Дневник Верховского Сафронов Юрий

Служба в Академии была постоянно сопряжена для профессора Верховского с огромными трудностями. В ответ на жалобы сестры, что он стал редко писать ей письма, Верховский отвечал:

«…Танюша, милая, я совершенно выбился из сил. Я веду громадную по объему работу, [которая] просто не оставляет у меня ничего живого внутри. Ибо силы мои подорвались за эти годы. Мечтаю хоть в этом году отдохнуть в санатории летом. Те короткие отпуска, которые мне давали, были передышками, но не давали возможность стать на ноги…»

(Из Москвы. 8.04.1923, л. арх.)

Интриги в Академии против Верховского начинались еще в 1920-х годах. 7 ноября 1924 года он писал в Ленинград:

«Сейчас начало учебного года, и меня не выпускают из Москвы. Но в декабре поездка в Питер намечена для инспекции Академий… Год этот вообще начался для меня очень тяжело. Прежде всего жалованье сокращено вдвое, затем моя работа, намеченная к печати, не печатается. Поэтому сидим с самыми ограниченными средствами. Кроме того, много разных еще и других неладов и по службе и дома. Б[ыть] м[ожет], придется уходить из Академии. Словом, огорчений много, а в таком настроении трудно говорить и писать…» (л. арх).

Что же было делать в такой ситуации? Альтернативы у Александра Ивановича не было и оставался единственный выход — «…теперь снова впрягаемся в хомут и снова ведем борьбу» (из Москвы 5.Х. 1925 г., л. арх.).

В 1927 году Верховский посетил Дагестан, а в 1929 году — Туапсе, где на него произвели тяжелое впечатление наблюдаемые им развал колхозов, гибель садов. В то время он отрицательно относился к колхозному строительству, не понимал его и считал ошибочным.

Несмотря ни на какие жизненные трудности, напряженная работа не прекращалась. Профессор А.И. Верховский увлеченно, как и всегда, работал над новой для него темой об автомобилях и военном их значении. И не только писал книгу, но и на практике постигал азы вождения. Будущая вторая жена Александра Ивановича, Н.С. Мануйлова (проживала тогда в Москве, Дурновский пер., д. 18, кв. 2) прислала сестре Верховского в Ленинград открытку, в которой 10 июня 1928 года она сообщала: «От Саши письма из разных мест он очень кажется доволен некоторыми моментами своей поездки, напр. он от Екатеринодара до Анапы проехал в автомобиле. Не пишет только, когда вернется… Жду письма, т.е. открытки» (л. арх.).

Из писем к сестре видно, что Верховский был не чужд и сентиментальности, тем более что ему, бывшему камер-пажу императора, было что вспомнить:

«Сейчас я в Киеве на маневрах. Был у Нелли[60]. Мы с ней целый день бродили по городу, были в художественном музее, в Лавре, обедали вместе, вспоминали тебя. Хотели даже вместе послать открытку, да не нашли… Сегодня с Нелли, гуляя с ней по Киеву, я так ярко вспомнил далекие дни Питерской жизни, когда папа и мама еще были живы; обеды, на которых давался «ris a la emperatice» и грушевый мед. Я совсем и забыл это лакомство. Нелли его напомнила мне. После обеда кофе в маленькой гостиной. Все эти детали давно прошедшего, в них что-то грустное. Я очень был рад повидать Нелли. Все порывы, искания молодости, жизнь завтрашним днем, все, что было так характерно для моей жизни тогда. Теперь этот завтрашний день стал сегодня. Итак ценишь те немногие дружеские, теплые отношения, которые жизнь сохранила…»

(Из Киева. 7.IX.1928 г., л. арх.)

В то же время Александра Ивановича посещали мысли не только о непростом настоящем, но и воспоминания о тяжелом прошлом:

«…Готовимся к 10-тилетию Академии. Видимо, будет большой праздник; как незаметно прошли 10 лет жизни.

Помнишь 10 лет тому назад мрак и холод Питера и отсутствие горизонта. Что тогда окружающий разгром застилал перспективу. Но как я рад, что смог все-таки разобраться и встать на верный путь. Я вспоминаю, что ты эту мысль поддерживала…»

(Из Москвы. 31.Х. 1928 г., л. арх.)

К 10-летию РККА Верховский был награжден золотыми часами с надписью «А.И. Верховскому за защиту революции. От РВС СССР». Эти часы можно заметить на фотографии Александра Ивановича 1930-х годов.

Постепенно накал страстей в Академии повышал свой градус, и Верховский в письмах стал осторожно намекать:

«Со мной ведут разговоры о годичном отъезде в Ростов на стажировку, но я не знаю, что еще из этого выйдет, ибо дело сие надо рассматривать как некое повышение по службе…»

(Из Москвы. 17.XII.1928 г., л. арх.)

В начале 1929 года Верховский снова побывал в Дагестане, где внимательнейшим образом изучил опыт действий РККА в борьбе с басмачами. По результатам той поездки им был написан труд, в котором заметно глубокое знание и понимание специфики организации военных действий в горах{530}.

Глава XI.

В СЕВЕРО-КАВКАЗСКОМ ВОЕННОМ ОКРУГЕ (СКВО). ДЕЛО «ВЕСНА»

В конце 1929 года сестра Верховского получила письмо от своей невестки Лидии Федоровны:

«Дорогая Татьяна, твой гнев велик и справедлив, но дело в том, что весь этот год начиная с осени у нас идет большой тарарам. Начать с того, что после всех перипетий Саша ушел в армию и уехал нач. штаба округа в Ростов, что на Дону, сколько он там времени пробудет, неизвестно. Наверное год, полтора…

20 января я выезжаю на некоторое время в Ростов. Пиши в Ростов Пушкинская, 69 Саше. Но об разводе ни гугу, если он тебе сам не напишет… Эту зиму Саша два раза болел гриппом и оба раза долго…»

(Из Москвы б/д 1930 г., л. арх.)

8 января 1930 года Верховский писал в Ленинград:

«Дорогая Танюша.

За эти месяцы я жил в такой сутолоке, что не мог толком сесть и тебе написать о моем житье-бытье. Сейчас обстановка резко изменилась, и я имею возможность (и моральную) и просто есть время сесть написать два слова.

В Академии мне вообще жилось не сладко. Ты это знаешь. Но в последнее время стало и совсем тяжело. Молодежь адъюнктская взяла резкую линию на то, чтобы меня выжить из Академии, и создала мне невыносимую обстановку. Дело шло к тому, что меня сгрызли бы совершенно. Нужно было большое решение, и я пошел к Ворошилову просить либо взять меня в армию, либо демобилизовать совершенно. Меня не только не отпустили, но назначили начальником штаба округа на Северный Кавказ. Это почетное и интереснейшее назначение меня значительно приободрило. Академия стала меня тяготить и однообразием работы. Ведь я же 10 лет нахожусь в ее стенах… Я здесь очень скучаю в одиночестве. Сколько лет я жил, окруженный теплом и лаской, а теперь, надеюсь, временно, один в большом городе…».

(Из Ростова-на- Дону. Пушкинская, 69. 8.1.1930 г., л. арх.)

15 апреля 1930 года Л.Ф. Верховская пишет письмо Татьяне из Ростова-на-Дону в Ленинград:

«Я жду тебя сюда непременно, а сама отсюда не собираюсь выезжать раньше конца сентября. Бери отпуск и приезжай, но приезжай непременно… Саша сейчас на маневрах»

(15 апреля 1930 г., л. арх.)

Новый 1931 год вторая жена Александра Ивановича, Н.С. Мануйлова, встречала в Ростове-на-Дону вместе с первой семьей мужа — Лидией Федоровной и сыном Николаем.

Обстановка в этом регионе была сложная. А.И. Клибанов писал о событиях на Северном Кавказе: «В 1929—1930 гг. в некоторых районах страны, например, в Сальском округе Северо-Кавказского края, религиозным руководителям духоборов и молокан удалось побудить рядовых верующих на организованное сопротивление коллективизации»{531}.

В те годы шел беспощадный «великий перелом». В ночь с 5 на 6 февраля 1930 года началась масштабная операция по раскулачиванию, проводимая силами ОГПУ. Проводились массовые аресты и депортации, но репрессии чекистов вызывали соответствующую реакцию населения. Началось повстанческое движение. Восставшие, испытывавшие нужду в вооружении, нападали на армейские склады оружия и боеприпасов. Размер антисоветских выступлений весной 1930 года оказался столь велик, что для их подавления выборочно пришлось привлекать армейские подразделения СКВО. Командующим войсками СКВО (с ноября 1927 года по июнь 1931 года) был И.П. Белов (1893—1938), а затем его сменил Н.Д. Каширин (1888—1938). И.П. Белов подписал особую инструкцию, обращенную к командирам и комиссарам частей, которой предписывалось использование при необходимости против повстанцев «технических средств борьбы»: артиллерии, пулеметов и гранат. В том же месяце для подавления массового сопротивления было разрешено применять артиллерию, авиацию, пехоту и кавалерию.

Степень участия Верховского в событиях на Северном Кавказе, по всей видимости, была оценена «наверху» как недостаточно энергичная, что и нашло в скором времени свое отражение в п. 4 нелепого обвинения, выдвинутого против него по делу «Весна». Впрочем, абсурдность обвинений в то время ничего не значила.

Пробыл Александр Иванович в дожности начальника штаба СКВО недолго: 2 февраля 1931 года Г. Ягода лично подписал ордер на его арест, и спустя сутки Александр Иванович был арестован. В семейной переписке наступил длительный перерыв.

С начала 1930-х годов начался чудовищный по негативным последствиям кадровый разгром в Красной Армии и, в том числе, в Академии РККА. По разным (весьма приблизительным) оценкам, считается, что по так называемому делу «Весна» было арестовано не менее 3000 бывших царских офицеров, генералов и их сподвижников. Это была как бы генеральная репетиция перед большой чисткой 1937—1938 годов.

Организатором этого фальсифицированного дела считается мастер политических процессов и массовых чисток в РККА крупный деятель ОПТУ—НКВД Израиль Моисеевич Леплевский[61], действовавший при поддержке зампреда ОПТУ Ягоды.

Известность это дело получило с выходом в 1998 году книги украинского историка Ярослава Тинченко «Голгофа русского офицерства», впервые поднявшего эту тему. Часть документов, касающихся дела «Весна», была опубликована на Украине в двухтомном сборнике «Из архивов ВЧК, ОПТУ, НКВД».

Заслуживает внимания книга А.А. Здановича «Органы государственной безопасности и Красная Армия», где в одной из глав автор описывает агентурно-наблюдательное дело (АНД) «Генштабисты» и операцию «Весна».

Несмотря на публикации, до сих пор в этом деле много непонятного. Во-первых, каким образом материалы этого дела оказались в Государственном архиве службы безопасности Украины (ГАСБУ). Во-вторых, окончательно не выяснено, что послужило толчком к проведению массовых арестов среди профессорско-преподавательского состава Академии Генерального штаба. Однако не приходится сомневаться, что ОПТУ—НКВД зачастую действовало на основании доносов (или, в мягкой форме, «политдонесений», весьма поощряемых «сверху») тех самых «адъюнктов», о которых в своих письмах упоминал Верховский. С другой стороны, как следует из его письма Ворошилову от 14 января 1931 года, Верховский считал, что ему мстят его бывшие соратники-эсеры и меньшевики, которые не могли ему простить перехода на работу к Советской власти.

На квартире профессора Верховского (Москва, Б. Трубецкой пер., д. 16, кв. 4) собирались преподаватели Военной академии, люди, казалось бы, заслуженные, проверенные, бывшие царские полковники и генералы; многие из них окончили Николаевскую Академию Генерального штаба. Можно сказать, что это были остатки кадрового русского офицерства — своего рода «золотого фонда России». Эти встречи, на которых обсуждались исключительно профессиональные вопросы, тем не менее вызывали подозрение ОГПУ. Вскоре был найден подходящий предлог, и началась генеральная чистка Академии.

В числе приглашаемых к профессору Верховскому преподавателей был и В.Н. Гатовский, в биографии которого был примечательный эпизод, связанный с сербской династией Карагеоргиевичей. В 1915 году 2 декабря, возмущенный бездарным командованием Арсения Карагеоргиевича (брата сербского короля), командовавшего одной из бригад дивизии, Гатовский ударил его по лицу и за это был разжалован в рядовые.

На допросах Гатовский (умер в 1935 году) вспоминал: «Кроме товарищеских вечеров были и чисто деловые встречи, проводимые одним из самых молодых русских кадровых генштабистов, прогрессивным преподавателем А.И. Верховским… Вскоре после назначения Верховского Александра Ивановича главным руководителем тактики военной академии, начиная с 1924 г. по 1929 г. включительно, в его квартире и по его инициативе проводились собрания старших руководителей кафедр Военной Академии. Эти собрания носили форму совещаний, на которых подводились итоги пройденного курса в Академии и определялись задания по кафедрам на последующий отрезок времени академического курса. Совещания устраивались примерно один раз в 3 месяца ежегодно и прекратились незадолго до ухода из Академии Верховского. В совещаниях, проводившихся в квартире Верховского, участвовали; 1) сам Верховский, 2) я, Гатовский — по коннице, 3) Лигнау А.Г., бывший генерал-майор, служил в белой армии — по кафедре пехоты, 4) Голубинцев Е.М. — по тактике артиллерии, 5) Смысловский Е К., бывший генерал-лейтенант — по технике артиллерии, 6) Токаревский В.К. (умерший) — он же по тактике артиллерии, 7) Балтийский А.А., бывший генерал-майор, как помощник Верховского, 8) Лапчинский Александр Николаевич, бывший офицер — по кафедре авиации, 9) Цейтлин Василий Михайлович, кажется, бывший полковник—по кафедре связи, 10) Гладков Петр Дмитриевич, кажется, бывший генерал — по бронечастям, 11) Карбышев Д.М., бывший полковник — по кафедре инженерных войск. Никаких протоколов совещаний не велось, но содержание их записывалось всегда Балтийским Александром Александровичем. Помню, на одном из совещаний стенографировала стенографистка Академии, ни фамилии, ни имени и отчества ее не знаю. По окончании совещания там же, в квартире Верховского, иногда устраивалось чаепитие. О времени совещаний мы договаривались обычно в Академии или извещались соответствующими повестками. Совещания проводились, главным образам, по вечерам, а в свободное от занятий в Академии время (по воскресным дням, до непрерывки) собирались днем. По такому же принципу совещания в квартире Верховского проводились по вопросам и общей тактики»{532}.

Из материалов дела «Весна» известно, что самым первым из вечеров георгиевских кавалеров, упоминаемых в следственных делах ОПТУ, состоялся в день праздника Святого Георгия 26 ноября 1922 года на квартире у отъезжавшего в Эстонию бывшего генерала Д.К. Лебедева. На том вечере присутствовали преподаватели Военной академии РККА, в прошлом генералы российской армии: А.Е. Снесарев, А.А. Свечин, А.А. Не-знамов, А.И. Верховский и некоторые другие{533}.

По поводу Георгиевского праздника преподаватели Академии собирались и на квартире Верховского еще 1926 году. Из письма его первой жены Лидии Федоровны известно, что однажды в гости пришло много старых знакомых, бывших его учеников:

«Был съезд к Саше, страшно много ребят приезжало, много его учеников. Саше было приятно га повидать. Некоторые обедали у нас…»

(Из Москвы. 16.03.1926 г., л. арх.)

Верховский, как кавалер ордена Св. Георгия, очень дорожил семейной реликвией — небольшим образком Святого Георгия в «белом кожаном футляре», подаренным ему Ольгой Владимировной Верховской, дочерью адмирала В.П. Верховского (реликвия не сохранилась).

Позже все эти собрания 1920-х годов, среди прочего, были поставлены Верховскому в вину.

Арест А.И. Верховского по делу «Весна» проходил иначе, чем других офицеров. В конце 1930 года он был вызван из Ростова-на-Дону в Москву по служебным делам, связанным с неприятностями по службе. В Москве служебные дела его улучшились, и, довольный полным восстановленным к нему доверием, он выехал в служебную командировку с целью инспекции Северо-Кавказского военного округа. Это было примерно в 20-х числах января 1931 года. По воспоминаниям его второй жены Натальи Сергеевны, эта командировка была задумана с целью арестовать Верховского, лишить его возможности защищаться. Она вспоминала:

«Когда вечером, как мне впоследствии рассказывал муле, в отдельном купе, где ехал он с тремя военными, он встал к ним спиною, приготовляя на ночь себе постель, они все трое накинулись на него сзади, обезоружили и арестовали. В Воронеже они его доставили в НКВД, где с него был снят первый допрос. В Москве, конечно, никто не предполагал, что Верховский арестован, и отсутствие его писем я объясняла недостатком времени. В середине февраля у меня в комнате был обыск, и тогда стало ясно, что произошло. Ночью ко мне пришли двое сотрудников НКВД, один высокий (брюнет), другой среднего роста, по-видимому, его начальник, так как он разговаривал со мною. Первое, что меня спросили, это есть ли у меня оружие? На это я ответила, что, конечно, есть, и что они, по всей вероятности, не знают, что я жена военного. При обыске у меня были взяты немецкие газеты, которые получала моя домработница, обрусевшая немка с Волги, и больше ничего, и меня не тронули. Ну, конечно, наган тогда увезли…»{534}.

В этих же «записках» указано, что прокурором по всем делам НКВД (ОПТУ. — Ю.С.) был тогда Катанян, а его помощником по военным делам был прокурор Армии Орловский Сергей Николаевич. О нем вдова А.И. Верховского вспоминала через 40 лет с большой теплотой за его человеческое отношение к горю и искреннее желание помочь.

Помощником Орловского был Николай Никифорович Фадеев, по воспоминаниям вдовы Верховского, — «очень доброжелательный человек», который продиктовал ей письмо к Сталину летом 1934 года, после которого, как полагала Наталья Сергеевна, ее муж был освобожден из заключения{535}.

Из письма профессора А.И. Верховского к наркому Ворошилову 25 ноября 1934 года следует, что он должен был признаться в следующих «злодеяниях»:

1. Что вступил в Красную Армию в 1919 году как враг, с целью подрыва ее изнутри, для чего все время группировал вокруг себя контрреволюционное офицерство.

2. Что кафедру тактики Военной академии имени М.В. Фрунзе сделал своеобразным штабом, где разрабатывал планы восстания в Москве в дни мобилизации при объявлении войны.

3. Что был завербован английской разведкой в 1922 году в период проведения Генуэзской конференции.

4. Что в бытность свою начштаба Северо-Кавказского ВО готовил восстание на Северном Кавказе.

5. Что все годы службы в Красной Армии проводил вредительство, где только мог.

Следствие велось таким образом, что Верховскому грозили неминуемым расстрелом и «разгромом семьи» в случае дальнейшего запирательства, обещая дать «всего» 3—4 года тюрьмы, если он станет на колени перед партией и «разоружится», то есть признается в инкриминируемых ему преступлениях и попросит прощения. Следователь не раз обещал согнуть его в «бараний рог» и заставить (опять же на коленях) умолять о пощаде. А.И. Верховскому была предложена лишь одна альтернатива: либо давать показания, либо готовиться к расстрелу.

После отказа Верховского подчиниться и дать нужные показания, его перемещали из одного следственного изолятора в другой, режим становился все более жестким, допросы проводились чаще и изощренней, однако он предъявляемые ему обвинения отрицал. Чтобы унизить, профессора Верховского заставляли мыть уборную и параши под окрики надзирателей, заставлявших его по несколько раз переделывать эту работу.

Не добившись желаемых результатов от подследственного, его в феврале 1932 года переводят в Ярославль в изолятор особого назначения с тем, чтобы там окончательно сломить его физически и морально, заставить дать необходимые показания. Такова была «благодарность» за многолетнюю военную службу и участие в становлении Красной Армии.

Все-таки фортуна в 1931 году еще окончательно не покинула Верховского. Случилось так, что его в 1918 году допрашивал председатель ВЧК Феликс Дзержинский, и Верховский вскоре был освобожден, а в 1931 году — в допросах участвовал преемник «Железного Феликса» — Вячеслав Менжинский…

Сухой официальный документ гласит: «По постановлению Коллегии ОПТУ от 18 июля 1931 года “за антисоветскую деятельность” Верховский был осужден к высшей мере наказания — расстрелу, по постановлению того же органа от 2 декабря 1931 года высшая мера наказания была заменена заключением его в концлагерь сроком на 10 лет. 17 сентября 1934 года Верховский был досрочно освобожден»{536}.

По воспоминаниям вдовы Александра Ивановича, Н.С. Мануйловой, на заседании Коллегии НКВД (ОГПУ. — Ю.С.) в составе двух прокуроровКатаняна и Орловского и трех членов ОГПУ (с участием председателя коллегии ОГПУ В.Р. Менжинского. — Ю.С.), вынесенный прежде Верховскому приговор — расстрел — был заменен на 10 лет политизолятора{537}.

Такое решение было принято большинством в один голос. Сейчас известно, что оба прокурора—Катанян и Орловский— были за отмену расстрела, двое из ОГПУ были за расстрел, один — против. Чей голос спас тогда жизнь Верховскому, осталось тайной, но почему-то очень бы хотелось, чтобы это был голос именно Менжинского, и вот почему.

Началось все в Пажеском корпусе, в котором в течение 25 лет (до 1910 года) преподавателем истории был Рудольф Игнатьевич Менжинский, отец Вячеслава Менжинского, вошедшего в советскую историю как председатель ВЧК. При строгом, требовательном, Р.И. Менжинском, обладавшим красивыми внешними данными, во время занятий слышно было, как «муха пролетит в классе»… Пажи боялись его не меньше, «чем трепетала перед его сыном, всесильным комиссаром ЧК, вся Россия в первые годы большевизма»{538}. Скандальная история, случившаяся с камер-пажом Верховским в январе 1905 года, «всколыхнула» тогда не только верхний слой петербургского общества, но могла вызвать интерес и в среде интеллигенции. В семье Менжинских, несомненно, хорошо знали истоки этой раздутой на пустом месте кампании. В то время будущий глава ЧК молодой Вячеслав Менжинский был не чужд литературной деятельности и входил в кружок известного поэта Ю.Н. Верховского[62]. Разумеется, что спасение Верховского от расстрела в 1931 году В.Р. Менжинским — лишь предположение, основанное на зыбких аргументах.

Заслуживает внимания интересный документ, который характеризует отношение наркома обороны К.Е. Воршилова к бывшему военному министру А.И. Верховскому:

«Политбюро ЦК ВКП(б). Тов. Сталину.

Посылаю копию заявления Верховского А.И. и его статьи: “Выводы на опыте русско-японской войны 1904—1905 годов с точки зрения нашей борьбы против японского империализма в 1934 году”.

Если и допустить, что, состоя в рядах Красной Армии, Верховский А.И. не был активным контрреволюционером, то во всяком случае другом нашим он никогда не был. Вряд ли теперь стал им. Это ясно.

Тем не менее, учитывая, что теперь обстановка резко изменилась, считаю, что можно было бы без особого риска его освободить, использовав по линии научно-исследовательской работы.

Ворошилов. 9 мая 1934 года»{539}.

Как видно, недоверие и подозрительность со стороны высших эшелонов власти (и не только) сопровождали Верховского на протяжении всей его службы в Красной Армии.

Александр Иванович находился в Ярославской тюрьме до 17 сентября 1934 года. Ему, однако, разрешали писать военно-научные работы, которые пересылались К.Е. Ворошилову. Одну из таких работ, «Глубокая тактика», Ворошилов переправил Сталину 9 мая 1934 года.

Вскоре долгожданная мечта Верховского получить свободу осуществилась. Решением Сталина он был досрочно освобожден 17 сентября 1934 года из-под ареста и возвратился в Москву.

А.И. Верховский 17 ноября 1934 года направил Ворошилову письмо с выражением признательности и заверением в том, что он, Верховский, приложит все силы и оправдает доверие, которое ему оказал Климент Ефремович.

По поводу всех этих многократных мучительных арестов, фактически за одно и то же «преступление» (арест по делу «Весна» был уже четвертым, считая с 1918 года, но не последним), можно было бы, перефразируя А.И. Солженицына, воскликнуть что-нибудь вроде: «Да будут благословенны те безжалостные тирании, деспотии, сатрапии и диктатуры в самых дикарских странах, где срок заключения назначается всего один раз!»

После освобождения Александр Иванович был зачислен в IV Разведывательное Управление Штаба РККА, начальником которого был Я.К. Берзин (1889—1938), а заместителем А.Х. Артузов (Фраучи) (1891—1937), прибывший на усиление разведки из контрразведки Иностранного отдела (ИНО) ОПТУ.

Через некоторое время комбригу Верховскому доверили преподавательскую работу в кузнице высших советских военных кадров — Академии Генерального штаба РККА, созданной осенью 1936 года.

Глава XII.

НА ТРУДНОМ ПЕРЕВАЛЕ

История выхода в свет книги «На трудном перевале», над которой Верховский работал в 1935—1937 годах после освобождения из тюрьмы, заслуживает особого интереса. Книга была задумана автором как художественное произведение — роман биографического характера. Прототипом главного героя книги, полковника старой армии Басаргина, был сам автор. Каждая глава эпохального исторического романа заканчивалась стихами, автором которых был сам Александр Иванович. Рукопись романа А.И. Верховский сдал в Военное издательство Наркомата обороны, но после ареста издание книги стало невозможным, и рукопись была сдана редакцией в архив. Сведения о готовящемся в 1937 году издании книги, видимо, просочились за «железный занавес», и в среде русской эмиграции ошибочно стали полагать, что она была издана{540}.

Осенью 1941 года, после того как в Москве было введено осадное положение, рукописи уже опубликованных книг редакция подвергала сожжению, а не принятые к печати возвращали авторам. Сын А.И. Верховского Николай Александрович вспоминал в марте 1975 года, что дальнейшая судьба рукописи была такой. Из издательства рукопись формально доставили по адресу первой семьи Верховского, которая к этому времени уже эвакуировалась из Москвы, и вручили домработнице (немке). Опасаясь преследований со стороны сотрудников НКВД, домработница спрятала рукопись в сарай под дрова, где она и пролежала до середины 1944 года, когда была найдена Николаем Верховским.

Николай Александрович Верховский не поддавался нажиму со стороны властей и не стал публично осуждать и отрекаться от отца, что было вполне в духе 30-х годов прошлого века. Удивительно, что вопреки устоявшемуся мнению, нежелание отрекаться от попавшего в беду отца никак не отразилось на служебной карьере Николая Верховского, так же как и на судьбе старшего сына А.И. Верховского, Игоря Александровича.

После реабилитации А.И. Верховского в 1956 году Николай Александрович предпринял попытку издать исторические воспоминания отца, передав рукопись в Военное издательство Министерства обороны СССР. Продержав рукопись около года, редакция сообщила ему, что как художественное произведение книга не может быть издана, но если Николай Александрович отредактирует рукопись, значительно сократит объем, убрав все лирические места и, разумеется, стихи, то в виде мемуаров книга может увидеть свет. Искренне желая увековечить имя отца, Николай Александрович принял предложение редакции и в 1959 году под названием «На трудном перевале» в свет вышла книга в значительно переработанном виде{541}.

В переделанном и сокращенном почти в три раза (!) виде воспоминания (точнее — вариации на тему воспоминаний) стали восприниматься как новая редакция книги А.И. Верховского, в которой автор рассматривал свой жизненный путь под «другим углом зрения».

К тому же примечания к книге (С. 433—447), составленные неким С.С. Хесиным, вводили читателя в заблуждение своими разъяснениями исторических событий и фактов. Так, пламенная речь Верховского в офицерском собрании Черноморского флота весной 1917 года и спасение тем самым офицеров от расправы толпой, интерпретировалась, как носившая «откровенно оборонческий и демагогический характер и произвела известное впечатление на черноморцев, в тот период еще сильно зараженных соглашательскими и оборонческими настроениями» (прим. 32). Создается впечатление, что составитель примечаний был бы вполне удовлетворен, если бы разъяренная толпа поступила с офицерами севастопольского гарнизона по примеру матросов, учинивших кровавую расправу над своими командирами на Балтийском флоте.

Николай Александрович Верховский вспоминал, что, когда он пришел в редакцию за авторскими экземплярами книги «На трудном перевале», то его весьма удивило такое обстоятельство: у подъезда стоял автомобиль с американским флажком на капоте, в который загружались пачки с книгами его отца.

Сама рукопись таинственным образом исчезла, и теперь невозможно точно сказать, какие именно места, показавшиеся редакции «неудобными», были изъяты.

Судя по семейной переписке, сестра Александра Ивановича, Татьяна, была недовольна выходом в свет книги в такой редакции. В споре с вдовой своего брата Н.С. Мануйловой она ставила в пример его книгу «Россия на Голгофе» и подвергала критике «псевдомемуары».

Татьяна Михайловна всегда и во всем поддерживала своего знаменитого брата. В 1920—1930-х годах она часто и подолгу проживала в семье Верховских в Москве и знала об истории написания книги гораздо более других, и возможно, что, будучи по профессии корректором, она вносила свои правки в рукопись. Возражая сестре Верховского (и как бы оправдываясь), Наталья Сергеевна Мануйлова писала к ней в Ленинград:

«Книгу Александра] Ивановича Коля редактировал несколько раз, и, кроме того, она прошла ряд цензурных инстанций. Редакция изъяла из книги только десятки цитат Сталина, с нашего общего согласия, считая, что для 37-го года это была неизбежная дань времени… Ваше замечание, что книга была написана от третьего лица и переделана нами в первое, не совсем точно. Александр] Ив[анович] писал именно от первого лица и уже потом исправил все на третье по предложению Гослитиздата. Так что возвращение к первому лицу более чем закономерно… Сопоставление книги, которая сейчас выходит, с «Россией на Голгофе» непонятно… Разве его 20-ти летняя работа в Красной Армии, его воспитание кадров РККА, которому он отдавал все свое сердце и душу, разве все это не свидетельствует о принятии им советского строя со всеми его тяготами и лишениями? Это письмо я показывала Коле, который в основном со мной согласен»

(Из Москвы. 17.11.1959, л. арх.)

До сих пор остается трудный и, кажется, неразрешимый вопрос: стал ли А.И. Верховский со временем советским человеком в полном смысле этого слова?

Однозначного ответа на этот вопрос не существует. Несомненно, что перу Верховского принадлежали строки, посвященные России: «Я любил ее широкие поля и темные леса, любил свой народ, верил в его могучие силы, в его гений и считал, что Россия имеет право на достойное место в семье народов»{542}. Что касается остального содержания… Судя по общему смыслу книги «На трудном перевале» — сомнений не остается, что Александр Иванович принял (или вынужден был принять) советскую действительность такой, какая она была. Иначе и быть не могло:

  • Сказать ли на ушко яснее мысль мою? —
  • Худые песни Соловью
  • В когтях у Кошки.

Из семейной переписки видно, что Татьяна Михайловна считала своего брата, которому суждено было после Октябрьского переворота постоянно ходить по краю пропасти, так и не принявшим окончательно советский строй, хотя вторая жена Александра Ивановича, Н.С. Мануйлова пыталась ее в этом разубедить. Кто был прав, а кто нет, теперь уже никто утвердительно не скажет, и дарственная надпись на книге А.И. Верховского «На трудном перевале», сделанная Мануйловой: «На память об Александре Ивановиче 21.01.60 г.», хранит лишь память ушедшей эпохи.

Неожиданно в 1966 году в «союзниках» у сестры А.И. Верховского оказался генерал-полковник Л.М. Сандалов, обучавшийся в 1936 году в Академии Генерального штаба РККА. Он писал «справедливости ради», что: «среди постоянного состава Академии встречались и такие деятели старой русской армии, которые хотя и перешли на сторону Советской власти, но до конца своей жизни остались, если можно так выразиться, лишь «военспецами». Я имею в виду профессора А.А. Свечина, крупного военного теоретика… Таким же был и профессор А.И. Верховский, в прошлом военный министр Временного правительства, преподававший в академии оперативное искусство и военную историю»{543}.

С течением времени и укреплением мощи государства, пускай и в форме СССР, взгляды Верховского не могли не изменяться. 3 декабря 1935 года Александр Иванович писал своему племяннику в Ленинград: (догадываясь, что его письма перлюстрировались, Верховский писал, надо полагать, с учетом этого обстоятельства):

«Милый Олег. Мне хочется сказать тебе, как я порадовался увидеть неожиданно, что у меня вырос такой славный племянник… Меня очень радует, что из тебя растет настоящий гражданин нашей Советской родины и что все треволнения, которые свалились на нашу семью, тебя не поколебали. Все это мелочи, которые пройдут, и великое дело, творимое революцией пролетариата, перейдет в века. И мы все, жившие в это время, будем счастливы, что есть в нем и нашего меда капля, что мы сумели «полюбить и черненькой, ибо беленькой ее всякий полюбит <…>.

Любящий тебя твой дядя Саша».

(Из Москвы. 3.12.1935 г., л. арх.)

В этом (можно сказать, прощальном) письме заслуживают внимания слова Александра Ивановича о необходимости любить Россию всегда. Даже тогда, когда она стала «черненькой»…

Теплые воспоминания о профессоре Верховском сохранил его ученик, министр обороны Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский. Вообще, маршал РЯ. Малиновский интересовался книгами в целом о Первой мировой войне. В его библиотеке имелась книга генерала А.И. Верховского «На трудном перевале». РЯ. Малиновский, читая книгу, сделал много помет и маргинальных записей на полях книги карандашом синего и красного цветов. После чтения мемуаров А.И. Верховского Р.Я. Малиновский оставил примечательную запись на форзаце книги: «Прочел с большим интересом, сохраняя большое уважение к автору, как к своему профессору по учебе в Академии им. Фрунзе в 192730 гг. Он не совсем в моих глазах был предан нам, но, бесспорно, очень образованный офицер, высоко одаренный и умный военный писатель, приятно было иметь его в числе преподавателей, у которых мы, слушатели, учились военному делу (21.3.60. P.M.)».

Заслуживает интереса почтительное отношение к А.И. Верховскому главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова, отмечавшего в своих мемуарах о встречах с Александром Ивановичем летом 1937 года: «Моим неизменным партнером на теннисных кортах в Сочи был А.И. Верховский, профессор Академии имени М.В. Фрунзе. Но часто мы забывали о ракетках и затевали бесконечные споры о дальнейшем развитии оперативного искусства. Верховский был увлечен бурным развитием танков и авиации. Возлагая на них все надежды, он невольно умалял значение артиллерии. Бурные перепалки с ним натолкнули на мысль, что, прежде всего, надо дать отповедь теоретикам, которые считают артиллерию второстепенным, чуть ли не отмирающим родом войск»{544}.

На будущего маршала Н.Н. Воронова огромное впечатление произвели лекции, искусно читаемые профессором Верховским в Академии имени М.В. Фрунзе в 1927—1930 годах, что и было отражено в его мемуарах. Верховский был блестящим методистом и настолько увлекательно преподносил учебный материал, что даже удостаивался порой аплодисментов благодарных слушателей, долго не отпускавших его с кафедры, засыпая вопросами.

Большой интерес представляют воспоминания о Верховском сына Н.Н. Воронова — кандидата военных наук, полковника Владимира Николаевича Воронова. Эти короткие, но замечательные по содержанию воспоминания сын маршала поторопился написать, узнав, что в 1992 году в Военно-историческом журнале начнется публикация книги А.И. Верховского «Россия на Голгофе» и первый экземпляр машинописной рукописи, названной «Вспоминая А.И. Верховского», подарил профессору С.Н. Полтораку, включившему эту работу в свою рукопись книги о генерале Верховском. (Здесь приводятся лишь небольшие выдержки.)

О чем же поведал полковник В.Н. Воронов, вспоминая об «удивительном человеке с нелегкой судьбой, много повидавшего и испытавшего в жизни»?

К числу наиболее выдающихся черт характера Верховского, выгодно отличавшего его от всех других сверстников, Владимир Николаевич относил проницательность. Все помыслы его постоянно были обращены на возвеличивание России, кото-рая будет жить великой, несмотря ни на что.

В июле 1937 года совсем еще молодой сын будущего прославленного маршала наблюдал в г. Сочи игру в теннис своего отца с А.И. Верховским. Легкий и подвижный Александр Иванович пытался застать врасплох своего соперника, но это не всегда удавалось, т.к. Воронов умело парировал возникающие угрозы.

Еще одна встреча с Верховским произошла уже в Москве, когда Александр Иванович в качестве гостя посетил семью Вороновых.

Словесный портрет профессора Верховского, составленный полковником В.Н. Вороновым, заслуживает интереса. Он запомнился как аккуратный, с неизменным пробором на голове, в ладно подогнанной гимнастерке с комбриговскими отличиями в петлицах и на обшлагах рукавов, в высоких сапогах, плотно облегающих стройные ноги.

Память профессионального военного с фотографической четкостью зафиксировала умение Верховского слушать других, его манеру держаться на людях, четко и неторопливо произносить каждую фразу, что выдавало его педагогическую профессию.

Во время той встречи разговор был на разные темы. Говорили об охоте, о спорте. Особенно оживлялся Верховский, когда речь заходила о теннисе[63]. Обсуждали театральные новости, в частности пьесу М.А. Булгакова «Дни Турбиных», слушали популярные тогда песни Петра Лещенко с его неизменным «Чубчиком». В.Н. Воронову запомнились длинные, тонкие пальцы, которыми Верховский, слушавший голос певца с большим наслаждением, слегка постукивал в такт мелодии. Запомнилось и прощание с Верховским, галантно поцеловавшего руку матери В.Н. Воронова и после этого ушедшего. Как оказалось, навсегда…

В семье Вороновых, несмотря на суровые запреты той поры, бережно хранился учебник по общей тактике с дарственной надписью, а Александр Иванович навсегда оставил о себе светлую память, как необыкновенный гражданин России.

Иным было отношение к А.И. Верховскому у скандально известного генерала-диссидента П.Г. Григоренко. В 1945 году он был старшим преподавателем кафедры общей тактики, которую возглавлял в свое время профессор Верховский. Свой непростой характер Григоренко показал еще в 1937 году, когда он был направлен в Москву учиться в Академию Генерального штаба. Находясь на II курсе Академии, он написал письмо секретарю ЦК Андрееву, в котором, требуя повысить качество обучения в Академии Генерального штаба, в то же время обвинял преподавателей в восхвалении врагов народа и преуменьшении роли Сталина в Гражданской войне. Письмо заканчивалось предложениями перестроить учебный план и программы академии, создать марксистский учебник по военной истории, «добиться от руководителей академии настоящего большевистского руководства делом подготовки высококвалифицированных кадров».

Почти анекдотичный случай. Григоренко написал диссертацию, где упомянул труды Свечина и Верховского, и упоминание этих фамилий было поставлено ему в упрек начальником политодела генерал-майором Билыком, который проявлял положенную ему по должности «бдительность» и готовил срыв защиты: «Некоторые наши коммунисты так увлеклись наукой, что забывают о партийности, идут учиться к царским генералам… Так, товарищ Григоренко — в перечне основных источников для его диссертации указывает таких «корифеев науки», как царские генералы Свечин и Верховский».

Григоренко пришлось пояснять начальству, что он-де взял Свечина и Верховского для критики, а не для того, чтобы проповедовать их теории… Но дело на этом не кончилось. На следующий день Григоренко был вызван к начальнику Академии генерал-полковнику Цветаеву, который устроил ему разнос за критику «уважаемых людей и подрыв их авторитета»{545}.

17 марта 1936 года Верховский отправил свое последнее письмо сестре в Ленинград. В нем он давал наставления своей сестре по устройству ее личной жизни, рекомендовал отказаться «в своих мечтаниях всегда глядеть поверх жизни». К советам своего брата Татьяна Михайловна прислушалась{546}.

1937 год. А.И. Верховский в послесловии к своей книге «На трудном перевале» с чувством глубокого удовлетворения вспоминал о первомайском параде 1936 года и подводил итоги второй половины своей военной жизни: «Мощная промышленность, созданная в Советской стране волею Коммунистической партии, дала армии новые мощные средства борьбы,.. Стройный марш полков Красной Армии, первой армии в мире, которая знает, на страже чьих интересов она стоит, могучий рокот танков и плавный полет сотен самолетов предупреждали врагов пролетарской революции, что на всякую попытку нападения мы непременно и обязательно ответим ударом и такой силы, что вряд ли когда-нибудь забудет его любой агрессор. Далеко позади остались холод и голод 1918 года. Не только все, о чем я мечтал восемнадцать лет назад, стало действительностью. Многое из того, о чем я тогда и не подозревал, но что совершенно необходимо для счастья человечества, осуществилось у меня на глазах<…>

Да. Для такой цели стоило работать, стоило отдать все»{547}.

1938 год. В стране уже во всю мощь была развернута небывалая ранее клеветническая кампания, во время которой из-за боязни быть заподозренным в нелояльности клеветали даже на кристально честных людей, а иногда и на своих близких друзей… Академия Генштаба РККА не была исключением. Как следует из советского энциклопедического словаря, доносы считались проявлением «бдительности революционной». Это было «качество, присущее коммунистам, советским людям, проявляющееся в умении разоблачать классового врага. Служит острым оружием в борьбе против шпионов, диверсантов и других агентов империалистов, против остатков вражеских элементов внутри страны. Коммунистическая партия, развивая революционную бдительность, разоблачила контрреволюц. партии эсеров, меньшевиков, анархистов, бурж. националистов и антипартийные группировки внутри партии: троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев и др., превратившихся в ходе борьбы против партии в злейших врагов советского народа, в агентов фашистских разведок, шпионов, вредителей и изменников Родины. Б. р. стала неотъемлемым качеством советского народа»{548}.

Шансов уцелеть оставалось все меньше. Еще в 1933 году наиболее прозорливые люди могли понять, какая судьба может их ожидать, если с самых высоких трибун уже озвучивалась программа борьбы с «враждебными элементами», с «вышибленными из колеи последними остатками умирающих классов: промышленников с их челядью, торговцев и их приспешников, бывших дворян и попов, кулаков и подкулачников, бывших белых офицеров и урядников, бывших полицейских и жандармов, всякого рода буржуазных интеллигентов шовинистического толка и всех прочих антисоветских элементов»{549}.

Иными словами, все эти «бывшие люди», которые «вредили, где только можно», не имели никаких шансов на существование и вследствие «селекции» должны были уступить место новой генерации «настоящих» советских людей.

Дата трагической развязки неотвратимо приближалась:

«ПОЛИТДОНЕСЕНИЕ

Доношу, что 11 марта с.г. органами НКВД арестован, как враг народа[64], бывший старший руководитель Академии Генерального штаба РККА, профессор, комбриг Верховский А.И., беспартийный.

Военный комиссар

Академии Генерального штаба РККА

Бригадный комиссар Гаврилов».

С датой смерти А.И. Верховского долго не было полной ясности. Так, в «Биографической справке» к книге «На трудном перевале», составленной анонимным автором, указано: «В 1941 году А.И. Верховский скончался»{550}.

Кроме этой даты в разных источниках встречались другие: 1937, 1938 и 1940-е годы…

Более чем две с половиной тысячи лет назад было написано: «Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда»{551}.

В официальной справке, полученной Н.С. Мануйловой после реабилитации мужа, дата смерти была указана 24 ноября 1940 года. Но и эта «точная» дата оказалась фальшивой… Н.С. Мануйлова, основываясь, видимо, на женской интуиции, писала в дневнике: «Я лично думаю, что он убит в 1938 году»{552}.

Первая жена А.И. Верховского Лидия Федоровна не теряла связь с его сестрой. На вопрос о ее брате она отвечала 9 июня 1938 года своей золовке в Ленинград:

«Ты вправе на меня сердиться, каюсь, виновата перед тобой, но я так устаю от этой чисто кухаркиной работы, что порой не в силах далее думать… Ни о Саше, ни о его жене ничего не известно, и вряд ли скоро можно будет что либо узнать…»

(Из Москвы. 9 июня 1938 г., л. арх.)

В другом письме от 17 января 1939 года она писала:

«Я хочу тебе сообщить о твоем брате А.И.

Игорь ходил и узнал, что он осужден и сослан в один из лагерей НКВД. На вопрос Игоря, не следует ли ему обратиться к прокурору, ответили: подождите немного. Вот и все, что я знаю и о чем могу поделиться с тобой. Нерадостные вести. Жена его Н.С. сослана тоже куда не знаю. Я считаю что она во многом виновата, она и ее окружение… Придется ждать, может быть ему разрешат писать…»

(Из Москвы. 17.01.1939 г., л. арх.)

Н.С. Мануйлова (1886, СПб. —1977, Москва, Ваганьковское кл.) была приговорена к заключению в Потьминские лагеря, а на поселении жила в Джезказгане. Чтобы стало более-менее понятным, какое «ее окружение» имелось в виду, придется вернуться в 1917-й год. Дочь дворянина, детского врача Сергея Ивановича Веревкина, Наталья Сергеевна, вышла замуж за Мануйлова Александра Александровича, соседа по имению, который во время войны был начальником походной канцелярии А.И. Верховского.

А.А. Мануйлов (Шура) во всем поддерживал военного министра А.И. Верховского и даже называл себя «диктатуристом». Он был сыном Александра Аполлоновича Мануйлова, ректора Московского университета, редактора «Русских ведомостей»; в правительстве Керенского (первых двух составов) — министра народного просвещения. В начале 1920-х годов Мануйлов-старший был членом правления Государственного банка СССР, о чем напоминает мемориальная доска на здании банка. На первых советских деньгах стояли подписи Ленина и Мануйлова…

После развода с Натальей Сергеевной А.А. Мануйлов женился на Юлии Николаевне Лазаревой, зубном враче, дочери проф. Тимирязевской Академии. После ее смерти был еще два раза женат. Умер в 1956 году в Москве. Своих детей у него не было{553}.

Женат был Мануйлов-старший на Нине Александровне, по 1-му браку Анциферовой. Сводная сестра ее, Наталья Николаевна (ур. Анциферова) была знаменитая драматическая актриса, с псевдонимом по сцене — Волохова. Очень интересная внешне, она была адресатом стихов А. Блока «Снежная маска» и «Фаина». В замужестве она была Волохова-Крамова. К этой же дружной компании принадлежал и знаменитый Владимир Амфитеатров (Кадашев), который был близким другом Александра Мануйлова-младшего по Московскому университету. Амфитеатров-Кадашев вел дневник, в котором весьма нелестно отзывался о военном министре Верховском…

Ответ из «органов» с предложением «подождать немного», полученный сыном Верховского, Игорем Александровичем, по обычаю того времени был довольно циничный. Приговор А.И. Верховскому после подписей руководителей первой величины, проставленных на так называемом «расстрельном списке» уже был приведен в исполнение. Считается, что таких списков в 1930-х годах было более трех сотен.

Полезно просто сделать сравнение, без комментария. Еще 500 лет назад французский философ Монтень писал: «А кто поверит, что Нерон — это подлинное воплощение человеческой жестокости, — когда ему дали подписать, как полагалось, смертный приговор одному преступнику, воскликнул: «Как бы я хотел не уметь писать!» — так у него сжалось сердце при мысли осудить человека на смерть»{554}.

Давно замечено, что честные люди очень часто жестоки. 1963 год. Дочь Сталина Светлана Аллилуева писала: «Суд истории строг. Он еще разберется, — кто был герой во имя Добра, а кто — во имя тщеславия и суеты. Не мне судить… Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не знал тех лет и тех людей, которых мы знали. Пусть придут молодые, задорные, которым все эти годы будут — вроде царствования Иоанна Грозного — так же далеки, и так же непонятны, и так же странны и страшны… И вряд ли они назовут наше время «прогрессивным», и вряд ли они скажут, что оно было «на благо великой Руси», вряд ли…»{555}.

«Французский шпион», являвшийся «одним из организаторов офицерской контрреволюционной организации, участником антисоветского военно-фашистского заговора» Александр Иванович Верховский, проживавший в г. Москве по адресу: Б. Трубецкой пер., д. 16, кв. 4 (по другим данным — Дурновский пер., д. 18, кв. 2), был арестован 10 марта 1938 года. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 19 августа 1938 года на основании ст. 58 п.п. 1 «б», 8, 11 УК РСФСР был осужден «к высшей мере наказания — расстрелу, с лишением военного звания комбриг и конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Предположительное место захоронения — территория бывшего подмосковного совхоза НКВД «Коммунарка»{556}.

Случайно, либо по злому человеческому умыслу, гибель Александра Ивановича совпала с отмечаемым в этот день большим православным праздником Преображения Господня.

Символично, что полигон (спецобъект) «Коммунарка» (!) — это бывшая так называемая дача наркома внутренних дел Генриха Ягоды (впоследствии расстрелянного), неподалеку от поселка Бутово под Москвой. Здесь, кроме организаторов политических процессов (по сути — палачей), казнили «заговорщицкую верхушку»: государственных и партийных деятелей, председателей совнаркомов, высших военачальников — легендарных комдивов, комкоров, командующих флотами, дипломатов. В новейшей истории это сакральное место стало объектом поклонения не только родственников казненных, но и высших государственных деятелей и церковных иерархов России. В настоящее время здесь установлен мемориальный знак, построен прекрасный православный храм в честь Новомучеников Российских, ежедневно провозглашается «Вечная память»… В одно из таких посещений в день памяти жертв политических репрессий прозвучали слова президента РФ: «Все мы хорошо знаем, что хотя 37-й год и считается пиком репрессий, но он был подготовлен предыдущими годами жестокости…».

Было отмечено, что такие трагедии порождались очевидными причинами — «когда привлекательные на первый взгляд, но тщетные на поверку идеалы становились выше ценности человеческой жизни». В те годы страна теряла не просто граждан — «это были люди с собственным мнением, люди, не боявшиеся его высказывать, цвет нации»{557} (здесь и далее выделено мной. — Ю.С.).

А.И. Верховский был посмертно реабилитирован определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 28 ноября 1956 года{558}.

Жизнь — это великий шут. Она часто приносит свои награды тогда, когда они слишком запоздали или — когда они совсем уже не нужны… Ольга Павловна, жена Игоря Александровича Верховского, сообщала в Ленинград 29 декабря 1956 года:

«Старый год заканчивается огромной радостью, которую долгое время ждали все с затаенной надеждой на хороший исход. Восстановлено честное имя Александра Ивановича. Состоялось решение о его полной реабилитации. Наталья Сергеевна так же реабилитирована и уже, как равноправная гражданка, получила комнату не за мужа, а сама по себе».

(Из Москвы, л. арх.)

* * *

Французский аристократ маркиз Астольф де Кюстин, видевший многие народы, посетил Россию во время правления государя императора Николая I. По результатам своих наблюдений он написал книгу-памфлет на российскую действительность, в которой, однако, нашлось место таким словам: «Долго ли будет Провидение держать под гнетом этот народ, цвет человеческой расы?»{559}

СПИСОК АРХИВНЫХ ИСТОЧНИКОВ

ГДА СБУ — Галузевский державний apxiв Служби безпеки Украни (Киев)

ф.6

Л. АРХ. — Личный архив Огранович Татьяны Михайловны

ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (СПб.)

ф. 37 Артемьев Александр Иванович. Дневники.

РГАДА — Российский государственный архив древних актов (Москва)

ф. 79 Сношения России с Польшей

РГВИА — Российский государственный военно-исторический архив (Москва)

ф. 400 Послужные списки офицеров

ф. 318 Пажеский Его Императорского Величества корпус (СПб.)

ф. 409 Главный Штаб. [Послужные списки офицеров]

РГИА — Российский государственный исторический архив (СПб.)

ф. 1343 Департамент Герольдии Правительствующего Сената

ф. 1412 Кацелярия ЕИВ по принятию прошений, на Высочайшее имя приносимых

ф. 522 Придворная контора наследника вел. князя Александра Николаевича МИДв.

ф. 493 Списки летних жителей г. Павловска

ф.1290 Центральный статистический комитет МВД

УРАФ ФСБ РОССИИ — Управление регистрации и архивных фондов Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации (Москва)

ЦГИА СССР — Центральный государственный исторический архив СССР. Канцелярия администрации архива (Ленинград)

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив г. Санкт-Петербурга (СПб.)

ф.19 Петербургская духовная консистория

ф. 355 Императорское училище Правоведения (СПб.)

ф. 268 Петроградская дворянская опека

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Кайзер Вильгельм II. Литография 1908 г.
Посольство Германии в С.-Петербурге (слева направо): капитан фон Фишер-Лозайнен, морской атташе; фон Люкинг, посольский советник; граф Берхем, первый секретарь; посол граф Пурталес, графиня Пурталес (сидит); фон Бюлов, атташе; фон Притвиц, третий секретарь; офицер фон Эгглинг, военный атташе
Граф Моьтке (старший). Литография начала XX в.
Великий князь Николай Николаевич, Верховный Главнокомандующий русской армией. Ноябрь 1914 г.
Александр I Карагеоргиевич
Н.Г. Гартвиг. Санкт-Петербург, 1909 год
Премьер-министр Сербии Никола Пашич (сидит) с семьей [в сербской миссии]. 19 апреля 1916 г., Петроград
Военный атташе подполковник Энвер-бей. Посольство Турции в СПб. (Дворцовая наб., 8.). 27 мая 1909 г.
Султан Абдул Гамид II 
Принцип убивает Франца Фердинанда и эрцгерцогиню Софию. Рисунок современника
Первые снимки, сделанные после убийства. Охрана Франца Фердинанда и местная полиция задерживают Гаврилу Принципа
Донесение русского военного агента в Австро-Венгрии о событиях 28 июня 1914 г.
Николай Николаевич Колошин. 1890-е гг.
Александра Николаевна Колошина. 1870-е гг.
Ольга Николаевна Колошина. Начало 1880-х гг.
Герб Верховских (с 1638 г.)
Генерал-лейтенант М.А. Огранович. Начало XX в.
Александр Верховский с братом Николаем Ограновичем. Житомир. Фото 1896 г.
Генерал М.А. Огранович с женой Ольгой Николаевной и детьми: Леонидом, Татьяной и пасынком камер-пажом А. Верховским. Фото 1904 г.
Фельдфебель камер-паж А.Верховский. 27 ноября 1904 г.
А. Верховский в шинели солдата 35-й артиллерийской бригады. Начало мая 1905 г.
А. Верховский с матерью Ольгой Николаевной после возвращения с Русско-японской войны
A.M. Верховский. Ноябрь 1914 г. Севастополь
Подполковник A.M. Верховский в Севастополе. Конец 1916 г.
Генерал-майор А.И. Верховский — военный министр Временного правительства. Осень 1917 г.
Генерал Л.Г. Корнилов
Карикатура Н. Радлова на эсера Б. В. Савинкова
Временное правительство. Конец июля 1917 г.
А.И. Верховский с женой и сыновьями. Крым, 1923 г.
Комбриг  А.И.  Верховский  за  рабочим  столом. Москва,  первая  половина  1930-х гг.
А.И. Верховский. Москва, 3 декабря 1935 г. 

1

Bertrand Russell // New York Time Magazine. 27 сентября 1953.

2

Walker Percy// American Medical News. 21 ноября 1977.

3

Книга пророка Даниила. 12.4.

4

Достоевский Ф.М. Бесы. Ч. II. Гл. 6.

5

Полторак С.Н., Голубев А.Л. Александр Иванович Верховскии: первый опыт анализа историографии // Клио. 2006. № 1 (32). С. 54.

6

Кирилл Владимирович. Воспоминания. М., 2006. С. 308.

7

Лемке М. 250 дней в царской ставке. Пг., 1920. С. 298.

Страницы: «« ... 7891011121314 »»

Читать бесплатно другие книги:

Тяжело единственной выжившей светлой среди темных! Дария поняла это сразу же, как по чужой воле очут...
Ей дали имя Ниса – «красивая женщина»… Своего настоящего имени она не помнила, как не помнила прошло...
«О чём молчат в постели» – эта книга написана для женщин и для мужчин. Она поможет понять, что мы де...
«Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» были написаны во второй половине XIX века. Не...
В этой книге собраны цитаты из Священного Писания и высказывания святых отцов и священников о любви ...
В этой книге собраны цитаты из Священного Писания, а также высказывания святых отцов и священников о...