Битвы волков Афанасьев Александр

© Афанасьев А., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Дорога в Ахачаул

Дагестан – это не Россия, не русская земля. Тот, кто утверждает обратное, вероятно, ничего не знает и ни разу там не был.

Больше всего – Дагестан похож на Средний Восток. Пакистан, Афганистан до того, как там началась война, иранское Приэльбрусье, Ирак, немного Сирия. Та же самая земля, бедная, дающая мало урожая, те же самые террасы на склонах гор, на которые поколения крестьян натаскали земли из долин на вьючных животных и собственном горбу и сейчас посадили там сады и занимаются земледелием. Те же дома – по крайней мере в сельской местности.

От вышеперечисленных стран Дагестан отличается огромными экранопланами на махачкалинском пляже (ни в указанных странах, ни в самом Дагестане даже не представляют, что такое экраноплан, не говоря о том, чтобы понимать, как он летает и для чего он нужен), типично советской застройкой во многих местах (на Востоке строят в основном из глиняных блоков и кирпичей, в Дагестане есть и панельное строительство, и кирпич, и современные шлакоблоки) и огромными вложениями в «капиталку», сделанными при предыдущих поколениях. Например, на Востоке нет ни таких тоннелей, ни таких дорог, если они не остались от англичан. Там просто не могут себе такое позволить, понимаете?

Совершенно ничего не знает про Дагестан Юлия Латынина, которая опубликовала несколько романов про Кавказ. В ее романах у каждого уважающего себя горца есть «Порш Кайенн» или шестисотый «Мерседес», да еще и бронированный, они лихо летают по горным дорогам, расстреливают друг друга из автоматов, у них сейфы полны наличных денег и они готовы убивать друг друга из-за невпопад сказанного слова. Все не так.

На самом деле Дагестан беден. Мы, русские, живущие в относительном благополучии, не можем себе даже представить, насколько Дагестан беден. Это не могут себе представить даже те люди, которые живут в провинции, не говоря уж о тех, кто живет в Москве. Я лично знаю человека, который живет в одном городе со мной – мы общаемся. Он татарин, как все татары – сметливый и прижимистый. Из простого водителя за восемь лет он превратился во владельца трех самосвалов, одной «Газели» и еще двух каких-то машин. Ему дали кредит в банке на покупку первого самосвала, он нашел работу, заказчики с ним расплачивались, никто не пытался вымогать с него деньги, налоги он платил очень и очень небольшие. Подобная история успеха в Дагестане практически невозможна, почему – поймете чуть позже.

Когда ты приезжаешь в Дагестан, первое, что бросается в голову – это обилие старых, часто советских автомобилей на дорогах. «Порш Кайенны» и бронированные «Мерседесы» если и существуют, то в гомеопатических количествах. Основная машина махачкалинских пацанов, тех, у которых есть деньги, – это «Лада Приора», эту же машину в основном используют эскадроны смерти, которые в Дагестане существуют. Те, у кого денег меньше, – довольствуются старьем, в основном это «десятки» и «девятки». В отличие от Чечни, «Нива» распространена мало. Маршрутки – а в Махачкале не существует нормального автобусного сообщения – это либо старые-престарые, ушатанные «Газели», либо древние «рафики», выпуск которых прекратился с распадом Советского Союза. Нигде, кроме Кавказа, на таких машинах не разрешают перевозить людей. На междугородке – в основном «ПАЗы», тоже старые, про китайские автобусы и переделки из импортных грузовых фургонов, обычных для Москвы, там пока только слышали.

В отличие от остальной России большая часть торговли идет через магазинчики на первых этажах и в пристроях и через ларьки, которые во многих городах России уже снесены. Строят в Дагестане мало – просто не рискуют, несмотря на то что прирост населения там большой, едва ли не больше, чем где-то по России. В Махачкале полно самостроя, каждый пристраивает себе что-то – на крыше, перестраивает балкон, если на первом этаже – могут целую комнату себе пристроить. Подобное – есть в Пакистане, есть в Азербайджане, но в России нигде, кроме Дагестана, такого нет.

Работы в Дагестане нет. Дагестан и Кавказ в целом – едва ли не единственная территория в России, где реально существует проблема безработицы. Зарплаты там настолько невелики, что в России мало кто согласится работать за такие деньги, квалифицированный рабочий в России может получать в четыре-шесть раз больше, чем рабочий в Дагестане. Многие перебиваются на поденных работах, многие самозаняты. В отличие от остальной территории России здесь практически не произошло восстановления промышленного производства, остановившегося после крушения СССР.

В отличие от России в Дагестане сохранился организованный рэкет. Есть там и терроризм, хотя все немного не так, как принято себе представлять.

Дагестанское террористическое подполье делится на две неравные части. Они зависят друг от друга и не могут существовать друг без друга, хотя цели у них принципиально разные.

Большая часть «исламского террористического подполья» – это и не подполье вовсе. Это бандиты, самые обыкновенные. Рэкетиры, но с местной спецификой. Дело в том, что в Дагестане очень сильны родственные и племенные связи, и просто так рэкетировать, вымогать деньги, поджигать ларьки нельзя – моментально нарвешься на разъяренных родственников и соплеменников. Поэтому вымогают на джихад. Неотъемлемой частью общественной жизни Дагестана является флешка (раньше видеокассета). На них – нужному человеку посылают записанное где-то видео, где человек в камуфляже и черной маске на фоне черного флага рассказывает «бизнеру» или чиновнику, разбогатевшему от воровства, о том, где живет его семья, в какую школу ходят его дети, и наконец – кому и сколько надо платить. Если не будешь платить – последствия самые разные: сожгут магазин, взорвут машину, расстреляют или зарежут самого. Разницы, правоверный ты или нет, никакой, просто правоверные платят закят, а неверные – джизью, предусмотренный в Коране налог на неверных на мусульманских землях. Ничем иным кроме бандитизма это не является, хотя все это преподносится как терроризм.

Есть серьезные основания полагать, что часть таких рэкетирских флешек посылают работники дагестанской полиции, скрыв масками лица, чтобы не было видно, чтобы их не опознали, не уволили из органов и не привлекли к уголовной ответственности. Так они подрабатывают.

В банды идут оттого, что нет нормальной работы и нет законной возможности разбогатеть. Дагестан является едва ли не единственной территорией России, где «ревущие девяностые» не изжиты, они продолжаются, правда, под черным флагом джихада.

Таких вот бандитов в «исламском сопротивлении» – восемьдесят – девяносто процентов. Обычно этих же бандитов берут штурмом, показывая эффектные кадры на ТВ, этими бандитами заполняется отчетность по искоренению терроризма в республике. Но терроризм почему-то не искореняется.

Вторая категория – это идейные террористы. Самые опасные, их не так просто взять, хотя спецслужбы сильно продвинулись в этом деле за последние годы, мало какой назначенный на территории амир проживает больше года после назначения. Пополняется эта категория чаще всего за счет бандитов: когда человек делает что-то, за что предусмотрено пожизненное или серьезный срок (например, убил ментов), он уходит в горы и начинает жить жизнью террористического подполья. Эта категория также пополняется за счет забрасываемых на территорию России террористов и пришлых, искренне верящих отморозков с других регионов страны. Ярким примером последней категории являлся «Че Гевара джихада», шейх Саид Бурятский, в миру Александр Александрович Тихомиров. Можно вспомнить еще Виталия Раздобудько и Марию Хорошеву, Алексея Пашинцева… таких достаточно, больше, чем принято считать.

Эти конкретно занимаются террором. Существуют они за счет части денег, которые им «отстегивают» рэкетиры, и за счет поступлений из-за рубежа, конкретно нацеленных на то, чтобы дестабилизировать обстановку в России и силой отторгнуть от нее Кавказ. Они тоже посылают флешки, но флешки совсем другого рода. Например, ты включаешь флешку и видишь, как твой сын или племянник сидит в окружении бородачей и называет тебя муртадом и мунафиком и говорит, что если ты не прекратишь преследовать мусульман, он сам тебя убьет. Террористы действительно верят в то, что делают, и действительно идут на смерть за свои убеждения.

Отдельной категорией в Дагестане является полиция. Вообще… по всей России у полиции худо с соблюдением законности и прав граждан, но Дагестан – это что-то особенное, сильно выделяющееся на общем фоне. Обстановка «чрезвычайщины», «победы любой ценой» дает полицейским большие права, и они активно пользуются ими. Среди полицейских есть немало честных и порядочных людей, но есть и совсем другие, и о полиции судят как раз по этим, по другим. А такие полицейские сами занимаются вымогательством, только со штатным оружием, сами ставят «крыши». Похищают людей, объявляя их ваххабитами, и дают семье и роду время, чтобы собрать деньги на выкуп, угрожая в противном случае забить задержанного до смерти или провести по делу о терроризме и подвести под пожизненное. Сами записывают флешки, чтобы вымогать деньги у местных бизнесменов. Автор не раз слышал рассказы оперативников, ездящих туда в командировки для оказания практической помощи, которые вынуждены были пресекать противоправные действия местных коллег. Избитый, иногда и искалеченный таким образом в отделении невиновный человек с гарантией пополняет ряды противников власти, а то и лесных братьев…

Так что беспредел в Дагестане давно перешел в самоподдерживающийся режим, и для того, чтобы навести порядок, надо начинать с самих правоохранительных органов. Не раз слышал мнение побывавших там людей: для наведения порядка первым делом надо расстрелять перед строем пару подонков-полицейских, про которых все знают, но никто ничего не делает. Только после этого – бороться с терроризмом.

Есть и еще одна проблема – и в Дагестане, и на Кавказе, и по всей необъятной Руси-матушке, которая не дает иссякнуть тем ручьям, которые вливаются в полноводную реку льющейся там крови.

Я говорю про справедливость.

Тема справедливости на Кавказе очень чувствительна, про нее там не забыли. В то же время из официального дискурса она там почти исключена.

Для чего я привел здесь ниже небольшой рассказ «Если бы Пророк пришел к тебе». Я привел этот текст для того, чтобы мы все задумались. О корнях терроризма, а не о его ветвях. Почему молодые люди, которым только жить да жить, – идут в террор? Почему официальный ислам, какой сейчас разрешен, многих не устраивает, причем настолько, что они готовы и убивать, и умирать за другой ислам.

Проблема – и во власти, и в Духовном управлении мусульман – в том, что там не действует режим самоочищения, зато прекрасно действует режим круговой поруки. Когда чиновник ворует деньги, предусмотренные для дагестанцев, для бедных людей, для того чтобы создавать им рабочие места, – это просто преступление. Все это видят, и послать такому чиновнику флешку с требованием платить, для многих людей это хоть какая-то справедливость, другой-то нет. Но это просто преступление. А вот круговая порука в Духовном управлении мусульман – это еще и мерзость. Мерзко, когда люди воспринимают веру, религию как способ наживы, когда за деньги, на которые они могли бы помочь бедным, они покупают себе «Тойоту Ланд Круизер», когда строят себе на эти деньги дом. Религия должна быть не от мира сего, она должна находиться на недосягаемой для обычного человека моральной высоте, и священнослужителями – не важно какой религии – должны быть люди не от мира сего. Скажите, кто из священников или имамов не пустил в церковь или мечеть чиновного вора? Хоть одного можете назвать? Лицемерие, цинизм, прислужничество – это видят те молодые люди, которые уходят в лес. Хорошо видят…

Проблема – и в отсутствии идеологии. Хоть какой-то, лишь бы такой, которая бы зажигала сердца людей. Красной – пусть красной. Белой – пусть белой. Но сейчас есть только одна действенная, живая идеология. Идеология, окрашенная в черный цвет джихада и алый цвет крови…

И подводя итог, должны ли мы, русские, уйти из Дагестана и просто бросить эту землю?

Ответ – нет, не должны. Если не хотим, чтобы через десять лет после нашего ухода Дагестан превратился в Афганистан, а еще лет через десять – в Афганистан превратилась бы большая часть нашей страны.

Мы, русские, можем и должны навести порядок. Мы, русские, должны вспомнить про справедливость и одинаково строго карать как террористов, так и негодяев, творящих свои непотребства, прикрывшись милицейской и военной формой. Мы, русские, должны напомнить и самим себе и всему миру, что такое «каспийские монстры», экранопланы, и дать людям возможность зарабатывать на жизнь трудом, а не разбоем. Если русских не станет, Кавказ моментально свалится в средневековую дикость, с поисками колдунов, с беспределом, с резней одного села другим селом, с казнями на площадях, с эпидемиями, с кровной местью по триста – четыреста лет. И в конечном итоге не останется никакого решения, кроме как выбомбить эти горы и все их население. Пока другие варианты есть, и их немало.

Мы, русские, никогда не уйдем с Кавказа. Вопрос в том, что мы туда несем. Справедливость и мир или…

Начало

20 мая 2018 года

Дагестан, Россия

Рынок «Восточный»

И все-таки… не то… нет, совсем не то.

Как это обычно и бывает в городах Востока, центром общественной жизни дагестанской столицы является рынок. Скажу честно, я не первый раз на восточном рынке и могу сравнивать. Я был на золотом рынке Дубая, в этой пещере Алладина, я был в Пешаваре, на Кархана-маркете, который занимает целый жилой район, я ждал осведомителя на рынке Машкуф в сирийском городе Хомсе и так и не дождался, и выбираться оттуда пришлось с боем, я торговался с афганскими таджиками за комплект пуштунской одежды на рынке в Хороге, столице таджикского вилайята Горный Бадахшан, чтобы не привлекать внимания на той стороне, за речкой. И сейчас я вам с уверенностью скажу, что Дагестан и его рынок – это совсем не то, не Восток. Это колхоз. Колхозный рынок. Пусть и с местным, непередаваемым колоритом…

Просто колхоз…

Толчея машин и людей на входе, куча рекламных плакатов – то, что Коран запрещает изображать живые существа – пофиг-нафиг, изображают, и еще как. На входе ларек, в нем есть даже старые магнитофонные кассеты на девяносто минут – тут магнитофоны еще в ходу, хотя во всей остальной России музыку уже покупают на дисках или скачивают. Попугайская пестрота обложек, в Дагестане несколько ходовых языков, и у каждого народа теперь есть хоть одна эстрадная знаменитость, которая поет на их языке – имя этой знаменитости за пределами Кавказа никому ничего не скажет, но здесь они популярны, их приглашают петь на свадьбах. Опять-таки никакого почтения к шариату, на обложках – указанные звезды, часто не совсем одетые, иначе продаваться не будет. Тут же менялы ноют: «Доллары, доллары берем», евро здесь почему-то не прижились, хотя в банках поменять могут, нищие с того берега Каспия бубнят – садаху, садаху давай ради Аллаха. Садаха или Саадака – это милостыня, положенная в исламе. Несмотря на чудовищную безработицу, своих нищих тут нет, каждый нищий – это позор для народа, а народов тут много и позориться нельзя. Любому найдут место, любого пристроят – вкалывать на стройке, пасти овец в горах или оформят фиктивную инвалидность, по которой от куфарского государства будут приходить деньги просто так. Обычно фиктивную инвалидность оформляют в пополаме с врачом так что врачи здесь богатые люди. Это не говоря о других подработках, начиная с тайного лечения раненых боевиков и заканчивая такими щекотливыми услугами, как восстановление девственности.

– Тебя ждать?

Здесь все обращаются друг к другу на ты, если считают тебя своим. Меня считают, и это хорошо.

– Нет, баркалла, брат. Вот, держи.

Я передаю деньги.

– Рахмат…

Выбираюсь наружу. Солнце сегодня печет по-летнему, и видимость – как говорят авиаторы – на миллион. И люди. Толчея, шум машин… Дагестан очень населен, особенно его столица, и это хорошо видно. Хотя с тем же двадцатимиллионным Карачи не сравнить…

Мне – внутрь.

Недавно павильоны накрыли прозрачными куполами из какого-то оргалита, но стало только хуже, теперь дышать нечем, не проветривается совсем. Я прохожу через ворота, мимо голого по пояс сборщика дани, и окунаюсь в торговые ряды… многоголосый, на разных языках торг, непередаваемый аромат химии от тюков китайского шмотья, бесстыдно выставленные на витрине бюстгальтеры размера такого, что одну их чашку можно использовать, как подкладку под шлем. Тут же шмыгают пацаны, предлагают позвонить с левых мобил, разносят куски чуду[1] и горячий чай, если зазеваешься, могут и ограбить. Но меня не ограбят, я и не такое видал.

Я работаю в одиночку, без прикрытия. Ставлю сеть. Еще год назад, ее не было. Но теперь, в связи с изменившимся характером угроз, секретным указом Президента вся территория СКФО приравнена к иностранным государствам, и теперь СВР и ГРУ могут работать здесь, налаживать агентурные сети, вести активную агентурную и радиоразведку. Решение, можно сказать, давно назрело. Местные правоохранители неэффективны и коррумпированы, а приезжие (точнее наезжие) эмвэдэшники и фээсбэшники озверели, спелись с местными и теперь творят такое… Я вам еще расскажу о том, что они творят. Все это приводит к обострению ситуации здесь и на Кавказе в целом, нарастанию негативных настроений, продолжающемуся оттоку людей в горы и на Ближний Восток, на джихад. Отъезд на Ближний Восток массовый – начался после того, как в Сирии началась гражданская, точнее гражданско-религиозная война и продолжается до сих пор. По данным местного ФСБ, только из Дагестана выехали на джихад несколько тысяч человек, эти цифры вам никто не подтвердит, но это так. Выезжают все, начиная от пацанов, которые нажили себе кровников или попали в розыск, и заканчивая такими одиозными персонажами, как Абу Банат (в переводе – отец дочерей). Бывший сотрудник ГИБДД, он принял радикальный ислам и выехал на джихад, в Сирии сколотил группу из конченых отморозков. Их действия вызвали ненависть местного населения, и даже кураторы из «Аль-Каиды» вынесли им такфир, то есть обвинение в неверии и в том, что они действуют не по воле Аллаха. Абу Банат горевал недолго – присоединился к Исламскому государству, там с этим проблем нет, там таких отморозков полна коробочка…

Сегодня на рынке у меня встреча с информатором. Ваха, связан с ваххабитами, его брат Хамзат, или Гамза, давно поднялся[2], но ему подниматься запретил, сказал, кто-то должен заботиться о семье. Но он поддерживает контакт с братом и является одним из связных бандподполья. Работает в Махачкале таксистом. Ну и… помогает, чем может. Покупает сотовые телефоны… их бандитам требуется много, это расходный материал, сдает обратно на рынок паленые, закупает жратву, передает кому надо флешки и забирает деньги. Понятно, что и сам не бедствует, даже наоборот – скромный таксист по данным, которые можно выловить в базе данных юридических лиц ЕГРЮЛ, является собственником семи фирм, приносящих доход. Это уже следующая стадия эволюции местного бандподполья, которое прошло все те же стадии, через какие прошли и наши бандиты в девяностые. Сначала воевали за идею, потом начали собирать закят. Потом закят стал важнее идеи, сейчас бандподполье – это на девяносто процентов рэкет и на десять процентов – джихад, причем теракты имеют целью в основном устрашение коммерсов, чтобы платили. Все просто – приходит тебе флешка, там человек в черной маске и с автоматом на фоне черного флага джихада разъясняет тебе, что если ты торгуешь, то должен платить закят. А если ты не мусульманин, то ты должен платить джизью. Денег в республике не то что много, но больше, чем в прошлые годы, и поэтому платят. Какое-то время бандиты просто не знали, что делать с деньгами, с общаком – байтулмалом. Закапывали в землю, в тайники, носили с собой, однажды при разгроме банды у одного из боевиков обнаружили целый рюкзак наличных денег. Потом бандиты стали умнее, теперь деньги передаются родственникам, те на них открывают торговлю, заведения общепита, покупают недвижимость под сдачу в аренду. В Кызылюрте например, открылась сеть магазинов, которая так и называется «Байтулмал». Это чтобы всякие лохи соображали и лишнего не думали. Кто поглупее, покупает здесь, а кто поумнее, отправляет родственникам, и те покупают в российской провинции, а то и в Питере, в Москве. Деньги вкладываются, работают, приносят доход. Думаю, лет через десять трансформация окончательно завершится – слезут с гор, выйдут из леса, наденут костюмы, купят «Мерседесы» и будут торговать, строить дома, разводить овец и кур и крайне нервно реагировать на упоминания о прошлом…

Но до этого надо еще дожить…

Всем. В том числе и мне.

В такой толчее получить заточку в спину и отправиться, как говорят местные, в ахачаул[3] проще простого, но я туда не собираюсь. Куртка, которую я ношу, она немецкая, подбита изнутри кевларом, жарко, но делать нечего. На поясе в сумке-пидорке – пистолет с запасным магазином, который со мной еще с Пакистана. Это «СИГ226», но под патрон «ТТ», с четырнадцатиместным магазином[4]. Самое то, если учесть, что обычно киллеры здесь работают с машин. Если задержат… то будет плохо, но вряд ли задержат. Надо просто знать некоторые правила, чтобы не выделяться из толпы…

Чистая психология…

Точка один – это магазин религиозных товаров и принадлежностей. Он расположен в глубине торгового ряда, у него скромная вывеска, и здесь торгуют часами и телефонами, которые подают сигнал о намазе и даже умеют петь азан, ковриками для молитвы, религиозной литературой, например, «Крепостью мусульманина». Здесь мы должны увидеться с агентом и, не вступая в контакт, проверить друг друга – есть ли хвост…

– Уважаемая, вот эти штаны покажите, да…

Торговка – толстая, золотозубая – лыжной палкой снимает с витрины требуемое и протягивает мне, не переставая громогласно жаловаться кому-то на жизнь по сотовому телефону…

– …Я ему сколько раз говорила… Сколько раз говорила, не бери эту проститутку, у них в народе все такие проститутки, да. Возьми нашу, сколько хороших девочек есть наших, да. И вот теперь что делать… вах… позор на весь род…

Похоже, сын не послушался маму и женился по любви. И теперь ему это вышло боком.

Сэ ля ви. Такова жизнь…

– И вот теперь что делать… да что делать… Запись эта уже по всему городу есть… вай… стыд какой, на улицу не выйти…

А вон и мой агент. Нервничает. Но это нормально, я бы на его месте тоже нервничал. У ваххабитов в Уголовном кодексе только одна мера наказания…

Высшая.

Идет к магазину. Сумка в левой руке – значит, есть послание, готов к контакту. Контакт у нас происходит, как в старые добрые времена – моменталкой. То есть мы встречаемся где-то и обмениваемся флешками при мимолетном контакте. Ни о каких разговорах, встречах в кафе и так далее не может быть и речи. Здесь даже у стен есть уши…

Заходит.

Хоп! А это что? Точнее – кто?

Да… вон тот фрукт стоит. Он кто такой?! Явно не местный. И работает он… кто же так работает… что за хрень…

– Хороший товар, дорогой, недорого отдаю, последнее. Брать будешь, скидку сделаю…

Я бы, конечно, поспорил с тем, что этот китайский костюм так уж хорош. Но на безрыбье, как говорится…

– Померить бы…

– А вон, у Резиды! Резида!

Примерочная кабинка здесь – это просто покрывала, вывешенные кругом. И вешалка. Но больше мне и не надо. Я захожу туда, начинаю раздеваться, краем глаза заметив, что тот козел говорит по телефону.

И мне надо. Набираю номер.

– Ле[5], салам Ваха, дорогой, это я.

– Салам. – Голос испуганный.

– К тебе родственники приехали, – не спрашиваю, а утверждаю я.

…

– Сделаем так. Моя машина стоит во дворах, через дорогу. Белый джип «Паджеро», понял меня? Подтверди…

С агентом надо сохранять контакт, постоянно держать его. Я представляю, как ему сейчас страшно…

– Понял.

– Подтверди машину.

– Белый «Паджерик».

– Точно. На мне – синий спортивный костюм, нулевый, меня заметишь. Сейчас я выхожу и встану на углу, там, где посудой торгуют. Ты отсчитываешь двести и идешь следом. Как только заметишь меня – сделай дозвон. Понял?

– Понял. На созвоне.

– Точно. Я иду к машине, завожу ее. Ты – за мной. Не дергайся, просто смотри машину. Сзади дверь будет открыта. Идешь рядом с машиной, открываешь дверь, падаешь в тачку, и мы уходим. Они не ожидают, что у тебя появятся колеса. Понял?

– Да. – Голос напряженный, но в то же время заметно и облегчение. Куратор здесь, он не бросил и знает, что делать.

– Ты знаешь, почему за тобой следят?

– Знаю. Флешка в часах.

– Понял тебя.

– Вытащишь меня, станешь родным всему нашему роду.

– Ле, Ваха, не надо мне это говорить. Просто делай, как я сказал. Удачи…

Обрываю связь. Костюм оставляю на себе, он заметнее – сейчас это важно. Тольку куртку, пожалуй, наверх накину. Выхожу.

– Сколько?

– За полторы отдам. Вай, жених какой…

Да уж…

Чуреков уже двое, и что самое плохое, они не скрываются… стоят почти открыто, пялятся. Совсем оборзели. Может, это менты? Кувыркнуть, что ли, их? Зарубиться – это здесь легко, толкнул и все. Поднять скандал – тут же толпа сбежится со всех сторон.

Нет, так не пойдет. Надо работать.

Иду медленно – и тут замечаю, случайно, что их уже не двое, а трое. Один появился с той стороны, с которой пришел я, то есть перекрыл ряд с двух сторон.

За мной? Да быть не может, я сколько крутился. Тем более что Ваха сказал – он знает, кто это, и знает, почему. Работать здесь они не посмеют – это базар, только рыпнутся, их тут на куски порвут. Тем более что Ваха свой, а они – нет. На улице работать тоже не посмеют – начнут во дворах.

Падлы…

Знал бы, не так бы машину поставил – поставил бы на улице. Даже рискуя тем, что на незнакомую машину вызовут взрывотехников. Но играть приходится теми картами, какие есть.

Отдергиваю вниз молнию на пидорке, теперь рывок – и пистолет сам выскочит в руку. Достаю телефон. Телефон у меня хороший, по местным меркам, супер просто – «Йота» последней модели, у него две камеры – спереди и сзади. Спереди – это для селфи и чатов. Но можно, типа, говоря по телефону, на самом деле смотреть на экран и понимать, что происходит у тебя за спиной.

Пойдут за мной или не пойдут?

Не пошли. Значит, идут за Вахой, но то, с кем у него контакт, не знают и меня не опознали. Уже лучше.

Выхожу. Сразу за цивилизованным рынком начинается рынок нецивилизованный, ранние овощи и фрукты лежат на постеленных прямо на земле картонках, тут же плакатики, на которых написано, откуда, из каких сел товар. На противоположной стороне улицы стоит ментовский луноход, около него мент ртом ворон ловит. Значит, скорее всего, не менты и не ФСБ. Если бы они – этих клоунов бы убрали отсюда…

Б… а если прямо здесь перестрелка начнется? Это же звиздец!

Может, они как раз и стоят тут, чтобы Ваху принять? Да нет, быть не может. Это не переодетые, зуб даю. Обычные патрульные. Двести пятьдесят тысяч, и ты получаешь ментовскую форму и с ней право решать вопросы и обирать торговцев. Менты – это тоже своего рода спина, как и род, как и туххум[6]. Без спины тут нельзя, сожрут. Потому и стоит эта должность двести пятьдесят штук, большие деньги для местных…

Прозвон срывает меня с места. Ваха выходит…

Иду не торопясь, но и не медля, перехожу дорогу. Назад не смотрю – не дай Аллах, эти поймут. Прохожу мимо лунохода, убеждаясь, что это нет, это не волкодавы. Из машины, заглушая рацию, орет мусульманский рэп.

Мое имя Нариман, моя религия ислам…

Ослы конченые. Вот как сдюжить с преступностью и с бандитизмом с такими ослами – один стоит, ворон ртом ловит, на баб пялится, второй спит, может, и пьяный, рацию не слышно. Вот как…

Моя машина стоит во дворах. Это «Мицубиси Паджеро» с мощным движком, три и пять, но подержанный, я его всего за пятьсот купил. По местным меркам машина что-то между дорогой и средней – богатые покупают новье, а у бедных нет денег и на такое. У нее дистанционный запуск от ключа и дистанционная разблокировка дверей – причем без сигнала, я попросил убрать это дебильное пиликанье, и снимается с охраны, и встает на нее она бесшумно, без пиликанья и мигания фарами. Это немаловажно. Есть в ней и другие сюрпризы…

Ласточка моя белокрылая, стоит на месте и ждет меня, движок работает. Я ее купил по знакомству, она пришла из Саудовской Аравии, здесь такие машины не редкость, их можно отличить по белому цвету, полосам – принтам на боках, обязательному запасному колесу сзади, большому багажнику на крыше и лестнице туда – саудовские шейхи, когда ездят по пустыне, им надо место, чтобы сложить канистры с водой, топливом, палатку и дрова для костра – все это наверх идет, на багажник. Несмотря на относительную новизну – машина одиннадцатого года выпуска, – обошлась мне она совсем недорого. Значит, перегнали ее на пароме через Каспий, а растаможили по какой-то левой схеме. Но это нормально – раз все так живут, значит, и я так жить буду.

С этой машиной я съездил в Волгоград и там, на оборонном заводе, мне взяли движок в титан со всех сторон, поставили вставки из титана в двери, в крышу и в спинки сидений, чтобы если вслед стрелять будут, титан остановит. Дал я за это дорого, но сделали качественно, и главное – в приемистости, в проходимости машина ничуть не потеряла…

Привычно настраиваю себя на работу… легко не будет, но легких путей мы и не ищем…

Левой рукой – дверь, правой – передачу, я уже в машине. Поправляю зеркало заднего вида, чтобы видеть, что происходит сзади. Вижу Ваху – он идет быстро, но не бежит. Эти – за ним, расстояние метров двадцать, уже не скрываются…

Кто они такие? Один еще может сойти за местного, но второй точно нет, несмотря на ваххабитскую бородку. И не похожи они на топтунов… вот хоть убей – непохожи. Особенно тот, первый. Ему за сорок, а здесь на Кавказе – культ старших никуда не делся. Если он имеет какое-то отношение к бандформированиям, он давно был бы амиром.

Стоп. Что за идиотизм, какие бандформирования? Там нет никого практически, кто был бы за сорок, очень немного тех, кому за тридцать – боевики долго не живут. Ну какие это боевики…

Тогда кто это?

Перед самой машиной Ваха вдруг срывается на бег. Я едва успеваю разблокировать двери – их надо разблокировать в самый последний момент, ибо нехрен. Эти тоже бегут, я трогаю машину… пока медленно… Ваха каким-то чудом открывает дверь, падает… и тут я даю газ. Боевики не успевают самую малость…

– Перебирайся вперед!

Бросаю взгляд в зеркало… ни у одного не видно оружия, один что-то говорит то ли по рации, то ли по сотовому. Менты? Да и на ментов не похоже – у мента к этому времени подошла бы выслуга. Тогда кто они и какого хрена происходит?

– Кто это?

– С лагеря!

– Какого лагеря?

Мы поворачиваем… внутридворовая дорога через проезд ведет на улицу, и я неправдоподобно четко вижу в притемненном лобовом стекле (максимум пятнадцать процентов, все по закону) человека в куртке с капюшоном и сумке на плече – он стоит в стрелковой стойке и целится в машину из штурмовой винтовки.

В меня. По водителю. Я даже вижу, как он держит винтовку – полным хватом за цевье, как учит Крис Коста[7].

Пригнуться не успеваю – первые пули попадают в лобовое стекло, но я почему-то не чувствую боли, сознание мое не меркнет. Очередь проходится по всему стеклу а дальше мощный, 3,5-литровый двигатель проносит нас мимо стрелка – и мы каким то чудом оказываемся на улице. И каким-то чудом проскакиваем ее, только немного ударив кого-то. А менты сзади даже не пошевелились… хотя тут все ездят, как безумные…

Лобовое стекло побито. Ветер и пыль рвутся в дыры, в салон машины, бьют по глазам, но мы живы, мы каким-то чудом целы.

– Ваха? Цел?!

Я поворачиваюсь и вижу, как Ваха, белый как мел, медленно клонится вперед…

В Дагестане пулевое ранение – обычное дело, и способы вылечить его существуют самые разные…

Врач «Скорой», которого я знал, жил тут совсем недалеко, в обычной квартире обычной пятиэтажки. Район был тоже самый обычный для Махачкалы – грязища, в хлам убитые «шестерки» и новые «Приоры» с «Вестами», шаркающие днищем по разбитым махачкалинским дорогам. Какая-то база, обнесенная забором, у подъезда на корточках, как уголовники, сидят местные «мэны», уткнулись в свои мобилы и что-то смотрят. На заборе надпись баллончиком – «Сестра, покройся ради Аллаха» – значит, и ваххабнутые тут есть. Покройся – это про ношение хиджаба, тема закрывать или нет свою жену, сестру, невесту – одна из самых популярных в местных соцсетях, срачу на эту тему уже несколько лет. Привычный для любого постсоветского человека облик пятиэтажки едва узнаваем из-за различных пристроев к ней, один вон – шестым этажом пристроил что-то вроде мансарды и крышу пробил, другой на первом этаже пристроил гараж и еще одну комнату. Короче, проблема нехватки жилплощади успешно решается собственными силами…

Отморозки на машину мою посмотрели с любопытством, машина все-таки чужая, и лобовое прострелено, но подходить и начинать знакомиться (брат, какая у тя селуха?) не стали. И правильно сделали – я ни хрена не расположен к общению.

Вспомнил телефон – у меня ни одной записи в мобиле, я все помню наизусть.

Ответили.

– Алимхан?

– Кто это?

– Салам, дорогой. Это Искандер. Помощь нужна.

– Ты где?

– Здесь, у тебя под окнами. На тачке…

– Сейчас?

– Сейчас, дорогой. Сейчас. Спускайся.

Алимхан лечил и оперировал в своем гараже, переделанном под подпольную операционную. Гараж был неподалеку отсюда, двухэтажный. Он меня знал и знал хорошо – я ему помогал кое-что достать. Например, целокс – это такая штука, сыпанешь в рану, и тотчас формируется кровяной сгусток, кровь останавливается. Он американский и дорогой, зараза, но жизнь по-любому дороже. Еще я доставал для него другие ништяки типа армейских турникетов или израильских перевязочных пакетов. Так что Алимхан имел все основания считать себя мне обязанным, а здесь это немало.

Пока Алимхан занимался Вахой, я осмотрел машину и себя, пытаясь понять, что нахрен произошло. Тот, кто стрелял, был профессионалом – первый выстрел по водителю, чтобы остановить машину, потом – по пассажиру. Но он просчитался, и вот где. У него был не Калашников – а короткий карабин «ar-15» калибра 5.56 и, скорее всего, с глушителем. И скорее всего, он стрелял тяжелыми гражданскими охотничьими патронами, потому что они тяжелые и лучше подходят для стрельбы с глушителем. Пять и пятьдесят шесть – по целям за препятствиями работает хуже советского «калаша», а тут столкнулось все вместе – короткий ствол, слабый и медленный патрон, глушитель (а у него был глушитель), наклоненное под углом закаленное и еще усиленное лобовое стекло – короче говоря, предназначенная мне пуля просто развалилась на осколки и особого вреда мне не принесла. А вот Вахе попало здорово… я засыпал раны целоксом, но мне сильно не нравилось, что он потерял сознание. Особо серьезных ранений у него не было – ранение в плечо, но я остановил кровь, и голову осколками порезало…

И все-таки что за уроды это были? Совсем не похоже на местных архаровцев – как они так быстро успели перекрыть двор и поставить на выходе из него стрелка. Стрелка с автоматической винтовкой! Это могло значить только одно – они перекрыли целый район, пытаясь выследить Ваху и его контакт со мной. Делать такое в Махачкале, городе, где спецназ оказывается на месте за пятнадцать – двадцать минут, я бы постремался…

И вообще что это за обострения такие?

Вопрос – что делать дальше. То, что эти уроды не из бандподполья – это девяносто девять процентов. На ментов тоже не похожи. Тогда кто это, на хрен?

– Саша…

Здесь у меня два имени – Саша и Искандер. Зовите, как хотите…

Я захожу. Ваха лежит на операционном столе, бледный как мел.

– Что с ним?

– Ему пуля в голову попала, – Алимхан моет руки, голова Вахи перебинтована полностью, – его в нейрохирургию надо. На коленке это не вылечишь.

– Пуля в голову?!

– Или осколок. Не знаю. Но он в коме. Надо смотреть.

Твою же мать… Только этого не хватало.

– Сам как?

Скорее всего – осколок. Возможно… осколок пули. Пуля разлетелась на куски на стекле, но эти куски проникли в салон и один попал в голову. Такое тоже может быть. Просто не повезло. И если такой осколок попадает… можно и пропустить ранение… принять его за небольшую ранку на коже.

А оно вон как.

– Он в розыске?

– Нет, насколько я знаю.

– Тогда я звоню.

Алимхан выходит на улицу, а я подхожу ближе к Вахе. Все-таки любому куратору не все равно, что происходит с его агентом. Но дело есть дело – и потому, пока Алимхан звонит, я обыскиваю Ваху, забираю телефон и часы. Больше вроде ничего нет…

Алимхан возвращается.

– Приедут. Что произошло?

– Обстреляли нас.

– Сам в порядке?

Алимхан – аварец, а я – русский, но у нас дружеские отношения. В отличие от многих Алимхан свой диплом не купил, а заработал честно. И он отлично понимает, что будет, если верх здесь возьмут ваххабиты. Те самые, для которых лучшее лечение – это многократное повторение первой суры Корана…

– Смотри на палец.

– Да брось ты. Сколько у меня времени?

– Минут пятнадцать – двадцать.

– Он не умрет?

– Кровопотери нет… давление туда сюда… Иншалла, будет жить. Надо смотреть на рентгене, насколько поврежден мозг.

– Его брат поднялся. Так что лучше без огласки.

– Понял…

Я смотрю на улицу. Темнеет…

– Мне бы машину загнать тут. За гараж заплачу, просто передержать несколько дней.

Алимхан думает. Потом берется за телефон.

Ночь на 21 мая 2018 года

Дагестан, Россия

Возвращаться туда, где я живу в Махачкале, я не стал. Дал аварийный сигнал – и меня забрали прямо с улицы.

Сейчас я сидел в помещении одной государственной конторы… а какой – не скажу, и просматривал банк данных по фотографиям. На фотографиях были члены бандподполья, подозреваемые в террористической деятельности, члены «Аль-Каиды». Но тех, кого я видел, там не было.

После трех часов просмотра я понял, что это бесполезно, нашел свободный кабинет, накрылся пледом и заснул прямо на полу. Не самое худшее место – мне доводилось ночевать и в худших условиях…

Разбудил меня уже мой курирующий офицер. У него необычное для нашей конторы звание – капитан первого ранга. Дело в том, что у флота теперь нет собственной разведки, все подчинено ГРУ. Андрей командовал разведпунктом в Тартусе, а начинал он на Черноморском флоте. Потому и звания у него идут не армейские, а флотские.

– Ну как? – поприветствовал он меня. – Движения не движения?

Последние слова были типичным дагестанским приветствием, хотя никто не мог объяснить их смысл.

– Погано.

– Что произошло? – спросил он, сбрасывая куртку и принимаясь за приготовление кофе.

Я коротко доложил.

– То есть данные удалось спасти, – уточнил он, когда я закончил доклад.

– Вероятнее всего.

– Уже хлеб.

– Да, но мы остались без агента.

– И то верно.

Брат Вахи, Хамза – амир Цумадинского района. То есть фигура в бандподполье. К тому же этот район граничит с Грузией, а с той стороны движения в последнее время идут очень нездоровые. Так что источник информации стратегический. И мы обещали Вахе, что его брат будет живым, пока он будет давать информацию. Это правильно. Всегда надо чем-то жертвовать в поисках компромисса.

– Он сказал, кто это был?

– Нет. Сказал – из лагеря.

– Оттуда?

– Возможно, и оттуда…

– А сам как думаешь?

– Не менты это точно – по возрасту не проходят. Один – не кавказец, хотя и с бородой. Тот, кто стрелял, стрелял из «М4» или чего-то подобного – по мне. Выводы, как говорится…