Одно дыхание на двоих Никалео Ника

 

Время бежит быстро. Зима сменяется весной, плавно переходящей в знойное лето. Но с недавних пор приятный теплый переходный период межсезонья практически исчез, у Татьяны создалось впечатление, что теперь мы стремительно прыгаем из зимних, на меху, сапог в летние сандалеты.

Светлоглазая блондинка с аккуратно уложенными длинными волосами одиноко сидела на террасе. Рядом на столике — откупоренное фраголино[4] и нарезанный сыр на тарелке. Бокала не было. Она глотнула прямо из широкого горла бутылки. Аромат сладкой ягоды с почти неощутимым алкоголем оставил неповторимо приятное ощущение во рту. Она запрокинула голову и закрыла глаза, как будто хотела запомнить этот удивительный вкус. Но через мгновение она словно проснулась, стряхнув с себя впечатление, и склонилась над объемной книгой, которая лежала у нее на коленях. Недолго всматривалась в графики, полистала туда-сюда страницы, а потом захлопнула книгу, на обложке которой было вытиснено название «Астрология».

Дом Татьяны и Виктора располагался в пригороде, на холме, рядом с другими усадьбами. Отсюда открывался невероятной красоты пейзаж: покрытая густым лесом небольшая, но крутая гора слева покорно принимала в себя закат красного, раскаленного солнца. Под горой проезжал поезд, гудя детям, которые забавлялись неподалеку. Громко квакали лягушки на нарядном озерце, окаймленном густой канвой ив, как девичье лицо волосами. Водную поверхность с одного края раньше обычного украсили цветы кувшинок. Издали казалось, что кто-то щедрыми пригоршнями высыпал на зеркальную поверхность зефир. Что теперь творится в природе? Зимой над голым, черным лесом гремит гром и сияет молния, а весной вот такая летняя картина. Чудеса, да и только!

«Завтра будет ветрено, — вяло подумала Таня. — Ветер и жара. Опять жди головной боли».

До поступления в институт Таня жила в селе. Знала все народные приметы. Прогнозы синоптиков вообще никогда не слушала. Только изредка посматривала на современный, прикрепленный к кухонному окну термометр. Но не природные явления влияли теперь на ее физическое состояние. Тревожил чужой взгляд мужа и его убийственные слова: «Нам нужно пожить раздельно!»

Сначала, когда он только ринулся в «свободный полет», Таня преследовала его своей ревностью, скандалила, угрожала разводом, а теперь притихла, как будто мышь перед котом. Сейчас не осмеливалась его упрекать, потому что почувствовала: не временные девочки из ночных клубов, а роковая женщина появилась в его жизни. Именно та, которая способна разрушить ее стабильный до недавнего времени брак. Ей казалось, что она знает, кем заняты мысли ее мужа. Боялась своих догадок, даже гнала их от себя. Слишком сильная соперница становилась на ее пути. Татьяна начала ненавидеть ее, как самого свирепого врага.

Любуясь закатом солнца, опять пригубила фраголино — это вино они с Виктором недавно привезли из Рима. И не важно, что оно было недорогим и совсем нестатусным, — она любила землянику и таяла от приятных воспоминаний, связанных с вином.

Рим. Впервые она попробовало этот напиток именно там. Они трижды ездили в Италию. Первый раз — это было свадебное путешествие. Как же они тогда были счастливы! Целовались по всем закоулкам Колизея. Хорошо, что итальянцы снисходительно нежно реагируют на влюбленных. Витя тогда был таким страстным и неутомимым: они занимались любовью по несколько раз в день. Татьяна чувствовала, насколько он был удовлетворенным их близостью. Сама она в то время еще только училась получать физическое удовольствие. Боялась ему сказать об этом, не хотела случайно обидеть, потому что любила его безгранично. Теперь воспоминания о тех безумно страстных ночах лишь обостряли болезненные страдания от его пренебрежения. Он уже не видел в ней ту Татьяну. «Перенасытился, — всколыхнула ее сознание мучительная мысль, — устал…»

Багряное солнце спряталось за лесной чащей, и дышать стало легче. Дунул приятный свежий ветерок. Необычная апрельская жара никоим образом не входила в планы едва-едва пробудившейся природы. Лишь кое-где полноценно зазеленела огородина, а уже запахло летом.

Следующий раз они поехали в Рим именно летом — в туристическую поездку на двоих, случилось это после рождения первого сына. И все повторилось — целовались, как в медовый месяц, ныряли в хрустально чистое Средиземное море, пили настоящее итальянское капучино со сливками высотой в два пальца и непременным круассаном в придачу. А вечерами пылко любили друг друга до неистовой усталости, которая заставляла их уснуть уже к утру. Лишь тогда Татьяна поняла, насколько не только душевно, но и телесно влюблена в мужа. Он исполнял все ее желания, был чутким, мягким и внимательным. Всегда выделял ее на фоне других женщин. Она купалась в его изысканных комплиментах, роскошествовала от его постоянных нежных прикосновений. Виктор засыпал ее подарками: модной стильной одеждой, обувью, украшениями и восхитительными карнавальными масками.

Маски… С тех пор она начала их коллекционировать. Сколько их у нее сейчас?! Не считала. Из Индонезии, Парагвая и Камбоджи, из ЮАР и Аргентины. Они с Виктором объездили уже полмира. У них столько общих воспоминаний, пережитого и пройденного, бизнес, дети… «Как он может?! — каждый раз спрашивала она себя. — Неужели все это для него ничего не значит? А мои чувства? Я же его люблю, как и раньше, а возможно, еще больше! Неблагодарный! Бессовестный!»

Татьяна попробовала вернуть потерянный вкус супружеской любви, буквально заставив мужа опять наведаться в Италию. И они таки поехали! Она порхала вокруг него бабочкой, старательно указывая на каждую деталь из их почему-то потерянного счастья:

— Смотри! Капитолийская волчица, Витюша! Помнишь, как ты взял с меня тут обещание родить тебе двух сыновей?

— Помню, Тань, — отвечал он, улыбнувшись на мгновение и обняв ее.

В душе Татьяны затеплилась надежда.

В Венеции, у величественного дворца доджей, вспомнила о февральском карнавале, где они, переодетые, все же узнали друг друга и ночь напролет катались по бесчисленным каналам на гондоле.

— Каким страстным ты тогда был! — прильнула к нему.

Но он только причмокнул, сморщив лоб. О чем подумал?! Почему не обнял в ответ?!

Татьяна не могла понять, что же в ней изменилось с того времени. Никогда не позволяла себе выглядеть неухоженной: массажи, фитнес, косметолог. Ей всегда делали комплименты. Лет десять, не меньше, сумела украсть у природы! Муж никогда не видел ее в плохом настроении, заспанной или, избави бог, в домашних тапочках и с традиционными бигуди на голове.

Она тщательно создавала домашний уют. Кушанья на столе были не хуже, чем в ресторане. Он никогда не говорил ей, что хотел бы что-то изменить. Татьяна не слышала его упреков. Следовательно, был доволен…

Но что-то было неладно! Только что?! Последнее, третье путешествие не помогло возродить в нем прежнего любовника. Он не принадлежал ей больше. Не любил. Жил по инерции. Смотрел допоздна телевизор. Приходил в спальню, когда она уже спала. А утром, едва позавтракав, уезжал на работу, где пропадал до позднего вечера.

А в выходные… тосковал по работе. Пытался их чем-то заполнить: пойти к давним друзьям или пригласить их к себе. Но это его мало радовало. Был погружен в себя, грустен и неразговорчив. И Татьяна не знала, что предпринять. Казалось, что и сама медленно погружается в эту трясину, что его так манила.

— Что с тобой происходит? О чем ты думаешь? — сначала интересовалась она осторожно. А впоследствии уже и злилась, и дергала его постоянно, чтобы опомнился, очнулся и уделял больше внимания и ей, и детям. Он молчал. Не соглашался, но и не отрицал ничего. Полностью погрузился в работу, буквально прописался в своей гостинице. Даже в субботу и воскресенье просиживал там, в своем кабинете.

Татьяну медленно окутывала хмельная волна от выпитой почти наполовину бутылки итальянского вина. Фрагола — земляника, ягода любви, чувственности. Опять раскрыла книгу и наугад ткнула в нее пальцем. Попробовала прочитать строки, которые расплывались перед глазами: «Водолей и Весы — брак идеален во всех его проявлениях». Рассмеялась, выпив еще вина. Ее брак перестал быть таковым уже очень давно.

— Татьяна Петровна, я могу идти? — поинтересовалась повариха, выглянув из-за приоткрытой двери. — Или, может, мне подождать Виктора Владимировича?

Таня медленно перевела на нее хмельной взгляд. «Еще неизвестно, когда этот щеголь заявится!» И как всегда, выдержав паузу, ответила:

— Иди! Только стол сервируй для него, — но через мгновение передумала: — Нет, ничего не надо! Просто уходи.

Повариха поблагодарила ее, попрощалась и исчезла.

«Как я смогу жить без него?!» — мучилась Татьяна. Она посвятила семье всю свою жизнь. Ни дня не работала, и диплом биолога, который когда-то получила, так и остался невостребованным. Дети и быт стали основными занятиями в ее жизни. Окружила Виктора теплом и лаской, дала ему возможность создавать свой бизнес. О собственном развитии и думать забыла. А теперь? Какие плоды всего этого альтруизма пожинала теперь? Женщина около сорока. Без знания языков и элементарных навыков к труду. Где найти такого босса-идиота, который хотя бы секретарем взял? Даже кофе толком сварить не умела. А имущество? Конечно, она верила в порядочность мужа. Знала, что он не оставит ее с сыновьями без денег. Но мог же забрать и все! От подобных мыслей Татьяне становилось дурно и невыносимо тяжело.

Мысли опять вызвали бурю чувств. «Не дам ему уйти ни за что! Не отпущу! Кто она такая?! Убью, когда узнаю!» Может, это кто-то из близкого окружения? Ведь Виктор пропадает именно на работе. Возможно, его зазноба именно там, в гостинице? И Татьяна, как стервятник над добычей, начала мысленно реять над всеми привлекательными работницами. Лариса — заведующая рестораном при гостинице. Нет, слишком суха в общении. Елена — администратор салона красоты — толстуха, не в стиле Виктора. Марина… Ирина… Надя… Это становилось похоже на безумие. «Что же делать? Что?!»

И Татьяне припомнилась ее давняя, еще школьная, а затем и институтская подруга, Марийка. Она не была ни красавицей, ни отличницей, но ребята бегали за ней стаями. Модно одетая Татьяна не имела и пятой части ее поклонников. Она немного завидовала Машке и удивлялась ее успеху. Но однажды, а было это как раз в ночь на Андрея, где-то в классе седьмом-восьмом, тайна Маришкиной популярности раскрылась сама собой.

Праздник припал на выходные, и девушки собрались поколдовать у Марийки дома. Ее родители уехали к бабушке в Тухлю, на Празнык — свято церкви. Сначала все было невинным и смешным: девчонки загадывали желания, записывали их на листиках бумаги и жгли, чтобы все осуществилось. Потом бегали по улице и спрашивали имена у случайных прохожих. Так узнавали имя своего суженого. А когда уже уставшие и замерзшие, как кочерыжки, вернулись домой, Машка вдруг стала серьезной и предложила настоящие гадания. Девочки восприняли ее предложение как дежурную шутку и с азартом принялись ставить друг против друга зеркала, зажигать свечи и произносить магические слова. Сама Машка себе не ворожила. А вот Татьяна на самом деле увидела своего суженого — того, с кем тогда встречалась. Им был Володька из 9-Б. С того самого вечера Машку стали немного побаиваться и уважать. Она говорила, что еще и не такое умеет и что всему этому ее научила бабка Ганя — карпатская ведьма, а правильнее сказать — мольфарка.

Татьяна, недолго думая, набрала старый домашний номер давней подруги, хватаясь за спасительную соломинку.

— Офис пани Оляны! Слушаю вас, — ответил мягкий и приветливый женский голос.

— Простите, по-видимому, я ошиблась, — озадаченно сказала Таня и отключилась.

«Вероятно, продали квартиру. Столько лет уже прошло!» — подумала и зарыдала. Она почувствовала глубокую жалость к себе, тоску по той жизни, что промелькнула незаметно. Сыновья повырастали — у них были свои увлечения и интересы. Их теперь мало интересовала мама. Раньше Татьяна так этого хотела — хоть ненадолго освободиться от постоянной опеки над ними, ведь с ними постоянно что-то происходило — то через улицу перебегали, то с деревьев падали, а то вообще надумали топором помахать. А теперь ей так не хватало их веселого смеха, детских перепалок и даже почти серьезных драк. Повзрослели. Когда-то Виктор очень хотел дочку, но она на третьего ребенка не осмелилась. Слишком много хлопот, нервов. Да и красоты беременность с лишними килограммами и роды не добавляют. Теперь жалела об этом. «Но люблю же я его, как и раньше. Может, попробовать сейчас? Может, это вернуло бы чувства?» Правда, глубоко в душе не хотела идти на такие крайние меры, на откровенный шантаж. Чувствовала Татьяна и тоску по семейному уюту и комфорту, которые все время создавала и поддерживала. А теперь каждый из ее мужчин, включая и мужа, «имел все это в виду»…

«Негодяй! Как он может, как смеет так себя вести!» Ведь лет десять назад у нее тоже была заноза в душе, волнующее приключение. Тоже увлеклась… одним подчиненным Виктора, администратором их гостиницы.

 

— Добрый день, пани Татьяна! — приветствует ее Максим, статный и внимательный молодой мужчина.

— Здравствуйте, Макс, — отвечает она, слегка зардевшись.

Он — немного младше Татьяны. Чрезвычайно рассудительный, умный и сдержанный. Не смеет сделать шаг первым. И потому в его присутствии она чувствует себя как нимфоманка.

— Я хочу проверить кладовки. — Она ищет любой предлог остаться с ним наедине.

— Да, конечно. — Он стесняется, снимая с деревянной ключницы нужный ключ.

Она уверенно, не выдавая своего волнения, идет впереди, он — на шаг позади. Попав внутрь закрытого помещения, она не может сдержать дрожания пальцев, которыми пытается по-хозяйски перебирать ароматное накрахмаленное постельное белье и свежие махровые полотенца.

— Так-так, ну, кажется, все хорошо, — замечает нервно Татьяна, не находя повода для дальнейшего пребывания здесь, — хотя…

Двери в каморку закрыты. «Пусть он!» — дает она ему откровенный шанс.

— Что-то не так, пани Татьяна? — Он почти шепчет ей на ухо.

— Макс, — только и успевает она вымолвить, медленно повернув голову, и неожиданно томно касается своими устами его.

Они сливаются в остро-страстном поцелуе, от которого ей становится жарко. Ей не хватает воздуха, ее мысли застилает туман в голове, земля убегает из-под ее ног, и она начинает оседать на пол. Он ловко и крепко подхватывает ее одной рукой, в то время как второй пытается расстегнуть ее красную шелковую блузу, ни на мгновение не прекращая свои горячие и спешные поцелуи.

Вдруг она хватает его за руку, которая уже уверенно ласкает ее полуобнаженную грудь, и с тяжестью в сердце высвобождается из сладких объятий.

— Нет-нет, не надо! Не смей! Как ты можешь?! — возмущается вполне искренне, в то время как сама готова довести начатое до конца.

Он озадаченно смотрит на нее, подняв в немом удивлении густые черные брови и округлив зеленые глаза, которые как будто подведены черной дамской подводкой. Но через миг он овладевает собой, поднимается с пола и, почтенно подав ей руку, просит прощения за минутную слабость.

Татьяна молча приводит в порядок свою одежду. Он пробует открыть дверь, но она не поддается. Замок заклинило.

«Ну, вот так и должно было все случиться! — думает она, наблюдая за его тщетными усилиями. — Сейчас это таки произойдет. Сойду с ума!»

— Пани Татьяна! — Он не приближается, но слышно его горячее и прерывистое дыхание. — Нужен ваш телефон. Мой — на ресепшен.

Она вытягивает из сумочки мобилку и, не глядя ему в глаза, протягивает трубку. Он осторожно окутывает своими ладонями ее кулачок и прикасается влажными губами к ее запястью. Из ее груди вырывается пылкий вздох.

— Прекрати, Макс! Звони немедленно, — командует она болезненно.

Он не слушает ее, а легко притягивает к себе.

— Не сейчас, прошу тебя! Не сегодня, — отталкивает она его с силой.

— Хорошо, я не буду, — отвечает он и, отпустив ее, говорит по внутреннему телефону, который прикреплен у двери.

Она жалостливо улыбается. Прячет мобилку в кармане бархатной юбки. Скользит взглядом по его крепкому, атлетическому торсу. «Какой же красавец! Такой, что и представить невозможно. Как будто сошел с картины, с пьедестала, как греческий Дорифор Поликлета. Только в современном костюме, — роятся мысли в ее голове. — Но я не могу, не могу, и все!»

Через несколько секунд помещение открывает слесарь и начинает ремонтировать замок. Татьяна, не вымолвив ни слова, как будто карабкается на волю, пытаясь как можно быстрее исчезнуть из гостиницы. Он остается около мастера, провожая ее полным неутолимой жажды взглядом.

Татьяне долго потом снились его объятия и поцелуи. Но она ни разу после того случая не появилась там. Боялась сама себя. Хотела, чтобы это произошло спонтанно или чтобы он ее разыскал. Но он не искал, не звонил. Не смел. Понимал, что может потерять. А она, сжав зубы, выжидала. И дождалась — через несколько месяцев Макс уволился… Нашел работу в Швейцарии.

 

«Я же удержалась! Не наделала глупостей. Почему?! Вот, дура, по крайней мере, теперь бы знала, за что должна терпеть такое!» — всхлипнула она и разрыдалась.

Была у Татьяны еще одна тайна, но о ней она предпочитала не вспоминать. Это было какое-то помутнение рассудка, первобытное, дикое влечение, которое внезапно началось и так же неожиданно окончилось, будто сгорела спичка. Даже пепла не осталось, как ветром развеяло. Она даже не запомнила имя того мужчины и искренне пыталась забыть эту грубую ошибку в своей жизни.

Во дворе раскрылись ворота. Послышались звуки заезжающего автомобиля.

Волна какой-то неистово тяжелой радости накрыла ее. Сердце затрепетало, как будто бабочка крыльями, прикрепленными к липкой, магической паутине. Татьяна встала, промокнула салфеткой глаза и побежала в ванную уничтожать доказательства своего страдания.

— Ты сегодня быстро. Где был, Витюша? — спросила она мужа, нежно поцеловав и прильнув к нему.

— Там, где и всегда, — в гостинице, — ответил он сухо. — Повариха еще не ушла?

— Уже ушла. Я тебе сейчас сама все приготовлю. — Таня засуетилась и отправилась на кухню.

— Сама?! — Он не скрывал удивления.

— Сама! — Улыбнулась она загадочно.

Почему-то теперь ей хотелось собственноручно подавать мужу на стол. Отныне Татьяна готова была делать это ежедневно, лишь бы он был только ее, как и раньше. Радостно бы и убирала, и утюжила. Все бы взяла в свои руки. И пусть бы косились на них люди из их окружения. Лишь бы он прекратил думать о той, другой.

Татьяна чувствовала себя как насекомое в киселе: движения были неловкими, замедленными, зато мозг реагировал молниеносно. Накрыла неспешно на стол. Присела напротив Виктора и молча воззрилась на него. А он не проявлял ни малейшего желания говорить. Она чувствовала это и потому просто смотрела, как он ест. Ее взгляд одновременно был и любящим, и ненавидящим, и преисполненным жалости к себе.

— Дай мне нормально поесть! Прошу тебя, у меня нет настроения разговаривать, — произнес он недовольно.

— Хорошо-хорошо. Потом приходи на террасу. Я туда фрукты вынесу и вино, — почти умоляя, сказала вполголоса.

— Я очень устал, — выдохнул он, как будто по принуждению.

Татьяна, прихватив со стола пустую посуду, пошла на кухню: «Думает только о ней, об этой развращенной славой и мужчинами грешнице!»

 

Очередь к исповедальне продвигалась очень медленно, так что времени для размышлений у Виолы было достаточно. Ее допекали укоры совести и горькие мысли. Именно поэтому она и прибежала в церковь на пасхальную исповедь. Невыносимо болело где-то глубоко внутри. Камень, лежавший там тяжелым грузом, будто яд расплывался по телу, доводя Виолу почти до безумия. Она глубоко и искренне верила в то, что раскаяние облегчит ее адские муки и освободит душу.

— Поплачь, дитя мое, поплачь! — вдруг донеслось откуда-то сзади.

Виола обернулась и увидела миниатюрную старушку с носовым платком в руках. Ее лицо было испещрено морщинами, а небольшие глаза улыбались, сияли добром и излучали тепло.

— Когда ты плачешь, это означает, что исповедь искренна. Слезы очищают.

— Благодарю вас, — прошептала Виола.

Она и в самом деле не заметила, как на ее глазах выступили слезы. Только Виола не была уверена, что ей было в чем каяться, ведь она ничего не сделала, скорее наоборот. Сама устроила себе пытки.

Андреевская церковь после реставрации приобрела свой первозданный торжественный вид. И появилось в ней, казалось, что-то давно утерянное, угрожающе мистическое, неуловимое, почти фантасмагорическое. Старые деревянные исповедальни снова заблестели, отполированные и покрытые лаком. Иконостас, щедро позолоченный, завораживал древней красотой и величием. Но сами изувеченные временем иконы смотрели неестественно темными глазницами. Поэтому разглядеть лик святого или библейский сюжет было крайне затруднительно. Прихожане ощущали отстранение и отчуждение. Лишь от изображения Девы Марии со святым Младенцем на руках исходило тепло. Лицо Богоматери светилось счастьем, возле иконы ощущалось умиротворение, которого так недоставало Виоле.

— Я отойду на минуточку, — обратилась она к загадочной бабушке.

— Иди, голубушка. Конечно, помолись. Я помню, что ты тут стоишь, — ответила та, улыбнувшись почти беззубой улыбкой.

— Богородица Дева, радуйся, — начала молитву Виола, опустившись на колени перед иконой.

Она раз десять повторила сакраментальные слова, но почему-то ей не становилось легче. Ничего не менялось. Мир не становился ярче. С души не падал тяжелый камень. И тогда Виола заговорила своими словами, ища ключ к Деве Марии. Заговорила искренне, слова рвались из самой глубины души:

— Помоги мне, родная! Дай мне силы и терпение пережить это испытание. Дай мне мудрости не причинить зла ни себе, ни кому-либо другому.

Глаза Богородицы смотрели с глубоким сочувствием и материнским теплом. Молитва Виолы становилась все более искренней и проникновенной. Легко отыскивались нужные слова, и постепенно на душе становилось легче. Виоле казалось, что икона живая и слышит, ее дух витает где-то здесь, рядом.

— Знаю, что ни он не может принадлежать мне, ни я ему. Что мы оба состоим в браке. Но, Матушка моя, не могу я заставить себя прекратить его любить! Его нельзя не любить — он не такой, как другие. Он не безразличный. Ему все интересно, он всем живо интересуется. Он горит жизнью, что ему дана. И этим нельзя не увлечься. Богородица Дева, не желаю воссоединиться с ним, но и сил нет терпеть эти адские муки, пока его не вижу. Смилуйся надо мной, облегчи мои страдания. Но не отбирай это глубокое чувство. Не буду тебя более ни о чем просить. Да и прав не имею. Однажды я уже сделала свой выбор. И обязана идти с ним до конца!

И в темной готической церкви Святого Андрея стало светлее. Это лучик солнечного света заглянул сквозь витражное стекло и заплясал всеми красками на лике Девы. Виоле это прибавило уверенности и дало ощущение поддержки. Она потеряла чувство времени, и только тогда, когда все та же старушка слегка коснулась ее плеча, поняла, что уже подошла ее очередь к исповеди.

В исповедальне сидел старенький сгорбленный священник. Его лицо было испещрено морщинами, а борода точь-в-точь такая, как на полотнах Тициана, давно превратилась в сплошной белый пух.

Виола опустилась на колени и потупила взгляд. Она должна была сознаться в своих грехах уже не молчаливой иконе, а живому человеку, пусть и в рясе, но все же человеку, к тому же мужчине. Поймет ли он? Не оттолкнет ли? Ей не хватало отваги. Боялась его бестактных вопросов и нареканий. Слышала о таких случаях неоднократно.

Священник положил на нее крест и заговорил первым:

— Чего боишься, дитя мое? Есть ли у тебя потребность в исповеди? Лишь при таком условии она является искренней и действительной.

Мгновенно Виола подняла глаза на старца и, только встретившись с его отеческим взглядом, созналась:

— Я замужняя женщина, отче. А позволила себе полюбить другого!

Он молча и терпеливо ожидал продолжения. Но Виола будто онемела. Не знала, что должна говорить.

— Любить — не грех. Бог — это и есть любовь! Но не прелюбодеяние, — тихо сказал священник.

— Я знаю, отче. Ничего грешного между нами не было. Но я не могу избавиться от адских мук этой любви. Она рвет мне душу и пленит все мысли!

Дальше рассказывала кусками, спотыкаясь о какие-то воспоминания. Перескакивала от одного события к другому, будто они существовали сами по себе, без какой-либо причинно-следственной связи. Волновалась, плакала и опять каялась в своем грешном чувстве к женатому мужчине. И просила совета.

Священник не перебивал, внимательно слушал. Казалось, даже безразлично. Молча, взглядом попросил перевести людей из его очереди в другую исповедальню к монаху, который там сидел. И продолжал внимать молодой женщине. Потом будто встрепенулся от глубокого сна, когда Виола закончила… Открыл глаза:

— Только когда есть пустота в сердце, она должна чем-то наполниться. Поэтому и появился в твоей жизни другой. Это правильно, что ты не позволила себе оступиться, но это не значит, что искушение оставило тебя. Настоящая любовь требует времени. Она рождается, растет и зреет. Начиная с любви, которую называют эрос, мы должны двигаться дальше — вплоть до той высокой агапэ, которой нас одарил Господь. Это и является тем даром, о котором говорят «Бог — это любовь». Именно этой любви мы обязаны научиться в браке. В этом нам помогут молитвы и вера. Время и терпение. Ищи в своем муже то, чем ты была очарована, когда вы женились, когда стали родителями. Ведь у вас есть общий ребенок. И ему необходимо ваше общее внимание и семейная любовь. Это и есть следующая фаза, которая ведет к Божественной любви. Твой брак был освящен Церковью, и Бог хочет, чтобы вы его берегли, ценили друг друга и были счастливы. Вы дали обет друг другу. Должны вместе молиться, чтобы Он помог вам все вернуть.

— Это уже невозможно, отче. Мы ничего не делаем вместе. Моя просьба, по меньшей мере, удивит моего мужа, — печально прошептала Виола, утирая слезу.

— Все возможно, дитя мое. Просите вместе с вашим ребенком. Его Он услышит скорее. Нужно только молиться и верить. Молитесь, ходите на утреню в церковь все вместе, с дочерью вашей.

Дано тебе, дочь моя, большое испытание, чтобы проверить на прочность твою веру в Господа и преданность твоим обетам. Чувство любви должно иметь развитие, а в той любви, в которой каешься, развитие невозможно. Вы оба состоите в браке, должны перебороть в себе эти эмоции и идти дорогой к Богу. Если бы мы каждый раз отвечали на чувства, которые к нам приходят, то пришлось бы всю жизнь разводиться, жениться и опять разводиться. Образуется замкнутый круг. Разорванные браки, изувеченные судьбы, брошенные дети. Разве такой жизни мы себе желаем? И только поставив в центр этого круга Бога, ты получишь истинный смысл своей жизни. Ты поймешь, что не ты ею руководишь, а Господь. И будет тебе светло и радостно. И оставят твою душу и тело терзания да сомнения. Ты будешь всегда управляема десницей Божьей. Каждое твое действие получит объяснение, и тебе будет проще и легче противостоять искушениям. Облегчение приходит с молитвой. Не пропускай ее. И проси Господа, Он щедрый и даст тебе все, о чем просишь.

Полюби себя. Помоги себе идти к Тому, Кто тебя создал. Твое тело — это Храм Божий. И ты не имеешь права его осквернить. Любить — значит желать в первую очередь добра человеку, которого любишь, а не единения с ним. Люби, если по-другому не можешь. Но не становись на его пути. Помоги и ему не свернуть с пути в Царство Божье. Это и будет наивысшим проявлением твоей любви к нему. Ценнее всего для человека — его семья, его вторая половина и дети.

— Отче, но если Господь хотел, чтобы мы полюбили раз и навсегда, то почему не создал нас такими, как киты, или лебеди, или даже волки? — неожиданно для самой себя спросила Виола. — Они вплоть до кончины остаются со своей парой.

Глаза старичка скользнули по ее лицу. Он тяжело выдохнул и сказал сокрушенно:

— Не на все вопросы есть ответы, дитя мое. Существуют и такие вещи, которые должны оставаться непостижимыми и тайными для человека. Следовательно, таким был Божий замысел. Божьи заповеди не обсуждаются. Им нужно следовать, и все. Для сохранения любви, ради которой два человека решают обручиться, Бог дает святое таинство, брак — такую своеобразную инструкцию. Даже постриг в монахи является лишь обрядом, а не таинством. Следовательно, брак священен. Когда мы покупаем какой-то бытовой прибор, то к нему всегда прилагается инструкция. И еще никому не пришло в голову варить борщ в электрочайнике, правда же?! Так и супругам даются ценные указания, которые нельзя нарушать, чтобы не разрушить то, что освящено. Но со временем мы забываем о том, что обещали. Не заботимся об этом, а потом удивляемся, что у нас ничего не получается. Человек приходит в мир, чтобы научиться любить. Отделившись от Всевышнего, частица Его всю свою мирскую жизнь стремится вернуться обратно к целому, к той всеобъемлющей и бесконечной любви. Но, постоянно спотыкаясь о ту первую стадию телесной любви, он не может этого осуществить. Он грязнет в плотских утехах, не доходя до следующего круга. Так невозможно достичь Бога и получить гармонию и покой в душе.

Брак — это огромный труд. Это своеобразный банк, куда мы вкладываем свои хорошие поступки и духовную любовь друг к другу. И если кто-то один недодает, то другой должен это наверстывать и побуждать свою половину к последующим вкладам на общее добро для вас и ваших детей.

Виола слушала священника и соглашалась с каждым его словом, удивляясь мудрости и проницательности совсем не мирского человека. Она твердо пообещала себе придерживаться всех его советов, чего бы ей это не стоило. И на какое-то мгновение, всего лишь мгновение, ей показалось, что Виктора в ее жизни никогда не существовало. Что имя его ей неизвестно.

Виола задумалась над тем, чего ей не сказал старый монах, но чем был пронизан его монолог: она не была особенной, не были особенными и ее чувства. Вся тайна крылась в извечной амбивалентности человеческой души, в безудержном желании изменений и новых, острых ощущений. Сердце говорит: «Останься», а разум твердит: «Иди!» Виола почувствовала, что жизнь — это не то, что проходит, а то, что оставляет след в сердце.

 

Оперный театр для Виолы не просто храм искусств, это — ее родной дом. Она не мыслила себя без пения, без сцены, без гипнотических аплодисментов публики. Всегда шла на выступление, как на праздник. Премьеры сияли для Виолы фейерверком посреди серой обыденной жизни.

Сегодня был именно такой вечер. На львовской сцене впервые выступал коллектив Флорентийской оперы. В честь 110-й годовщины премьеры «Тоски» на сцене ставили именно эту оперу — любимое произведение не только Виолы, но и тысяч почитателей творчества Джакомо Пуччини. «Тоска» выдержала более трех тысяч постановок. Сотни сопрано в отчаянии бросались с парапетов тюрьмы — из-за потерянной любви и совершенного убийства.

Виола надела шелковое вечернее платье цвета спелой вишни с открытой спиной и глубоким декольте. Андриан в черном костюме с галстуком в тон платья жены помог ей сдать в гардероб пальто-реглан. Он был эстетом до кончиков ногтей и всегда выглядел совершенно. Эта с виду чрезвычайно гармоничная супружеская пара сразу привлекла внимание публики в фойе и зале оперы. Орысю в такие вечера оставляли у матери Андриана или у его брата.

Они заняли место в первой ложе, где всегда садились «свои». Андриан окинул взглядом публику в зале. Было много сослуживцев и знакомых Виолы. Все приветливо кивали, здороваясь.

Андриан хотя и не был пылким приверженцем классической музыки, такие выходы в свет оперного бомонда с женой любил. Ему льстила причастность к высокому искусству и присутствие в самом храме культуры. Позже он получал возможность вспоминать при встрече с партнерами по бизнесу о дежурной вылазке или просто шокировать своим оригинальным вкусом офисных работников. Ему всегда нравилось наблюдать за их удивленно-восторженными взглядами, когда он «авторитетно» сообщал о вокальных данных того или иного певца или о качестве либретто.

В зале был аншлаг! Казалось, что больше людей здесь поместиться уже не сможет, но они все приходили и приходили… Стояли между боковыми проходами, в партере доставляли стулья из гримерок. Тихий гул разговоров и шелест программок рождали предчувствие чего-то непостижимого, высокого и почти фантасмагорического. Это была своеобразная увертюра поклонников оперы.

Первый ряд традиционно занимали власти предержащие с женами в роскошных одеяниях и с огромными охапками цветов или же с изысканно скомпонованными букетами в причудливых корзинках. Аромат дорогого парфюма, блеск драгоценных камней и вечерний мейк-ап публики безукоризненно сочетался с барочным танцем архитектуры Горголевского. Кто попадал в оперный театр хотя бы однажды, тот навсегда оставался в сладком плену этого переполненного содержанием слова «опера» и мечтал когда-нибудь опять окунуться в таинство вокально-драматичного действа. Да и вряд ли можно было бы считать себя полноценной, гармоничной личностью, ни разу не погрузившись в эту божественную музыку…

Раздался последний звонок. В зале приглушили свет, как будто солнце умышленно втиснули за горизонт. Стих шепот в партере и ложах, даже мобильные телефоны прекратили тревожить владельцев. Дирижер взмахнул своей волшебной палочкой, и… зал, как живое существо, вздрогнул от трех первых зловещих аккордов. Поднялся тяжелый бархатный занавес, и публика очутилась внутри церкви Сант-Андреа-делла-Валле в Риме.

Виола затаила дыхание. Музыка — ее стихия и жизнь. Когда она ее слышала, реальный мир вокруг переставал существовать. Слушала так, как будто жила только этими тонкими вибрациями, как будто это был воздух, которым дышала. Каждый звук заставлял ее кровь быстрее двигаться по сосудам и будто впитывался в эту горячую, тягучую субстанцию. Обжигал кожу морозной дрожью и почти сводил ее тело.

Все ожидали итальянское бельканто — наивысшее искусство оперного пения.

Виола уже не раз пела партию Флории Тоски в стенах своего храма искусства. Но не могла пропустить ее в исполнении других вокалистов. Ловила любую возможность послушать Тоску божественной Марии Каллас, нашей украинской примы Виктории Лукьянец, непревзойденной россиянки Елены Образцовой и других талантливых вокалисток. Нанизывала их мастерство на свой талант, экспрессивность, глубину и страстность. И кто бы ни исполнял музыку Пуччини, она была неистово живой, настоящей, лишенной театральной академичности. Но Виола всегда надеялась услышать новые нюансы исполнения.

Зал словно не дышал. Со сцены актерам казалось, что они поют перед разверзнутой пастью темной бездны, перед бесконечностью. От этого пение, увитое бессмертной музыкой великого композитора, становилось еще более драматичным и проникновенным…

 

Первый акт закончился под восторженно бурные аплодисменты и возгласы «Браво!», «Брависсимо!». После насыщенного живыми эмоциями, волнующего второго акта Андриан удовлетворенно заметил, улыбаясь жене:

— Надо чаще ходить на постановки.

— Приходи. Я буду только рада, — тихонько ответила Виола, в который раз завороженная колдовством оперы.

— Может, пройдемся? — уже в дверях ложи предложил ей муж. — Засиделись тут.

— Я, пожалуй, останусь, — отказалась она, а затем передумала: — Нет, подожди, я пойду с тобой.

Она взяла его под руку. И они, как примерная супружеская пара, поплыли меж публикой, которая обсуждала бельканто. Одни восторженно кивали головами и эмоционально размахивали руками, другие снисходительно улыбались в ответ. Певцы и актеры — особая каста людей с привилегированными эмоциями: в каждом живет надежда, а часто даже уверенность в личном совершенстве и неповторимости. Одни не поддаются этой внутренней спеси, работают до полного изнеможения, приближаясь к взлелеянной в мечтах цели. А другие способны лишь на постоянную критику тех, кто достиг большего, их отторжение и неприятие в угоду собственному ничтожеству.

Здание театра как шедевр архитектуры интересовал менее эмоционально погруженную в оперное искусство публику. Такие зрители осматривали театр изнутри, пытаясь попасть в зеркальный зал с бюстом божественной Саломеи, Соломии Крушельницкой.

Виола молча шла рядом с Андрианом, мысленно анализируя все нюансы пения западной примадонны. Вдруг ей показалось, что ее погруженный внутрь себя взгляд выхватил из толпы лицо кого-то знакомого. Она оглянулась. Пробежала глазами по лицам и нашла… Да, это был он! Виктор… с Татьяной. Почувствовала, как внутри нее что-то оборвалось, заполнив естество гулкими ударами сердца. «Зачем?! Для чего, Господи! Я же уже успокоилась».

Они тоже заметили Виолу с Андрианом и тут же подошли.

— Привет! — Андриан подал ему руку первым.

— Приятно вас здесь встретить! — ответил на приветствие Виктор.

Виола что-то пробормотала или просто улыбнулась — она не помнила. Ее мысли запутались, а взгляд затуманился. От убеждения, что все прошло, кануло в лету, не осталось и следа.

Виола приклеила к лицу улыбку и за все время общения смогла лишь сказать что-то наподобие:

— Да, это пример образцового исполнения оперы Пуччини.

— Обожаю музыку этого композитора. Он — просто гений оперного искусства. После его опер не остается впечатления театральности, как от творчества Вагнера. Ты так не считаешь, Виола? — обратился к ней Виктор абсолютно бесстрастно, почти равнодушно.

— Наверное, ты прав. — Она ответила медленно, боясь поднять на него свой взгляд.

— Виола полностью под впечатлением, — объяснил ее отчужденность Андриан. — Это ее естественное состояние. Я уже привык к таким временным отстранениям. А где ваши места? — поинтересовался он.

— На втором балконе, — ответила Таня, критически оценив внешний вид и странное эмоциональное состояние знакомой.

На самом деле Виола была словно под действием снотворного: реагировала на внешние раздражители вяло, плохо понимала, что с ней происходит. Ее руки дрожали, а голос предательски выдавал волнение, в горле пересохло. Вспотели ладони, и ей казалось, что даже голова. Она смотрела сквозь собеседников и упорно пыталась не встречаться глазами с Виктором. Наконец не выдержала и, извинившись, поспешила в туалетную комнату.

Ледяная вода из крана пригасила пламя внутри. Виола даже не подумала о том, что может застудить горло и сорвать репетиции на следующей неделе. Теперь ей нужен был воздух. Она поднялась по лестнице на второй этаж, вышла через служебный ход и выбежала на улицу.

По дороге ей показалось, что она заметила в полутемном закоулке коридора Анну Безпалько, солистку из второго состава. Вечную соперницу и конкурентку Виолы на сцене. Та с кем-то страстно обнималась и хохотала. Да, точно! Это мелькнула ее огромная грудь в декольте. Второй такой в труппе не было. Оркестранты между собой даже шутя окрестили ее Семенович. Имея в виду сходство с известной русской эстрадной звездой по размеру бюста. Виола сразу вспомнила, с каким пренебрежением и высокомерием, смешанным с завистью, Анна однажды заметила ей:

— Не умеешь ты, дорогая, пользоваться своей натуральной красотой! Мне бы твои внешние данные! Э-эх, я б уже в Ковент-Гардене пела! А ты?! Дура она и есть дура. Везде! — Виолу чуть не стошнило от такого отношения к жизни.

Она глубоко вдохнула насыщенный озоном воздух после весенней грозы. Все еще шел дождь, но уже легкий. Виола задрожала от дыхания игривого ветерка и, больно сжав кулаки — так, что ногти оставили почти кровавые отпечатки на ладонях, глубоко выдохнула. «Ничего не произошло. Ничего не случилось. Это просто эмоциональный всплеск от бельканто, — убеждала себя мысленно. — Это Тоска. Непревзойденная Тоска. Гениальный Пуччини». Одновременно до ее ушей долетел звук звонка. «Кажется третий». Два предыдущих прозвенели, когда она была еще на ступеньках.

Андриан удивленно взглянул на жену, когда она, уже контролируя свое состояние, невозмутимо вошла в ложу.

— Ты что так долго?

— Была очередь, — откровенно солгала. — Тс-с.

Виола намеревалась опять погрузиться в происходящее на сцене. Но встреча глубоко встревожила ее и всколыхнула, казалось, угасшие чувства. Она будто и слышала музыку, но мысли ее витали вокруг Виктора. Пыталась проанализировать увиденное. Знала, что не имеет права рассчитывать на его благосклонность после сказанного тогда, на дне рождения. Однако то, что происходило в ее душе, невзирая на все моральные законы и запреты, она назойливо пыталась найти и в его глазах. Ей хотелось, чтобы они так же болезненно блестели, как тогда. Чтобы он не сводил с нее взгляда. Волновался, сбивался, говоря. Но она увидела его абсолютно спокойную реакцию на свое присутствие. Он радушно улыбался, почти не смотрел в ее сторону и говорил исключительно с Андрианом. «Неужели он так легко отказался от меня?» — ее брала оторопь от такой мысли. Ей впервые за все годы замужества захотелось, чтобы этот мужчина был настойчивым, добивался ее, завоевывал, как это делали другие. После ее немилости в тот вечер, когда она отшатнулась от него, как от самого дьявола, минуло всего лишь несколько месяцев, а он уже опомнился, пришел в себя?! Не хотела в это верить. Ей казалось, что она падает в бездну, что ее затягивает неодолимая гравитация тоски.

Вдруг Виоле захотелось оглянуться, посмотреть в зал. Встретить его глаза, его расширенные почти до краев черные точки зениц. Но она окаменела, сковав свои эмоции, зашнуровав их невидимыми бечевками с той силой собственной воли, на какую только была способна. Но избавиться от мысли, что он, возможно, тайком наблюдает за ней, не могла.

— Хороший тенор, — ворвался в ее мысли шепот мужа.

— Ты о Каварадосси? — спросила после паузы.

Разыгрывалось третье действие и звучала ария «E lucevan le». Андриан удивленно пожал плечами:

— Ну, не о Сполете же. Хотя он тоже неплох.

— После интеллигентного Пласидо теноров не воспринимаю, — ответила она ему на ухо.

Своим замечанием Андриан заставил ее вынырнуть из забытья и вернуться в действительность. Ох, каким близким и неистово волнующим в тот момент было театральное действо. Надежда влюбленных Флории Тоски и Марио на скорое освобождение из тюремных застенок и розовые мечты об общем будущем отражались эхом в затуманенной Виолиной голове. И смерть обоих героев практически обессилила ее. Занавесила в ощущениях ее собственную жизнь черной вуалью.

Зал аплодировал стоя. Трижды на бис выходили вокалисты. Исполнительница партии Тоски повторно исполнила глубоко эмоциональную арию из второго акта «Visi d’arte, visi d’amore». Публика внимала, затаив дыхание. Виола слышала стук собственного израненного сердца, как будто сама была на сцене.

Шквал аплодисментов. Виола глубоко выдохнула. Неожиданно схватила мужа за руку. Боялась опять встретиться с Виктором.

— Идем, Андриан, быстрей, — почти умоляла она. — Я слишком устала.

— Уже? Сейчас?!

— Мне нужно «переварить» эту оперу. Умопомрачительное исполнение.

У каждого своя правда. Иногда она бывает двойственной. Да и кто знает, где эта правда? Это истина всегда одна. Но дано ли нам ее знать?

Андриан не спорил, хотя и был удивлен таким поспешным уходом. Обычно они еще долго после представления общались с певцами и концертмейстерами. Иногда к ним присоединялся и сам господин директор. Но сегодня они очень быстро ретировались. Андриан даже не поинтересовался, что произошло. Завел двигатель своего кроссовера и плавно повел машину по только что переложенной, орошенной влагой, львовской брусчатке.

Город, омытый весенним дождем и овеянный тихим вечерним ветром, готовился ко сну. Уже не было спрессованных автомобильных пробок на улицах. Лишь одинокие машины робко шуршали по дороге. Фонари вылавливали из мрака таких же одиноких прохожих, которые медленно прогуливались, вдыхая свежий озонированный воздух. Архитектурные химеры, наследство помпезного барокко, пристально патрулировали территорию своей ночной стражи.

Виола отстраненно смотрела в окно и не могла сдержать своих тоскливых мыслей. Они ее мучили и терзали. Знала, что это не окончится ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Эмоции обострялись впечатлением от трагической оперы.

Оказавшись дома, она молча выпила снотворное и, свалив все на головную боль, ушла спать. Ее огорченное сознание не давало возможности сразу отключиться, окунувшись в сладкие объятия Морфея.

 

Время от времени встречаясь с Виктором в компании друзей, Виола узнавала о нем все больше и больше. Он был успешным бизнесменом, который пил жизнь большими глотками. Не останавливался на достигнутом, занимаясь разнообразными финансовыми инвестициями. Но ее глубоко удивило то, что в широкий круг интересов делового человека входило такое нематериальное явление, как музыка. Основываясь на собственном жизненном опыте, Виола считала эти вещи несовместимыми. Андриан по-настоящему никогда не интересовался классическим искусством. Все, о чем говорил и якобы интересовался, было напускным и фальшивым, лишь для усиления собственного авторитета и имиджа. Крутил какие-то попсовые диски в своей машине, и этим все заканчивалось. А вот Виктор мог отличить баритон Хворостовского от тенора Паваротти, Кабалье от Синявской…

Он вообще выгодно выделялся на фоне других мужчин. Всегда знал, когда нужно что-то сказать, а когда стоит и промолчать. Никогда не спорил. Уверенный в себе, умный, красноречивый и безгранично преданный жене… А это Виола всегда ценила в мужчинах! Прочувствовала на себе, как больно жить с осознанием измены.

Когда-то это произошло и с ней. Она не скандалила, не била посуду, не выгоняла мужа. Поплакала в подушку и попросила Андриана на будущее быть более осмотрительным, по крайней мере не афишировать своих побед. Хорошо понимала мужскую натуру. Простила ему те шалости, но забыть не смогла. Такое, к сожалению, не забывается.

 

— Странная они пара, Андриан и Виола, — сказала Татьяна, когда они с Виктором возвращались домой после «Тоски».

— Почему? — холодно спросил муж.

— Он такой абсолютно нормальный парень, учтивый, уравновешенный, а она…

— Какая? — не сдержался Виктор, ожидая продолжения.

— Какая?! Как не от мира сего, отмороженная, что ли, вся в себе, а то вдруг с какими-то неадекватными приступами радости и веселья. — Таня вспомнила поведение Виолы в компании.

— Она просто другая, Тань. Наивная, как маленький ребенок.

Ох, как же не понравился его ответ жене. По ее телу пробежали миллионы колючих мурашек, заставив всю сжаться и натянуться, как будто тетива на луке.

— Конечно. Я уже слышала это от тебя! — с сарказмом прошипела она.

— Я такое говорил? — откровенно удивился Виктор. — Что-то не припомню.

— Она тебе нравится?! — прямо спросила Татьяна.

— Послушай, — после некоторой паузы, взвешивая каждое слово, ответил Виктор, — она является примой Львовской оперы, очень одаренной певицей. Поэтому естественно, что она, как талантливый человек, вызывает интерес. Но я люблю свою семью и свою жену Таню! Если ты об этом.. — Он с улыбкой заглянул в глаза Татьяне и, притянув к себе за руку, поцеловал в висок.

— Ну-ну, — не очень-то поверила в искренность его слов женщина, но ей стало значительно легче.

Дальше Виктор ехал молча, отстраненно углубившись в свои мысли о Виоле. Чувствовал себя королем. Ему понравилось то впечатление, которое произвело на нее его давнишнее признание. Он был доволен, заметив ее небезразличный взгляд. Как она стеснялась и тушевалась, отвечая на вопросы. Как дрожали ее пальцы, которыми она от волнения открывала и закрывала замочек сумочки. Сегодня он вряд ли уснет. Он будет рисовать в своем воображении их встречу наедине, и от этого его сердце будет замирать, а мозг активно искать возможности осуществить это в реальности.

Виктор всегда был образцовым, любящим и внимательным мужем и отцом. Никогда не допускал в свое сердце другую женщину. Это противоречило, прежде всего, его собственным принципам, а уже потом общим нормам морали. Казалось, он сам упивался этой своей контролируемостью и сдержанностью.

В то же время он был охотником, иначе ничего бы не достиг. Но свою охоту всегда проводил на поле бизнеса, где и коллекционировал трофеи. Один вид деятельности, потом другой, потом третий. Когда что-то не удавалось, он шел от противного и попадал в десятку. Ему казалось, что успешность в жизни и семейный уют полностью его устраивают. Состоялся как отец и реализовался как мужчина.

Большой загородный гостиничный комплекс с изысканным рестораном, фитнес-клубом и боулингом обеспечивал далеко не скромное существование его семье. Жена и двое сыновей-подростков не могли предъявить никаких претензий отцу. Их жизнь протекала спокойно и размеренно: семейные путешествия и развлечения, иногда экстремальные вылазки, вроде альпинизма или рафтинга.