Тайный код Конфуция Маслов Алексей
Вероятно, все эти мелкие уколы пугали и раздражали учеников. Учитель, безусловно, обладает Учением, высшим Знанием. Но кому он передаст его? Ведь буквально все оказываются неспособны его принять. Нет, конечно, был Янь Хуэй — самый талантливый, «лишь он один понимал Учителя». Но Янь Хуэй умер и Конфуций многократно подчеркивал, что никто не сравниться с ним. Может быть он делал это еще и потому, чтобы указать ученикам на их нерадивость, духовную нищету, неспособность преодолеет разрыв между формальным знанием и постижением Высшего Учения.
Но даже когда умирает Янь Хуэй (а Конфуций горько лил слезы на его могиле), Учитель поступает очень странно. Отец Янь Хуэя просит у Конфуция продать повозку, дабы купить саркофаг, куда будет помещен гроб с телом сына — именно такой вид похорон предусматривал полный ритуал. И получат решительный и жесткий отказ Конфуция — ведь Конфуций в тот момент служит сановником, и поэтому не может по статусу обойтись без повозки. К тому же напоминает, что когда хоронили его сына, тот тоже обошелся без саркофага. И здесь идея служения государю в качестве чиновника у Конфуция превалирует над идеей служения своим ученикам. Как только он получил свой пост начальника судебной управы в царстве, это тотчас захватило все его мысли.
В конце жизни он вообще становится крайне обидчив на тех учеников, которые не слушают его совета и не следуют его пути. Он не только может их изгнать, но даже в сердцах обраться ко всем остальным «напасть» на отступника, как это было с Жань Цю (XI, 17).
Его ученики талантливы, усердны, но, увы, никак не способны постичь глубину наставлений своего Учителя. Они слишком формальны в своих знаниях, для них даже священный Ритуал превращен лишь в выполнение каких-то формальных действий. Его радует лишь Янь Хуэй (Янь Юань), «который никогда не стоял на месте», и «лишь он один следовал словам Учителя». Остальные же оказались по сути бездарны, несмотря на свои старания. Глядя на тех, кто остался рядом с ним в конце жизни, он с горестью восклицает: «Да, бывает, появляются всходы, но не цветут! Бывает, что они даже и цветут, но все же не плодоносят!» (IX, 22). Не признание ли это великого Учителя в том, что его миссия в передаче традиции и Учения своим ученикам осталась неисполненной?
Это и гнетет его — ученики, что не могут «плодоносить», которые готовы понести слова Учителя, но не его мистическое переживание, ни его запредельный опыт. Конфуций был прав — его ученики старательно записали многие высказывания своего Учителя, манеру себя вести и наставлять. Они все сделали очень точно и искренне. Но так и не сумели выразить сам Путь учителя — «Путь, что все пронзает Единым». И поэтому «Лунь Юй» стал сборником мудрых афоризмов, но не изложением целостного учения Конфуция, которого большинство учеников так и не поняло.
И многие ученики оказываются просто неспособны постичь это Учение. Они хотят отказаться от него. Но учитель искусен, он буквально не отпускает ученика из под своей энергетики, стремиться передать ему, пускай не ощущения и переживания, но хотя бы свои знания. Один из его ближайших учеников Янь Юань откровенно признается, что хотел бы покинуть учителя, отчаявшись постичь его Учение, поскольку «чем больше стараюсь проникнуть в Учение, тем непроницаемее оно оказывается». Но покинуть так и смог — мистическую школу покинуть нелегко, да и сам Конфуций был талантливым наставником и носителем древних традиций. Янь Юань учение все же постигает, но вот следовать ему не может (IX, 11). Мистическое учение умирало в настойчивых, но уже неспособных последователях. И это позже стало одной из причин, почему абсолютно закрытой, мистическое учение довольно узкой школы Конфуция превратилось в морально-этическую доктрину и даже государственное учение — по-настоящему магический фактор оказался настолько сложен, что окончательно исчез, и осталось лишь доктринерство.
Это очень важный момент — лучшие ученики не могут постичь Учение своего учителя. Переживает он — переживают они. Но передачи Знания так и не происходит. Уже потом, в конце жизни, горестно восклицая «Конец мне!», он внезапно прозревает, что ученики освоили отнюдь не то, что он старался им передать.
«Лунь юй»: нерадивые последователи
V, 7
Учитель сказал:
— Мое учение-Дао здесь не принимают. Сяду я на плот и поплыву по реке к морю. Лишь один Ю, вероятно, отправиться со мной
Цзы Лу, услышав эти слова, обрадовался. Тогда Учитель сказал:
— Ю! Храбростью ты превосходишь меня, но ты даже не знаешь, где взять бревна для плота!
Ю — Чжун Ю по прозвищу Цзы Лу, ученик Конфуция.
V, 11
Учитель сказал:
— Я еще не встречал человека твердого.
Некто спросил:
— А Шэнь Чэн? Учитель ответил:
— Чэн обуреваем страстями. Где уж тут быть твердости?
Шэнь Чэн — ученик Конфуция, уроженец царства Лу.
VI, 3
Ай-гун спросил Конфуция: «Кто из Ваших учеников любит учиться?»
Кун-цзы ответил:
— Был Янь Хуэй, он больше всех любил учиться. Он не гневался, не повторял ошибок. К несчастью, жизнь его была коротка, он скончался. Ныне подобных ему уж нет.
Ныне я не слышал, чтобы кто-нибудь так любил учиться.
Янь Хуэй, один из лучших учеников Конфуция, единственный из учеников, которого он признавал способным распространить его Учение который скончался либо в 31 либо в 41 год.
IX, 12
Как-то учитель тяжко занемог. Цзы Лу прислал к нему нескольких учеников, [чтобы они ухаживали за ним, как за сановником]. Спустя некоторое время Конфуцию стало лучше, и он сказал:
— Чжун Ю (т. е. Цзы Лу)! Ты поступил неискренне. Если бы действительно захотел, чтобы за мною ухаживали как за сановником, смог ли бы я тем самым обмануть кого-то? О, Небо! И не лучше ли мне было умереть на руках у своих учеников, чем на руках у чиновников? И даже если я и не удостоился бы пышных похорон, разву вы бы меня бросили умирать на дороге!
Речь идет о том, что Цзы Лу нарушил важнейшую часть ритуальных правил — соответствие статуса и воздаваемых почестей. В тот момент Конфуций не находился на государственной службе, однако Цзы Лу повелел его обслуживать чиновника, занимающее высокий официальный пост. Для Конфуция это было равносильно лицемерию и неискренности.
VI, 27
Конфуций отправился на встречу с Наньцзы. Цзы Лу был недоволен этим. Тогда Учитель сказал:
— Пусть Небо отринет меня, если я сделал что-то не так! Путь Небо отринет меня!
XI, 15
Учитель сказал:
— Почему же Ю (т. е. Цзы Лу) исполняет мелодию на гуслях (сэ) прямо у моих дверей? Ученики после этих слов стали непочтительны к Цзы Лу.
Учитель сказал:
— Ю уже поднялся в зал для наставлений, но во внутренние покои еще не допущен.
Как предполагается, недовольство учителя было вызвано тем, что Цзы Лу исполнял мелодию жителей северных окраин, отличавшихся воинственным нравом и воевавших с китайскими царствами.
XI. 17.
Цзиши хотел стать богаче самого Чжоу-гуна, и Жан Цю помог ему в приумножении богатства, собирая [неправедные] налоги. Учитель сказал:
— Жань Цю не мой ученик. Вы можете, развернув флаги, с барабанным боем напасть на него.
Речь идет о том, что местный аристократ Цзиши решил повысить поземельный налог в своих владениях, став богаче самого основателя династии. Реализовать это дело было поручено ученику Конфуция Жань Цю, который состоял на службе у Цзиши. Конфуций был против этого повышения, но Жань Цю все стал помогать Цзиши. И тогда Конфуций не только публично отрекается от своего ученика и даже призывает остальных выступить против него.
XI, 18
Учитель сказал:
— Чай глуповат, Шэнь туповат, Ши лицемерен, а Ю неотесан.
Чай (Цзы-гао), вэйский уроженец; о нем рассказывают, что он не наступал на тень, не убивал оживших насекомых, не ломал распускавшихся растений; находясь в трауре по родителям, три года плакал горючими слезами, никогда не улыбался, не ходил по тропинкам и не пролезал чрез канавы. Шэнь был человек безыскусственный, простой и чистосердечный, но тупоумный. Между учениками Конфуция не было недостатка в людях умных и красноречивых, но честь распространения его Учения принадлежала не умницам, а таким бесхитростным и чистосердечным людям, как Цзэн-цзы. Такие люди, хотя и медленнее понимали, но зато усваивали лучше и прочнее. Указывая на эти недостатки своих учеников, Конфуций хотел, чтобы они сами сознали их и приняли меры к исправлению этих уклонений от неизменной средины (ком. П. Попова).
XIII, 14
Когда Жань Ю вернулся из дворца правителя, Учитель спросил его:
— Почему так поздно?
Тот ответил:
— Занимался государственными делами.
Учитель сказал:
— Ты занимался частными делами. Если бы дела были государственные, то, хотя я и не сам не на службе, все равно узнал бы о них.
IX, 22
Учитель сказал:
— Бывает, появляются всходы, но не цветут! Бывает, что они даже и цветут, но все же не плодоносят!
Речь идет об учениках Конфуция.
XIV, 43
Юань Жан в ожидании Учителя сидел на корточках, как варвар. Учитель сказал:
— В детстве ты не почитал старших, повзрослев, не приобрел известность, а сегодня состарившись, все не унимаешься, и ведешь себя, как разбойник.
И ударил его палкой по ноге.
Юань Жан — старый приятель Конфуция. Предполагают (П. Попов), что у него умерла мать, и он пришел к Конфуцию за помощью; но его непочтительная поза вызвала со стороны Конфуция упреки в варварстве. Также предполагают (Л. Переломов), что он отличался эксцентричностью. Так, например, он осмелился петь на гробе своей матери. На этот раз Конфуция возмутило то, что Юань Жан «сидел, как варвар», т. е. скрестив ноги, что не соответствовало ритуалу.
Заключение
Его жизнь и проповедь — ярка. Это — яркий пример того, как маг и мистик, идя на службу государству, теряет и свои магические силы и свой статус мудреца. История вернула ему этот статус — статус «Учителя учителей», но при жизни он, как видим был отторгнут многими представителями оккультно-мистической традиции Китая. Он
Сама проповедь Конфуция и «Лунь юй» показывают, что в Китае не существовало какой-то отвлеченной философии, далёкой от практической жизни. Китайские мудрецы умели удивительным образом связывать мир видимый, каждодневный, изменчивый и мир метафизический, вечный и неизменный, мир чистого духа и сокровенного знания. Можно быть одновременно политиком и философом, великим стратегом и мистиком, как, например, знаменитый военачальник Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.) или как тот же Конфуций, постоянно соприкасавшись с делами управления. Такая двойственность не характерна для европейской культуры, требовавшей от человека жёсткого выбора — или политик, или отшельник. Китай же, наоборот, ставил во главу угла человека в равной степени духовного и социально активного (это отнюдь не исключало существования отшельников, монахов и аскетов). Более того, человек, не приобщённый к духовным учениям и правитель, не окруживший себя мудрецами, не мог удержаться на троне, а долг мудреца — предложить свой ум для решения политических проблем. Эти предложения делались в чисто китайской, конфуцианской манере — намёками, хитроумными отказами, т. е. с соблюдением всё того же ритуала прихода мудреца на службу, и эта машина «прихода во власть», запущенная ещё в эпоху Борющихся царств, действовала в течение многих веков.
Само же конфуцианство, представляя собой развитие и трансформацию проповеди Конфуция, оказалось не просто набором отвлечённых рассуждениями об идеалах человеколюбия, искренности и долга, но вполне практичным социальным и этическим учением. И именно под его знаком и живет современный Китай не столько жестко следуя каким-то нормам, сколько прагматично перестраиваясь под изменения ситуации и сохраняя свою национальную целостность
В отличие от идеологизированного конфуцианства — плода работы десятков поколений книжников, политиков и государственных администраторов, сам Конфуий до сих пор хранит загадку своей жизни и истинной сути своего Учения, которое его ученик так и не сумели до конца воспринять. И «Лунь юй» обнажает перед нами не триумф великого Учителя, а сложнейшую драму его жизни. И если читать этот трактат, абстрагировавшись от последующего возвеличивания Конфуция и превращения его в государственный культ, то перед нами предстает совсем иной образ Учителя. Это человек, посвященный в древние знания, готовящийся к профессиональной карьере священнослужителя и обладавший, безусловно, немалыми способностями духообщения по примеру традиционных медиумов. Но он надеется, что при помощи его знаний можно установить гармонию в Поднебесной, надеясь на силу своего образа.
Важнейшим для него становиться именно поддержание неразрывной связи с Небом и с духами — именно оттуда может он черпать свои знания. Именно в этом смысл его призывов к сыновней почтительности, в строжайшем соблюдении всех погребальных ритуалов и периода траура — ведь тем самым мы поддерживает связь с иным миром. Он продолжает использовать в своей практике древние магические методы, например, заклинания и ритуальные песни из «Канона песнопений» и музыкальные мелодии, однако придает этому уже открытый, почти светский характер. От своих учеников он требует не столько догматических знаний (а именно в это позже превратилось конфуцианства), а непосредственного чувствования, внутреннего ощущения, которое и достигается за счет постоянного радения.
В отличие от отшельников и традиционных медиумов, он не бежит от людей и прежде всего власть предержащих, но наоборот всячески стремиться получить официальную должность. Но делает это не ради самой должности, не ради жалования или почестей — лишь ради того, чтобы иметь возможность реализовать свое учение об управлении на практике. Но он уже не вписывается в политические реалии того времени. В конце концов, он утрачивает «связь с Небом», вероятно, осознав, что тайное знание никогда не может быть вынесено на общее обозрение и не предназначено для использования с государственных или политических целях.
Лексикон, которым он оперирует, разговаривая со своими учениками — отнюдь не лексикон «философа» или наставника в этике. Такое звучание ему было придано уже позже, комментаторами и исследователями, дабы «окультурить» облик древнего мистика. Говоря о жэнь, он имеет в виду не «человеколюбие», как стало считаться позже, а способность человека вступить в непосредственную связь с небом. Проповедуя идеал цзюньцзы, он видит перед собой не «благородного мужа», а человека магических знаний, который служит государству, правителю и людям.
И, понимая этом, в обыденности проповеди Конфуция открывает перед нами внезапный мистицизм самопрозрения человека, что «вечно претворяет изученное».
Слово, оставленное Учителем: «Лунь юй»
Канонизация слова Конфуция
То, что нам сегодня известно под названием «Лунь юй», естественно, не является изначальными словами Конфуция и, более того, хронологически точным описанием событий его жизни. Это скорее труд политический — облик Конфуция в нем подан так, как он представлялся правильным государству. И в этом смысле «Лунь юй» — не книга о том, как говорил и действовал Конфуций, а описание того, как он долженбыл бы действовать и говорить.
Очевидно и другое — через бесконечный частокол увещеваний и «мудрых высказываний» проступает живой, реальный Конфуций: громогласный и сомневающийся, осторожный и решительный, торжествующий и покинутый духами. Именно «Лунь юй», а не исторические описания Конфуция сделали его облик чрезвычайно обаятельным, живым и очень сложным.
Что вообще мы подразумеваем, говоря о «Лунь юй»? На первый взгляд здесь все достаточно просто — это компиляция высказываний и событий из жизни Конфуция. Частично высказывания, встречающиеся в «Лунь юе», повторяются в «Ли цзи» («Записях о ритуале») иногда абсолютно точно, но чаще в переложении или с небольшими изменениями. Ряд историй и высказываний также повторен в более поздней книге «Мэн-цзы», но так или иначе, нигде не встречается точной «кальки» исходного текста.
В современном варианте «Лунь юй» содержит 20 книг или глав. Традиционно главу принято называть по первым значимым словам этого раздела, например, глава первая именуется «Учиться и…», глава вторая — «Осуществлять правление» и т. д.
Известная нам сегодня структура «Лунь юя» сложилась не сразу, очевидно, что по Китаю ходило несколько вариантов или списков этого труда, причем каждый считался «истинным». Такая ситуация складывалась вокруг практически всех известных китайских духовных произведений, в том числе, например, «Лао-цзы», «Чжуан-цзы», «Мэн-цзы»: одновременно циркулировало несколько версия, составленных учениками и последователями, которые оспаривали истинность и право первенства в продолжении традиции.
Сегодня невозможно называть точное количество разных вариантов «Лунь юя». К концу I века было известно по меньшей мере три труда, которые потом легли в основу «Лунь Юя». Два труда были связаны с названиями царств: «Лу лунь» — «Речения царства Лу» из двадцати глав, и «Ци лунь» — «Речения царства Ци» в двадцать две главы. К последнему труду прилагались еще две главы «Вэнь-ван» и «Ши тао», которые хотя и являлись частью общего корпуса текстов, но все же повествовали не о Конфуции. Третий труд получил название «Гу лунь» — «Древние речения», он состоял из двадцати одной главы и был обнаружен по преданию в стене дома Конфуция, будучи запрятанным туда учениками.
Именно эти три «Речения» перечисляются в самом раннем упоминании о труде Конфуция — «Истории династии Хань», принадлежавшем кисти известного историка Пань Гу. Хроники эти, дошедшие до нас с большими лакунами, были закончены в I в. н. э., и таким образом мы имеем достаточно позднее упоминание о беседах Конфуция — со времени его ухода из жизни прошло более четырехсот лет. А это значит, что не исключено и то, что до этого существовали и другие списки речений Конфуция, либо не дошедшие до нас, либо вошедшие в три уже известных сборника.
Эти три сборника «речений» был во многом схожи, но все же не одинаковы. Прежде всего, они заметно разнились по своему объему. Скорее всего «Ци лунь» был самой обширной компиляцией речений Конфуция, по своему объему этот труд превосходил «Лу лунь», о чем в частности, упоминает историк-конфуцианец Лю Дэмин (556–627). В точности сложно сказать, то ли «Речения царства Ци» содержали большее количество глав, то ли по числу высказываний и стихов они были более многочисленны.
Очевидно, что канонизации конфуциева учения к тому моменту еще не произошла — этого просто не могло случиться при наличии трех (а, возможно, и большего количества) вариантов его высказываний. А это значит, что до VI в. Конфуций не только не считался «учителем учителей», но занимал в исторической ретроспективе позицию немногим выше, чем ряд других духовных учителей. Такое множество вариантов трудов одного и того же мудреца можно считать нормативом ранней истории Китая. Достаточно упомянуть, что известно несколько списков «Дао дэ цзина» («Канон Пути и Благодати») Лао-цзы, где встречаются заметные разночтения. Более того, обнаруженный в 90-х гг. вариант этого трактата, записанный на бамбуковых дощечках (до этого варианты II в. были записаны на шелку, т. н. «шелковые книги»), оказался существенно, почти в два раза короче, чем широко известная сегодня версия «шелковых книг». Таким образом для истории Китая было вполне характерным дополнять древние трактаты: слова мудрецов дополнялись, дописывались и в конце концов превращались в компиляцию — но компиляцию высказываний не только самого духовного наставника, но и мыслей его учеников и последователей по принципу, «что мог бы сказать учитель по этому поводу».
Три версии «Лунь юя» долгое время существовали раздельно и циркулировали по Китаю как самостоятельные произведения. Такая ситуация сохранялась вплоть до I в. до н. э. н. э, когда одна из версий попадает в руки известного каноноведа Чжан Юя (? — 5 до н. э.) — знатока речений Конфуция, а также «И цзина» («Канона перемен»). Чжан Юй — эрудит и книжник — имел весьма высокий ранг знатности — хоу, ученое звание боши, т. е «доктора» и преподавал императорской семье тонкости «Лунь юя». В 25 г. до н. э. он был назначен главным советником императора, что соответствовало рангу и обязанностям премьер-министра. Чжан Юй, как считается, составляет новую версию «Лунь юя» на основе старых списков.
До сих пор идут споры о том, какая же из трех версий легла в основу известного нам сегодня «Лунь юя». По одному из предположений, Чжан Юй сводит воедино две версии — лускую и цискую. Он также пользуется многочисленными комментариями различных книжников, которые составлялись на «Лунь юй», в том числе известных каноноведов Ван Яна, Лу Фуцина и других. Так рождается произведение, названное «Чжан хоу лунь» — «Суждения [и беседы в версии] хоуЧжан [Юя]». Эта версия стала столь популярной, в том числе и благодаря высокому посту ее составителя, что затмила все остальные списки «Лунь юя». Так Китай получает первый «официальны» «Лунь юй».
Теперь «Лунь юй» все более упорядочивается различными комментаторами. Новый список составляется известным ученым Чэнь Сюанем (127–200 н. э.), который также использует версии «Речений из царства Ци» и «Речений из царства Лу». Эта версия не дошла до наших дней, хотя отрывки из нее обнаружены в различных вариантах. Поразительно, что относительно большая часть этого трактата, обнаруженная в 1969 г. в Синьцзяне, является ученической копией, составленной в 710 г. двенадцатилетним юношей. Известная нам сегодня версия «Лунь юя» была составлена Хэ Янем (190–249 н. э.), который, как считается, свел вместе варианты Чжан Юя и Чэнь Сюаня.
Как видим, наиболее древние версии, передающие нам истинный характер записей Конфуция, не сохранились. Разумеется, вряд ли стоит считать, что ныне существующая версия «Луню юя» является подделкой или сильно подправленным вариантом. Судя по высказываниям Учителя, приводимых в других трактатах, скорее всего мы имеем дело с реальным словом Конфуция. Однако в результате многочисленных редакций могло измениться другое — те акценты, которые стремился расставить Конфуций своими беседами и проповедями. Изменился и смысл некоторых понятий, а за ним трансформировался и образ Конфуция, превратившись в философа-книжника. Именно влияние такой редактуры мы должны учитывать, читая сегодня слова Конфуция. Вряд ли он говорил о другом, но скорее всего он говорил по-другому.
Постепенная, хотя и не окончательная канонизация «Лунь юя» происходит в династию Хань (III в. до н. э. — III в.). А уже в эпоху Тан текст «Лунь юя» выбивается на каменных стелах, и тем самым как бы закрепляется канонический вариант «слова Конфуция».
Приобретя классический вид, «Лунь Юй» стал частью практически всех основных канонов литературно-назидательной классики Китая и, прежде всего, т. н. «Четверокнижия» («Сы шу»). «Четверокнижие» как собрание наиболее значимых трудов конфуцианской классики составляется знаменитым философом-неоконфуцианцем Чжу Си в 1190, и в это собрание помимо собственно «Лунь юя» вошли «Мэн-цзы», «Чжун юн», «Да сюэ» («Великое учение»). «Лунь юй» также стал центральной частью «Тринадцатикнижия» («Шисань цзин чжу ши»), которое изучалось всеми учеными и чиновниками, а также были основой обучения в китайских школах. «Тринадцатикнижие» всегда воспринималось как наиболее полный и точный свод именно конфуцианской классики с каноническим комментариями (в частности, «Лунь Юй» издавался в обрамлении комментариев Чжу Си). «Тринадцатикнижие» было составлено в XII в. при правлении династии Южная Сун, а цинский чиновник Жуань Юань (1764–1849) скомпилировал критический свод всех текстов, куда были включены не только прежние комментарии, но и некоторые новые комментария, а также списки разночтений (цзяокань цзи). Именно это издание, неоднократно переиздававшееся впоследствии, стало своеобразным нормативом для последующих исследований.
«Четверокнижие» становиться официальным каноном китайской политической и духовной культуры. В течение многих веков эти трактаты, и прежде всего «Лунь юй» были основным предметом изучения чиновником, и знание этих текстов, а также умение их комментировать в обязательном порядке являлось частью государственных экзаменов на чиновничьи и ученые звания с 1313 по 1905. И здесь живое слово Конфуция, драма его жизни как духовного учителя и мистического проповедника абсолютно и окончательно растворяется в политической идеологии государства. Большинству терминов, в том числе жэнь(человеколюбие), сяо(сыновья почтительность), чжун(преданность), и(долг) даются новые трактовки в соответствии с «политической необходимостью». И с этого момента сама проповедь Конфуция приобретает совсем иной характер — характер морально-этической и нравственной доктрины, а сам мистический фактор окончательно «вымывается» из нее. И вплоть до сегодняшнего дня как на государственном уровне, так и на уровне обыденного сознания конфуцианство воспринимает как часть национальной идеологии, как символ китайской цивилизации, но отнюдь не как личная проповедь бродячего наставника Конфуция.
Структура «Лунь юя»
Характер самого «Лунь юй» в равной степени как полностью соответствует канонам записей речений мудрецов того времени, так и отличается от многих других образцов классики Китая.
Прежде всего, по своей структуре это текст не оккультный не мантический, как, например, «Канон перемен» («И цзин»), за редким исключением он не содержит заклинательных формул и магических речитативов, как более древний «Канон песнопений» («Ши цзин»), который очень высоко ценил сам Конфуций. И — самое главное — он не написан самим Конфуцием и, по-видимому, им даже и не правился. Его ученики записывали то, что им казалось важным, а иногда просто эпизоды из жизни наставники или манеры его поведения, не в силах дать им трактовку, оставляя это для потомков.
Сам же Конфуций отказывался записывать что бы то ни было, вероятно считая, что все, что необходимо, уже записано — не случайно он отсылал своих учеников к «И цзину», «Ши цзину». Он же несет какого-то устного, формального учения, а передает его всем своим поведением, он вопрошает духов и воплощает их веления на земле. И здесь особый смысл приобретает его знаменитая фраза «Я не создаю, но лишь повторяю изученное». Ему передано учение (сюэ) и он его «повторяет» и не творит ничего нового. И в этом он — абсолютно традиционный мистический учитель.
Традиционно предполагается, что записи высказываний Конфуция составлял Цзын-цзы (505–436 до н. э.), которому традиция также приписывает составление небольшого трактата «Да сюэ», который также вошел в конфуцианское «Четверокнижие».
Сама структура «Лунь юя» является суммой самых различных высказываний и явно отражает борьбу, которая шла вокруг наследия Конфуция между его приемниками и учениками. Это хорошо прослеживается в неоднородности структуры текста. Прежде всего, характер первых пятнадцати книг заметно отличается от последних пяти.
На первый взгляд, материал в главах сгруппирован случайно, сами же главы, равно как и высказывания внутри них, также расставлены вне всякой логике. Более внимательное прочтение продемонстрирует нам, что над составлением «Лунь юя» все же тщательно работали компиляторы, собирая в одну главу фразы не столько тематически близкие, сколько связанные единым термином. Например, откроем третью главу. В близких пассажах 23, 24 и 25 речь идет о музыке, во всяком случае, во всех случаях используется этот термин. Но в первом случае Конфуций говорит о том, что «Музыку необходимо знать!», во втором случае упоминается музыкальный инструмент то— деревянный язык колокола, причем в контексте, никак не связанном с музыкой. Конфуций говорит своим ученикам «Почему вы так обеспокоены, что нет у вас чиновничьих постов? Поднебесная уже давно лишилась пути-Дао и скоро Небо сделает Вашего Учителя языком колокола». В третьем случае, Конфуций рассуждает о том, что музыка древнего правителя Шуня (музыка шао) была «красивой и нравственной», а вот музыка правителя У — «воинственного» — «красива, но не вполне нравственна». В сущности, здесь речь идет не столько о музыке, сколько о самом характере древнего правления. В других же местах «Лунь юя» встречается немало высказываний о музыке, которые не сгруппированы в одну главу.
Первая и вторая глава вызывают несколько сумбурное ощущение — складывается впечатление, что составители пытались включить в них то, что им казалось самым главным в речениях Конфуция, а поэтому здесь главенствует не единая тема, а единая мысль, свод важнейших идей проповеди Учителя. А вот дальше «Лунь юй» приобретает значительно большую стройность. Третья глава в основном посвящена наставлениям в ритуале и музыке, четвертая глава поочередно обыгрывает основные понятий конфуцианского учения — «человеколюбие», воспитание человека, путь-Дао, сопоставление благородного мужа цзюньцзыи «мелкого человека». Большая часть пятой и шестых глав включает высказывания Конфуция о разных людях: своих учениках, правителях, аристократах. Седьмая глава содержит ответы Конфуция на вопросы учеников, причем через них показывается сам характер Конфуция — некий идеальный норматив поведения. Восьмая глава состоит из высказываний Конфуция по самым различным поводам, однако при этом в ней встречаются включения высказываний его ученика Цзэн-цзы. Одиннадцатая глава целиком посвящена самому Конфуцию. В двенадцатой главе мы встречаем запись вопросов Конфуцию и ответов на них. Первая часть тринадцатой главы посвящена высказываниям по поводу управления государством, вторая часть (18–28 параграфы) рассказывают о нормативе поведения благородного мужа цзюньцзы. Здесь же обыгрывается понятие ши— честного служивого мужа, по сути, цзюньцзы, который находится на службе у правителя. Четырнадцатая глава как бы возвращает нас к центральным понятиям конфуцианской проповеди, обозначенным в первой и второй главе, из-за этого она также как и первые главы, кажется несколько рыхлой по структуре. Наконец, в пятнадцатой главе в основном обсуждается тема человека как такового — любящего добродетель, человеколюбивого или лживого, снисходительного и требовательного.
Последние пять глав «Лунь юя» заметно отличаются от первых пятнадцати. Как указывали многие исследователи, вполне вероятно, что они носят более поздний характер, и были записаны как результаты споров и дискуссий, развернувшихся вокруг духовного наследства Конфуция.
У этих последний глав — совсем другая функция. Скорее всего, эти пять глав, составленные позже остальных, носили «разъяснительный» и «внутришкольный» характер, они предназначались для подтверждения главенствующей роли некоторых учеников, чьи речения в основном и помещены в последних пяти главах. Сам же Конфуций теперь именуется не Кун-цзы, но в основном просто «цзы» — «мудрец» или «учитель», и это обращения без всяких дополнительных пояснений указывает ученикам, что речь идет именно об их учителе.
Очевидно, что в эти пять глав входит часть историй из жизни Учителя, которые носят характер апокрифов, не случайно они встречаются в некоторых других книгах, например, в «Чжуан-цзы». XIX книга вообще целиком состоит из высказываний учеников Конфуция. В этой же книге появляется новый основной персонаж — Цзы-гун. Здесь ученики Конфуция уже сами наставляют, советуют, проповедуют. Они сами дают оценку людям в духе их Учителя — кого-то критикуют, про кого-то говорят, что «он не так плох, как считают ныне». Учитель же для них — личность абсолютно сакральная и запредельная. И самое главное — это высшая точка развития человеческих свойств. С ним «никто не может сравниться, как невозможно по лестнице вскарабкаться на небо» (XIX, 25), он «подобен солнцу и луне, а до них не подняться» (XIX, 24). ХХ глава на первый взгляд вообще лишена сквозной логики изложения и состоит всего лишь из трех пассажей. Причем первый из них представляет собой диалог между легендарными мудрецами прошлого Яо и Шунем, причем некоторые фразы настолько малосвязаны между собой, что у многих исследователей этот пассаж вызвал сомнение в его целостности.
В течение многих последующих веков образ и слова Конфуция многократно использовались самыми различными людьми — средневековыми комментаторами, современными политиками, правителями. Его изначальная, чистая мысль оказалась глубоко погребена под комментариями и стереотипами, а образ мистика и духовного наставника постепенно превратился в дидактика-философа.
Кажется, он не записал и не оставил после себя того самого главного, потаенного, что хранил в своем сердце. Это очень личное — интимное настолько, насколько только может быть прямая беседа с духами предков и слушание голоса Неба. Но самое главное — он оставил после себя свой образ, свой мистический след, под знаком которого существует вся китайская цивилизация до сих пор.
Переводы Конфуция и цитируемая литература
1. Алексеев В. М. Китайская литература. «Наука» М., 1978
2. Алексеев В. М. Наука о Китае. М., «Наука», 1982
3. Головачева Л. И. Беседы и суждения Конфуция // Рубеж, 1992, N 1.
4. Кривцов В. А. (пер.) Лунь Юй // Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах, Т.1., 1972.
5. Маслов А. А. Укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз в Китае. М., «Алетея», 2003.
6. Маслов А. А. Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы. Ростов-на-Дону: «Феникс», 2005.
7. Переломов Л. С. Конфуций. Лунь Юй. М. «Восточная литература», 1998.
8. Попов П. С. Изречения Конфуция, учеников его и других лиц. Перевод с китайского с комментариями. СПб, 1910.
9. Попов П. С. Китайский философ Мэн-цзы. Перевод с китайского, снабженный примечаниями. СПб, 1904.
10. Семененко И. И. (Сост. и комментарии) Конфуций. Я верю в древность, М., 1995
11. Мэн-цзы. Пекин: Жэньминь чубаньшэ. 1978.
12. Сыма Цянь. Ши цзи (Исторические записки). Шанхай, 1993.
13. Цзочжуань чушу («Хроники Цзо с комментариями»). Пекин: Жэньминь чубаньшэ, 1998.
14. Цзочуань чу шу («Хроники Цзо с комментариями)». Шанхай, 1998.
15. Цзя Жуго. Чжунго жуцзяо шихуа (Рассказы по истории китайского конфуцианства). Баодин: Хэбэй дасюэ чубаньшэ, 1999.
16. Чжу Си. Сы шу чжан цзюй цзичжу («Четверокнижие» с собранием комментариев Чжу Си). Т.2. Пекин, 1989.
17. Chen Jinpan. Confucius as a Teacher — Philosophy of Confucius with Special Reference to Its Educational Implication. Beijing: Foreign Language press, 1990;
18. Creel H. Chinese Thought from Confucius to Mao Tse-tung. New York: New American Library, 1960;
19. Creel H. Chinese Thought from Confucius to Mao-tsetung. London: Eyre amp; Spottiswoode, 1954;
20. Fingarette H. Confucius — The Secular As Sacred. New York: Harper and Row, 1972
21. Hall D. and Ames, Roger T. Thinking Through Confucius. Albany: SUNY press, 1987;
22. Lau D. C. (translation and introduction). Confucius. The Analects N. Y. 1979
23. Legg J. The Chinese classics with the translation, critical and exegetical notes, prolegomena, and copious indexes. V. 1. Confucian Analects, L., 1893
24. Tang Yi-jie. Confucianism, Buddhism, Daoism, Christianity and Chinese culture. Washington and The University of Peking, 1991
25. Walley A. (translated and annotated). The Analects of Confucius, N.Y. 1938
Читать бесплатно другие книги:
