Тень «Полярной звезды» Пулман Филип
— Жизнь, — продолжал он завораживающим гипнотическим голосом, — и смерть. Изумруд подарит своему владельцу, если он пожелает продать его, здоровье и роскошь до конца его дней. Кинжал, в другой моей руке, пронзит его сердце — и вместе с ним придет смерть… Один из этих даров, но только один, я вручу тому смельчаку, который решится ответить на очень простой вопрос. За правильный ответ он выиграет изумруд, за неправильный — кинжал. Но, прежде всего, сами дары…
Он взмахнул левой рукой. Покрывало с шелковым кроваво-красным шелестом соскользнуло на пол, и в руке мага вспыхнуло темно-зеленое пламя — изумруд размером с куриное яйцо, мерцающий искрами морских глубин. Публика ахнула. Макиннон бережно положил его на стоявший возле него столик, покрытый черным бархатом.
А затем взмахнул правой рукой. Соскользнувший шелк открыл взглядам поблескивавшее стальное лезвие пятнадцатисантиметрового кинжала. Макиннон держал оружие горизонтально. Левая рука опять взлетела вверх — и в кончиках его пальцев оказался белый шелковый платок.
— Лезвие кинжала такое острое, — сказал он, — что этот практически невесомый платок, упав на него, собственным весом будет разрезан пополам.
Макиннон высоко поднял платок и отпустил его. Платок медленно спланировал на клинок и мгновенно, легко соскользнул с него, разрезанный надвое. Еще одно чуть слышное «а-ах!» публики, на этот раз скорее напоминавшее прерывистый испуганный вздох. Салли почувствовала, что и сама подпала под чары фокусника. Она яростно потрясла головой и крепко сжала пальцы. Где эти люди из ложи? Может, они уже за сценой, поджидают там, за кулисами?
— Смерть, — мягко продолжал Макиннон, — смерть от этого кинжала будет такой же мягкой и нежной, как падение шелка. Подумайте о мучительных болезнях, жалком существовании в старости, беспросветном отчаянии бедности… Все это исчезнет в единый миг, навсегда! Этот дар не меньший, чем тот, первый. А может быть, и больший.
Он положил кинжал рядом с изумрудом и сделал шаг назад.
— Я должен совершить этот поступок, — сказал он, — здесь и сейчас, на этой сцене, перед лицом шестисот свидетелей. И, следовательно, буду повешен. Я это знаю. Я готов…
Он помолчал.
— Поскольку это в высшей степени необыкновенный выбор, я не жду ответа незамедлительно. Даю для решения две минуты. По моим часам.
В темноте позади него ярко высветился циферблат больших часов; стрелки показывали без двух минут двенадцать.
— Сейчас я заведу часы, — сказал он, — и буду ждать. Если за указанное время никто не предложит ответа, я заберу дары и на том закончу мое представление. Завтра я повторю предложение и буду повторять вновь и вновь, пока кто-то не примет его… Итак, посмотрим, найдется ли среди вас тот, кто решится сделать это сегодня… Мне же остается только задать вопрос… Он совсем простой: как меня зовут?
И Макиннон умолк. В театре не слышно было ни звука, кроме шипения газовых светильников и внезапного первого «тик-так», отчетливо услышанного во всех уголках зала.
Тикала секундная стрелка. Никто не двигался. Макиннон стоял как статуя, его тело было столь же неподвижно, как маска на лице. Тишина слышалась отовсюду — из публики, из оркестра, из-за кулис. Часы продолжали тикать. Люди из ложи затаились, вероятно, за кулисами, озадаченные сюрпризом Макиннона; но вечно стоять там они не будут, а одна минута уже прошла.
Ждать бессмысленно, решила Салли. Она посмотрела на Фредерика и Джима.
— Мы должны это сделать, — прошептала она, и Фредерик кивнул.
Она открыла сумочку, вынула карандаш и бумагу, которые всегда были при ней, и стала быстро писать. Рука ее дрожала; она спиной чувствовала напряжение публики, почти убежденной, что изумруд настоящий, что маг действительно воспользуется клинком, что тот, кто выйдет на сцену, окажется перед выбором — жизнь или смерть.
Минутная стрелка подкралась уже к двенадцати. Общий вдох, как шелест, как шорох, — и публика опять затаила дыхание. Салли взглянула на Фредерика и Джима, увидела, что они наготове, и встала.
— Я могу ответить, — громко сказала она.
В следующую секунду раздался бой часов, но никто этого не услышал — люди, освобождаясь от непомерного напряжения, шумели, кричали. Все головы повернулись к Салли; она видела в сумраке только белки широко распахнутых глаз.
— Удачи вам! — крикнул кто-то, и возглас был моментально подхвачен хриплыми и насмешливо одобрительными голосами. Салли медленно шла вдоль сцены к конферансье, стоявшему внизу у лесенки. Обернувшись, как будто на аплодисменты, она увидела Фредерика и Джима, которые незаметно проскользнули в дверь, что вела за сцену. Но думать об этом было некогда: она должна полностью сосредоточиться на Макинноне.
Конферансье подал ей руку, и, когда она поднялась на сцену, аплодисменты стихли. Воцарившееся молчание было еще глубже, чем прежде. Салли шла к центру сцены. (Уиндлсхэм тоже где-то здесь, в тени, думала она, и он знает, кто я, даже если остальным это неизвестно…)
— Внимание! — провозгласил Макиннон, когда она остановилась в пяти шагах от него. — Нашелся человек, готовый дать ответ. Эта дама поднялась сюда, чтобы встретить свою судьбу… Итак, мы слушаем: как меня зовут?
Сквозь прорези в известково-белой маске Сал ли видела потрясающую тьму его глаз. Она медленно вынула лист бумаги. Он ожидал, что она заговорит, поэтому чуть-чуть растерялся; впрочем, публика этого не заметила. Так, словно он неделями репетировал это движение, Макиннон с нарочитой, мучительной медлительностью протянул руку, взял листок, повернулся лицом к публике. Салли ощущала ее напряженное присутствие всем своим телом.
Он развернул бумагу, его взгляд приказывал хранить молчание. В целом зале не слышалось ни вздоха — в том числе и Салли. Он опустил глаза и прочитал:
БЕРЕГИТЕСЬ. Люди Беллмана ждут Вас за кулисами. Я Ваш друг.
У нее не было времени написать больше.
Макиннон даже не моргнул. Он просто повернулся к публике и сказал:
— Эта храбрая юная леди написала здесь имя — имя, знакомое каждому в этом зале, каждому мужчине и женщине во всем королевстве. Для меня это великая честь — но это не мое имя.
Все замерли. Он рвал бумагу на мелкие кусочки, и они падали на сцену меж его пальцев. Салли чувствовала себя пойманной, словно маленький зверек, загипнотизированный взглядом змеи. Все ее замыслы, она чувствовала это, были сметены полностью, и вся ситуация перевернулась с ног на голову; еще минуту назад он был в ее власти, но сейчас в его власти она сама. Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза, на его маску или красные губы, ее взгляд был прикован к рукам, методически рвущим бумагу в клочки. Красивые, сильные руки. Кинжал — настоящий? Неужто он?.. Нет, конечно, — но тогда что?!
Единственное, что она знала, — его мозг должен сейчас лихорадочно работать. Она надеялась, что он отыщет выход.
Долго это продолжаться не могло. Он взял клинок, подержал перед собой, пристально на него глядя, а потом высоко его поднял. Он держал кинжал над ней, спокойный и холодный, как сталь, как лед…
И вдруг началось что-то невообразимое.
Откуда-то из-за кулис вырвался громкий вопль, что-то с грохотом упало на пол, словно обрушенное в яростной схватке, кулисы раскачивались.
Рядом с Макинноном с громким стуком откинулась крышка люка, и оттуда поднялась квадратная платформа.
Из публики раздался женский визг, и еще, и еще.
Оркестр заиграл безумный пассаж из «Фауста», впечатление было такое, что играют, по крайней мере, в двух тональностях сразу.
И тут Макиннон обхватил рукой Салли и увлек ее к люку. Почувствовав на талии его руку, она изумилась ее силе.
Огни вдруг заметались, стали багровыми, словно адское пламя, а тем временем платформа с Макинноном и Салли начала спускаться.
В зале бушевало море звуков — вой, визг, крики и вопли, — но над всем этим преобладал могучий сатанинский хохот Макиннона, он смеялся, смеялся, грозя кулаком, когда они вместе с Салли провалились во тьму…
Люк со стуком захлопнулся над их головами.
Мгновенно рев зала оборвался — и Макиннон тут же сломался. Он прильнул к Салли и дрожал как дитя.
— О, помогите мне, — простонал он.
В одно мгновение он преобразился, это был другой человек. В тускло освещенном подвале (калильная сетка газового фонаря, среди хаоса брусьев, канатов, рычагов, была единственным источником света) Салли увидела, что его маска сдвинулась в сторону. Она сорвала ее и сказала решительно:
— Быстро, скажите мне… Почему Беллман охотится за вами? Я должна знать!
— Нет! О, нет!.. Пожалуйста! Он убьет меня! Я должен скрыться…
Его шотландский акцент стал более явным, он говорил высоким, паническим голосом и истерически бил в ладоши, как обезумевший ребенок.
— Говорите же! — рассердилась Салли. — Иначе я позволю им схватить вас. Я от Гарландов. Я ваш друг, слышите? Фред Гарланд и Джим Тейлор в эту минуту удерживают тех мужчин, но если вы не скажете мне правду, я вас оставлю, и ступайте на все четыре стороны. Итак: почему Беллман преследует вас? Или я…
— Хорошо… хорошо!
Он озирался вокруг как загнанное животное. Они все еще стояли на деревянной платформе, между железными полозами, по которым она скользила вверх, к люку посреди сцены. Это сооружение именовалось «дьявольской западней» и использовалось в пантомимах, когда требовалось вознести на сцену самого Сатану. Где-то здесь, подумала Салли, должен находиться человек, который следит, чтобы механизм работал исправно, однако, кроме них, никого не было видно.
Вдруг машина заработала. Салли не видела ни чего, кроме путаницы шкивов и цепей, но тут Макиннон испуганно дернулся, соскочил с платформы и спрятался между крепкими деревянными стояками, поддерживавшими сцену.
— Не в ту сторону! — негромко позвала его Салли.
Это сработало. Он заколебался, и она успела, в ее неудобном облегающем платье, спрыгнуть вслед за ним и схватить его за руку.
— Нет! Отпустите меня…
— Послушайте вы, идиот, — шикнула она на него. — Я сдам вас Беллману, клянусь, я сделаю это, если вы не расскажете мне то, что я хочу знать.
— Хорошо… но только не здесь…
Он затравленно озирался по сторонам. Она не позволила ему сбежать. Неподалеку от них с шипением горел газовый рожок, в его мертвенно-бледном свете Макиннон выглядел истеричным безумцем.
Внезапно она разозлилась и сильно тряхнула его.
— Послушайте, — сказала она, — вы для меня ничего не значите. Сейчас я вас брошу, справляйтесь сами, но мне нужно кое-что узнать. Речь идет о мошенничестве, кораблекрушении, убийстве, и вы каким-то образом вовлечены во все это. А теперь говорите: почему он за вами охотится? Чего он хочет?
Макиннон пытался вырваться, но она крепко держала его; и тогда он разрыдался. Салли была шокирована. Испытывая что-то вроде брезгливости, она опять встряхнула его, посильнее.
— Говорите же! — воскликнула она сдавленным от бешенства голосом.
— Хорошо! Хорошо! Но только это вовсе не Беллман, — сказал он. — Это мой отец.
— Ваш отец? Так. И кто же он, ваш отец?
— Лорд Уитхем.
Салли молчала, ее мозг напряженно работал.
— Докажите, — сказала она.
— Спросите мою мать. Она вам скажет. Она этого не стыдится.
— Кто она?
— Ее зовут Нелли Бад. И я не знаю, где она живет. Кстати, не знаю и того, кто вы. Я же просто зарабатываю себе на жизнь, стараюсь совершенствоваться в своем искусстве. Говорю вам, я невиновен, я никому не сделал ничего дурного. Я артист, мне нужен мир и покой, мне нужно только, чтобы мне не докучали, не тревожили, не терзали и не гонялись за мной без конца… это нечестно, это несправедливо!
Нелли Бад…
— Но вы все еще не сказали мне, почему он преследует вас. И каким образом тут замешан Беллман? Твердить, что к нему это не имеет отношения, бессмысленно, — его секретарь сегодня был здесь. Его зовут Уиндлсхэм. Как он с этим связан?
Однако Макиннон не успел ответить: где-то наверху над ними открылась дверь люка, Макиннон ловко вывернулся из ее рук и исчез в темноте, словно крыса. Она шагнула было за ним, но остановилась; теперь его не поймать.
Она полагала, что наверху по-прежнему стоит несусветный гвалт и публика возбуждена, потрясенная их исчезновением. Вместо этого она увидела крайне довольного режиссера, на сцене было полно танцоров, и публика веселилась от души.
По-видимому, внизу должен был находиться рабочий сцены, чтобы проводить Салли к ее креслу: люк, платформа и красный адский огонь — все было так, как задумал Макиннон для завершения своего действа. Оно исполнялось здесь впервые, и режиссер был в полном восторге от произведенного им эффекта.
Причина, из-за которой внизу никого не оказалось, была в том, что всех имевшихся в распоряжении режиссера людей вызвали на усмирение бурной ссоры за кулисами. Там появились неизвестно откуда четверо мужчин и яростно набросились друг на друга; после отчаянной схватки они были удалены. Скорей всего, сказал режиссер, опять какой-нибудь взбесившийся муж.
— Взбесившийся муж?
— Видите ли, мистер Макиннон имеет подход к дамам. Они летят на него, как мошки на свет. Почему, не знаю, да вот взять хоть вас. Там, где появляется он, всегда случается какая-нибудь веселенькая заварушка. Он поистине змий-искуситель. А теперь, мисс, разрешите мне найти кого-нибудь, кто проведет вас к вашему креслу. Вы ведь сидели в первом ряду, не так ли?
— Пожалуй, мне лучше уйти. Я получила достаточно развлечений в этот вечер, весьма вам признательна. Как пройти отсюда к выходу?
Оказавшись на улице, она с колотившимся сердцем поспешила за угол, к служебному входу, и увидела Фредерика, сидевшего на ступеньке, поигрывая тростью, в то время как Джим расхаживал взад-вперед, устремив глаза в землю. Кроме них, на тупиковой аллее не было ни души.
Она подбежала и присела рядом с Фредериком.
— Ты в порядке? Что случилось?
Он поднял голову, и она увидела порез на его щеке; однако он улыбался. Она нежно коснулась раны.
— О… мы им всыпали по первое число. Там, внизу, было тесновато, занавес мешал, кулисы; но когда всех нас выставили за дверь, и я мог свободней помахать своей тростью, дело пошло у нас лучше. Мерзкая парочка! И все же я выбил немного пыли из Секвилла, а Джим размазал второму парню нос по всей физиономии, так что для нас все кончилось недурно. По крайней мере, для меня… Ты его так и не нашел? — спросил он Джима.
Джим буркнул что-то. Салли вскочила и повернула его лицо к свету. Его губы были разбиты, а когда он открыл рот, стало видно, что одного переднего зуба не хватает. Ее терзали угрызения совести: они оба ранены, а она позволила Макиннону удрать…
— Ты что-нибудь узнала? — спросил Фредерик, вставая.
— Да. Но сперва найдем кеб и отвезем вас домой — я хочу обработать твою рану, Фред. Да и у Джима вот-вот все разболится. Надеюсь, мы получим по стаканчику бренди.
— Вообще-то жаль, что нас выдворили, — сказал Фредерик. — Мне хотелось посмотреть сеньора Чавеса — человека без костей.
— Я его как-то видел, — прошепелявил Джим. — Пустая трата времени. Он стоит на руках и затыкает ногой ухо. Только и всего. Ну, так что ты узнала, Сэл?
В четырехколесном экипаже, катившем по улице, уже довольно далеко от театра, мистер Харрис и мистер Секвилл подвергались весьма чувствительной головомойке со стороны мистера Уиндлсхэма. Однако не придавали ей того значения, какого она заслуживала; Секвилл, получивший от Фредерика удар тростью по голове, выглядел еще более тупым, чем обычно, а мистер Харрис, чей нос соприкоснулся с медным кастетом Джима, всячески старался направить струю крови не на манишку, а в носовой платок, уже и так промокший насквозь.
Мистер Уиндлсхэм посмотрел на них с отвращением и постучал по крыше кеба. Кеб сбавил скорость.
— Мы еще не доехали, — прогундосил Секвилл.
— Весьма точно подмечено, — сказал мистер Уиндлсхэм. — Однако ночь прекрасна и достаточно холодная. Прогулка пойдет вам на пользу. Сдается мне, что ваши таланты больше пригодны для того, чтобы терроризировать женщин, а не сражаться с мужчинами. А коли так, я, пожалуй, могу предложить вам другую работу… а могу и не предложить; зависит же это от того, насколько пунктуальны вы будете утром. В семь часов в моем офисе, и ни минутой позже. Никаких следов крови на дверной ручке, мистер Харрис, благодарю вас; протрите ее как следует, если вы не против. Нет, нет, только не вашим платком. Пола вашего паль то подойдет здесь куда лучше. Спокойной ночи, господа.
Ворча, бормоча, стеная, два головореза поплелись вниз по Друри-лейн. Мистер Уиндлсхэм приказал кучеру везти его на Гайд-парк Гейт; он полагал, что его хозяина весьма заинтересуют события этого вечера.
Глава двенадцатая
Фантасмагории жизни
— Итак, что мы имеем? — сказал Фредерик, беря себе джем. Это было утро после их посещения мюзик-холла; Фредерик, Джим и Салли завтракали в отеле «Тэвисток» в Ковент-Гардене — Макиннон утверждает, что он сын Нелли Бад и лорда Уитхема. Что ж, возможно.
— Эту байку он рассказал и мисс Мередит, — заметил Джим. — Правда, ей он не назвал ни отца, ни матери, но история точно та же. Только это не объясняет, почему Беллман охотится за ним. Если только он не представил себе, что Макиннон его шурин. Не осуждайте его за это.
— Наследство, — сказала Салли. — Может, тут собака зарыта, верно? Но он незаконнорожденный, так что, скорей всего, это пустой номер. Что он может наследовать от Уитхема?
— Меньше малого, по-моему. Уитхем банкрот или, по крайней мере, на грани банкротства, — сказал Фредерик. — Все его имущество заложено и перезаложено. А теперь его еще и из кабинета министров вышибли… Словом, не знаю. Он эдакий Бестолочь-Джонни. Я предпочитаю Нелли Бад. Ничего удивительного, что она оторопела, когда я упомянул о Макинноне.
— А что об этой компании «Полярная звезда»? — спросил Джим.
— Литейные заводы «Полярная звезда», — сказала Салли. — Железо, сталь, так? На Фондовой бирже не зарегистрирована. Завтра съезжу к миссис Седдон на Масуэлл-Хилл, сегодня же собираюсь повидать мистера Гёрни и расспросить его о психометрии. Есть у меня и еще дело, помимо всего прочего…
— Ну, что ж, а я покручусь вокруг Уайтхолла, — объявил Фредерик. — Попробую разузнать что-нибудь об Уитхеме. А потом нанесу еще один визит Нелли Бад. Что же до бизнеса, то мне бы сейчас самое время получить кое-какие деньги; до сих пор вся история не дала мне ни пенни; напротив, я потерял на этом свои часы.
— Тебе-то еще хорошо, приятель, — едко проговорил Джим, ощупывая разбитые губы. — За тридцать шиллингов можешь купить другие. А вот зуб… тут так легко не отделаешься. И у вас еще хватает бессердечия, жестокости дразнить человека копченой селедкой и тостами, когда все, что ему доступно, — овсянка да яичница-болтунья. Ну, ничего, по крайней мере, тот мерзавец еще помучится со своей сопелкой… пустячок, а приятно.
С мистером Гёрни Салли познакомилась в Кембридже. Их представил друг другу мистер Сидгуик, философ, сделавший очень много для дальнейшего обучения женщин; он интересовался также исследованиями по психологии. Мистер Гёрни проводил несколько собственных исследований в этой области, а поскольку он жил в Хэмпстеде, не слишком далеко, Салли решила отправиться к нему.
Он встретил ее в кабинете своей весьма приятной виллы; на письменном столе лежали нотная бумага и скрипка в открытом футляре. Он был энергичный мужчина лет тридцати, с открытым взглядом и шелковистой бородкой.
— Простите, что помешала вам музицировать, — сказала Салли. — Но мне необходимо кое в чем разобраться, а спросить мне больше не у кого…
— Музицировать? Мне никогда не быть музыкантом, мисс Локхарт. Боюсь, эта маленькая сонатина — вершина моих притязаний, как и моих способностей. Теперь я выбрал другое направление; медицина — вот мое поприще. Но чем я могу быть вам полезен?
Это был состоятельный человек, дилетант во всем, пробовавший себя в преподавании, юриспруденции, так же как и в музыке, и Салли весьма сомневалась, что с медициной дело пойдет у него хоть сколько-нибудь лучше. Но он был умен и обладал широкими познаниями в смежных областях психологии и философии, и, когда она коротко рассказала ему всю предысторию и то, что произошло во время сеанса Нелли Бад в Стритхеме, он сразу заинтересовался, оживился.
— Телепатия, — сказал он. — Вот чем занимается, в сущности, ваша миссис Бад, судя по вашему рассказу.
— Теле… — это из греческого. Как телеграф. Что же это значит?
— Так называется явление, когда на того или иного человека оказывает прямое воздействие мозг другого человека. Ощущения, эмоции, чувственные впечатления воздействуют далеко не так, как сознательная мысль. Во всяком случае, пока…
— Но действительно ли такая способность существует? Мы все ею обладаем?
— Феномен этот существует. Зафиксированы сотни таких случаев. Но назвать это способностью?.. Мы не употребили бы этого слова в отношении человека, которого задавил экипаж; мы же не скажем, что он обладает способностью попасть под экипаж. Это, скорее, то, что случается с нами, а не то, что мы делаем.
— Я понимаю. Она могла получать какие-то сообщения, об этом не зная. Но тот, кто посылает их, действует сознательно? Или он может не знать, что он делает?
— Мы называем его перцепиентом. Думаю, во всем этом очень мало схем, правил, мисс Локхарт. Единственное обобщение, какое я могу сделать, состоит в том, что обычно это происходит между людьми, эмоционально друг другу близкими.
— Понимаю… Но в таком случае здесь есть еще нечто поразительное, мистер Гёрни. Связь есть, но какая, мне пока неизвестно.
Она рассказала ему о привидевшемся Макиннону убийстве на снегу и о том, что увидел он это, по его словам, когда взял в руки некий портсигар.
— Да, — сказал мистер Гёрни, — такие случаи известны, проверены и засвидетельствованы. Что за человек ваш перцепиент? Тот, кому являются подобные видения?
— Полного доверия он не вызывает. Он маг-фокусник — и очень хороший, — выступает на сцене, и, возможно, я просто чего-то не понимаю, но, мне кажется, невозможно определить, когда он говорит правду. И еще: когда подобный феномен имеет место, непременно ли перцепиент должен держать в руках вещь, которая в данный момент принадлежит другому лицу? И может ли такое произойти, если связь лишь отдаленная?
— Например?
— Например, статья в газете. Даже небольшая вырезка, которая может иметь какое-то отношение к видению, но в которой не упоминается ни одного имени. Могло это инициировать психометрическое восприятие? Или, может быть, так: предположим, перцепиенту было видение, а позднее он случайно увидел статью в газете, даже обрывок газеты, где этот инцидент не упоминается открыто, но, тем не менее, явно к нему относится. Может он сделать вывод, что эти два явления связаны между собой?
Мистер Гёрни взволнованно вскочил на ноги и достал с полки над письменным столом папку с заметками и вырезками.
— Потрясающе! — воскликнул он. — Вы в точности описали случай в Блекберне в тысяча восемьсот семьдесят первом году. Если мы имеем аналогичный случай, то это событие чрезвычайное. Вот, взгляните…
Она читала вырезки, каждая была снабжена датой и краткой аннотацией с чисто научной скрупулезностью. Случай был действительно близкий, хотя сам предмет видения, явившегося человеку из Блекберна, не содержал ничего особенно сенсационного: просто ему было видение, что его брат, попавший в крушение на железной дороге, остался жив.
— Как много материалов на эту тему вы собрали, мистер Гёрни? — спросила она.
— Тысячи. Рассортировать и проанализировать их — работа на всю жизнь…
— Может быть, вам следовало бы заняться этим, а не медициной. Но вот что я должна сказать вам, мистер Гёрни: похоже на то, что дело, которым я занимаюсь, в чем бы оно ни заключалось, весьма напоминает некий криминальный заговор. Могли бы вы — а я знаю, что вы захотите описать этот случай, — могли бы вы подождать с публикацией, пока не минет опасность? Прошу вас…
Он буквально вытаращил глаза.
— Криминальный заговор?
Она вкратце обрисовала то, что за всем этим стоит; он слушал в полном замешательстве.
— Так вот куда повернулось дело в Кембридже, — пробормотал он, наконец. — Женщины-детективы. Мне кажется, пионеры движения за университетское образование женщин представляли все это как-то иначе… О, конечно, я поступлю так, как вы говорите. В любом случае, публикуя наши сообщения, мы всегда используем псевдонимы. Не беспокойтесь! Мошенничество… Убийство… Пожалуй, в конечном счете, мне все же лучше остаться при моей музыке.
Отправиться в Стритхем Фредерику удалось только после полудня. Но в Уайтхолле он кое-что все-таки разузнал, причем наипростейшим способом — просто расспрашивал тех, кто мог что-то прослышать: мальчиков на побегушках, посыльных и тому подобный люд. А слух шел такой: в то время как зенит политической карьеры лорда Уитхема остался позади, он внезапно начал преуспевать в финансовом мире, получив место в правлении некой невесть откуда появившейся фирмы, именуемой «Полярное Что-то» или как-то там еще. Кроме того, он старательно обхаживал нового непременного секретаря министра иностранных дел… В общем и целом, утро прошло не зря и завершилось чашечкой некрепкого кофе.
Днем похолодало, посерело, и начался моросящий дождь. Обдумывая предстоящий визит к миссис Нелли Бад, он свернул на спокойную улицу, где она жила.
Однако улица оказалась совсем не спокойной. Толпа зрителей собралась перед ее дверью, а у ворот ожидала карета «скорой помощи». Полицейский сержант и два констебля старались расчистить дорогу от двери до кареты; затем из дома вышли двое мужчин с носилками, и толпа расступилась, чтобы пропустить их.
Фредерик шагнул вперед. Это заметил стоявший в дверях инспектор, решительный и, по-видимому, знающий дело; когда носилки были задвинуты в карету, инспектор спустился на дорожку и пошел ему навстречу. Толпа заинтересованно повернулась в их сторону.
— Чем могу быть вам полезен, сэр? — осведомился инспектор, подойдя к воротам. — Вы ожидали кого-то здесь увидеть?
— Я пришел навестить одну леди, которая здесь проживает, — сказал Фредерик. — Миссис Бад.
Инспектор глянул поверх голов на карету «скорой помощи», кивнул помощникам, чтобы закрыли дверцы и отправлялись, потом опять повернулся к Фредерику.
— Не подниметесь ли в дом на минутку? — спросил он.
Фредерик последовал за ним в узкую прихожую; констебль закрыл за ними дверь. Из гостиной вышел человек, по виду врач; Фредерик услышал, что в гостиной плачет девушка.
— Она может отвечать на вопросы? — спросил инспектор.
— Да, если вы поторопитесь, — сказал доктор. — Я дал ей успокоительную микстуру, через несколько минут она уснет. Лучше бы уложить ее в постель.
Инспектор кивнул. Отворив дверь, он поманил за собой Фредерика. На софе миссис Бад сидела служанка лет шестнадцати с покрасневшими от слез глазами и горько рыдала.
— Ну, ладно, Сара, — сказал инспектор. — Сейчас же прекрати плакать и посмотри на меня. Твою хозяйку повезли в больницу, за ней там приглядят. Слушай меня внимательно: ты видела этого человека раньше?
Девушка, все еще всхлипывая и дрожа всем те лом, коротко взглянула на Фредерика и покачала головой.
— Нет, сэр, — прошептала она.
— Это не один из тех двоих, что были здесь сегодня?
— Нет, сэр.
— Ты уверена, Сара? Ты сейчас в полной безопасности. Посмотри внимательнее.
— Я никогда раньше его не видела! Честное слово!
Она опять расплакалась. Инспектор открыл дверь и позвал констебля:
— Сюда, Дэвис… отведи девушку наверх. Дай ей стакан воды или чего там еще.
Констебль вывел служанку из комнаты; инспектор опять закрыл дверь и вынул блокнот и карандаш.
— Позвольте ваше имя, сэр?
— Фредерик Гарланд, Бёртон-стрит, 45. Фотограф. А теперь не будете ли вы любезны сообщить мне, с какой стати я вынужден был участвовать в этом экспромте и, насколько мне известно, незаконной процедуре? Что, черт возьми, здесь происходит? И что случилось с Нелли Бад?
— Сегодня рано утром на нее напало двое муж чин. Их впустила служанка. Она сказала, у них на лицах были… гм… отметины. Синяки под глазом, расплющенные носы, ну, в таком роде. Да и у вас, сэр, славный кровоподтек на щеке.
— Ах, это. Понимаю. Да, один болван рванул дверь вагона, прямо в лицо мне угодил. Куда они ее повезли? Насколько серьезно она пострадала?
— Ее повезли в госпиталь Гая. Беднягу крепко избили. По правде сказать, она была без сознания, но думаю, выживет. Оно бы и лучше, если те двое не хотят, чтобы их вздернули.
— Вы надеетесь поймать их?
— Конечно, я их поймаю, — сказал инспектор. — Это так же верно, как то, что меня зовут Конвей. Таких фокусов я не потерплю. А теперь будьте любезны рассказать мне, что вас связывает с миссис Бад, сэр. Почему вы пришли повидать ее?
Фредерик сказал ему, что делает серию портретов известных медиумов для Общества спиритов и пришел к Нелли Бад в надежде, что она не станет возражать, если он сделает ее фотопортрет. Инспектор кивнул.
— Да, сэр, — сказал он. — Это именно нападение, а не ограбление; они скрылись, ничего не прихватив с собой, насколько известно служанке. Вы не могли бы подсказать, ради чего они совершили это?
— Понятия не имею, — сказал Фредерик.
И это чистая правда, думал Фредерик несколько минут спустя, когда ехал в омнибусе на Саутварк в больницу Гая. Он сожалел, что вчера ночью не угостил Секвилла своей тростью покрепче по его поганой башке, и чувствовал, как сжимаются его кулаки: у него не было ни малейших сомнений, кто были эти двое. А вот почему… Беллману это известно. И тому коротышке в очках, Уиндлсхэму.
Ну и прекрасно. Они заплатят за все.
Весь день женщина с закрытым вуалью лицом в замешательстве ходила взад-вперед у административного здания в Сити, не решаясь войти. Под мышкой она держала маленькую жестяную шкатулку, покрытую лаком, время от времени подходила к двери, озиралась вокруг, подымала руку, потом опять опускала ее и удалялась, подавленная. Это была Изабел Мередит, а попасть она хотела в офис Салли.
Ее природная робость (а она была бы робкой, даже не родись она с этим пятном), а также отчаянное положение в течение последних сорока восьми часов лишили ее последних остатков решимости; она никак не могла заставить себя войти в дом, подняться по лестнице и постучать. Однако отчаяние, в конце концов, пересилило робость, и она постучала. Ей ответила полная тишина, так как Салли не было.
Изабел спускалась, совершенно сокрушенная, разбитая. Она не привычна была к удаче; так что когда она ткнулась — опущенной головой — в стройную фигуру в теплом твидовом пальто, то лишь пробормотала чуть слышно: «Простите» — и отступила в сторону; каково же было ее изумление, когда она услышала свое имя!
— Мисс Мередит? — спросила Салли.
— О! Да… да. Но откуда… я просто…
— Вы собирались сейчас повидаться с мисс Салли Локхарт?
— Да… Но ее не было…
— Мисс Локхарт — это я. Мне пришлось уехать по делам, получить кое-какие сведения, но я вас ожидала. Может быть, зайдем в мой офис?
Изабел Мередит была на грани обморока. Салли увидела, что она покачнулась, и поспешила взять ее под руку.
— О, мне так жаль. Но я не могу…
Салли чувствовала, в каком она отчаянии. Сидеть в холодном офисе сейчас явно не время. На другой стороне улицы выстроились свободные кебы; минуту спустя они катили по людным улицам к Салли домой.
Они сидели перед разгоревшимся камином в удобных креслах, под рукой были металлический чайник и чайник для заварки, лепешки и масло, а угольно-черная, ростом с тигра, собака лежала с величественной отрешенностью на ярком коврике у их ног.
Вуаль была снята. Изабел повернулась лицом к Салли и даже не пыталась скрыть слезы. Потом голод преодолел стеснительность, и она стала есть, а Салли подогревала лепешки. Обе молчали.
Наконец Изабел откинулась назад и закрыла глаза.
— Я так виновата, — сказала она.
— Господи, в чем?
— Я предала его. Мне стыдно, мне так стыдно…
— Он убежал. Он в полной безопасности благодаря вашей записке. Ведь вы говорите о мистере Макинноне?
— Да. Я не знаю, кто вы, мисс Локхарт, но я поверила вашему другу — Джиму… мистеру Тейлору. Я почему-то думала, что вы старше. Консультант по финансам… Но ваш друг сказал, что эта история вас заинтересует. Поэтому я и пришла.
Она горда, стеснительна, испугана, пристыжена и сердита одновременно, думала Салли.
— Не беспокойтесь, — сказала она. — Я действительно консультант по вопросам финансов, но это включает в себя множество всяких других вещей. Особенно сейчас. И меня действительно интересует история с мистером Макинноном. Расскажите мне все, что можете.
Изабел кивнула, высморкалась и села прямо, словно приняла решение.
— Я встретила его в Ньюкасле, — сказала она. — Это было восемнадцать месяцев назад. Меня нанял театральный костюмер — место тихое. Я была… меня никто не видел. Можно было не встречаться весь день лицом к лицу с незнакомыми людьми, а актеры и актрисы не так жестоки, как обычные люди; они, конечно, могут думать всякое, но они лучше, потому что изображают, будто ничего такого не думают. К тому же они тщеславны, ну, как бывают дети, знаете, и не всегда обращают внимание на других. Я была там счастлива…
Она помолчала.
— Однажды он зашел к костюмеру, моему нанимателю, чтобы заказать особенный костюм. Понимаете, в костюмах фокусников должно быть множество самых разных карманов, скрытых под фалдами и в самых необычных местах. Как только я его увидела, я… Вы любили когда-нибудь, мисс Локхарт?
— Я… Вы его полюбили?
— Бесконечно. Навсегда. Я… я старалась справиться с этим. На что мне было надеяться? Но он… видите ли, он поощрял меня… Мы виделись много раз. Он уверял меня, что я единственный человек, с которым он может говорить… Уже тогда над ним нависла опасность. Ему приходилось часто менять адреса — враги преследовали его по пятам. Ему нельзя было оставаться на одном и том же месте…
— Кто они были, его враги?
— Он никогда мне этого не говорил. Не хотел и меня подвергнуть опасности. Думаю, он все-таки что-то чувствовал ко мне, может, самую малость. Он писал мне еженедельно, я сохранила все его письма. Они и сейчас со мной…
Она взглядом указала на шкатулку у своих ног.
— Упоминал ли он когда-либо человека по имени Беллман?
— По-моему… Нет.
— Как вы думаете, что это были за неприятности?
— Время от времени он бросал какую-нибудь фразу, намекал, что это касается наследства. Я думаю, он наследник какого-то крупного имения, обманом лишенный своих прав… Но его волновало только его искусство. Он артист. Такой артист!.. Вы видели его представления? Вы не считаете, что он великий артист?
Салли кивнула:
Читать бесплатно другие книги:
