Журнал 64 Адлер-Ольсен Юсси

2

Зеленый фургон прибыл ровно в 12:30, в точности как требовалось.

– Господин Вад, сегодня мне предстоит побывать еще в пяти точках Зеландии, – сказал водитель, – в связи с чем я надеюсь, что все готово.

Микаэль был прекрасным человеком. Десять лет службы, ни одного лишнего вопроса. Приятные манеры, ухоженный и вежливый. Лучшего представителя среди населения «Чистым линиям» не найти. Именно такой человек пробуждал у других желание вступить в ряды партии. Тихий, надежный, с искренним взглядом голубых глаз. Светлые вьющиеся волосы всегда аккуратно уложены. Он оставался спокойным даже в самых критических ситуациях, как, например, месяц назад во время беспорядков в Хадерслеве на одном из собраний учредителей. Тогда девять демонстрантов подняли транспаранты, но быстро поняли, что людей, у которых сердце на правильном месте, не проведешь так просто.

Именно благодаря таким, как Микаэль, к появлению полиции все было кончено и улажено.

Нет, с этими протестантами они уж точно больше не встретятся на своем пути.

Курт Вад открыл дверь старого сарая, отодвинул кусок старой обшивки над небольшой морозильной камерой и набрал на появившемся перед ним дисплее девятизначный код, как проделывал до этого не раз. Затем немного подождал. Задняя стенка отозвалась знакомым щелчком, и центральная часть отодвинулась в сторону.

В недрах гигантского темного помещения хранилось то, о чем не догадывался никто, кроме единомышленников Вада. Морозильная камера с человеческими эмбрионами, полученными в результате незаконных абортов, архивные шкафы, членские списки, ноутбук, которым он пользовался на конференциях, и, кроме того, старые записи времен его отца – на них строилась вся деятельность «Чистых линий».

Курт открыл морозильник, вытащил ящик с пластиковыми пакетами и сразу же передал водителю:

– Тут эмбрионы. Нам самим придется их кремировать. Надеюсь, морозилка в машине еще не забита полностью.

Водитель улыбнулся:

– Да нет, как ни странно, там еще полно места.

– А вот курьерская почта для наших. Сам посмотришь, для кого именно.

– Ладно, – ответил водитель, внимательно изучая подписи на конвертах. – К сожалению, во Фреденсборг раньше следующей недели я не попаду. Буквально вчера я объехал всю северную часть Зеландии.

– Не важно. Лишь бы ты попал в Орхус. Ты ведь будешь там завтра?

Водитель кивнул и посмотрел в пластмассовый ящик:

– От них-то я избавлюсь… У нас есть еще эмбрионы, которые нужно доставить в крематорий Глострупа?

Курт Вад прикрыл раздвижную дверь камеры и направился к морозилке, расположенной в предбаннике. Этот резервуар был открыт для обозрения.

– Да, вот тут, – ответил он, приподняв крышку морозилки и извлекая оттуда еще один ящик. – Документы на материал находятся здеь. – Он протянул водителю бумаги. – Есть все, что нужно.

Водитель снабдил каждый мешок соответствующим документом.

– Все в порядке, никто не скажет ни слова, – согласился он и понес все хозяйство к фургону.

Распределил содержимое каждого ящика по двум мини-холодильникам, разложил корреспонденцию по ячейкам соответствующих организаций, надел фуражку и попрощался.

Курт Вад поднял руку в прощальном жесте, когда фургон покатился вниз по Брендбюэстервай.

«Как здорово, что даже в моем возрасте можно послужить важному делу», – подумал он с удовольствием.

«Ого, ни за что не поверишь, что тебе восемьдесят восемь», – повторяли люди снова и снова – и были правы. Глядя на свое отражение в зеркале, он и сам видел, что ему запросто можно было бы дать лет на пятнадцать меньше, и точно знал, как ему это удавалось.

«Секрет успешной жизни заключается в том, чтобы жить в гармонии со своими идеалами» – таков был девиз его отца. В мудрости этих слов Курт убедился на собственном опыте. Конечно, тут имелись свои сложности. Главное, чтобы голова была в порядке, тогда и телу тоже будет недурно.

Курт прогулялся по саду и вошел в дом с противоположной стороны, в период собственной врачебной практики он всегда так поступал. Когда в клинике начал работать его преемник, передняя часть дома перестала принадлежать Курту, так уж повелось. Он знатно потрудился для создания партии. Нет-нет, период, когда он отбирал людей и совершал убийства, давно прошел. Теперь преемник делал это столь же успешно и усердно.

Вад вытащил кофемашину и принялся стряхивать с мерной ложечки кофе, чтобы его оказалось ровно столько, сколько нужно, не больше и не меньше. В последнее время желудок у Беаты стал слишком чувствительным, так что подобная пунктуальность была принципиальной.

– А, Курт, ты на кухне?

В дверях появился его последователь, Карл Йохан Хенриксен. Как и Вад, он также любил носить свежевыстиранный и накрахмаленный халат. Ибо не важно, насколько враждебен ты по отношению к своим пациентам, но свежевыстиранный и накрахмаленный халат гарантирует, что они воспринимают тебя как авторитета, которому спокойно можно доверить свою жизнь. Наивные идиоты…

– Какое-то легкое беспокойство в желудке. – С этими словами Хенриксен достал из шкафа стакан. – Горячие каштаны с маслом под бокал вина бесподобны, пока ты их ешь, но не после.

Он улыбнулся, налил в стакан воды и высыпал пакетик с порошком «Самарин».

– Приезжал водитель, Карл Йохан, так что оба морозильника пусты. Можешь спокойно приступать к их наполнению.

Курт улыбнулся своему ученику, ибо его слова были излишни. Возможно, Хенриксен работал даже более эффективно, чем сам Вад.

– Да, я уже приступил. Сегодня еще три аборта. Два плановых и один другого характера, – улыбнулся Хенриксен в ответ, в то время как содержимое стакана весело зашипело.

– И кто же это?

– Сомалийка из Тострупгорда от Бента Люнгсё. Пришлось сказать, что близнецы, – заключил он, после чего сдвинул брови и отпил из стакана.

Да, Карл Йохан Хенриксен тоже был как нельзя более подходящим человеком. Как для партии, так и для «Секретной борьбы».

– Тебе сегодня нездоровится, моя милая Беата? – осторожно спросил он, входя в комнату с подносом.

Несмотря на то что она так сильно исхудала и свойственная ей в молодости красота и сильный дух давно покинули ее, Курт боялся даже подумать о том, что однажды, быть может весьма скоро, ему придется жить без Беаты.

«Только бы она дожила до того дня, когда мы произнесем ее имя с парламентского подиума и выразим нашу благодарность за вклад в общее дело», – подумал он и взял легкую как пушинка руку Беаты в свою.

Наклонившись, Курт осторожно поцеловал ее и заметил, как рука дрожит в его ладони. Большего ему и не требовалось.

– Вот, моя любимая, – сказал он и поднес чашку к ее губам, аккуратно подув на содержимое. – Не слишком горячий и не слишком холодный. В точности как ты любишь.

Она вытянула впавшие губы, которые так нежно целовали его и их двух сыновей в моменты, когда им это больше всего требовалось, и отпила медленно и беззвучно. По ее глазам было видно, что кофе пришелся по вкусу. В этих глазах, видевших так много, утопал его собственный взгляд в те редкие минуты, когда его одолевало сомнение.

– Беата, сегодня я буду выступать на телевидении. С Лёнбергом и Касперсеном. Нас бы с радостью пригвоздили к стенке, если бы могли, но они не смогут. И сегодня мы пожнем плоды многолетней работы и наберем голоса. Много-много голосов людей, думающих так же, как мы. Возможно, журналисты считают нас тремя старыми пердунами. – Он рассмеялся. – Ну да, мы и есть старые пердуны. Но они считают, что мы недостаточно ясно мыслим. Что мы можем попасться на какой-то чуши и нелогичности рассуждений. – Он погладил ее по волосам. – Я включу телевизор, чтобы ты тоже могла все видеть.

Якоб Рамбергер был опытным и прекрасно подкованным журналистом. Если знать, как сложно плести сеть намеков и двусмысленностей, которые содержатся даже в самых безобидных политических интервью последнего времени, становится понятным, что таким и должен быть хороший журналист. Умный репортер боится телезрителей больше, чем работодателей, а Рамбергер был умным и кое на что способным. Пронзал своим жалом политиков самого высокого уровня у всех на глазах и разделывал под орех бюрократов, рокеров, бизнесменов, безответственно ведущих свое дело, и криминальных авторитетов.

Поэтому Курт предвидел, что именно Рамбергер будет проводить интервью, но на этот раз журналисту в кои-то веки не удастся никого отделать, что вызовет резонанс в маленькой Дании.

Рамбергер благовоспитанно поздоровался с гостями студии за кулисами, где его коллеги готовили выпуск новостей, но, едва пожав друг другу руки, ведущий и гости оказались по разные стороны баррикады.

– Вы буквально недавно сообщили Министерству иностранных дел, что Рене Линьер набрал необходимое количество подписей для участия в грядущих выборах в фолькетинг[4], – приступил журналист после краткого и не слишком лестного представления гостей. – Я хотел бы поздравить вас, но сразу же задам вопрос: может ли Рене Линьер, по вашему мнению, предложить датскому избирателю то, что еще не было предложено существующими партиями?

– Вы говорите о датском избирателе в мужском роде, хотя прекрасно знаете, что в электорате преобладают женщины, – улыбнулся Курт Вад и кивнул в направлении камеры. – Нет, если честно: есть ли у датских избирателей иной выбор, кроме старых партий?

Интервьюер выразительно посмотрел на него:

– Ну, не сказать, чтобы напротив меня сидели юнцы. Средний возраст – семьдесят один год, а вы, Курт Вад, лихо перещеголяли эту цифру: вам восемьдесят восемь. Итак, положа руку на сердце: не кажется ли вам, что вы лет этак на сорок-пятьдесят припозднились для того, чтобы попытаться влиять на датскую политику?

– Насколько я понимаю, самый влиятельный человек Дании на десять лет старше меня, – парировал Вад. – Все датчане закупаются в его магазинах, топят свои жилища его газом и приобретают товары, экспортируемые на его судах. Когда вы подрастете настолько, чтобы позвать этого замечательного человека к себе в студию, и будете иметь возможность поиздеваться над его возрастом, пригласите меня снова и задайте тот же вопрос.

Журналист кивнул:

– Я лишь имел в виду, что мне сложно себе представить, как среднестатистический датчанин может доверить право представлять свои интересы человеку на одно-два поколения старше себя. Вы ведь не покупаете молоко, если его срок годности на месяц просрочен, верно?

– Нет, как и явно недозревшие фрукты, подобные политикам, управляющим нами в данный момент. Думаю, стоит отвлечься от продовольственных метафор, господин Рамбергер. Мы втроем вовсе не претендуем на места в парламенте. В нашей программе четко прописано, что, как только собраны подписи, мы созываем учредительное собрание и на форуме избираем кандидатов для участия в выборах в фолькетинг.

– При ближайшем изучении вашей программы становится ясно, что она исходит в первую очередь из моральных норм, идей и идеологии, отсылающей к временам, возврат которых был бы нежелателен. К политическим режимам, сознательно притеснявшим всевозможные меньшинства и слабых граждан общества. Умственно отсталых, представителей нацменьшинств, социально незащищенных граждан…

– Ну, тут заключается серьезная ошибка, поскольку такое сравнение неправомерно, – вступил в беседу Лёнберг. – Напротив, наша программа говорит о том, что мы, основываясь на принципах ответственности и гуманности, собираемся рассматривать каждый случай индивидуально и остерегаться использовать по отношению к сложным вопросам привычные штампы, ведь после этого проблемы невозможно обсуждать серьезно и со всей глубиной. Поэтому мы выбрали такой простой слоган: «Изменение к лучшему». Отсюда следуют совсем не те выводы, на какие вы указали.

Журналист улыбнулся:

– Звучит замечательно, но все-таки вопрос заключается в том, сможете ли вы когда-либо продвинуться настолько далеко, чтобы получить влияние. Это отнюдь не мое личное утверждение, ибо газеты неоднократно писали о вашей программе, которую соблазнительнее всего сопоставить с нацистской идеологией в отношении учения о расах. Закоснелые догмы, описывающие мир как обиталище различных рас, пребывающих в постоянной вражде друг с другом. Существование высших и низших рас, причем высшая…

– Да-да, причем высшая раса будет уничтожена, если произойдет смешение с представителями низших, – перебил Касперсен. – Я смотрю, что и газетные корреспонденты, и вы, господин Рамбергер, прибегли к помощи «Гугла» и почитали кое-что о нацизме, – продолжал он. – Однако наша партия не проповедует дискриминацию, несправедливость и антигуманизм, что было свойственно и до сих пор свойственно нацистам и подобным им объединениям. Напротив, мы лишь утверждаем, что не нужно поощрять жизнь, если у нее нет шансов когда-либо стать более или менее достойной. Должны быть введены строгие правила для врачей и обычных граждан, регулирующие, в каких масштабах следует подвергать людей принудительной стерилизации. Необходимо причинять как можно меньше страданий семьям, а также точно определить величину государственных расходов. Ведь политики часто вмешиваются во все подряд, абсолютно не понимая, какими могут быть последствия вмешательства…

Это была длительная дискуссия, после чего последовали звонки от обычных граждан. Были затронуты всевозможные темы: принудительная стерилизация преступников и тех, кто по причинам психического или умственного недоразвития не в состоянии заботиться о своем потомстве; социальные инициативы, лишающие многодетные семьи целого ряда пособий; введение уголовных наказаний для тех, кто пользуется услугами проституток; закрытие государственных границ; запрет на въезд эмигрантам без высшего образования и многое другое.

И дискуссия оказалась жаркой. Дослушав до конца, многие из зрителей пришли в необычайную ярость. Однако примерно такая же часть испытывала противоположные эмоции.

Сегодняшний эфир оказался для партии бесценным.

– Будущее именно за людьми с нашей волей и силой убеждения, – высказался Касперсен после передачи, по дороге домой.

– Так-то оно так, но ничто не стоит на месте, – отозвался Лёнберг. – Будем надеяться, что сегодня мы положили хорошее начало.

– Это точно, – рассмеялся Касперсен. – По крайней мере, ты, Курт, точно положил начало.

Курт понял, что тот имел в виду. Журналист спросил, верно ли, что на протяжении долгих лет работы неоднократно возникали скандалы в связи с различными обстоятельствами его деятельности. Вад разозлился, но не подал виду. Как ни в чем не бывало он ответил, что, если врач с умелыми руками и мудрой головой ни разу в своей жизни не нарушил этических норм, он недостоин называться продолжением руки Господа.

Лёнберг улыбнулся:

– Да уж, ты отлично парировал нападки Рамбергера.

Вад мрачно сказал:

– Я дал ему глупый ответ. Мне еще повезло, что он не стал расспрашивать про конкретные случаи. Нам постоянно следует быть начеку в отношении фактов, слышите? Если пресса получит малейший шанс, она сделает все, чтобы перекрыть наше продвижение наверх. Имейте в виду, что у нас нет друзей за пределами собственных рядов. Ситуация в данный момент ровно такая же, как у Партии прогресса или у Партии Дании: никто их ни во что не ставит. Будем надеяться, что пресса и политики предоставят нам такие же возможности для развития, как в свое время получили эти две партии.

Касперсен нахмурился:

– Я абсолютно уверен, что в следующий раз мы пройдем в фолькетинг, и ради этого все средства хороши. Вы понимаете, что я имею в виду. Даже если нам придется пожертвовать работой в «Секретной борьбе», оно того стоит.

Вад смерил его взглядом. В каждом социуме имеется свой Иуда. Касперсен прославился в качестве адвоката на судебных процессах и был известен как местный политик, так что его организационный опыт обеспечивал ему надежное место среди них. Однако с того самого дня, когда он принялся считать сребреники, с ним было покончено. Курт Вад должен был что-то предпринять, учитывая текущее положение дел.

Никто не должен прикасаться к функционированию «Секретной борьбы» до тех пор, пока он лично не даст добро.

Она сидела у экрана телевизора, где он оставил ее перед уходом; сиделка только переодевала Беату и давала питье, когда требовалось.

Курт немного постоял в стороне, наблюдая за ней. Свет от люстры с подвесками падал бриллиантовыми отблесками на ее волосы. У Беаты был мечтательный вид, это напомнило Курту о том дне, когда она танцевала для него в первый раз. Возможно, возлюбленная вспомнила те времена, когда вся жизнь еще ожидала ее впереди…

– Ну как, видела передачу, ангел мой? – спросил он очень тихо, чтобы не испугать ее.

Беата на мгновение улыбнулась, но взгляд ее по-прежнему был где-то далеко. Моментов просветления в ее теперешней жизни было не так много. Мозговое кровотечение сильно повлияло на восприятие этой женщиной окружающего мира, и все же Курт чувствовал, что, возможно, она что-то еще понимает.

– Сейчас я уложу тебя, Беата. Тебе уже давно пора спать.

Мужчина приподнял на руках хрупкое тело. Когда они были молоды, он подхватывал ее как пушинку. Затем настало время, когда его сил перестало хватать на то, чтобы носить на руках зрелую и довольно упитанную женщину, но теперь Курт снова поднимал ее как пушинку. Возможно, ему следовало радоваться, что он может это сделать, но он не радовался, и, положив Беату на кровать, мужчина вздрогнул. Как быстро она закрыла глаза… Не дожидаясь даже, пока голова окажется на подушке.

– Я вижу, любимая моя, жизнь угасает. Скоро настанет наш черед.

Вновь спустившись в гостиную, Вад выключил телевизор, подошел к гарнитуру времен графини Даннер[5] и налил себе коньяку.

– Я проживу еще десяток лет, Беата, обещаю тебе, – сказал он самому себе. – К моменту нашей с тобой новой встречи все планы будут выполнены, а мечты воплощены.

Он кивнул и осушил бокал одним глотком.

– И никто, мой друг, никто нам не помешает.

3

Первое, что она почувствовала, было какое-то инородное тело в носу. И еще голоса над ней. Приглушенные, но уверенные голоса. Гулкие и нежные.

Глаза ее закатились за веки, словно пытаясь обнаружить во тьме суть всего происходящего. Затем она будто провалилась куда-то, уйдя во мглу и мерно дыша. Мозг ухватился за картинки летних деньков и беззаботных игр.

И вдруг боль возникла в середине позвоночника и отдалась ниже.

Голова дернулась назад, всю нижнюю часть тела пронзила долгая болезненная судорога.

– Мы дали ей еще пять разрядов, – произнес голос, удаляясь в туман и оставляя ее в том же вакууме, где она была прежде.

Нэте была желанным ребенком. Поздний ребенок и единственная девочка в семье. Несмотря на скромный достаток родителей, она ни в чем не нуждалась.

У матери были прекрасные руки. Ласковые и трудолюбивые. И Нэте стала ее помощницей. Миловидная двочка в клетчатом платье принималась за все, что имелось в небольшом фермерском хозяйстве.

Когда ей было четыре года, отец привел во двор жеребца и улыбнулся, когда старший брат Нэте вывел их кобылу.

Парни-близнецы рассмеялись, когда у жеребца вытянулся пенис, а Нэте отскочила назад, едва огромное животное забралось на их прекрасную Молли и принялось совершать крупом толкательные движения.

Нэте хотела было закричать, чтобы они прекратили, но отец беззубо засмеялся и сказал, что скоро у них будет еще одна тягловая скотина.

Так Нэте поняла, что зачастую начало жизни столь же драматично, как и конец, и что надо учиться наслаждаться каждым мгновением между этими двумя крайностями.

– Он прожил замечательную жизнь, – всегда говорил ее отец, перерезая горло дергающемуся поросенку.

И то же самое сказал о матери Нэте, когда та лежала в гробу всего тридцати восьми лет от роду.

Именно эти слова звучали в голове Нэте, когда она наконец проснулась на больничной металлической койке и в замешательстве принялась озираться в темноте.

Вокруг нее мигали лампочки и работало какое-то оборудование. Она не узнавала ничего.

Затем женщина повернулась. Совсем немного, однако эффект оказался ошеломительным: голова дернулась, а легкие наполнились воздухом, отчего в голосовых связках возникла сильная боль.

Она не восприняла собственные крики, ибо боль в ногах заглушила все чувства. И тем не менее женщина закричала.

Тусклый свет со стороны неожиданно распахнувшейся двери скользнул по ее туловищу. Вспыхнули огни в люминесцентных лампах, ослепив Нэте. Чьи-то решительные руки принялись работать с ее телом.

– Успокойтесь, Нэте Росен, – произнес голос, затем последовала инъекция и очередные успокаивающие слова, однако на сей раз Нэте никуда не провалилась.

– Где я? – спросила женщина, когда нижняя часть туловища растворилась в мягкой теплоте.

– Вы в больнице Нюкёбинг Фальстера. И находитесь в надежных руках.

На мгновение Нэте увидела, как медсестра поворачивает голову к своему коллеге и собирается что-то сказать.

Именно в эту секунду Нэте вспомнила, что произошло.

Кислородный шланг из ее носа вытащили, волосы зачесали назад. Словно ей надлежало привести себя в порядок перед тем, как выслушать окончательный приговор. О том, что жизнь закончилась.

Трое докторов стояли у изножья кровати, когда главный врач с серыми глазами под подстриженными бровями сообщил ей новость.

– Ваш муж погиб на месте, фру Росен. – Таковы были первые слова, сошедшие с его уст.

– Мы сожалеем, но это факт, – добавил он после большой паузы. – Вероятно, Андреас Росен был убит двигательным блоком, наполовину сместившимся на водительское сиденье. Ему уже нельзя было помочь, и спасатели сосредоточились на том, чтобы вытащить вас, – и спасательная бригада выполнила свою работу великолепно.

Он произносил эти слова так, словно они должны были вызвать у нее радость.

– Мы сохранили вам ногу. Возможно, вы будете слегка прихрамывать, но все-таки это лучше, чем ампутация.

Она перестала слушать.

Андреас погиб.

Он мертв, а она не умерла вместе с ним, и теперь она должна продолжать жить без него. Его одного Нэте любила искренне и с полной отдачей. Он один помог ей почувствовать себя полноценной личностью.

И этого человека она убила собственными руками…

– Пациентка сейчас задремала, – сказал один из докторов.

Однако он ошибался. Нэте лишь ушла в себя. Туда, где смешались чувства отчаяния и поражения, перепутались все причинно-следственные связи и лицо Курта Вада пылало так ясно, словно подсвеченное огнем преисподней.

Если бы не он, все в ее жизни сложилось бы иначе.

Если бы не он и кое-кто еще…

Нэте подавила в себе желание закричать и разразиться рыданиями. Она пообещала себе, что так просто не умрет, что все эти люди должны осознать, чего они ее лишили.

Она слышала, как врачи покидают комнату. Они уже забыли о ней. Теперь все их внимание сосредоточилось на следующей палате.

После похорон матери обстановка в доме стала более холодной, Нэте была тогда очень восприимчивой пятилетней девочкой. К божьему слову и молитвам надлежит обращаться лишь по воскресеньям, говорил отец. И Нэте выучилась словам, с которыми другие девочки знакомятся много позже. Коллаборационистов, сотрудничавших с немцами и ремонтировавших для них оборудование в Оденсе, называли в той среде «гнусным сучьим отродьем», а тех, кто выполнял их поручения, – «вонючими задницами».

В их доме лопату называли лопатой, а мошонку – мошонкой.

А хочешь разговаривать культурно – поищи другое место.

Так что в первый же свой день в школе Нэте узнала, что такое пощечина.

Шесть десятков учеников выстроились перед школьным зданием, Нэте была в первом ряду.

– Твою мать, сколько тут детей! – громко изумилась она – и тем самым пробудила не угасающее с той поры негодование своей первой учительницы и ощутила действенность ее правой руки.

Чуть позже, когда краснота на щеке сменилась синяком, девочка по настоянию нескольких третьеклассников деревенской школы, готовящихся к конфирмации, поделилась с ними рассказами своих старших братьев о том, что можно двигать крайнюю плоть назад и вперед, пока из члена не брызнет.

В тот же вечер она в рыданиях сидела в комнате для прислуги, пытаясь объяснить отцу, откуда взялись кровоподтеки на ее лице.

– Наверняка ты сама виновата, – изрек отец.

На этом беседа закончилась. Он был на ногах с трех часов утра и уже утомился. Отец жил в таком режиме, с тех пор как старший сын получил работу в Биркельсе, а близнецы отправились на заработки в Виде-Сэнде.

Затем время от времени из школы поступали жалобы на Нэте, однако отец никогда не относился к ним всерьез.

И маленькая Нэте ничего не понимала.

Спустя неделю после несчастного случая одна из молодых медсестер подошла к кровати и спросила, нет ли кого-то из знакомых, с кем можно было бы связаться.

– Мне кажется, вы единственная из пациентов отделения, кого не навещают, – сказала она.

Естественно, медсестра просто пыталась разговорить Нэте, однако в результате женщина еще сильней замкнулась в себе.

– Нет, у меня никого нет, – ответила Нэте и попросила дать ей возможность полежать в покое.

Тем же вечером пришел молодой адвокат из Марибо, представившийся поверенным мужа и уведомивший о том, что скоро ей придется подписать некоторые бумаги, чтобы начался суд по вопросам наследства. Состояние Нэте он не принимал во внимание.

– Нэте, у вас уже есть идеи, как вы будете вести бизнес вашего супруга? – спросил адвокат, словно данная тема не раз обсуждалась между ними ранее.

Она покачала головой. Как он может задавать ей такие вопросы? Она работала лаборанткой. Познакомилась со своим мужем на его собственном предприятии – он уже давно им владел, – вот и все.

– Вы сможете присутствовать на похоронах завтра? – спросил адвокат.