Школа Козлов Владимир
У кого-то по телевизору идет военное кино: слышны выстрелы и взрывы. Инна смотрит на меня и вроде улыбается, а может, это мне кажется. Я не знаю, что делать.
– Ну, вот и моя квартира – на третьем этаже.
Спасибо, что проводил. Пока.
– Пока.
После УПК иду к Инне домой. Завтра Восьмое марта, и я зашел на Минский базар, купил у азе-ров три гвоздики. Я ни разу не дарил бабам цветы, даже мамаше. Только учительнице в первом классе, но это не считается. Иду по «рентгену» с цветами, как какой-нибудь лох, но мне все равно.
Поднимаюсь на третий, звоню. Открывает сама Инна в домашнем халатике.
– Привет. Это тебе – завтра праздник. Поздравляю.
Она берет цветы, улыбается. Видно, что тусанулась и не знает, что делать.
– Спасибо. Ну, проходи.
– А кто у тебя дома?
– Никого, я одна.
Я захожу в прихожую, сбрасываю туфли и куртку.
– Вот тапки – надевай. Я сейчас.
Она уходит с цветами на кухню, а я сую ноги в тапки и прохожу в комнату. Море книг – целый шкаф одних книг, от пола до потолка. Я столько еще ни у кого не видел. Всегда думал, что у нас много. Мамаша – в обществе книголюбов, и ей каждый месяц дают одну нормальную книгу и еще две или три в нагрузку. Читать она их не читает, только ставит в сервант, а потом ноет, что денег мало.
Инна приносит цветы в вазе, ставит на стол.
– Ну, присаживайся.
Я сажусь в кресло. Рядом на столике – магнитофон «Весна-211» с усилителем и проигрыватель «Вега», а на стене висят колонки «С-25».
– Поставить какую-нибудь музыку?
– Ага.
– Ты к «Депеш мод» как относишься?
– А что это?
– Группа такая. Что, ни разу не слышал?
– Не-а.
– Значит, сейчас услышишь.
Инна вставляет в магнитофон кассету, включает и садится на диван. Музыка нормальная, немного смахивает на «Кино».
Ее халатик короткий – видны белые коленки. Я смотрю на них. Она засекает, и я отворачиваюсь. Инна спрашивает:
– Ну, как твои дела?
– Нормально. Сходил на УПК, теперь вот к тебе зашел.
– А если бы меня не было дома?
– Ну, я бы подождал.
– Сколько?
– Сколько надо. Хоть до вечера.
Она чуть-чуть морщится, кусает губу. Может, она ждала кого-то еще?
– У вас здесь столько книг – просто вообще.
– Да, книг у нас много, но я их уже почти все прочитала. Я быстро читаю.
– Ну за сколько ты одну книгу прочитываешь?
– Смотря какая книга. Если интересная и если сижу дома одна, никто не мешает, не отвлекает, то могу книгу страниц на триста прочитать за три часа.
– Ничего себе.
Сидим, молчим.
Я встаю, подхожу к окну. С крыши капает, карниз весь мокрый. По двору идут из школы малые, лепят снежки из грязного снега и кидают друг в друга. Какой-то дядька в резиновых сапогах повесил на забор зеленую ковровую дорожку и молотит по ней выбивалкой.
Инна спрашивает:
– Чаю хочешь?
– Ага.
– Пошли на кухню.
В кухне все шкафы и холодильник облеплены наклейками с нерусскими надписями. Инна достает из холодильника колбасу и сыр, нарезает на тарелку, снимает с хлебницы полотенце. Она ставит на плиту блестящий чайник со свистком, на стол – две чашки с блюдцами. Я сажусь на табуретку в углу.
Чайник свистит, она выключает газ, наливает по полчашки из заварника, добавляет кипятка. Достает из шкафчика сахарницу и блюдце с вареньем, ставит на стол.
Я начинаю хавать. Инна сидит смотрит на меня. Я спрашиваю:
– А ты?
– Не хочу, я не голодная.
Я допиваю чай и отставляю чашку.
– Все, спасибо.
– Пожалуйста. – Она смотрит в окно, потом поворачивается ко мне. – Сергей, я думаю, тебе не надо больше сюда приходить. Спасибо, конечно, за поздравление, мне было приятно. Но мы слишком разные.
– Ну и что здесь такого?
– Да, в общем, конечно, ничего. Просто…
– Что?
– Ты сам понимаешь.
– Ладно. Спасибо за чай. Я пошел.
– Ты только не злись. Я не хотела тебя обидеть. Я иду в прихожую, одеваюсь, беру сумку.
– Ну, пока.
– Пока.
Она изнутри замыкает дверь.
Восьмое марта праздную с классом у Таньки Бочарович. Ее мамаша получила квартиру на Лу-полове, но Танька не ушла в другую школу, доучивается у нас – ездит каждый день на автобусе, потом на троллейбусе.
Я пришел с пузырем водки – как солидный пацан, а не лох какой-нибудь. В квартире уже полно наших и еще два чужих пацана. Они по очереди суют мне руки:
– Андрей.
– А я – Игорь.
– Сергей.
Им лет по восемнадцать. Раз с Луполова – значит, не за нас, ну и ладно. Что они, залупаться здесь на меня будут?
Захожу в комнату. Сухие сидят на диване, Антонов трется около книжной полки, бабы толпятся по углам – все с начесами, намазанные, в своих самых козырных шмотках. И все равно ни на какую не встает – одни уродки. Князевой не будет – сказала, уезжает с родоками на все выходные.
На столе наставлено всякой жратвы – салаты, нарезанная колбаса, сыр. Бутылка шампанского, две водки – это еще без моей. Видно, эти пацаны принесли.
Магнитофон играет «Ласковый май». Телевизор включен без звука. По нему – футбол, «Динамо»-Тбилиси – «Спартак», но толком посмотреть здесь все равно не дадут. На кухне гремят кастрюли, оттуда пахнет жареной курицей. В открытую форточку затягивает мерзлый воздух.
– Ну, все готово, садимся, – говорит Танька. Она в черной мини-юбке, черных колготках в сеточку и белой кофте. Эта еще хоть на нормальную бабу похожа, если оденется прилично, а остальные – коровы, сколько б ни красились и ни делали начесы. Только к Таньке сегодня не подколешься: она жмется к этому Игорю, наверно, он – ее пацан.
Садимся за стол. Места мало: вшестером втискиваемся на диван, а на стулья и табуретки – по двое. Игорь разливает бабам шампанское. Андрей открывает водку, тянется налить Антонову и Сухим – они кривятся, говорят, что не будут. Он наливает мне, себе и Игорю.
– Ну, за праздник, – говорит Игорь.
Чокаемся. Рюмки разные – половина хрустальных, половина простых – стеклянных, с цветочком.
Дает хорошо, но мало: надо еще. Я беру бутылку и наливаю нам троим.
– Молодец, – говорит Андрей. – Вот это правильно: хули тут целиться?
Я давлю лыбу, они тоже. Выпиваем.
– Пацаны, вы так не торопитесь, – говорит Танька. – Только еще сели.
Выходим с Игорем и Андреем на балкон покурить. Игорь достает пачку «Столичных», берет себе и дает нам. Балкон весь грязный после зимы, завален досками и картонками. Сверху капает.
Я спрашиваю:
– Ну как вам наши бабы?
– Так, средней паршивости, – говорит Андрей. – Для сельской местности сойдет. – Он лыбится. Один зуб у него наполовину обломан, и он всовывает в дырку сигарету. Она держится, не падает. Мы с Игорем лахаем.
Выкидываем бычки вниз и идем назад в комнату. Я накладываю себе салата, жру, но что мне этот салат, – лучше еще вмазать. Хотя бы по третьей, а там уже можно и салат, и все остальное.
В бутылке – три капли. Я выливаю их Игорю, открываю вторую. Пацаны молча жрут, бабы болтают про польские помады. Сухие спорят между собой про радиодетали – чуть не до драки. Антонов уставился в телевизор, хоть футболом особо и не увлекается.
Я разливаю, чокаемся и выпиваем. Вот теперь дало так дало, теперь все нормально. Встаю, иду в туалет посцать. Там новый «компакт» голубого цвета. Я обосцываю его – насрать. Дергаю за ручку, чтоб смыть – не работает. Ладно, херня.
Танька на кухне одна, возится со сковородой, на меня не смотрит.
Иду в комнату. Одни еще за столом, другие выползли, толпятся по углам.
Заглядываю в спальню – Андрей лежит на кровати с Сапуненкой, лазит у нее под кофтой. Резко закрываю дверь – и на балкон, покурить. Там уже курит Коноплева.
– Можно, я с тобой?
– Конечно.
Достаю свою «Астру», подкуриваю и говорю:
– Не пойму, зачем они вообще сюда пришли – ну, Сухие, Антонов. Не пьют, не курят. Сидели бы дома, так нет, приперлись, только место занимают. И так тесно.
Коноплева кивает и смотрит на меня. Ждет, что я начну ее «крутить» – кроме меня некому: Игорь – с Бочарович, Андрей – с Сапуненкой, а Сухие и Антонов – не в счет. Ну, пусть ждет – не дождется.
Стоим, курим, потом я спрашиваю:
– Как ты это делаешь с волосами?
– Что делаю?
– Ну, начес или что это у тебя?
– Все, что нужно, – это плойка и лак «Прелесть». Некоторые пацаны тоже начесы себе делают. Я раз одному пацану знакомому сделала. Ярес двадцать восьмой школы – может, знаешь. Он перед дискотекой специально ко мне приходил. Ничего получилось, красиво. Хочешь – и тебе могу.
– Ладно, посмотрим. Пошли в комнату – холодно.
На диване Сухие играют в шахматы. Нашли чем заняться, – как малые какие-нибудь.
Танька приносит из кухни блюдо с курицей. Все опять садятся к столу, Сухие хотят переставить доску с фигурами на телевизор, но Танька подходит и опрокидывает ее, фигуры рассыпаются по ковру. Она говорит:
– Вы что, сюда в шахматы пришли играть?
Все лахают.
Шампанского больше нет – бабы пьют лимонад. Мы втроем добиваем водку. Танька делает музыку громче:
– Давайте танцевать.
Все вылазят из-за стола, кроме Сухих и Антонова. Танька тянет их за руки, они упираются, потом тоже выходят и начинают дрыгаться со всеми под музыку.
Мне такие танцы на хер не упали – места мало, топчемся между столом и телевизором, как рахиты. Я б лучше еще бухнул. Спрашиваю у Игоря:
– Может, еще водки возьмем? Где тут точка у вас?
– Ничего ты сейчас не найдешь. Все уже разобрали. Забыл, что ли, что праздник?
Надо валить отсюда. Никому ничего не говорю, одеваюсь в прихожей и выхожу. Идет мокрый снег.
Я не помню, в какой стороне остановка, упираюсь в забор, поворачиваю назад.
На остановке – бухая компания. Все веселые, рогочут как дурные. Я становлюсь сбоку, прислоняюсь к будке.
Подходит автобус. Я захожу, сажусь. Просыпаюсь на конечной. Надо мной стоит водила.
– Тебе что, особое приглашение?
– Пошел на хуй.
Он бьет мне в нос, хватает за куртку и тащит к двери. Я хочу стукнуть его, но не попадаю. Он выкидывает меня из автобуса, я лечу в лужу. Гондон, бля.
Встаю, иду искать остановку – ехать домой. Охереть надо – я проехал до конца в одну сторону и назад.
Спрашиваю у мужика с бабой:
– Этот идет до площади Орджоникидзе?
– Идет.
На Орджоникидзе пересаживаюсь на «двойку». Троллейбус набит битком. Я становлюсь в углу.
Может, подкатиться к Коноплевой? Сама же звала домой – придти, типа, сделать начес? Не-а, не пойду.
Батон заходит ко мне в школу, и я сваливаю с последнего урока, с геометрии. Он где-то надыбал две банки чернила, и мы выдуваем их у него. Потом сажусь на троллейбус и еду к Инне – хочу еще раз нормально побазарить.
Поднимаюсь по лестнице. Звоню. Она спрашивает:
– Кто там?
– Сергей.
– Что тебе нужно?
– Поговорить хотел.
– Так мы уже обо всем поговорили.
– А почему ты на курсах не была?
– Я решила, что больше ходить не буду. Мне пни не нужны.
– А может, откроешь? Ну, пару слов? -Нет.
– Ну Инна, открой.
– Нет, не открою. Уходи и больше не приходи сюда, ладно?
– Ну пожалуйста, только… это… Мне надо сказать.
– Не надо, Сергей. Поезжай домой.
Я поднимаюсь на площадку между этажами и сажусь на верхнюю ступеньку. Тянет в сон – я еще толком не протрезвел.
– Что это ты тут сидишь?
Мимо меня прет мужик в очках, в шляпе и с портфелем.
– Так, ничего.
– Тогда лучше уходи, а то сейчас милицию вызову.
– Ага, хорошо.
Он поднимается дальше, я вырубаюсь.
Щелкает замок. Возле ее двери стоят мужик и оаба – видно, ее родоки. Батька высокий, лысый, и очках. Мамаша – маленькая, с завивкой, в сером плаще. Он открывает дверь ключом, на меня не смотрит. Они заходят в квартиру, дверь захлопывается.
Мне резко становится холодно. Я поднимаюсь и иду вниз по лестнице.
На улице дождь. Я наступаю в лужи – туфли намокают.
Родоки дома – мамаша возится на кухне, батька спит на диване. Телевизор включен, идет футбол «Динамо»-Киев – «Спартак».
Смотреть его нет настроения. Я прохожу к себе за шкаф и ложусь на кровать. Гляжу на потолок. Побелка потрескалась, а около трубы – потеки говнистого цвета. Это нас в том году залили Каравайчики с четвертого.
– Сережа, ужинать будешь? – кричит из кухни мамаша.
– Сейчас нет. Позже.
Она звенит кастрюлями, стучит дверями холодильника и шкафов. Комментатор по телевизору орет:
– Какой опасный момент, но Ренат Дасаев опять на месте!
Мамаша выключает на кухне свет, идет в туалет, потом в ванную.
Футбол закончился, по телевизору – «Новости». Мамаша заходит в комнату.
– Сергей, ты что – спишь?
Я молчу. Она выключает телевизор, гасит свет и ложится.
Я лежу еще минут десять, потом поднимаюсь и иду на кухню. Включаю газ, ставлю чайник. Есть не хочется вообще.
Сыплю заварку, наливаю чай. Газ остается гореть.
Хуево, бля, просто еб твою мать. Пиздец какой-то, ебаный в рот. Пиздец.
Сажусь на пол, смотрю на белый треснутый абажур, на синее пламя газа. Тарахтит холодильник. В стекле отражается абажур.
Чай остыл. Я выпиваю его одним глотком, захожу в туалет посцать – и в постель.
Утром мамаша орет:
– Сергей, почему ты вчера не выключил газ?! Он горел всю ночь! Ты так пожар мог устроить!
Я притворяюсь, что сплю. Она еще что-то бурчит и уходит на работу.
У меня – день рожденья, я жду гостей – Батона, Йогана с его бабой, Зеню и Кулю. Раньше я не приглашал пацанов на дни рожденья, только давно, когда был малый. Асейчас решил, что надо нормально попраздновать – семнадцать лет все-таки. Можно было, конечно, взять чернила и проставиться пацанам в «конторе», но это несолидно.
Мамаша с батькой возбухать не стали: кого хочешь, типа, того и зови. Я им только сказал, чтоб дома не сидели, а свалили куда-нибудь – и так места мало. Они сначала поломались, потом вспомнили, что давно не ходили к тете Люде, мамашиной сестре.
Мамаша с батькой собираются в гости, а я таскаю из комнаты в кухню тарелки, вилки и жратву, что мамаша наготовила: вареную картошку, курицу, яйца под майонезом, салат «оливье», драники, соленые огурцы из банки и рыбу «под шубой».
– Ну смотри, чтобы все было нормально. Мы придем к одиннадцати, – говорит мамаша.
– Ладно, не бойтесь. Что я, маленький?
Они с батькой отваливают.
Я сказал родокам, что пить будем только вино, и для вида выставил две банки портвейна. В загашнике у меня еще три пузыря водяры.
Пацаны приходят без десяти шесть, всей толпой. Дарят подарок – один от всех, набор стаканов.
– Это чтоб у тебя всегда было, из чего водяру пить, – говорит Куля.
Бабу Йогана я помню – много раз видел на районе, она училась в двадцать восьмой. Малая, толстая, морда – бугристая, прыщавая. Приволокла с собой подругу. Та – наоборот, худая, как фанера, ни грудей, ни жопы, только что с мелированием. Зеня пришел со своей бабой с Юбилейного – вот эта ничего, классная пила.
Садимся, наливаем по первой. Бабам – винища, пацанам – водяры.
– Ну, за тебя, Бурый, – говорит Куля.
Выпиваем, набираем в тарелки закусон.
– Ты бы хоть музыку включил, а то сидим как неродные, – говорит Зеня. – Что у тебя есть?
– Только «Кино».
– Нет, это говно не надо, – баба Йогана кривится. – Лучше тогда телевизор включи, а?
Ничего ты не понимаешь, дурила. Ладно, хер с тобой, телевизор так телевизор. Включаю. По первой программе какое-то кино.
– Пусть будет это, не переключай! – кричит «фанера».
– На хера тебе кино? – возбухает Йоган. – Ты что, сюда кино смотреть пришла?
– Не, слушайте, а под что мы будем танцевать? – говорит Йогану его баба. – Серый, сходи к Ленке, у нее там моя кассета – «Ласковый май», а?
– А может, сама сбегаешь? Или пошли с тобой – одному скучно.
– Пусть Зеня с тобой сходит.
– Не, я не пойду. А ты, Куля?
– Не-а. Йоган, не выебывайся, тут пройти сто метров.
– Ладно, давайте еще по одной, – и схожу.
Выпиваем. Йоган уходит. Надо подколоться к «фанере». Плохо только, что нет второй комнаты – некуда с ней пойти.
Йоган приносит кассету «Ласкового» и еще пузырь водяры.
– Твоя Ленка как узнала, что мы день рожденья гуляем, так дала пузырь.
– А чего ты ее саму не привел? – спрашиваю я.
– Я позвал – не захотела. Ну, короче, еще по одной, – за то, чтоб не последнюю.
– А теперь – танцы! – кричит баба Йогана.
У «Ласкового» медляков нет, танцуем всей кучей, тремся между столом и шкафом. Батон уже хороший – ему меньше всех надо. Только бы не нарыгал в комнате, а то потом объясняйся с мамашей.
Я беру «фанеру» за бок. Она почти такого роста, как я. В общем, не такая она нулевая баба – это я сразу не просек. Дрыгаемся под «Белые розы», Йоган со своей сосутся.
Я говорю «фанере»:
– Пошли на балкон – покурим.
– Аи, неохота – холодно там. Давай здесь курить, а?