Прикосновение Давыдов Владимир
– Как вы сказали?
– Лидерство! Есть такое словечко. Теперь оно не в ходу. Но в чем, как не в лидерстве – назначение координатора? Он в курсе всех дел, хотя и не тратит время на добывание сведений. Знания узкого специалиста ему не нужны. Менее обремененному интеллектом всегда легче стать вожаком. Если там, куда вас назначили, уже есть по штату начальник, – ему не до лидерства. Это занятый по горло завхоз. А люди не терпят отсутствия вожака. В любом случае находится кто-нибудь главный. И вот тут без программы не обойтись. Надо быть дьявольски ловким, чтобы предвидеть ходы и парировать козни!
Ивана больше всего восхищала серьезность «шутника», изображавшего какого-то невероятного типа.
– Я так не умею, – подумал Конин и, стараясь не улыбаться, спросил: – «Вожак» – это что-то из времен естественного отбора? Вероятно тогда лидерство что-то давало. Но какие преимущества лидер имеет сегодня?
– Власть!
Спустился «Рог изобилия» и оставил перед «ясноглазым бычком» пакет с заказанной им едой.
– А мне почему-то – признался Конин, – власть представляется невероятной обузой.
– Обузой может быть только ответственность, но власть – никогда! – пояснил шутник, разрывая пакет. В голосе его слышалось превосходство. – Эти две вещи не следует путать! Полная власть означает свободу, а значит, и право совершать бесконтрольные глупости. Но за это надо бороться! Впрочем, вам этого не понять.
Запахло жареными пирожками с мясом. В пакете они выглядели соблазнительно, и Конин подумал, что даже сейчас, уже отобедав, не отказался бы от одного пирожка. Бородавка на щеке парня весело семафорила.
– Я тебя раскусил! – шутник неожиданно перешел на ты. – Ты расплывшееся облако без цвета и запаха. Тебя можно брать голыми руками. Ты будешь терпеть, – шутник соскользнул с кресла и, улыбаясь, приблизился к Конину. – Ну что, бегемотик, не нравится? Или прикидываешься, что не слышишь меня своими свиными ушками? – он потрогал мочку ваниного уха. – Прелесть! Петушиная бородка!
Иван не знал, как вести себя, когда шутники начинают терять чувство меры.
– Оставьте ухо в покое, – попросил он, чувствуя, как напрягаются мышцы и темнеет в глазах.
– Ну ты, «идеальный человек»! Законченный круглый добряк! Каша рассыпчатая! Ты мне еще будешь указывать?! – «шутник» растопырил пальцы и полез пятерней в лицо. Конин отпрянул. – Боишься? – спросил шутник. – А ну встань, идиот! Кому говорят! – он размахнулся и сильно ударил сзади по шее. Конин только отбросил руку непроизвольным движением. Получив удар в челюсть «шутник» опрокинул кресло и закатился под стол. Иван хотел было посмотреть, что с ним, но парень, оставаясь на четвереньках, быстро-быстро перебирая руками, петлял между столиками и вскоре исчез.
Конин ушел к себе, бросился на кровать и долго лежал неподвижно, уставившись в потолок.
– Нет – думал он с грустью, – из меня в самом деле не выйдет координатора. Я ударил человека. Не хватило ума, чувства юмора, выдержки. Я действительно – «бегемот и каша рассыпчатая!» – с этими горьким мыслями он уснул. Потом еще несколько раз Конин видел этого парня издалека – в кафе, в актовом зале, на состязаниях. Если «шутник» ловил на себе его взгляд, то обязательно начинал издеваться: изображая панический ужас, пригнувшись, пускался в бега. Затянувшаяся шутка оставила горький осадок в душе Ивана.
Стон, разбудивший Конина, выхвативший его из каюты, превратился в долгий тоскливый вопль. Иван бежал, но ему казалось, он топчется на месте. Это было похоже на мучительный сон и длилось целую вечность, пока, наконец, он не уперся в дверь, за которой происходило что-то ужасное. Вопли стали отчаяннее. Створка была заперта изнутри. Кто-то бился об нее с другой стороны.
– Эй, откройте! – закричал Конин. – Откройте сейчас же! Что происходит?
– А вы как-будто не знаете? – произнес кто-то сзади. Иван обернулся, увидел Строгова. Филолог подходил, неспеша. В руке его позвякивал крышкой блестящий цилиндр.
– Неужели этот мучительный стон имеет какое-то будничное объяснение?! – подумал Иван.
– Вы в самом деле не знаете, что происходит? – еще раз спросил Сергей Анатольевич.
Конин развел руками.
– Не могу же я видеть сквозь дверь.
– Тогда не ломайте ее. И вообще, вам тут нечего делать. Ступайте в каюту.
– Уйду, – сказал Конин. – Только сначала узнаю, что там творится.
– Не советую. Это может для вас плохо кончиться.
– А для вас?
– Вот что, вы сейчас же уйдете, если не хотите иметь неприятности!
– Извините, вы очевидно, забыли: я координатор, и от меня не может быть тайн.
– Хорошо, оставайтесь. Только не говорите потом, что вас не предупреждали.
– Договорились.
Строгов приблизился к двери.
– Все-таки отойдите подальше. И не дергайтесь! – быстрым движением он вставил, повернул в замке ключ и нажал на ручку… Дверь распахнулась. Из каюты вырвалось длинное серое тело и, сверкая огнями, бросилось на Ивана. Координатор прикрыл голову, отвернулся. Что-то ударило его в спину, сбило с ног и придавило к палубе. Мелькнули изогнутые клыки. Конин лежал, ощущая затылком горячее дыхание. Стоило отнять руку, и лица коснулась живая мягкая ткань, подобная влажной губке.
– Зевс, назад! – крикнул Строгов. Конин рванулся, вскочил на ноги и только тогда увидел громадного куна. На Земле его называют еще львособакой. Ростом с теленка, взрослый кун обладает силою льва. Он бесстрашен. А чувства свои выражает голосом очень похожим на человеческий. Теперь кун не нападал, а прижимался к ногам Ивана и всхлипывал.
– Значит тебя зовут Зевс? Странно.
– Чего тут странного? – проворчал Сергей Анатольевич.
– Странно, почему не Юпитер, – Конин провел рукой по спине куна. – Что с тобой, Зевс? На тебе – кожа, да кости!
– Он ничего не ел с того дня, как мы потеряли координатора.
– Это его кун?
– Они были друзьями, хотя пес и прилетел с Ветровой, – на этот раз филолог расщедрился на слова. – Теперь мы запираем его, чтобы не пускать в лазарет. Это каюта вашего предшественника.
– Ага, значит можно со мной разговаривать по-человечески – отметил Иван и наклонился к Зевсу.
– Бедный, Громовержец, я тебя понимаю… Но ведь жить как-то надо.
Кун задрал голову и лизнул человека в лицо. Координатор прижал к себе его обвисшую гриву.
– Постарайся быть умницей. Я помогу.
Бритая голова Строгова покрылась испариной. В волнении, доставая платок, он едва удержал цилиндр. Соскользнувшая крышка покатилась кругами, оглашая палубу кваканьем. Из раскрытой посудины шел аппетитный дух.
– Там у вас что-нибудь вкусненькое? – поинтересовался Иван. Строгов махнул рукой.
– Уже какой раз приношу! Все равно есть не будет.
– Дайте мне, – Конин сел на пол, поставил судок между колен, обхватив руками тощую гриву, притянул Зевса к себе и, ткнув мордой в еду, сказал: – Ешь, маленький. Я тебя прошу, ешь.
Кун фыркнул, замотал головой, облизнул губы и нос, а потом забрался в кастрюлю и не расстался с ней, пока не очистил до блеска.
– Молодчина! – похвалил Конин. – А теперь за мной. Тебе здесь больше нечего делать. Да и мне одному не сладко.
Только они появились в каюте, раздался голос в динамике: «Вы теперь отвечаете за животное, – предупредил Строгов. – Не смейте пускать его в лазарет!» Конин подумал: «Опять это голос с другой стороны баррикады. Спросил: Надеюсь на меня запрет не распространяется?»
– И вам там нечего делать. Не вздумайте выкинуть фокус!
– Я уже что-нибудь выкинул?
– Не задавайте лишних вопросов! Сейчас не до вас!
– Ей очень плохо? – ухватился за слово Иван.
– Да, очень плохо. Сидите в каюте. Так будет лучше для всех.
Конин не стал уточнять, почему «будет лучше», зная, что объяснений наверняка не дождется. Кун лег на ковер, не отрывая глаз от динамика, будто прислушиваясь к чему-то доступному только его утонченному слуху. Иван сел за рабочий пульт, протянул руки к клавишам. Долгие месяцы в клинике он мечтал, как усядется в это кресло, погрузится в поток новых фактов, идей и гипотез. Они обрушатся на него, готовые оглушить, довести до безумия, опустошить, убедить в бессилии выплыть, выкарабкаться из этой лавины. Сведения потекут со всех станций ближайшей зоны и от координаторов более дальних зон. Информация такой мощности способна разрушить неподготовленный мозг, в считанные секунды заполнить и сжечь клетки памяти. Только мозг координатора – мозг охотник, мозг следопыт – способен выдержать такой натиск. Его добыча – параллельные, встречные, противоречивые мысли, и результаты. Фактически координатор – это диспетчер идей. Нажатием клавиш, он направляет в копилку памяти только ту струю информации, где есть скрытые признаки связей с другими струями, чтобы использовать эти трофеи в виде формул и рефератов, координирующих поиски узких специалистов.
Иван поднялся с кресла. Кун взволнованно ходил по каюте и раскачивал головой, издавая глухие звуки. Человек наклонился к зверю, хотел сказать что-то ласковое, но слово застряло в горле.
– А кто успокоит меня? – думал Конин. – Я тоже не могу больше ждать! Ни минуты! Сил моих нет! Все! Пора!
Избегая ненужные встречи, он решил идти в лазарет напрямик через аптеку, минуя холл. В помещении, одну стену которого занимал громоздкий фармацевтический комбайн, а другая – была заставлена контейнерами с медикаментами, он отыскал глазами белую дверь, ведущую в палату. Подождав, пока стихнет сердцебиение, Конин снял висевший у двери белый халат, набросил себе на плечи, оттягивая время долго поправлял, ища застежку, и, наконец, тяжело вздохнув, тронулся с места, похожий на сонную бабочку, волокущую по земле мятые крылья. Ивану казалось, что движется он осторожно, но в углу, где высились горки склянок, запели разноголосые колокольчики.
В палате горел ночник. Пока привыкали глаза, Конин оставался у двери. Ему показалось сначала, что в комнате никого нет. Он даже вздохнул с облегчением… и вдруг увидел Ее… Она лежала на реанимационном ложе, до подбородка закрытая простыней. Коротко стриженная светлая головка немного повернута на бок. Лицо обострилось. Веки опущены. На бледных чуть приоткрытых губах – удивление.
Конин двигался, не ощущая усилий, точно плыл, оглушенный гулом в висках, затем опустился на край постели, протянул огромную руку к полусжатому кулачку, голубевшему на простыне… и вздрогнул от прикосновения, как от удара электричеством. Словно какая-то дверца внутри его застонала, вибрируя, и с треском захлопнулась на защелку. Он чувствовал, что срывается в пропасть. Тело быстро деревенело. В мозг ворвался ужас падения, беззвучным криком заклокотал в горле. От кошмара освобождаются резким движением. Но это – во сне. Конин не сознавал, что творится. Он съежился, сблизил сразу отяжелевшие плечи и, неожиданно распрямив их сильным рывком, сделал отчаянный вздох, от которого ухнуло что-то в груди. И падение прекратилось. Но все еще трудно было дышать. Маша застонала во сне и повернула головку. Конин открыл глаза. Теперь он мог вновь слышать. Кто-то со стороны холла трогал ручку двери в палату.
Он осторожно убрал ладонь, поднялся и направился к выходу, но перед дверью в аптеку замешкался, оглянулся… и рассмеялся тихонько, увидев под ночником пузатого болванчика из обожженной глины. «Да это же вылитый я!»
Войдя в палату и заметив Конина, фрау Винерт от неожиданности припала к стене. Улыбаясь чему-то, он вышел в аптеку, а Маша повернула головку и застонала. Винерт прикусила губу, чтобы не вскрикнуть от ужаса, застыла, прислушиваясь к дыханию Ветровой, к шуму, доносившемуся из аптеки. Иван долго возился с халатом, вздыхал и шаркал подошвами.
Курумба полулежал на кушетке, вытянув длинные ноги, – голова запрокинута, глаза прикрыты шоколадными веками. Эдуард сидел рядом и глядел в одну точку. Строгов, молча, мерил шагами холл.
Дверь в палату медленно отворилась. Вошла фрау Винерт с окаменевшим лицом, сделав шаг, прислонилась к двери, точно боялась упасть. Навстречу ей, обходя ноги Курумбы, спешил Сергей Анатольевич.
– Вам плохо?
– Тише, Сережа, – ответила шепотом Винерт. – Со мной все в порядке… Дай только перевести дух!
– Что еще случилось?
– Зайдем-ка в палату, – сказала она после паузы. – Сейчас все увидишь.
Когда они вышли, жиденькая бородка Курумбы вдруг затряслась. Губы шептали что-то невнятное.
– Не могу больше! – сказал Жемайтис. На почерневшее лицо его было страшно смотреть. – Леопольд, мне все время кажется: я слышу ее голос… Она кого-то зовет!
Математик вцепился Эдуарду в плечо. На морщинистой черной щеке блеснула жемчужина.
Дверь отворилась. Филолог вышел, растирая виски. Эдуард даже не повернул голову: эта суета, хождение туда и обратно его уже не касались.
– Я понимаю, они тоже измучены, – думал Жемайтис. – Но для чего теперь бегать и хлопотать? Автореаниматор зафиксировал смерть – это конец!
– Эдуард, возьми себя в руки! – приказал начальник.
– Не надо шуметь, Сергей Анатольевич. Я ведь все понимаю, – мужественно отозвался Жемайтис.
– Ничего ты не понимаешь!
– Эдик прав, – лицо Норы Винерт как-то странно светилось. – Не надо шуметь: мы ведь можем ее разбудить! Эдуард, Маша жива! Девочка просто заснула. Видел бы ты, как хорошо она спит! – фрау Винерт вдруг замолчала. Все обернулись и посмотрели в сторону входа, где в полумраке будто вздохнула стена… со смешным рыжим чубчиком.
4
Услышав в динамике звон, кун поднял голову и взглянул на Ивана. Звал Жемайтис: «Простите, наверно я вас разбудил?»
– Что же теперь делать, – ответил Конин.
– Маша зовет вас.
– Вы не ошиблись?
– Она твердит ваше имя!
– Имя еще ничего не значит. Прежнего координатора звали также, как и меня.
– Но вчера вы к ней заходили!
– Заходил. Но она спала.
– Спала?
– Что вас удивляет? Эй! Вы чего замолчали?
– Послушайте, она вас действительно ждет!
– Хорошо. Сейчас буду.
Конин остановился в холле перевести дух. В груди словно трогали соломинкой обнаженное сердце. Доносившийся звон посуды свидетельствовал, что «хозяйка» настроена решительно. В палате разговаривали.
– Я рад, что Маша опять улыбается, – сказал математик. – Время лучший целитель!
– Леопольд, ради бога, не трогай Время! – просила Винерт.
– Извини, я совсем забыл, что со Временем у тебя особые отношения.
Ты видно считаешь себя вечной?
– Моя вечность, Леопольд, кончилась страшно давно – где-то годам к десяти. Разве в детстве тебе самому не казалось, что ты жил всегда?
– Это так, – согласился Курумба. – Зато потом мои годы сжимались, будто от холода и становились короче по мере того, как мелел поток впечатлений. Я всегда говорил, что можно за тридцать лет столько всего пережить, что любому хватило бы на десять жизней. А можно проспать триста лет и, проснувшись, чувствовать себя сосунком.
– Ты прав, Леопольд. Только Время здесь не при чем: и старение звезд, и кольца на срезах деревьев, и морщины на лицах – все не от Времени, а от воздействия разных событий – целой системы событий.
– А как же иначе, Нора! – засмеялся Курумба. – Боже мой, я чуть не забыл, что разговариваю с автором сумасшедшей гипотезы о «Вариаторе событий»! Помнишь, какой был шум? Информаторы просто сходили с ума. Мелькали заглавия: «Миф о времени», «Прощай время», «Последние дни Хроноса».
– Тебе нравится вспоминать, как меня старуху выставляли на посмешище?
– Это неправда! Ты достаточно сделала для науки, чтобы чувствовать себя недосягаемой для насмешек. «Вариатор событий» – это просто шутка корифея.
– А что, если я не шутила?
– Тебе виднее. Я бы не удивился, если бы узнал, что ты всерьез занялась своим «Вариатором».
– Ну до этого еще не дошло.
– И слава богу!
– Пока не дошло, – уточнила женщина. – «Вариатор» – задачка, к которой не знаешь, с какой стороны подступиться.
Маша уже почувствовала, что Иван – рядом и потянулась к нему, чуть приподнявшись на ложе. Ее глаза говорили: «Ну входи же, входи! А то эти милые старики разболтались – не остановишь». Толкая перед собой столик на роликах, Нора Винерт «уплывала» в аптеку. Леопольд передал Ивану халат и, ослепив улыбкой, махнул от порога рукой. Жемайтис сутулился в кресле, уставившись в точку перед собой.
Маша сказала: «Ну сядь и дай руку, – он сел на край ложа у ее изголовья. Она взяла его руку. Прикосновение, как всегда, обожгло. Она тихо пожаловалась: – Мне морочили голову, будто ты не нашелся, – он не ответил. – Я знаю, сама виновата. Я им так и сказала. А они решили, что я на себя наговариваю… – Ее щеки порозовели. Голос окреп: возвращались силы. – Бывает один человек притаится в другом, – продолжала Маша. – А разнять их – все равно, что вырвать у пчелы жало… Пчела – это я. Пожужжу, покричу, забьюсь в пыльный угол… и нет меня больше. Забудет ветер, как я играла, буравила и щекотала его… Но кто-то запомнит боль, причиненную жалом… Я ведь тебя понимаю: трудно жить, если каждый шаг – ожидание боли и гибели для какой-нибудь пчелки… Не правда ли, это похоже на бред? Я просто боюсь, что тебе со мной скучно. Я держу твою руку. Готова вцепиться в нее зубами. Не оставляй меня, умоляю! – Маша перевела дыхание, – Эдик, милый, что я с тобой делаю! Но разве я виновата, что счастлива? Ты же умница. Ты меня должен понять. Посмотри, какая у него рука: каждая клеточка излучает жизнь. В этой руке я свернусь клубочком. Она сильная и легкая, словно пуховая. Ты еще не знаешь, какая она! Эдик, ну улыбнись. Ой, что я требую?! Это наверно гадко! Мальчик мой, я не хотела тебе делать больно. Но он был всегда – и до тебя, и с тобой. Он жил во мне, как лесной шум, то затихая, то нарастая. А ты прилетел, нежданно прижался пушистым зверьком. Мне кажется, пока мы были вместе, ты сам стал немного похож на него… Но одна мысль о нем все переворачивает: он – чудо! Может быть слишком сентиментальное чудо. Иначе, как же могло прийти ему в голову снова оставить меня одну? Прости, Эдик. Хочу, чтоб ты понял: без него мне не жить. Вот такая беда… Кажется, я уже все вам сказала. А теперь хочу спать… Боже мой, как я устала» – Маша прикрыла глаза.
Время от времени Эдуард поднимал голову, что-то желая сказать, но не решался, а только глотал слюну. А Конин со стороны видел себя толстым божком, торчащим над простынями. Шрам на шее наливался кровью: рядом страдал человек, молча страдал по его, Ивана, вине. Он ощутил дрожь. Холод спускался по руке к Машиной ладони. Он попробовал высвободиться. Она сжала руку, она заплакала. Иван так стиснул челюсти, что на нижней губе выступили капельки крови. Халат соскользнул с его плеч, точно опали крылья. Обожженный чужой болью, он брел, куда вели ноги, и тихо стонал. А за кристаллами иллюминаторов лежала звездная «пыль», и чтобы отделить взглядом одну звезду от другой, надо было очень сосредоточиться.
Коридор кончился. Иван стоял, прижимаясь лбом к холодной поверхности кристалла. Небо казалось ему бесцветной стеной.
– Серость – подумал Конин, – хуже мрака. Черная бездна по сравнению с ней – что-то острое впечатляющее. Серое марево – это освобождение от ориентиров, от смысла и цели – распад, равнодушие.
Иван, почувствовал спиной холодок, точно сзади лежала пропасть, и понял, что находится у люка, ведущего в расщепитель. Все, что попадало сюда, становилось элементарной основой для синтеза других материалов. Пройдя через этот отсек, можно стать чем угодно: водой для питья, кристаллом для украшений, не доступным простому глазу волоском для тончайших приборов – иными словами чем-то необходимым людям. Иван прикоснулся к ручке. Чтобы войти, нужно было ее повернуть, нажав контрольную кнопку. Вдавливая белый кружок на стене, Конин не испытывал ни страха, ни сожаления: в нем поселилась такая боль, ужиться с которой – немыслимо. Он услышал протяжный звук, как-будто в трубе гудел ветер. Палуба под ногами слегка дрожала. Конин повернул до отказа ручку, потянул на себя. Но люк открыть не успел. Яростный вой оглушил его. Что-то ударило в спину, опалило жаром, навалилось и сбило с ног. Первым, что увидел Иван, когда опомнился, был длинный, развернутый, подобно штандарту, язык львособаки. Зевс с укоризной поглядывал на человека.
– Нашел время шутить! – проворчал Конин и неожиданно вспомнил: следы пропавшего координатора были найдены именно здесь, на ручке от люка расщепителя, которую он только что повернул. Но в люк человек не входил, в приемнике следов не оставил. Иван поднялся, запустил руку в серебристую гриву куна.
– Дурашка, если б знал, как ты здесь не кстати! – он гладил пса по спине, а боль нарастала. Конин рванулся к люку, но львособака одним прыжком опередила его и уселась, прикрыв собой расщепитель. Конин застыл потрясенный. Он думал: «Что если пес находился здесь и в тот день, когда были оставлены эти следы… Впрочем, что мне до этого?» – Конин крикнул: – «Ну-ка ты, пропусти!» Кун рычал.
– Хватит изображать Цербера! Отойди! Прошу по-хорошему!
Но кун лишь плотнее придвинулся к люку. Тогда Конин прижал голову Зевса к своей груди и начал медленно отступать. Пес заскользил когтями по палубе. Иван знал свою силу. Он почти торжествовал победу, когда услышал знакомый высокий звук. Руки сами разжались. Кун глядел на Ивана сквозь слезы и плакал, как человек.
– Что же ты со мной делаешь, зверь! – сказал Конин. Он думал: – Где я снова ошибся? Может быть с первого шага на станции все и пошло? Если бы только можно было повторить! Вот так всегда: сначала наделаешь глупостей, после мечтаешь: «Ах, если б зажмуриться, вычеркнуть то, что было, начать с поворотной точки, откуда можно еще все изменить». Конин вдруг потерял опору, точно был отключен гравитатор. Но человек не поплыл, а свалился на палубу. Он лихорадочно думал: «Это конец! И прекрасно! Я совершенно спокоен. Мне хорошо… – потом как-будто очнулся. – Погоди! Так нельзя. Не хочу! Не хочу-у-у! – он перевел дыхание, старался унять злую дрожь. – Пронесло! Но что со мной было? Словно шел против страшного ветра. Отдаться потоку, забыть обо всем – вот, кажется, было бы настоящим блаженством. Но что-то заставило сопротивляться… Не страх – сумасшедшая мысль.»
– Прости меня, Зевс. Сейчас встану. В люк уже не полезу. Ты молодец, что пришел. Теперь кое-что понимаю, хотя объяснение и граничит с безумием. Мой предшественник не исчез: он был сильнее тебя, но ты не позволил ему «расщепиться». Он был твоим другом… Вы и сейчас с ним друзья. Но уберечь его от человеческих бед тебе не дано. Тут уж никто не поможет. Ладно, идем, умный зверь! Пока еще мы здесь нужны.
По пути в лазарет филолог прихватил из мастерской отремонтированный пульт ЭксД (экспрессдиагнозатор), помещавшийся в небольшом, но увесистом чемоданчике. Теперь, когда Маша начала поправляться, можно было подумать и о таких мелочах. Только что Сергей Анатольевич сообщил в центр, что Марии Николаевне лучше и дал заявку на срочную замену координатора. Из центра пожелали Маше полного выздоровления. Но заявка осталась без ответа. Строгов не знал, что делать с новым сотрудником. Мысли филолога были прерваны появлением Эдуарда. Жемайтис брел, высоко подняв плечи, ничего и никого не замечая вокруг. Губы шептали что-то невнятное. Покачиваясь, он миновал перекресток и исчез в боковом проходе. Почувстовав беду, Сергей Анатольевич ускорил шаги. Он почти бежал: присутствие Конина заставляло жить в напряжении и тревоге.
Еще издали он увидел Леопольда Курумбу. Старый ученый, сутулясь, входил в лазарет, но немного замешкался у открытой двери. Из-за спины его было плохо видно, что происходит внутри. Строгов не сразу охватил взглядом палату, но когда, наконец, это ему удалось, он понял, что торопился не зря: над контрольным пультом склонилась Винерт, а сзади, занося над ее головой предмет, похожий на булаву, подкрадывался «оборотень», назвавшийся координатором.
– Сейчас ударит! – подумал Сергей Анатольевич и рванулся вперед. Математик, торчавший в проходе, был отброшен к стене. Филолог уже поднял над собой пульт ЭксД, когда Иван обернулся. Строгов замер… и сник, наколовшись на этот взгляд, как жук на булавку. В серых глазах Конина были досада и что-то еще пронзительное и щекочущее. Точно две стальных шпаги вошли безболезненно в тело начальника станции.
После сеанса связи, филолог прихватил из мастерской отремонтированный экспресс-диагнозатор, щелкнув переключателем, настроил на себя управление первого подвернувшегося биоавтомата, и через минуту «БА», счастливый, что оказался нужным, вышагивал по коридорам, держа в захвате чемоданчик ЭксД и ловя каждое мысленное приказание вожатого.
Переговоры не очень радовали Строгова. Из центра пожелали Маше полного выздоровления, а на просьбу сменить координатора ответа не дали. По мнению Сергея Анатольевича это назначение было ошибкой. Оно создавало нервозную обстановку на станции, действуя, как молчаливое обвинение в гибели координатора. Причиной было поразительное сходство двух людей. Но самым непостижимым явилось полное совпадение индексов. В этом было что-то зловещее, нетерпимое.
Строгов остановился, чувствуя, что накален до предела. Внимание его привлекло подозрительное жужжание.
– Елки зеленые! – вскрикнул он, догадавшись, что нарушил инструкцию, запрещавшую во время работы с «БА» предаваться чрезмерным эмоциям. Биоавтомат прижимался к стене, пытаясь унять вибрацию. Над ним уже курился дымок: клокотавшая внутри робота энергия не находила выхода.
Филолог старался больше не думать о координаторе и невольно замедлил шаги, проходя через сад: ему показалось, что кроме звона ручья и птичьей разноголосицы он слышит человеческий голос. Свернув на боковую тропинку, пройдя еще шагов десять, Строгов увидел бледный овал лица и большие розовые уши Жемайтиса. Ветерок трепал светлый чубчик. Губы шевелились, роняя стоны. Несчастный вид Эдуарда был красноречивее слов. Сергей Анатольевич понял: в лазарете что-то случилось. Он знал, от кого можно ждать беды.
Вибрация «БА» усиливалась, но ускоряя движение, он послушно следовал за вожатым. Задыхаясь от бега, филолог ворвался в холл и отсюда увидел Курумбу. Скорчившись в кресле, математик трясся в конвульсиях, а над ним горой нависала фигура координатора. Пальцы «оборотня» уже сомкнулись на черной шее.
Времени на размышление не было. Строгов бросил вперед послушного «БА». Автомат взвыл, размахивая над головой пультом ЭскД. Счастливый своей нужностью людям, едва касаясь подошвами палубы, он ворвался в палату.
Иван повернулся, и Сергей Анатольевич поймал на себе его полный мольбы и досады взгляд.
– Что ж, получай по заслугам! – хотел крикнуть филолог, но мольба и досада в глазах Ивана сменились печалью. Конин смотрел уже не на Строгова, а вдаль сквозь него. Точно большая ладонь опустилась на лоб начальника станции и постепенно сползала все ниже на самые веки. Он еще мог заметить, как сбоку метнулось какое-то серое облако, и «БА» опрокинулся навзничь. Это было похоже на один из тех снов, которые уже никогда не удастся восстановить в памяти.
Из рубки связи филолог направился в лазарет. По дороге он вспомнил, что забыл прихватить пульт ЭскД, но решил, что из-за этого возвращаться не стоит.
В центре уже знали о выздоровлении Марии Николаевны. Предстояло добиться замены координатора, с прибытием которого станцию лихорадило, а самого Строгова мучили дурные предчувствия.
Проходя через сад, он услышал шаги. Хрустнула ветка.
– Это я, Сергей Анатольевич, – на аллее появился Жемайтис. Он шел сутулый, взлохмаченный. А в глазах – пустота.
– Что с тобой, Эдуард? Ты не болен?
– Все в порядке.
– Почему ты не с Машей?
– Я там больше не нужен. С ней Конин.
Филолог нахмурился.
– Как ты решился оставить ее с этим… с этим… – он не мог подобрать слова.
– Сергей Анатольевич, – это же наш Иван!
– Эдуард, я еще не сошел с ума! Конина больше нет. Слышишь? А это – актер, оборотень, присвоивший чужой индекс. Ты поддался обману!
– Сергей Анатольевич, это вы обманулись!
– Эдуард, вчера я видел своими глазами, как этот тип сошел с корабля.
– Знаю! Только все равно это он. Я чувствую.
– Обман чувств, – заключил Строгов. – Вот что, в последнее время ты почти не спал. Иди к себе, отдохни. А с координатором я разберусь.
Мария Николаевна хмурила во сне брови. Нора Винерт стояла посреди лазарета вся в белом, седая, подбоченясь и улыбаясь.
– Заходите смелее! – приглашала она, заметив Ивана. – Мы крепко спим. Нас теперь не разбудишь… Это еще что за явление?! – женщина заворчала на Куна. – Тут лазарет, а не зверинец!
Пес, нацелившийся было с разбегу облизать подбородок спавшей хозяйки, в смущении пригнул гриву и ограничился тем, что нежно потерся мордой о руку, лежавшую на простыне и улегся на коврике возле постели. Рядом стоял Жемайтис.
– Ну вот… – сказал он, не отрывая взгляда от Маши. – Теперь я могу идти.
– Куда? – спросил Конин. Жемайтис как-будто очнулся и взглянул на вошедшего.
– Пойду высплюсь и примусь за работу… Я здесь больше не нужен.
Конин молчал; только глаза еще больше сузились. Эдуард улыбнулся.
– Да успокойся ты. Все в порядке, – его неожиданное «ты» прозвучало великолепно, и Конин вздохнул с облегчением.
– Я пошел, – сказал Эдуард, еще чуть-чуть постоял и, будто всхлипнув, выбежал из лазарета.
– Хорошо, что пришли, – сказала Винерт таким тоном, как-будто они сговорились о встрече. – Мне нужен помощник проверить бактерицидный облучатель: нет ли затененных зон, где могла бы прижиться инфекция. Вы займетесь датчиком, – она протянула Конину длинный щуп, похожий на трость с утолщением на конце. – Я останусь у пульта. Вы будете перемещать датчик, куда я скажу. Все ясно?
– Все, – улыбаясь, кивнул Иван. Ему было ясно, что это «проверка» затеяна только ради него, как шаг к примирению. Должно быть и Винерт почувствовала, что ее маленькая хитрость разгадана. Какое-то время она подавала команды без слов, показывая, куда двигать датчик: вверх, вниз, влево, вправо, дальше, ближе. А потом вдруг сказала: «Ты уж прости старуху. Попортила я тебе кровушки».
– Я сам виноват, – признался Конин. – Слишком долго не мог взято в толк, что случилось.
– А теперь как? Взял?
– Начинаю догадываться.
– Ну и что?
– Жутковато.
– Еще бы! Пожалуйста датчик сюда. Еще выше.
Сзади послышался шум. Иван обернулся и поразился, встретив яростный взгляд начальника станции. Отметил: «Какая нелепость! Конечно, что еще можно подумать, видя, как я заношу эту штуку над головой фрау Винерт? Что стоило Строгову появиться минутою позже!»
На миг досада превратилась в кошмар. Потом все сразу прошло. Конин протер глаза: начальника станции в лазарете не было. Только в углу у двери выл кун.
– Пусти-ка, песик, – сказала Винерт и отстранив Зевса, склонилась над математиком. Курумба лежал неподвижно, согнувшись, будто проколотый собственными острыми коленками. – Леопольд, откуда ты взялся? Ты слышишь меня? Перенеси его в кресло, – попросила она Ивана. Когда длинное, почти невесомое тело легло на сидение, Леопольд замычал, повертел головой и открыл глаза.
– Ничего серьезного, – заключила Винерт, осмотрев математика. – Можно сказать отделался легким испугом, – она уплыла за ширму готовить шприц и уже оттуда скомандовала Ивану: – Там сбоку на свитере есть молния. Расстегни ему ворот. Пусть тело дышит.
Конин нагнулся к Курумбе, нащупал на вороте ключик.
– Мне уже лучше, – дернувшись, замычал математик. – Оставьте, пожалуйста! Я боюсь щекотки!
В коридоре что-то загрохотало. Доносились ритмичные удары о палубу. Кто-то большой и блестящий ворвался в холл… И опять перехвачен был яростный взгляд начальника станции. Как и в первый раз, Конин постиг всю нелепость присходящего. От досады и боли темнело в глазах. Но он еще видел, как Зевс распластался в прыжке, и кто-то рухнул в проходе.
Курумба уже не лежал, а сидел, сверкая белками глаз. На полу бушевал кун, терзая отключившийся биоавтомат. Подошла Винерт, подняла чемоданчик с пультом ЭксД.
«Придется нести в мастерскую».
– Нора, что происходит? – шутливо хныкал Курумба. – Это палата или комната ужасов?
– Засучи-ка рукав, старый трусишка! – скомандовала женщина. Шприц мелькнул в ее пальцах блестящей игрушкой. Математик захлопал глазами, спросил, поправляя свитер: «А где Сергей Анатольевич? Я только что видел… Он так спешил, что сбил меня с ног. По-моему, он – не в себе».
– Все мы здесь – не в себе, – отозвалась из-за ширмы фрау Винерт. Зевс поднял голову. Его острые уши вздрагивали, будто на них то и дело садилась муха. Кун ударил хвостом о палубу, когда появился Строгов.
– Вот и он, голубчик! – объявил Курумба. – Легок на помине.
Филолог вошел решительным шагом.
– Ну-ка выйдем отсюда! Слышите, это я вам говорю! – обратился он к Конину. Стало тихо… И все услышали голос.
– Оставьте его в покое. Он никуда не пойдет, – Маша поднялась на локтях. – И вы тоже не уходите. Я так давно не видела вас всех вместе!
– Проснулась, моя умница! Тебе нельзя подниматься, – запричитала Винерт, хлопоча возле Маши. – Дай-ка я сделаю выше подушки…
– Спасибо, мне совсем хорошо, – сказала Ветрова.
Строгов смерил Конина взглядом.
– Ну что ж, нам придется разговаривать здесь.
Я хотел объяснить этому самозванцу, каким был Иван.
Конин не шелохнулся.
– Мы все любили его, – продолжал филолог. – Я думаю, ему нелегко жилось. Он был слишком добр. Такие, как он, умудряются чувствовать одновременно и за себя, и за друга, и за муху на шее друга. И когда он увидел, что причиняет кому-то боль, – не смог себе этого простить, не смог с этим жить. Он нашел способ уйти. Как? Мы пока не знаем. Но он это сделал. А теперь являетесь вы со своим лицедейством и разыгрываете перед нами этот неблаговидный спектакль. Отдаю должное вашему искусству перевоплощаться. Вы ловко копировали Ивана. Даже Кун обманулся. Расчет прост: виновный в гибели координатора не выдержит столь изощренной пытки, и все раскроется. Вы не учли одного, что люди – не куны. Нас вам не удастся дурачить!
– Правильно, – отозвалась Маша. – Я, например, сразу его раскусила, – она замолчала, лукаво поглядывая в потолок.
– Я всегда говорил, что вы умница, – похвалил Сергей Анатольевич.
– Я действительно умница – согласилась Маша, – потому что ни минуты не сомневалась, что Ваня жив.
– А я не поверила… – призналась фрау Винерт, – и только сегодня поняла, что ошиблась.
– Интересно, что же вы поняли? – лицо филолога выражало досаду и жалость ко всем, кто мыслил иначе, чем он. – Надеюсь, вы не хотите сказать, что наш Иван и этот актер – одно и то же лицо? Разве вчера не его доставил сюда корабль? Послушайте, но это же сущий бред! Не может человек возвратиться туда, откуда не уходил, и начать что-то вроде нового дубля на станции! Кстати, самозванец выдал себя с головой: он не знал, где была каюта предшественника и спрашивал «кто там плачет?», потому что не слышал о куне.
– Сергей Анатольевич, разрешите вопрос, – подал голос Курумба. – За что вы меня сбили с ног и вдобавок чуть не прихлопнули этим «БА»-лбесом? – математик ткнул черным пальцем в угол, где лежал поверженный робот.
– Я вас сбил?! Не морочьте мне голову! Лучше скажите, откуда здесь «БА»?
– А это тебе знакомо? – фрау Винерт подняла разбитый экспресс-диагнозатор. Филолог задумался.
– Странно. Неужели я поручил «БА» доставить сюда пульт ЭксД и совершенно об этом забыл?!
– Доставить?! – усмехнулась женщина. – Вспомни, может быть ты поручил ему проломить этой штукой мне голову?!
– Ну это уж слишком! – запротестовал Строгов. – Вы приписываете мне злодейские намерения!
– А разве ты сам только что, не приписывал такие намерения Конину? Действительно, трудно поверить в то, чего не можешь себе объяснить. Когда мы увидели, что Ветрова снова жива, проще всего было уличить в ошибке автореаниматор, констатировавший Машину смерть. Но только что на наших глазах ты дважды бросался на штурм лазарета… и дважды пришлось тебя возвращать. Так, что, пользуясь твоими словами, это третий твой дубль появления в лазарете.
– Фрау Винерт, я отказываюсь вас понимать! – решительно заявил Строгов. – Кто это меня возвращал? И зачем?!
Читать бесплатно другие книги:
