Византия и крестоносцы. Падение Византии Васильев Александр

2. Внешняя политика Михаила VIII

Центральное место во всей внешней политике Михаила VIII занимают его отношения с Королевством Обеих Сицилий; в связи с последними развиваются и принимают определенные формы его отношения к итальянским республикам – Генуе и Венеции – и к папской курии. Отношения к туркам на востоке также находятся в зависимости от западной политики.

Как уже было рассказано выше, в конце XII века германский государь Генрих VI Гогенштауфен, сын Фридриха Барбароссы, благодаря своему браку с норманнской принцессой Констанцией, наследницей норманнского государства в Южной Италии и Сицилии, объединил Королевство Обеих Сицилий под своей властью и вместе с тем унаследовал упорную вражду норманнов к Византии и их завоевательные планы. Единство Королевства Обеих Сицилий с Германией сохранялось до 1250 года, когда умер Фридрих II Гогенштауфен, после смерти которого его побочный сын Манфред сделался королем сицилийским; в Германии же воцарился на короткое время законный сын Фридриха Конрад IV. Под управлением Манфреда, заботившегося не только о матриальных, но и о духовных интересах своего государства, Сицилия наслаждалась глубоким миром; двор его был самым блестящим двором того времени; иностранные государи с уважением относились к Манфреду, и бежавший из Константинополя последний латинский император Балдуин II обращался к нему за помощью о возвращении утерянного трона. В отношении Византии Манфред усвоил политику своих предшественников, которая должна была серьезно беспокоить Михаила VIII – особенно с точки зрения возможной латинской реставрации в Константинополе. А тут еще подеста (главный представитель) живших в Константинополе генуэзцев, которые в то время пользовались исключительно благоприятными условиями торговли в Византии, вступил в сношения с Манфредом и предложил план внезапного овладения Константинополем и восстановления в нем латинского господства. Узнав об этом, разгневанный Михаил VIII выслал генуэзцев из столицы и завязал сношения с Венецией, результатом чего был новый договор с республикой св. Марка, восстанавливавший и подтверждавший прежние привилегии венецианцев и обязывавший их совместно с греками выступить против генуэзцев, если те откроют военные действия против империи.

Но какихлибо реальных действий против Византии Манфред начать не успел, так как стал жертвой папской интриги. Папы, видя, что сила Гогенштауфенов после смерти Фридриха II, непримиримого врага папства, ослабла, решили в лице Манфреда нанести ненавистной династии окончательный удар. Исполнителем папских планов явился Карл Анжуйский, брат французского короля Людовика IX Святого. Но папа, призывая Карла занять Сицилийское королевство, имел в виду не только уничтожение Гогенштауфенов, но и ту помощь, которую Карл мог дать для восстановления Латинской империи на Востоке; по крайней мере, папа выражал надежду, что при помощи Карла «положение империи Романии будет исправлено».

Существует немного крупных исторических фигур, которые бы изображались историками в столь мрачных красках и, может быть, не совсем правильно, как Карл Анжуйский. После ряда работ о нем можно теперь навсегда покончить с легендой, которая делала из него настоящего тирана. Обращаясь к Карлу, папы, повидимому, не учли некоторых черт его характера, которые отнюдь не позволяли думать, что он согласится быть простым орудием в их руках. Это был выдержанный, энергичный, временами суровый до жестокости правитель, не лишенный вместе с тем некоторой веселости, любви к турнирам и влечения к поэзии, искусству и науке и не желавший сделаться игрушкой пригласившего его в Италию папства.

Явившись с войском в Италию, Карл разбил Манфреда при Беневенте (1266 год). Манфред погиб, после чего Сицилия и Неаполь перешли во французское владение. Новым королем Обеих Сицилий стал Карл Анжуйский. Французы толпами стали покидать свою родину и тысячами переселяться в новые владения Карла, где в целом условия для жизни были прекрасны.

Вскоре после этого ясно проявилось отношение Карла к Византии. Он с согласия и в присутствии папы заключил в Витербо, небольшом итальянском городке к северу от Рима, с изгнанным латинским императором Балдуином II договор, по которому последний передал Карлу право на верховную власть над всеми франкскими владениями в прежней Латинской империи, выговорив себе лишь Константинополь и несколько островов в Архипелаге; отвоевать эти острова у ромеев и должен был помочь ему Карл. Таким образом, при французском владычестве в Королевстве Обеих Сицилий снова ожили в полной мере норманнские притязания на Византию.

Михаил VIII, понимая степень надвигавшейся опасности, прибегнул к целому ряду искусных дипломатических шагов. С одной стороны, путем переговоров с папой об унии между Восточной и Западной церквами Михаил как бы отвлекал его от тесного сотрудничества с Карлом и заставлял желать мягкости в отношении к Византии. С другой стороны, Михаил решил примириться с генуэзцами, которые, как было упомянуто выше, имели намерение, вступив в сношения с Манфредом Сицилийским, передать Константинополь латинянам, за что и были изгнаны из столицы. Генуэзцы получили разрешение вернуться в Константинополь, где им был отведен определенный квартал, но не в самом городе, а в его предместье Галате, по ту сторону Золотого Рога. Последнее обстоятельство не помешало генуэзцам возвратить себе все прежние торговые привилегии, расширить сферу своей деятельности на весь византийский Восток и оттеснить на второй план извечных соперников – венецианцев. К примеру, один генуэзец из фамилии Цаккариа, получив от императора право на разработку богатейших квасцовых залежей в горах около малоазиатского города Фокеи, лежащего при входе в Смирнский залив, быстро создал себе колоссальное состояние.

Между тем Карл Анжуйский занял остров Корфу, сделав этим первый шаг в выполнении своего плана нападения на Византию. Тогда Михаил VIII, в видах согласительной политики с папой и в надежде повлиять на политику Карла Анжуйского, обратился к его брату, французскому королю Людовику IX Святому, самому уважаемому государю того времени, который, незадолго до обращения к нему Михаила, уже выступил по просьбе Англии в качестве третейского судьи при решении сложных вопросов внутренней английской жизни. Теперь Людовику IX назначалась роль посредника, имевшая важное значение для судьбы Византии. В конце шестидесятых годов византийские послы прибыли во Францию «ввиду предстоящего объединения Греческой и Римской церкви». Михаил предложил французскому королю «быть арбитром условий объединения церквей и заранее заверил его в своем полном согласии» (Эберсол74).

Известно, что вначале Людовик IX не одобрял решения его брата Карла завоевать Южную Италию; лишь позднее он как бы примирился со свершившимся фактом, по всей вероятности, потому, что его успели убедить в полезности этого предприятия для будущего Крестового похода. Планы Карла завоевать Византию встретили в Людовике такое же отрицательное отношение – ведь если бы главные силы Карла были направлены на Константинополь, то они не были бы в состоянии принять должного участия в Крестовом походе ко святым местам, идеей которого был так увлечен Людовик. Просьба Михаила выступить в качестве третейского судьи в вопросе о соединении церквей и обещание византийского императора всецело подчиниться его решению также склоняли французского короля, ревностного католика, решить дело миром.

Трудно было ожидать, что давление со стороны Людовика окажет действенное воздействие на воинственно настроенного брата и заставит его отказаться от завоевательных устремлений. Куда большее значение в этом смысле имел Второй крестовый поход Людовика в Тунис, несколько задержавший реализацию планов Карла. Вскоре, однако, неожиданная смерть Людовика в Тунисе (1270 год) разрушила надежды Михаила на его содействие. Византийские послы, незадолго до смерти Людовика прибывшие в Тунис для переговоров, уехали обратно «с пустыми, – по словам Пахимера, – от обещаний руками». Явившийся в Тунис Карл двумя блестящими победами принудил тунисского эмира заключить с ним мир на условии возмещения военных издержек и уплаты ежегодной дани, после чего он снова направил свой взор на Византию. Но на обратном пути из Туниса страшная буря уничтожила большую часть флота Карла, так что он, по крайней мере на некоторое время, был лишен возможности предпринять против Византии широкомасштабное наступление.

Впрочем, в начале семидесятых годов Карл уже отправил значительное наемное войско на Пелопоннес, в Ахайю, где оно с успехом повело наступление на находившиеся там императорские войска. В то же время Карл сумел утвердиться на Балканском полуострове, взяв несколько укрепленных пунктов, в том числе Диррахий (Дураццо, Драчем), на восточном побережье Ионийского моря; нагорные албанские племена покорились Карлу, и деспот Эпирский присягнул ему на верность. После этого неаполитанский король стал величать себя государем Албании.

В одном документе он называет себя «Божьей милостью король Сицилии и Албании», а в другом сообщает, что албанцы «избрали нас и наших наследников в короли и вечные владыки названного государства». Но Карл этим не удовлетворился. Он обратился к себам и болгарам, в которых нашел усердных союзников. Множество южных славян стали к нему вступать на службу и переселяться в Италию. Русский ученый В. Макушев75, хороший знаток итальянских архивов, извлекший из них много сведений о славянах, писал, что, несмотря на отрывочность сведений, «по ним можно судить о ходе славянских поселений в Южной Италии и о многочисленности славян, стекавшихся со всех сторон югославянского мира на службу анжуйцев… Славянские поселения в Южной Италии с XIII по XV век постоянно увеличиваются: основываются новые, разрастаются старые». В одном памятнике 1323 года упоминается квартал в Неаполе, который называется «болгарским». В конце концов сербские и болгарские послы прибыли для переговоров в Неаполь. Отсюда видно, какая серьезная опасность угрожала Византии со стороны славяно-французских союзников. Более того, Венеция, которая занимала важное место в политической, экономической и торговой жизни государства Карла, была с ним в дружеских отношениях и тоже поддерживала его политику на Востоке. Добавим к этому, что низложенный и ослепленный Михаилом VIII последний никейский император Иоанн IV Ласкарь бежал из византийского заключения и явился по приглашению Карла к его двору.

Но искусный в политике Карл встретил не менее искусного политика в лице Михаила, который в этих условиях сделал ставку на папскую курию. Папа Григорий X охотно пошел навстречу желанию императора – может быть, не столько под влиянием все усиливавшегося могущества Карла, которое также, конечно, могло его устрашать, сколько в силу своего искреннего желания установить церковный мир и единство и получить надежду на освобождение Иерусалима. Конечно, в подобной мирной политике сближения с Восточной церковью Григорий X встречал целый ряд препятствий со стороны Карла, мечтавшего о насильственном подчинении императора. Однако папе удалось убедить Карла отложить на год уже решенный поход на Византию, дабы за это время он мог достичь соединения с Восточной церковью. Посланцы Михаила Палеолога на собор, который должен был собраться во французском городе Лионе, в полной безопасности прошли по владениям Карла, который даже снабдил их специальными охранными грамотами и провизией. В 1274 году в Лионе была оформлена уния между папой и представителями Михаила VIII. Согласно документам ватиканских архивов, оформление унии привело к переговорам Григория X и Михаила VIII по поводу нового антитурецкого союза. В Константинополь был послан кардинал высокого ранга, и были определены дата и место встречи для личных переговоров папы и императора: она должна была состояться в понедельник, на Пасху 1276 года в Бриндизи или Валоне. Однако в самом начале года, 6 января, папа внезапно скончался, и проект этот кончился ничем.

После некоторых трений Карл сумел посадить на папский трон одного из своих лучших друзей, бывшего казначея Франции де Бриона, ставшего папой под именем Мартина IV, который, всецело придерживаясь политики сицилийского короля, уничтожил Лионскую унию. Вслед за этим между Карлом, титулярным латинским императором и Венецией был в 1281 году заключен договор «для обратного отвоевания империи Романии, которая находится во владении Палеолога». Против Византии создалась громадная коалиция: латинские владения на бывшей территории империи, Франция, венецианский флот, папа, сербы и болгары. Казалось, Византийское государство стояло на краю гибели, а Карл Анжуйский, этот, по словам Норде– на, «предтеча Наполеона в XIII веке», находился на пороге всемирного могущества. Греческий писатель XIV века Григора76 писал, что Карл «мечтал, если только овладеет Константинополем, так сказать, о всей монархии Юлия Цезаря и Августа». Западный хронист Санудо77 отметил, что Карл «стремился к мировой монархии». Это был самый критический момент во внешней политике Михаила. В 1281 году Михаил VIII вынужден был начать переговоры с египетским султаном Калауном о военном союзе «против общего врага», то есть против Карла Анжуйского.

Но спасение для Византии неожиданно пришло с Запада, а именно из Сицилии, где 31 марта 1282 года в Палермо против французского владычества вспыхнуло восстание, охватившее быстро весь остров и получиввшее в истории название «Сицилийская вечерня». В этом событии играл некоторую роль и Михаил VIII.

Когда речь заходит о Сицилийской вечерне, одном из важнейших событий в первоначальной истории политического объединения Италии, то всегда приходит на ум написанное еще в начале сороковых годов XIX века и выдержавшее впоследствии много изданий сочинение знаменитого итальянского историка и патриота Амари78 «Война Сицилийской вечерни», положившее основание научному изучению этого вопроса. Но конечно, во времена Амари далеко не все материалы были доступны, и он сам, знакомясь последовательно с новыми открытиями в данной области, вносил в позднейшие издания своей книги изменения и дополнения. Немалое оживление в изучении этого вопроса было вызвано празднованием в Сицилии в 1882 году шестисотлетия со времени Сицилийской вечерни, когда появился ряд новых изданий. Громадное количество свежего и важного материала дали документы Анжуйского архива в Неаполе и Ватиканского в Риме, и особенно документы испанских архивов. Сицилийская вечерня, представляющаяся на первый взгляд событием исключительно западноевропейской истории, имеет отношение и к истории Византии.

До появления труда Амари обычно полагали, что главным создателем и руководителем сицилийской революции 1282 года был сицилийский изгнанник Джованни Прочида (Прокида), который, побуждаемый чувством личной мести, вступил в переговоры с королем Петром Арагонским, византийским императором Михаилом VIII, представителями сицилийской знати и некоторыми другими лицами, всех их привлек на свою сторону и произвел таким образом восстание. Главным виновником революции считал Прочиду, между прочим, и великий гуманист XIV века Петрарка. Амари, на основании исследования источников, показал, что в целом этот рассказ представляет собой легендарное развитие исторического, но с точки зрения причин сицилийского восстания второстепенного факта.

Население Сицилии чувствовало сильное раздражение против сурового французского владычества. Главными причинами восстания 31 марта были высокомерное отношение к покоренным и страшные налоги, возросшие особенно ввиду дорогой и трудной экспедиции Карла против Византии. Недовольством сицилийского населения искусно воспользовались два лучших, если не считать Карла, политика той эпохи – Михаил VIII и Петр Арагонский. Последний, будучи родственником бывшего сицилийского короля, уже известного нам Манфреда, признавал за собой права на обладание Сицилией и не мог примириться с чрезмерным могуществом Карла. Это обстоятельство учел Михаил VIII, который обещал испанскому королю денежную субсидию, если только он откроет военные действия против Карла, страшного для Византии. В Италии на сторону Петра встала императорская партия гибеллинов и часть сицилийской знати. Посредником в переговорах, сколотивших эту коалицию, и был вышеупомянутый Джованни Прочида; этим его роль в сицилийском восстании 1282 года и ограничивается. Восстание удалось. По приглашению сицилийцев Петр Арагонский в августе того же года высадился на острове и в Палермо был коронован короной Манфреда. Попытки Карла, возвратившегося с востока, где шли военные действия против Византии, подчинить восставшую Сицилию и изгнать оттуда Петра Арагонского оказались безуспешными и заставили Карла отказаться от завоевательских планов в отношении империи Михаила VIII. В результате Карл остался государем только Южной Италии. Из этого видно, какое важное значение для Византии имела Сицилийская вечерня. Вместе с тем события, связанные с восстанием 1282 года, положили начало дружественным сношениям византийских императоров с испанскими (арагонскими) королями. В своей автобиографии Михаил VIII, упомянув о походе войск Карла против его державы, замечает: «Сицилийцы, отнесшись с презрением к остальной его силе, как ничтожной, дерзнули поднять оружие и освободиться от рабства; поэтому если я сказал бы, что свободу, которую уготовил им Бог, уготовил через нас, то я сказал бы согласное с истиной!» Сицилийская вечерня оказала сильное влияние на положение папы Мартина IV. Дело касалось не только того неслыханного новшества, когда, как писал историк Ранке79, «народ вопреки повелениям Рима осмелился поставить себе короля». События 1282 года подрывали в корне византийскую политику этого папы, который, порвав с Лионской унией и всецело приняв сторону Карла Анжуйского, надеялся на латинскую оккупацию Константинополя. Сицилийская вечерня сделала это невозможным, так как она раздробила и ослабила южноитальянское государство Карла, бывшее основным плацдармом западной наступательной политики против Византии.

Главные силы и внимание государей Никейской империи и, после возвращения Константинополя, Михаила VIII были направлены, как известно, на запад; сначала была надежда на возвращение Балканского полуострова, затем последовала изнурительная борьба с Карлом Анжуйским. Восточная граница находилась в некотором пренебрежении – византийское правительство иногда как бы забывало о грозной турецкой опасности с востока. Византийский историк XV века Георгий Сфрандзи пишет: «В царствование Михаила Палеолога, вследствие войн, веденных в Европе против итальянцев, начались опасности для ромейской державы в Азии со стороны турок». Конечно, опасность со стороны турок началась для Византии гораздо раньше; но в этом замечании историка верно отмечена черта восточной политики при Михаиле VIII. Счастьем для империи в его время являлось то, что сами турки в XIII веке переживали смутную эпоху.

В тридцатых и сороковых годах XIII века с востока появилась грозная опасность монгольского нашествия. Иконийский, или Румский, султанат сельджуков, соприкасавшийся с восточной границей Никейской империи, был разгромлен монголами. Во второй половине XIII века, то есть во время Михаила VIII, последние Сельджукиды были простыми наместниками персидских монголов, владения которых простирались от Индии до Средиземного моря. Во главе их стоял Хулагу, признававший своим сюзереном хана восточных монголов. В 1258 году Хулагу захватил Багдад, где последний Аббасид погиб насильственной смертью. После этого он опустошил Сирию, Месопотамию и окрестные страны. Он думал о походе на Иерусалим и, возможно, о кампании против Египта. Однако известия о смерти великого хана монголов Мунке заставили Хулагу отказаться от агрессивных планов в южном направлении. Монгольская династия, установившаяся в Персии, была в последние десятилетия XIII века союзником христиан против мусульман. Р. Гроссе80 писал: «Хулагу повел турок-несториан (то есть христиан) из Средней Азии в настоящий желтый крестовый поход против ислама». В конце концов в 1260 году монгольская армия была разбита египетскими мамлюками при Айн-Джалуте. Другое весьма могущественное государство монголов образовалось севернее, на территории России. Это была Золотая (Кыпчакская) Орда со столицей в Сарае на Нижней Волге. Отдавая себе отчет в важности этого нового монгольского фактора, Михаил Палеолог неоднократно пытался использовать его в своей внешней политике. В этой связи важно заметить, что мамелюкская династия, установившаяся в Египте в 1250 году, в этнографическом плане была связана с Южной Россией. Слово «мамлюк» означает – «принадлежащий», «находящийся в собственности», «раб». Мамлюки в Египте были сначала тюркскими рабами-телохранителями, набранными при преемниках Саладина. В 1260 году эти «рабы» захватили трон и правили в Египте с 1260 по 1517 год, когда Египет был завоеван турками-османами. С конца тридцатых годов XIII века основной контингент мамлюков состоял из представителей тюркского племени куманов (половцев) с юга России, которые бежали от монгольского нашествия или же захватывались в плен и продавались в рабство. Григора говорит, что мамлюки были «европейскими скифами, пришедшими с берегов Меотиды (Азовского моря) и реки Танаис (Дон)».

Куманское происхождение многих мамлюков делало их заинтересованными в сохранении и развитии связей со своими соплеменниками на юге России, где даже после монгольского нашествия осталось значительное количество половцев. Кроме того, хан Золотой Орды принял ислам, султан Египта мамлюк Бейбарс также был мусульманином, тогда как Хулагу был язычником и врагом ислама. Смертельная вражда, не только политическая, но и религиозная, существовала между Хулагу и Берке (Береке) – ханом Золотой (Кыпчакской) Орды.

Сухопутная дорога между мамлюками и кыпчаками была перерезана владениями Хулагу. Сообщение по морю между Египтом и югом Руси было возможно только через Геллеспонт, Босфор и Черное море, однако оба пролива находились в руках византийского императора, так что для прохождения ими мамлюкам требовалось специальное разрешение от Михаила Палеолога. Поэтому, как пишет Григора, египетский султан, «желая быть другом ромеев и желая иметь разрешение для египетских купцов плавать через наши проливы один раз в год», послал своих послов Михаилу Палеологу. Трудность заключалась в том, что в это время Михаил находился в дружеских отношениях с Хулагу, главой монголов Персии, и ответ послам все время откладывался. В конце концов в 1265 году кыпчакский хан Берке начал войну против Михаила, в которой на стороне монголов принял участие болгарский царь Теч (Тич) под руководством Ногая, полководца Берке. Монголы (татары) и болгары разбили византийские войска. После этого поражения Михаил был вынужден прекратить дружественные отношения с Хулагу и начать взаимоотношения с кыпчаками и египтянами. Для того чтобы завоевать благосклонность могущественного Ногая, Михаил дал ему в жены свою побочную дочь, и в следующей войне против болгарского царя Константина Теча был активно поддержан своим новым родственником. В результате болгарский царь был вынужден прекратить военные действия.

Дипломатические отношения между Золотой Ордой, Египтом и Византией продолжались во время всего царствования Михаила. Характерны дружественные взаимоотношения между Михаилом Палеологом и египетским султаном мамлюком Калауном (1279 – 1290). Общая опасность заставила этих монархов прийти к соглашению, ибо далеко идущие планы Карла Анжуйского угрожали обеим империям. Эти взаимоотношения должны были привести к заключению настоящего договора о дружбе и торговле, который, как считает французский историк М. Канар81, и был заключен в 1281 году. Однако, согласно немецкому историку Ф. Дёльгеру82, взаимоотношения Михаила и султана не вышли за стадию дипломатических переговоров. Падение Карла Анжуйского и Сицилийская вечерня полностью изменили ситуацию как на Западе, так и на Востоке.

В Малой Азии Михаилу Палеологу никто не угрожал. Хотя он порвал дружеские отношения с Хулагу, персидские монголы были слишком заняты своими внутренними проблемами, чтобы предпринимать решительные шаги против Византии. Византия еще со времен арабского могущества создала на восточной малоазиатской границе ряд укрепленных пунктов, особенно среди горных проходов (клисур); помимо регулярного войска, на границе возникло сословие крестьян– воинов – так называемые акриты, своего рода византийское казачество. По мере продвижения турок к западу акриты в XIII веке сосредоточились по преимуществу в горах Вифинского Олимпа, то есть в северо-западном углу Малой Азии.

Еще со времени ранних работ В. И. Ламанского83, нашего знаменитого слависта, некоторые ученые видят в вифинских акритах славян. Однако гораздо правильнее видеть в акритах представителей разнообразных народностей, среди которых могли быть и потомки давно уже поселенных в Вифинии славян. Эти пограничные поселенцы, наделенные землей, освобожденные от налогов и повинностей и достигшие большого благосостояния, должны были нести военную службу, защищая границу от врагов, и, насколько можно судить по источникам, делали это храбро и энергично. Но со времени перенесения столицы из Никеи в Константинополь акриты перестали пользоваться прежней поддержкой правительства, которое в новом центре чувствовало себя в меньшей зависимости от восточной границы. Кроме того, Михаил Палеолог в силу предпринятой финансовой реформы произвел среди акритов учет их достатка и отчислил в пользу казны большую часть доходов с их земель. Эта мера, окончательно подорвав экономическое благосостояние акритов, на котором основывалась их служебная готовность, оставила восточную границу империи почти беззащитной. После подавления поднятого акритами восстания правительство удержалось от полного их уничтожения только из опасения открыть дорогу туркам. Как бы то ни было, односторонняя внешняя политика Михаила VIII с исключительным уклоном к Западу печально отразилась на восточной границе, которая потеряла последнее средство защиты от турок.

Результаты восточной политики Михаила дадут себя почувствовать, как только турки, после некоторого периода смут и распада, снова объединятся, усилятся и нанесут в конце концов удар, который уничтожит Восточную христианскую империю.

3. Внешняя политика Византии в царствование Андроников

Внешнее положение империи при двух Андрониках, деде и внуке, было иным, чем при их предшественнике Михаиле VIII. У них появились новые сильные враги – Сербия на Балканском полуострове и турки-османы в Малой Азии, причем оба эти народа в лице их наиболее выдающихся государей ставили целью своей борьбы с Византией, подобно Карлу Анжуйскому, полное ее сокрушение и образование на ее месте или греко-славянского, или греко-турецкого государства. План Карла – образовать греко-латинское государство, как мы знаем, не удался. В XIV веке, казалось, был близок к намеченной цели великий сербский государь Стефан Душан, о котором речь будет ниже. Но осуществить вполне этот план удалось, в силу целого ряда исторических условий, лишь османским туркам, создавшим в середине XV века громадное не только греко-турецкое, но и греко– славяно-турецкое государство, в состав которого вошли и сербы, и болгары.

Усиление турок-османов надо считать главным явлением на Востоке в эпоху двух Андроников. Двигаясь по направлению к Малой Азии, монголы оттеснили на запад из персидской области Хорасана турецкую орду из племени огузов, которая, попав на территорию Иконийского государства сельджуков, получила разрешение от их султана остаться в Малой Азии и пасти там свои стада. После понесенного от монголов поражения царство сельджуков распалось на несколько самостоятельных владений с особыми династиями, которые тем не менее довольно продолжали досаждать империи. Сделалась самостоятельной и пришедшая из Хорасана турецкая орда из племени огузов. В самом конце XIII века во главе ее стал Осман, начавший династию Османов, или Оттоманов, и давший свое имя находившимся под его властью туркам, которые с тех пор и стали называться османскими, или оттоманскими, турками. Династия, основанная Османом, продолжала править в Турции до 1923 года.

Турки-османы с конца XIII века начали теснить остававшиеся еще в руках Византии небольшие малоазиатские владения. С трудом императорские войска удерживали три наиболее важных пункта в Малой Азии: Бруссу, Никею и Никомидию. Посланный против турок старший сын Андроника соимператор Михаил IX потерпел неудачу. Казалось, что сам Константинополь находился уже в опасности, в то время как император, по выражению Пахимера, «как бы спал или не был в живых».

В подобных обстоятельствах Андроник II без посторонней помощи обойтись не мог. Такая помощь ему явилась в виде испанских наемных дружин, так называемых «каталонских кампаний», или «альмугаваров». Отряды наемников различных национальностей под названием «кампаний», жившие только войной и поступавшие за известную плату к кому угодно для борьбы с кем угодно, были хорошо известны во вторую половину Средних веков; так, в том же XIV и XV веках английские и французские «кампании» принимали деятельное участие на Западе в Столетней войне. «Каталонские кампании», в состав которых входили не только каталонцы, но и жители Арагонии, Наварры, острова Майорки и некоторых других, боролись в качестве наемников на стороне Петра Арагонского во время войны, вспыхнувшей после Сицилийской вечерни. Когда в самом начале XIV века между Сицилией и Неаполем был заключен мир, каталонцы остались без дела; привыкшие жить войной, грабежом и насилием, подобные союзники в мирное время становились опасными для пригласивших их лиц, которые старались от них отделаться. Но и сами «кампании», не желавшие удовлетвориться мирными условиями жизни, искали нового случая продолжать свою бурную деятельность. Каталонцы избрали своим вождем Рожера де Флора, по происхождению немца; фамилия отца его была «Блюм» – цветок, что в переводе соответствует итальянскому и испанскому «Флор».

Рожер, бегло говоривший погречески, с согласия своих подчиненных предложил услуги Андронику II в его борьбе с турками, сельджуками и османами, но поставил стесненному императору неслыханные условия: дерзкий авантюрист потребовал от Андроника руку его племянницы, дарование титула великого дуки (генерал-адмирала) и крупную сумму денег на оплату услуг его «кампании». Андроник вынужден был согласиться, после чего испанские дружины, сев на суда, двинулись в Константинополь спасать Восточную империю.

Этот любопытный эпизод участия испанцев в решении судеб Византии подробно изложен как в испанских (каталонских) источниках, так и в греческих, например в сочинении современника и участника этого похода, каталонского хрониста Мунтанера. Согласно западным источникам, Рожер и его спутники являются отважными, благородными, делающими честь своему народу бойцами за правое дело; греческие же историки видят в каталонцах лишь грабителей, насильников и гордецов; Пахимер восклицает: «О если бы Константинополь не видал латинянина Рожера!» Историческая литература XIX века также уделяет много внимания каталонской экспедиции. Испанский исследователь Рубиои-Льюч84 сравнивает ее деяния с подвигами знаменитых испанских завоевателей Мексики и Перу в XVI веке, Кортеса и Писарро, он не знает, «какой другой народ может гордиться столь знаменательным историческим событием, как наша славная экспедиция на Восток», и оценивает последнюю как вечное свидетельство славы испанской расы. Немецкий историк Карл Гопф полагает, что «поход каталонцев является во всяком случае наиболее привлекательным эпизодом в истории государства Палеологов», поскольку вызывает драматический интерес. Английский историк Финлей85 писал, что каталонцы, «если бы ими предводительствовал государь, подобный Льву III или Василию II, могли бы покорить сельджукских турок, задавить османскую силу в ее начале и довести двуглавого орла победоносной Византии до подножия гор Тавра и до берегов Дуная». В другом месте этот историк замечает: «Экспедиция каталонцев на Восток является удивительным примером успеха, который иногда сопровождает карьеру грабительства и преступления, наперекор всем обычным правилам человеческого здравого смысла».

В самом начале XIV века Рожер де Флор прибыл со своей «кампанией» в Константинополь; число участников экспедиции не достигало 10 000 человек; но зато приехавшие на Восток каталонцы и арагонцы привезли с собой своих жен, любовниц и детей. В Константинополе была с великой пышностью отпразднована свадьба Рожера с племянницей императора. После серьезных столкновений, происшедших в столице между каталонцами и генуэзцами, почувствовавшими в пришельцах своих соперников с точки зрения исключительных привилегий, которыми генуэзцы пользовались в империи, «кампания» была наконец переправлена в Малую Азию, где в это время турки осаждали большой город Филадельфию (на восток от Смирны). В соединении с отрядом императорских войск небольшая испано-византийская армия под начальством Рожера де Флора освободила Филадельфию от турецкой осады. Эта победа западных наемников была с востргом встречена в столице; некоторые думали, что турецкая опасность для империи исчезла навсегда.

За первым успехом последовал ряд других удачных действий Рожера против турок в Малой Азии. Но непомерные вымогательства и произвольные жестокости каталонцев по отношению к местному населению, с одной стороны, и ясно выраженное намерение Рожера образовать в Малой Азии свое княжество, хотя бы и на условиях вассальной зависимости от императора, с другой, в высшей степени обострили отношения между наемниками, туземным населением Малой Азии и константинопольским правительством. Император отозвал Рожера в Европу, и последний со своей «кампанией», переправившись через Геллеспонт, занял важный пункт на проливе Галлиполи и весь Галлипольский полуостров. Новые переговоры Рожера с императором закончились тем, что Андроник пожаловал ему второй после императора титул кесаря – звание, которое до тех пор в империи не носил ни один иностранец. Новый кесарь, прежде чем снова двинуться в Малую Азию, отправился с небольшим отрядом в Адрианополь, где в то время находился Михаил IX. И тут по наущению Михаила во время пира Рожер и его спутники были перебиты. Когда весть об этом распространилась среди населения империи, то находившиеся в столице и других городах испанцы также подверглись избиению.

После этого раздраженные и пылающие жаждой мести каталонцы, сосредоточенные у Галлиполи, порвали союзные отношения с империей и двинулись на запад, предавая все вокруг мечу и огню. Страшному разорению подверглись Фракия и Македония. Не избежали горькой участи афонские монастыри; в числе других каталонцами был сожжен и русский афонский монастырь Св.Пантелеймона. Нападение каталонцев на Солунь (Фессалонику) не удалось. В качестве ответной меры за каталонские опустошения Андроник приказал захватить товары, находившиеся на каталонских кораблях в византийских водах. Арестованы были и сами торговцы.

Пробыв некоторое время в Фессалии, каталонцы двинулись на юг через знаменитое в древней истории Фермопильское ущелье в Среднюю Грецию, в пределы АфиноФиванского герцогства, основанного там после Четвертого крестового похода и находившегося под управлением французов. Весной 1311 года произошла знаменитая битва в Беотии, на реке Кефиссе у Копаидского озера, превратившегося к XIV веку в болото. Каталонцы одержали решительную победу над французами, положили конец цветущему Афино-Фиванскому герцогству и утвердили испанское владычество, продолжавшееся в Фивах и Афинах восемьдесят лет. Известный уже нам храм Св. Девы Марии, древний Парфенон на Акрополе, перешел в ведение каталонского духовенства. Во второй половине XIV века испанский герцог Афин называл Акрополь «драгоценнейшим сокровищем, существующим в мире, которому все христианские государи вместе напрасно пытались бы подражать» (Миллер).

Каталонское Афинское герцогство XIV века, случайно образовавшееся на почве древней Эллады, устроенное по испанскому или сицилийскому образцу и являющее собой пример грубого, насильственного и разрушительного управления, оставило в Афинах и вообще в Греции мало памятников своего господства. На Акрополе, например, где каталонцы произвели некоторые изменения, особенно в расположении укреплений, не открыто никакого их следа. Зато в народной памяти греков и их языке до сих пор живут воспоминания о жестокости и несправедливости испанских пришельцев. В некоторых областях Греции, например на острове Эвбее, чтобы упрекнуть коголибо в незаконном и несправедливом поступке, говорят: «Этого не сделали бы и каталонцы». В Акарнании до настоящего времени название «каталонец» является синонимом «дикаря, разбойника, преступника». В Афинах «каталонец» рассматривается как бранное слово. В некоторых городах Пелопоннеса, когда хотят сказать о женщине, что она обладает плохим характером, груба, толста и т. д., еще говорят: «Она похожа на каталонку».

Впрочем, документы показывают, что годы каталонского владычества в Средней Греции характерны не только разрушениями. В это время был укреплен Акрополь, в Афинах открылся университет. Каталонские укрепления были возведены также в Средней и Северной Греции. Современный каталонский историк, лучший специалист по каталонской проблеме в Греции, Рубио-и-Льюч, писал, что «открытие каталонской Греции является, по нашему мнению, одним из самых неожиданных событий, какие современные исследователи встречали в политической истории Средних веков».

Смертельный удар каталонскому преобладанию в Греции нанесло наваррское вторжение 1379 года.

В самом начале XIV века каталонская «кампания» удачно боролась с османскими турками. Но эти удачи греко-испанского оружия продолжались недолго. Наступившая вслед за убийством Рожера де Флора кровавая эпопея движения каталонских дружин на Балканском полуострове и вспыхнувшая затем известная уже нам внутренняя междоусобная война между двумя Андрониками, дедом и внуком, отвлекли силы и внимание империи от восточной границы. Этим воспользовались османы и в последние годы Андроника Старшего и в правление Андроника Младшего одержали ряд серьезных успехов в Малой Азии. Султан Осман и затем сын его Урхан завоевали там главные византийские города: Бруссу, которая сделалась столицей турецкого государства османов, Никею и Никомидию, после чего османы подошли вплотную к берегу Мраморного моря. Некоторые города западного побережья Малой Азии стали платить туркам дань. В 1341 году, когда умер Андроник III, турки-османы, можно сказать, являлись уже полными распорядителями Малой Азии с явно выраженным намерением перенести военные действия на европейскую территорию империи и угрожали даже самому Константинополю; по крайней мере, Фракия подвергалась непрестанным набегам с их стороны. Между тем сельджукские эмирства, чувствуя угрозу османов, вступали с империей в союзные отношения для борьбы как против латинян, так и против османов.

Владения Византии на Балканском полуострове в конце XIII века обнимали всю Фракию и Южную Македонию с Солунью; страны, лежавшие далее на запад – Фессалия, Эпир и Албания, – признавали власть империи лишь отчасти и не везде одинаково. Зато на Пелопоннесе империя в правление Михаила Палеолога отвоевала у франков Лаконию на юго-востоке полуострова, а потом и центральную провинцию Аркадию. В остальных частях Пелопоннеса и в Средней Греции продолжали владычествовать латиняне. В Архипелаге Византии принадлежали лишь немногие острова в северной и северо-восточной части моря.

Параллельно с османской опасностью на востоке в первой половине XIV века возрастала угроза со стороны Сербии на Балканском полуострове. Сербы и родственные им хорваты появились на Балканах в VII веке при императоре Ираклии и расположились в западной части полуострова. Хорваты начали сближаться с Западом, приняли католичество и в XI веке утратили независимость, войдя в состав Венгерского королевства; сербы оставались верными Византии и Восточной церкви. В течение долгого времени, до второй половины XII века, сербы в противоположность болгарам не составляли единого целого и не образовали единого государства; жили они независимыми областями – жупами, во главе которых стояли жупаны. Стремление к объединению появилось у сербов в XII веке и совпадало с болгарским движением, приведшим к основанию Второго Болгарского царства. Подобно тому как в Болгарии во главе движения встала фамилия Асеней, так в Сербии ту же роль сыграла фамилия Неманей.

Основателем сербского государства стал Стефан Неманя, сумевший соединить сербские земли под властью своей фамилии и провозглашенный «великим жупаном». Затем он, благодаря удачным войнам с Византией и болгарами, значительно расширил сербскую территорию и, выполнив свою задачу, сложил с себя власть и окончил жизнь монахом в одном из монастырей на Афоне. Как уже говорилось, во время Третьего крестового похода Стефан Неманя вел переговоры с проходившим по Балканскому полуострову германским государем Фридрихом Барбароссой, предлагая ему союз против византийского императора на условии, чтобы Фридрих позволит Сербии присоединить Далмацию и сохрнить отвоеванные от Византии земли. Переговоры эти кончились ничем.

После междоусобной распри между сыновьями Стефана Немани один из них, по имени также Стефан, стал во главе государства и в первой четверти XIII века папским легатом был коронован, почему и известен в истории как Стефан Первовенчанный. С этих пор Сербское государство превратилось в королевство, а сам Стефан Первовенчанный стал «кралем» всех сербских земель. При нем же, также из рук папского представителя, сербская церковь получила самостоятельного главу в лице сербского архиепископа. Но эта зависимость Сербии от Римской церкви быстро прекратилась, и новое королевство осталось верным Восточной церкви.

После падения Латинской империи (1261 год) обстоятельства изменились: вместо нее вновь на политической карте появилась слабая Византийская империя. К этому времени Болгария, ослабевшая благодаря своим внутренним смутам, уже не представляла прежней силы, и самым крупным государством на Балканском полуострове стала Сербия. Но тут сербские государи совершили ошибку: не заботясь о присоединении к Сербии западных сербских (хорватских) областей, то есть не закончив еще дела сербского национального объединения, они устремили свое внимание на юго-восток – на Константинополь. Во время внутренней войны между Андрониками, дедом и внуком, сербский «краль» поддерживал деда.

Большое влияние на дальнейшую судьбу Сербии оказала победа сербов в 1330 году над болгарами, бывшими в союзе с Андроником III, близ Вельбужда в Верхней Македонии. В этой битве принимал участие еще юный князь, будущий знаменитый сербский государь Стефан Душан. В результате Вельбуждской битвы был разорван греко-болгарский союз, и всякая возможность для Болгарии задержать дальнейшее усиление Сербии была уничтожена. С этих пор ведущая роль на Балканском полуострове оказалась в руках Сербского королевства.

Однако наивысшего расцвета и наибольшей силы достигла Сербия при Стефане Душане (годы правления 1331 – 1355). Еще за десять лет до своего вступления на престол он одновременно с отцом, с благословения архиепископа, был венчан на царство в качестве соправителя. Источники называли его по этому поводу «Стефан, младый краль», в противоположность «старому кралю». По словам профессора Флоринского, «это одновременное венчание отца и сына составляло знаменательное явление в сербской истории. В нем ясно сказывалось влияние Византии, где издавна господствовал обычай у императоров иметь при себе коронованных соправителей с тем же императорским титулом».

За первые десять лет правления, совпавшие со временем Андроника III, Стефан Душан, пользуясь тем, что император и Иоанн Кантакузин были отвлечены османской опасностью на востоке, занял Северную Македонию, а затем большую часть Албании. Таким образом, еще даже не продемонстрировав в полной мере своих планов относительно Византии, Стефан Душан показал, какого сильного врага в его лице приобрела империя на Балканском полуострове.

В первой половине XIV века в жизни Балканского полуострова впервые начинают играть значительную роль албанцы, с которыми воевали и Андроник III, и Стефан Душан. Албания со времен античной древности никогда не представляла собою единого национального государства, и история албанцев всегда была частью истории тех или иных иностранных народов.

Предками албанцев были древние иллирийцы, жившие по восточному побережью Адриатического моря от Эпира к северу до Паннонии. Греческий географ II века н. э. Птолемей упоминает об племени албанцев с городом Албано– полем. Имя этих албанцев было перенесено в XI веке на все другие остатки древних иллирийцев. Этот народ назывался погречески «албаны», «арбаны» или же «албаниты», «арбаниты». По-латински – Albanenses, Arbanenses. От латинской или романской формы происходит славянское «арбанаси», в современном греческом «арванитис», в турецком «арнаут». Сами себя албанцы называют «арбер» или «арбен». Позднее появилось новое название для албанцев – «шкипетары», этимология которого окончательно не определена. Издавна албанцы были христианским народом. В раннее византийское время албанцем, возможно, был император Анастасий, происходивший из главного иллирийского прибрежного города Диррахия (Дураццо). Не исключено албанское происхождение семьи византийского императора Юстиниана Великого, одного из наиболее выдающихся монархов поздней Античности.

Впервые албанцы как общее название народа упоминаются в византийских источниках с XI века, со времени норманно-византийских столкновений на полуострове. В эпоху Латинской империи и первых Палеологов албанцы последовательно входили в состав владений то Эпирского деспотата, то Второго Болгарского царства при Иване-Асе– не II, то никейского императора Иоанна Дуки Ватаца, то, наконец, Карла Анжуйского, величавшего себя уже «Божией милостью королем Сицилии и Албании». В тридцатых годах XIV века начинается движение албанцев к югу, сначала в Фессалию; позднее, во вторую половину XIV и в XV веке, оно распространилось на Среднюю Грецию, Пелопоннес и целый ряд островов Эгейского моря.

Увлеченный могучим потоком албанской колонизации, немецкий ученый первой половины XIX века Фальмерайер86, выступивший со столь нагремевшей теорией о полном истреблении греческой национальности славянами и албанцами и произнесший знаменитые слова о том, что «ни единой капли настоящей, чистой эллинской крови не течет в жилах христианского населения современной Греции», писал во втором томе своей «Истории полуострова Мореи в Средние века», что со второй четверти XIV века населявшие Грецию греко-славяне были оттеснены и подавлены албанскими поселенцами, так что, по его мнению, восстание Греции XIX века, освободившее ее изпод ига турок, было делом рук албанцев. Во время путешествия этого ученого по Греции Аттика, Беотия, большая часть Пелопоннеса представляли собой целые ряды албанских поселенцев, иногда даже не понимавших погречески. Если ктонибудь назовет всю эту страну, пишет тот же автор, новой Албанией, тот назовет вещь ее настоящим именем. Эти провинции Греческого королевства имеют с эллинством такое же близкое родство, как горная Шотландия с афганскими областями Кандагара и Кабула.

Что касается отношения Византии к двум западным торговым республикам, Венеции и Генуе, то правительство Михаила VIII, отдавая вообще бесспорное преимущество Генуе и вместе с тем порывая и восстанавливая, в зависимости от политических условий, связи с Венецией, умело пользовалось существовавшим между ними антагонизмом.

К концу XIII века все христианские владения в Сирии были потеряны. В 1291 году мусульмане отняли у христиан их последний важный приморский город Акру (древнюю Птолемаиду), после чего все прочие приморские города сдались им почти без боя. Вся Сирия и Палестина перешли в руки мусульман.

Для Венеции это явилось страшным несчастьем, поскольку она долгое время господствовала в торговле на юге Средиземного моря и теперь теряла свои доходы. Генуэзцы, стоявшие твердо на Босфоре, делали все, чтобы распространить свое влияние на Черное море, где они, очевидно, желали монополизировать торговлю; это особенно касалось Крыма, где были уже как венецианские, так и генуэзские колонии. Учитывая грозную опасность для своей торговой мощи, Венеция объявила войну Генуе. Что парадоксально, военные действия между ними часто велись на территории или в водах Византии. Венецианский флот, прорвавшись через Геллеспонт и Мраморное море, разорил поселения на берегах Босфора и предместье Галату, где жили генуэзцы. Генуэзская колония спаслась за стенами Константинополя, где император оказал генуэзцам деятельную поддержку, а жившие в столице венецианцы подверглись избиению.

После этого генуэзцы добились у Андроника II разрешения обнести Галату стеной и рвом; их квартал разукрасился целым рядом общественных и частных сооружений. Во главе колонии стоял назначаемый из Генуи подеста, ведавший интересами всех живших на территории империи генуэзцев и управлявший на основании определенных законов. Таким образом, пословам профессора Флоринского, «незаметно рядом с православным Царьградом возник небольшой, но хорошо укрепленный латинский городок с генуэзским подестой, со своим республиканским устройством, с латинскими церквами и монастырями. Теперь Генуя, помимо торгового, приобретает большое политическое значение в империи». Ко времени вступления на престол Андроника III Галата сделалась как бы государством в государстве, что стало особенно сильно ощущаться в конце его правления. При таких условиях прочного мира между Генуей и Венецией быть не могло.

Кроме этих двух крупных торговых республик, в конце XIII и XIV веке в Византии имели колонии и развивали торговую деятельность другие западные города – Пиза, Флоренция, Анкона, славянский Дубровник (Рагуза), Марсель и др.

Подводя итоги правления двух Андроников, деда и внука, придется прийти к печальным для Византии результатам. На востоке турки-османы сделались господами положения в Малой Азии; на Балканском полуострове Стефан Душан достиг вполне реальных успехов, свидетельствовавших о его широких замыслах на будущее. Каталонские «кампании» подвергли страшному опустошению целый ряд областей империи во время движения на запад. Наконец, рядом с Константинополем обосновалась и укрепилась экономически сильная и политически де-факто независимая генуэзская Галата.

Еще при предшественнике Иоанна V – Андронике III Стефан Душан овладел Северной Македонией и большей частью Албании. Со вступлением на престол несовершеннолетнего Палеолога, когда империю стала раздирать опустошительная междоусобная война, завоевательные планы Душана расширились и обратились к самому Константинополю. Византийский историк XIV века Никифор Григора влагает в уста Иоанна Кантакузина такие слова: «Великий серб (Стефан Душан), подобно разлившейся и далеко перешедшей свои границы реке, одну часть империи Романии уже затопил многочисленными волнами, другую часть грозит затопить». Вступая в соглашения то с Кантакузином, то с Иоанном V, в зависимости от большей или меньшей выгоды, и пользуясь безвыходным положением империи, силы которой были подорваны внутренними распрями, Стефан Душан без труда покорил всю Македонию, кроме Солуни, и после осады взял Серес – важный укрепленный пункт в Восточной Македонии, лежавший на дороге из Солуни в Константинополь. Сдача Сереса имела важное значение: в руки Душана перешел укрепленный, уже чисто греческий город, немногим уступавший Солуни и служивший ключом на пути от нее к Константинополю.

Современные ему византийские источники связывают со взятием Сереса принятие Душаном царского титула и формальное проявление с его стороны притязаний на обладание Восточной империей. Иоанн Кантакузин, например, писал: «Краль подступил к Сересу и овладел им… После этого он, высоко возомнив о себе и видя себя обладателем большей части империи, провозгласил себя царем ромеев и сербов, а сыну своему предоставил титул краля». В письме из того же Сереса к венецианскому дожу Душан, среди других титулов, величает себя «господином почти всей Византийской империи». На греческих указах своих Душан подписывался красными чернилами: «Стефан во Христе Боге верный краль и самодержец (автократор) Сербии и Романии», или просто: «Стефан во Христе Боге верный царь и самодержец Сербии и Романии».

Планы Душана в отношении Константинополя отличались от уже известных нам планов болгарских царей IX и XIII веков, Симеона и Асеней. Главной целью Симеона было освобождение изпод власти Византии славянских земель и образование из них единого славянского государства; «самая попытка его, – пишет профессор Флоринский, – овладеть Царьградом вытекала все из того же стремления уничтожить господство греков и заменить его господством славян». Этому взгляду, по мнению того же ученого, не может противоречить ни принятие Симеоном титула «Цесаря Блъгаром и Гръком», который продолжали носить его преемники, ни известие источника о том, что «Симеон хотел занять византийский престол и условием мира с греками ставил признание его греческим императором. Все это только доказывает, что болгарский царь в своих удачных войнах с греками, повод к которым давали большей частью последние, пришел к мысли об окончательном уничтожении Византии. Он хотел владеть Царьградом и повелевать греками, но не как император ромейский, а как царь болгарский». Еще более патриотические цели преследовали Асени, которые стремились к освобождению и полной независимости болгарского народа, хотели основать болгарское царство, хотя бы и с включением в него Константинополя.

Иными целями руководствовался Стефан Душан, принимая титул царя (басилевса) и самодержца (автократора). Тут вопрос шел не только об освобождении сербского народа изпод влияния восточного императора. Целый ряд данных не оставляет сомнения в том, что Душан задался целью создать вместо Византии новое царство, но не сербское, а сербско-греческое, что «сербский народ, сербское королевство, все присоединенные к нему славянские земли должны были сделаться только составной частью империи Ромеев, главой которой он провозглашал себя». Выставляя себя претендентом на трон Константина Великого, Юстиниана и других византийских государей, Душан прежде всего хотел стать императором ромеев, а потом сербов, то есть утвердить в своем лице сербскую династию на византийском престоле.

Для Душана важно было привлечь на свою сторону греческое духовенство завоеванных областей, так как он понимал, что провозглашение его царем сербов и греков может быть только тогда законным в глазах народа, когда оно будет освящено высшим авторитетом церкви. Сербский архиепископ, зависимый от константинопольского патриарха, сделать этого не мог; если бы даже была провозглашена полная независимость сербской церкви, то и тогда сербский архиепископ или патриарх мог бы венчать краля лишь сербским царем. Для освящения титула «царя сербов и ромеев», который влек бы за собой право на византийский престол, требовалось нечто большее. Константинопольский патриарх на такое венчание согласиться, конечно, не мог. В таких обстоятельствах Душан стал стремиться к тому, чтобы его новый титул был освящен одобрением высшего греческого духовенства завоеванных областей и греческими монастырями знаменитой Афонской горы.

В этих целях он подтвердил и расширил привилегии и умножил пожалования греческих монастырей в завоеванной Македонии, где под его власть перешли и принадлежавшие Афону находившиеся там поместья и подворья – метохи. Вслед за этим и самый Халкидский полуостров с афонскими монастырями перешел к Душану; святогорские старцы греческих монастырей не могли не понять, что с этого времени верховное покровительство над монастырями перешло от византийского императора к новому владыке, от которого и будет зависеть дальнейшее благосостояние монастырей. Дошедшие до нас жалованные грамоты (хрисовулы) Душана греческим монастырям Афона, написанные погречески, свидетельствуют не только о подтверждении им прежних монастырских льгот, привилегий и владений, но и о пожаловании новых. Помимо хрисовулов отдельным монастырям есть указание на общий хрисовул, которым Душан благодетельствовал все афонские монастыри; в последнем хрисовуле мы читаем: «Царственность моя, принявши все находящиеся на св. горе Афоне обители, от всей души прибегшие и подчинившиеся ей, общим хрисовулом всем им доставила и оказала богатое благодеяние, дабы подвизающиеся в них монахи безмятежно и тихо совершали дело Божие».

На Пасху 1346 года наступил знаменательный день в сербской истории. В Скопии (Скопле в Северной Македонии), стольном городе Душанов, собрались именитые властители со всего Сербского королевства, все высшее сербское духовенство во главе с сербским архиепископом, болгарское и греческое духовенство завоеванных областей и, наконец, прот, то есть глава совета игуменов, управлявшего Афоном, игумены и старцы святой Афонской горы. Этому многолюдному торжественному собору «предстояло узаконить и освятить совершенный Душаном политический переворот – основание нового царства».

Прежде всего собор 346 года учредил сербское патриаршество, совершенно независимое от цареградского патриарха. Такой сербский независимый патриарх был необходим Душану для самого акта его венчания на царство. Так как избрание этого патриарха происходило без участия вселенских патриархов, то место цареградского патриарха должны были занять на соборе греческие епископы и святогорские старцы. Сербский патриарх был избран, а константинопольский патриарх, отказавшийся признать действия собора законными, произнес на Сербскую церковь анафему.

После избрания патриарха было совершено торжественное венчание Душана царским венцом. Вероятно, этому событию предшествовала церемония провозглашения его царем в Сересе вскоре после занятия этого города. После этого при дворе Душана появился пышный придворный штат, соответствующий византийским обычаям. Новый «басилевс» приблизил к себе представителей греческой знати; греческий язык, повидимому, получил равноправие с языком сербским, так что многие грамоты Душана написаны погречески. Согласно византийскому обычаю, Душан вместе с собой венчал на царство свою супругу; их десятилетний сын также был венчан «кралем всех сербских земель».

После коронации Душан целым рядом жалованных грамот (хрисовулов) выразил греческим монастырям и церквам свою благодарность и благорасположение и посетил со своей супругой Афон, где пробыл около четырех месяцев, богомольствуя во всех монастырях.

После венчания на царство единственной мечтой Стефана сделалось взятие Константинополя; ему казалось, что для этого после его побед и коронации препятствий уже нет. Увлеченный своей мечтой, Душан не сразу оценил усилившееся могущество турок, которые также стремились к византийской столице и с которыми плохо организованное сербское войско справиться было не в силах; кроме того, для овладения Константинополем нужно было иметь флот, которого у Душана не было. Поэтому он задумал для увеличения своих сил на море вступить в союз с Венецией, но эта идея была заранее обречена на неудачу – если бы Венеция могла завоевать Константинополь, то она завоевала бы его для себя. Попытка Душана войти в союзные отношения с турками также не удалась; к тому же интересы Душана и турок непременно должны были бы столкнуться. Вмешательство же во внутреннюю распрю империи никаких ощутимых результатов для планов Душана дать не могло. В последние годы его правления сербский отряд, сражавшийся на стороне Иоанна V Палеолога, был перебит турками. Для Душана настало время разочарования в своих смелых замыслах; ему стало ясно, что пути к Царьграду для него закрыты.

Известие позднейших дубровницких (рагузских) хроник о предпринятом Душаном в год его смерти громадном походе на Константинополь, не осуществившемся только вследствие внезапной кончины царя, не подтверждается никакими современными свидетельствами и не признается лучшими знатоками эпохи за действительно бывшее событие. В 1355 году великого сербского государя не стало. Таким образом, Душану не удалось создать греко-сербское царство, которое должно было заменить Византийскую империю; он «успел образовать только Сербское царство, включавшее в себя многие греческие земли» (Флоринский) и распавшееся после его смерти, по выражению Иоанна Кантакузина, «на тысячи кусков».

Существование монархии Душана было настолько непродолжительно, что в ней, собственно говоря, по словам профессора Флоринского, «наблюдать можно только два момента: момент образования, продолжающийся во все время царствования Душана, и момент распадения, начавшийся тотчас после смерти ее основателя».

«Через десять лет после этого, – пишет другой русский ученый, профессор А. Погодин87, – можно было вспоминать о величии сербского царства как об отдаленном прошлом». Итак, третья, наиболее грандиозная и последняя попытка славян образовать на Балканском полуострове великую державу, со включением в нее Константинополя, закончилась неудачей. Для завоевательных планов воинственных османских турок Балканский полуостров теперь был открыт и почти беззащитен.

4. Политика Византии во второй половине XIV века

К концу царствования Андроника Младшего турки являлись почти полными хозяевами Малой Азии. Восточная часть Средиземного моря и Архипелаг находились под постоянной угрозой нападения турецких пиратов, как османов, так и сельджуков. Положение христианского населения полуострова, прибрежных местностей и островов было невыносимым. Торговля замерла. Турецкие атаки на афонские монастыри вынуждали монахов эмигрировать в Грецию; один из них, Афанасий, основал в Фессалии монастыри «в воздухе» – знаменитые Метеоры. Король кипрский и магистр ордена госпитальеров, или иоаннитов, владевших с начала XIV века островом Родос, умоляли папу поднять западноевропейские государства в поход против турок. Но небольшие освободительные экспедиции, проведенные в ответ на призыв папы, несмотря на некоторый успех, не могли привести к желанному результату. Ближайшим стремлением турок было желание прочно утвердиться на европейском берегу. Выполнение намеченного ими плана облегчалось междоусобной войной в империи, которая, особенно в лице Иоанна Кантакузина, не переставала вмешивать турок в свои внутренние дела.

Обычно первое утверждение османских турок в Европе связывается с именем Иоанна Кантакузина, часто опиравшегося на них в своей борьбе с Иоанном Палеологом. Кантакузин, как известно, даже выдал свою дочь замуж за султана Урхана. По приглашению Кантакузина турки, являясь его союзниками, не раз опустошали Фракию. Никифор Григора замечает, что Кантакузин настолько же ненавидел ромеев, насколько любил варваров. Вполне возможно, что первые поселения турок на Галлипольском полуострове (Херсонесе) также произошли с ведома и с согласия Кантакузина. Григора пишет, что в то время, как в дворцовом храме должно совершаться христианское богослужение, допущенные в столицу османы у дворца пляшут и поют, «выкрикивая непонятными звуками песнопения и гимны Мухаммеда, чем они более привлекают толпу к слушанию себя, чем к слушанию божественных евангелий». Для удовлетворения финансовых требований турок Кантакузин отдал им даже деньги, присланные из Руси великим князем Московским Симеоном Гордым на исправление пришедшего в упадок храма Св. Софии.

Хотя частные поселения турок в Европе, а именно во Фракии и на Фракийском (Галлипольском) полуострове, уже существовали, по всей вероятности, с первых лет правления Кантакузина, однако они не казались особенно опасными, так как подчинялись, конечно, византийским властям. Но в начале пятидесятых годов на Херсонесе Фракийском, около Галлиполи, в руки турок попал небольшой укрепленный замок Цимпа. Попытка Кантакузина при помощи денег заставить турок очистить Цимпу не удалась.

В 1354 году почти весь южный берег Фракии постигло страшное землетрясение, разрушившее целый ряд городов и укреплений. Воспользовавшись этим, турки заняли на Херсонесе несколько оставленных населением городов, в том числе Каллиполь (Галлиполи), который они, выстроив стены, соорудив сильные укрепления и арсенал и разместив большой гарнизон, превратили в высшей степени важный стратегический центр, сделавшийся опорным пунктом для дальнейшего продвижения по Балканскому полуострову. Опасность для Константинополя тотчас была понята населением, которое по получении известия о захвате турками Каллиполя впало в отчаяние. По свидетельству писателя Димитрия Кидониса88, крики и плач раздались по всему городу.

«Какие речи, – пишет он, – преобладали тогда в городе? Не погибли ли мы? Не находимся ли мы все в стенах как бы в сети варваров? Не казался ли счастливцем тот, кто перед опасностями тогда покинул город?» По словам того же автора, все, «чтобы избегнуть рабства», спешили уезжать в Италию, в Испанию и даже дальше – «к морю за Столбами», то есть за Гибралтарским проливом – может быть, в Англию? Русская летопись по поводу данных событий отмечает: «Въ лъто 6854 (1346 год) перевезлися Измаилятяне на сю сторону в Греческую землю. Въ лъто 6865 (1357 год) взялиу Греков Калиполь».

Венецианский представитель в Константинополе сообщал в это время своему правительству о турецкой опасности, о возможности перехода остатков империи в руки турок, о всеобщем недовольстве в Византии императором и правительством и о желании большинства населения подчиниться латинянам, и прежде всего Венеции. В другом донесении тот же представитель писал, что в видах защиты от турок константинопольские греки больше всего желают владычества Венеции или, если не будет его, «государя Венгрии или Сербии». Насколько последняя точка зрения венецианского представителя отражала настоящее настроение Константинополя, сказать трудно.

Обыкновенно в исторической литературе и в школьных руководствах главным, почти единственным виновником первоначального утверждения турок на Балканском полуострове является Иоанн Кантакузин, призвавший их себе на помощь в своей личной борьбе за власть с Иоанном Палеологом. Создавалось впечатление, что вся ответственность за дальнейшее варварское хозяйничанье турок в Европе должна лежать на Кантакузине. Но конечно, не в нем одном заключается причина этого рокового для Византии и Европы события. Главную причину надо видеть в общем положении Византии и Балканского полуострова, которые не могли уже поставить никаких серьезных препятствий к неудержимому натиску турок на запад. Если бы Кантакузин не призывал их в Европу, они все равно туда бы пришли. По словам профессора Флоринского, прекрасного знатока данной эпохи, «турки сами по себе своими постоянными набегами проложили себе путь к завоеванию Фракии; успехам и безнаказанности их нашествий содействовало печальное внутреннее положение греко-славянского мира; наконец, ни у одного из политических деятелей разных государств и народов, действующих в данное время в пределах этого мира, не видно ни малейшего сознания грозной опасности от надвигающейся мусульманской силы; напротив, все стараются вступать с ней в компромиссы для узко эгоистических целей, так что Кантакузин в этом отношении не представляет особого исключения».

Подобно Кантакузину, мыслью о союзе с турками были заняты в то время венецианцы и генуэзцы, «эти привилегированные защитники христианства против исламизма». Такого же союза с турками искал и великий «царь сербов и греков» Душан. «Никто, конечно, не станет совершенно оправдывать и Кантакузина; нельзя снять с него всей вины за печальные события, приведшие к утверждению турок в Европе, но не нужно забывать, что и не один он виноват. И Стефан Душан, быть может, также водил бы с собой турецкие полчища по полуострову, как водил их Кантакузин, если бы последний не предупредил его и не помешал ему сойтись с Урханом. Такое уж было тогда тревожное, беспорядочное время!» (Флоринский) Утвердившись в Галлиполи и пользуясь не прекращавшимися внутренними смутами в Византии и в славянских государствах Болгарии и Сербии, турки продолжили свои завоевания на Балканском полуострове. Преемник Урхана, султан Мурад I, после занятия целого ряда укрепленных городов в ближайших окрестностях Константинополя овладел такими крупными центрами, как Адрианополь и Филиппополь, и, двигаясь на запад, начал угрожать Фессалонике. В Адрианополь была перенесена столица турецкого государства. Константинополь постепенно окружался турецкими владениями. Император же платил дань султану. Эти завоевания поставили Мурада лицом к лицу с Сербией и Болгарией, которые к тому времени уже потеряли свою былую силу благодаря внутренним раздорам. Мурад двинулся на Сербию. Навстречу ему выступил сербский князь Лазарь. Решительное сражение разыгралось летом 1389 года в центре Сербии, на Косовом поле. Вначале казалось, что победа была на стороне сербов. Рассказывают, что один из сербских храбрецов, Милош Обилич, или Кобилич, пробрался в турецкий лагерь, притворился перешедшим на сторону турок и, проникнув в шатер Мурада, убил его ударом отравленного кинжала89. Возникшее после этого среди турок замешательство было быстро устранено сыном убитого Мурада Баязидом, который, окружив сербское войско, нанес ему полное поражение. Попавший в плен князь Лазарь был казнен. Год сражения на Коссовом поле может быть признан годом падения Сербии. Жалкие остатки сербского государства, продолжавшие еще существовать в продолжение семидесяти лет, не заслуживают названия государства. Сербия в 1389 году подчинилась Турции.

Через четыре года (в 1393 году), то есть уже после смерти Иоанна V, была завоевана турками столица Болгарии Тырново, а немного позднее вся болгарская территория вошла в состав Турецкой империи.

Незадолго до смерти престарелому и уже больному Иоанну V пришлось вынести новое унижение. Перед лицом турецкой опасности он приступил в Константинополе к исправлению стен и возведению укреплений. Узнав об этом, султан приказал ему разрушить построенное, угрожая в случае отказа ослепить сына императора и наследника Мануила, находившегося в то время при дворе Баязида. Иоанн вынужден был покориться. Константинополь вступил в критическую пору своего существования.

К концу правления Андроника III генуэзская колония в Галате, достигнув крупного экономического и политического влияния, сделалась как бы государством в государстве. Пользуясь почти полным отсутствием флота у Византии, галатские генуэзцы заполнили своими судами все порты Архипелага и захватили всю ввозную торговлю на Черном море и в проливах. По свидетельству Никифора Григоры, таможенные доходы Галаты ежегодно достигали до 200 000 золотых, в то время как Византия с трудом получала с этих сборов едва 30 000 золотых. Понимая всю опасность для Византии со стороны Галаты, Иоанн Кантакузин, несмотря на раздиравшую государство внутреннюю смуту, приступил, насколько позволяли расстроенные финансы страны, к постройке военных и торговых судов. Встревоженные галатцы решили силой сопротивляться замыслам Кантакузина; они заняли господствующую над Галатой возвышенность и построили там стены, башню и различные земельные укрепления. Нападение генуэзцев на сам Константинополь окончилось, однако, для них неудачно. Выстроенные Кантакузином суда вошли в Золотой Рог для борьбы с генуэзцами, которые уже склонялись к миру ввиду силы нового византийского флота. Но неопытность греческих судовых начальников и разразившаяся буря, чем умело воспользовался генуэзский адмирал, привели к тому, что греческий флот был разгромлен, и галатцы после этого с торжеством разъезжали на разукрашенных судах мимо императорского дворца, издеваясь над императорским флагом, снятым с разбитых греческих кораблей. По условиям заключенного с генуэзцами мира спорные высоты над Галатой остались в их руках. Генуэзская Галата стала еще более опасной для Константинополя.

Подобное усиление и до того уже преобладающего влияния генуэзцев при Палеологах не могло не отразиться на положении Венеции, видевшей в Генуе своего главного торгового врага на Востоке. Особенно остро сталкивались интересы этих республик на Черном море и на Меотиде (Азовском море), где генуэзцы утвердились в Каффе (в Крыму, современной Феодосии) и в Тане, у устьев Дона (у современного Азова). Босфор, то есть вход в Черное море, также находился в руках генуэзцев, которые, владея Галатой, устроили на берегу пролива род таможенного пункта, взимавшего торговые пошлины со всех не генуэзских судов, преимущественно венецианских и византийских, направлявшихся в Черное море. Целью Генуи было установить по его берегам торговую монополию. На островах и побережье Эгейского моря интересы Венеции и Генуи также сталкивались.

От немедленного столкновения республики удержала чума 1348 и следующих годов. Страшное моровое поветрие, так называемая «черная смерть», будучи занесена из глубины Азии на побережье Меотиды (Азовского моря) и в Крым, перебросилась, благодаря зачумленным генуэзским торговым галерам, вышедшим из Таны и Каффы, в Константинополь, где унесла, по несколько преувеличенному, вероятно, свидетельству западных хроник, 8/9 или 2/3 населения. Оттуда зараза перешла на острова Эгейского моря и на средиземноморское побережье. Из Византии генуэзские галеры, как рассказывают западные хроники, разнесли заразу по прибрежным городам Италии, Франции и Испании. «Есть нечто невероятное, – замечает M. M. Ковалевский90, – в этом безостановочном странствовании зачумленных галер по средиземноморским портам». Из последних чума распространилась на север и запад и охватила Италию, Испанию, Францию, Англию, Германию и Норвегию. В это время в Италии Боккаччо писал свой знаменитый «Декамерон», который, как известно, начинается «классическим по своей картинности и размеренной торжественности описанием черной смерти» (Веселовский91), когда здоровые люди еще «утром обедали с родными, товарищами и друзьями, а на следующий вечер ужинали со своими предками на том свете» (Боккаччо).

Из Германии по Балтийскому морю и через Польшу чума проникла во Псков, Новгород, Москву, где жертвой ее в 1353 году стал великий князь Симеон Гордый, и распространилась почти по всей России. В некоторых городах, по свидетельству русской летописи, не осталось в живых ни одного человека.

Венеция тем не менее деятельно готовилась к войне. После того как ужасы морового поветрия несколько позабылись, республика св. Марка заключила союз с королем Арагонии, который, имея счеты с генуэзцами, согласился своими нападениями на берега и острова Италии отвлекать силы Генуи и тем самым облегчать действия Венеции на Востоке. После некоторого колебания к арагоно-венецианскому союзу против Генуи присоединился и Иоанн Кантакузин, обвинявший «неблагодарный народ генуэзцев» в том, что они забыли «страх Божий», что они опустошали моря, «как будто бы их обуяла мания грабежа», что они «старались непрестанно беспокоить моря и мореплавателей своими пиратскими нападениями».

Главный бой, в котором приняли участие около 150 кораблей греческих, венецианских, арагонских, генуэзских, произошел в начале пятидесятых годов в Босфоре и не дал решительного результата; обе стороны приписывали себе победу. Сближение генуэзцев с турками-османами заставило Иоанна Кантакузина отказаться от союза с Венецией и примириться с генуэзцами, которым он обещал не помогать впредь Венеции и соглашался расширить генуэзскую колонию Галаты. Однако утомленные войной Венеция и Генуя после нескольких столкновений заключили между собой мир, который, впрочем, продолжался недолго; снова вспыхнула между ними война, которую можно назвать Тенедосской войной.

Тенедос, один из немногих островов Архипелага, остававшихся еще в руках византийских императоров, получил, благодаря своему положению у входа в Дарданеллы, первостепенное значение для государств, имевших торговые сношения с Константинополем и Черным морем. С тех пор как оба берега пролива перешли в руки османских турок, Тенедос сделался прекрасным наблюдательным пунктом за их действиями. Венеция, уже давно мечтавшая о занятии этого острова, после целого ряда переговоров с императором наконец получила от него согласие на это. Но на уступку Тенедоса Венеции не могли согласиться генуэзцы, которые, чтобы воспрепятствовать выполнению этого плана, подняли в Константинополе восстание, низложив, как уже упоминалось, Иоанна V и посадив на престол на три года его старшего сына Андроника. Война между двумя республиками, изнурившая их самих и разорившая все государства, которые имели торговые интересы на Востоке, закончилась наконец в 1381 году миром в Турине, главном городе Савойского герцогства. Согласно заключенному договору Венеция должна была очистить остров Тенедос, укрепления которого были срыты, а остров перешел в руки герцога Савойи, находившегося в родстве с Палеологами (по Анне Савойской, супруге Андроника III). Таким образом, ни Венеция, ни Генуя не получили этого важного стратегического пункта, к обладанию которым они так сильно стремились.

Испанский путешественник Перо Тафур, который посетил Константинополь в 1437 году, оставил весьма интересное описание Тенедоса: «Мы прибыли к острову Тенедос, перед которым бросили якорь и где мы высадились. Пока корабль приводили в порядок, мы пошли посмотреть остров. Там много зайцев, остров весь покрыт виноградниками, которые, однако, все повреждены. Порт Тенедоса кажется настолько новым, что можно подумать – он построен сегодня, надо сказать, мастерской рукой. Мол сделан из больших камней и колонн, и корабли имеют там хороший причал и места для якорной стоянки. Имеются и другие места, где корабли могут бросить якорь, однако это является лучшим, ибо расположено напротив проливов Романии. Над портом находится высокий холм, как бы увенчанный сильным укрепленным замком. Этот замок был причиной многочисленных конфликтов между венецианцами и генуэзцами до того дня, когда папа решил, что он должен быть разрушен и не будет принадлежать никому. Без сомнения, это было неразумно, так как порт является одним из лучших в мире. Ни один корабль не может войти в проливы без того, чтобы не бросить сперва здесь якорь и найти проход, который очень узок. Турки, зная, сколько кораблей здесь останавливаются, вооружаются, устраивают засады и убивают много христиан».

Что же касается острого вопроса о торговой монополии генуэзцев в Черном море и Меотиде, особенно в колонии Тане, то, по условиям туринского мира, Генуя должна была отказаться от намерения закрыть венецианцам рынки Черного моря и доступ в Тану. Торговые нации возобновили свои сношения с расположенной в устьях Дона Таной, которая являлась одним из очень важных центров торговли с восточными народами. Мирные отношения Генуи с возвратившим престол престарелым Иоанном V были восстановлены. Византия снова должна была лавировать между двумя республиками, торговые интересы которых на Востоке, несмотря на заключенный мир, продолжали сталкиваться. Дальнейшая ее судьба, впрочем, зависела от османских турок.

5. Мануил II (1391 – 1425) и турки

В одном из своих посланий Мануил II писал: «Когда я вышел из ребяческих лет и не достиг еще возраста мужа, меня в то время окружала жизнь, исполненная треволнения и смуты; но по многим признакам она позволяла предвидеть, что наше будущее заставит смотреть на прошедшее, как на время ясного спокойствия». Эти предчувствия не обманули Мануила.

Мы уже знаем, в каком безотрадно унизительном положении находилась Византия или, лучше сказать, Константинополь в последние годы правления Иоанна V. В момент смерти последнего Мануил находился при дворе султана Баязида. Когда весть о смерти отца дошла до него, ему удалось убежать от султана и достичь Константинополя, где он и был коронован императором. По сведениям историка Дуки, Баязид, боясь популярности Мануила, раскаивался в том, что не умертвил его во время его пребывания при своем дворе. Отправленный в Константинополь к Мануилу посол Баязида, как рассказывает тот же Дука, передал новому императору от лица султана такие слова: «Если ты хочешь исполнять мои приказания, затвори ворота города и царствуй внутри него; все же, что лежит вне города, принадлежит мне».

Действительно, с этих пор Константинополь находился как бы в состоянии осады. Единственным облегчением для столицы было неудовлетворительное состояние морского дела у турок, которые, несмотря на то что владели обоими берегами Дарданелл, пока не были в состоянии совершенно отрезать Византию от сообщения через этот пролив с внешним миром. Особенно страшным был момент, когда Баязид, созвав хитростью в одно место представителей фамилии Палеологов во главе с Мануилом и славянских князей, имел, повидимому, намерение сразу покончить с ними, чтобы, по собственным словам султана, «после очищения страны от терниев, под которыми он подразумевал нас (то есть христиан; об этом пишет Мануил), его сыновья могли плясать в земле христиан, не боясь окровянить своих ног». Однако представители правящих фамилий были пощажены, и суровый гнев султана поразил лишь многих знатных лиц из их свиты.

В 1392 году Баязид организовал морскую экспедицию против Синопа в Черном море. При этом во главе турецкого флота султан поставил императора Мануила. Поэтому венецианцы считали, что экспедиция направлена не против Синопа, а проти венецианских колоний, расположенных южнее Дарданелл, в Архипелаге. Венецианцы думали также, что это не турецкая, а замаскированная греческая экспедиция, поддержанная турецкими войсками. Впрочем, этот эпизод не имел существенных последствий. Вскоре Византия и Баязид разошлись.

Под влиянием обстоятельств Мануил начал дружественные переговоры с Венецией. Баязид старался отрезать Константинополь от стран, где он запасался продовольствием. В столице начался голод. По словам византийского хрониста, народ вынужден был разбирать свои жилища, чтобы собрать дрова, необходимые для выпечки хлеба. По просьбе византийских посланников Венеция отправила немного зерна в Константинополь.

Успехи турок на Балканском полуострове между тем снова остро поставили вопрос об опасности с их стороны для Западной Европы. Покорение Болгарии и почти полное подчинение Сербии привели турок к границам Венгерского королевства, король которого Сигизмунд, чувствуя полное бессилие и невозможность справиться личными силами с надвигавшейся турецкой угрозой, обратился за помощью к европейским государям. С наибольшим энтузиазмом отозвалась на призыв Франция; впрочем, она отправила на помощь Сигизмунду не такой уж и многочисленный отряд во главе с герцогом Бургундским. Польша, Англия, Германия и некоторые другие более мелкие государства также прислали незначительные отряды. К кампании присоединилась и Венеция. Что касается Мануила, то он, вероятно, обязался принять участие в издержках на предполагаемую экспедицию. Как раз перед Крестовым походом Сигизмунда Мануил, судя по всему, образовал союз с генуэзцами Эгейских островов, в частности с Лесбосом и Хиосом, а также с рыцарями-госпитальерами (иоаннитами) Родоса, иными словами – с христианскими аванпостами в Эгейском море.

Крестоносное предприятие окончилось полной неудачей. В 1396 году в сражении под Никополем (на правом берегу Нижнего Дуная) крестоносцы были наголову разбиты турками и отправились по домам. Спасшийся с трудом Сигизмунд на небольшом судне через устье Дуная и Черное море достиг Константинополя, откуда кружным путем через Архипелаг и Адриатическое море вернулся в Венгрию. Участник никопольской битвы, попавший в плен к туркам и пробывший некоторое время в Галлиполи, баварский солдат Шильтбергер92, описывает, как очевидец, проезд Сигизмунда через Дарданеллы, чему турки воспрепятствовать не смогли. По его свидетельству, турки, узнав о проезде короля, выставили на берегу христианских пленников и с насмешкой кричали Сигизмунду, чтобы он сошел с корабля и освободил свой народ.

После победы под Никополем Баязид, чтобы поскорее покончить с Константинополем, решил разорить те немногие области, которые принадлежали империи уже почти номинально, но откуда осажденная столица могла получать помощь. Он без труда опустошил подчинившуюся ему Фессалию и, согласно турецким источникам, на короткое время даже захватил Афины. Его лучшие военачальники подвергли страшному разгрому Морею (Пелопоннес), где правил в то время брат Мануила.

Между тем в самой столице росло народное недовольство; утомленное и изнуренное население роптало, обвиняя в своих бедах и несчастьях Мануила, и стало обращать свои взоры на его племянника Иоанна, свергнувшего в 1390 году на несколько месяцев престарелого отца Мануила Иоанна V.

Мануил, понимая, что одними собственными силами ему с турками не справиться, решил обратиться за помощью к наиболее влиятельным представителям Западной Европы и русскому великому князю Василию I Димитриевичу. Папа, Венеция, Франция, Англия и, может быть, Арагония сочувственно отнеслись к призыву Мануила. Однако это обращение дало Мануилу лишь некоторую и, надо прибавить, недостаточную сумму денег, если не считать надежды получить от Франции помощь людьми.

Просьба Мануила, отправленная к великому князю Московскому и встреченная в Москве сочувственно, была подкреплена просьбой от имени константинопольского патриарха. По-видимому, при московском дворе вопроса об отправке войска не поднималось; дело шло лишь о даянии, по словам русской летописи, «милостыни в такой нужде и беде сущиим, во осаде седящим от турков». Собранные деньги были отправлены в Константинополь, где и приняты были с благодарностью. Но и это вспомоществование не могло принести Мануилу существенной пользы.

Правда, французский король Карл VI сдержал свое обещание и послал на помощь Константинополю отряд из 1200 человек, во главе которого поставил маршала Бусико. Бусико представлял собой одну из любопытнейших личностей Франции в конце XIV и начале XV века. Человек необыкновенной храбрости и решительности, он всю свою жизнь провел в далеких путешествиях и опасных предприятиях. Еще молодым человеком он отправляется на Восток в Константинополь, объезжает Палестину, достигает Синая и в течение нескольких месяцев находится в плену в Египте. По возвращении во Францию, услышав призыв к Крестовому походу от венгерского короля Сигизмунда, Бусико спешит к нему, с беззаветной храбростью бьется в несчастном сражении при Никополе и попадает в плен к Баязиду. Избегнув почти что чудом смерти и будучи выкуплен, Бусико возвращается во Францию, чтобы в следующем году со всей готовностью и энергией стать во главе отряда, отправляемого Карлом VI на Восток.

В состав отряда Бусико вошли представители наиболее выдающихся фамилий французского рыцарства. Бусико шел морем. Будучи предупрежден о приближении его судов к Дарданеллам, Баязид сделал попытку не пропустить маршала через пролив. Однако французам удалось пробиться через Дарданнелы, занятые турецкими судами, и достичь Константинополя, где флот Бусико был встречен с радостью. Бусико и Мануил сделали целый ряд опустошительных набегов по азиатскому побережью Мраморного моря и Босфора, откуда выходили даже в Черное море. Но эти удачи не меняли сути дела: избавить Константинополь от гибельной опасности они не могли.

В таких обстоятельствах Бусико, видя критическое положение Мануила и его столицы, решил возвратиться во Францию; он убедил императора отправиться вместе с ним на Запад, чтобы побудить западноевропейских государей к более решительным шагам. Такие скромные экспедиции, какой была экспедиция Бусико, очевидно уже не могли помочь отчаянному положению Византии.

Когда поездка Мануила на Запад была решена, его племянник Иоанн согласился во время отсутствия императора взять на себя управление государством. В конце 1399 года Мануил и Бусико, в сопровождении свиты и духовных и светских лиц, покинули столицу и направились морем в Венецию.

Положение республики св. Марка было довольно затруднительно. Крупные торговые интересы на Востоке заставляли Венецию смотреть на новую появившуюся там силу турок не только с точки зрения христианского государства, но и с точки зрения своих коммерческих выгод. Поэтому иногда она даже заключала договоры с Баязидом. Уже одно это не позволяло Венеции выступить прямо и открыто на защиту погибавшей Византийской империи. Кроме того, торговое соперничество с Генуей на том же Востоке и отношения с другими итальянскими государствами отвлекали ее внимание. Однако как Венеция, так и другие итальянские города, которые посетил Мануил, встретили его с почетом и чувством живейшего участия. Виделся ли император с папой – точно не известно. Во всяком случае, когда Мануил покидал Италию, ободренный обещаниями Венеции, миланского герцога и буллами папы, он планировал посещение Парижа и Лондона с верой в спасительность своей далекой поездки.

Император приехал во Францию в трудное и интересное время: это была эпоха Столетней войны. Существовавшее во время приезда Мануила перемирие между Францией и Англией могло быть в любой момент нарушено. Внутри Франции шла ожесточенная полемика и настоящая борьба между авиньонским папой и Парижским университетом, приведшая к умалению папской власти в стране и признанию единственного авторитета в церковных делах за королем. Наконец, сам король Карл VI был подвержен частым припадкам сумасшествия.

В Париже Мануилу была приготовлена торжественная встреча и богато убранное помещение в Лувре. В французской хронике описывается его внешность: среднего роста и крепкого телосложения, с длинной, уже сильно поседевшей бородой, Мануил имел черты лица, внушавшие уважение, и представлял собой человека, достойного, по мнению французов, быть императором.

Более чем четырехмесячное пребывание Мануила в Париже дало скромные результаты: король и королевский совет поообщали помочь ему отрядом, во главе которого опять должен быть поставлен маршал Бусико. Удовлетворившись этим, император отправился в Лондон, где также с великим почетом был встречен и получил немало обещаний, в которых, впрочем, ему скоро пришлось разочароваться. В одном своем письме из Лондона Мануил сообщал, что «король дает нам помощь воинами, стрелками, деньгами и кораблями, которые доставят войско, куда нам будет нужно». Однако в действительности этого не случилось. Мануил, получив много подарков, знаков внимания и почета, но не добившись обещанной военной помощи, после двухмесячного пребывания в Лондоне вернулся в Париж. Английский историк XV века Адам Уск93 по этому поводу писал: «Я подумал: насколько больно, что этот великий и далекий восточный христианский государь, побуждаемый насилием неверных, вынужден был посетить далекие западные острова, прося против них помощи. О, Боже! Что с тобой, римская прежняя слава? Великие деяния твоей империи теперь разбиты; о тебе справедливо можно будет сказать изречение Иеремии: “Великий между народами князь над областями сделался данником” (Плач. I, 1). Кто когдалибо мог подумать, что ты, который, восседая обычно на престоле величия, управлял всем миром, дойдешь до такого унижения, что не будешь в состоянии оказать никакой помощи христианской вере!» Вторичное пребывание Мануила в Париже продолжалось около двух лет. Сведений об этом пребывании императора в Париже дошло немного. Очевидно, французы к нему присмотрелись, привыкли, и современные хронисты, отметившие немало подробностей за время первого пребывания Мануила в Париже, очень немного говорят о втором периоде его пребывания во Франции. То немногое, что мы имеем по этому вопросу, известно нам из его писем. Те из них, которые относятся к первому периоду его вторичного пребывания, отличаются бодрым настроением; но мало– помалу это настроение императора изменялось, так как он понимал, что на серьезную помощь ему рассчитывать было нельзя ни со стороны Англии, ни со стороны Франции. От этого второго периода у нас нет и императорских писем. Но до нас дошли некоторые любопытные известия о том, чему посвящал иногда свои парижские досуги император. В прекрасно убранном замке Лувра, где жил Мануил, среди прочих украшений обратила на себя внимание императора роскошная ткань, род гобелена, с изображением на ней весны. В одну из свободных минут император сделал изящное, написанное в несколько шутливом тоне, дошедшее до нас описание этого изображения весны на «королевском тканном занавесе». Это сочинение Мануила сохранилось.

Безрезультатному пребыванию Мануила в Париже не было видно конца. Но тут событие, случившееся в Малой Азии, заставило императора быстро покинуть Францию и возвратиться в Константинополь. В июле 1402 года разыгралась знаменитая Ангорская битва, в которой Тимур (Тамерлан) разбил страшного для Византии Баязида и этим самым освободил Константинополь от опасности. Известие об этом столь важном для Мануила событии дошло до Парижа лишь через два с половиной месяца. Император быстро собрался в обратный путь и прибыл в столицу через Геную и Венецию через три с половиной года отсутствия. Славянский город на Адриатике Рагуза (Дубровник), надеясь, что император на пути домой в нем остановится, тщательно готовился к встрече. Однако же Мануил проехал без остановки. На память о своем пребывании во Франции Мануил пожертвовал монастырю Сен-Дени около Парижа рукопись Дионисия Ареопагита с миниатюрами, среди которых изображение императора, его супруги и трех сыновей. В настоящее время эта рукопись хранится в Лувре. Изображение Мануила имеет еще больший интерес потому, что турки находили в его чертах сходство с Мухаммедом, основателем ислама, и дивились этому. А Баязид, по словам византийского историка Сфрандзи, говорил о Мануиле: «Всякий, кто не знает, что он царь, сказал бы по одному виду, что он царь».

Безрезультатность поездки Мануила в Западную Европу для насущных нужд данного момента очевидна; последнее обстоятельство отразилось и в трудах историков и хронистов того времени, которые поняли и отметили этот печальный результат на страницах своих летописей. Но это путешествие сохраняет глубокий интерес, если на него мы взглянем с точки зрения ознакомления Западной Европы с состоянием Византийской империи в период ее падения. Во всяком случае, этот эпизод может быть отнесен к истории культурного общения Запада с Востоком в конце XIV и начале XV века, то есть в эпоху Возрождения.

Вышеупомянутая Ангорская битва имела важное значение для последних времен византийского государства. К концу XIV века распавшаяся монгольская держава вновь объединилась под властью Тимура, или Тамерлана (Тимур– Ленка, что в переводе с персидского обозначает «железный хромец»). Тимур предпринял ряд отдаленных опустошительных походов в Южную Россию, Северную Индию, Месопотамию, Персию и Сирию. Походы его сопровождались ужасными жестокостями; десятки тысяч людей были убиты; города разрушались; поля истреблялись. Византийский историк Дука пишет: «Когда монголы Тимура выходили из одного города, чтобы идти в другой, они оставляли его настолько покинутым и пустынным, что не было совсем слышно ни лая собаки, ни крика домашней птицы, ни плача ребенка».

Вступив после сирийского похода в пределы Малой Азии, Тимур столкнулся с османскими турками. Султан Баязид поспешил из Европы в Малую Азию навстречу Тимуру, и при городе Ангоре (Анкире) в 1402 году произошла кровопролитная битва, окончившаяся полным поражением турок. Сам Баязид попал в плен к Тимуру; в плену он вскоре и умер. После Ангорской битвы Тимур не остался в Малой Азии. Удалившись оттуда, он предпринял поход против Китая, на пути куда и умер. После его смерти вся громадная монгольская держава распалась и потеряла свое значение. Турки были настолько ослаблены поражением при Ангоре, что в течение некоторого времени не могли предпринять решительных шагов против Константинополя и этим продлили еще на пятьдесят лет существование умиравшей империи.

Несмотря на незначительный успех, Мануил не отказался от своих планов и после возвращения из Западной Европы продолжал искать на Западе помощь против турок. Мы располагаем двумя весьма интересными письмами, адресованными Мануилом королям Арагона Мартину V (годы правления 1395 – 1410) и Фердинанду I (годы правления 1412 – 1416). В первом письме, переданном при посредничестве знаменитого византийского гуманиста Мануила Хрисолора94, находившегося тогда в Италии, Мануил информировал Мартина, что по его просьбе отправил ему несколько ценных реликвий. Мануил просил также Мартина доставить в Константинополь деньги, собранные в Испании для поддержки империи. Миссия Хрисолора ни к какому результату не привела. Позже, во время путешествия в Мо– рею, Мануил написал из Фессалоники новое письмо, адресованное на этот раз Фердинанду I. Из письма известно, что Фердинанд обещал деспоту Мореи Феодору, сыну Мануила, прибыть в Морею с многочисленной армией для того, чтобы помочь христианам вообще и Мануилу в частности. Мануил выражал надежду на встречу с Фердинандом в Морее, однако Фердинад в поход так и не собрался.

В последнее пятидесятилетие существования остатков Византийской империи Пелопоннес неожиданно привлек внимание центральной власти. К этому времени владения империи сводились лишь к Константинополю, соседней с ним части Фракии, одному или двум островам в Архипелаге, городу Фессалонике (олуни) и Пелопоннесу, то есть после Константинополя Пелопоннес оказался наиболее важной частью греческих владений. В то время как север Греции уже сделался добычей турок и был недалек уже момент, когда под турецкое иго должны были подпасть и остальные области Древней Греции, в Пелопоннесе образовался центр греческого национального сознания, эллинского патриотизма, задавшегося несбыточной для исторических условий мечтой возродить государство и противопоставить его могуществу империи османов.

После Четвертого крестового похода Пелопоннес (или Морея) перешел во владение латинян. В начале правления восстановителя Византийской империи Михаила VIII Палеолога ахайский князь Гийом Виллардуэн за свое освобождение из греческого плена уступил императору три крепости: Монемвасию, Маину и недавно построенную Мистру. С этого времени греческая власть в Пелопоннесе медленно, но постоянно расширялась за счет латинских владений. В середине XIV века образовавшаяся там византийская провинция получила уже настолько важное значение, что была преобразована в отдельный деспотат и сделалась уделом ставшего как бы наместником в Пелопоннесе второго сына константинопольского императора. В конце XIV века Пелопоннес подвергся страшному разгрому со стороны турок. Отчаявшись собственными силами защитить страну, морейский деспот предложил даже уступить свои владения рыцарям ордена госпитальеров, занимавшим в то время остров Родос, и только вспыхнувшее по этому поводу народное восстание в Мистре, столице деспотата, не позволило ему выполнить свой план. Ослабление османских турок после Ангорской битвы дало возможность Пелопоннесу несколько отдохнуть и вселило надежду на лучшее будущее. Главный город Морейского деспотата – Мистра, резиденция деспота на месте древней Спарты, в XIV и начале XV века являлся политическим и духовным центром возрождавшегося эллинства. Там находились гробницы морейских деспотов, там умер в глубокой старости и был погребен Иоанн Кантакузин. В то время как население области, по свидетельству современника той эпохи Мазариса95, состояло из варваров, при дворе самого деспота, в его замке Мистре, образовался культурный очаг, около которого группировались образованные греки, ученые, софисты, придворные. Есть сведения, что в XIV веке здесь существовала школа переписчиков древних рукописей. Грегоровиус справедливо сравнивает двор Мистры с некоторыми итальянскими княжескими дворами эпохи Возрождения. При дворе морейского деспота во времена Мануила творил знаменитый византийский ученый-гуманист, философ Гемист Плифон96.

В 1415 году Мануил лично посетил Пелопоннес, где деспотом был тогда второй его сын Феодор. Первой мерой императора для защиты полуострова от будущих нападений была постройка им стены с многочисленными башнями на Коринфском перешейке. Стена была возведена на месте укреплений V века до н. э., которые пелопоннесцы возвели при приближении Ксеркса. Эта стена была восстановлена в III веке н. э. императором Валерианом, который укреплял Грецию от возможных набегов готов. Наконец, эти укрепления были реконструированы при Юстиниане Великом, когда Греции угрожали гунны и славяне. В связи же с турецкой опасностью предшественник деспота Феодора поселил в пустынных местностях Пелопоннеса многочисленные колонии албанцев. За это ему воздает хвалу Мануил II в дошедшей до нас надгробной речи в память умершего деспота.

Относительно пелопоннесских дел до нас дошли два интересных источника совершенно разного характера. С одной стороны, это византийский ученый и гуманист Гемист Плифон, увлеченный всецело идеей о том, что пелопоннесское население представляет собою наиболее чистый и древний тип эллинской нации, что именно из Пелопоннеса «вышли самые знатные и знаменитые роды эллинов», совершившие «величайшие и славнейшие деяния». С другой стороны, это – Мазарис, автор «Путешествия Мазариса в Ад», сочинения, являющегося, по словам К. Крумбахера (сказанным, возможно, не без преувеличения), «худшим из до сих пор известных подражаний Лукиану». По своему содержанию это своего рода памфлет, в котором автор в язвительных тонах описывает нравы Пелопоннеса-Мореи. В противоположность Плифону Мазарис различает в населении Пелопоннеса семь национальностей: греков (у Мазариса лакедемоняне и пелопоннесцы), итальянцев (то есть остатков латинских завоевателей), славян, иллирийцев (то есть албанцев), египтян (то есть цыган) и иудеев. Эти сведения Мазариса соответствуют исторической действительности. Хотя оба названные писателя, как ученый-утопист Плифон, так и сатирик Мазарис, требуют к себе осторожного, критического отношения, тем не менее оба они дают богатый и интересный культурный материал для понимания истории Пелопоннеса первой половины XV века.

Ко времени Мануила II относятся два любопытных проекта Гемиста Плифона о необходимости политической и социальной реформы для Пелопоннеса. Один проект был адресован на имя императора, второй – на имя морейского деспота Феодора. На эти планы эллинского мечтателя, совершенно оторванные от действительности и уже по одному этому не могшие войти в жизнь, впервые обратил внимание Фальмерайер во втором томе своей «Истории полуострова Мореи».

Проект Плифона имеет в виду возрождение Пелопоннеса и для этой цели намечает план коренного изменения в системе администрации, в организации общественных классов и земельном вопросе. В представлении Плифона население должно делиться на три класса: 1) земледельцы (пахари, землекопы, например, для виноградников, пастухи); 2) те, кто доставляет средства для земледелия (быков, виноградные лозы, домашний скот) и 3) те, кто охраняет безопасность и порядок, то есть войско, власти и государственные чиновники; во главе же всех должен стоять государь (басилевс). Являясь противником наемного войска, Плифон стоит за образование туземного войска; причем для того, чтобы войско действительно могло уделять все внимание отправлению своих прямых обязанностей, Пли– фон делит население на две категории: на плательщиков налогов и на несущих военную службу; солдаты налоговому обложению не подлежат. Часть же податного населения, освобожденного от военной службы, называется у Плифона илотами. Частная земельная собственность отменяется; «вся земля, как это следует по природе, объявляется общим достоянием для всего населения; всякому желающему позволяется сажать и строить дом, где он хочет, и пахать такое количество земли, какое он хочет и может». Таковы главнейшие положения доклада Плифона. Его проект, носящий на себе следы влияния идей Платона, которым так сильно увлекался византийский гуманист, навсегда останется интересным культурным памятником византийского возрождения эпохи Палеологов. Некоторые ученые отмечают в схеме Плифона аналогичные черты с некоторыми местами «Общественного договора» Руссо и с идеями сенсимонизма.

Таким образом, накануне, можно сказать, окончательной катастрофы Плифон предложил Мануилу II программу реформ для возрожденной Эллады. «В то время как Константинополь, – пишет французский византинист Ш. Диль, – падает и рушится, греческое государство делает попытки родиться в Морее. И сколь бы напрасными ни казались эти стремления, сколь бы бесплодными ни могли представляться эти желания, тем не менее это возрождение сознания эллинизма, это понимание и неясная подготовка лучшего будущего являются одним из самых любопытных и самых замечательных явлений византийской истории».

До начала двадцатых годов XV века отношения Мануила и преемника Баязида Мехмеда I, одного из благородных представителей османского государства, отличались доверием и миролюбием. Султан даже однажды проезжал, с ведома императора, через предместье Константинополя, где был встречен Мануилом. Оба государя, оставаясь каждый на приготовленной для него галере, вели с них между собой дружескую беседу и переехали таким образом через пролив на азиатский берег, где султан расположился в палатках; император же со своего корабля не сходил; во время обеда оба монарха посылали друг другу для пробы наиболее изысканные блюда. Однако при преемнике Мехмеда Мураде II обстоятельства изменились.

Престарелый Мануил в последние годы своей жизни удалился от ведения государственных дел, поручив последние сыну Иоанну, который не обладал ни опытом, ни выдержкой, ни благородством отца. Иоанн настоял на поддержке одного из турецких претендентов на трон султана; попытка восстания не удалась; после чего разгневанный Мурад II решил осадить Константинополь, чтобы одним ударом покончить с этим давно желанным городом.

Но османы, не успевшие вполне восстановить силы после Ангорского поражения и ослабляемые некоторыми внутренними осложнениями, были к нанесению этого удара еще не готовы. В 1422 году турки осадили Константинополь. В византийской литературе существует специальное сочинение об этой осаде, принадлежащее перу Иоанна Канана97и озаглавленное «Рассказ о константинопольской войне 6930 года (=1422 год), когда Амурат-бей напал на город с сильным войском и чуть было не овладел им, если бы Пречистая Матерь Божия его не сохранила». Большое мусульманское войско, снабженное разнообразными военными машинами, попыталось штурмом взять город. Однако приступ был отбит героическими усилиями столичного населения; осложнения же внутри османского государства заставили турок окончательно прекратить осаду. Избавление столицы от опасности, как всегда, было связано в народном представлении с покровительством Божией Матери, постоянной защитницы Константинополя. Между тем турецкие войска действовали не только под стенами столицы, а, сделав неудачную попытку овладеть Солунью, направились на юг, в Грецию, где, разрушив на Коринфском перешейке построенную Мануилом стену, произвели опустошительный набег на Морею. Соимператор Мануила Иоанн VIII провел около года в Венеции, Милане и Венгрии в поисках какойлибо помощи. По заключенному с турками миру император обязывался и впредь платить султану определенную дань и отдавал ему некоторые города во Фракии. Окрестная территория Константинополя стала еще меньше.

После этого в течение еще около тридцати лет столица влачила жалкое существование в тягостном ожидании неминуемой гибели.

В 1425 году престарелого, разбитого параличом Мануила не стало. С чувством глубокой печали громадная толпа населения столицы проводила в могилу умершего императора. Такого стечения народа, по словам источника, не было еще никогда ни при одном погребении его предшественников. «Это чувство, – пишет Бергер де Ксиври98, исследователь деятельности Мануила II, – покажется искренним тому, кто вспомнит о всех испытаниях, которые этот государь делил со своим народом, о всех его стараниях помочь последнему и о глубокой симпатии мыслей и чувств, которые он всегда сохранял к своему народу».

Центральным событием времени Мануила является разыгравшаяся в глубине Малой Азии Ангорская битва, отдалившая на пятьдесят лет падение Константинополя. Но и это кратковременное отдаление османской опасности было достигнуто не силами византийского государя, а благодаря создавшейся на Востоке монгольской мощи. Главное средство, на которое рассчитывал Мануил, а именно поднятие Западной Европы на крестоносный подвиг, не могло дать желаемых результатов. Осада же и штурм Константинополя турками в 1422 году были прологом к осаде и штурму 1453 года. Но при оценке турецко-византийских отношений во время Мануила нельзя упускать из виду того личного влияния, которое император имел на турецких султанов и которое не раз отдаляло возможную грозу от гибнувшего государства.

6. Иоанн VIII (1425 – 1448) и турецкая угроза

При Иоанне VIII территория империи была ограничена самыми скромными размерами. Незадолго до смерти отца он уже уступил султану некоторые фракийские города. После того как Иоанн сделался в 1425 году единодержавным правителем, его власть простиралась, собственно говоря, над Константинополем и его ближайшими окрестностями. Прочие же части государства, как, например, Пелопоннес, Солунь, некоторые отдельные города во Фракии, находились в управлении его братьев в виде отдельных княжеств, почти совершенно независимых уделов.

В 1430 году была решена судьба Фессалоники (Солуни) – ее завоевали турки. Управлявший Солунью с титулом деспота один из братьев Иоанна VIII, чувствуя, что ему собственными силами не справиться с турками, продал город за известную сумму Венецианской республике, которая, получая в руки столь важный торговый центр, обязалась, по словам источника (Дуки), его «охранять, кормить, поднять его благосостояние и превратить во вторую Венецию». Однако подобного укрепления Венеции в Солуни не могли допустить турки. Под личным руководством султана они приступили к осаде Солуни, ход и результат которой хорошо изображены в специальном сочинении «О последнем взятии Фессалоники», принадлежащем перу современника описываемой драмы Иоанна Анагноста99(то есть Чтеца). Латинский гарнизон Солуни был незначителен; городское население относилось к своим новым венецианским господам как к чужакам. Турки штурмом взяли город и подвергли страшному разгрому и поруганию; население избивалось без различия пола и возраста; храмы обращались в мечети; однако церковь Св. Димитрия Солунского, главного патрона города, была временно оставлена христианам, хотя и в состоянии полного ограбления. Утрата Фессалоники произвела глубокое впечатление в Венеции и по всей Западной Европе. Приближение решающего момента чувствовалось, конечно, и в самом Константинополе.

До нас дошло описание Константинополя, сделанное возвращавшимся из Иерусалима паломником, бургундским рыцарем Бертрандоном де Ла Броквиером, который посетил столицу Палеологов в начале тридцатых годов, то есть вскоре после падения Солуни. Он хвалит хорошее состояние стен, особенно сухопутных, но вместе с тем указывает и на некоторое запустение города; он говорит, например, о развалинах и остатках двух существовавших прежде прекрасных дворцов, разрушенных, по преданию, одним императором, от которого потребовал будто бы этого турецкий султан. Бургундский паломник осматривал константинопольские церкви и другие памятники столицы, присутствовал на торжественных церковных службах, видел в храме Св. Софии представление мистерии о трех юношах, брошенных Навуходоносором в печь огненную, восторгался красотой византийской императрицы, родом из Трапезунда, и рассказал императору, заинтересовавшемуся судьбой незадолго перед тем сожженной в Руане Жанны д’Арк, «всю правду» о знаменитой французской девушке. Он же, на основании своих наблюдений над турками, сообщает свое мнение о возможности их изгнания и даже возвращения Иерусалима. «Мне кажется, – пишет Бертрандон де Ла Броквиер, – что благородные люди и хорошее правительство трех названных мной народов, то есть французов, англичан и немцев, довольно значительны, и если они соединятся в достаточном количестве, то смогут пройти по суше до Иерусалима».

Ввиду грозящей опасности со стороны турок Иоанн VIII предпринял большую работу по восстановлению константинопольских стен. Целый ряд сохранившихся на стенах до нашего времени надписей с именем «Иоанна во Христе автократора Палеолога» свидетельствуют об этой трудной, продолжавшейся свыше десяти лет, последней попытке христианского императора восстановить когдато казавшиеся неприступными укрепления Феодосия Младшего.

Но этого было недостаточно для борьбы с османами. Иоанн VIII, как и его предшественники, надеялся получить настоящую помощь против турок с Запада при содействии папы. Для этого император с греческим патриархом и блестящей свитой отправился в Италию, и результатом этой поездки было заключение знаменитой Флорентийской унии; в смысле же реальной помощи Византии поездка императора в Италию никакой существенной пользы не принесла.

Папа Евгений IV своей проповедью Крестового похода сумел поднять на войну с турками венгров, поляков и румын. Составилось крестоносное ополчение под начальством польско-венгерского короля Владислава и известного венгерского героя– вождя Яна Гуниада. Но в происшедшей с турками битве у Варны в 1444 году крестоносцы потерпели полное поражение. Сам Владислав пал в бою. Ян Гуниад с остатками войска отступил в Венгрию. Сражение под Варной является последней попыткой Западной Европы прийти на помощь гибнувшей Византии. После этого Константинополь был предоставлен своей собственной участи.

Сравнительно недавно опубликованные документы из архивов Барселоны показали агрессивные планы знаменитого мецената эпохи Возрождения, короля Арагона Альфонсо V Великолепного, скончавшегося в 1458 году. Объединив на короткое время в середине XV века под своей властью Сицилию и Неаполь, он планировал захватническую кампанию на Востоке, подобную грандиозным планам Карла Анжуйского; одной из его целей был и поход против турок. Он понимал, что, если возрастающее могущество османов не будет остановлено, у него никогда не будет спокойствия на морских рубежах его державы. Однако амбициозные планы Альфонса не были реализованы, а турки не испытали от этого талантливого и блистательного гуманиста и политика никаких серьезных неприятностей.

После турецкой победы под Варной не принимавший никакого участия в походе Иоанн VIII тотчас же вступил в договорные отношения с султаном, старался смягчить его подарками и сумел до конца своего правления сохранить с ним мирные отношения.

В то время как во внешней политике Византия при Иоанне VIII терпела постоянные и серьезные неудачи, в Пелопоннесе (Морее), в этом почти независимом от центральной власти уделе, греческое оружие одержало значительную, хотя и кратковременную победу. Кроме византийских владений в Пелопоннесе находились остатки латинских владений Ахайского княжества и некоторые пункты, особенно на самом юге полуострова, принадлежавшие Венеции. В начале XV века последняя задалась целью подчинить своему влиянию оставшуюся в латинских руках часть Пелопоннеса, для чего вступила в переговоры с различными правителями. С одной стороны, республика св. Марка желала овладеть построенной при Мануиле II стеной на Коринфском перешейке с целью оказать сопротивление турецким нападениям. С другой стороны, Венецию привлекали туда торговые интересы, так как ресурсы страны в виде золота, серебра, шелка, меда, хлеба, изюма и прочего обещали крупные выгоды. Но планы венецианцев не сбылись. Войска греческого деспотата внезапно открыли военные действия, быстро заняли латинскую часть Пелопоннеса и этим самым положили конец франкскому владычеству в Морее. С тех пор, до момента завоевания турками, весь полуостров принадлежал правившим там представителям дома Палеологов; только Венеция сохранила за собой те пункты на юге, которыми она владела раньше.

Позже один из морейских деспотов, Константин, брат Иоанна VIII и будущий последний император Византии, пользуясь некоторыми затруднениями турок на Балканском полуострове, двинулся с войском через Коринфский перешеек на север, в Среднюю и Северную Грецию, где турки уже начали свои завоевания. Султан Мурад II тут же направился на юг, прорвал укрепленную стену на Коринфском перешейке, подверг страшному опустошению Пелопоннес и увел в плен большое число греков. Испуганный деспот Константин вынужден был заключить с султаном мир на продиктованных турками условиях и обязался платить султану дань.

При Константине Палеологе Мистру посетил знаменитый путешественник и археолог Кириак Анконский100; он был любезно принят самим деспотом и его придворными. При его дворе Кириак встретил Плифона, «самого образованного человека своего времени», и Николая Халкокондила, сына его афинского друга Георгия, молодого человека, хорошо знавшего латинский и греческий. Николай Халкокондил не может быть не кем другим, как будущим историком Лаоником Халкокондилом101, ибо имя Лаоник – это слегка измененное имя Николай. Во время своего первого пребывания в Мистре, при деспоте Феодоре Палеологе в 1437 году, Кириак посетил древние памятники Спарты и копировал греческие надписи.

7. Константин XI (1449 – 1453) и взятие Константинополя турками

Территория, признававшая власть последнего византийского императора, ограничивалась Константинополем с его ближайшими окрестностями во Фракии и большей частью лежавшего в стороне от столицы Пелопоннеса, или Мореи, где правили братья императора.

Честность, благородство, энергия, храбрость и любовь к родине были отличительными чертами Константина, как о том свидетельствует его поведение во время осады Константинополя. Итальянский гуманист Франческо Филельфо102, знавший лично Константина еще до вступления его на престол, называет императора в одном из своих писем человеком «благочестивого и возвышенного ума».

Противостоял Константину молодой, двадцатиоднолетний султан Мехмед II, соединявший в своей натуре, наряду с суровой жестокостью и низменными пороками, склонность к науке и образованию, энергию, военный, государственный и организаторский таланты. Георгий Сфрандзи сообщает нам, что он занимался с увлечением науками, особенно астрологией, читал рассказы о подвигах и деяниях Александра Македонского, Юлия Цезаря и константинопольских государей, говорил, кроме турецкого, на пяти языках, может быть, и пославянски. Восточные источники восхваляют его религиозность, правосудие, милосердие и покровительство ученым и поэтам. Стремление завоевать Константинополь всецело охватывало молодого султана, который, по словам источника Дуки, «ночью и днем, ложась спать и вставая, в своем дворце и вне его, всю свою заботу полагал на то, какими военными действиями и средствами овладеть Константинополем»; в бессонные ночи он на бумаге чертил план города и городских укреплений, намечая те места, откуда легче будет взять город.

До нас дошли изображения обоих противников: Константина Палеолога на печатях и в некоторых поздних рукописях, а Мехмеда II на выбитых в XV веке итальянскими мастерами в честь султана медалях и на его портрете, нарисованном известным венецианским художником Джентиле Беллини103, который в конце правления Мехмеда провел некоторое время (в 1479 – 1480 годах) в Константинополе.

Решив нанести последний удар Константинополю, Мех– мед, однако, приступил к этому делу с полной осторожностью. Прежде всего на севере от города, на европейском берегу Босфора, в самом узком его месте, он построил сильное укрепление с башнями, величественные остатки которого видны еще и теперь (Румели-Хиссар); поставленные там пушки выбрасывали громадные для того времени каменные ядра.

Когда весть об укреплении на Босфоре распространилась, то среди христианского населения столицы, Азии, Фракии и островов, как пишет Дука, только и раздавались восклицания: «Теперь приблизился конец города; теперь знамения гибели нашего рода; теперь наступают дни антихриста; что будет с нами или что нам делать? Где святые, охраняющие город?» Другой современник той эпохи, очевидец событий, перенесший все ужасы осады Константинополя, автор ценного источника – «Дневника константинопольской осады» – венецианец Никола Барбаро104 писал: «Это укрепление чрезвычайно сильно с моря, так что овладеть им нельзя никоим образом, ибо на берегу и на стенах стоят в громадном количестве бомбарды; с суши укрепление также сильно, хотя и не так, как с моря». Возведенное укрепление прекратило сообщение столицы с севером и с портами Черного моря, так как все иностранные суда, входившие в Босфор и выходившие из него, перехватывались турками, благодаря чему Константинополь, в случае осады, лишался подвоза хлеба, шедшего из черноморских портов. Для турок это было тем более легко сделать, что против европейского укрепления возвышались на азиатском берегу Босфора укрепления, построенные еще в конце XIV века султаном Баязидом (Анатоли-Хиссар). Затем султан опустошил, о чем уже говорилось, греческие владения в Морее, чтобы лишить морейского деспота возможности прийти на помощь Константинополю.

Константин сделал все возможно, чтобы достойно встретить своего могущественного противника в борьбе, исход которой, можно сказать, заранее был уже предрешен. Император приказал из окрестностей столицы свезти в город возможные запасы хлеба и сделать ремонт городских стен. Греческий гарнизон города не превышал несколько тысяч. Видя приближение смертельной опасности, Константин обратился за помощью к Западу; но вместо желанной военной помощи в Константинополь прибыл римский кардинал, грек по происхождению, Исидор, бывший московский митрополит и участник Флорентийского собора, и в ознаменование восстановленного мира между Восточной и Западной церквами отслужил униатскую обедню в храме Св. Софии, что вызвало сильнейшее возбуждение среди городского населения. Тогда именно один из виднейших византийских сановников Лука Нотара произнес знаменитые слова: «Лучше видеть в городе власть турецкого тюрбана, чем латинской тиары».

В защите столицы участвовали венецианцы и генуэзцы. Особенно большие надежды возлагались на прибывшего с двумя большими судами с острова Хиос начальника испытанного в боях генуэзского отряда Джованни Джустиниани. Доступ в Золотой Рог был прегражден, что не раз уже случалось в опасные минуты прежнего времени, массивной железной цепью.

Военные силы Мехмеда, сухопутные и морские, в состав которых входили, кроме турок, представители покоренных ими народов, в том числе и славян, бесконечно превосходили скромное число защитников Константинополя из греков и латинян, преимущественно итальянцев.

Наступило одно из важнейших событий мировой истории.

Самый факт осады и взятия турками «Богохранимого» Константинополя оставил глубокий след в источниках, которые на разных языках, с разных точек зрения описывают последние моменты Византийского государства и позволяют нам иногда буквально по дням и часам следить за развитием последнего акта захватывающей исторической драмы. Дошедшие до нас источники написаны на греческом, латинском, итальянском, славянском и турецком языках.

Главнейшие греческие источники различно относятся к событию. Участник осады, близкий друг последнего императора, известный дипломат, занимавший высокие посты в государстве, Георгий Сфрандзи, весь охваченный безграничной любовью к своему императору-герою и вообще к дому Палеологов и будучи противником унии, описал последние времена Византии с целью восстановить честь побежденного Константина, поруганной родины и оскорбленного греческого православия. Другой современник эпохи, грек Критовул105, перешедший на сторону турок и пожелавший доказать свою преданность Мехмеду II, посвятил свою, написанную под сильным влиянием Фукидида, историю «величайшему императору, царю царей Мехе– мету». Критовул излагает последние судьбы Византии уже с точки зрения подданного нового османского государства, хотя, к своей чести, и не подвергает нападкам своих соотечественников. Грек из Малой Азии Дука, будучи сторонником унии, в которой он видел единственное спасение, писал об интересующем нас предмете с точки зрения, благоприятной Западу, особенно выставляя в критический момент заслуги и достоинства генуэзского вождя Джустиниани и умаляя, может быть, роль Константина, но вместе с тем продолжая любить и жалеть греков. Четвертый греческий историк последнего периода Византии, единственный афинянин, которого знает вообще византийская литература, Лаоник Халкокондил (или Халкондил), ставивший в центре своего изложения уже не Византию, а турецкое государство, задался новой и обширной задачей изобразить «необыкновенное развитие мощи молодого османского государства, возникавшего на развалинах греческих, франкских и славянских держав», то есть, другими словами, дать общий труд; поэтому сочинение Лаоника, не бывшего к тому же очевидцем последних дней Константинополя, имеет для осады и взятия его турками, по сравнению с другими источниками, второстепенное значение.

Из наиболее ценных источников, написанных на латинском языке, авторы которых пережили в Константинополе все время осады, можно назвать воззвание «ко всем верным Христу» с трудом избегнувшего турецкого плена кардинала Исидора, умолявшее всех христиан подняться на защиту гибнувшей христианской веры; затем донесение папе архиепископа Леонарда Хиосского, также спасшегося от пленения турками и видевшего в постигшем Византию великом бедствии кару за отступление греков от заветов католической церкви; наконец, стихотворная поэма в четырех песнях «Константинополис» итальянца Пускула, пробывшего некоторое время в турецком плену, подражателя Вергилия и отчасти Гомера, ревностного католика, посвятившего свое сочинение папе и убежденного, подобно Леонарду, в том, что Бог покарал Византию главным образом за схизму.

Итальянские источники дали нам уже упоминавшийся, написанный сухим, деловым языком на древневенецианском наречии «Дневник константинопольской осады», принадлежащий перу знатного венецианца Николы Барбаро, перечислявшего по дням происходившие во время осады столкновения греков с турками, и имеющий поэтому для восстановления хронологии осады первостепенное значение. На древнерусском языке написана важная для нашего вопроса историческая повесть о взятии Царьграда, «о сем великом и страшном деле», «многогрешным и беззаконным Нестором Искиндером (Искандером)»106, почти наверное русским по происхождению, бывшим в войске султана и правдиво и по возможности ежедневно описывавшего действия турок за стенами города и в самом городе после падения последнего. Падение Константинополя описано также в русских хронографах и летописях.

Наконец, существуют и турецкие источники, оценивающие великое событие с точки зрения торжествующего, победоносного ислама и его блестящего представителя Мехмеда II Завоевателя, а иногда представляющие собой собрание турецких народных легенд о Константинополе и Босфоре.

Из только что сделанного перечня главных источников видно, каким богатым и разнообразным материалом мы обладаем для изучения вопроса об осаде и взятии турками Константинополя.

В начале апреля 1453 года началась осада великого города. Успеху последней помогали не только несравненно более крупные военные силы турок. Мехмед II, этот, по словам Барбаро, «вероломный турок, собака-турок», был первым государем в истории, который имел в своем распоряжении настоящий артиллерийский парк. Усовершенствованные, гигантских для своего времени размеров турецкие бронзовые пушки выбрасывали на далекое расстояние не менее гигантские каменные ядра, против сокрушительных ударов которых не могли устоять вековые константинопольские стены. Отмеченная выше русская повесть о Царьграде замечает, что «окаянный Махмет» прикатил к городским стенам «пушкы и пищали и туры и лестница и грады древяные и ины козни стенобитныя». Критовул прекрасно понимал решающую силу артиллерии, когда писал, что все сделанные турками подкопы под стены и подземные ходы «оказались излишними и только вызвали бесполезные расходы, так как пушки решили все».

20 апреля произошло единственное, можно сказать, счастливое для христиан событие за все время осады: в этот день прибывшие на помощь к Константинополю четыре генуэзских судна разбили во много раз превосходящий их силы турецкий флот. «Легко можно вообразить, – пишет новейший историк осады и взятия византийской столицы Шлюмберже107, – неописуемую радость греков и итальянцев. На мгновение Константинополь считал себя спасенным». Конечно, этот успех не мог иметь крупного значения для хода осады.

22 апреля город во главе с императором был поражен необычайным и устрашающим зрелищем: турецкие суда оказались в верхней части Золотого Рога. Ночью султану удалось переправить по суше, минуя железную цепь, корабли из Босфора в Золотой Рог; для этого специально был устроен в долине между возвышенностей деревянный помост, по которому суда на подставленных под них колесах и были перетащены при помощи большого числа находившихся в распоряжении султана, по выражению Барбаро, «каналий».Находившийся в Золотом Роге за цепью греко– итальянский флот оказался после этого между двух огней. Положение города стало критическим. План осажденного гарнизона сжечь ночью турецкие суда в Золотом Роге был своевременно изменнически открыт султану и предупрежден последним.

Между тем жестокая бомбардировка города, не прекращавшаяся в течение нескольких недель, довела до последней степени изнурения городское население, которое, в лице мужчин, женщин, детей, священников, монахов, монахинь, должно было днем и ночью под градом ядер заделывать многочисленные стенные бреши. Осада длилась уже пятьдесят дней. Дошедшая до султана весть, может быть специально для данного случая измышленная, о возможности прибытия на помощь городу христианского флота побудила его поспешить с решительным штурмом Константинополя. Критовул, подражая знаменитым речам в «Истории» Фукидида, влагает в уста Мехмеда длинную, обращенную к войскам с призывом к храбрости и стойкости речь, в которой, между прочим, султан будто бы возглашал, что «для успешной войны есть три условия: желать (победы), стыдиться (позора поражения) и повиноваться вождям». Штурм был назначен в ночь с 28 на 29 мая.

Древняя столица христианского Востока, предчувствуя неизбежность роковой для себя развязки и зная о предстоящем штурме, провела канун одного из величайших исторических дней в молитве и слезах. По распоряжению императора крестные ходы, в сопровождении громадной толпы народа, певшей «Господи, помилуй», обходили городские стены. Люди ободряли друг друга, чтобы в последний час битвы оказать храброе сопротивление врагу. В своей сообщаемой нам Сфрандзи длинной речи Константин, побуждая жителей к храброй защите, ясно понимал предрешенную гибель, когда говорил, что турки «опираются на орудия, конницу, (пешее) войско и численное превосходство, мы же полагаемся на имя Господа нашего Бога и Спасителя и, вовторых, на наши руки и силу, которую даровало нам Божеское могущество». В то же самое время в конце речи Константин произнес такие слова: «Убеждаю и прошу вашу любовь, чтобы вы оказывали соответствующий почет и подчинение вашим вождям, каждый согласно своему чину, отряду и службе. Знайте же следующее: если вы искренне будете соблюдать все то, что я вам приказал, то с помощью Божьей я надеюсь, что мы избавимся от ниспосланной Богом справедливой кары». В тот же день вечером в Св. Софии было совершено богослужение, последняя христианская служба в знаменитом храме. На основании византийских источников английский историк Э. Пирс108 дал волнующее описание этого события:

«Большая вечерняя церемония и служба, всегда выделяющаяся среди мировых исторических спектаклей, была последней христианской службой в храме Святой Мудрости… Император и большая часть приближенных присутствовали в здании, которое снова, но в последний раз было заполнено молящимися христианами. Не требуется большого усилия воображения для того, чтобы представить сцену. Интерьер храма был самым прекрасным произведением, которое создало христианское искусство. Красота его еще более усиливалась великолепными светильниками. Патриарх и кардинал, немалое количество представителей как Восточной, так и Западной церквей, император и знать, последние остатки некогда блистательной и смелой византийской аристократии, священнослужители и воины перемешались. Константинопольцы, венецианцы и генуэзцы – все присутствовали, все осознавали стоящую перед ними опасность. Все ощущали – перед лицом неминуемой опасности, – что противоречия, занимавшие их в течение многих лет, были слишком ничтожны, чтобы о них думать. Император и его свита приобщились Святых Тайн и попрощалась с патриархом. Служба была, по сути своей, заупокойной литургией. Империя была в агонии, и как раз подобало, чтобы службой по ее отлетающему духу была эта публичная церемония в самом прекрасном храме в присутствии ее мужественного последнего императора».

Сфрандзи писал: «Кто расскажет о тогдашних слезах и стенаниях во дворце? Даже человек из дерева или камня не мог бы не заплакать».

Общий штурм начался во вторник между часом и двумя ночи с 28 на 29 мая. По данному знаку город был атакован сразу с трех сторон. Две атаки были отбиты. Наконец, Мех– мед организовал со всей тщательностью третью и последнюю атаку. Особенно яростно нападали турки со стороны ворот Св. Романа, где было замечено присутствие императора и окружавших его бойцов. К довершению всего один из самых главных защитников города, генуэзец Джустиниани, будучи тяжело ранен, должен был покинуть ряды войска. Его с трудом перевезли на корабль, которому удалось уйти на остров Хиос, где раненый скоро умер (если только он не умер еще в дороге).

Удаление Джустиниани было непоправимой потерей для осажденных. В стенах открывались все новые и новые бреши. Император геройски сражался как простой воин и пал в битве. Точных известий о смерти византийского императора нет, так как ни один из историков осады при ней не присутствовал. Весьма скоро смерть его сделалась предметом легенды, затемнившей самый исторический факт.

После смерти Константина турки ринулись в город, производя ужасные опустошения. Большая толпа греков искала спасения в Св. Софии, думая, что там они будут в безопасности. Турки, взломав входные двери, ворвались в храм, избивали и оскорбляли укрывавшихся там греков без различия пола и возраста. В день взятия города, а может быть, на следующий день султан, торжественно вступив в завоеванный Константинополь, проследовал в Св. Софию и совершил в ней мусульманскую молитву. Св. София превратилась в мусульманскую мечеть. После этого Мехмед расположился во Влахернском дворце, резиденции византийских басилевсов.

По единодушным указаниям источников, грабеж города, как обещал солдатам Мехмед, продолжался три дня и три ночи. Население подверглось жестокому избиению. Храмы во главе со Св. Софией и монастыри со всеми их богатствами были ободраны и осквернены; частное имущество расхищено. В эти дни погибло неисчислимое количество культурного наследия. Книги сжигались, или разрывались и растаптывались, или за бесценок продавались. По свидетельству Михаила Дуки, громадное количество книг, нагруженное на телеги, было рассеяно по западным и восточным областям. За одну золотую монету продавали десятки книг – сочинения Аристотеля, Платона, книги богословского содержания и многие другие. С роскошно украшенных Евангелий срывали золото и серебро, а сами Евангелия или продавали, или бросали. Все иконы сжигались, и на этом огне, как пишет Дука, турки варили мясо и ели. И тем не менее некоторые ученые признают, что «турки в 1453 г. поступили с большей мягкостью и гуманностью, чем крестоносцы, взявшие Константинополь в 1204 г.» (Успенский).

Народное христианское предание рассказывает, что в момент появления турок в храме Св. Софии шла литургия. Когда священник со Святыми Дарами увидел ворвавшихся мусульман, он вошел в разверзшуюся перед ним стену алтаря и исчез. Тогда, когда Константинополь снова перейдет в руки христиан, священник снова выйдет из стены и будет продолжать служить литургию.

В 1895 году Э. А. Гросвенор109 писал: «В наши дни в квартале Абу Вефа в Стамбуле можно видеть небольшое, безымянное захоронение, о котором греки низших классов говорят, что оно принадлежит Константину. Результатом народного почитания стало появление вокруг него нескольких простых деревенских грубых украшений. Рядом с могилой днем и ночью горят свечи. Еще восемь лет назад она посещалась, хотя и тайно, как место молитвенных собраний. Однако оттоманское правительство вмешалось, введя суровые наказания. После этого могила оказалась практически заброшенной. Все это является не чем иным, как легендами, услаждающими доверчивых и набожных».

Обычно говорится, что через два дня после падения Константинополя в Архипелаг прибыл на помощь западный флот, однако после того, как стали известны новости о падении города, корабли немедленно отплыли назад. На основании некоторых новых данных этот факт отвергается. Ни папские, ни генуэзские, ни арагонские корабли никогда не отправлялись на Восток в поддержку Константинополя.

В 1456 году Мехмед завоевал Афины у франков. Вскоре после этого вся Грция с Пелопоннесом подчинились ему. Античный Парфенон, где в Средние века находилась церковь Богоматери, был по распоряжению султана обращен в мечеть. В 1461 году в руки турок перешел далекий Трапезунд, столица самостоятельной империи. В это же время они овладели и остатками Эпирского деспотата. Византийская православная империя прекратила свое существование, и на ее месте обосновалась и разрослась Оттоманская (Османская) мусульманская империя, перенесшая столицу из Адрианополя на берега Босфора в Константинополь, называемый потурецки Истамбул (Стамбул).

Дука, подражая известному выражению скорби Никиты Хониата после разгрома Константинополя латинянами в 1204 году, оплакивает событие 1453 года. Вот начало этого «плача»:

«О город, город, глава всех городов! О город, город, центр четырех стран света! О город, город, гордость христиан и гибель варваров! О город, город, второй рай, на западе насажденный, заключающий в себе всевозможные растения, сгибающиеся от тяжести плодов духовных! Где красота твоя, рай? Где благодетельная сила духа и плоти твоих духовных харит? Где тела апостолов Господа моего?.. Где останки святых, где останки мучеников? Где прах великого Константина и других императоров?» Другой современник гибели Византии – польский историк Ян Длугош110 писал в своей «Истории Польши»:

«Это поражение Константинополя, одновременно и жалкое, и печальное, было огромной победой турок и крайним поражением греков, бесчестием латинян. Благодаря этому католическая вера была задета, религия введена в смущение, имя Христа унижено и оскорблено. Один из двух глаз христианства был вырван. Одна из двух рук ампутирована, ибо библиотеки были сожжены дотла, а доктрины греческой литературы уничтожены. Без них ни один человек не может считать себя образованным человеком».

Далекий грузинский хронист благочестиво заметил: «В день, когда турки взяли Константинополь, солнце потемнело».

Падение Константинополя произвело сильное впечатление на Западную Европу, которую охватил страх перед дальнейшими успехами турок; конечно, гибель одного из самых главных центров христианства, хотя бы с точки зрения католической церкви и схизматического, также возбуждала негодование и желание поправить дело. Папы, государи, епископы, князья и рыцари оставили много посланий и писем, рисующих весь ужас создавшегося положения и призывающих к крестоносной борьбе с победоносным исламом и Мехмедом II, этим «предвестником антихриста и вторым Синаххерибом111». Во многих письмах оплакивается гибель Константинополя как центра культуры.

В своем воззвании к папе Николаю V западный император Фридрих III, называя падение Константинополя «общим несчастьем христианской веры», пишет, что Константинополь был «как бы настоящим жилищем литературы и занятий всеми изящными искусствами». Кардинал Виссарион, оплакивая в одном из писем падение города, называет его «училищем лучших искусств». Знаменитый Эниа Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий II, вспоминая о бесчисленных книгах, которые оставались в Византии и еще не были известны латинянам, называет завоевание города турками второй смертью Гомера и Платона. Некоторые представители XV века именовали турок тевкрами, считая их потомками древних троянцев, и предостерегали против планов султана напасть на Италию, которая привлекала его «своим богатством и гробницами его троянских предков».

Хотя, с одной стороны, в различных посланиях пятидесятых годов XV века и говорится о том, что «султан, как некогда Юлиан Отступник, должен будет наконец признать победу Христа», что христианство, без сомнения, достаточно сильно, чтобы не бояться турок, что будет готова «сильная экспедиция» и христиане смогут разбить турок и «прогнать их из Европы», – однако, с другой стороны, мы читаем в тех же посланиях о больших затруднениях в предстоящей борьбе с турками и о том, что одной из главных причин этих затруднений являются раздоры христиан между собой, «зрелище, которое придает храбрости» султану.

Меткую картину христианских взаимоотношений на Западе в то время дает в одном из своих писем к другу уже упомянутый нами Энио Сильвио Пикколомини, у которого читаем: «Я не надеюсь на то, чего желаю. Христианство не имеет более главы: ни папа, ни император не пользуются подобающими им уважением и повиновением; с ними обращаются как с вымышленными именами, разрисованными фигурами. Каждый город имеет своего собственного короля; князей же столько, сколько домов. Как же можно убедить бесчисленных христианских правителей взяться за оружие? Взгляните на христианство. Италия, говорите вы, умиротворена? Не знаю, до какой степени. Между королем Арагонии и генуэзцами есть еще остатки войны. Генуэзцы и не пойдут биться с турками: говорят, что они платят последним дань! Венецианцы заключили с турками договор. Если же не будет итальянцев, мы не можем надеяться на морскую войну. В Испании, как вы знаете, много королей различной мощи, различной политики, различной воли и различных идей; но ведь не этих государей, живущих на краю Запада, можно увлечь на Восток, особенно тогда, когда они имеют дело с гренадскими маврами. Французский король изгнал врага из всего своего королевства; но он все же остается в тревоге и не посмеет послать своих рыцарей за пределы своего королевства из боязни внезапной высадки англичан. Что касается до англичан, они только и думают отомстить за свое изгнание из Франции. Шотландцы, датчане, шведы, норвежцы, живущие на краю света, ничего не ищут вне своих стран. Германцы, очень разделенные, не имеют ничего, что могло бы их соединить».