Самая страшная книга 2015 (сборник) Гелприн Майкл
По стенам прошлось первое эхо стуков. Голоса сразу затихли. Деревянные перекрытия заскрипели сухими костями, с потолка посыпалась опилочная пыль.
В дверь будто врезался гигантский молот. Грохнувший снаружи вой даже отдаленно не напоминал человеческий. Удары неслись со всех сторон, под верстаком для циркулярной пилы плясала древесная стружка. Заплатки на дальнем окне стали выплевывать скрюченные гвозди.
– Экономьте патроны, – сказал майор, взводя курок. – И в первую очередь держите дверь.
Женщины, в одной из которых Мишка с опозданием признал свою учительницу, заплакали, но до них никому не было дела. Дед Семен, для своих лет выглядевший настоящим богатырем, в подсобке раздобыл колун и подошел к окну. Когда последняя полоска дерева вместе с остатками стекла влетела внутрь, он размахнулся и саданул по подоконнику. На пол свалилась отрубленная кисть, похожая на черного паука-гиганта. Мишка уставился на редкие судороги мертвой руки, непроизвольно вцепившись в Лехин локоть. Мальчишке казалось, что пальцы вот-вот поднимут обглоданную временем кисть и побегут прямо к нему.
Тем временем дед Семен охаживал топором мелькающие, словно щупальца, конечности мертвецов в оконном проеме. Военные отстреливали головы, как только те показывались в зоне поражения. Развалилось и второе окно, в баррикаде у двери стали проявляться дыры. Гомон покойников снаружи тупой дрелью сверлил мозг. Видя, что сил и патронов у военных остается в обрез, бамовцы перебрались в подсобку. Пусть и не было там никакой защиты, но смотреть на то, как последние минуты доживает заслон от рвущейся внутрь нежити, не желал никто. Леха тянул Мишку вместе со всеми, но оторвать друга от пола так и не удалось. Мишка остался в большой комнате, где шестеро человек еще пытались зацепиться за жизнь.
Колун исчез за оконной рамой, и что-то очень сильное потянуло деда Семена в темноту. Солдаты едва успели втащить его обратно до того, как он перевалился через подоконник. Но вместе со стариком в комнату ввалился труп, в темно-зеленой голове которого зияли раны от дроби. Мертвец был сухим коротышкой в какой-то полуразложившейся робе. Зубы его сомкнулись на плече деда Семена, челюсти скрипели прямо под ухом.
– Снимите! Снимите его на хрен!
Солдаты нависли над катающейся по полу парой, боясь попасть в человека. Мертвецы ломились уже в оба окна, дверь доживала последние секунды. Мишка очень хотел хоть чем-то помочь, но страх просто-напросто парализовал его. Заплаканные глаза смотрели на деда Семена, который, кажется, переставал сопротивляться. Но вдруг помещение наполнил знакомый шум, и Мишка вспомнил о потерявшемся в кошмаре майоре. В его руках была «Дружба 4» – бензопила, которой частенько пользовался Мишкин отец. В затылок мертвеца вгрызлись пильные зубья, и мозговое крошево оросило человека на полу. Дед Семен в ошметках чудовища беззвучно открывал рот, как персонаж немого кино.
– Уходим, сейчас ворвутся! – крикнул майор.
Почти тут же солдаты похватали хоть чуточку пригодные доски и стали отходить. Мишка заметил, что половина уже побросала оружие. В окна, точно личинки, стали вваливаться скрюченные мертвецы. Чьи-то сильные руки сгребли пацана под мышки, и развороченный вход Мишка уже не увидел.
Дверь заложили остатками досок, хотя такой заслон выглядел просто смешно. В подсобке было тесно, дыхание людей жалобными хрипами ползало по комнате.
– Теперь ясно, – тихо проговорил дед Семен, когда Мишка попытался вытереть кровь с его лица.
– Что? – спросил майор, наваливаясь на дверь.
С другой стороны пока никто не скребся, словно мертвецы сначала решили осмотреться.
– Форма, – прохрипел дед Семен. – Я разглядел форму. Это бамлаговцы. Заключенные. Привет из прошлого.
Мужчины, подпиравшие дверь, переглянулись. Один из солдат знающе присвистнул.
– Эту чертову дорогу в тридцатых годах строили заключенные, – проговорил дед Семен. – Их держали хуже скота, в день умирало несколько человек.
Дверь едва не слетела с петель, но первую атаку выдержала. Дед Семен откашлялся рубиновыми сгустками и продолжал:
– Трупы валили штабелями прямо в бараках, рядом с кроватями. Они смерзались друг с другом, и отковырять человека можно было только по частям.
– Замолчите! Замолчите вы! – заголосила Мишкина учительница. – Зачем вы все это рассказываете?!
– Чтобы ты, красавица, знала, кто тебя кушать будет, – ответил дед Семен и рассмеялся.
Короткая очередь поверху двери снесла кому-то с той стороны макушку, и автомат отозвался грустными щелчками.
– Я отстрелялся.
– Своими жизнями они и прокладывали тот первый, довоенный БАМ. Кто ж знал, что рельсы потом снимать придется и тянуть в Сталинград. Видать, и в наших краях было отделение этого БАМЛАГа. Хоронили их, как зверей, хотя настоящих душегубов среди зэков было не много. В основном враги народа. Похоже, на месте того котлована и так было трупов полно, а вы туда еще своих потащили.
Майор шагнул от двери неровной походкой. В такое совпадение просто нельзя было поверить. Сдерживающие толпу нежити люди призывали его вернуться, но треск досок проглотил их крики.
– Та дрянь… – прошептал майор, устало усаживаясь на пол. – Та гадость, что жила внутри наших мертвецов, просто подняла бамлаговцев? Осталась в пепелище и спустилась вниз… Но как можно было раскопать котлован в том же самом месте?!
– Откуда теперь узнаешь… Только все о том и говорит. Видно, крепкую штуку придумали ученые ваши, раз через столько лет оживила мертвяков. Своим костром вы заварили волшебное зелье, ребята. Спалив остатки этого проклятого эксперимента, только открыли крышку бездонного склепа.
Дверь уже походила на решето, женщины вслух обращались к Всевышнему, а вой бамлаговцев резал уши.
– В полу, – прокашлял дед Семен, – есть схрон. Прямо у стены за мной. Думали, погреб маленький сделать, да так и не докопали до зимы.
– Да что ж ты молчал тогда?! – возмутился лысенький солдат с трясущимися губами.
– Потому что места там на двоих, меня можете не считать.
Мишка оглянулся, но ничего такого не заметил. Майор бросился к указанным доскам и за грудой хлама расковырял секретный кармашек комнаты.
– А ну-ка, мелюзга, мухой ко мне!
Мишка подошел к схрону, и его туда буквально запихнули. Это была обычная яма с обледенелыми стенами размером с гроб. Сверху на друга повалился Леха. Внутри царил жуткий холод, пахло сыростью.
– Еще только одна из вас поместится, – сказал майор, глядя на женщин. – Чего уставились, решайтесь кто-нибудь, пока не поздно!
Съежившись внизу под полом, Мишка слышал, как разрыдались женщины. Места совсем не было, и в компании с третьим человеком здесь они будут как те самые смерзшиеся бамлаговцы из рассказа деда Семена.
– Думайте, мать вашу! – взревел майор. – Закрывать надо!
Мишка выглянул наружу, понимая, что больше никого из этих людей не увидит. Мальчишка хотел хотя бы сказать «спасибо», но, кроме привычного детского плача, ничего выдавить так и не смог. От двери двигался топот. Один из солдат, на ходу сбрасывая объемистую форму, подбежал к провалу в полу и нырнул внутрь, едва не задавив мальчишек. Теперь Мишка мог наблюдать за происходящим только через крохотную щелочку меж досок.
– Ах ты гаденыш! – Майор потянулся к подчиненному, но тут лопнула дверь, и в застывших около нее людей врезалась волна мертвецов.
Майор наскоро замуровал схрон, припорошив его инструментами и досками. В комнату осторожно втекали мертвецы, точно не веря, что им удалось прорваться.
– А я ведь сразу почувствовал, что ты гнилой, – сказал майор в лица выходцев из могил, но слова предназначались тому, кто скрылся в подполе. – Если с детьми что-то случится, я тебя и с того света достану, Егоров. Мальчишки должны жить.
Подпирающие сзади своих собратьев мертвецы заполняли помещение. Мишка, будто сложенный втрое, мог видеть, как над головой мелькают черные босые ноги. Он знал, что сейчас будет, потому и закрыл глаза. И тогда прямо над головой наступил настоящий ад.
Дышать в крохотной яме было нечем. Они словно находились в материнской утробе, упираясь друг в друга и ледяные стены схрона. Мальчишки больше не плакали, ведь прошло уже черт знает сколько времени. Кровавый водопад перестал сочиться в щели потолка, превратившись в редкую капель. Пропали и звуки последних шагов наверху.
Олег не чувствовал себя виноватым. Если бы не он, то погибнуть могли вообще все. Ведь, пока те клуши выбирали, кому же из них спастись, мертвецы уже почти проломили заграждение. Еще полминуты, и времени не хватило бы даже на то, чтобы прикрыть схрон. А так у троих появился шанс. Слова майора – только эмоции.
Пока над головой шла разделка людей, Олег был почти уверен, что бамлаговцы найдут их. Закончат с основным блюдом и спустятся за десертом. Но чавканье нежити постепенно стихало, а вскоре чудовищные тени убрались из комнаты. В крошечные просветы в дереве виделись только куски окровавленной одежды.
Олег непослушными руками приоткрыл створку, которая их прятала. Со второй попытки распахнуть ее удалось, грохнули какие-то железки. Пол точно покрыли разноцветным фаршем, который походил на ворсистый ковер. Олег сразу отвернулся, но желудочные спазмы скомкали внутренности, как использованную салфетку. Он помог выбраться наружу детям, за которых теперь отвечал. Что делать в такой ситуации, Егоров понятия не имел. Мишка с Лехой смотрели только на него, стараясь случайно не зацепить взором останки.
Выбравшись в зал с развороченным входом, Егоров убедился, что тот пуст.
– Давайте за мной, – шепнул он. – Только очень тихо.
Скрип досок действовал на нервы. Олег слышал за спиной шаги мальчишек, которые будто ступали по минному полю. Он подошел к оконной дыре и взглянул в темноту. Интересно, сейчас все та же ночь или уже миновали сутки? На подоконнике замерзла кровь, припорошенная свежим снегом. Шаги позади медленно поскрипывали, и тут Олег сообразил, что два перепуганных тельца уже уткнулись ему в спину. Егоров резко обернулся, едва не повалив ребят. К ним топал мертвец, точно искупавшийся в крови. Обрывки тюремной робы свисали вперемешку с внутренностями. Из-под верстака выбрался еще один покойник и заковылял за товарищем, распахнув беззубый рот.
Мальчишки кинулись к двери, а Олег не мог отвести взгляда от мертвецов. Они, казалось, стали двигаться еще медленнее, шаркая по полу грязными ногами. Перекрикивание ребятни раздалось уже за стеной, и Олег поспешил к выходу. На улице валил снег, дальше пары метров видеть было нельзя. Белая стена подходила все ближе, сжирая последние кусочки ночи.
– Дядь, – сказал Мишка, который, казалось, повзрослел лет на десять, – что нам теперь делать-то?
Из снежного водоворота доносился какой-то скрежет.
– Если бы я знал…
– Двигать надо, там ведь эти гады, они ж вылезут, догонят! – тараторил Леха.
За спиной от прикосновений мертвецов застонали доски. Нужно было бежать, но куда? Ведь в необъятной молочной мгле жили черные тени прошлого, голодные и опасные.
Пробираясь едва ли не на ощупь, троица резала таежный снегопад. Практически ослепленные нескончаемым крошевом, они просто шагали вперед. Когда на пути вырос забор из деревьев, Олег обрадовался. Лес казался самым безопасным местом. Но вцепившиеся ему в руку мальчишки вдруг потянули назад. Тогда Егоров увидел, что стволы деревьев вовсе не были такими толстыми, как ему показалось. Их облепили мертвецы, вгрызаясь в кору, точно спятившие зайцы. Треск стоял оглушительный. Мертвые были везде. Завидев людей, они прервали свое занятие и с любопытством уставились на живых. Из черной массы стали отделяться сгорбленные пятнышки, приближаясь со всех сторон.
Теперь Олег окончательно все осознал. Куда бы они ни пошли, где бы ни спрятались, рано или поздно мертвецы найдут их. Если и удастся затеряться в тайге, протянуть на морозе больше суток все равно не получится. Лететь сломя голову в неизвестность было глупо. От тех, кто не спит и не устает, убежать невозможно.
– Слушайте меня внимательно, – проговорил Олег. – Бежим что есть сил к котловану, ясно? К тому самому.
– Зачем? – обреченно спросил Мишка.
– Потому что я хочу жить, – бросил Олег и потянул мальчишек к едва видной в темноте снежной дороге, вокруг которой пока еще не успели сомкнуться мертвецы.
Шальная мысль посетила голову неожиданно, и Олегу было не до раздумий. Все, чего он хотел, – выжить любой ценой. Любой. Вспомнились слова майора о мальчишках. Что же, Олег позаботится и о них.
К ним тянулись облезлые руки, стараясь ухватить свой кусок человечины. Мертвецы вылезали отовсюду, и от них едва удавалось увернуться. Абсурдная идея гнала Олега к котловану, а рассудок заранее противился тому, что задумал осуществить лейтенант. Дикость будущего поступка давила на черепную коробку, но Егоров несся вперед, пока десятки, если не сотни, мертвецов медленно ковыляли следом.
У котлована никого не оказалось, и Олег, взглянув на первую волну покойников, столкнул Леху с Мишкой вниз. Мальчишки покатились по склону, обрастая снежной коркой. Когда друзья воткнулись головами в растекшуюся по дну слизь, Олег прыгнул следом. Ворчание мертвецов приближалось, на другом краю котлована уже вырастали серые силуэты.
– Вы что ж натворили такое? – плакал Мишка, размазывая зловонную жидкость по лицу. – Нас же теперь всех сожрут!
В земле словно ковырялись огромные кроты. Изрытые мертвецами туннели сочились снежной влагой, в глубинах невообразимой трясины копались проснувшиеся покойники.
– Нас бы и так сожрали… – хриплым голосом говорил Олег, глядя на новые фигуры вокруг котлована. – До последнего куска, как остальных.
Леха сидел на земле, смотря в одну точку. Его, казалось, уже ничто не интересовало. Мишка пытался что-то сказать, но издал лишь бессильный стон.
– Но здесь, – продолжал Олег, намазываясь оставшейся после костра дрянью, – может, проживем. Хоть и немножко в другом качестве. Если не разучимся говорить, скажете мне спасибо.
Хрусталики на ресницах Мишки дрогнули. Сверху донесся знакомый вой. Мальчишка медленно опустился рядом с Лехой, из закрытых глаз которого, словно рельсы, тянулись ледяные полоски. Над головами ребят в сплетении деревьев ухнул филин. На востоке занимался рассвет. Мишка обнял друга и, пульсируя крупной дрожью, тоже зажмурился.
Олег уповал на то, что разбудившая мертвецов химия все еще сохранилась здесь. Огромное кострище должно было стать его пропуском в новый мир. Мир без боли и усталости. Без адского холода и болезней. Мир без жизни. Егоров последний раз поднял голову к туманному небу тайги. Его личная стройка БАМа подошла к концу, и Олег надеялся, что успеет ожить до того, как мертвецы оставят от него человечий обрубок.
В котлован спускались десятки бамлаговцев. Падая, спотыкаясь, путаясь в снегу, они шли за своей пищей. Волочили мертвые ноги, чтобы впервые за сорок с лишним лет наконец-то наесться.
Парфенов М. С.
Конец пути
В последние дни Штырь смотрел на Янку голодными глазами, и мне это не нравилось. Доставшийся от отца хронометр уже давно приказал долго жить, но сейчас я слышал сухие щелчки, с холодной неумолимостью отмерявшие путь из пункта А в пункт Б. И в конце этой дороги нас всех ждет с распростертыми объятиями кровавое безумие. Мертвые огоньки тлели на глубине темных впадин под лишенными волос надбровными дугами, когда Штырь отрывал взгляд от потрепанной книги и долго, молча, не мигая, глядел на Янку.
Тэк-с, тэк-с. Голод не тетка.
Тэк-с, тэк-с. Аппетитная девочка.
Мы устроились за насыпью у поворота к имению Губера – я, Штырь, Янка и еще четверо. Кто жевал траву, кто изучал почерневшие остовы деревьев в надежде найти нетронутый пламенем, а значит, съедобный участок коры. Штырь в миллионный раз перечитывал учебник русской литературы за седьмой класс. Янка спала с открытыми глазами, утопая невидящим взором в низких, налитых свинцовой тяжестью тучах. Я сидел рядом, ощущая тепло ее тела, проверял амуницию – лук, стрелы, ножи, бинокль, – так было удобнее следить за Штырем.
Мы знакомы еще по прошлой жизни. Выросли в одном дворе, ходили в одну школу, только в разные классы – я на год старше. Война всех сравняла в этом смысле, а кому и воздала сторицей. Штырь с его бледным иссохшим лицом и клочками белого, как снег, мха на голом, покрытом серыми пятнами черепе по виду мне в отцы уже годится, а то и в деды. Нет уж давно того двора, школу разметало в пыль. Былая дружба превратилась в затхлые руины, где над гниющими трупами родных и близких правит Царь Голод. Это его огоньки мерцали в глазах Штыря, когда он поглядывал на дремлющую Янку.
Тэк-с, тэк-с – щелкает в голове.
Тэк-с, тэк-с. Желто-зеленой змеей проскальзывает язык меж редких гнилых зубов и очерчивает контур тонких лиловых губ, оставляя влажную борозду на грязной, покрытой струпьями коже.
Тэк-с.
Затолкав последнюю стрелу в колчан, я поднялся и тихо свистнул. Взгляды охотников на секунду обратились в мою сторону. В глазах у некоторых тлели те же голодные огоньки, что и у Штыря. Тот понял, кому подан знак, не сразу: несколько раз моргнул, схаркнул зеленоватой жижей, только затем уставился на меня.
– Айда по периметру, – сказал я. – Стоит проверить.
– У бабы своей под юбкой проверь.
– Она не носит, из моды вышло.
Череп Штыря понизу расколола кривая ухмылка.
– Тэк-с, тэк-с… Ну тады давай пройдемся. Может, сыщем обнову.
Штырь спрятал учебник за пазуху драной ветровки, оперся тощей рукой о навершие топора и, крякнув по-стариковски, медленно встал. Закинув оружие на плечо, похромал вперед. Я задержался, чтобы бросить еще один взгляд на спящую Янку. Умиротворенное лицо, тонкая белая шея, мальчишечья грудь… округлый, выпирающий живот. В желудке у меня заурчало.
– Как думаешь, друже, сколько мы еще протянем? – спросил Штырь, не оборачиваясь, когда я нагнал его.
– Не знаю, Ванька. Не знаю.
– День, два… Затем дохнуть начнем, – ответил он сам себе. – Людям надо что-то жрать, кроме ковыля и коры, чтобы сохранять силы.
– Ты же учитель. Тебе видней.
– Был учитель, да съели с потрошками. – Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил почернелые зубы в усмешке.
Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно, и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад – с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высоким бетонным забором имение Губера.
– Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, – продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле прошло не менее получаса.
Перешли мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до поваленного, выгоревшего в уголь ствола, повернули направо, к дороге.
– Наверное, начнут, – сказал, подумав, я. – Но что делать прикажешь-то?
– Надо идти за мост. Ждать больше нельзя.
– Лучше попасть под пули губеровской банды, что ли?
Штырь резко обернулся – впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.
– Альтернатива хуже, Миша, – проскрипел сквозь зубы. – Альтернатива гораздо хуже. Поверь, я знаю.
Я верил. Штырь и Царь Голод знакомство свели давно. Что стало с другими учителями? С теми, с кем Штырь вместе несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями? Мы, охотники, нашли после несколько обглоданных черепов и костей. И детские косточки там тоже были.
– Если не решишься… – Штырь почесал шею. – Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее, – следи за ними. Они начнут. Станут выбирать слабых и умирающих… Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.
Я подумал про Янку, жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. В животе опять заурчало. Штырь услышал, и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.
– А ты? – Я положил руку на рукоять заткнутого за пояс ножа. – Кого бы выбрал ты?
Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под ветровкой книгу.
– У стариков мясо жестче, и хватает его ненадолго. Я бы начал с женщин и детей.
Сказал – и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой мы год назад, когда подобрали его, вытащили пулю.
Тэк-с, тэк-с, Миша. С женщин и детей…
Я нагнал Штыря у самого края периметра. Он сидел на корточках на ближней стороне оврага, опираясь паучьей лапой о топор. Смотрел вдаль, куда тянулась от положенной над провалом переправы широкая полоса асфальта. Когда-то здесь рос густой заповедный лес, но Война превратила эти края в серую от пепла равнину, огромное кладбище с торчащими, как памятники, зубастыми верхушками обугленных пней. Ровное полотно проложенной незадолго до начала Войны дороги рассекало это мертвое поле надвое и казалось на нем столь же уместным, как жизнерадостный клоун в раковом корпусе… Ну или как учитель русского языка и литературы в мире, где больше не осталось детей.
– Скажи, – я коснулся костлявого плеча, – почему там, в школе, ты не сожрал свой гребаный учебник? Понимаю, деликатес еще тот. Но все-таки обложка, страницы… Бумагу ведь делают… делали из дерева. И если можно жрать траву, то… Все-таки лучше бумага, чем…
Штырь посмотрел на меня снизу вверх.
– Тебе не понять. Пока еще – не понять.
– Хорошо, – сказал я. – Согласен. Пойдем вперед, на ту сторону. Посмотрим на домик Губера поближе.
– Тэк-с, тэк-с! Не думал, что ты решишься, – то ли сухо кашлянул, то ли рассмеялся Штырь. – Но… все-таки лучше, чем ждать, кто первый укусит твою бабу, да?
– Да, ты прав. Определенно лучше.
– И потом, может, они там передохли уже давно, а мы все за периметр зайти боимся.
– Видимо, еще не дошли до предела.
– Ой ли?..
Так, развлекая по старой памяти друг друга ничего не значащими репликами, мы выбрались на трассу и, минуя мост, прямиком потопали в направлении белеющего на горизонте бетона.
– Приятно ощутить под ногами нормальную дорогу, как в старые добрые времена, – заметил я, когда за спины нам уплыл каким-то чудом уцелевший, пусть и изрядно покореженный знак ограничения скорости.
– Дорога жизни, – мрачно сказал Штырь.
– Чего?
– Да так… Видишь? – Он указал рукой на вплавившийся в землю железный остов. – После первых атак народ, кто побойчее, рванули к губерской резиденции. Кто защиты искал, кто справедливости. И пешком шли, и на машинах, у кого целы остались. Для многих несчастных дорога эта была дорогой жизни, дорогой надежды…
– Да ты поэт.
– Это они поэты… были.
За первым сожженным авто открылось второе, третье. Издалека их легко было принять за очередные пеньки, но вблизи детали становились узнаваемы. Тэк-с, тэк-с – щелкал хронометр, а в памяти всплывали уже подзабытые названия: «москвич», «Лада Гранта», «Форд Фокус», «копеечка». Несколько десятков обгоревших машин по обе стороны от дороги, некоторые почти целиком утонули в земле.
– Вот почему так долго губерские нас, пейзан, не трогали. Мясо само шло к ним в руки. Как и мы теперь.
Я содрогнулся. Дорога жизни? Дорога смерти… Дорога в никуда, из одного ада в другой. Вспомнились отец, мать… Как и миллионы других, батя тоже сгинул на какой-то дороге, откликнувшись на зов Войны. Ему терять, как он считал, уже было нечего – мамке повезло оказаться в числе тех, кого накрыло первой волной, в городе, а я уже был взрослый и жил отдельно, с Янкой. Влившись в какой-то стихийный, вооруженный дрекольем отряд, отец отправился в поход на Запад – и ушел навсегда. Когда-нибудь и я так же уйду и не вернусь. Вопрос лишь в том, будет ли кому продолжить мой путь. И надо ли?..
Штырь приметил у обочины пару зеленоватых стеблей, присел, сорвал и отправил их в рот. Потом посмотрел на меня снизу вверх.
– Асфальт теплый.
– Губеровские?..
– Кто ж еще?
– Значит, выезжали.
– Только до моста не доехали.
Авто на ходу остались только у Губера и его нелюдей. Равно как и топливо, и оружие – ушлые ребята подсуетились, сгребли все, что можно, пока остальные, вроде меня и Янки, просто старались выжить. В открытом бою шансов одолеть их не было, что могут ножи и топоры против ружей и пистолетов? Поэтому, когда губеровские выезжали за мост, мои охотники сами становились легкой добычей. За зиму мы потеряли пятерых, двое умерли от болезней и холода, прочих забрали губеровские. Вот и сидел наш отряд за насыпью у поворота уже неделю. Ждал своего шанса в засаде.
– Что их могло остановить?
– Не знаю. Соляра кончилась, поломалось что?.. Поищем следы.
Я вытер вспотевшие ладони о штаны и достал нож. Глянул в сторону бетонки, потом назад, оценил расстояния. Если вдруг Губер и его бригада появятся, придется быстро рвать когти обратно за периметр. Им, конечно, никто не сможет помешать продолжать гонку и за мостом, но там все-таки ландшафт другой, местность холмистая, поваленные деревья, много укрытий. А главное – там наши. Здесь же как на ладони, и если мы со Штырем видим отсюда стены губеровского имения, то, понятно, и оттуда нас тоже легко приметить.
– Что-то твоя затея пойти сюда на разведку уже не кажется мне удачной.
– Тише! Слышишь?
– Да.
Я боялся услышать звук ревущих моторов, но вместо этого до ушей донесся… плач? Точно, плачь! Или даже скорее – тихое поскуливание. Тоненький вой можно было бы принять за злые шутки гудящего ветра, если бы в этих краях после Войны еще жил ветер. И если бы вой не прерывался время от времени всхлипами.
Женский голос… Детский. Сухие щелчки хронометра ударили в виски колокольным звоном. Откуда эти стоны? Я глянул на Штыря – смешно, я и забыл, что он умеет шевелить ушами. В детстве это было просто забавой и вызывало зависть, а сейчас, когда он вслушивался и мочка уха извивалась дождевым червяком, выглядело пугающе, придавая и без того не сильно приятному облику напарника совсем уж нечеловеческий, упыриный вид.
– Там, – кивнул Штырь в сторону, где останки авто громоздились небольшой кучей. За свалкой этой обнаружилась воронка – след от снаряда. На другой стороне воронки стоял джип, покрытый толстым слоем грязи, но практически нетронутый, если не считать битых стекол и фар.
А на дне ямы плакала лишенная ног девочка.
На вид ей было лет десять – двенадцать. Кожа настолько бледная, что, казалось, почти светится под слоем грязи и пыли. Драное бесцветное платье с едва заметным узором – цветочки походили на ползающих по телу ребенка пауков. Она лежала на спине, раскинув в стороны ослабшие тонкие руки и стянутые у ран тряпичными жгутами культи, словно распятая. И, хотя лицо было обращено к нам, девочка меня и Штыря не видела – тот, кто бросил ее на дно воронки, перед этим не только отсек несчастной ноги выше колен, но и глаза выколол.
– Ты думаешь о том же, о чем и я?
– Вань… это же ребенок.
– Мясо есть мясо, – сглотнув слюну, ответил голосом моего бывшего друга Царь Голод.
Штырь начал спускаться вниз, я последовал за ним, пытаясь утихомирить взбесившийся перезвон у себя в голове. Она все равно не жилец, с такими-то ранами… Первую помощь у нас есть кому оказать – вон та же Янка медсестрой работала, кое-что умеет. Но здесь нужна больница, палата, наркоз – а все это давно превратилось в прах и пустыню, как и весь город. Со дна этой ямы девчонке уже не выкарабкаться. Хотя… У нее отняли ноги, но ведь зачем-то озаботились перевязать раны?..
Озарение пришло ко мне слишком поздно. Мы поняли, что допустили роковую ошибку, услышав, как хлопнула дверца джипа у нас над головами.
– Стой где стоишь, – хохотнули сверху. Из машины выбрались трое: два здоровенных амбала в кожаных косухах, с ружьями, а между ними еще один – толстый, седовласый, в черном, давно не глаженном костюме-двойке, когда-то дорогих туфлях и белой, расстегнутой на груди рубашке.
Губер улыбался.
– Рыпнетесь – и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам. Нож, топор – на землю.
«Мясо» у наших ног затихло – девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о своих ребятах, оставшихся за мостом. И о Янке. Как она теперь без меня?..
– Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Гос-споди…
– Господь здесь больше не живет, – ответил возникший перед глазами здоровяк и ударил меня прикладом ружья в лоб.
Тэк-с, тэк-с. Хронометр тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
Сначала появились они, потом – запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах крови и пота. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И что я тут не один – рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах – другая стена, по правую руку – третья, а в углу стоит стол или, может быть, верстак, а под ним валяется что-то округлое, черное, смахивающее на бублик размером с большую собаку.
Шина. То есть мы в гараже. Пошевелив конечностями, я понял, что связан. Присмотревшись, убедился, что и Штырь ничуть не в лучшем положении – руки, как и у меня, за спиной, ноги перехвачены веревкой в щиколотках.
Слева раздался металлический лязг, скрип, пахнуло свежим воздухом, и на мгновение комнату залил белый, слепящий свет. Штырь хрипло закашлялся, а я отвернулся, почувствовав, что еще секунда – и глаза лопнут. Конечно, ничего подобного не случилось. Послышалось шарканье, замелькали, разбивая потоки яркой белизны, тени, и, хотя за лобной костью у меня все еще плясали искры, зрачки смогли сфокусироваться. Передо мной и Штырем стоял, возвышаясь над нами в полный рост, Губер.
– Как видите, господа, мы весьма вовремя. Наши дорогие гости почти что в добром здравии. Правда, если судить по кислому выражению лиц, они не слишком расположены к задушевным беседам.
– Ниче, с паяльником в заднице запоют соловьями, гы, – проворчал один из его подручных, горилла в грязном свитере с закатанными по локоть рукавами. Татуированные перстнями пальцы и правда сжимали ручку паяльной лампы. Губер брезгливо отмахнулся:
– Не засти.
Громила чуть подвинулся, давая хозяину больше света, а тот, нырнув рукой под полу пиджака, выудил оттуда и нацепил на нос очки с пыльными, заляпанными стеклами в тонкой золотистой оправе. Другую руку вытянул перед собой на всю длину – в ней он держал раскрытую книгу… чертов учебник за седьмой класс. В льющемся через гаражные ворота свете черты оплывшего лица казались аристократически благородными, холеными, как у римских патрициев в старом кино, легкая щетина на приподнятом круглом подбородке напоминала младенческий пушок. Он громко прочистил горло, будто готовясь произнести торжественную речь, и я вспомнил, что в прошлой жизни слышал в его исполнении несколько выступлений по местному телевидению. Черт подери, я даже голосовал за этого ублюдка, когда он на заре своей политической карьеры избирался в мэры. Мы с Ванькой безмолвно наблюдали, и не знаю, как у Штыря, а во мне эта маленькая театральная сценка вызывала только недоумение.
– Ну конечно! Ответ родился не в сознании, а в горле, в легких. И эта мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила. Деревья и трава, – произнес Губер, не отрывая взгляда от раскрытой книги, и я понял, что он читает вслух. – Он поглядел на свои руки и повернул их ладонями вверх. Он будет сажать траву и деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может помешать ему остаться здесь. Он объявит Марсу войну – особую, агробиологическую, войну. Древняя марсианская почва… Ее собственные растения прожили столько миллионов тысячелетий, что вконец одряхлели и выродились. А если посадить новые виды? Земные деревья – ветвистые мимозы, плакучие ивы, магнолии, величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие минеральные богатства таятся в здешней почве – нетронутые, потому что древние папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
Недоумение мое росло.
– Рэй Брэдбери, «Зеленое утро», – пояснил Губер. Захлопнул книгу, повертел ее в руках. – Фантастика. Какая глупость! Старый учебник, советский еще… Не слишком патриотично. Пацифизма много. На том и погорели. – Небрежно бросил потрепанный томик к сваленным на верстаке инструментам. – Однако же, господа, тут у нас интеллигенция в гостях. Интеллектуалы, так сказать.
– Говно, – буркнул детина с паяльником.
– Можно и так выразиться, – пожал плечами Губер. – Как бы там ни было, а какая-то правда жизни есть и в фантастике. Чтобы жить, нужен кислород, нужны растения, плоды которых можно потреблять в пищу.
– Помидорчики, – облизнулся детина.
– Они самые. Знаете ли вы, граждане, – обратился Губер к нам со Штырем, – что одна хорошая ухоженная теплица способна снабдить пропитанием десять – пятнадцать человек в течение всего года? У меня таких теплиц три. Я же аграрий по образованию! Первый бизнес по сельхозчасти делал, в натуре.
«В натуре ты – сука», – подумал я и глянул на Штыря. Тот, похоже, не думал ни о чем, тупо смотрел в стену за спиной стоящего рядом с ним губеровского амбала, из уголка рта тянулась тонкая ниточка слюны.
– Конечно, урожаи нынче уже не те, – продолжал Губер. – Экологическая обстановка, так сказать, не способствует. Однако, – сделав паузу, он снял и спрятал обратно очки, – в наше сложное время по-настоящему огромную ценность обретают уже не деньги, не золото, не газ и даже не нефть.
Запустив пухлую ладонь в карман брюк, вытащил маленький, размером с мизинец, огурчик.
– Вот вам валюта нового времени. Зеленый рубль. Или даже евро. За это теперь можно купить все – бензин, пули, женщину… Но главное – лояльность. Не так ли?
– Так точно, – поддакнул детина.
Губер забросил огурец себе в пасть и захрустел, двигая челюстями. От этого звука у меня скрутило в тугой узел кишки, а рот наполнился слюной, голова взорвалась болью, перед глазами все поплыло, и я на миг прикрыл веки, борясь с накатившей тошнотой.
– Видите ли в чем дело, граждане. Во все времена ресурсы дают людям власть. Настоящим людям, как я, – над таким зверьем опущенным, как вы. И возможность жить, так сказать, на широкую ногу… Как там шашлык, не готов еще?! – крикнул в распахнутые ворота. Оттуда донесся ответ: «Скоро!» Губер опять повернулся в нашу со Штырем сторону, тепло, по-отечески улыбнулся, развел руки в стороны. – Оставим лирику, господа. Помидорами-огурцами можно насытиться, но вся эта зеленая херь, травка, кора древесная, – для вашего брата, вегетарианцев. Настоящим людям нужно время от времени баловать себя мирскими радостями – котлетки, бифштексы, шашлычок.
– Витамин це – сальце-маслице-винце, – хохотнул татуированный губерский громила.
– Именно, – кивнул Губер. – Что и подводит нас, наконец, к основной теме разговора. В вас, граждане, сала не больше, чем у таракана, кем вы, собственно, и являетесь. Но для тараканов вас слишком мало, всего двое. А теперь внимание – вопрос. И я бы хотел, чтобы вы крепко подумали, что ответить, подумали о паяльниках в заднице и страшной, неописуемой боли… Где остальные, и сколько их?
Я крепко, как мог, стиснул зубы и зажмурился. Старался представить Янку, ее синие, как море, глаза и тихий спокойный голос. Ее животик, в котором рос мой сын или моя дочь.
Тэк-с, тэк-с, тараканы. Тэк-с, тэк-с, зверье.
Буду молчать, чтобы эти твари со мной ни сделали.
Но, как только я подумал об этом, слева раздался голос Штыря, спокойный и заинтересованный:
– Пожрать дадите? Тогда и побалакаем…
– Гнида, не смей!! – Я рванулся к нему из пут, грохнулся на бок, попытался доползти до паскуды в надежде вцепиться зубами в глотку.
– Ответ неверный, – послышалось сверху. – Борис, успокой скотинку.
На мою многострадальную голову обрушился удар, затем еще один – в лицо. Тяжелыми солдатскими берцами амбал пинал меня в живот, топтал череп, крошил зубы и кости. Боли не было. Я не чувствовал ее, а может, забыл, потому что милосердная темнота вернулась, накрыла…
– Интеллигента плешивого покормить, дикого – оставим на утро… – Губер раздавал деловитые указания примерно в тысяче километров от меня.
И хронометр снова перестал щелкать.
Второе пробуждение оказалось куда хуже первого, потому что на этот раз меня били по щекам – не сильно, но теперь и легких шлепков было достаточно, чтоб разбитое лицо отозвалось вопящими вспышками боли. Ныла грудь, тупая боль отдавалась в ребрах и спине.
Очнувшись от очередного шлепка, я повернул голову вбок, и меня вывернуло желудочным соком на пол.
– Тише, Миша, тише… – прошептал в темноте знакомый голос.
– Штырь… сука, падла, сволочь…
– Тихо, дурак! Заткни пасть и не издавай ни звука, если хочешь жить. – Состоящие лишь из костей и кожи руки, как костыли, воткнулись мне под мышки и осторожно потянули вверх, поднимая на ноги. Пришлось сжать изо всех сил остатки зубов, чтобы не взвыть от боли.
– Стоишь? Держишься? Обопрись о стену пока.
Штырь исчез. Я привалился боком к холодной шершавой поверхности, чтоб не рухнуть, и попробовал оглядеться. С этим возникли проблемы – один глаз совсем заплыл, на его месте набухала, судя по ощущениям, солидная шишка, другой я смог разлепить лишь узенькой щелочкой, в которую увидал перед собой коридор на тот свет, каким его описывали в желтых газетенках в прошлой жизни. Черные стены, пол, потолок – и сияние впереди. Точнее, квадрат темно-синей зыбкой материи, не столь темный, как все остальное, на тон слабее. Распахнутые гаражные ворота. Выход. Свобода.
Цепкие пальцы сжали локоть.
Читать бесплатно другие книги:
