Окраина Литтл Бентли

II

– Выглядишь ты совершенно ужасно.

Джулия кивнула и посмотрела на свое отражение в антикварном зеркале на стене. Она плохо спала после своего визита в Рашнтаун – во сне ей докучали образы карликов и теней и звуки старческого смеха.

– У тебя что-нибудь случилось? – спросила Деанна.

– Нет. Просто устала немного, – покачала головой Джулия.

Она не стала рассказывать своей подружке о том, что произошло, хотя и не могла понять почему. В тот вечер, когда они лежали в постели, а дети уже спали, она все рассказала Грегори. Но муж или не поверил ей, или ему было все равно – сложно было сказать, что именно. Он предложил ей слабую и неубедительную поддержку, похожую на те вежливые банальности, которые они говорили детям, когда у тех случались кошмары. Такое отношение с его стороны настолько разозлило Джулию, что она просто замолчала и закрылась, так и не сделав попытки объяснить ему, что ей пришлось пережить.

Она могла бы рассказать об этом своей свекрови и обсудить все с ней, но та была полностью погружена в какие-то церковные дела и проводила больше времени со своими старыми молоканскими приятелями, чем с семьей, а Джулии совсем не хотелось привлекать к этому церковь.

Хотя иногда она думала, что это, возможно, было бы наилучшим решением проблемы.

Деанна казалась естественным кандидатом на обсуждение этой проблемы, но что-то останавливало Джулию. Она не знала почему, но чувствовала, что ей будет трудно рассказывать Деанне о том, что с нею произошло. Может быть, это было ее врожденное нежелание верить во что-то, что находится за пределами материального мира, и то, что ее подруга всегда разделяла этот ее подход; может быть, она все еще не чувствовала себя настолько близкой с Деанной, чтобы открываться перед нею до такой степени и подставляться под возможные насмешки, но она чувствовала, что это что-то другое… со стороны, что сейчас влияло на ее поведение. Это влияние никак себя не проявляло, и у нее не было никаких доказательств его существования. По сути, все ее чувства были абсолютно естественными, как будто были продуктом ее собственной психики – но умом она ощущала какие-то провалы в памяти, какие-то эмоциональные реакции со своей стороны, которых, по идее, не должно было быть, но которые тем не менее были.

Эта мысль чуть не заставила ее все рассказать Деанне – просто для того, чтобы доказать самой себе, что она может, что это ее собственное решение и что ничто не сможет ее остановить.

Чуть не заставила.

Ее нежелание говорить о событиях в Рашнтауне было сильнее, чем желание освободиться от этого нежелания, и Джулия продолжала молчать, так и не поняв, то ли это ее собственное решение, то ли это решение внушено ей со стороны.

Они зашли в антикварный магазин и провели там около двадцати минут, пока всё не осмотрели. Деанна купила кизиловую тарелку и соусник от Гомера Лафлина[63] у пожилой женщины, стоявшей за прилавком.

Вместе с Деанной они прошли мимо «Отопления и сантехники Дэйла» и остановились около букинистического магазина. Деанна купила там старый роман Филиппа Эммонса[64], а Джулия выбрала поваренную книгу Пола Прюдомма[65].

К тому моменту, как они покончили с покупками, подошло время окончания занятий в школе, и Джулия попросила свою подругу подбросить ее до дома, чтобы она могла попасть туда раньше Адама и Тео.

– Какие планы на завтра? – поинтересовалась Деанна.

Джулия виновато улыбнулась.

– Мне уже давно пора заняться книгой, правда, – сказала она.

– Слишком много развлечений за последнее время, а? – рассмеялась Деанна. – Ответственность, впитанная с молоком матери, не дает спать спокойно?

– Да, что-то вроде того.

– Что ж, удачи тебе. Позвоню в четверг. Может быть, выйдем на ланч вместе.

– Звучит заманчиво, – кивнула Джулия.

Она помахала вслед отъехавшей машине и вошла в дом.

Мать Грегори спала у себя в комнате. Поняв, что в ее распоряжении есть какое-то время, Джулия достала свою тетрадь и добрых полчаса работала над возможной концовкой для своей детской книги, пока не появились Адам и Тео.

За это время ей в голову не пришло ни одной жуткой мысли.

В тот вечер все они собрались за обеденным столом. Впервые за последнее время все шестеро уселись за стол в одно и то же время.

Обычно Адам и Тео хотели есть, а Грегори задерживался, поэтому Джулия кормила детей, а свой обед откладывала на потом.

Иногда Саша уходила куда-нибудь с друзьями и ела вне дома.

Или Адам уходил в гости к Скотту.

Но сегодня все были дома. Джулия жалела, что не узнала об этом раньше, потому что у нее не оказалось ничего, кроме остатков борща.

А если бы знала заранее, то могла бы приготовить что-нибудь вкусненькое.

Она остро ощущала, как неловко они все чувствуют себя друг с другом, как напряженно и непривычно сухо, и ей вдруг пришло в голову, что ее семья потихоньку разваливается. Ровные, демократичные отношения, которые всегда существовали между ними в прошлом, уступали место индивидуальным, фрагментарным связям в рамках всей семьи. Они больше не были все равны друг перед другом, и хотя у нее сохранялись отношения со всеми, сидящими за столом, эти отношения изменились. Все выглядело так, как будто они были ничем не связанными между собою людьми, которых объединяли вместе только сила привычки и авторитет власти.

Мысль была очень неприятная, и Джулия искренне хотела ошибиться, но взаимоотношения внутри семьи действительно изменились, и такой вывод напрашивался сам собой.

Может быть, такое случается во всех семьях, когда дети становятся старше. Ведь невозможно остановить развитие и вечно бежать на месте. Может быть, это просто часть естественного процесса эволюции отношений «родители – дети – близкие».

Может быть.

Но Джулия не помнила, чтобы нечто подобное происходило в ее семье, когда она взрослела. Ничего такого они не переживали. Ее семья всегда была неделимой, и их отношения оставались стабильными и мало менялись с течением времени. И так оставалось до самой смерти ее отца, а потом и матери.

Может быть, они с Грегори плохие родители? Или, что более вероятно, их собственные отношения служили примером для всех остальных? Видит Бог, в эти дни они ведут себя совсем не как Джун и Уорд Кливер[66]. Они едва говорят друг с другом, а если и начинают, то все заканчивается ссорой. Причины каждый раз разные, но во всех этих ссорах начинает проглядывать устойчивая схема, и Джулия подумала, что им надо прилагать больше усилий, чтобы не ссориться. Семейные отношения не возникают из воздуха, это результат длительной совместной работы, а они всегда относились друг другу с некоторой небрежностью, позволяя разным вещам выходить из-под их контроля и не возвращая их немедленно на путь истинный.

Она должна сделать первый шаг.

Джулия улыбнулась Грегори, раздавая всем деревянные ложки.

– Как прошел день? – спросила она.

Он взглянул на нее. Было видно, что она говорит совершенно искренне и ее голос полон заинтересованности, но в сложившихся обстоятельствах это прозвучало высокомерно и саркастически, поэтому на его лице появилось раздраженное выражение. Грегори нахмурился и ничего не ответил.

Это, в свою очередь, вызвало раздражение у Джулии, и она весь обед проговорила с детьми, не обращая на мужа никакого внимания.

III

Ночью с улицы раздавался какой-то шум, но Грегори не обратил на него внимания. Он слышал какие-то удары, царапание и приглушенные звуки, когда вставал в полночь в туалет, но решил, что это животные или ветер, поэтому вернулся в постель и спокойно заснул.

А вот утром, когда он встал и вышел на улицу, чтобы взять из почтового ящика свой еженедельный номер «Монитора», Грегори понял, что это были не животные и не ветер.

Он остановился и уставился на дом.

Стены с обеих сторон от двери украшали граффити: с левой стороны было написано МОЛОКАНСКИЕ, с правой – УБИЙЦЫ.

МОЛОКАНСКИЕ УБИЙЦЫ.

Глядя на надпись, Грегори почувствовал одновременно и гнев, и бессилие. Ярость, переполнявшая его, требовала выхода, и он был готов разнести весь фасад, чтобы убрать с него эти слова. Он чувствовал, что его права нарушены. Он и сам уже давно собирался перекрасить дом, но тот факт, что его вынуждают это сделать, что какой-то панкующий недоносок или взрослый придурок изуродовал его собственность, вывел его из себя. Они тайно проникли на его территорию. Среди ночи нарушили границы его убежища, которое изуродовали и замарали. Это вмешательство в его частную жизнь, проникновение в его жилище и нападение на его семью. Никто не пострадал, но такая опасность существовала, и когда он смотрел на эти слова: МОЛОКАНСКИЕ УБИЙЦЫ, Грегори понимал, что это только вопрос времени.

Оружие. Дробовик. Ему нужен дробовик. Джулия и его мать скорее всего сойдут с ума, но, черт побери, у него должна быть возможность защищаться. Даже если он наполнит патроны солью с перцем или пластмассовыми шариками вместо картечи, он все равно сможет удержать незваных гостей на расстоянии. Ведь в следующий раз это может быть не простое граффити. В следующий раз кто-то может захотеть причинить вред уже им самим. В масштабах страны преступность, связанная с неприязненными отношениями, растет из года в год, и обычно малейшего происшествия бывает достаточно, чтобы все старые обиды мгновенно вспомнились и ненависть и суеверия поднялись с самого дна на поверхность.

А эта серия убийств в городке?

Люди обязательно начнут искать козла отпущения.

И в качестве такового выберут их.

С оружием в руках он сможет себя защитить. Себя и свою семью. Кто-то попытается наехать на них? Он немедленно отстрелит негодяю ногу к чертям собачьим.

Эта мысль заставила Грегори ощутить вину – он был единственным известным ему молоканином, которому пришла в голову мысль о покупке оружия. Но такая вина доставила ему удовольствие, и он представил себе этих лицемерных старых пердунов в церкви, которые затрясут своими ручонками и обделаются, когда узнают, что он вооружился.

Грегори уставился на художественный вандализм на стене. А что бы сделал его отец в подобной ситуации?

Да ничего, подсказала ему крохотная, подлая его часть. Подставь другую щеку, как настоящий христианин – как зайка, подумал Грегори, – и не вздумай возмущаться или выступать, не выяснив всех фактов, и не пытайся даже помыслить о том, как отомстить обидчикам и физически уничтожить негодяев. Его отец был тихим, мирным человеком – он никогда не опустился бы до покупки или использования оружия.

Но времена изменились, и люди тоже, а самое главное – Грегори не был своим отцом. Он не был религиозен, не был добродетелен и не верил в то, что подобное нельзя лечить подобным. В нынешние времена мужчина должен уметь выйти вперед и заставить себя уважать. Он, например, никогда не позволил бы тем лузерам в баре оскорблять и издеваться над собою в присутствии семьи. Он бы что-то обязательно сделал – ответил бы им. Может быть, потом они задавили бы его своей численностью, но все равно он попытался бы ответить. И не позволил бы жене и детям увидеть свою слабость.

Слабость?

Грегори знал, что его отец счел бы слабостью то, что он дает волю своим желаниям осудить и отомстить. Это была привилегия Господа, и человек, который с этим соглашался, демонстрировал тем самым свой высокий духовный потенциал. Таким образом он поднимался над уровнем животного и подчинялся божественным законам и желаниям.

Все это Грегори хорошо знал и понимал, что со своей точки зрения его отец в той стычке продемонстрировал именно свою силу, постаравшись дать Грегори пример для подражания.

Правда, Грегори хотел, чтобы отец совершил нечто другое…

Пройдя в дом, он немедленно вызвал полицию. Через десять минут прибыли два офицера, и остаток утра прошел в ответах на вопросы и в наблюдениях за тем, как делались фотографии «места преступления» и как выискивались улики на подъездной аллее.

После того как полиция уехала, Грегори сделал собственные фотографии на всякий случай, а потом переоделся в свои самые грязные лохмотья и вернулся на улицу. Краска и кисти были в сарае, и пока у него не было возможности перекрасить весь дом, он закрасил слова, выровняв выкрашенный сегмент как раз по верхнему косяку двери, чтобы это выглядело хоть как-то симметрично. Завтра он возьмет лестницу и краскопульт у Одда и постарается завершить начатое. Если начнет на рассвете и проработает до сумерек, то сможет успеть положить один слой краски.

Если очень повезет, то Одд предложит ему свою помощь.

Грегори принял душ и мыльными ногтями отскреб пятна краски с лица, после чего переоделся во все чистое.

– Нам нужны молоко и сахар! – крикнула Джулия, когда он открыл дверь ванной, чтобы выпустить пар. – Съездишь в магазин?

В магазин ехать не хотелось, но Грегори провел расческой по волосам и крикнул в ответ:

– Конечно, съезжу!

Выйдя из ванной, он взял со столика свой бумажник и ключи. В холле наткнулся на Тео.

– А можно мне с тобой? – спросила дочь.

– Нет, – ответил Грегори и погладил девочку по макушке. – Оставайся дома и веди себя хорошо.

Он почувствовал, насколько покровительственно прозвучали эти слова, насколько они были снисходительны, но ему хотелось побыть одному, хотелось все обдумать, хотя, выходя из кухни, он почувствовал мгновенный укол совести. Проверив еще раз, что нужно покупать, Грегори вышел из дома.

В гастрономе он узнал в лицо несколько человек, но не сделал ничего для того, чтобы продемонстрировать свое дружелюбие, а просто занялся поисками продуктов. В любом случае эти люди тоже его проигнорировали, холодно посмотрев на него, поэтому он притворился, что не заметил их и ему все равно.

Люди много говорят.

Но у кассы его настроение изменилось.

Сегодня были открыты обе кассы, и Грегори выбрал левую, потому что девушка за кассой была привлекательна и дружелюбна. Она уже несколько раз улыбалась ему, когда он на нее смотрел. Грегори видел ее и раньше, в кафе, и ему смутно вспомнилось, что уже тогда она прилагала некоторые усилия, чтобы с ним встретиться. Он был абсолютно уверен, что она говорила ему, как ее зовут, но за последнее время он встречался со столькими новыми людьми, что напрочь позабыл ее имя.

«Кэт» – подсказал ему ее именной значок, когда он подошел достаточно близко.

Грегори поставил пластмассовый контейнер с молоком и коробку с сахаром на ленту кассы. Теперь он заметил, что девушка была ученицей. Наверное, именно поэтому раньше он ее здесь не видел.

Кассирша застенчиво улыбнулась ему:

– Здравствуйте, мистер Томасов.

– Грегори, – поправил он ее.

Девушка подвинула его покупки ближе к кассе.

– Я в восторге от того, что вы сделали с кофейней. До того как появились вы, это место было совсем мертвым. Вы здорово его изменили.

Именно этого он и добивался. Изменить. И Грегори улыбнулся ей в ответ:

– Спасибо.

– Нет, я серьезно. Раньше в этом городе совсем нечего было делать, кроме как смотреть по вечерам прокатные видео или телевизор. А теперь у нас наконец-то появилось настоящее развлечение.

– Рад, что вам нравится, – кивнул Грегори.

– С вас четыре доллара двенадцать центов.

Выходя из магазина, он повернулся и еще раз посмотрел на нее. Кэт поймала его взгляд и улыбнулась в ответ, и он, сильно покраснев, быстрыми шагами вышел из здания. Интересно, сколько ей лет? Как Саше? Наверное. Или, может быть, чуть больше… Ему нельзя даже смотреть на нее, не говоря уже о тех фантазиях, которые стали появляться у него в голове.

Припарковался он немного дальше по улице и, когда возвращался к машине, заметил, что один из магазинов у него на пути был оружейным.

Грегори остановился перед витриной. На ней лежали всевозможные пистолеты, винтовки и даже штука, похожая на арбалет, – и все это находилось за зарешеченным стеклом. Неплохо бы зайти, подумал Грегори, и поинтересоваться ценами.

МОЛОКАНСКИЕ УБИЙЦЫ.

Когда он вошел в магазин, его сердце учащенно забилось. Грегори почувствовал себя ребенком, совершающим проступок, который его родители не одобрят, и при этом чувствует от этого приятное возбуждение. Поэтому, когда из задней, темной, комнаты навстречу ему вышел жирный мужчина в военном камуфляже, Грегори улыбнулся ему навстречу.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – подозрительно посмотрел на него мужчина.

Грегори хотелось бы задержаться, у него была масса вопросов, но молоко нагревалось, и ему надо было ехать.

– А дробовики у вас есть? – спросил он.

– Мы продаем оружие, – продавец сделал широкий жест рукой. – И у нас есть все.

– А как вы работаете?

– Как там написано – с восьми до шести. – Продавец указал на табличку, стоявшую в окне. – Кроме воскресений.

– Спасибо, – улыбнувшись, кивнул ему Грегори и вышел из магазина, заметив, что подозрительное выражение так и не исчезло с лица продавца.

Он что, знает, кто я такой? А может быть, замешан во всем этом вандализме или что-то об этом знает? «Это был именно тот тип туповатых горожан, которые обычно и занимаются подобными вещами. Грегори уже не чувствовал, что совершает какой-то неприглядный поступок. Вместо этого у него было ощущение, что он, сам того не желая, пересек невидимую границу и теперь пытается перейти в мир, в котором он абсолютный чужак и в котором люди, населяющие этот мир, ненавидят его, Грегори, и жаждут его крови.

Не оглядываясь, он прошел прямо к фургону, поставил пакет с продуктами на пассажирское место рядом с собой и развернулся в противоположную сторону прямо посередине улицы.

Поехали…

Грегори знал, что холодное молоко надо срочно поставить в холодильник, но вместо того чтобы поехать прямо домой, направился в сторону молоканского кладбища. Он совсем не собирался попасть туда, более того, в течение какого-то времени даже не соображал, что едет именно в ту сторону, и понял это, только оказавшись на узкой дороге, ведущей к гребню горы.

Припарковавшись возле ворот, Грегори вылез из машины и даже не стал ее запирать. Хотя отсюда ему не была видна разверстая пасть шахты, находившаяся за горой, но зато он мог видеть часть города – дома, взбирающиеся вверх по стене противоположного каньона по узеньким ниточкам, которые на поверку были дорогами.

Грегори медленно прошел через ворота кладбища.

МОЛОКАНСКИЕ УБИЙЦЫ.

Неужели люди действительно верят, что он и его семья виноваты в том, что происходит в Макгуэйне? Это выглядело невероятным, но он вспомнил фильмы и книги, в которых невинных новичков суеверные жители обвиняли во всем плохом, что происходило в их городе. На них нападали, избивали и линчевали, а дома сжигали до основания.

Ничего подобного здесь не случится.

Он об этом позаботится.

Грегори шел по каменистой почве между старыми памятниками на могилах, пока не оказался перед могилой отца. Посмотрел на выветрившийся камень памятника и слега покосившуюся могилу. Он не понимал, для чего пришел сюда. Грегори не принадлежал к тем людям, которые приходили к могилам в надежде поговорить с ушедшими. Он стоял и смотрел молча, думая не о смерти отца, а о его жизни, не о том, куда он мог уйти и что могло с ним там произойти, а о том, что происходило с ним, пока он был жив.

Он думал о батраках перед баром.

Молокосос.

Грегори вдруг понял, что жалеет отца, и это чувство было гораздо печальнее, чем чувство гнева. Он неожиданно ощутил себя подавленным, и ему захотелось поверить, что, если он сейчас заговорит с отцом, тот его услышит; но проблема была в том, что он считал, что подобные односторонние беседы нужны скорее живым, чем мертвым. От них живые чувствовали себя лучше. Мертвые мертвы, и, будь они в нирване, или в раю, или в могиле, превратившись в ничто, их уже не было на этом свете, они ничего не могли понять из того, что им говорили, да это было им не нужно.

Грегори посмотрел на памятник и вытер слезу в углу глаза. Надпись была такой старой, что если бы он не знал, что там написано, то никогда бы не смог этого прочитать.

Глубоко вздохнув, он прошел вдоль могил посвежее и остановился перед могилой Якова Петровина. Какое-то время смотрел на нее, а потом огляделся вокруг. Молоко грелось, и ему надо было домой, но он просканировал гребень горы, чтобы убедиться, что рядом никого нет. Затем, поняв, что остался совершенно один, и поколебавшись всего мгновение, расстегнул ремень и ширинку своих «ливайсов», вытащил член и помочился на могилу священника.