Спящее золото. Книга 1: Сокровища Севера Дворецкая Елизавета
– Ты могла бы попросить валькирий, чтобы они разогнали облака! – добродушно пошутил Хамаль, плотный широколицый мужчина лет пятидесяти, с темно-пегой бородой и двумя седыми кисточками в углах рта. Поскольку он и правда был недалек от проигрыша, остановка игры его не огорчила. – А то рабских вздохов они не слышат!
– Пусть лучше Вигмар сложит стих! – весело подхватила дочь Хамаля, Гуннфрид, и бросила на хозяйского сына игривый взгляд. Но увы: он не заметил.
Эльдис снова затормошила брата:
– Ну, я поеду к Гюде, хорошо?
– Одна ты никуда не поедешь! – Вигмар наконец обернулся. – Чего тебе там делать? Съездишь завтра, может, дождь пройдет.
– Нет, мне надо сегодня! – твердила Эльдис, тараща свои и без того большие светло-карие глаза. – Я должна рассказать ей мой сон. Тот, что я тебе рассказывала утром.
– А что это был за сон? – полюбопытствовала одна из женщин.
Домочадцы потихоньку подвигались поближе к Эльдис, чьи-то лохматые головы свесились с верхних спальных помостов по обе стороны от очага. Эльдис в усадьбе славилась умением видеть необычные сны.
Вигмар слегка нахмурился, потер щеку. Он не любил разговоров о снах Эльдис, подозревая, что половину она выдумывает от скуки. А боги не любят, когда кто-то пытается быть умнее их.
Но сестра не заметила недовольства.
– Это был очень страшный и значительный сон! – важно начала девушка, усевшись на скамью и разгладив на коленях платье из коричневатой шерсти. Общее внимание всегда воодушевляло ее, и она очень любила пересказывать свои сны. – Мне снилось, как будто по равнине идет огромный черный бык. Он был как гора и едва не доставал рогами до облаков. Сам весь черный, как сажа, а глаза горят багровым огнем, как у Хель. От шагов его дрожала земля, и каждое копыто оставляло глубокий отпечаток, на целую ладонь! А в каждом следе блестел кусочек золота. Я видела – там были золотые кольца, обломки обручий, куски цепей, иной раз даже целый кубок! Земля дрожала, и дождь шел за быком стеной, и вокруг раздавался волчий вой!
Лица слушателей стали серьезными, маленькие дети жались к взрослым. Сон и в самом деле страшный: как наяву, каждый увидел глубокие черные отпечатки копыт и золотой блеск на дне, зловещее соседство золота и земли, удачи и гибели. Да, это непростой сон!
– Мне было так страшно, что я проснулась, – обыкновенным голосом закончила Эльдис и повернулась к брату: – И я не смогу заснуть снова, если не узнаю, что он означает!
Обычно подвижное лицо девушки стало тревожным и печальным, и Вигмар вздохнул: придется уступить. Бедняжке не приходилось ждать в жизни ничего хорошего, и мечты служили ей единственным утешением. Брат любил Эльдис, хорошо помня, что ему она обязана жизнью, и старался возместить ей невнимание отца. Эльдис понимала эту его слабость: простодушная наивность переплеталась в ней с невинной хитростью, которую юная вещунья ловко направляла на достижение своих маленьких безобидных целей.
– Ты меня отвезешь?
Вигмар в сомнении потер щеку: ехать к Гриму Опушке перед самым вечером – значит неминуемо остаться там на ночь.
– Ты бы съездил, Вигмар! – сказал другой хирдман, Бьярни, видя, что хозяйский сын колеблется. Несколько голосов с готовностью поддержали его.
– Если ты не подумаешь, что я хочу услать тебя подальше, пока не проиграл, я тоже скажу, что тебе стоит поехать! – добавил Хамаль. – Что это за черный бык? Почему в его следах остается золото? Хорошо бы, если бы старая Боргтруд растолковала нам этот сон. Иначе не только Элле будет плохо спать.
Вигмар поднялся, взял со скамьи свой плащ. Несмотря на дождь и ветер, он бы не отказался проехаться куда-нибудь. Обещавшие близкую победу над Хамалем тавлеи не могли надолго отвлечь его от мыслей о Рагне-Гейде. После возвращения из поездки его влечение к ней так усилилось, что покой окончательно пропал. Ничто не радовало, постылым казалось всякое место, куда падал взгляд, потому что там не было ее. Никакое занятие не привлекало, любой разговор казался скучным и ненужным, все мысли вились вокруг того, как бы исхитриться поскорее ее повидать. И в прежние годы такое состояние, случалось, накатывало на Вигмара, заставляя выискивать предлоги, чтобы съездить в Оленью Рощу, но теперь оно не отпускало ни днем ни ночью, уже который день.
– Иди одевайся… диса* сновидений! – сказал он Эльдис. – Пойдем поищем твоего черного быка.
До двора Грима Опушки Вигмар и Эльдис добрались уже в темноте. Их приезд никого не удивил: Эльдис часто навещала дочку Грима, Гюду. Хозяин встретил гостей приветливо, провел в дом, посадил к огню, но Вигмар сразу заметил, что он чем-то встревожен.
– Мы всегда рады добрым гостям, но к нам повадились ходить не только добрые! – ответила на незаданный вопрос мать Грима, старая Боргтруд. – Но вы приехали к нам не в лучший день. Ведь вчера сюда приходил Гаммаль-Хьерт!
Вигмар едва не подавился пивом. После всех разговор о кургане, порожденных памятным пиром, это заявление казалось глупой шуткой. Но Боргтруд не имела привычки шутить.
– Как – Гаммаль-Хьерт? – спросил он, опустив чашу на колени.
Грим, его жена, дочь и несколько работников дружно закивали, лица у всех были серьезные.
– Он вышел из могилы! – продолжала Боргтруд. – И вчера ночью приходил к нам.
– Как – вышел? – Вигмар не мог взять в толк, что это говорится всерьез. – И чего он от вас хотел?
Такие речи хороши в долгий зимний вечер, когда людям нечего делать и они рады болтливому старику; так приятно послушать «лживую сагу» о мертвецах или великанах-людоедах и немного побояться, сидя в тесном кружке у огня! Но сейчас они совсем некстати.
– Я не поняла. – Боргтруд покачала головой. – Похоже, он еще не вспомнил человеческую речь – ведь эта тварь просидела в кургане не меньше пяти веков! А выпустили его сыновья Кольбьерна. Три дня назад они пробовали раскопать курган. Мне сдается, кто-то из моих гостей знает, с чего им стукнула в голову мысль туда полезть?
Старуха улыбнулась, показывая два уцелевших зуба, ее выцветшие голубые глаза насмешливо прищурились. Она прожила уже не меньше семидесяти лет, что само по себе примечательно, кожа на коричневом лице состояла из одних морщин, скулы выпятились, а глаза спрятались в щелочки между веками. Но Боргтруд не жаловалась на здоровье и назло годам оставалась бодра и подвижна. В ясные дни она неохотно сидела дома, предпочитая бродить по округе: собирала травы, разыскивала какие-то особые камни, наблюдала за птичьим полетом, вынюхивала новости в потоках дальних ветров. Старуха была разговорчива и доброжелательна, но Вигмар почему-то не любил ее. При ней ему труднее дышалось, как будто ведунья своим присутствием уплотняла воздух. Говорят, так бывает у тех, чей дух очень силен. Многие же люди в округе верили матери Грима, как самой вельве*, и Вигмар держал свою неприязнь при себе.
– Да, пожалуй, меня не удивляет, что они взялись за это! – ответил он старухе. – Как говорят, каждый по-своему хочет прославиться! Дракона Фафнира в наших местах не имеется, но Старый Олень ненамного беднее его. Вот только среди сыновей Кольбьерна не нашлось настоящего Сигурда.
– А они живы? – дрожащим голосом спросила Эльдис. Бледная от страха, она нервно прижималась к Гюде, рослой и полной девице лет семнадцати, вцепившись тонкими пальцами в загрубелые руки подруги.
– Все живы! – Боргтруд кивнула, бросила на Эльдис быстрый насмешливый взгляд. Вигмару мельком подумалось, что старухе известно что-то такое, что и ему не помешало бы узнать.
– Они ездили… втроем, вчетвером?
– Их было четверо – четверо юношей, – зачем-то уточнила Боргтруд и подмигнула ему.
«Вот уж это ни к чему!» – мысленно возмутился Вигмар. Он и сам вовсе не думал, что Рагна-Гейда… Правда, она девушка любознательная, но далеко не глупа и в курган к мертвецу не полезет!
– И чем все кончилось? – спросила Эльдис.
В полутьме тесного дома ее бледное личико терялось, и видны были одни глаза, в которых испуганно дрожали отблески очага. «Куда ей видеть вещие сны! – с сожалением подумал Вигмар. – Дух ее слишком слаб, чтобы общаться с миром духов. Для этого нужны такие кремневые старухи, как Боргтруд».
А Эльдис уже явно жалела, что приехала сюда на ночь глядя. Послушать о мертвеце любопытно, но жутко делалось при мысли, что он может явиться опять!
– Они ночевали у нас здесь и все рассказали. Мертвец чуть не утащил с собой в могилу Скъельда. Что ты усмехаешься, Вигмар хельд? – прищурившись, спросила Боргтруд. – Думаешь, туда ему и дорога? Погоди, это не самый страшный твой враг в роду Стролингов. Они переночевали у нас, а утром я дала пепла трав, чтобы они присыпали им свои следы и мертвец их не нашел. Но до нашего двора след остался, и Старый пришел за ними…
– Но он больше не появится? – Эльдис будто умоляла успокоить ее.
– Не знаю, девочка, не знаю.
«Так кто же, хотелось бы знать, мой самый страшный враг в роду Стролингов?» – хотел было спросить Вигмар, но вместо этого почему-то обратился к сестре:
– Так вот к чему тебе снился черный бык и золото! Смотри-ка, а ты и впрямь научилась видеть вещие сны!
– Поедем домой! – взмолилась та, уже не радуясь своему дару.
– Ты с ума сошла! – Вигмар замотал головой. – В полночь мы окажемся посреди долины и как раз повстречаемся с твоим черным быком. Я, конечно, тоже хочу прославиться, но, по-моему, срок моей славной гибели еще не настал. А когда настанет, я постараюсь не брать тебя с собой.
– Оставайся у нас, Вигмар хельд, – подал наконец голос Грим Опушка. – Если Старый Олень явится снова, нам будет надежнее иметь в доме такого славного воина.
Вигмар усмехнулся:
– Спасибо, что ты обо мне такого хорошего мнения, но, по правде сказать, я еще не имел дела с мертвецами. Мне сдается, твоя мать сладит с ним лучше меня. Для этого надо иметь какое-нибудь особое оружие, а меня только и есть, что фьялльский меч.
– Ничего! – Старая хозяйка прищурилась и окинула гостя оценивающим взглядом. – Я не так мудра и сведуща, как благородная фру Арнхильд и ее дочь, но я где-то слышала стихи о том, что смелый одержит победу и ненаточенным мечом. А ты их не слыхал, Вигмар хельд?
Вечер в доме бонда тянулся долго и скучно: редко когда кто-нибудь из домочадцев обменяется словом. Эльдис в дальнем углу шепталась с Гюдой, самой благодарной слушательницей рассказов о чудесных снах. Грим, чинивший возле двери уздечку, вопросительно посматривал на Вигмара, намекая, что совсем не прочь завести разговор. Но Вигмар был слишком погружен в свои мысли и не расположен к беседе, так что умный хозяин помалкивал.
Новости развлекли Лисицу ненадолго, и скоро он вернулся к любимому занятию: глядя в огонь очага, перебирал в памяти подробности пира у Стролингов, вспоминал каждое свое слово и ответы Рагны-Гейды. Как наяву он видел ее глаза совсем близко, слышал взволнованный шепот, ее теплое дыхание снова касалось его подбородка. Изнывая от тоски, Вигмар больше всего на свете желал снова оказаться рядом с девушкой в темных сенях. Наверное, если бы он попытался ее обнять, она не стала бы слишком противиться. «А разве я тебе отказала?» – вспоминалось ему, и дыхание перехватывало от мучительного и горячего чувства влечения.
Его взгляд упал на Гюду, и Вигмар горько усмехнулся. Размечтался, рыжий! При вашей бедности и незнатности тебе стоит свататься только вот к этой дочери бонда, работящей, неизбалованной, широкоплечей, с обветренным красноватым лицом и толстыми руками. Но что ему до голоса здравого рассудка, когда перед глазами стоит образ Рагны-Гейды. Ах, как же она хороша, воспетая еще Златозубым Асом Хеймдаллем*, высокородная дева с белым лицом и тонкими пальцами![16] Откинувшись к стене и закрыв глаза, Вигмар мысленно говорил ей все, что только думал наяву и видел во сне. Но когда они теперь увидятся? Раньше осенних жертвоприношений у Стролингов пира не будет…
Вигмар в досаде хлопнул себя по колену и тут же наткнулся на взгляд Боргтруд.
– Что ты такой грустный, Вигмар хельд? – спросила старуха. – Печалишься, что братья Стролинги опередили тебя на пути к золоту и славе? Это напрасно – золото все осталось на своем месте. И славы они себе пока не прибавили!
– Зато и я пока еще не схватил руками небеса! – почти искренне ответил Вигмар. – Ведь это я навел их на мысль раскопать курган. Если теперь мертвец начнет пугать округу, найдутся охотники свалить вину на меня!
– Фу! – Старуха дунула в воздух и замахала ладонями. – Если бы дело сладилось и Стролинги привезли полные седельные сумки золота, уж поверь, они не дали бы тебе ни колечка из добычи и ни капельки славы. Так что пусть и свой позор кушают сами. Им полезно – а то от избытка гордости может приключиться запор…
Женщины засмеялись, Вигмар тоже улыбнулся, представив трех братьев Стролингов (про Книва он все время как-то забывал), рядком сидящих на соседних отверстиях их просторного отхожего места с перекошенными от усердия лицами.
И вдруг Грим, возившийся с уздечкой возле самых дверей, поднял голову. Все мигом уняли смех и насторожились – за любым разговором они все это время ждали. И вот, похоже…
Со двора доносился странный стук, как будто что-то тяжелое с неровными перерывами билось о твердую землю. Работник, до того сидевший рядом с хозяином, мигом переменился в лице, вспорхнул с места и перескочил поближе к очагу. Это так напоминало полулет-полубег всполошенной курицы, что Вигмар улыбнулся уголком рта, но продолжал напряженно слушать. Несколькими неслышными шагами он пересек теплый покой и оказался возле самой двери в сени.
– Открой! – прошипела Боргтруд. – Все равно он знает, что мы все здесь. Он чует живое тепло.
Вигмар толкнул дверь сеней, и в тишине ее скрип резанул уши. Работник и хозяйка торопливо накладывали в очаг побольше хвороста. Эльдис и Гюда обнялись и дрожали.
Что-то тяжелое стучало по земле уже возле самых дверей, дикий страх сочился в дверные щели, сгущал воздух, холодил кровь, пригибал к земле. Другой мир, холодный и неживой, ходил совсем рядом, жадно втягивал черными ноздрями живое тепло, и каждый из сидящих в доме ощущал себя добычей чудовища.
– У-ум… у-у-ум-м,– протянулся из-за двери низкий, глухой, утробный полурев-полумычание.
Даже у Вигмара похолодело внутри. Эльдис прятала лицо на плече Гюды, вцепившись в подругу обеими руками, Грим встал рядом с Вигмаром, все еще держа в опущенной руке уздечку и явно не зная, что делать.
Старая Боргтруд поднялась со своего места и проворно подсеменила к двери. Сделав мужчинам знак молчать, она крикнула в дверную щель:
– Кто ты? Зачем ты покинул свой дом? Иди под землю, где твое место!
– Стро-о-оль! – низко провыло за дверью.
– Здесь нет Строля! – резко ответила Боргтруд. – Его дом – не здесь!
– Стро-о-оль! – опять загудел голос мертвеца. Раздалось несколько нетерпеливых ударов. Дверь, не предназначенная держать осаду, дрожала по всему косяку.
– Он ищет Строля! – шепнула Боргтруд. – Он-то помнит, от кого пять веков назад спрятался живым в своей могиле! Может, он и не знает, сколько времени прошло! Думает, что его опять потревожил старый враг!
– Ты можешь его прогнать? – шепнул Вигмар.
Он сжимал рукоять меча и готов был принять бой, вот только сомневался, сможет ли фьялльский меч погубить того, кто и так мертв уже много веков. Близкая опасность будоражила, отчаянно хотелось что-то делать, силы искали выхода.
– Я попробую, – пообещала ведунья.
Сгорбленная, толстая, с седыми прядками, свисающими из-под покрывала, с коричневым морщинистым лицом, она сама походила на троллиху. Но это же внушало надежду, что Старый Олень нарвался на достойного противника.
– Чем мне помочь? – быстро шепнул Вигмар.
– Лезь на чердак и смотри, чего он делает!
Из сеней поднималась лесенка на чердак, летом служивший работникам спальным покоем. Вигмар одолел ее в несколько стремительных движений. Снизу донесся деревянный удар, вскрикнули женщины. Что-то твердое с неравными промежутками сильно колотило в дверь. «Бодает он ее, что ли?» – раздраженно подумал Вигмар, на коленях пробираясь через охапки сена, покрытые шкурами и одеялами из колючих шерстяных очесов. Он подполз к узенькому чердачному окошку и выглянул вниз.
Ну, так и есть. Бодает, да возьмут его тролли! Вигмар хорошо видел в темноте, но на дворе совсем не было света, лишь край ущербной луны чуть-чуть выглядывал из облаков, как будто тоже боялся и прятался под одеялом. «Ну и трус же ты, Мани*, брат Суль!* – раздраженно выбранился про себя Вигмар, бросив быстрый взгляд на небо. – Тебя-то он все равно не достанет! Ну, не позорься, выйди, посвети толком!»
Внизу, у самых дверей дома, виднелось что-то большое, очертаниями напоминающее черного быка. Рослое и широкое существо стояло, кажется, на двух ногах, а над головой его поднимались ветвистые оленьи рога, смутно белевшие в темноте. С тела мертвого оборотня свешивались широкие лохмотья то ли плаща, то ли просто шкуры. Вигмар злился, что не удается разглядеть ночного гостя как следует: неизвестное всегда кажется страшнее, и, стыдясь перед самим собой, все же не мог прогнать холода из груди и унять мелкую дрожь где-то в животе. Что бы там ни болтали, Лисица еще никогда не встречался с мертвецами и оборотнями!
Но вот жуткая тварь чуть отступила назад, покачнулась, нагнула голову и вдруг со всего маху ударила в дверь рогами. Дом содрогнулся от пола до чердака, раздался деревянный треск, в нижнем покое вскрикнули женщины. Надо что-то делать! Так Олень будет бодать, пока не пробьет дверь, полночь настала только-только. Вигмар в досаде хлопнул себя по бедру: не утопи он свое копье, можно было бы попробовать достать оборотня сверху. Проклятые фьялли! Чтобы этот дохлый гад к ним ходил по ночам под двери!
Быстро преодолев тесное пространство чердака, Вигмар вернулся в сени и потребовал:
– Грим! Дай мне лук!
– Хочешь подстрелить его? – шепнула Боргтруд, пока Грим шарил среди своего оружия, развешанного на задней стене.
– А чего же? – огрызнулся Вигмар. – Было бы глупо выходить драться, не зная, берет ли его оружие. Если берет, тогда…
– Что ты, Вигмар, не ходи! – в ужасе вскрикнула Эльдис. Оторвавшись от Гюды, она кинулась к брату, вцепилась в него и затеребила.
– Пусти! – Вигмар оторвал от себя руки сестры. – Не хнычь, я никуда не иду.
Боргтруд проворно выхватила из рук Грима несколько стрел.
– Его не возьмет это оружие! – бегло осмотрев наконечники, старуха покрутила головой. – Эти, сынок, я закляла на простого оленя. Не на этого!
– Стро-о-оль! – опять завыло на дворе. – Где он?
Топот зазвучал вдоль стены, потом угол дома дрогнул, как будто снаружи кто-то пытался его приподнять. С крыши посыпалась труха. Эльдис и Гюда плакали от страха, работники вслух призывали богов: слишком легким и ненадежным укрытием казался дом против ярости мертвого оборотня. Но боги не откликались.
– Лезь наверх и попробуй отвлечь эту скотину! – велела Боргтруд. – Видно, она просто так не уйдет. Я знаю одно подходящее заклятье, но мне нужно собрать талисманы. Не думала я, что опять явится к нам!
Старуха засеменила в дальний угол и принялась шарить в сундуке. Вигмар вернулся на чердак. Но через крохотное чердачное окошко видно было немного: даже высунув голову, не удавалось разглядеть оборотня, и он только услышал, как тот грузно топчется на углу и скребет дерево кончиками рогов.
– Эй, кто там ищет Строля? – крикнул Вигмар во весь голос.
Топот утих. Вигмара пробрал холодок: теперь он и не видел своего противника, и не слышал. Острый слух охотника позволял различать даже спокойное человеческое дыхание во тьме, но нынешний его противник не дышал. Совсем.
– Стро-о-оль! – взревело вдруг совсем рядом, прямо под ним. Вигмар вздрогнул и невольно подался назад, успев заметить возле окошка белеющие кончики рогов.
«Сеть бы!» – осенило вдруг, но тут же он понял, что выбросить сеть из тесного окошка не сумеет. Да и из чего ее сплести – такую, чтобы выдержала напор мертвого оборотня? Разве что, как цепь Глейпнир, из женских бород, рыбьих голосов и прочего.
– Чего тебе нужно, гнилая шкура? – Вигмар злился, что мертвецу все же удалось напугать его. – Чего тебе не сиделось у себя в норе?
– Стро-оль! – Теперь рев звучал угрожающе. Троллячий хвост, да помнит ли он еще хоть одно слово? – Ты – Стро-оль?
– Вот еще! – ответил Вигмар, накладывая стрелу и пытаясь прицелиться пониже белеющих рогов. – Твой Строль давно умер, его взяла Хель! Если он тебе нужен, так иди вслед за ним!
Он спустил тетиву, стрела коротко свистнула, тут же раздался звонкий щелчок – железный наконечник ударил в цель. Оборотень взревел, затопал – судя по всему, выстрел не причинил особого вреда. Бревна дома задрожали под напором нечеловеческой мощи. Вигмару было жутко, дом казался не прочнее плетеной корзины, лук – не надежнее детской игрушки. И сам он перед выходцем из мира мертвых казался всего лишь ребенком, беспомощным и напуганным. Чувства бессилия и страха не были привычны Вигмару, он злился на оборотня и на себя самого, лихорадочно искал хоть какое-нибудь средство. «Чего я тут сижу, как чердачный тролль? – возмущенно спрашивал он сам себя. – Надо наружу… Может, есть вторая дверь?»
Прихватив лук и две оставшиеся стрелы, Вигмар поспешно спустился вниз. Боргтруд уже стояла перед дверью, держа в руке связку талисманов. Вигмар разглядел в полутьме кремневый молоточек, вороний череп, медвежий коготь, черный железный наконечник стрелы с процарапанными рунами, какой-то корень, стебель чертополоха, что-то еще, непонятное.
– Подзови его к двери! – велела старуха Вигмару. – Он уже знает твой голос. Я пошлю его в Хель искать Строля. Это ты хорошо придумал.
– Эй, обломанные рога! – непочтительно заорал Вигмар, готовый делать все, что только скажет Боргтруд. – Поди-ка сюда! Мы тебе расскажем, где найти твоего Строля, чтоб вас обоих сожрал Нидхегг!*
Топот оборотня приблизился к двери. Эльдис, Гюда, хозяйка, работники забились в самый дальний от двери угол и сидели там, тесно прижавшись друг к другу и не дыша. Боргтруд со своими амулетами стояла перед самой дверью, в которой уже виднелось несколько пробоин от рогов. При виде них у Вигмара шевельнулись волосы надо лбом, и он вынул меч – блеск острой стали придавал хоть какую-то уверенность. А Боргтруд приблизила лицо к дырам в двери и пронзительно затянула:
- Плели заклинанья
- могучие боги,
- ковали замки!
- Девы делили
- дороги и тропы
- на девять миров!
- Черные тропы
- протоптаны крепко —
- путь в Нифльхель!*
- Мертвый, оденься,
- тьмою глухою,
- света беги!
- Дом твой у темной
- дочери Лофта* —
- к ней ты ступай!
- Именем Тора
- тебя заклинаю:
- в землю иди!
Боргтруд пела то громче, то тише, то быстрее, то медленнее, ее голос опускался до утробного мычания и взлетал пронзительным криком чайки. У Вигмара от жути заложило уши, он так стиснул рукоять фьялльского меча, что рука онемела. А Боргтруд, сама во власти своего заклинания, приплясывала на месте, вертелась, приседала, била ногами пол и с диким упоением выкрикивала:
- Мйольниром сильным
- и Гунгниром* быстрым,
- и пламенем жарким,
- корнем и ветвью,
- рукою и рогом,
- Слейпнира* зубом,
- водою текучей,
- и ворона криком,
- лапой медвежьей,
- щетиной кабаньей,
- и камнем закрыта
- дорога тебе!
Старуха замолчала, тишина колебалась – это ходили волнами древние силы, вызванные Боргтруд. Люди затихли, не смея шевельнуться или даже вздохнуть. Мгновения повисли.
И вдруг стало легко. Вигмар вздохнул всей грудью, ощутил у себя на лбу холодный пот и вытер его краем ладони.
– Что – все? – робко подала голос Гюда. – Он ушел?
– Ушел! – Боргтруд села на край скамьи и тоже перевела дух. – Ох он и упрям! Сколько живу, а не встречала такого упрямого мертвеца! А все оттого, что набрал слишком много золота! Всю жизнь копил золото, грабил на земле и на море, столковался, говорят, с горными троллями и свартальвами, и они отдавали ему золото, добытое в горах. Вы думаете, в Медном Лесу есть только железо? Нет, там есть и золото тоже, только никто из людей не умеет его добывать. Вся сила Старого Оленя – в его золоте. Если он лишится своих сокровищ, то станет беспомощным. Но пока он их не лишился, одолеть его нельзя!
– А почему мы не слышали шагов? – подозрительно спросила Эльдис. Ей все не верилось, что мертвый оборотень действительно ушел.
– Потому, девочка, что он ушел сразу под землю. А уж под землей он поползет назад в свой дом!
– Почему же не к Хель? – с неудовольствием спросил Вигмар. – Уж Хель не отпустила бы такого красавца – как раз ей подходящая пара! А у себя в могиле он отсидится и опять пойдет пугать людей!
– Не пугать, ясень копья, не пугать! – Старуха затрясла головой, и теперь в ее глазах не было ни капли насмешки. – Теперь он начнет их губить. Те духи, что приходили сейчас, сказали мне: мертвец отсидится в могиле, снова наберется сил от своих сокровищ и уже на другую ночь выйдет снова. Но вы не бойтесь! – Боргтруд посмотрела на домочадцев, все еще жавшихся в углу. – Я повешу мои амулеты на столбе, и к нам Гнилая Шкура больше не придет.
Вигмар тем временем откинул засов, взял факел и вышел. Посветив, он нашел на земле свою стрелу и вернулся в дом, разглядывая наконечник. Твердое железо сплющилось, как сырая глина.
– А, подобрал! – почему-то обрадовалась Боргтруд. – Я не хочу, чтобы ты прославился бессмысленной гибелью! В тебе чуть побольше толку, чем в остальных молодых. Среди вас уже не родится Сигурда, ну так пусть же не родятся и Хегни с Гуннаром. Умирать со славой стоит только тогда, когда жить со славой уже не можешь. Или нет? – Боргтруд испытывающе глянула на Вигмара, даже склонила голову набок, чтобы снизу вверх заглянуть в глаза.
А тот молчал, ошарашенный и этой мыслью, и тем, что о славе взялась рассуждать старуха только что не из свинарника.
– Ах, да! – Боргтруд как будто спохватилась, корявой ладонью хлопнула себя по лбу. – Я ведь глупая старая троллиха, только что не нищая и не с хвостом под подолом – что я могу понимать в чести и славе высокородных людей? Я только хотела тебе сказать – славно жить труднее, чем славно умирать. Ты можешь плюнуть и забыть, а можешь и подумать. Но запомни – другому я и говорить не стала бы.
Вигмар не ответил – слова старухи взбаламутили душу, и он никак не мог разглядеть сквозь эту муть, есть ли хоть крупинка золота на дне. Сигурд, сказала она, с одной стороны, а Гуннар и Хегни, сыновья Гьюки*, с другой…
Перед взором Вигмара встал Фридмунд Сказитель, с мечтательно закрытыми глазами и увлекательной песней на устах, каждое слово пленяет, как будто от речей Фридмунда воздух полнится медом… «Утро не кончилось – умерли славные, как должно героям…» Странно, в такие мгновения даже брат Кольбьерна казался добрым и приветливым, как будто и не Стролинг вовсе… Сигурд, Атли, Гуннар, Хегни – все они славятся как великие герои древности, от рассказов о них захватывает дух у молодых и старых, но почему-то Боргтруд рассадила их по разным скамьям… Сигурд победил дракона Фафнира, отнял у него золото, священный дар, способный приносить силу и удачу даже мерзкому чудовищу, пробудил от волшебного сна валькирию, прорвавшись к ней сквозь огонь… Деяния Сигурда – вот как об этом говорят. Деяния. То, что человек сделал в жизни.
Вигмар злобно дернул уголком рта. Какой тут Сигурд, на Квиттингском Севере, в восьмом веке после Ухода Асов! В двадцать пять лет Сигурд уже много чем мог похвалиться. «А я? – сурово, почти злобно спросил он сам себя. – А я-то чем отличился? Утопил копье в битве с фьяллями и осмеял на пиру достойных людей. Скажут, что я только стихи складывать умею! Тоже дело, конечно, но для мужчины этого маловато!»
Впрочем, братья Сигурдовой жены, Гуннар и Хегни, ничем особенным, помнится, не прославились, только поехали к Атли, отлично зная, что зять задумал их убить, и держались без нытья, когда он свое гнусное намерение исполнял. А если бы передумал – ну, съездили бы в гости к сестре и мирно вернулись. Да они благодарить должны были Атли! А он ведь тоже считается героем, между прочим, потому, что сумел совершить подлое дело торжественно и с размахом. Может быть, Гуннар и Хегни нарочно выбрали себе славную смерть, поняв, что славная жизнь не удалась?
Так что же, заказать Хасселю Камнерезу поминальный камень по себе и придумать надпись попышнее? «Доблестно бился с мертвецом и был им со славою сожран». С чьей славою? Мертвеца? А вот троллячий хвост ему, а не слава! Иные думают, что удивить и напугать людей уже значит прославиться. Да, если бы оборотень ворвался в дом и сожрал тут всех, удивления и ужаса хватило бы на весь Квиттингский Север. Но при мысли об этом Вигмар почувствовал не гордость, а стыд.
Он был полон какой-то злой растерянности: возмущали прогулки мертвого оборотня, неуязвимого и опасного, но он решительно не знал, что делать. Во всех этих размышлениях о славе и путях к ней дыр зияло не меньше, чем в рыбачьей сети. О великий Отец Колдовства, мудрый Один!
«Наверняка ведь знает», – вдруг подумал Вигмар об Одине и яснее ясного представил единственный глаз Повелителя, хитро прищуренный в насмешке. Знает, но не скажет! Он ловко умел выпытывать тайны у великанов и вельв, но сам хранит их крепко.
Вдруг Боргтруд подняла свою связку амулетов и потрясла ею в воздухе. Амулеты звенели и постукивали друг об друга, болталось воронье перо, как очень маленький стяг самой младшей из валькирий. Вигмар обернулся к ней, как ребенок на звук гороховой погремушки.
– Я знаю, что ты удачлив, – сказала Боргтруд и почему-то показала пальцем в земляной пол. – Ты горд, упрям и не любишь смиряться с тем, что тебе не по вкусу. Ты можешь быть доблестен, как Сигурд, а не как Гуннар и Хегни. Подумай, где взять оружие. Ведь где-то же оно должно быть?
Вигмар ждал продолжения, но Боргтруд замолчала. Что-то легонько пощекотало ему шею. Вигмар поднял руку и наткнулся на одну из своих косичек. Если есть сила, способная одолеть мертвого оборотня, то это она – огненная лисица-великан. Говорят, что она приберегает для Вигмара несколько запасных жизней. Может быть, пришла пора проверить, не правда ли это?
Глава 4
Утром Эрнольв вышел из спального покоя хмурый и озабоченный.
– Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! – в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать.
Казалось, она нарочно вставала раньше всех в усадьбе, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Девчонка просто забавлялась, ей и в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим от ее шуток.
– Сильно похоже на то, – пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.
– Иди за стол, еда уже готова, – позвала мать. – Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.
«Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, все точно решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хельд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттингской войны.
– Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? – предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.
– Да, я… Там… – не слишком внятно ответил тот, мельком глянув на невестку.
Свангерда смотрела мимо, в стену сеней и, кажется, даже не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни вдова свыклась со своим горем: и перестала плакать, держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто взгляд мог ненароком задеть открытую рану. Теперь Свангерда носила серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как и прежде, но все чаще о чем-то задумывалась, и это тревожило родичей. Посреди разговора женщина вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьерг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» – шептала хозяйка. Сама Свангерда о том, куда смотрит и что видит, не говорила ни слова.
– Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? – преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьерг, входя вслед за Эрнольвом в сени. – Идемте, похлебка остынет.
Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.
– Я тебе говорила! – шипела фру Ванбьерг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно желая взбодрить. – Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!
– Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, – хмурясь, отговаривался Эрнольв.
Чуть ли не в первый день после возвращения сына фру Ванбьерг завела разговор о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата – все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! Да и богатое приданое возвращать обратно не хочется, хотя это уже не так важно. И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьерг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?
– Мне сегодня снился не самый лучший сон, – тихо, чтобы не услышала Свангерда, сказал Эрнольв матери. – Мне снился какой-то мертвец.
– Какой такой мертвец? – Фру Ванбьерг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.
– Не знаю. Огромный жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?
Фру Ванбьерг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.
– К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, – решила она. – Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.
Фру Ванбьерг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув.
- …мне довелось
- желанную видеть;
- от рук ее свет
- исходил, озаряя
- свод неба и воды,[17] —
вспомнилось некстати. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с этими чувствами и без них его душа опустела бы.
Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последних дней. «Мне довелось желанную видеть…»– снова и снова повторял он про себя древний стих, когда-то произнесенный самим Фрейром, и теперь вместо тоски в глубине души рождалась робкая радость. «От рук ее свет исходил…» Нет, мать зря торопит со свадьбой – спешить пока некуда, северная родня Свангерды еще не скоро узнает, что женщина овдовела. А невестке нужно привыкнуть к потере, позабыть Халльмунда… Нет, такого, как он, забыть невозможно, и они всегда будут помнить его. Но пусть она хотя бы перестанет ждать, пусть исчезнет это ощущение, что муж просто вышел куда-то, просто не успел вернуться к ужину и потому его место пустует. Пусть привыкнет к мысли, что Халльмунда нет нигде, пусть откроет глаза для будущего… И тогда она полюбит его! Пускай не так, как любила первого мужа – Эрнольв знал, что никогда не сравнится со старшим братом и недостоин такой же любви. Но все же – Свангерда всегда была приветлива с ним, они хорошо ладили как родичи, поладят и как муж и жена. Но должно пройти время…
Домик Тордис появился внезапно. Эрнольва всегда это настораживало: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкую избушку из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел ее прямо перед собой, как выскочившую из-под земли.
Тордис стояла на пороге, так же как и обычно. Старшей дочери Хравна и Ванбьерг перевалило уже за тридцать лет, но она так и не вышла замуж. Да и кто бы ее взял? С самой юности девушка считалась безумной и сама отказалась жить с семьей. «Вы слишком шумные! – заявила она родичам. – Вы мешаете мне слушать землю и богов!» Никто с ней не спорил: если духи выбрали человека, чтобы через него общаться с миром людей, то противиться их воле опасно и бесполезно. От этой болезни нет леченья – нужно лишь постараться извлечь из нее пользу.
Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю фигуру, скрывая толстое серое платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, походили на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных с расширенным зрачком блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, эта женщина оставалась его сестрой.
– Приветствую тебя, брат! – протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. – Заходи. Я давно тебя не видела.
Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке.
– Красавчик ты мой, – невнятно мяукнула она, будто кошка, и в глазах ведуньи мерцала отстраненная ласковость.
Эрнольву и раньше казалось в такие мгновения, что безумная сестра обращается не к нему, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Колдунье даже не требовалось привыкать к новому лицу брата – она видела в человеке не внешнее и потому никакой перемены не заметила. Именно Эрнольву Тордис неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам.
Хозяйка отошла с порога, гость шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди предпочитают разговаривать при свете, и уважала странности своей родни.
– Я сегодня видел сон, – без предисловий начал Эрнольв, Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу. – Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых?
– А ты носишь рунный полумесяц? – спросила Тордис из своего угла.
Эрнольв кивнул:
– Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся.
Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше. А эти слова оказались и самыми верными: Эрнольв не раз думал, что полумесяц пора снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудку не удавалось убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот – дождался.
– Дай его мне! – Тордис протянула худую длинную руку.
Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутьме дома, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони.
– Теперь молчи и не мешай, – сказала она. – Я попытаюсь добраться до Халльмунда.
Добраться до человека, который давно уже во владениях Хель! Такое могла сказать только Тордис. Но только она одна могла и сделать это. Недаром сестра славилась особым умением ворожить о людях, находящихся очень далеко, и разговаривать с предметами, как с людьми.
Сжимая в ладони рунный полумесяц Эрнольва, Тордис уселась на полу поудобнее и закрыла глаза. Некоторое время она сидела молча и не шевелясь, и Эрнольв пристально наблюдал, боясь даже своим дыханием помешать ворожбе. Постепенно лицо Тордис задвигалось, как будто каждый мускул зажил своей особой жизнью и собирался отправиться по какой-то своей, ему одному известной дороге. Губы Тордис зашевелились, она тихо запела. Эрнольв различал лишь непонятные обрывки слов. «Ветер вздымает… Мужи эти – жертва великим богам… По влажным дорогам… Бесятся вихри… В темных пещерах у каменных врат…» От заунывного обрывочного пения волосы шевелились на голове, и Эрнольв, как ни старался, не мог унять внутренней дрожи.
А лицо Тордис все так же жило своей особой жизнью; Эрнольв зачарованно вглядывался и видел, как на миг его черты делаются подобны чертам Халльмунда, потом сходство распадается, будто разбитое камнем отражение в воде, и Тордис хмурится, снова поет, снова подбирает по одной черты ушедшего брата, как рассыпанные на дороге прутья. Так она ворожила всегда: ее дух шел по воздушным тропам вслед за ушедшим, проникал в него, и лицо ее становилось лицом ушедшего. Но сейчас Эрнольв видел, как тяжело ей последовать за Халльмундом – ворожбы не получалось. Да и как тут получиться? Легко ли – в Хель?
И вдруг пение оборвалось. Что-то случилось. Сестра кого-то поймала, сообразил Эрнольв и похолодел от неожиданности и тревоги. Черты Тордис сложились в лицо не Халльмунда, а какого-то совсем другого человека… другого существа. Резкие, острые, немного искаженные судорогой ведуньи, но ясные черты: широкий рот, немного хищная улыбка… Светлые боги, да не тролль ли это? Эрнольв по привычке схватился за то место, где много лет висел амулет, но нашел пустоту, и внутри что-то оборвалось. Он понял главное: Тордис нашла второй полумесяц, но не нашла Халльмунда.
– Росою покрыты влажные тропы… – снова забормотала Тордис.
Черты лица опять ожили, задрожали, и вскоре Эрнольв узнал сестру. Через несколько мгновений она открыла глаза и устремила на брата удивленный, отсутствующий взор.
– Ты нашла… его? – воскликнул Эрнольв, не в силах сдерживать нетерпение.
– Да, я нашла… – пробормотала Тордис. – Нашла.
Она разжала ладонь, как будто лишь сейчас вспомнила об амулете, наклонила голову и стала рассматривать, будто впервые увидела.
– Что там? – расспрашивал Эрнольв. – Где Халльмунд?
– Я не знаю, где Халльмунд, – удивленно ответила Тордис и посмотрела на брата так, как будто до этого они говорили совсем о другом. – Я хотела искать мертвого, но Хель не отдает своих. Я ждала, что рунный полумесяц поможет мне, но он не помог. Я ждала, что амулет остался с мертвым, а он…
– Что – он? – Эрнольв вскочил с места, но опомнился и снова сел. – Что?
– А он ушел к живому, – устало отозвалась Тордис. – Живой снял его с мертвого. И Халльмунда мы не найдем никогда, никогда…
Она сжала голову руками и стала горестно раскачиваться, спрятав лицо под спутанными волосами. Эрнольв сидел на своей скамье, не зная, как отнестись к этому открытию. Кто-то снял амулет с тела Халльмунда? И… и носит? Вот почему сам он не мог набраться решимости снять свою половинку – не пускало слабое притяжение чужого, но живого человека!
– Что же мне теперь делать? – недоуменно воскликнул Эрнольв и умоляюще взглянул на Тордис. Ах, будь в ней хоть чуть-чуть побольше здравого рассудка! – Снять свою половину? Кто бы там ни подобрал полумесяц – он мне не брат, он мне не нужен!
– Можешь снять, – равнодушно и устало бросила Тордис. Теперь она сидела, вяло уронив руки на колени, и смотрела мимо Эрнольва в лес через раскрытую дверь избушки. – Зачем тебе чужой брат? А он пусть носит. Ведь рунный полумесяц и один принесет здоровье и удачу. В нем руны силы. Пусть он владеет. А тебе не надо…
– Да как так – не надо? – возмутился Эрнольв и вскочил, в последний миг сообразив пригнуться, чтобы не удариться головой о низкую кровлю. – Это наше! Это наш родовой амулет, никакие квитты не имеют на него права! Или кто он там, чтобы его тролли взяли!