Женщины могут все Робертс Нора

ГЛАВА 2

Долина и вздымавшиеся над ней холмы были покрыты тонким слоем снега. Виноградные лозы, подобно дерзким и честолюбивым солдатам, карабкались по склонам; их обнаженные стебли пронзали неподвижный туман, размывавший очертания пологих холмов до едва различимых слабых теней.

Виноградник, окутанный жемчужным сумраком, спал, чуть вздрагивая во сне.

При виде этой мирной сцены как-то не верилось, что здесь идет бесконечная азартная игра, причем на кону стоит целое состояние. Игра с природой, которая является твоим партнером и соперником одновременно.

Для Софии виноделие было искусством, бизнесом и наукой. И в то же время самой захватывающей игрой на свете.

Она стояла у окна бабушкиной виллы и смотрела на раскинувшийся перед ней виноградник.

В городе все ее силы были отданы семейному бизнесу. Выполняя свои профессиональные обязанности, она редко вспоминала о виноградниках. Но когда возвращалась, то не могла думать ни о чем другом.

Теперь она была даже рада этому неожиданному вызову.

И все же долго пробыть здесь не могла. В Сан-Франциско ее ждали дела. Необходимо было завершить проект новой рекламной кампании. Приближался столетний юбилей фирмы «Джамбелли».

«Старое вино в новом тысячелетии», — думала она. «Вилла Джамбелли: второй век отличного качества».

Нет, для завоевания молодых потребителей требуется что-то свежее, что-то неизбитое. Для людей, которые покупают вино второпях, спеша на вечеринку.

Придется пораскинуть мозгами… Что ж, такова ее работа.

К тому же это позволит ей отвлечься от мыслей об отце и интригах Рене.

Это меня не касается, напомнила себе София. Какое ей дело до того, что отец хочет связать свою жизнь с бывшей манекенщицей, демонстрировавшей нижнее белье? У этой Рене сердце размером с изюминку. А мозги и того меньше. Что ж, отец уже не раз ставил себя в дурацкое положение. Очевидно, так будет и в этот раз.

Софии хотелось ненавидеть его за слабость характера и очевидное равнодушие к собственной дочери. Но с любовью, въевшейся в плоть и кровь, трудно сладить. Наверно, она такая же дура, как ее мать.

Он заботился о них не больше, чем о покрое собственного костюма. И забывал об их существовании через две минуты после окончания встречи. Тони был настоящим ублюдком. Крайне эгоистичным, время от времени любящим и всегда беспечным.

Впрочем, в этом заключалась значительная доля его обаяния.

София жалела, что не высказала ему этого накануне вечером, жалела, что продолжает поддерживать отношения с отцом. Несмотря ни на что.

Впрочем, пусть все остается как есть. Она будет жить так, как жила последние несколько лет. Путешествовать, работать, выполнять свои профессиональные и общественные обязанности.

Два дня, решила она. Она уделит бабушке два дня, проведет их с семьей, побудет на винограднике й винодельне. А потом с новыми силами вернется к работе.

София обвела взглядом холмы и увидела две фигуры, пробиравшиеся сквозь туман. Высокий жилистый мужчина в старой коричневой кепке. И женщина с идеально прямой спиной, в мужских сапогах и брюках, с волосами белыми как снег. Рядом с ними брела колли. Дед и бабушка совершали утреннюю прогулку со старой, бесконечно преданной Салли.

От этого зрелища у нее улучшилось настроение. Как бы ни менялась ее жизнь, что бы ни происходило, но это всегда оставалось неизменным. La Signora и Эли Макмиллан. Да еще виноградная лоза.

София отошла от окна, взяла куртку и поспешила к ним навстречу.

Ум шестидесятисемилетней Терезы Джамбелли был острым как бритва, и тело не уступало уму. Oна училась искусству виноградарства, сидя на коленях у деда. В три года вместе с отцом уехала в Калифорнию, чтобы превратить долину в виноградник. Она владела двумя языками и переезжала из Калифорнии в Италию с такой же легкостью, с какой другие девушки ездили на теннисный корт.

Она научилась любить холмы, рощи и звук американской речи.

Америка не стала и не могла стать ее домом. Домом Терезы был castello, однако она обосновалась в Калифорнии и была этим вполне довольна.

Она вышла замуж за мужчину, которого выбрала семья, и научилась любить его. Родила от него дочь, но, к ее неизбывному горю, не сумела доносить двух сыновей.

В тридцать лет Тереза похоронила мужа. Она не брала его фамилию и не передала ее своей дочери. Она принадлежала к роду Джамбелли; это наследие и этот долг были более важными и более священными, чем узы брака.

У нее был любимый брат; он стал священником и служил в Венеции. Еще один брат Терезы был солдатом и погиб, не успев толком узнать, что такое жизнь. Она чтила память павшего, хотя едва его помнила.

Кроме того, у нее была сестра, которую Тереза считала набитой дурой. Эта сестра произвела на свет сына, который был немногим умнее матери.

Продолжать род и семейное искусство было некому. Поэтому она сделала это сама.

Ее брак с Эли Макмилланом был хорошо обдуман и тщательно спланирован. Тереза решила объединить их виноградники, расположенные в долине по соседству. Он был хорошим человеком и отличным виноградарем; второе было важнее.

Он ухаживал за ней — как и многие другие. Его общество доставляло Терезе удовольствие — впрочем, как и общество других мужчин. В конце концов она начала думать о нем как о нежном и сладком мерло, хорошо сочетающемся с ее более крепким и терпким каберне-совиньоном.

Правильно составленная смесь могла дать прекрасные результаты.

Тереза приняла предложение руки и сердца после долгих и сложных расчетов. Получалось, что их брак пойдет на пользу обеим компаниям; это ее вполне устраивало.

Тереза удивлялась редко, однако ей пришлось удивиться, когда выяснилось, что этот брак не просто выгоден и удобен, но приятен и прочен. Приближался их двадцатилетний юбилей.

Эли все еще был привлекательным мужчиной. Тереза не сбрасывала это со счетов, но полагала, что здесь нет особой заслуги — все определяли гены. А вот что действительно было для нее важно, так это способность человека самостоятельно добиться высокого положения.

Хотя Эли был на десять лет старше ее, но поддаваться возрасту не собирался. Он по-прежнему вставал на рассвете и каждое утро гулял с ней независимо от погоды.

Она доверяла Эли, как доверяла только собственному деду, и любила так, словно он был ее кровным родственником. Он знал все ее планы и большинство секретов.

— Вчера поздно вечером приехала София.

— Угу. — Они шли между рядами лоз; рука Эли лежала на ее плече. Это был простой и привычный для него жест. Терезе понадобилось время, чтобы привыкнуть к непринужденному прикосновению мужчины — ее мужа. Еще больше времени понадобилось, чтобы начать получать от этого прикосновения удовольствие. — Ты думала, что она не приедет?

— Я знала, что она приедет. — Тереза слишком привыкла к повиновению, чтобы сомневаться в нем. — Если бы она прибыла прямо из Нью-Йорка, то успела бы раньше.

— Наверно, у нее было свидание. Или поход по магазинам.

Тереза прищурила глаза. Они оказались пронзительными и почти черными. Голос тоже был резким, хотя и хранил экзотическую мелодичность, свойственную итальянкам.

— Или встреча с отцом.

— Или встреча с отцом, — согласился сговорчивый Эли. — Тереза, ты всегда высоко ценила преданность семейным узам.

— Только если человек заслуживает такой преданности. — Как ни любила она Эли, временами его уступчивость выводила Терезу из себя. — А Энтони Авано не заслуживает ничего, кроме презрения.

— Жалкий человек, плохой муж и никудышный отец. — В точности такой же, как мой собственный сын, с горечью подумал Эли. — Но он продолжает работать на тебя.

— В первые годы я слишком многое ему позволила. Тереза высоко оценивала возможности Энтони, но зять обманул ее ожидания. Простить это было невозможно.

— Он знает толк в сбыте. Хороших исполнителей следует ценить. Я бы давно выгнала его. Это доставило бы мне удовольствие, но с точки зрения дела было бы неразумно. Что хорошо для Джамбелли, хорошо и для меня. Однако мне не по душе, что мою внучку все еще тянет к этому человеку. Фу! — Она нетерпеливо махнула рукой, отгоняя мысли о зяте. — Посмотрим, как он примет сегодняшнюю новость. София наверняка сказала отцу, что я ее вызвала. Значит, он приедет.

Эли остановился и обернулся.

— Именно этого ты и добивалась. Ты знала, что она скажет ему.

Темные глаза Терезы блеснули, на губах заиграла слабая улыбка.

— А если и так?

— Тереза, ты опасная женщина.

— Да. Спасибо.

Он засмеялся, покачал головой и снова пошел рядом.

— Твое сегодняшнее заявление вызовет большие сложности. И недовольство.

— Надеюсь. — Тереза остановилась и осмотрела молодые растения, обвившие проволочные шпалеры. Здесь потребуется тщательная обрезка, подумала она. Расти и развиваться должны только самые сильные побеги.

— Эли, благодушие приводит к загниванию. Традиции нужно чтить, но кое-что следует менять.

Тереза обвела взглядом свои владения. Стоял густой туман, воздух был пропитан влагой. Едва ли сегодня солнце сумеет пробиться сквозь эту сырость.

«Зимы с каждым годом становятся все длиннее», — подумала она.

— Некоторые из этих растений я сажала своими руками, — продолжала Тереза. — Лозы, которые мой отец привез из Италии. Когда они состарились, их заменили новыми. Эли, чтобы новые лозы пустили корни, им нужно освободить место, как бы мы ни чтили старость. Я делаю то, что считаю нужным для будущего.

— Ты всегда поступала так. Тут я с тобой согласен. Как в большинстве случаев. И все же не думай, что предстоящий сезон будет для нас легким.

— Зато урожай будет отменным. Особенно в этом году… — Она протянула руку и поправила оголенную ветку. — Редкостным Я знаю.

Тереза обернулась и увидела внучку, бежавшую к ним по холму.

— Эли, какая она красивая!

— Да. И сильная вдобавок.

— Ей это потребуется. — Тереза шагнула вперед и обхватила ладонями руки Софии. — Здравствуй, милая. Как добралась? — по-итальянски спросила она.

— Отлично.

Они поцеловались и обменялись крепкими рукопожатиями. София слегка отодвинулась и посмотрела бабушке в лицо. В нем уже ничто не напоминало прелестную девочку со старой этикетки. Это было красивое лицо, сильное, даже неистовое, казалось, оно было высечено из камня, так обычно думала София. Высечено честолюбием и временем.

— Чудесно выглядишь, Nonna. — София называла бабку на итальянский манер. — И ты, Эли, тоже.

Она повернулась и обняла старика. Тут все было просто. Эли был Эли, единственным дедом, которого она знала. Добрым, любящим и бесхитростным.

Эли обнял ее и слегка приподнял. София засмеялась, прильнула к нему и поцеловала в щеку.

— Я видела вас из окна. — Когда ноги Софии вновь коснулись земли, она сделала шаг назад, наклонилась и погладила Салли. — С вас троих нужно писать картину. И назвать ее «Виноградник», — продолжила она, выпрямилась и застегнула верхнюю пуговицу куртки Эли. — Ну и утро!

Она закрыла глаза, откинула голову и сделала глубокий вдох. Влажный воздух пах бабушкиным мылом и табаком, который Эли прятал в одном из карманов.

— Поездка была успешной? — спросила Тереза.

— Я привезла с собой заметки. Есть что вспомнить! — Она снова засмеялась, взяла стариков под руки и пошла вместе с ними. — Nonna, ты будешь довольна. Кроме того, у меня появились блестящие идеи для рекламной кампании, — без ложной скромности сказала София.

Эли поднял взгляд, увидел, что Тереза возражать не собирается, и погладил Софию по руке. «Ох, что-то будет», — подумал он.

Вилла Джамбелли стояла на холме рядом с рощей, оставленной в неприкосновенности. В лучах солнечного света ее каменные стены и многочисленные окна казались золотыми, красными и янтарными. Винодельня, построенная как точная копия итальянской, не раз расширялась и перестраивалась, но все еще действовала.

К винодельне был пристроен просторный, уютно обставленный дегустационный зал, где хозяева по предварительной договоренности могли пробовать образцы собственной продукции с хлебом и сыром. Здесь четыре раза в год проходили расширенные собрания членов клубов любителей вина; заявки на участие принимались как в здешнем офисе, так и в Сан-Франциско.

Выкопанные в холмах холодные, влажные погреба использовались для хранения и выдержки вин. Во время сбора урожая виноградники Джамбелли, тянувшиеся на сотню акров с лишним, благоухали ароматами будущих вин.

Двор виллы, выложенный красной керамической плиткой цвета кьянти, украшал фонтан, в центре которого улыбающийся Бахус поднимал ввысь вечно полный кубок. Когда кончались зимние холода, здесь размещали десятки глиняных горшков и в воздухе стоял аромат живых цветов.

На вилле было двенадцать спален и пятнадцать ванных, солярий, зал для танцев и парадная столовая, которая могла вместить шестьдесят человек. Имелись комнаты для чтения и музыкальные салоны. Комнаты для работы и раздумья. Местной коллекции произведений итальянского и американского искусства не было равных.

Кроме того, здесь были внутренние и внешние бассейны, гараж на двадцать машин и фантастический сад.

Галереи были облицованы камнем; многочисленные лестницы позволяли и хозяевам, и гостям входить и выходить незаметно для остальных.

Несмотря на размеры, внушительный внешний вид и хранившиеся здесь бесценные сокровища, вилла была уютной и представляла собой настоящий домашний очаг.

Увидев ее впервые, Тайлер решил, что перед ним настоящий замок с огромными помещениями и сложными запутанными ходами. На мгновение вилла показалась Макмиллану тюрьмой, где он будет заключен на долгий срок вместе с огромным количеством людей.

Вот и сейчас Таю хотелось быть на свежем воздухе, ухаживать за лозами и пить кофе из термоса. Вместо этого он был вынужден сидеть в семейной гостиной и потягивать великолепный шардонне. В камине весело потрескивал огонь; по всей комнате были расставлены изысканные hors doeuvres на тарелках из итальянского цветного фаянса.

Он не понимал, зачем тратить столько времени и сил на приготовление микроскопического количества еды, если сделать сандвич куда быстрее и проще.

Черт побери, зачем вообще делать из еды культ? Впрочем, Тайлер прекрасно понимал: вздумай он высказать столь еретическую мысль в итальянском семействе, его линчевали бы на месте.

Ему пришлось сменить рабочую одежду на слаксы и свитер именно так он понимал официальный стиль. Будь он проклят, если напялит на себя костюм, словно этот… как его там… ах да, Дон. Дон из Венеции с женой, на которой слишком много косметики, слишком много украшений и по младенцу на каждую часть тела.

Эта женщина слишком много говорила, но никто не обращал на нее внимания, включая собственного мужа.

Зато Франческа Джамбелли-Руссо молчала как рыба. «Поразительный контраст с La Signora, — подумал Тай. — Ни за что не скажешь, что они сестры». Эта худая, рассеянная маленькая женщина сидела в кресле с отрешенным видом и могла бы умереть от страха, если бы кто-то обратился к ней лично.

Тай всегда боялся этого и не делал ничего подобного.

Маленький мальчик — если дьявола из преисподней можно было назвать мальчиком — валялся на ковре и стучал друг об друга двумя игрушечными грузовиками. Шотландская овчарка Салли лежала у ног Софии.

«Великолепные ноги», — привычно подумал Тай.

Как всегда, София выглядела роскошно. Словно только что сошла с экрана. Казалось, она была увлечена словами Дона, потому что не сводила с его лица больших темно-шоколадных глаз. Но Тай видел, что она исподтишка сунула Салли печенье. Движение было незаметным, тщательно рассчитанным и нисколько не отвлекло Софию от беседы.

— Попробуй. Это фаршированные оливки. Пальчики оближешь. — Пилар поставила рядом с ним маленькую тарелку.

— Спасибо. — Тайлер обернулся. С Пилар он чувствовал себя непринужденно. В этом семействе она была единственной, кто не требовал от него бесконечных пространных бесед, нужных только для того, чтобы слышать самих себя. — Не знаешь, когда мы перейдем к делу?

— Когда будет готова мама, и ни секундой раньше. Из достоверных источников мне известно, что ленч начнется в четырнадцать часов, но я понятия не имею, кого или что мы ждем. Впрочем, что бы это ни было, Эли кажется довольным. Это добрый знак.

Тайлер чуть не фыркнул, но вовремя вспомнил о хороших манерах.

— Будем надеяться.

— Мы не видели тебя несколько недель. Ты был занят? — Когда Тай начал подыскивать ответ, Пилар засмеялась: — Ну конечно! Чем еще ты мог заниматься, кроме дела?

— А разве на свете есть еще что-нибудь стоящее?

Пилар покачала головой и придвинула к нему оливки.

— Ты похож на мою мать больше всех нас, вместе взятых… Как поживает очаровательная блондинка, с которой ты встречался летом? Пэт… Пэтти, кажется.

— Пэтси. Вообще-то я с ней не встречался. Просто… — Он сделал неопределенный жест. — Ну, сама понимаешь.

— Милый, тебе нужно нечто большее. А не только… ну, сам понимаешь.

Этот чисто материнский совет заставил его рассмеяться.

— О тебе можно сказать то же самое.

— Куда мне, старой вешалке…

— Самой симпатичной вешалке в этой комнате, — возразил он, на этот раз заставив рассмеяться Пилар.

— Ты всегда был очаровательным, если хотел. — Комплимента, сказанного мужчиной, которого она привыкла считать своим приемным сыном, было достаточно, чтобы поднять ей настроение, в последнее время слишком часто подавленное.

— А мне? — София вскочила и схватила с тарелки оливку. Рядом со спокойной, уравновешенной матерью она казалась шаровой молнией. Человек, подходивший к ней слишком близко, рисковал получить удар током.

Во всяком случае, именно так чувствовал себя Тай и потому старался держаться на безопасном расстоянии.

— Говори быстро. Ты нарочно отдала меня на растерзание этому зануде Дону? — прошипела София.

— Бедняжка. Потерпи немного. Ему в первый раз за несколько недель удается сказать пять слов без помехи со стороны Джины.

— Ничего, он это заслужил. — София закатила темные глаза. — Как поживаешь, Тай?

— Нормально.

— По-прежнему с утра до ночи пашешь на винограднике Макмилланов?

— Конечно.

— Ты знаешь какие-нибудь другие ответы, кроме односложных?

— Знаю. Я думал, ты в Нью-Йорке.

— Была, — с насмешливой улыбкой ответила София, передразнивая его тон. — А сейчас здесь. — Она обернулась и посмотрела на двух юных кузенов, которые начали вопить и реветь. — О господи, неужели все маленькие дети так несносны? Мама, как тебе удалось не утопить меня в фонтане?

— Радость моя, ты никогда не была несносной. Требовательной, дерзкой, вспыльчивой, но не несносной. Извини… — Пилар протянула Софии тарелку и пошла делать то, что удавалось ей лучше всего. Восстанавливать спокойствие.

— Наверно, это должна была сделать я, — со вздохом сказала София, следя за тем, как мать берет на руки плачущую девочку — Но я в жизни не видела более мерзких детей.

— Результат избалованности и заброшенности.

— Того и другого одновременно? — Она задумчиво наблюдала за Доном, не обращавшим внимания на хнычущего сына, и Джиной, бестолково причитавшей над мальчиком. — Похоже на правду, — пришла к выводу она и снова повернулась к Таю.

«Он такой… мужественный, — подумала София. — Высеченный из камня, как статуи вакхов, охраняющие долину». Во всяком случае, думать о нем было приятнее, чем о капризном четырехлетнем мальчишке, хныкавшем за ее спиной.

Если она сумеет завязать с ним беседу, то найдет себе занятие до самого ленча.

— У тебя есть какие-нибудь соображения о причине сегодняшнего сборища? — спросила она.

— Нет.

— А если бы ты знал, то сказал бы мне?

Он пожал плечами и уставился на Пилар, которая подошла к окну, держа на руках маленькую Терезу. «Насколько она естественна», — подумал Тай. «Как Мадонна… Да, Мадонна — самое подходящее сравнение». И внезапно злой, обиженный ребенок показался ему добрым и красивым.

— Как по-твоему, зачем люди заводят детей, если не собираются обращать на них ни малейшего внимания?

София начала что-то отвечать, но осеклась при виде вошедших в комнату отца и Рене.

— Хороший вопрос, — пробормотала она, взяла у Тая бокал и осушила его. — Чертовски хороший вопрос…

Стоявшая у окна Пилар напряглась; от удовольствия, которое она испытывала, утешая маленькую девочку, не осталось и следа.

Внезапно она почувствовала себя нескладной, некрасивой, старой, толстой и никому не нужной. Вот он, мужчина, который бросил ее. А рядом с ним — последняя из длинной череды ее заместительниц. Она моложе, красивее, умнее, сексуальнее…

Пилар знала, что матери это не понравится; тем не менее она опустила девочку на пол и пошла здороваться с ними. Ее улыбка была теплой, непринужденной и красила Пилар сильнее, чем думала она сама. В простых слаксах и свитере она выглядела более элегантно и женственно, чем Рене в ее шикарном наряде.

А врожденное изящество Пилар казалось более ценным сокровищем чем все бриллианты, горевшие на молодой женщине.

— Тони, как хорошо, что ты приехал! Привет, Рене.

— Здравствуй, Пилар. — Рене улыбнулась и провела ладонью по руке Тони. Бриллиант, украшавший ее палец, вспыхнул на свету. Она подождала, пока Пилар не увидела кольцо и не поняла, что это значит. — Ты выглядишь… отдохнувшей.

— Спасибо. — У Пилар подкосились колени, как будто Рене ударила по ним носком своей красной туфельки. — Пожалуйста, проходите и садитесь. Что будете пить?

— Не беспокойся, Пилар. — Тони помахал рукой, а потом наклонился и потрепал ее по щеке. — Мы пройдем к Терезе и поздороваемся.

— Подойди к матери, — вполголоса сказал Тай.

— Что?

— Извинись и уведи мать…

Только теперь София увидела бриллиант, сверкавший на пальце Рене, и потрясенные глаза Пилар. Она придвинула Таю тарелку и пересекла комнату.

— Мама, можно тебя на минутку?

— Да… но только…

— Это ненадолго. — София быстро вывела Пилар в коридор и спустилась с ней в библиотеку, расположенную двумя этажами ниже. Затем закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

— Извини…

— Ах… — Пилар попыталась рассмеяться и провела дрожащей рукой по лицу. — Кажется, я слегка расклеилась.

— Ты держалась великолепно, — торопливо сказала София, когда Пилар опустилась на ручку кресла. — Но я слишком хорошо тебя знаю. — Она обняла мать. — И Тайлер, кажется, тоже. Кольцо такое же пышное и аляповатое, как она сама.

— Ох, малышка! — делано рассмеялась Пилар. — Действительно, такое же роскошное и бьющее в глаза, как эта женщина. Все в порядке. — Но она продолжала крутить на пальце обручальное кольцо, которое продолжала носить. — Уже все в порядке.

— Черта с два. Я ее ненавижу. Ненавижу их обоих. Сейчас вернусь и скажу им это прямо в лицо.

— Не нужно. — Пилар встала и сжала руки Софии. Неужели ее собственная боль так же видна, как боль, застывшая в глазах дочери? Может быть, в этом тоже виновата она? Похоже, она не только сама жила в бесконечном преддверии ада, но увлекла с собой в пропасть и Софию. — Это ничего не решит и ничего не изменит. София, в ненависти нет смысла. Это значит подвергать опасности свою душу.

«Нет, — с тоской подумала София. — Ненависть могла бы встряхнуть мать».

— Разозлись! — потребовала она. — Вспыли, разъярись, закричи! Сделай хоть что-нибудь. Что угодно, только не чувствуй себя страдающей и разбитой. Я не могу этого вынести…

— Сделай это сама, малышка. — Она гладила руки Софии. — У тебя лучше получится.

— Сейчас я пойду туда. Войду и скажу все, что я о них думаю. Мама, он не имел права так вести себя. Ни с тобой, ни со мной.

— Он имеет право делать все, что хочет. Но это было проделано не слишком удачно. — «Извинения, — подумала Пилар, — я ищу извинения для Энтони Авано уже тридцать лет. Привычка — вторая натура». — Не огорчайся, малышка. Он все еще твой отец. И останется им, что бы ни случилось.

— Он никогда не был мне отцом! Пилар побледнела:

— Ох, Софи…

— Нет, нет… — София подняла руку, сердясь на самое себя. — Я невыносима. Это на меня не похоже, просто я ничего не могу с собой поделать. Но сейчас дело не в нем, — сказала она, слегка успокоившись. — Он, может быть, просто беспечен. Но она — нет. Она прекрасно знала, что делает. И сделала это нарочно. Я ненавижу ее за то, что она приехала к нам в дом и смотрит на тебя… нет, на нас… сверху вниз. На всех нас, черт побери!

— Детка, ты упускаешь из виду одну вещь. Может быть, Рене любит его.

— Ох, перестань!

— Это слишком цинично. Я любила eго. Почему бы и ей его не полюбить?

София резко отвернулась. Ей хотелось ударить кого-нибудь, что-нибудь разбить, собрать осколки и швырнуть их в безукоризненно красивое лицо Рене.

— Она любит его деньги, его положение в обществе и то, что он оплачивает ее астрономические счета!

— Возможно. Но он из тех мужчин, которые заставляют женщин любить себя, причем делают это без всяких усилий.

В голосе матери слышалась печаль. Сама София еще никого не любила, но любящих женщин видела не раз. И теперь без труда узнала это в голосе матери.

— Ты так и не разлюбила его…

— К сожалению. София, пообещай мне, что не будешь устраивать сцену.

— Мне жаль лишаться такого удовольствия, но я думаю, что холодное безразличие окажет более сильный эффект. Что угодно, лишь бы стереть с ее физиономии это самодовольное выражение!

София шагнула к матери, обняла ее и поцеловала в обе щеки.

— Мама, все будет в порядке?

— Да. Моя жизнь не меняется, правда? — Еще как меняется… Мысль об этом была нестерпимой. — Все остается по-прежнему. Так что давай вернемся к гостям.

— Вот что мы сделаем, — начала София, когда они вышли в коридор. — Я изменю свои планы, выкрою пару дней, и мы с тобой устроим себе курорт. По шею залезем в лечебную грязь, наложим маски и предоставим специалистам скрести, тереть и полировать наши тела. Потратим кучу денег на то, чем мы никогда не пользовались, и весь день не будем вылезать из махровых халатов.

Когда они проходили мимо туалета, дверь открылась, и в коридор вышла брюнетка средних лет.

— Звучит чрезвычайно заманчиво. Когда отправляемся?

— Элен! — Пилар прижала руку к груди, потом наклонилась и поцеловала подругу в щеку. — Ты напугала меня до смерти!

— Извини. Пришлось срочно уединиться. — Она провела ладонью по юбке серо-стального костюма, проверяя, все ли в порядке. — Во всем виноват кофе, выпитый по дороге… София, чудесно выглядишь. — Она тряхнула кейсом и расправила плечи. — Как там в гостиной? Все нормально?

— Более или менее. Мама говорила, что будут адвокаты, но до меня как-то не дошло, что это относится и к тебе.

«Вот так номер, — подумала София. — Если бабушка вызвала судью Элен Мур — значит, дело серьезное».

— Еще несколько дней назад мы с Пилар и сами ничего не знали. Твоя бабушка настояла, чтобы я занялась этим лично. — Проницательные серые глаза Элен смотрели на дверь гостиной.

Она занималась делами Джамбелли почти сорок лет и знала все их семейство как облупленное.

— Все еще держит вас в неведении?

— Как всегда, — пробормотала Пилар. — Элен, с ней все в порядке, правда? Мне кажется, что это дело с изменением завещания и всем прочим как-то связано с тем состоянием, в которое она впала год назад, когда умер Signore Баптиста.

— Насколько мне известно, La Signora находится в здравом уме и твердой памяти. — Элен поправила очки в черной оправе и улыбнулась своей старинной подруге. — Пилар, как поверенный Терезы, ничего большего я тебе сказать не могу. Даже если бы полностью понимала причины ее поступков. Это ее бенефис. Подождем, когда она даст сигнал поднять занавес.

ГЛАВА 3

Страницы: «« « 12345678 » ... »»