Последний танец Марии Стюарт Джордж Маргарет
– Нет. Ни приветствия, ни титулов.
Поистине обращение хозяина к рабу.
– «Я никогда не совершала злоумышленных действий против вас, – продолжал Сесил. – Напротив, я заботилась о вас и охраняла вашу жизнь так же ревностно, как и мою собственную».
Мария указала на тесную, темную комнату.
– Вот как она заботится обо мне? – спросила она.
– «Ваши вероломные деяния будут доказаны перед вами и станут очевидными. Однако я хочу, чтобы вы держали ответ перед дворянами и пэрами этого королевства, как если бы я сама присутствовала на суде. Таким образом, я требую и повелеваю вам держать ответ перед судом, ибо меня известили о вашем высокомерии, – прочитал Сесил. – Ведите себя откровенно, и вы удостоитесь большей милости от меня».
Он поднял документ и медленно повернул его, чтобы все могли видеть. Мария посмотрела на обращенные к ней лица.
– Это собрание уже осудило меня и заранее приговорило к смерти, однако я заклинаю вас обратиться к своей памяти и помнить о том, что мир больше, чем Англия! – воскликнула она. – Напомните об этом вашей королеве!
Когда они ушли, Мария позвала Джейн.
– Пожалуйста, принеси мне теплую повязку, – попросила она. – У меня ужасно разболелась голова.
– Простите, но я невольно подслушивала, – сказала Джейн.
Мария улыбнулась:
– Так и было нужно. Мне бы хотелось, чтобы Елизавета сама услышала мои слова вместо искаженного повторения.
– Они вели себя очень грубо.
– Да, как и предполагалось. Ты же понимаешь, Джейн, что они не позволят мне остаться в живых. Я знаю это и готова к этому. – Мария со вздохом откинула голову, и Джейн положила ей на лоб согревающую повязку. – Молюсь о том, чтобы мужество не изменило мне. Легко быть храброй в своих покоях; каждый человек герой, когда смотрит в зеркало.
– Значит, вы придете на суд? – Джейн принялась массировать ей голову, чтобы тепло лучше проникало внутрь.
– Да. Но не по требованию закона, а из высших соображений. Я должна наконец высказаться; я не собираюсь молча ложиться в могилу, которую они приготовили для меня. – Она снова вздохнула. – Мое мужество всегда имело физическую сторону – бежать, скакать, сражаться. Такое мужество приходит от гнева и горячей крови. Здесь требуется мужество иного рода. Умоляю тебя, что бы ни случилось, расскажи мою историю, когда покинешь это место. Не дай моим словам и поступкам сгинуть бесследно.
Джейн содрогнулась:
– Не хочу даже думать об этом. Вы так спокойно говорите о своей смерти!
– Единственный раз в жизни я могу предвидеть будущее. Я знаю, они хотят окружить меня стеной молчания, и намерена воспрепятствовать этому. Я происхожу из старинного и почетного рода, поэтому моя смерть должна быть достойна моей крови.
«Даже если я не всегда жила так, чтобы быть достойной ее», – добавила она про себя.
Вечером перед судом Мария провела целый час в молитвах, а потом послала за отцом Депре. Когда пришел старый священник, она взяла его за руку и отвела в один из крошечных альковов.
– Благословите меня, – попросила она. – Укрепите мои силы для завтрашнего дня.
– Хорошо, – ответил он. – Не беспокойтесь о том, что вы скажете или не скажете. Поверьте, в нужный момент слова придут к вам.
– Я боюсь. – Ее руки были холодными, и она знала, что проведет эту ночь без сна. – Боюсь, что меня заставят предать себя, мою веру и королевскую кровь. Ведь на самом деле меня обвиняют именно в этом. – Она дрожала всем телом. – Именно эти вещи нестерпимы для них! И я буду одна перед множеством обвинителей.
– Не одна, – возразил священник. – Он будет там, рядом с вами.
– Если бы я на самом деле могла опереться на Него… Мне хочется, чтобы там было нечто вещественное. – Она стиснула руки и вонзила ногти в ладони, как будто хотела привыкнуть к боли. – О, отец, я совершала такие ошибки! Однако каждый мой выбор был сделан с лучшими намерениями. Я руководствовалась ограниченными знаниями, которые имела в то время. Я знала, что мне следует выйти замуж, и полюбила Дарнли, в чьих жилах текла королевская кровь, что делало его приемлемым для шотландских дворян. На бумаге он выглядел идеальным мужем, но я ничего не знала о нем…
– Это в прошлом, – твердо сказал Депре. – Ни один человек не может стать Богом и заглянуть в будущее или в сердце другого человека. Простите себя, как Бог простил вас, и не забудьте, что из-за этого «греха» на свет появился Яков, который когда-нибудь объединит два королевства. Предоставьте такие вещи Господу.
Той ночью Мария лежала без сна и в то же время боялась, что ее разум помрачится от усталости.
Золотистый солнечный свет сочился через крошечные окна утром пятнадцатого сентября, когда Мария одевалась перед судебным слушанием. Она немного нервничала, но больше не боялась; казалось, все уже произошло и лишь повторится перед нею в зале суда. Она не боялась испортить то, что уже вошло в историю, но ей было интересно узнать, что это такое.
Суд должен был проходить в просторных покоях над большим залом. С утра ее ноги сильно распухли и онемели, что было дополнительным неудобством. Это означало, что ей придется опираться на двух сопровождающих, как на костыли, – такой выход едва ли можно было назвать подобающим для королевы. Но это тоже уже было написано в книге ее судьбы. Она выбрала Мелвилла и Бургойна и медленно направилась в зал вместе с ними между двух рядов стражников с алебардами.
Перед ней, на протяжении семидесяти футов до самого конца длинного зала, восседали ее судьи. Две длинные скамьи были установлены вдоль стен, а в центре стоял небольшой стол, вокруг которого расселись судебные чиновники английской короны; два прямоугольника, внешний и внутренний, были заполнены людьми. Мария была единственной женщиной в этом зале. Когда она вошла, сорок четыре лица повернулись к ней. Она неторопливо пересчитала их, как будто для того, чтобы успокоиться.
«По одному на каждый год моей жизни, – подумала она. – Есть ли в этом некий умысел или это знак от Него, напоминающий о порядке, который превыше всех законов и установлений?»
Наступила тишина; мужчины смотрели на нее, пожирая глазами легендарную «Змею, пригретую на груди королевы Англии». Лишь немногие из присутствующих видели ее за все годы, пока она находилась среди них; пожалуй, они скорее могли бы встретиться с призраком.
Была ли это femme fatale, женщина, обрекшая на гибель столько мужчин ради любви к ней? Время лишило ее опасных соблазнов и полностью обезоружило ее. Они испытывали разочарование, смешанное с облегчением. У женщины, одетой в черное и появившейся в дверях, был двойной подбородок и полная талия.
В ближнем конце зала на небольшом помосте стоял трон под балдахином. Мария направилась туда, но ее мягко остановили и указали на стул, установленный под троном.
Мария окинула тоскливым взглядом пустой трон.
– Я королева по рождению, и мое место должно быть под балдахином, – возразила она.
– Это место Елизаветы, – ответил лорд-канцлер.
Место Елизаветы… издевательски пустое. Ее отсутствие казалось более материальным, чем живое присутствие судей.
Мария заняла место на бархатном стуле под пустым троном и огляделась по сторонам. Лица вокруг были связаны с именами, которые она слышала многие годы.
– Как много советников, – прошептала она Мелвиллу. – И ни одного у меня!
Лорд-канцлер встал и зачитал обвинение, выдвинутое против нее. Ее собирались судить по обвинению в заговоре с целью убийства Елизаветы, разрушения Англии и подрыва устоев национальной религии. Как и раньше, она ответила, что подверглась незаконному задержанию в Англии и согласилась явиться в суд лишь для того, чтобы доказать свою невиновность в предполагаемом покушении на Елизавету. Она готова ответить только на это обвинение. Она не признает юрисдикцию суда, но пришла для защиты своего доброго имени.
Лорд-канцлер зачитал на латыни распоряжение о проведении судебного слушания над нею согласно «Акту о безопасности королевы»; Мария возразила, что новый закон был принят только ради того, чтобы оставить ее в заключении.
Парламентский пристав Гоуди, представлявший английскую корону, встал и обвинил ее в попытке убить Елизавету и организовать иностранное вторжение в Англию. И то и другое считалось государственной изменой по «Акту о безопасности королевы» независимо от того, как давно и по какой причине он был принят. Потом он подробно рассказал о заговоре Бабингтона и обвинил Марию в том, что она знала о нем, содействовала ему и обещала помочь мятежникам, а также подсказывала им средства и способы его осуществления.
– Я знала Бабингтона пажом в доме Шрусбери, – ответила Мария. – Но после того, как он уехал в Лондон, я никогда не встречалась с ним, не писала ему и не получала от него посланий такого рода. Я также не организовывала заговор с целью убийства вашей королевы и не вступала в него.
Это было то, чего бы он хотел от нее; она была обязана сказать это в память о нем.
– Но Бабингтон признался! – заявил Гоуди. – Да, он сознался во всем, словно надеялся, что это даст ему какие-то преимущества. Как будто признанием в государственной измене можно купить помилование!
«Он признался! – с упавшим сердцем подумала Мария. – Он предал себя и свои убеждения». Она внутренне поморщилась, представив его сломленным. Такое состояние было хуже смерти.
– Он рассказал нам о переписке с вами; он даже любезно воспроизвел по памяти одно из писем. Как выяснилось, он говорил правду, потому что у нас есть заверенная копия оригинала!
У Марии все поплыло перед глазами. Откуда они достали его? Тайный канал… как его обнаружили?
Теперь заговорил Уолсингем.
– Дело с пивоваром с самого начала было нашим замыслом, – объявил он, глядя прямо на нее.
Значит, это задумал Уолсингем: пуританин с болезненно желтым лицом в строгом черном камзоле с брыжами. Она с гневным изумлением смотрела на него.
«Это их рук дело! – подумала она. – И я с самого начала клюнула на их наживку…» Ее замутило.
Уолсингем полностью зачитал письмо Бабингтона и ее ответ. Она вдруг задалась вопросом, действительно ли Бабингтон написал это письмо. Может быть, это лишь фальшивка Тайного совета.
– Я… возможно, Бабингтон написал это письмо, но пусть докажут, что я получила его! А для доказательства моего согласия на злой умысел необходимо иметь послание, написанное моим собственным почерком. Кроме того, если Бабингтон сознался в подобных вещах, почему его казнили вместо того, чтобы свести нас лицом к лицу, когда он мог бы свидетельствовать против меня? – Она с горечью огляделась по сторонам. – Я обращаюсь к закону, принятому в пятнадцатый год правления Елизаветы, где ясно сказано, что никого не могут обвинить в покушении на жизнь монарха без клятвенных показаний законно признанных свидетелей.
– А я думал, вы не разбираетесь в английских законах, – язвительно заметил Сесил. – Видите, джентльмены, насколько можно верить ее заявлениям и опровержениям?
– Письмо Бабингтона может быть фальшивкой! – воскликнула она. – Откуда вы знаете, что его не вскрывали? Оно явно прошло через множество рук. Это дело рук Уолсингема! Он не остановится ни перед чем, лишь бы добиться моей смерти!
Уолсингем встал, гневно сверкая глазами.
– Я призываю Бога в свидетели, что не сделал ничего, недостойного имени честного человека. Как государственный служащий, я также не сделал ничего недостойного или порочащего мою должность! – заявил он. – Признаю, что, будучи крайне обеспокоенным безопасностью королевы и самого королевства, я внимательно изучал любые намерения, направленные против них. Если бы Бабингтон или Баллард предложили мне любую помощь в этом деле, то я бы не отказался от нее; о да, я воздал бы им по заслугам! Если я получил какую-то помощь от них, то почему они не сказали об этом ради спасения своей жизни?
– Я говорю лишь о том, что мне известно, сэр: вы не брезгуете созданием собственных улик! – ответила Мария. – Теперь вы видите, как опасно доверять злопыхателям; прошу вас не больше доверять им, чем я доверяю вашей искренности!
Слушание продолжилось чтением показаний Нау и Керла. Секретари подтвердили текст письма Бабингтона.
– Эти признания были получены под угрозой пытки, – настаивала Мария.
Чтение показаний продолжилось с перерывом на поздний завтрак. Марию мучила жажда, и она была близка к обмороку. Выдержка начинала изменять ей, и она чувствовала себя так, как будто на нее нападала стая волков.
Во второй половине дня были изложены новые подробности. Показания Керла и Нау подверглись повторной оценке, а потом Сесил обвинил ее в отказе подписать Эдинбургский договор. Дальше настала очередь заговора Перри и участия Моргана; Марию спросили, почему она назначила Моргану королевскую пенсию. Она парировала вопросом о том, почему Елизавета назначила пенсию лорду Джеймсу и другим шотландским мятежникам.
Ей были предъявлены другие обвинения: согласие на английский королевский герб и титул в 1558 году, объявление себя единственной законной наследницей Генриха VII, предположительное составление родословной, где она доказывала свое происхождение от древних монархов Британии через Эдмунда Железнобокого. Также рассматривался ее отказ опровергнуть заявление папы римского, назвавшего ее королевой Англии. Судебные исполнители даже не ожидали своей очереди, выкрикивая: «Виновна, виновна, виновна!» Звуки голосов сливались в бессвязный рокот, заглушавший треск дров в огромном камине. Наконец лорд-канцлер объявил о переносе слушаний на завтрашний день.
Мария настолько обессилела, что едва смогла вернуться к себе без посторонней помощи. Но она была исполнена решимости держаться прямо, пока заседатели могли видеть ее. Когда она вошла в комнату, то лишь прошептала ожидавшим ее слугам: «Дело еще не кончено».
Вытянувшись в постели, она постепенно уняла дрожь в теле. Судебное слушание продолжалось почти восемь часов. Предъявленные свидетельства выглядели убийственно; было ясно, что она обречена.
«Однако мне кажется, что я защищалась хорошо и умело, – подумала она. – Возможно, у некоторых из них сложится более благоприятное мнение обо мне, чем то, с которым они пришли на суд. Иисусе, их так много, в том числе людей, с которыми я хотела встретиться раньше! И дорогой старый Шрусбери тоже был там; он не проронил ни слова… Хаттон, изможденный и постаревший… Сэр Ральф Сэдлер, который видел меня обнаженной в младенчестве и осматривал меня… Кто бы мог подумать, что он переживет меня. Все эти джентльмены, титулованные дворяне – сколько их там? Девять графов, тринадцать баронов, шесть тайных советников…»
Суд возобновился на следующее утро. Мария снова вошла в зал, опираясь на руки своих слуг, и заняла место на алом бархатном стуле. Судя по всему, заседателям не терпелось продолжить слушание; они находились в хорошем расположении духа и громко переговаривались между собой. Когда она огляделась по сторонам, то заметила некое различие между вчерашним и сегодняшним заседанием, но не смогла сразу же понять, в чем оно заключается.
Мария встала первой и обратилась к собравшимся.
– Друзья, – начала она, но увидела, как они дружно закачали головами. – Уважаемые судьи, – поправилась она, – я пришла сюда добровольно, ради защиты своей чести, чтобы оправдаться от ужасного обвинения в покушении на жизнь королевы Елизаветы. Вместо этого меня атаковали по многим другим направлениям; вы пытались сбить меня с толку и увести в сторону от главного обвинения. Что касается данного обвинения, то вы не представили свидетелей или оригинальных писем, а лишь «заверенные копии». Если вы осудите меня на основании моих собственных слов или писем, то я подчинюсь вашему решению. Но я уверена, что у вас нет таких свидетельств.
«Действительно, я согласилась с их планом в минуту слабости, – подумала она. – Но я отказываюсь быть осужденной на основании ложных или сфальсифицированных улик. Бог милосердно позаботился о том, чтобы у них не было материальных доказательств моей оплошности. Он – моя броня и защита».
– Посмотрите, как она уверена в себе! Это не невинные речи, а лукавство! Она хорошо знает, что таких писем не существует, поскольку систематически уничтожала их!
– Правильно, правильно! – подхватили другие голоса.
Шум усилился до грозного рокота. Внезапно Мария поняла, в чем заключается отличие: они уже носили одежду для верховой езды и сапоги со шпорами. Это означало, что они собираются достаточно рано завершить судебное заседание, чтобы уехать при свете дня. Они уже все решили, и теперь не имело значения, что она скажет.
– Мои преступления, за которые я на самом деле предстала перед судом, состоят в моем происхождении, причиненных мне обидах и несправедливостях, а также в моей вере. Я по праву горжусь первым, могу простить второе, а третье было моим единственным утешением и надеждой во времена бедствий. Я последняя католичка из королевских домов Англии и Шотландии и с радостью пролью свою кровь, чтобы облегчить страдания католиков этого королевства. Но даже ради них я не стала бы учинять религиозную войну и проливать кровь многих других людей, потому что всегда заботилась о жизни даже нижайших созданий Божьих.
– Однако тот, кто заботится об ослятах и поросятах, частенько бьет свою жену! – выкрикнул один из заседателей.
– И у каждого убийцы есть мать, которая стоит возле виселицы и восхваляет его добродетели! – крикнул другой. – «Только не мой Грегори! Он всегда так хорошо поливал цветы!»
Все покатились со смеху, и даже Уолсингем захохотал. Сесил пытался восстановить порядок.
Мария расплакалась, что лишь сильнее ожесточило их. Она всегда ненавидела травлю на арене, где животное на цепи атаковали своры ощерившихся псов, жаждущих крови. Она отказывалась смотреть на эту забаву, с болью вспоминая своего ручного медведя во Франции, такого доброго и послушного. Теперь она как будто сама превратилась в медведя, брошенного на растерзание собакам. Говорили, что Елизавете очень нравится травля медведей и это одно из ее любимых развлечений…
– Продолжим, – сказал Сесил. – Давайте перейдем к следующему обвинению: переписке с врагами Англии и подготовке к испанскому вторжению.
Он кивнул Уолсингему, и тот поднялся с места:
– У нас есть множество писем, доказывающих это. Она писала своим агентам в Париже, испанскому послу Мендосе и самому Филиппу, подстрекая их к этому.
Он открыл объемистую сумку и вывалил письма на стол. Несколько штук упало на пол.
Мария усилием воли подавила дрожь в пальцах и заставила себя дышать ровно.
– Я не отрицаю, что жаждала свободы и делала все возможное, чтобы добиться ее, – сказала она. – В этом я руководствовалась естественным человеческим желанием. Когда королева Елизавета отказала мне, я обратилась к другим странам. Я не решалась на это до тех пор, пока не была жестоко обманута мирными договорами, исключавшими мое участие, пока все мои дружелюбные предложения не были отвергнуты, а мое здоровье не пошатнулось от сурового заключения.
В зале наконец наступила тишина.
– Я писала моим друзьям и умоляла их помочь мне освободиться из множества позорных тюрем, где Елизавета содержала меня почти девятнадцать лет, пока я не потеряла здоровье и остатки надежды.
– Довольно! – произнес Бромли и поднял руку. – Сегодня мы судим не королеву Елизавету.
– И еще, мадам, – добавил Сесил. – Когда обсуждались условия последнего мирного договора, предусматривавшего ваше освобождение, – договора о совместном правлении с вашим сыном, королем Яковом, – каким был ваш ответ? Ваш подручный Морган прислал сюда Перри, чтобы убить королеву!
– Нет! – воскликнула Мария. – Я ничего не знала об этом! Если Морган сделал это, то он подлец и принял решение без моего ведома!
– Ха! – сказал Сесил. – Нам известно, что вы стояли за всеми этими заговорами. О, вы надеетесь обмануть нас, но мы хорошо знаем, кто вы такая! Поистине дочь погибели!
Мария пристально посмотрела на него.
– Милорд, вы мой враг, – наконец сказала она.
– Да! – воскликнул Сесил. – Я враг всех врагов королевы Елизаветы!
Она посмотрела на раскрасневшиеся, возбужденные лица. Шпоры на их сапогах звякали, когда они ерзали на скамьях. Скоро они выйдут на свежий воздух и поскачут на юг, смеясь, беседуя и останавливаясь в тавернах. Они будут комментировать ее слова, передразнивать ее и устраивать маленькие представления для своих покровителей. Кто-нибудь облачится в черное покрывало, набросит на голову белую вуаль и скажет скрипучим голосом: «Я помазанная королева…»
– Я буду говорить только перед настоящим парламентом, в присутствии королевы и ее совета, – сказала она. – Вижу, что было глупостью выступать перед этим судом, где все так явно и чудовищно предубеждены против меня. – Она поднялась со стула. – Я прощаю вас всех, – обратилась она к собравшимся. – Милорды и джентльмены, я вверяю себя в руки Господа.
Мария повернулась и медленно направилась к ближайшей двери. При этом она прошла мимо стола, где королевские юристы лихорадочно строчили свои записи.
– Упаси меня Боже снова иметь дело с вами, – с улыбкой добавила она.
Потом, прежде чем Сесил или Бромли успели остановить ее, она вышла из зала.
Сесил встал и призвал всех к порядку:
– Джентльмены, джентльмены! Вы все слышали. Наша милостивая королева призывает нас еще раз собраться в Лондоне для оглашения приговора через десять дней, начиная с сегодняшнего. – Он поднял документ с инструкциями от Елизаветы. – Теперь вы можете идти!
Мужчины начали энергично вскакивать со стульев и скамей.
Из окна Мария видела двор, полный людей. Их яркие плащи образовывали многоцветный узор на фоне серых камней. Скоро они уедут отсюда и разнесут вести по всей стране.
Она легла и закрыла глаза. Когда Мария встала и снова выглянула в окно, двор опустел.
XXX
Уолсингем волочил больную ногу, прогуливаясь вместе с Сесилом, который тоже хромал из-за перелома ноги, полученного во время скачки. Они медленно двигались от лодочного причала к тропе, ведущей к загородному дому Уолсингема в Барнс-Элмс.
Погода до последнего времени оставалась очень теплой; несмотря на конец ноября, никто из мужчин не нуждался в плаще, и солнце согревало их плечи. За ними у берега плескалась Темза, и множество судов по-прежнему бороздило ее воды.
– Моя немощь – результат падения с седла, – сказал Сесил. – Я старался поскорее успеть повсюду, но лишь заработал хромоту.
Его правая нога находилась в туго перевязанном лубке.
– А моя хромота вызвана упрямством ее величества, – отозвался Уолсингем. – Право же, не знаю, как и продолжать. Желудок болит, колено распухло, нога кровоточит… – Он горестно повысил голос, и Сесил с тревогой посмотрел на него. Неужели он собирается заплакать?
Они миновали ряды кустов табака, высаженных Уолсингемом. Казалось, растения прекрасно себя чувствуют в английском климате.
– Ей нет дела! – бормотал Уолсингем. – Ей нет дела до нашей упорной работы, нашего усердия, ее собственной безопасности… Все впустую, Сесил, все впустую! Змея будет жить.
Сесил положил руку ему на плечо:
– Нет, мы все же сделали шаг вперед. Суд признал ее виновной, и обе палаты парламента направили королеве петицию с требованием казни.
– Но она отказывается! Она просто благодарит их за труды и говорит, что не может дать ответ. Она просит их найти какой-то другой способ и даже доходит до того, что готова принять личное извинение от Марии. Бог знает, она не в состоянии понять, что ей нужно ради собственного блага!
Сесил вздохнул и посмотрел на большой валун.
– Давайте посидим на солнышке, пока еще тепло. – Он с трудом уселся и вытянул больную ногу. – Вы должны понять, что королева находится в ужасном положении. Она питает отвращение к кровопролитию, совершаемому от ее имени. Возможно, она хочет избавиться от призрака своего отца. Возможно, в каком-то уголке сознания она сравнивает Марию со своей матерью, Анной Болейн. Обе выросли во Франции, обеих обвиняли в неблагоразумных поступках и приговорили к смерти по обвинению в покушении на жизнь монарха. Однако Елизавета и многие другие не уверены в виновности Анны Болейн; может быть, Елизавета таким образом хочет искупить вину своего отца. Кто знает?
– Может быть, она просто нерешительна, – фыркнул Уолсингем. – Или труслива.
– Змея воспользовалась судом над ней для демонстрации своего красноречия и остроумия, – сказал Сесил. – Говорят, Анна Болейн поступила так же. Но в результате обе ничего не добились. Что касается Марии, даже ее сторонники вынуждены признать неопровержимые улики против нее. Тем не менее, – он понизил голос, – она выглядела очень впечатляюще.
– Теперь вы говорите так, словно влюбились в нее!
– Нет, я говорю правду. Я враг врагов королевы Елизаветы.
– Я разочаровался в змее. Она оказалась всего лишь тучной женщиной средних лет, набитой благочестивыми увещеваниями и изнемогающей от жалости к себе. – Уолсингем поморщился, массируя ногу. – Как и Екатерина Арагонская. Неудивительно, что Генрих VIII запер ее в башне. Эти скучные, вымученные речи… – Он покачал головой. – Вместо того чтобы пробуждать жалость, они оказывают противоположное действие. Я не испытываю ничего, кроме отвращения к ней.
– Граф Лестер возвращается, – внезапно сказал Сесил. – Возможно, королева прислушается к нему, если все остальное окажется бесполезным. Он побуждает ее к действию, но письма не так убедительны, как личные призывы.
– Между тем послы Шотландии и Франции уже начали агитировать за нее, подрывая решимость ее величества. И нам отнюдь не помогает то обстоятельство, что змея избрала мученичество и хочет, чтобы Елизавета публично казнила ее. Ее величество может сохранить ей жизнь хотя бы ради того, чтобы пресечь это намерение. Иногда мне кажется, что это злокозненное создание ниспослано Богом ради испытания нашей веры! О, Сесил! Какой неблагодагодарной работой мы занимаемся!
Сесил пожал плечами.
– Пусть себе играет в мученицу, – сказал он. – Самые жестокие преступники постоянно твердят о Боге, потому что Он единственный, кто может переварить их.
– Хоть бы лорд Лестер поскорее приехал! – Уолсингем обратил печальный взор к небу. – Пусть его чары подействуют на королеву!
Елизавета стояла перед зеркалом в своих покоях в Ричмонде. Она носила только ночную сорочку, и ее голые ноги выглядывали из-под подола. Парик был снят, и волосы рассыпались по ее плечам. Лишенная всех земных украшений – колец, ожерелий, кружева, парчи, набивки и грима – она смотрела на то, что осталось.
Если она прищуривалась, то могла допустить, что мало изменилась после восшествия на престол: по-прежнему стройная, волосы сохранили золотисто-рыжий оттенок, и большинство зубов еще на месте. Ей исполнилось пятьдесят три года, и она больше не могла рожать детей. Ее тело, избавленное от тягот материнства, сохранило девические черты и необычно юный вид. Вместе с тем она понимала, что последний роман покончил с ее надеждой иметь потомство. После карикатурных ухаживаний Лягушонка все было кончено.
«Я сохранила девственность, а девственность сохранила меня, – подумала она, разглядывая себя. – И я благодарна за это».
Она закуталась в мантию и закрутила волосы на затылке, скрепив их серебряной пряжкой. Потом она налила в бокал немного сладкого кипрского вина и сделала глоток. Воздержанность в еде и питье тоже помогала ей сохранять здоровье.
«Мой отец был необыкновенно тучным в моем возрасте, – подумала она. – Помню, как кто-то сказал, что в его дублет можно поместить троих крупных мужчин. Я еще не прожила так долго, как он; он умер в пятьдесят пять лет, но задолго до этого называл себя стариком. Но я вовсе не чувствую себя старухой!
Смерть… Я не ощущаю ее присутствия поблизости. Во всяком случае, не от естественных причин, но…»
Она допила вино и некоторое время сидела, разглядывая узор на инкрустированной крышке стола. На столе также стоял человеческий череп как memento mori, напоминание о бренности бытия, а ее молитвенник был раскрыт на странице с изображением Смерти, настигающей невинных людей, – Смерти в образе неотвратимого рока, шепчущего: «От меня не избавиться никаким мастерством в земных пределах». Другой девиз был выгравирован на гробнице с фигурой лежащего рыцаря: «Ни ум, ни смелость, ни победа / Не в силах сбить ее со следа».
Елизавета поежилась и закрыла книгу. Потом она провела пальцами по щекам, ощущая твердые скулы под туго натянутой кожей.
Елизавета редко чувствовала себя такой одинокой, как теперь, когда ей исполнилось пятьдесят три года. Ее девичество теперь было решенным и неизменным делом. Роберт Дадли, ее милый Робин, граф Лестерский, уже семь лет состоял в повторном браке. В прошлом году она была лишена его общества при дворе, так как он командовал английскими войсками в Нидерландах. Она была разочарована его действиями там, раскрывшими меру его честолюбия. Однако ей не хватало его здесь, в Англии.
Война в Нидерландах была ужасной ошибкой. Запасы казначейства истощались, несмотря на ее бдительность и экономность. Мало-помалу она втягивалась в более обширную религиозную войну на истребление, которой стремилась избежать. Отношения с Испанией становились все более напряженными и грозили скорым началом военных действий. Обстоятельства вынуждали ее выступать в роли главной защитницы протестантской веры.
И наконец, оставалось дело с королевой Шотландии.
Казалось, никто не понимал дилемму Елизаветы, не сознавал, в каком бедственном положении она оказалась. Никто не сочувствовал ее нежеланию казнить свою родственницу, носившую королевский титул. Она была совершенно одна.
«Несмотря на парламент, несмотря на преданных слуг, таких, как Сесил и Уолсингем, несмотря на тысячи верных подданных, заявлявших о готовности умереть за меня, лишь я властна покончить с этим, – подумала она. – Это я должна подписать смертный приговор, и вся тяжесть вины ляжет на меня. В глазах всего мира я одна буду нести ответственность за это.
Это истинное бремя монарха: в конечном счете я должна сама принимать решения и нести ответственность за последствия. До сих пор я могла разделять это бремя с моими советниками и народом; мы были едины во всем. Но хотя сейчас они убеждают меня подписать смертный приговор, решение принадлежит только мне».
Виновна ли Мария? Безусловно. На этот раз не правосудие отправляет ее на плаху; если бы дело ограничивалось правосудием, то ее уже давно бы казнили. Это решение сильно запоздало.
Елизавета развернула миниатюру королевы Шотландии, которую хранила у себя долгие годы. Там была изображена молодая, обворожительная королева, только что вступившая на престол в Шотландии. Из той же обертки она извлекла кольцо с бриллиантом, которое Мария отправила ей по прибытии в Англию, называя его залогом дружеской помощи от английского монарха. Маленькое кольцо сверкало и переливалось в свете свечей. Елизавета повертела его в руке, словно могла заметить что-то пропущенное раньше.
«Это всего лишь игрушка, – подумала она. – Невозможно поверить, что такая мелочь привела к роковым последствиям, что королева может умереть из-за этого кольца».
Может умереть? Многие уже умерли. Это не греза и не игрушка, а настоящее memento mori.
На следующее утро Елизавета облачилась в свои любимые цвета – красно-коричневый и золотой – и надела ожерелье из черного жемчуга, некогда принадлежавшее королеве Шотландии, чтобы весь день помнить о присутствии Марии. Лорды уже давно продали ей это ожерелье, когда Марию впервые попытались лишить трона. Изумительное ожерелье; жемчужины не были по-настоящему черными, но имели глубокий, опалесцирующий пурпурно-серый оттенок и блестели, как виноградины на лозе под поздним осенним солнцем. Мария потеряла так много… Елизавета искусно нанесла грим, имитирующий девичий румянец, и надела лучший парик с самыми густыми и сияющими локонами. Теперь женщина в зеркале являла собой возвышенный вариант бледной худой фигуры вчерашним вечером; теперь Глориана выходила на солнечный свет в полном блеске своего величия.
Приезжал Роберт Дадли, и она хотела выглядеть так, какой всегда была рядом с ним. Время не могло повлиять на их отношения, равно как и его жены или ее фавориты. Летиция Ноллис, Кристофер Хаттон и Уолтер Рэли были лишь дополнением к этой паре – Роберту и Елизавете.
Елизавета ждала в своих личных покоях. Солнечный свет, сочившийся в окна, был тусклым и холодным. Вскоре она услышала звук шагов и поняла, что он уже рядом.
– Роберт! – Она встала, когда он вошел в комнату.
Он стал более грузным, краснолицым и потерял значительную часть волос. Но это не имело значения и даже оставалось незаметным; на самом деле это был не он, а лишь шутливая личина, наподобие маски, искусно прилаженной к лицу. Настоящий Роберт остался неизменным, как и настоящая Елизавета, и они всегда были молодыми и прекрасными.
– Моя королева! – Он упал на колени и поцеловал ее руку. – О теперь я поистине вернулся домой!
– Встаньте, мой дорогой, – сказала она и помогла ему подняться. – Теперь я снова в надежных руках!
Несколько долгих мгновений они стояли и смотрели друг на друга. Потом Елизавета жестом пригласила его сесть и предложила выпить подогретого вина.
– Моя возлюбленная королева, – сказал он. – Боюсь, вы не будете в безопасности то тех пор… до тех пор, пока не сподвигнетесь на то, о чем просят ваши подданные, – неуклюже закончил он.
– Это они прислали вас? – резко спросила она. – Сесил и Уолсингем? Они хотят, чтобы вы убедили меня?
– Нет, это не они, – тихо ответил он. В его карих глазах читалась лишь забота о ней. – Уолсингем лежит больной у себя дома; он потратил все силы на службу вашему величеству и теперь глубоко огорчен и полон опасений. Но он уже сыграл свою роль. Тем не менее парламент собрался и постановил, что вы должны подписать приговор, вынесенный королеве Шотландии.
– Должна? – вскричала она. – Должна? Кто они такие, чтобы указывать мне, что я должна делать? Кто здесь правит, королева или парламент?
– Королева, – быстро ответил он. – Парламент не имеет полномочий привести приговор в исполнение. Если вы не опубликуете его и не поставите свою подпись, он не будет иметь силы. Она останется в живых, пока вы не решите, что ей пора умереть. Все очень просто.
– Я знаю! – отрезала она. – Как вы думаете, почему я так мучаюсь?
– Но ваш королевский гений всегда опирался на полное согласие с желаниями ваших подданных и гармонию с ними, – добавил Роберт. – Вы отражаете их чувства так же, как вода отражает бегущие облака; вместе вы образуете нерушимое целое. Вы говорите, что заключили брак со своим народом, и я лучше других знаю, как справедливы эти слова. Вы стали одной плотью с вашими подданными. Сейчас они считают, что эту угрозу для вас и для них нужно устранить. Если вы будете пренебрегать их желаниями, то покажете, что легкомысленно относитесь к их безопасности и к собственной жизни. Они не забудут и не простят этого.
– О-ох! – Елизавета скрестила руки на животе и согнулась, как будто испытывала сильную боль. Ожерелье с легким стуком прикоснулось к ее рукам. – Я знаю, что вы правы, – наконец сказала она.
– Вы попросили парламент найти другой способ. Они изучили проблему и объявили, что иного способа не существует. Вы обратились к ним с призывом облегчить ваше бремя…
– Нет! Я обратилась к ним, потому что… даже мои враги должны знать, что поступаю по справедливости, чтобы меня никогда не могли обвинить в тирании или поспешных действиях.
Роберт рассмеялся:
– Поспешные действия! Вы определенно не виноваты в этом – нет, никоим образом! Если бы пришлось выбирать символ вашего царствования, вы могли бы выбрать черепаху: мудрая, осторожная, неспешная и миролюбивая.
Елизавета тоже улыбнулась. Она погладила жемчужины, словно взывая к какому-то духу с просьбой выполнить ее желание.
– Надеюсь, к тому же долговечная. – В ее воображении промелькнул образ черепа.
– Нет, если Мария и ее сторонники настоят на своем, – сказал Роберт. – Никто не знает, что может принести завтрашний день.
«Ни ум, ни смелость, ни победа / Не в силах сбить ее со следа».
– Если она переживет вас – а больные люди иногда доживают до глубокой старости, – то может унаследовать ваш трон, – осторожно продолжал он. – Католицизм будет восстановлен, и вся ваша мудрость и искусство компромиссов пойдут прахом. Вы едины со своими подданными, но она будет чужой для тех же людей точно так же, как она была чужой для своего народа в Шотландии. Вы знаете, что там произошло. Избавьте ваш народ от такой возможности.
– Вы помните, Роберт, что я сказала давным-давно? – внезапно спросила она. – Я помазанная королева, и меня никогда не удастся насильно принудить к чему-либо. Однако именно это и происходит сейчас, и поэтому мне так ненавистно мое нынешнее положение!
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – озадаченно произнес он.
– Сначала я была вынуждена разрешить допрос под пыткой для Бабингтона и других заговорщиков. Когда их сочли виновными, я была вынуждена казнить их. Я надеялась, что это удовлетворит людей и избавит Марию от смерти, как случилось раньше, после казни Норфолка. Но нет! Они ясно дали понять, что хотят получить голову Марии, а не заговорщиков. Они по-прежнему были недовольны! Они винили ее в обольщении этих несчастных молодых людей. Тогда мне пришлось отдать Марию под суд. Когда ее осудили, я была вынуждена созвать парламент и попытаться умиротворить зарубежные державы. Но как только он собрался, то снова настойчиво потребовал ее казни. Меня ведут шаг за шагом; меня насильно ограничивают!
– Есть вещи, которым даже вы должны подчиняться, – сказал Роберт. – Это не сам парламент, а чувства и настроения, которые стоят за ним. Время для юридических тонкостей и промедлений уже прошло. Королева Шотландии должна умереть.
Елизавета стиснула кулаки и бессильно стукнула себя по бокам.
– Что станет с английскими законами, если вы не сделаете этого? – продолжал Роберт. – Будет ясно, что никакой закон не имеет решающей силы. Мы законопослушная страна и гордимся нашей юридической системой. Отречься от нее – значит вернуться к варварству.
– Как можно казнить помазанную королеву! – воскликнула она. – Такого еще не бывало на свете! Что тогда будет?
– Что будет, если вы не сделаете этого? – спросил он. – Пожалуйста, не придавайте больший вес мнению иностранных держав, чем желанию вашего народа.
– Что сделает Франция? Что сделает Шотландия?
– Франция ничего не сделает. Французов давно не заботит, что с ней происходит. Что касается Шотландии… Король Яков по необходимости может заявить публичный протест в связи с казнью его матери, но в частном порядке он будет руководствоваться своими интересами. Они состоят в том, чтобы оставаться в хороших отношениях с Англией. Ему выплачивают пенсию, и он не поставит под угрозу договор, подписанный вместе с вами. Он не откажется от права наследовать престол ради всех матерей в христианском мире… и особенно ради этой матери. Помните, что он сказал, когда ему сообщили о заговоре Бабингтона? «Теперь она должна выпить эль, который сама сварила». Нет, он будет сидеть тихо.
– Мне сообщили, что некоторые шотландские дворяне, включая любезного Джорджа Дугласа, советуют ему вторгнуться в Англию и освободить ее.
– Шотландцы, которых мы избавили от необходимости самостоятельно казнить ее, сейчас вряд ли будут рисковать своей жизнью и здоровьем ради нее. Нет, вам нечего опасаться с этой стороны.
– О, как я хочу, чтобы это поскорее закончилось! – воскликнула Елизавета.
– Тогда покончите с этим, – сказал Роберт. – Положите этому конец, ваше величество.
Елизавета распустила парламент и назначила повторное заседание на пятнадцатое февраля. Два дня спустя, четвертого декабря, она разрешила опубликовать приговор под звуки труб: Марию сочли виновной «не только в сношениях с заговорщиками, но также подготовке и руководстве покушением на жизнь ее величества». В Лондоне круглые сутки звонили церковные колокола, горели праздничные костры, а люди пили и танцевали на улицах, преисполненные радости.
Елизавета попросила Сесила составить текст смертного приговора и отрядила делегацию советников огласить вердикт перед Марией в замке Фотерингей. Потом она на два дня заперлась в своих покоях.
XXXI
Мария только что закончила полуденную трапезу, поданную в самой большой комнате восьмиугольной башни, когда в дверях появился Паулет.
– У вас посетители, – загадочно произнес он.
Прежде чем она успела подняться из-за стола или хотя бы вытереть губы салфеткой, в комнату вошла группа мужчин. Она не знала никого из них; некоторые лица казались знакомыми после суда, но их имена оставались неизвестными.
– Я Роберт Бил, клерк Тайного совета ее величества, – сказал один из них и вышел вперед. Он имел цветущий вид и был плотно сложен, но без намека на тучность.
Мария встала и вышла из-за стола с остатками пищи и грязными тарелками. Она медленно прошла в другой конец комнаты, где должен был стоять ее трон. Потом она остановилась и повернулась к посетителям.
– Мадам, нас прислали объявить вам приговор. Вы признаны виновной в заговоре с целью покушения на жизнь королевы Елизаветы, и английский парламент приговорил вас к смертной казни, – негромко сказал Бил.
Мария просто смотрела на него и молчала. Другие мужчины, стоявшие за ним, переминались с ноги на ногу.
– Эти джентльмены, члены Тайного совета, королевские юристы и другие чиновники, являются свидетелями оглашения приговора в вашем присутствии, – продолжал Бил. – Он также был объявлен герольдами и опубликован по всему королевству.
– Ясно, – сказала Мария.
– Теперь пора признать свою вину и попросить прощения! – заявил Паулет, присоединившийся к ним.
Читать бесплатно другие книги:
