмарном сне. По дому ходили посторонние, что-то искали.

– Как себя вела хозяйка?

– Она успокаивала Назиру, держала ее за руку. Потом я отвлеклась, какой-то господин задавал мне вопросы. Было уже светло, когда я посмотрела через стеклянные двери в сад. По дорожке сада бежала хозяйка, за ней двое мужчин, один схватил ее за руку, она вырвалась и упала, ее подняли, – тетя Груня затеребила в руках цветастую тряпочку.

– В котором часу начинается рабочий день у прислуги?

– В пять тридцать подъем, до шести все выходят на свои рабочие участки.

– Вы встаете вместе со всеми?

– Обязательно, я руковожу работой персонала.

– Почему в это утро Назира оказалась в холле раньше времени?

– Она нуждалась в деньгах, у нее была подработка на кухне, для этого ей необходимо было заранее сделать свою основную работу.

– Иннокентий Петрович, можно вас? – в дверном проеме стоял лысоватый мужчина в очках и белом халате.

Петрович отозвался на просьбу, понимая, что этот человек – тот самый специалист из института имени Сербского.

– Лунин, психотерапевт, вас предупреждали, – представился он.

– Да.

– Я сделал свою работу, вы можете перемещать пациентку, куда вам необходимо. У меня будет только одна рекомендация: не задавать ей вопросы в привычной для нее обстановке. Иначе она может скатиться в прежнее эмоциональное состояние.

Когда Петрович вошел в комнату, которая занимала Бжозовская, двоих в штатском там уже не было. Вместо них в помещении находились двое его подчиненных. На кровати сидела серенькая, невзрачная женщина.

– Елизавета Федоровна? Вас сейчас сопроводят в управление для первого допроса, там же будет принято решение о необходимости вашего дальнейшего задержания.

Петрович на автомате перечислял все необходимые в таких случаях формальности, с удивлением разглядывая сидевшую перед ним хозяйку особняка. Он кем угодно мог представить себе эту женщину, но женой пусть не молодого, но импозантного Боголюбова он ее представить никак не мог. Серые блеклые глаза, бледная бесцветная кожа, выкрашенное в белый цвет каре из реденьких волос – даже серая мышь смертельно оскорбилась бы, если бы узнала, что ее сравнивают с этой дамой. И ко всему прочему, на лице Бжозовской читалась чванливая надменность, которая часто присутствует в женщинах не бедных и не умных.

Низкорослая и коротконогая Елизавета Федоровна молча подчинилась всем указаниям оперативников и, когда увозившая ее машина скрылась за воротами, Петрович дал Семенову последние распоряжения:

– Значит, так, остаешься здесь «за главного». Приусадебную территорию прочесать несколько раз, орудие убийства, судя по всему, где-то в саду. Как только найдете его, доложите немедленно. Встречаемся в управлении.

Машину предусмотрительный Семенов подогнал к черному входу особняка, скрытому от назойливых журналистов вспомогательными пристройками.

Петрович остановился на уличных ступенях, втянул в себя сырой мартовский воздух, наполненный оголтелым воробьиным щебетом, и сразу же почувствовал, как жизнь наваливается на него своим тяжелым телом и подчиняет его мысли своим желаниям. Он улыбнулся, сам не зная чему, взглянул на свое отражение в луже около ступеней и, довольный собой, направился к машине.

Комендант общежития встретил Петровича неприветливым взглядом, но промолчал.

Поднимаясь к себе на этаж, Петрович думал только о том, как схватит за шкирку бродячего пса и выкинет его туда, откуда он взялся в его доме. Нервно провернув ключ в замке, он с грохотом распахнул дверь и здесь же получил в грудь толчок от Бонькиных лап. Псу хватило роста, чтобы дотянуться до подбородка Петровича и лизнуть его несколько раз.

– Ты что творишь? – злобно спросил Петрович.

Бонька со всех лап помчался на кухню. Вернулся. Гавкнул, приглашая Петровича идти за собой, и снова умчался.

На кухне пес подбежал к миске и передней лапой ударил по ее краю. В миске было пусто.

– Я забыл налить тебе воды… прости, дружище, – почувствовав свою вину, Петрович смягчился.

Бонька пил жадно, не забывая при этом вилять хвостом. Напившись, подскочил к Петровичу и уткнулся ему в ладонь мокрой мордой.

– Я и пожрать-то тебе ничего не купил. Какой из меня хозяин? – Но Бонька с ним не согласился, еще сильнее прижавшись к руке.

Вытряхнув из холодильника все, что, по мнению Петровича, можно было скормить собаке, он сел на табурет и стал наблюдать, как его обед и ужин исчезает в собачьей пасти.

– Ладно, поедем в управление через магазин, а там разберемся, что с тобой делать.

Около управления Петрович замешкался. У Боньки не было ни ошейника, ни намордника, ни поводка. А то как он бросится на кого-нибудь из задержанных? Свои-то поймут, а эти жалобу напишут.

– Рядом! – вспомнил Петрович когда-то слышанную команду. К удивлению, Бонька правильно обошел его по часовой стрелке и сел с левой стороны. – Молодец! Вперед, и не на шаг от меня.

В управлении было суетно.

– Это вещдок, – коротко объяснил Петрович прилипшему к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Боньку, дежурному.

В подразделении Петровича вовсю кипела бумажная работа. Вернувшийся с места преступления Семенов подскочил для доклада, но, увидев Боньку, переключился на него:

– Кто это? – Семенов присел на корточки и стал гладить пса по холке.

– Зверь домашний, беспородный, – попытался отшутиться Петрович. – Подобрал его на свою голову… сам не знаю – зачем.

– Вижу, а звать-то его как?

– Бонифаций, – для солидности приврал Петрович.

– Бонифаций, дай лапу! – Пес сунул переднюю лапу в ладонь Семенова.

После этого началось настоящее представление по командам Семенова. Бонька вставал, ложился, падал набок и умирал, приносил названные предметы и возвращал их на место, и делал он все это с задором и удовольствием.

– Как это у тебя все получается, Семенов? – удивлялся Петрович.

– Это не у меня, эту у него «все получается», – весело отвечал Семенов, заставляя Боньку проползать под стульями. – Классная дрессура, с детства мечтал воспитать такую собаку, но терпения не хватало. Я же заядлый собачник.

В дверях толпились зрители из соседних отделов.

– Может, заберешь его к себе? – так, чтобы никто не услышал, неуверенно поинтересовался Петрович.

– Не могу, Иннокентий Петрович. Жена недавно родила, и жилплощадь маленькая. А вы зря от Бонифация отказываетесь, такие собаки на дороге не валяются. Вы не смотрите на то, что он беспородный. Дворняги – самые умные.

– Этот умный пес всю общагу сегодня днем на уши поставил, – пожаловался Петрович, скрыв от Семенова, что оставил Бонифация без капли воды.

– Так это потому, что он был первый день один, в незнакомом месте. Ну, сами подумайте, откуда ему было знать, что вы снова вернетесь? Ведь кто-то его уже однажды бросил и не вернулся. Видно же, что у собаки был владелец. А потом, посмотрите Бонифацию в глаза, он вас в хозяева выбрал.

Петрович посмотрел на пса, тот приветливо махнул хвостом.

– Ты как это определил?

– Очень просто, – продолжил Семенов. – Я когда ему команды давал, он всегда на вас оборачивался, а это значит, что он спрашивал у своего хозяина, можно ему выполнять чужие команды или нет. Вы в любой момент могли бы прервать это действо, и – только вы.