Мы и Россия Харичев Игорь

Дары Данайцев

Игорь Харичев продолжает социально-психологическую экспертизу нашей реальности. Я продолжаю эту экспертизу комментировать. Параметры те же. Хотя интонация меняется.

Интонация предыдущей книги самим заглавием намекала на игру: «Будущее в подарок». Будущее вызывало авгурову улыбку, а уж подарок точно зашкаливал к Лаокоону, боявшемуся данайцев с их коварными дарами. Однако содержание книги было сугубо серьёзно: демократическая перестройка России, с технологическими уточнениями: что делать с районами, жители которых перестраиваться не захотят. Какая уж там игра…

Новая книга Игоря Харичева, напротив, озаглавлена сугубо серьёзно: «Мы и Россия» – с подзаголовком, отваживающим читателя от всякой игры: «Размышления о нас и нашей стране».

Настроившись на соответствующий лад, я раскрываю первую повесть – «Виват, Россия!» и с первых строк натыкаюсь… на незабвенного майора Пронина, анекдотический образ которого вселён автором во внука, тоже Пронина и тоже майора.

Вот уж действительно персонаж, народом обласканный до анекдота. Причём вполне непредсказуемо. Кто знал и кто запомнил бы литератора Льва Сергеевича Шаповалова, если бы под укороченной для детектива фамилией «Лев Овалов» он не пустил бы в свет своего героя, который был вполне предсказуемым персонажем для брошюрки 1941 года, напечатанной в серии «Библиотека красноармейца», а шагнул же в народное сознание – то ли как герой всамделишный, то ли как герой шуточный.

И ладно бы Харичев просто использовал легендарное имя, так ещё и обыграл, усугубив шуточность: когда успешному майору-внуку генерал прочит чин полковника, – тот отвечает: не надо, тогда-де придётся растить ещё и правнука – но тоже непременно майора…

Это уже сквозной приём книги «Мы и Россия»: отыгрыш общеизвестного персонажа.

Мало вам Пронина? – принимайте Чапая. «Где должен быть командир? – Впереди, на лихой машине!»

Заметный прогресс со времён братьев Васильевых: картофелину заменяет бутерброд с икрой, командир красуется не на лихом коне, а на лихой машине…

Легендарный герой, перевоплотившийся из комдива в майора и перескочивший на лихой машине из 1919 года в 1941-й, сопровождает нынешнего читателя в наш 2013-й, погружая нас в мифологически-анекдотическое пространство.

Тост майора: «За нашу победу!» – не пробуждает ли в нашем читателе кинозрителя послевоенных лет с незабываемым «Подвигом разведчика» в заднем уме?

А ответ майора Пронина О-очень большому начальнику: «Я просто больше, чем я есть… Потому что это Россия. Здесь всё больше, чем оно есть», – не пробуждает ли читателя стихов, помнящего, как великую строку Евтушенко переколпачивали опять же в тост: стакан в России больше, чем стакан? Опять дух пародии витает над размышлением.

Властитель умов телезрителей, призывающий их: «Пусть говорят!» и переименованный в Андрея Махалова, – разве не подкрепляет эту пародийность?

Но вот в этом пародийном пространстве вы напарываетесь на формулу, вышибающую вас из этого весёлого настроя.

В центре сюжета оказывается академик, который долгие годы искал и наконец нашёл… формулу спасения России.

Тут, оторвав взор от любимой широкой страны и устремившись душой в любимую же вертикаль (от барина, который всегда во всём виноват до царя, который всё решит, а если не решит, то тоже будет во всём виноват), – этого академика герой Харичева должен немедленно доставить к Президенту вместе с формулой спасения России… Президент ждёт…

Подождите, дайте дух перевести… Чего ждёт? Формулу. И что тогда? Формула спасёт страну!? Да что же это за страна такая, которая ждёт спасения от формулы!

– Страна Россия, – отвечает майор Пронин. И готовится доставить академика куда следует… То есть на самый верх.

Тут ему пытаются помешать враги (сбоку, впрочем, не понять, с какого) – враги, не желающие спасения России. Сюжет!

Я переспрашиваю: а что, стране только и требуется – найти формулу? Не брезжит ли пародийность в самой постановке такой задачи? Вы вслушайтесь: формула спасения России… Это что: шутка, анекдот, розыгрыш?

Так нет же: реальность.

Разве не упираются в этот сакраментальный вопрос со всех сторон нынешние идеологи, ищущие спасительную идею, которая разом высветлит мозги миллионам сограждан? «Общечеловеческая идея», «Русская идея»… Вот бы слово найти!

А может, это вообще тысячелетняя грёза россиян: зацепиться бы за какое-нибудь слово, чтобы остановить разброд и шатания! Зацепились же пращуры за «самодержавие», подпирали формулу «православием» да «народностью»! Пока не шатнулась история в очередную крайность. И опять нашлась формула: «коммунизм». С детализацией в стадиях: «от каждого по… каждому по…». И не формулами ли спасали советские вожди дело, доводя их до лозунгов? «Электрификация». «Индустриализация», «Коллективизация». Если не «всего мира», то «по всему фронту». И с неизменным «коммунизмом» на все времена.

Но вот коммунизм отменился. И по всему фронту – чесотка переименований. Всё та же мания. Города, переименованные Советской властью, – обратно в досоветские. Неистребимая вера в магию слова, которое переменит реальность. Ступор на спасении через формулу.

Это уже не весёлое пародирование в стиле «командир на лихой машине». Игорь Харичев упирается в проблему, действительно осаживающую нас в реальность. Ищем петушиное слово… волшебную идею… формулу спасения.

Но и это ещё не финал нынешнего нашего самопознания. Дело в том, что враги, похищающие академика с его формулой, – никакие не враги, а… те же самые надёжные наши спецслужбы, только разных подразделений.

Знают ли они друг о друге? Вряд ли. Но хоть кто-нибудь в их руководстве знает об этой дублированной технике похищений? А бог его знает. Может, и президент не знает, а те и эти особые отделы докладывают ему. Прибалтийский след… Лондонский след… А он решает: тянуть ли нефтепровод через Прибалтику или в обход…

Но дело-то даже не в этом. Не в том, какой «след». Дело в том, что с самого верха тайные службы параллельно и одновременно шуруют в России с разных направлений.

И это не разваливает страну?

А может, это как раз и спасает её? Вопрос настолько выпадает из обычной логики, что кажется абсурдным. Но ведь именно спасительные формулы искали правители, стремившиеся удержать страну от распада, в котором участвовали. Колчак верил в свою формулу, Ленин – в свою. Насчёт Ленина у Харичева сказано, что его идеи – полная чепуха. То есть, вряд ли Ильич видел реальность за своими химерами. Я думаю, что именно это он и видел: накренившуюся реальность. А хватался за «пролетариат», за «коммунизм» и прочие бродячие призраки того времени, потому что не за что было больше ухватиться. Чтобы перевернуть Россию туда, куда она уже накренилась.

Но это всё – в ситуации Гражданской войны и вообще военного времени. А в ситуации мирной «передышки»? Партия вроде бы одна, но фракции раздирают её смертельно. Гулаг эти фракции стережёт и дробит, но и фракции караулят друг дружку, и каждая имеет формулу спасения. А в целом создаётся облик страны, которая без конца спасается, громя по очереди приверженцев этих формул и ссылаясь на волю народа, народ же мечтает о единстве, а проваливается в междоусобия.

«Монолитная Россия» неотразимым пугалом маячит у Харичева в сегодняшней экспертизе тысячелетнего чресполосья.

Президент, понимающий, что мы живём в «новом информационно-коммуникационном мире», выслушивает советников и советчиков.

Один поясняет:

– Народ – носитель суверенитета и источник власти. Власть всегда от народа. Поэтому, когда народ ругает власть, он ругает самого себя. Таким образом, не надо бояться народной ругани.

Другой напирает:

– Они сладострастно описывают якобы мерзостную природу русского человека, мечтающего лишь о том, чтобы напакостить соседу, и способного хорошо работать только из-под палки в тисках тоталитарного режима. Это возмутительно!

Участники этого диспута думают об одном и том же: найти спасение от распада страны, то есть научиться терпеть народную ругань, не доводя дело до тисков и до палки, но на всякий случай укреплять и стены, чтобы они, гнилые, не разваливались, когда ткнёшь.

В эпоху рынка и гласности стена называется: банкет.

Игорь Харичев посвящает этой теме самую большую свою повесть, а поскольку тени и дары данайцев продолжают маячить в его экспертизах, то подзаголовок к «Банкету» звучит так: «Пособие для начинающего патриция». То есть для нынешнего прохиндея, который хочет в этот патрицианский заповедник любой ценой проникнуть.

Для этого надо знать правила проникновения или, лучше сказать, условия пребывания участников банкета – как постоянно пребывающих, так и на время прибывающих.

Что же они там делают?

Во-первых, едят. Бесконечно. И пьют, понятное дело. Во-вторых, у них всегда праздничное настроение. У всех, обязательно! В-третьих, они убеждены, что недоступны, то есть, что общаются только с равными себе. Никаких чужих ни в один зал этого многозального банкета охрана не пропустит.

Прокомментировать?

То, что они без конца жуют и булькают – с тостами и без, но с непременным смакованием сверхмодных винных марок и неслыханных заморских рецептов, на мой вкус, несколько перегружает у Харичева повествовательную ткань: во всяком случае, я как читатель с трудом перевариваю такое количество съестного в чужих животах. Однако отдаю должное экзистенциальным истокам подобного чревоугодия: сколько же надо было голодать народу, кладя зубья на полку при каждом природном и социальном бедствии (каковыми полна российская история), – чтобы без конца заедать эту историческую жуть! Праздник обжирания как гиперкопенсация голодухи.

«Праздник жизни, который нескончаем». «Жизнь, кажущаяся ярким праздником». Праздник – как мечтаемый образ жизни… Чьей жизни, я спрашиваю, – этих вот избранных? А что, в народе, в огромной глубинной массе его – не живёт разве неизбывная жажда праздника, которым прерывается тягучая лямка повседневности? И разве не становится в русской жизни любой праздник – освобождением от этой проклятой лямки – уходом в гульбу без края?

Так что завсегдатаи банкета зря думают, будто они на Руси – что-то особое. Хотя и общаются – только с избранными и только как избранные. Сквозь лёгкий налёт пародийности харичевского описания (габитус) чувствуются тысячелетние хроническое болезни русской души (диагноз), которые, может, и не болезни уже, а склад органики (спасительный рецепт).

Они ведь, банкетчики, не только едят и пьют. Они работают.

Как?

«Каждый беспрерывно что-то пишет, согласовывает, прорабатывает, решает».

Что решает, с кем решает? С какими-то ловкими поставщиками, не обеспечившими доставку каких-то дефицитных приборов… Но доставщики не сами же делают эти приборы! Всё делается руками (и умами) тысяч работников, за которыми стоят миллионы работяг, добывающих для этого металл и энергетику, а их надо ещё и кормить, и не в банкетных залах, а в рабочих столовках и на полевых станах, среди земли, то ли вспаханной, то ли брошенной по нашим «праздничным» временам.

Между лямкой повседневности и гульбой от этой повседневности – гигантская тысячелетняя реальность. Между бунтом и диктатурой, диктуемой силами этого же бунта. Между Гулагом и Реабилитансом.

И это – нормальная жизнь? Спасительная формула?

Да, спасительная. В страшные эпохи войн и нашествий. С запада, с востока, с юга. Или от надрыва сил при собственном продвижении. На запад, на юг, на восток. Куда пустят. А в паузах этой героики – праздник чаемого безделья, безумие от того, что не за что гибнуть, не во что верить, нечем занять ум и душу. И судорожное нагромождение стен и запретов, замков и заборов. Потому что иначе – «полный бардак». От пустоты на месте спасительных формул.

Вот такая плата за безопасность на гигантском пространстве, где нет естественных границ, а опасность на каждом шагу диктует повседневный образ жизни (и смерти), где сила – в руках бандитов и правоохранительных органов, договаривающихся между собой, а огромная «серая» масса людей думает, что она и впрямь серая, то есть делает вид, что она так думает, а мыслями она – или на банкете, или…

Или так:

«Изощренное испытание – жизнь в России, потому что страна вроде бы цивилизованная, а всё время находится что-то, что отравляет существование, подталкивает к подлости. Очень трудно оставаться человеком в таких условиях, но в этом смысл испытания – тебе подлянку, а ты держись, не поддавайся. Короче, Россия – особая территория. Настолько особая, что её состояние впрямую влияет на состояние всей Вселенной».

А как же наша особость в этом вселенском всесмешении? Голос крови?

«Национальность по крови может не совпадать с той национальностью, которая определяется самоощущением человека. Если человек думает по-русски, если ему близка русская культура, если, наконец, он считает себя русским, он русский, несмотря на то, что в нем течет другая кровь. Неважно какая, армянская, еврейская или польская».

Абсолютно согласен с этой самохарактеристикой! Остаётся вопрос о том, что делать.

«Россия – из антивещества… Следует дать свершиться (свершаться? – Л. А.) тому, что неизбежно… Пусть всё идет, как идёт».

Прохиндей идёт – на банкет. Потому что в массе народа живёт мечта: если не сломать все стены, то хотя бы проникнуть за стены. И, значит, перед нами не прохиндей, а человек, проникшийся общим чувством нашей эпохи. Ощущением чаемой народной правды, то бишь немедленной справедливости.

Правдами и неправдами он проникает-таки в запретные залы; в конце концов его засекают, изобличают, выставляют вон и даже собираются наказать.

«– Наказать его надо. За наглость. Примерно наказать. Но потом вернуть. Человек он полезный. Наш человек».

Божественная музыка слышится ему (и мне) в этом дополнении к приговору. Значит, не только в массе «серых» прохиндеев, «подталкиваемых к подлости», живёт мечта попасть на банкет избранных, но и сама элита, вкушающая банкетную праздничность, должна пополнять свои ряды теми из прохиндеев, которые выкажут соответствующие способности.

А они выкажут! Так что стена между властью и народом – если не гнилая, то прозрачная. Иначе всё давно бы взорвалось.

Оно и взрывается, когда вонь от гнили доходит до небес.

А в мирные промежутки, подобные тому, какой мы имеем сейчас? Проблемы исчезают?

Нет, не исчезают. Вот их далеко не полный перечень, по Харичеву:

«Следователь может открыть дело, а может закрыть, оперативники могут подбросить наркотики, оружие, а могут не заметить их. Прокурор может выдвинуть обвинения, а может не выдвинуть. Судья может осудить, а может и оправдать; судебный исполнитель, если захочет, заставит выполнить решение суда, а то возьмёт и посмотрит на всё сквозь пальцы».

Виновники – чиновники. Крапивное семя. Начальники.

«У каждого начальника свой заскок. Один большой теннис обожает, другой – японскую борьбу, третий – пчёл или хоккей. Один девочек любит, другой – мальчиков».

Сплошные взятки и откаты… Ну что с этим делать?

Следователей, прокуроров и судей, безобразничающих на своих постах, снимать, судить и сажать. Чиновников, нарушающих неписанные законы, прижимать и возвращать в разумные рамки. Девочек и мальчиков от их похоти – спасать. А также пчёл, хоккеистов, теннисистов и японских борцов.

Ну, и что же, «коррупция» исчезнет?

Никогда!

Обуздывать, ставить пределы подлостям, давать по рогам зарвавшимся – да!

Искоренить? Нет. Не удастся. Потому что это образ жизни. И коренится он в народе, привыкшем сводить концы в бесконечности, где всё без конца смешивается, разграничивается и вновь смешивается. Могут покалечить, засадить или, по крайней мере, устроить неприятности по службе, а если не хочешь неприятностей, знай правила жизни.

Правила известны. Неписанные:

«Не нарушай, не ругай власть, не воруй слишком много, делись с теми, от кого зависишь».

Зациклились, понимаешь, на «коррупции». Да она – просто очередной псевдоним того, что было всегда.

«Бакшиш, мзда, подмазка, хабар, барашек в бумажке…»

Я бы и «нос» добавил к этому списку: то, что несёшь, чтобы дать, а при неудаче остаёшься с носом.

Ключевое слово: подарок.

Подарок из будущего. Подарок на будущее. Будущее как подарок.

Что же это в нас? Предельная иррациональность, лечащаяся беспредельной рациональностью. Вселенная, лучащаяся в беспросвете. Антивещество в роли вещества. Все отзывчивость и безответность. Любовь ко всему миру и презрение к самим себе. Русский дух. Проклятые вопросы.

Чёрное и белое не различить, пока дело не обернётся красным и белым? Но красное против белого – это уж последняя ясность. А чёрное с белым – вопрос повседневный, стоящий перед каждым. Когда у верёвки два конца… и надо выбрать, какой конец твой.

Пора откомментировать финальный аккорд книги Харичева, последний пункт его экспертизы.

«Я повесился. В ванной. На веревке, которую мать использовала, чтобы сушить белье. Обманул все-таки этого капитана. Я освободился».

Про «этого капитана» – чуть ниже. Для начала оценим конец – конец героя. Монолог самоубийцы. От первого лица. Как бы с того света. Монолог прохиндея, который на этом свете умел проходить в закрытые двери, иногда несовместимые.

Однако совместил – роль платного осведомителя, которого «этот капитан» внедрил в оппозиционную противозаконную группу, и роль активного участника этой противозаконной группы, как приказал «этот капитан».

Надо крутиться между теми, кому ты пишешь доносы, и теми, на кого пишешь.

А если по мере того, как делаешь оба эти дела, ты понемногу проникаешься идеями тех вождей, к которым подставлен?

Идеи – в духе проклятых вопросов. Надо устраивать шествия, митинги и демонстрации, требуя своего права на эти шествия, митинги и демонстрации. Масляное масло? Антивещество в роли вещества? Кому должен сочувствовать герой Харичева, подвешенный на верёвке о двух концах? И тем, и другим – вполне в духе отечественной традиции, где тайные организации и секретные службы шуруют параллельно, то есть с двух концов разом?

А в чью пользу и во имя чего шуровал Евно Азеф? Штатный чин Департамента полиции и одновременно – руководитель боевой организации эсэров – он когда был искренен: когда выдавал боевиков властям, спасая тем самым от гибели важных начальников, или когда организовывал теракты, обрекая этих самых начальников на гибель? (Между прочим, обрёк и попа Гапона, который тоже не поймёшь кто: то ли провокатор, увлёкший рабочих на кровавое шествие, то ли радетель за рабочих, надеявшийся им помочь).

В отличие от Гапона, Азеф сумел отвертеться если не от смертного приговора, то от его исполнения – удрал. Умер в 1918 году от болезни почек, своей смертью, в германском госпитале.

В России ему не дали бы умереть своей смертью: угробили бы или родные эсэры, или родные полицаи – в зависимости от того, какой конец верёвки оказался бы реальнее, то есть ближе. И уж точно прав Харичев: само наличие такой верёвки о двух концах – роковой выбор человека, решившегося на активное участие в нашей истории.

Интересно, а Дмитрий Богров был когда искренен: когда работал тайным агентом на полицию (и стрелял в Столыпина при явном её попустительстве) или когда входил в организацию эсэровских боевиков-максималистов, то ли провоцируя их на смертельные подвиги, то ли отдаваясь этому смертельному делу всей душой? Полиция его не выгораживала – казнила незамедлительно (через десять дней после покушения). Голову петле Богров подставил спокойно и с достоинством (потому что ненависть к Столыпину и ко всей правящей камарилье была истинным символом его революционной веры?).

Где же там вера, а где имитация? Где подвиг, а где провокация? В какой синодик вписывать человека, когда будущее, за которое он отдаёт жизнь, наконец, наступает? И что это за светлое будущее, которое требует тёмных жертвоприношений?

А уж от чего не удрать и не отвертеться: будущее – не подарочек.

Я имею ввиду великое будущее. Если распадёмся, переродимся, исчезнем как великий народ, проклятые вопросы снимутся сами собой. Если же и дальше суждена нам судьба великой страны, то великое будущее всегда тяжко, горько. И тогда надо быть готовыми ко всему. Кроме одного варианта (сейчас я напомню заголовок предыдущее книги Игоря Харичева), что будущее будет преподнесено нам в подарок.

Притопает в образе ещё одного коня, подаренного грекам-троянцам греками-данайцами?

Про такого коня и написал Вергилий в «Энеиде», вложив в руки Лаокоона копьё, а в уста – фразу, которая вошла в золотой фонд всечеловеческой мудрости:

– Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes!

Что переводится так: что бы это ни было, боюсь данайцев, даже и дары приносящих.

Закончу тем, что сказал по этому поводу замечательный филолог, мой университетский учитель Николай Иванович Либан:

– Лучше бояться, чем испугаться.

Лев Аннинский

Виват, Россия, или Пронин, внук Пронина

Фарс-мажорный детектив

Поздний вечер лениво стирал последние краски с небосклона. Столица большой, бестолковой страны готовилась ко сну. Развешанные всюду окна гасли одно за другим, исчезая в зыбкой темноте.

Красавец дом, стоящий в тихом уголке Москвы, жил вечерними заботами. Одни его обитатели, как это заведено у порядочных людей, смотрели телевизор, другие получали удовольствие от ужина, иные занимались любовью, выпивали, ругались. Жизнь шла своим чередом.

Квартира на двенадцатом этаже представляла исключение. Здесь кипела напряженная работа мысли. Академик Иван Морев последний раз проверял расчеты. Это была финишная прямая. Ничтожная часть длинного пути, который одолел пытливый ум. Азарт владел немолодым академиком. Еще немного. Еще. Последние усилия.

Множество книг окружало рабочий стол академика. Они стояли длинными рядами в шкафах, лежали на стульях, на столе. Царство мыслей, зафиксированных на бумажном носителе посредством печатания слов – способ, придуманный неким Гутенбергом ещё Бог знает когда.

Время продолжало свой неуклонный ход. Приближалась ночь в полном соответствии с законами природы. Одно за другим исчезали в темноте окна. Именно в эту пору произошло важное для России событие: академик Морев завершил свою многолетнюю работу, финишная прямая подошла к концу.

– Есть! – кричит он в неистовом восторге. – Нашёл!

Да, он нашёл то, что искал долгие годы, к чему ежедневно стремился, чего так страстно желал каждую минуту. Он нашел Формулу спасения России. Какое счастье! Академик, немолодой благообразный человек, готов был воспарить как птица.

– Маша! – летит он по сонной квартире. – Маша!

Дочь появляется на пороге: молодая, красивая, стройная как фотомодель. Крик отца напугал её.

– Папа, что случилось?

– Маша, я сделал это. Слышишь? Я сделал. Труд моей жизни. Это поможет нашей стране. Теперь ты можешь по праву гордиться своим отцом. Формула спасения России найдена. Жаль, что мама не дожила до этого светлого дня…

Взгляд академика туманится, но лишь на секунду. Схватив трубку, он звонит в Кремль.

– Академик Морев беспокоит. Мне нужно срочно переговорить с Президентом. По весьма важному вопросу.

– Президент давно уехал и в настоящее время отдыхает, – сообщила трубка.

Это была неприятная неожиданность. Как можно отдыхать в столь важную для Родины, для Истории минуту?! Только что он мог поделать?

– Пожалуйста, передайте Президенту, что формула найдена. Утром я лично привезу её в Кремль. И прошу прислать за мной машину. – Он вернул трубку на место и взглянул на дочь. – У нас есть, что выпить? Давай отметим.

Академик любил хороший коньяк, и таковой нашёлся в баре. Армянский, марочный, в красивой фигурной бутылке из темного стекла. Коричневатая жидкость наполнила рюмку. Себе Маша налила сухого вина.

– За твой успех, папа! – Она смотрит на отца с любовью и восхищением.

– Это успех всей России.

Коньяк обволакивает язык и нёбо, ласкает их. Академик смакует благородную жидкость. Какой прекрасной кажется ему жизнь.

В то же самое время совсем в другом доме, в другой квартире, в большой полутемной комнате совещались очень серьезные люди.

– Он получил формулу, – говорит самый старший и самый главный из них, мужчина средних лет с небольшой аккуратной бородой. Его пронзительные глаза смотрят недобро. – Настала пора действовать!

– План номер один? – спрашивает один из присутствующих.

– Да. Приступаем к осуществлению. Связь как условлено. Смотрите, не подкачайте.

– Что вы, не подкачаем. Не сомневайтесь.

Утро громоздится над столицей. Солнце радуется возможности светить. Дневная жизнь набирает обороты.

По улице мчится большая красивая машина. Мощный мотор с легкостью крутит колеса. Повернув на тихую улочку, автомобиль останавливается возле добротного жилого дома. Двое крепких мужчин в чёрных костюмах ступают на асфальт, направляются к парадной двери.

– К академику Мореву, – сообщает один из них дежурному, показывая кремлевское удостоверение.

Дежурный кивает. Серьёзные мужчины входят в здание. Лифт услужливо раскрывает двери и вновь замыкает внутреннее пространство, перемещает парочку на двенадцатый этаж.

По квартире академика Морева разносится мелодичная трель. Дверь открывается, на пороге Маша.

– Здравствуйте, – произносит один из мужчин. – Мы к академику Мореву. Нам приказано сопровождать его в Кремль.

Маша смотрит на него с удивлением.

– Папа… уехал ещё минут сорок назад. За ним уже присылали машину из Кремля.

– Этого не может быть!

– Но это было!

Мужчина сумрачно достаёт мобильный телефон, звонит Очень Большому Начальнику.

– Вы посылали за академиком Моревым кого-нибудь кроме нас?.. Нет? Странно. Академик отсутствует. Его дочь уверяет, что за ним уже приезжали из Кремля… Может быть, он у Президента? Нет?.. Возвращаюсь.

– Вы можете мне что-нибудь объяснить? – Маша крайне встревожена.

– Не сейчас, – пасмурно произносит мужчина и направляется к лифту. Его спутник молча следует за ним.

В большом кабинете в Кремле идет крайне важный разговор: Очень Большой Начальник пытается разобраться в случившемся.

– Что, в конце концов, произошло?

– Его кто-то увёз, – докладывает тот самый мужчина, который беседовал с дочерью академика Морева. – Сказали, что из Кремля. Но если вы не посылали кого-то другого, и никто не посылал, если он не поехал своим ходом и не был у Президента, где же он?

Воцарилась полная недоумения пауза. Все понимают – стряслось что-то нехорошее. Очень Большой Начальник ожесточенно чешет свою бородку. На повисшую тишину ложится его бархатный голос:

– Академика похитили. Кто-то пытается помешать спасению России. – Пытливым взглядом он пробегает по насупленным лицам соратников. – Президенту я сообщил, что формула, наконец, готова. Он ждёт академика. Что будем делать?

– Надо приступить к розыску Морева, – звучит предложение одного из присутствующих, самого решительного.

– Разумеется. Но разве не понятно, что быстро мы его не найдём. Если вообще найдём. А Президент ждёт Морева сейчас. А ещё больше он ждёт формулу, выведенную академиком.

– Надо предложить Президенту что-нибудь другое, – вежливо предлагает один из соратников.

– Что?! – Очень Большой Начальник начинает злиться.

– Скажем… русскую идею.

– Русскую идею? Глупость. Её искали много лет, и ни какого результата. В чем она, эта идея?

– В том, что у России свой, особый путь… Другие страны брать в качестве примера нам не следует. Своим умом должны жить. Нам Запад не указ, и Восток – тоже.

Очень Большой Начальник вновь лениво чешет свою бор од к у.

– Положим, на Запад и Восток мы всегда плевали.

– Не скажите, – азартно возражает подчиненный. – Деньги мы всегда на Западе хранили.

– Не надо путать, – мрачно останавливает его Очень Большой Начальник. – Это личные средства. В государственных делах Запад нам не указ. Хотя мы делаем вид, что иногда слушаем их.

– Русская идея – то, что может объединить еврея и украинца на просторах России, – звучит альтернативное мнение бойкого молодого заместителя очень большого начальника.

– А по-моему, неплохо бы выступить с глобальным лозунгом. Например: «Нынешнее поколение будет жить в гражданском обществе», – говорит короткостриженый человек в очках, одетый подчеркнуто неформально. – Дело в том, что лозунг даёт ориентир. Скажем, раньше мы шли к коммунизму. Даже когда спали, сидели за столом или, простите, на унитазе. Теперь пойдём к другой цели. Главное – двигаться, потому что жизнь – движение.

– Глобальный лозунг – чепуха, – добродушно заявляет ещё один присутствующий, сверкая лысиной. – Россию спасёт поворот рек. Перебрасывая воду сибирских рек в пустыни Средней Азии, мы будем зарабатывать миллиарды долларов. И контролировать зону стратегических интересов. Между прочим, вода – не нефть. Никакой ОПЕК нам не помешает.

Вдруг раздается телефонный звонок. Звук исходит от особого аппарата, на котором вместо номеронабирателя красуется двуглавый орел – российский герб. По прямому звонит Президент. В свете последних событий этот звонок не предвещает ничего хорошего. Лица присутствующих каменеют. Очень Большой Начальник, сжав узкие губы, поднимает трубку.

– Да… Да… Нет… Сейчас подойду.

Главный кабинет страны поражает изяществом отделки. Тёмные тона мебели и дорогой древесины успокаивают.

Президент за основным пультом управления страной – просторным рабочим столом. Его проникающий взгляд устремлён на Очень Большого Начальника.

– Сколько я могу ждать? Где академик Морев?

Очень Большой Начальник опускает глаза.

– Академика Морева… украли, а вместе с ним и формулу.

Наступает затяжная пауза. Один пытался осмыслить то, что услышал, другой – то, что сказал.

– То есть… как? – с трудом выговаривает Президент. – Что значит, украли? А соответствующие службы, министерства? Они куда смотрели? – Праведный гнев сменяет удивление. – Немедленно найти! Предпринять всё необходимое! Иначе… – Президент потряс пальцем. – Иначе все ответите. Я вам, наконец, покажу. Вы меня узнаете.

Очень Большой Начальник рассеянно кивает головой.

– Меры уже приняты… Но я пойду прослежу. Я прослежу.

Он тихо покидает главный кабинет, оставляя его хозяина в одиночестве.

Президент вне себя. Академик исчез, с ним пропала формула спасения России, значит, больше нет надежды на то, что расцвет бывшей державы осуществится в ближайшее время. С этим трудно было смириться.

Президент яростно схватил телефонную трубку, дождался соединения и требовательно проговорил.

– Я хотел бы знать, какие меры по поиску академика Морева предприняты?

В это время совсем в другом кабинете крайне озабоченный Директор Службы государственной безопасности давал задание своему подчиненному майору Пронину, бравому крепышу. Пронзительный звонок спецтелефона заставил Директора вздрогнуть и плотно прижать трубку к уху.

– Лично контролирую это дело. – Голос Директора внезапно обрел приятную мягкость, глаза устремились куда-то вверх. – Непосредственно расследованием займется наш лучший специалист майор Пронин… Нет-нет, что вы. Мы чтим ветеранов, но не до такой степени. Это его внук… Да, буду постоянно докладывать… Хорошо. – Бережно вернув трубку на место, Директор переводит тревожный взгляд на подчиненного. – Видите, сам интересуется. Это очень серьезно. Не подведите.

– Не подведу, – бойко отвечает майор.

Покинув начальственный кабинет, майор Пронин на ходу размышляет, как поступить, с чего начать расследование. Он – мужчина в расцвете сил, красив, прямо-таки налит силой, проницателен. Штатский костюм, темно-серый, с отливом, так идёт ему.

Прежде всего, он решает появиться на месте преступления – в квартире академика Морева.

Автомобиль майора – старая добрая «Волга» – проворно одолел положенное расстояние, вторгся на тихую улочку и замер возле дома, в котором жил академик. Следом затормозил микроавтобус, набитый криминалистами.

– Куда? – строго спрашивает дежурный в холле.

– К академику Мореву.

– Нельзя.

– Почему? – холодно любопытствует майор.

– Ходют всякие, а потом академики пропадают.

– Вот-вот. – Соглашается с ним майор. – По этому поводу я приехал. И вы мне всё расскажете.

Он достает удостоверение, подтверждающее, что он не какой-нибудь всякий, а самый настоящий майор Пронин.

– Приступайте, – приказывает майор к своим подчиненным.

Криминалисты как тараканы расползаются по парадному холлу и повсюду начинают снимать отпечатки.

– Что вы видели? – спрашивает майор дежурного.

– Ничего особенного. Приехали двое. Сказали, что из Кремля. Сунули под нос удостоверения, как вы, поднялись, а минут через десять спустились вместе с Моревым. Через полчаса ещё двое приехали. Тоже сказали, что из Кремля и тоже с удостоверением. Поднялись, а минут через десять спустились.