Огненный омут Вилар Симона

Старая монахиня покачала головой.

– Я ведь и понятия не имела, где ты. Думала, что ты отбыла в ту же ночь с Гвальтельмом. Даже обижалась, что не зашла проститься. Решила, что ты все забыла в желании вернуться к своему Ру.

– О, да, да! Мне просто необходимо к нему… Пока не поздно. Ведь на Рождество он собирается жениться на другой. И если я не докажу ему, что я не предавала его, что все это время была верна лишь ему… О, Боже, как я тогда смогу жить?

– Ролло решил обвенчаться с другой?.. Но, дитя мое, разве ты сможешь тогда что-то изменить?

– Смогу! – почти выкрикнула Эмма.

Геновева испуганно оглянулась, зашикала на нее.

– Тише! Мы не одни в подземелье. Здесь содержат еще пленного графа. Я думала, что это только из-за него так охраняют башню. И лишь после того, как твое имя огласили с амвона, заподозрила, что и ты где-то здесь. Слава Богу, я хорошо изучила эти подземелья, еще когда ходила сюда к Тибо. Да и второй ключ от башни у меня все еще хранится. Об этом все забыли. Правда, и я сама еле вспомнила, где он лежит.

Эмма почти не слушала ее. Цеплялась за камни.

– Помоги мне! Ради Пречистой Божьей Матери, ради Святой Магдалины и всех святых и смертных женщин, коим пришлось страдать – умоляю, помоги мне выбраться отсюда.

– Я бы взяла великий грех на душу, если бы не помогла тебе, – горестно вздохнула Геновева. – Ладно, погоди немного. Сегодня праздник Святого Мартина[67] – день, когда принято допивать старое вино, чтобы освободить бочки для нового урожая. Думаю, к ночи все перепьются. Даже мать Стефания, которая не прочь приложиться к чарке. Особенно в компании епископских вавассоров, которые оставлены охранять пленного графа и которую преподобная мать явно предпочитает. Думаю, тогда я смогу помочь тебе. Так что жди, к ночи я приду.

К ночи… Для Эммы ночь наступила, едва исчез последний отблеск от факела Геновевы. Однако впервые за все это бесконечное ожидание – подумать только, всего две недели! – ее не охватило то чувство отупляющего отчаяния, какое доводило ее едва ли не до безумия. Наоборот, она чувствовала себя спокойно. Посидев немного у стены и шикнув на шуршащую где-то рядом крысу, сгребла в кучу остатки лежалой соломы и, свернувшись калачиком, погрузилась в бездонно-глубокий сладкий сон.

Она проснулась, когда Геновева дважды окликнула ее сверху. Спустила ей веревку.

– Сможешь вылезти?

Эмма сама не подозревала, как ослабела за это время. Но в конце концов она все же вскарабкалась наверх.

– Идем, – торопила монахиня. На ходу укутала Эму в тяжелый монашеский плащ с капюшоном. Дала в руки корзину. – Здесь тебе продукты на первое время и несколько динариев. О, Святая Магдалина, что я делаю? Куда же ты пойдешь совсем одна?

Эта мысль словно отрезвила Эмму, охваченную поначалу ликующим возбуждением. Когда-то ведь она уже пробовала бежать в одиночку… от Ролло. Ни к чему хорошему это не привело. Однако – помоги ей Боже! – у нее нет иного выхода.

Над головой нависал тяжелый свод. Маленький огарок свечи в руках Геновевы очерчивал желтый круг в кромешном мраке. Диво, как монахиня могла так хорошо ориентироваться в этих переходах. Говорила негромко:

– Я оказалась права, и день покровителя пьяниц Святого Мартина сделал свое дело. Но тебе надо быть все равно осторожной. Как выйдешь, сразу пробирайся к конюшням. Я добавила в вино конюха крепкой настойки опиумного мака и, думаю, он уже спит, как убитый. Так что ты сможешь взять лошадь одного из вавассоров. И иди за конюшнями и кухней к калитке для выброса мусора. Я оставила ее незапертой и смазала петли, чтобы не скрипели.

– О, моя хорошая Геновева!

– Т-с-с. Сейчас мы будем проходить коридор, ведущий к ублиету, в котором содержат этого норманна. Его там всегда стережет пара охранников.

– Норманна? – удивилась Эмма. – Ты ведь говорила, что графа?

Она резко остановилась, поняв, кого еще прячут в подземельях аббатства. Херлауг – человек, свидетельства которого могут помочь Роберту опорочить в глазах франков короля. Не диво, что его так упрятали до поры до времени. Но Херлауг – ее друг!

– Геновева, погоди.

Монахиня оглянулась с недоумением.

– Во имя самого неба – что еще?

Эмма перевела дыхание.

– Мне надо помочь бежать Херлаугу, ну, этому графу.

– Моли Бога, чтобы ты сама смогла бежать. И как можно дальше, пока тебя не хватились. Мать Стефания такова, что и собак по следу пустит.

– Выслушай меня, Геновева.

И она быстрым шепотом стала объяснять монахине, что этот Херлауг, то есть Герберт Санлисский, – ее друг, что в пути он будет ей поддержкой и защитой. К тому же, если она поможет ему бежать, то и король Карл, и его канцлер будут ее должниками и, может, она сумеет от них добиться встречи с Ролло.

– Сомневаюсь, – пробурчала Геновева. В полумраке ее лицо казалось почти угрюмым. – Уж, по крайней мере, Карл не будет стремиться организовать твою встречу с Роллоном. Слыхала я, что эта Гизелла ничего из себя не представляет – ни красавица, ни дурнушка. А ты… – она приподняла свечу. – Тебя бы отмыть как следует да подкормить, и ты вновь станешь, как цветок. Посуди, нужна ли Карлу такая соперница для его дочери? К тому же ты – дочь короля Эда, а твой батюшка для Карла всегда был что кость в горле.

Но Эмма продолжала настаивать. Если она сбежит с Херлаугом, то с его умом и смекалкой они скорее смогут уйти от погони и добраться в Нормандию. Поэтому, если бы Геновева еще подмешала опиумного мака в вино и принесла ей… О, она совсем не хочет накликать беду на добрую сестру Геновеву и сама бы поднесла кувшин с вином охранникам. Ведь сегодня день Святого Мартина, и все угощают друг друга вином.

Наконец Геновева согласилась. Она оставила Эмму в подземелье, и женщине показалось вечностью то время, что она ждала ее. Порой она приближалась к освещенному выступу стены, на который падали тени стражей, слышала, как они ворчат насчет того, что им выпало несчастье нести караул в день, когда все упиваются вином. Один даже подзадоривал другого сходить за напитком на кухню, что, дескать, пленник и сам не сможет вылезти из каменного колодца, в каком его содержат, но его товарищ оказался более добросовестным и все твердил, что ни в коем разе не должен покидать пост. Однако когда перед ними возник силуэт монахини в плаще, и она протянула стражникам кувшин с вином, предложила выпить за день Святого Мартина, они оба поднялись ей навстречу.

У Эммы немного дрожали руки, когда она протягивала кувшин. Геновева только что в последний раз пыталась ее отговорить, но в конце концов лишь поцеловала в лоб и благословила. «Я никогда не забуду ее, – подумала Эмма, когда силуэт целительницы исчез во мраке. – Она вернула меня к жизни, дала шанс на свободу. А главное, ее судьба – наглядный пример для меня, чем я закончу, если перестану бороться».

Последняя мысль придала ей уверенности, и она хорошо справилась с ролью, когда предстала перед людьми епископа. Один из них тут же стал пить, прямо из горлышка. Другой, пониже и поменьше, все приглядывался к угощающей, стараясь разглядеть ее лицо в тени капюшона.

– Что-то я не припомню, сестра, чтобы встречал вас ранее.

Эмма лишь пожала плечами.

– Внимание мужчин-мирян всегда суетно и полно соблазнов, поэтому, пока мать Стефания не велела мне отнести вам вина, я сама избегала встреч с людьми преподобного Гвальтельма.

– Ишь ты, – хмыкнул низкорослый. – Но это хорошо, что, перебирая четки и молясь, ты не забыла, сколько соблазна в мирянах.

Он даже ущипнул ее за щеку. Но тут увидел, что его сотоварищ перевел дух и поспешил забрать у него кувшин.

Эмма поспешила уйти. Затаилась в темноте, прислушиваясь к их разговорам, спорам о том, кто кому задолжал динарий. Потом голоса их стали все тише, но, даже когда они совсем смолкли, Эмма еще выжидала какое-то время.

Наконец вышла. Убедившись, что оба охранника крепко спят, кинулась к краю каменного колодца. Он был куда уже, чем тот, в котором содержали ее, и сверху покрыт решеткой, которую ей с трудом удалось стащить. Но когда он спустила вниз оставленную Геновевой веревку и Херлауг выбрался, она увидела, что за ним все же хорошо следили. Он был грязен, но с него даже не сняли куртку с бляхами, раны его были залечены, на пустой глазнице темнела повязка.

Херлауг радостно обнял ее.

– Птичка! О, Боги, я глазам своим не поверил вначале.

Она торопливо стала объяснять ему план побега. Херлауг выслушал, затем стащил с одного из спящих плащ, взял его оружие.

– Тебе бы тоже следовало одеться воином. Если побег нам удастся, многие обратят внимание на мелита, путешествующего в компании с монахиней.

И он торопливо стал раздевать более мелкого из охранников. Тот что-то ворчал во сне, но в себя не приходил. Затем Херлауг скинул их в яму, покрыл сверху решеткой. Эмма, зайдя в тень, с отвращением надевала чужую одежду, штаны. Боже, она никогда еще не носила ничего подобного, чувствовала себя в них неуклюжей.

Она облачилась в кожаную тунику, плащ, шлем из кожи с железной окантовкой. Он был несколько великоват, но когда она обвила вокруг головы косу, пришелся вполне впору. Больше всего неудобств представили сапоги – мягкие, из вывернутой мехом наружу овчины с подошвами из толстой кожи. Херлауг помог ей обвить их жесткими ремешками до колена. Им надо было спешить, ибо, хотя они не ждали проверки, но чем скорее они покинут аббатство, тем более шансов уйти от погони.

Когда они наконец вышли из башни, на дворе было тихо. Сквозь мелкую изморось дождя проступали темные постройки аббатства; огромная башня церкви казалась расплывчатой сквозь мрак.

– Куда теперь? – спросил Херлауг.

Подтягивая на ходу штаны, Эмма стала пробираться к служебным постройкам. Повезло, что она так хорошо знала аббатство, и они дошли до хлевов никем не замеченные. В кромешном мраке пробрались к конюшням. Конюх, как и обещала Геновева, сладко спал. Подвешенный к балке фонарь слабо освещал стойла. Лошади пофыркивали, косясь влажными глазами на вошедших. Выбрав пару из них покрепче, они спешно оседлали их. Также никем не замеченные, они прошли вдоль кухонь к калиткам в стене. Приходилось быть предельно осторожными, так как в кухне горел свет, слышались мужские голоса и визгливый смех послушниц.

Эмма загадала, что если они выберутся никем не замеченные, то она сможет добраться до Ролло, и они опять будут вместе. Но почти у самой калитки они натолкнулись на монахиню, вынесшую ведра. Она застыла, глядя на воинов, ведущих в поводу лошадей.

– Уж глухая ночь. Куда вы едете?

Эмма ничего не успела придумать, когда Херлауг резко шагнул к монахине, зажал ей рот и быстро перерезал горло.

– О, нет! – охнула Эмма. – Херлауг, ты зверь. Мы бы могли обмануть ее. Бедная святая женщина.

Она склонилась над монахиней, когда Херлауг резко встряхнул ее.

– Ты что, хотела, чтобы она с кем-то поделилась, что видела, как двое среди ночи покинули аббатство? Идем. Сейчас не время читать «Упокой, Господи».

Он был прав. Но Эмме стало скверно. «Это все ерунда. Я просто загадала. Но, видит Бог, я не желала пролития крови».

Херлауг торопил ее. Они вышли. Лошади фыркали, спускаясь по склону, поскальзывались на глине и нечистотах. Херлауг, не видя местности, расспрашивал Эмму. Зажимая нос от вони, она объясняла.

– Нет, по дороге мы не поедем, – говорил Херлауг, – нас задержат у первого же поста. Двинемся прямиком через лес. Это сложнее, но скорее собьет со следа погоню.

Эмма всецело положилась на него. Они проехали через притихшую деревню, где только собаки лаяли им вслед. Земля была влажной, чавкала под копытами коней. Рысью доехав до конца долины, углубились в лес. Здесь царил сплошной мрак, ночь стояла мглистая, без отсветов и звезд. Ветки то и дело задевали лицо, капала вода.

– Как ты думаешь, когда нас хватятся? – спросила Эмма, чтобы хоть как-то развеять гнетущее молчание. Она и не думала, что свобода после подземелья окажется столь же темной, не сулящей надежды. И эта убитая старая монашка… Эмма старалась не думать о том, что загадала.

Херлауг что-то пробурчал невнятное. Главное, уехать подальше. В этом их спасение.

К рассвету похолодало. Они пробирались по низинной болотистой местности. Херлауг вел коней под уздцы. Эмма совсем озябла, дремала на ходу. Порой думала, что хорошо, что с ней Херлауг. Одна бы она уже давно сдалась, затерялась бы в полном мраке ночи. С ним ей было надежнее. Он был даже весел, говорил, что даже то, что они возятся в болоте – хорошо. Если пустят собак, они быстро потеряют след. Эмма что-то бурчала в ответ. Копыта коней хлюпали по воде, пахло сыростью и прелыми водорослями. Один рбз Херлауг угодил едва не до пояса в заводь. Эмма очнулась от дремоты.

– Давай сделаем остановку. Двинемся в путь, когда рассветет.

Он не отвечал, увлекая дальше коней. Где-то прокричала сова. Кони встряхнули влажной гривой. Полосы наплывавшего к утру тумана завихрились, разорвались на миг в бледном отсвете проступавшего дня.

Наконец они выбрались на сухую почву. Пошли крупные деревья, главным образом широкие и массивные дубы. Между ними пробивался сменный молодняк. То там, то здесь на фоне серевшего неба проглядывали острые силуэты елей. Они продолжали продвигаться вперед. Лес сменился открытой местностью. Попадались валуны и насыпи, на которых летом рос папоротник, а сейчас виднелись лишь спутанные побеги куманики.

Когда совсем рассвело, они сделали привал, немного поели. Кони ощипывали побеги на кустах. Эмму клонило в сон, но Херлауг не дал ей расслабиться. И опять они ехали. Объезжали селения и монастыри стороной, опять углубились в лес. Эмма считала, что им уже нечего опасаться погони, но Херлауг был непреклонен.

– Они потеряли двух столь ценных пленников, что всю Нейстрию смогут поднять, лишь бы найти нас.

Они вновь углубились в лес по бездорожью. Эмма с тоской смотрела на соломенные кровли хижин, откуда долетал аромат дымка и лепешек. Ей так хотелось отдохнуть, согреться. Она вся промокла, у нее болели от долгой езды верхом ноги и спина. Херлауг, чтобы приободрить ее, пробовал шутить.

– Ты в этой куртке и овчинных сапогах на чучело похожа. Где та легконогая красавица с тугой грудью и рыжими косами, при одном появлении которой у мужчин пересыхало во рту?

Но Эмме было безразлично, как она выглядит.

– Тебе-то я никогда не нравилась.

– Ну, даже когда у меня было оба глаза, я не был слепцом. Но на тебя не имел права. Ты принадлежала Атли… потом Ролло.

– Ты до сих пор не можешь простить меня за Атли?

– Что прошло, то прошло. А мне отныне надо ежедневно молить христианского Бога за то, что именно ты освободила меня. Да и королю Карлу поблагодарить тебя не помешает…

Эмма что-то пыталась вспомнить о том, что Херлауга, графа Санлисского, хотели выставить как свидетеля против канцлера Геривея и короля Карла. Но мысли складывались вяло. Она так устала… Больше суток в седле, в сырости, в холоде, почти натощак.

Ночью они выехали к жилищу отшельника у лесного источника. Старичок поначалу испугался, когда дверь его резко распахнулась и появился воин, держащий на руках другого. Эмма почти свалилась с седла на руки Херлауга, заснула моментально.

– Эй, старик! Позаботься о наших лошадях.

Потом, когда хлебал жидкую гороховую похлебку, расспросил отшельника, где они находятся. Оказалось, старик давно ушел от мира и ничего не знал, что в нем происходит, всецело посвятив себя молитве. Он пояснил, что в двух лье находится лесное аббатство Святого Винсента, куда он изредка наведывается за солью и хлебом, а если ехать и дальше на север, будет крепость Мезон. Херлауг кивнул. Понял, что они далеко уехали, чтоб опасаться погони, а вот любой разъезд может их остановить, ибо они все еще в землях Роберта Нейстрийского.

Эмма проспала более двенадцати часов. Но, проснувшись, почувствовала себя бодрее. С удовольствием поела.

– Сколько времени нам понадобиться, чтобы добраться в Нормандию? – спросила она, потягиваясь.

Херлауг накладывал в корзину выделенные им отшельником продукты: немного вяленой рыбы, ржаной хлеб, сухие плоды да еще пресные лепешки, какие пекут на торфяном огне. Слышно было, как за бревенчатой перегородкой отшельник доит козу.

Херлауг внимательно поглядел на молодую женщину.

– Мы не поедем в земли Ролло.

Эмме показалось, что она ослышалась. Тогда Херлауг стал объяснять.

– Пока ты спала, я съездил в аббатство Святого Винсента, что недалеко. Выдал себя за наемного вавассора, ищущего службы, и заодно расспросил монахов. Ты должна знать, Эмма, нас уже ищут и схватят на первом же посту. Земли герцога Роберта преграждают нам путь в Нормандию, и нас нельзя бы было назвать мудрыми людьми, если бы мы стали пробираться на север.

– Но у нас все равно нет иного выхода, – встрепенулась Эмма.

– Есть.

Он накрыл ветошью корзину, поплотнее заткнул ее. Потом покосился за перегородку, где возился отшельник. Они говорили на нормандском языке, чтобы старик не понял, о чем речь.

– Мы с тобой и дальше будем ехать на восток. Благо, небо расчистилось и мы сможем ориентироваться по звездам. Так мы скоро выедем на старый римский тракт, что проходит мимо Этампа. Я бывал там и хорошо знаю местность. Нам следует миновать Этамп и ехать далее на восток, пока не минуем Сену. Это, конечно, опасно, но, думаю, там нас ждут менее всего. Будь я на месте Роберта, я бы расставил посты на пути в Нормандию, а не в глубине собственных владений. Поэтому нам здесь безопаснее будет достичь Сены, а оттуда, по старому торговому тракту, добраться до Марны, где начинается домен короля Карла.

– При чем здесь его величество? – не выдержав, перебила Эмма. – Мне нужно в Нормандию, в Руан, к Ролло.

– Тогда тебе лучше добираться без меня.

Она охнула.

– Ты хочешь оставить меня?

– Нет. Но, поверь, для Роберта граф Санлисский сейчас значит больше, чем отвергнутая жена Ролло.

Эмма почувствовала, что краснеет.

– Все это недоразумение.

– Возможно. Однако не об этом речь. Нам надо решить, куда ехать. Ты настаиваешь на пути в Нормандию, я же избрал для себя путь к Карлу Простоватому. Во-первых, потому, что нам вдвоем не удастся проехать на север, ибо на мне такая метка, – и он указал на свой перевязанный глаз, – а во-вторых, мне необходимо встретиться с канцлером Геривеем, который один может предотвратить охоту, которую начал на меня Робертин.

Эмма едва вникала в слова Херлауга. Думала лишь об одном – что он готов ее бросить. А ехать одной… без защиты и поддержки, когда она едва ли сможет постоять за себя.

– Тебе просто не терпится выслужиться перед королем, чтобы сохранить за собой графство!

Херлауг вздохнул, откинул со зрячего глаза отросшие, свисавшие космами волосы. Он был лишь немногим старше Эммы, но седина в его волосах, зрелый взгляд, отросшая за время плена борода делали его значительно старше. Да и в голосе его была спокойная мудрость пожившего человека.

Он не стал разуверять Эмму, что желал бы оставить за собой титул сеньора Санлисского. Но главное то, что он сказал вначале – вдвоем (одноглазый воин и его спутник, который, как ни старается, едва может скрыть свою женственность в манерах и облике) они будут привлекать к себе внимание, и все их шансы прорваться в Нормандию столь же велики, как у тролля, пытавшегося воевать с солнцем.[68] Поехав же в объезд, они скорее рассчитывают на удачу.

– Но мне не нужно к королю, – сердилась Эмма. – Мне нужно только к Ролло. А король Карл, теперь, когда его дочь – невеста Ролло, может поступить, как и Робертин, то есть попросту упрятать в монастырь. И ты поступишь неблагодарно, если не поможешь мне, когда я помогла тебе!

Теперь она говорила ему в лицо все, без прикрас.

Но Херлауг не обиделся.

– Эмма, я ничего не забыл. И знаю, что твой должник. Поэтому я собирался, едва верну свое положение, сам отправить тебя в Нормандию. Мои люди будут оберегать тебя в пути, и никто не посмеет остановить тебя. А когда мы прибудем ко двору… Что ж, королю Карлу и необязательно знать, что ты со мной.

Она прикрыла глаза. Согласно кивнула. Что ж, это, пожалуй, наилучший для нее выход.

Они опять тронулись в путь. Ехали только ночью, день же пережидали то в хижине стеклодувов, то в заброшенном пастушьем шалаше. Пару раз заночевали под открытым небом. Херлауг заботился о ней как мог. Однажды они попросили ночлега в придорожном монастыре, и Херлауг даже принес ей теплой воды, а сам ненадолго вышел.

Теперь себя они выдавали за мелита, ищущего заработка мечом и его ученика. Херлауг расспросил дальнейшую дорогу, а когда вернулся в сарай, в котором они остались ночевать, Эмма уже спала и ее рыжие волосы блестящей массой стелились по сухому сену. Херлауг поспешил прикрыть дверь.

Монахи не должны знать, что один из проезжих воинов – женщина. Это всегда вызывает подозрение. Им с Эммой и так приходилось петлять по проселочным дорогам, чтобы не встречаться со сборщиками дорожных пошлин и конными разъездами герцога Роберта.

Херлауг видел, что Эмма очень устает от этих конных переездов. И в то же время они не могли ехать так скоро, как хотелось бы викингу. Эмма сама торопила Херлауга, но первая же выбивалась из сил. И сейчас, глядя, как она спит, Херлауг бережно укрыл ее своим плащом. Вспомнил, как был влюблен в нее, как она – нарядная и прекрасная – выходила навстречу, когда они приезжали с Атли в аббатство Святого Мартина в Руане.

Тогда он был рад, что у Атли такая красивая невеста, хотя и сам не мог отвести от нее глаз. Эмма всегда была так мила с ним в обращении, однако так же нежно она обращалась бы со своей кошкой или конем. Херлауг понимал, что немного значит в ее глазах. И его влюбленность перешла в спокойное благородное почитание Эммы Птички.

Он помнил и то, как негодовал на нее, когда она пошла на разрыв с Атли, помнил, что почти возненавидел ее. Но эту Птичку нельзя было долго ненавидеть. И когда она, уже будучи женой Ролло, улыбалась ему, сидя за высоким пиршественным столом, он начинал улыбаться ей в ответ. И вот теперь они едут вместе, и она сама держится за него, как за свое спасение.

Порой, когда он подсаживал ее в седло или они спали, прижавшись друг к другу под одним плащом, он ощущал, что теперь, когда их так свела судьба и Эмма так близко… Нет, он прогонял от себя прочь эти мысли, отодвигался от Эммы. В конце концов, она освободила его, она ему доверяет, ищет в нем заступника – он не может поступить с ней так, как повел бы себя с любой другой, окажись они наедине. Эмма же, как бы соблазнительна она ни была, для него – запретный плод. Она относится к нему, как к брату, и он должен отвечать ей тем же.

К обеду они вновь трогались в путь. Впереди лежал герцогский город Этамп, и им приходилось делать большой крюк, объезжая его.

Эмма считала на пальцах. Они были в дороге уже более недели, а конца и края пути еще не видно.

– О, Дева Мария, если я не успею в Руан к Рождеству и Ролло обвенчается с другой – для меня все будет кончено.

Они сидели в небольшом сарае, где разместили лошадей, ели прямо на соломе, и косматая лошадка Херлауга тыкалась ему мордой в спину в поисках корма. Они жевали вареную репу с кусками лепешки. Пропитание становилось добывать все труднее. Денег почти не осталось, да и в этой глуши они немного стоили. Еду доставали, обменивая на вещи: кожаный ремень Херлауга с медной пряжкой, кинжал Эммы. Они не голодали, могли добыть и овса лошадям, но позволить себе роскошь еще и платить за постой не могли. Устраивались на ночлег, где им предлагали.

– Прочему ты считаешь, что из-за свадьбы Ролло на Гизелле ты потеряешь его? Ведь союз с дочерью короля только закрепит его титул, а семьей они могут и не быть. И ты бы по-прежнему жила бы во дворце Руана, как иные женщины Ролло, как Маркотруда, например, – вспомнил он наложницу Ролло, которой когда-то был увлечен.

Лошадь подталкивала его сзади, дыша теплом в шею. Он отстранил ее рукой, а когда повернулся, то встретился с гневным взглядом карих глаз Эммы.

– Я никогда не соглашусь на жалкую участь быть второй после бастардки Простоватого. Мне – или все, или ничего. Ведь, как никак, я законная дочь покойного короля, а это повыше, чем быть Гизеллой Каролинга. Я принцесса – и никогда не забуду, что я по рангу выше любой из шлюх, с какой когда-либо разделял ложе мой Ролло.

Она отдала последний кусок лепешки лошади. Вышла из сарая, сорвала сырой травы, чтобы почиститься. Росой, выпавшей в тумане, умыла лицо. Херлауг поглядел ей в спину, как она возится, перетягивая ремнем широкие штаны.

Принцесса!.. Принцессы не шатаются по дорогам, как бродяжки, принцессы спят на мехах и греют пальчики у узорчатых жаровен. А Эмма все мнит себя знатной дамой, которая только и ждет, как бы возвыситься, спрятавшись за спину Ролло. Дядюшки вон о ней знать не хотят и того и гляди готовы отправить подальше в монастырь. Так что с таким гонором Эмме придется трудновато.

Хотя все эти знатные дочери франков Бог весть, что о себе мнят. Вон его жена Ильдегарда поначалу так себя с ним держала, что он не знал, как с ней и вести себя. Но после того, как он пару раз надавал ей пощечин, стала будто шелковая. И все же нет, нет, да упомянет, что приходится родней Вермандуа, и графом он стал лишь благодаря женитьбе на ней.

А Эмма… До Херлауга порой доходили слухи, что ее жизнь с Ролло не была мирной. И еще неизвестно, захочет ли он принять назад свою строптивую Птичку. Но что он ради нее не пойдет на разрыв с Каролингом, Херлауг был уверен. Эмме он ничего не говорил о своих мыслях. Раз дал ей слово, что поможет, то сдержит его. А там, как судьбе будет угодно.

Погода вконец испортилась. Лили холодные ноябрьские ливни. Земля была сплошным месивом из грязи и опавших листьев. Влага скапливалась в складках плащей, стекала по плечам и лицу. Херлаугу не нравилось состояние Эммы. Она сильно кашляла, ее мучил насморк, глаза тускло блестели и слезились.

– Скоро мы доедем до Сены, – говорил он, – и за ней нам уже не придется петлять по бездорожью, чтобы избежать разъездов охраны герцога. Там мы продадим одну из лошадей, и я смогу нанять тележку для тебя. Будешь ехать в ней и целые дни спать под шкурами.

Эмма не отвечала, кашляла. Бесцветным взором глядела вперед.

Один раз им пришлось встретиться с разбойниками. Было их пять или шесть, они выскочили в сумерках из-за деревьев. В тумане не заметили, что напали на вооруженных людей. Херлауг все же успел достать одного мечом, когда остальные кинулись врассыпную.

– Ненавижу это крысиное племя, – сказал он, слезая с лошади и выпрямляя ногой погнувшееся лезвие меча. Оружие было плохой закалки, прогнулось при первом же выпаде. И тем не менее разбойники разбежались.

Херлауг поглядел на Эмму. Она даже не успела испугаться. Вытирала тыльной стороной руки нос. Херлауг видел, что она не на шутку простужена.

– Птичка, тебе надо вылежаться. Придется сделать остановку дня на три.

Она не согласилась. Но Херлауг понял, что иного выхода нет, когда они переправились на пароме через Сену. Эмма просто не могла держаться прямо, ноги подкашивались.

Как и положено, у переправы был постоялый двор. Херлауг уложил Эмму на солому за перегородкой.

– Хозяйка, мы пробудем у вас несколько дней.

Эмма пробовала возражать, но Херлауг настаивал.

– Ты и на лошадь-то залезть не сможешь.

Хозяйка оказалась женщиной сердобольной. Разгадала в больном пареньке девушку, сама взялась ухаживать за ней, поить настоем из трав.

Херлауг постоянно был рядом.

– Ты ведь не оставишь меня? – волновалась Эмма, ловила его руки.

Однажды, когда она спала, а Херлауг, в уплату за постой, колол дрова, в ворота въехали два вооруженных вавассора.

– Эй, у вас есть кузня? Тогда подготовьте все. Епископ Оксерский сделает здесь остановку, пока перекуют его лошадей.

Епископом Оксерским оказался Далмаций. Едва узнав его, Херлауг затаился за перегородкой, велев Эмме молчать. Они совсем рядом слышали голос Далмация, жаловавшегося на плохую погоду, по которой из-за дождя седла гниют прямо под седоками, а лошади теряют подковы. Из его разговора с попутчиками поняли, что те направляются в Суассон, где сейчас расположился двор Карла Простоватого. Далмацию как представителю Роберта Нестрийского надлежало быть там, чтобы входить в число церковных князей, которые будут сопровождать принцессу Гизеллу в Руан.

– А мой герцог уже там, с Роллоном, – сообщил новоявленный епископ, добившийся своего сана после храброй защиты Шартра. – Герцог Нормандский принял его, как дорогого гостя. Проводят все время в пирах и охотах. Они всегда нравились друг другу – мой герцог и этот завоеватель, нравились, несмотря на то, что воевали друг с другом столько лет.

Херлауг перевел дыхание, лишь когда Далмаций со свитой отбыл. У Эммы был несчастный вид.

– Мы выедем завтра же. Я смогу ехать.

Херлауг сомневался. И оказался прав. Лишь в день Святой Екатерины,[69] когда выпал первый снег, они продолжили путь. Погода была – хуже некуда. Тучи, туман, холодная смесь дождя со снегом. Даже сборщики пошлин не всегда выходили им навстречу, предпочитая дымное тепло у очагов. Вокруг лежали пустынные поля, откуда долетал вой волков и одичалых собак. На третий день пути они достигли королевского домена, где им уже нечего было опасаться.

Они подъехали к Суассону под вечер, когда все колокола отзванивали начало адвента в праздник Святого Андрея.[70] Густо поваливший снег при огнях шедших к церквям процессий был похож на бледно-лиловые перья птиц. Сугробы мокрого снега свисали с покатых крыш, а внизу снег превращался в грязную бурую массу влаги, грязи и нечистот.

Двор короля расположился в аббатстве Святого Медора – обширном церковном поместье, которое было любимой вотчиной отца Карла – Людовика Косноязычного. Две массивные башни обрамляли деревянные ворота. В широком дворе было людно – кругом телеги, ржут кони, спешат куда-то с важным видом палатины в подбитых мехом каппах.[71] Херлауг отдал поводья лошади прислужнику, а сам повел Эмму в обширную прихожую.

– Тебе стоит обождать меня здесь, среди оруженосцев и конюших. Как мы условились, я не буду открывать, кем является мой юный спутник.

Эмма видела, как он поднялся по ступеням к двери, охраняемой двумя стражами в блестящих кольчугах и касках с высокими гребнями. Что-то сказал. Один из стражей тут же удалился, потом вернулся с важного вида священником, и тот увел Херлауга во внутренние покои.

Эмма огляделась. Здесь было тепло от открытых очагов. Вокруг них толпились люди, некоторые поджаривали над огнем куски дичи на кинжалах. Сновали монахи, бегали какие-то дети. Эмму оттолкнул вавассор, за которым шли солдаты, несшие тяжелый сундук. Она растерялась, потом медленно пошла к одной из скамей у стены. Ее меховые сапоги оставляли на плитах пола влажные следы. Мимо пробежал карлик в пестром колпаке, скорчил ей гримасу.

Она расстегнула застежку плаща, устало вытянула ноги, расслабилась. Сколько ей ждать? Пока неважно. Главное, чтобы потом Херлауг выполнил свое обещание. Ибо ей так много надо успеть сделать.

Ждать пришлось долго. От запаха подогреваемой пищи шел такой аромат, что у Эммы слюнки потекли. Заметив монаха, раздающего снедь, она решилась подойти. Куриная ножка с дрожжевой выпечкой досталась ей, когда она представилась как паж графа Санлисского.

Хотела отойти, чтобы поесть, но тут кто-то сильно подтолкнул ее под локоть. Окорочок упал, и одна из крутившихся тут же собак живо утащила его. Сзади раздался хохот. Здоровенные челядинцы, довольные своей проделкой, весело смеялись, тыча в нее пальцами.

– Что, раззява, убежала твоя еда? А брат Рено, сколько ни проси, больше не даст.

Один из них даже покрутил перед ее носом куском вяленой грудинки.

Эмма почувствовала злость. Сделала было вид, что уходит, но резко повернулась и выхватила у здоровяка его грудинку. И тут же кинулась прочь. Тот, громко ругаясь, побежал следом.

Сзади раздался хохот, крики:

– Ату его, ату!

Эмма почти добежала до дверей, когда едва не столкнулась со стряхивающим снег с плаща рослым воином. Он резко задержал ее, сдавив руку выше локтя.

Она поспешила извиниться.

– Бога ради, господин…

Слова сами замерли на устах. Совсем близко Эмма увидела костистое лицо с багровым рубцом на щеке, вислые черные усы. Меченый?.. Темные глубокие глаза в упор глядели на нее из-под меховой опушки шапки. Но лицо оставалось холодным, безучастным.

У Эммы екнуло сердце. Втянула голову в плечи, отворачивалась. Узнал ли он ее?

Почувствовала, как стальные пальцы на руке разжались. Тут же юркнула в сторону.

– А ну, отдай мое! – загудел рядом здоровенный конюший.

Она не протестовала. Даже сильный пинок в спину не смог заставить ее отвести взгляда от удаляющегося к главным дверям Эврара Меченого. Он шел, не оглядываясь. Высокая кожаная шапка, переброшенный через плечо черный плащ с двойной каймой серебряной нити, на ногах блестят шпоры. Эмма видела, как люди почтительно расступались перед ним. Так и не обернувшись, он поднялся по лестнице, исчез за высокой дверью. Эмма недоумевала. Что нужно Эврару при дворе короля Карла? Хотя, каждый раз, что они встречались, Эврар служил новому господину. Он, видно, стал знатной особой. Но узнал ли он ее? А если и узнал – что ей это сулит?

Она расспросила о прошедшем мелите у греющегося у огня молоденького пажа.

– Этот, со шрамом? Это Эврар, палатин герцога Эвре Лотарингского. Он недавно прибыл ко двору. Их герцог собирается принести вассальную присягу нашему королю. Важные господа. Держатся так, словно и не они, а сам Карл должен им в ножки поклониться.

Узнал ли ее Эврар? В шлеме и мужском одеянии?

Эмма забилась в угол за колонной. Машинально глядела на черные от копоти балки под потолком. Где же Херлауг? Она не может уйти, но ей и опасно здесь оставаться. Эврар – он знает, кто она. Но последний раз они виделись почти два года назад, когда из-за него сорвался ее побег из Руана. О, Святые угодники – только бы он не узнал в налетевшем на него в полумраке мальчишке Птичку из Гилария.

Ей оставалось только ждать.

Херлауга все не было. Не появлялся более и Эврар. Эмма почти начала успокаиваться, когда заметила красивого молодого вельможу с завитыми в колечки волосами и ярко-желтой шелковой хламиде. Ему кланялись.

– Аганон, любимец короля, – говорили рядом.

– Не любимец, а возлюбленный, – хихикнул кто-то, но на него зашикали.

Эмма была наслышана об этом приближенном к королю лотарингце. Разглядывала его с любопытством. Он был красив, но какой-то холеной изнеженной красотой. Шел через зал мелкими шажками, изящно удерживая у плеча складки хламиды. Его сопровождали два охранника в золоченых касках с гребнями. Аганон явно кого-то искал глазами, взгляд его перебегал с одного лица на другое. Глаза у него были светлые, взгляд казался почти незрячим. И вдруг Эмма поняла, что фаворит короля смотрит прямо на нее. В следующий миг Аганон уже отвешивал ей поклон.

– Рад приветствовать в Суассоне родственницу моего дражайшего повелителя.

У Эммы перехватило дыхание. Видела, как улыбаются пухлые губы куртизана. А глаза все такие же – светлые, ничего не выражающие.

– Прошу следовать за мной, высокородная госпожа!

12

В ночном покое короля Карла было светло. Ярко сияли свечи в оплывах ароматного белого воска; в красивом камине с тяжелыми серебряными факелами по бокам горели толстые березовые поленья; у встроенных в стены покоя колонн рдели угольями массивные узорчатые жаровни на подставках в виде согнутых драконьих лап. Угли были присыпаны благовониями, и в комнате стоял приятный запах трав и сосновой смолы.

Король Карл Простоватый, последний из европейских Каролингов, любил комфорт и тепло. Сейчас, уже одетый в ночной балахон из коричневого вельвета, он сидел в высоком кресле у камина, ноги в меховых башмаках с помпонами покоились на маленькой золоченой скамеечке. Рядом с ним стоял невысокий столик с шахматной доской, но партия, которую Карл вел со своим любимцем Аганоном, была прервана ради неожиданного визита канцлера Геривея. Епископ только что сел на резной стул с выгнутыми ножками, сидел прямой и напряженный, порой поворачивая голову в сторону расположенного на возвышении ложа – каждое движение резкое, как у птицы.

– Смею надеяться, что это не миссир Аганон надоумил ваше величество пообещать Ренье Длинной Шее руку Эммы Робертин?

В голосе епископа чувствовалось сдержанное напряжение. Любимец короля Аганон был тут же: лениво растянулся на ложе короля, поверх серебристого покрывала с длинными кистями. Подперев голову рукой, посасывал леденчик, другой поглаживал белоснежную гончую, что также взгромоздилась на кровать, высунув язык, жарко дышала в нагретом покое. Еще одна такая же породистая белая собака с глухим треском грызла большую кость в изножии кровати.

Карл же зяб, несмотря на теплое помещение. Шмыгал носом, вытирая его опушенным концом балахона.

– Совсем нет. Наш дорогой Аганон только сообщил нам о намерениях Ренье жениться на моей племяннице. Но эта идея с браком Лотарингца нам не нова. Еще два года назад он уже говорил со мной об этой девке…

– Принцессе, смею заметить, – чуть дернул головой Геривей.

– Ну да, принцессе, дочери Эда, – презрительно скривил рот Карл. – Ренье когда-то даже посылал своих людей в Руан, чтобы похитить ее, но из этой затеи ничего тогда не вышло. А на этот раз она сама прибыла к нашему двору и, как оказалось, с вашим графом Санлисским, который что-то не спешил уведомить нас о своей спутнице.

– Графа Санлисского вы не можете обвинять, – поднял сухую ладонь канцлер, – вы его должник, смею напомнить. Как и должник этой женщины, то есть принцессы Эммы, благодаря которой граф бежал из плена и нам нечего опасаться, что Роберт выступит против нас.

Король поднял накрашенные брови, согласно закивал.

– Поэтому ее и приняли, как полагается, и со всем почетом, какой надлежит дочери моей сестры. И лишь после сегодняшнего инцидента, когда она попыталась сорвать с Гизеллы плащ, я велел охранять ее. Одному Богу известно, что на уме у этой странной женщины. Сущая дикарка, и мне стыдно за мое родство с ней.

Геривей встал, прошелся по покою. Грызшая кость собака глухо заворчала на него, и он поспешил вернуться на прежнее место. Аганон насмешливо заулыбался. Он недолюбливал Геривея, так как это был единственный человек, влияние которого на короля превосходило его собственное. Однако Аганон понимал, что канцлер всегда блюдет интересы Карла и король в обязательном порядке принимал его в любое время, прислушивался к его советам. Сейчас же Геривей был явно сердит.

– Клянусь благостным небом, неужели вы не понимаете, что наделали, дав согласие на брак вашей племянницы с Ренье Лотарингским? Ведь и вы и я знаем, к чему стремится этот герцог. Он фактически правитель целого края, и ежели он обретет супругу кровей Каролингов – он может претендовать на корону как ее супруг. Ведь недаром Ренье несколько раз сватался к принцессе Гизелле. И Ренье – не этот крещеный варвар, который больше жизни гордится честью своего слова и, давши клятву, уже не изменит ей. Ренье титулом уже обладает, у себя в Лотарингии он почитаем, и, чтобы сделать шаг к короне, ему необходим лишь союз с женщиной королевских кровей. А вы тут же, едва принцесса Эмма объявилась, тут же даете согласие на брак Длинной Шее с ней.

– С двумя немаловажными условиями, – хитро прищурился Карл. – Во-первых, я сказал, что за Эммой не будет никакого приданого, а, во-вторых… Ха! Я сказал, что не буду противиться этому союзу, ежели Эмма как совершеннолетняя сама даст на него согласие, что со столь дикой и своенравной особой уже сомнительно.

– Приданым Эммы является ее право королевской крови, а насчет согласия… Что ж, Ренье хитер, как лис, и может вынудить, убедить, уговорить ее на брак.

Король, казалось бы, не слушал, двинул фигуру на доске.

– Ренье раньше меня узнал о присутствии Эммы при дворе, – заметил он. – Его палатин со шрамом узнал ее и сообщил о ее присутствии. Мне же просто пришлось послать Аганона встретить и привести ее. И лишь на другой день Ренье напомнил мне о нашем уговоре два года назад.

Геривей поднял очи горе.

Страницы: «« ... 1314151617181920 »»

Читать бесплатно другие книги:

Куда податься парню, который умеет только одно – ДРАТЬСЯ?Только – вступить в, мягко говоря, своеобра...
Любовь – это лабиринт, за каждым поворотом которого открываются манящие дали. И в этом лабиринте хор...
Первый роман Франсуазы Саган «Здравствуй, грусть» принес ей мировую славу и сделал девятнадцатилетню...
Свой первый роман «Здравствуй, грусть» известная французская писательница Франсуаза Саган написала, ...
«Великая Франсуаза» – так она себя сама называла. В юном девятнадцатилетнем возрасте Франсуаза шокир...
Юная растерянная студентка и преуспевающий адвокат, измученный вялотекущей скукой, – любовь, которая...