Реквием в Брансвик-гарденс Перри Энн
– Да, сэр, должно быть, так.
– Ну, спасибо…
Оставалось только одно дело, хотя священник был заранее уверен в результате… Так и оказалось: ботинки на ногах Мэлори были столь же чисты, как и те, что хранились в его гардеробе.
– Благодарю вас, – бесцветным тоном проговорил Доминик и, ничего больше не объясняя, в полном унынии удалился в свою комнату.
Мэлори не был виновен в убийстве. Теперь Кордэ верил в это, не зная, радует его этот факт или нет. Отсюда следовало, что виноват все-таки Рэмси, и ему было больно признать это. Впрочем, сам Рэмси сейчас уже не ощущал боли, находясь за пределами земных мук и страданий. А о более далеких последствиях для него священник не смел и помыслить.
Однако Питт считал, что старший Парментер не виновен в убийстве. А отсюда следовало, что он считал убийцей его, Доминика.
Кордэ расхаживал по комнате от шкафа к окну, а потом поворачивался и возвращался от окна к шкафу, едва замечая рассыпавшиеся по полу пятна солнечного света.
Томас будет задет подобной перспективой. Ему будет неприятно арестовывать свояка – из-за Шарлотты. Однако он выполнит свой долг! Отчасти даже испытывая при этом известное удовлетворение. Таким образом будет подтверждено его мнение о Доминике, сложившееся еще тогда, на Кейтер-стрит.
А Шарлотта будет ужасно горевать. Она так радовалась за него, когда узнала, что он наконец нашел свое призвание… В радости ее не было ни малейшей тени. Его арест сокрушит ее. Однако она не поверит в то, что ее муж совершил ошибку. Возможно, просто потому, что не вправе позволить себе сомнение в нем. Но если и не поверит, это ничем не поможет Доминику. Просто будут глубоко задеты все ее чувства.
Но глубже всего священника смущало то, что подумает о нем Кларисса. Она любила отца и верила в него, Доминика. А теперь она будет думать о нем с ненавистью и презрением, каковые трудно даже представить. Кордэ трудно было даже вот так стоять в этой давно знакомой комнате – с ее красным турецким ковром, полированными деревянными часами на каминной доске, шелестом листьев за окном – и представлять себе реакцию мисс Парментер. A ведь обвинение против него даже еще не выдвинуто! Почему-то до сих пор священник даже не представлял еще, насколько важным для него оказалось мнение Клариссы. Для этого не было никаких причин. Скорее, он должен был думать о Вите. Рэмси был ее мужем. Дом этот был ее домом. Это она обратилась к Доминику за поддержкой в своей тревоге, в своем горе. Это она доверилась ему, разглядела в нем доброго человека, полного силы, отваги, чести и веры. Она даже верила в то, что он способен стать вождем Церкви, маяком для простых людей…
Кларисса никогда не предрекала ему никакого величия. Ему придется разрушить мечты Виты, и разочарование в нем еще сильнее увеличит боль утраты и потери не только мужа, но и того, каким был некогда ее друг. Ей придется поверить в то, что Юнити убил он, Доминик. Питт, конечно, объяснит ей причину. Во всяком случае так, как он понимал ее… Питт расскажет ей об их прошлой любовной связи… если эти отношения можно было назвать любовью…
Любила ли его Юнити? Или просто была им увлечена, испытывала ту поедающую страсть к партнеру, которая может включать благородство, щедрость, терпение, способность отдавать ему все от сердца… а может и обойтись без них. Чувство это могло без особых усилий оказаться смесью некоего очарования и голода, временно разбуженного одиночеством.
Любила ли его Юнити?
Любил ли ее он сам?
Священник вернулся памятью к этим дням, пытаясь по возможности точно оценить их взаимоотношения. Воспоминания были болезненными, но в основном потому, что он стыдился их. Нет, он не любил мисс Беллвуд. Он был очарован, взволнован тем вызовом, которым она для него была. И когда Юнити наконец отреагировала на его намеки, Кордэ ощутил несомненный восторг. Эта женщина отличалась от всех его предыдущих подруг жизненной силой… силы, как и ума, ей было отпущено так много! Как и страстности.
Кроме того, она была собственницей и подчас проявляла жестокость. Теперь священнику куда острее припоминались ее жестокие выходки по отношению к другим людям, чем к нему самому. В памяти его не было никакой нежности, никакой жалости к этой женщине, которых, в известной мере, требовал факт ее смерти. С позиций жестокой честности, задним умом он понимал, что все его чувства к ней носили чисто эгоистичный характер.
Стоя возле окна, Доминик разглядывал свежие распускающиеся почки.
Да любил ли он вообще кого-нибудь?
Он был ласков с Сарой. В их отношениях было намного больше нежности, больше общности… Однако она в итоге надоела ему, потому что его в первую очередь заботили собственные потребности, желание переживаний, перемен, лести, ощущение власти в новых победах.
Боже, каким ребенком он был!
Теперь он мог возместить кое-что из своих прошлых проступков: нужно было пойти к Питту и сообщить ему, что Мэлори невиновен. Томас вполне может и сам обследовать пятно на полу зимнего сада. Но это не обязательно. Мэлори все расскажет ему, как рассказал Доминику. Но поверит ли ему Томас?
Тень висельной петли уже начинала ложиться на Кордэ, и скоро она примет вполне реальные и ощутимые очертания. Он невиновен. Рэмси считал себя невиновным.
Невиновен в убийстве и Мэлори.
Чему поверит Томас? Кроме троих мужчин, следовало учитывать Клариссу. Только Вита и Трифена вместе находились внизу и просто физически не могли быть виновными. Все слуги также были под присмотром друг друга или исполняли такие работы, что просто не могли незаметно прервать их.
Доминик не мог заставить себя поверить в то, что Кларисса может оказаться виновной. Зачем ей убивать? У нее не было никаких реальных причин для убийства. Разве что для того, чтобы спасти Мэлори, если она знала о ребенке Юнити и понимала, что та способна погубить ее брата… Или, быть может, потому что она прочла те любовные письма, о которых говорил Питт, не сумела объяснить их и запаниковала… Или об этом рассказала ей сама Юнити, пригрозив, что погубит Рэмси?
Священник не мог поверить этому. Но, быть может, на мисс Парментер, как и на всех, кого он знал, мог накатить непосильный припадок ярости, боли или страха… не позволяющий отчетливо мыслить или предвидеть последствия ужасного всепоглощающего забвения?
Однако Кларисса никогда не позволила бы обвинению пасть на голову ее отца. Каковы бы ни были последствия для нее самой, она честно шагнула бы вперед и сказала правду.
Или это не так? Но Доминик верил в это. Раньше он не осознавал, что чрезвычайно высоко ценил эту девушку, но ведь ценил же! Эта мысль вдруг заполнила весь его разум. К боли в ней примешивался некий восторг, в котором крылось нечто большее, чем простая констатация факта.
И тем не менее он удивился, когда какое-то время спустя в дверь его комнаты постучали, и на пороге появилась Кларисса – бледная как мел. Священник даже чуть запнулся, начав говорить:
– Что… в чем дело? Что-то слу…
– Нет, – поспешно возразила девушка, попытавшись улыбнуться. – Все живы и здоровы… во всяком случае, я надеюсь на это. В последние полчаса никаких криков в доме не раздавалось.
– Прошу вас, Кларисса! – порывисто проговорил Кордэ. – Не надо…
– Понимаю. – Войдя внутрь, она закрыла за собой дверь и остановилась, припав к ней спиной и держа обе руки на ручке. – Пора поговорить серьезно… смертельно серьезно. – Зажмурив глаза, мисс Парментер виновато прошептала: – O боже! Никак не могу избавиться от этой привычки…
Вопреки желанию, ее собеседник улыбнулся:
– Увы, так просто такие вещи не даются. Хотите попробовать еще раз?
– Благодарю вас. – Девушка открыла глаза, такие чистые, темно-серые… – С вами все в порядке? Насколько я знаю, у вас только что побывал полисмен. Он ваш свояк, конечно, однако…
Священник решил действовать осмотрительно, не обременяя ее теми решениями, которые ему пришлось сделать, их неопределенностью и ценой.
– Вижу, что вы неспокойны, так? – спросила его гостья негромко. – Это сделал Мэлори?
Доминик не смог солгать. Да, он потратил полные страха часы на размышления о том, что ему надлежит делать, что нужно сказать Питту и что скажет ему совесть, если он не сделает ничего. И теперь решение ушло из его рук.
– Нет, это не он, – ответил Кордэ. – Он не мог этого сделать.
– В самом деле? – В голосе мисс Парментер слышалась неуверенность. Она понимала, что эта весть не обязательно является доброй. В глазах ее угадывалось скорее смятение, чем облегчение.
Священнослужитель не стал прятать глаза:
– Нет. К моменту гибели Юнити химикат, разлитый на дорожке в зимнем саду, еще оставался сырым. Он оставил следы на ее туфлях, но не на ботинках Мэлори. Я выяснил это у мальчишки-садовника и у Стендера, а потом осмотрел все ботинки вашего брата. Он до сих пор лжет, утверждая, что Юнити не входила в зимний сад, чтобы поговорить с ним. Не знаю почему. Это полностью бессмысленно. Однако сам он не выходил из сада и потому не мог оказаться наверху лестницы.
– Так, значит, это все-таки сделал папа… – Кларисса была потрясена. Подобная истина оказалась для нее непереносимой.
Повинуясь инстинктивному порыву, Доминик взял обе ее руки в свои.
– Он считал, что это сделал я, – произнес он, опасаясь ее реакции, того мгновения, когда она, как и должно быть, с отвращением отстранится от него, однако не мог допустить, чтобы их разделяла ложь. – Питт нашел его дневник и расшифровал записи. Ваш отец действительно считал, что это я убил Юнити…
Девушка уставилась на него с удивлением:
– Почему? Потому что вы прежде были знакомы?
По телу Кордэ поползла сковывающая язык немота.
– Вы знали это? – спросил он с внезапной хрипотцой.
– Она сама мне сказала. – Кларисса коротко улыбнулась. – Она думала, что я влюблена в вас, и решила избавить меня от подобных мыслей. Она надеялась на то, что я рассержусь или стану вас недолюбливать. – Нервно усмехнувшись, она продолжила: – Она рассказала о том, что была вашею любовницей и что вы бросили ее.
Сказав это, девушка стала молча ждать реакции Доминика.
В это самое мгновение он отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность сказать ей, что на самом деле все не так, что это – выдумка ревнивой женщины. Однако одна ложь с неизбежностью порождает другую, и он уничтожит ею единственные в своей жизни чистые взаимоотношения, лишенные эгоизма и не испорченные желанием, иллюзией и обманом. И гибель их будет вызвана прошлым, а не настоящим. Нет, он не пожертвует будущим ради нескольких дней или часов, если только его не сломает Питт!
– Я бросил ее, – признался он. – Она сделала аборт, убила нашего ребенка, и ужас и горе заставили меня бежать. Я понял, что мы не любили друг друга… каждый любил только себя, собственную страсть. Это не оправдывает ни мой поступок, ни то, что я творил потом. Я не намеревался стать бесчестным человеком, но тем не менее стал им. У меня были другие любовницы; мне хватило ума думать, что женщина способна делить мужчину с другой женщиной. A потом, когда она… та, другая девушка, оказалась слишком… ранимой… я узнал, что это невозможно.
Доминик до сих пор не мог подобрать должного определения своему поступку.
– Мне следовало бы знать это… я мог все понять заранее, если бы заставил себя не лукавить с собой. Я был достаточно зрелым и опытным человеком, чтобы не поверить в такую ложь. Но я позволил это себе, потому что хотел поверить, – признался священник.
Мисс Парментер не отводила от него глаз.
Кордэ хотелось замолчать, однако тогда ему пришлось бы сказать ей все это потом, снова вернувшись к этому разговору. Лучше прояснить все вопросы сейчас, сколь бы тяжелым ни оказался разговор. Доминик выпустил ее руки: было бы слишком тяжело ощутить, как она их отдергивает.
– Я отвергал привязанность единственной любви, ответственность за любимого человека не только в легкие, но и в трудные времена, – проговорил он удивительно ровным и бесстрастным для столь ужасных слов голосом. – Это ваш отец вытащил меня из бездны отчаяния после того, как Дженни наложила на себя руки, и я понял, что вина за ее смерть лежит на мне. Он научил меня храбрости и прощению. Он показал мне, что не бывает пути назад – только вперед. И если я хочу, чтобы моя жизнь складывалась стоящим образом, то сам должен выбраться из той грязи, в которой увяз. – Он сглотнул. – А когда уже ему потребовалась моя помощь, я не сумел ничего сделать. Только стоял в сторонке и смотрел за тем, как он тонет.
– Как и все мы, – прошептала Кларисса, голос которой наполняли слезы. – Как и я сама. Я не имела представления о том, что и почему происходит… Я веровала, но не могла помочь его неверию. Я любила его, но не могла понять, что происходит с Юнити. Я до сих пор не понимаю, любил он ее или просто нуждался в чем-то таком, что она могла дать ему…
– Не знаю. Я тоже этого не понимаю. – Бессознательным движением священник снова взял девушку за руки, стиснув покрепче ее пальцы. – Но я обязан сказать Питту, что Мэлори не мог этого сделать, а он и так уже убежден в невиновности вашего отца. Словом, единственным кандидатом в убийцы остаюсь я, и доказать свою невиновность мне нечем. На мой взгляд, он может арестовать меня.
Кларисса резко затаила дыхание и как будто собралась что-то ответить, но передумала.
Что еще остается сказать? Предложения хлынули в голову Доминика. Надо извиниться перед мисс Парментер за всю причиненную им ей боль, за все свое мелочное и бесцельное самолюбие, за все данные ей косвенно обещания, которые он не смог выполнить, и за то, что им еще предстоит… Кордэ хотел сказать ей о том, как много она значит для него, насколько важно для него то, что она думает о нем, и как, в свой черед, относится к нему. Но это было бы нечестно. Он только возложил бы на нее новое бремя, когда она и так пережила слишком много.
– Простите, – проговорил он, пряча глаза. – Я хотел быть лучше, чем являюсь на самом деле. Должно быть, я слишком поздно приступил к покаянию.
– То есть вы не убивали Юнити, так? – Это был не вопрос, а скорее утверждение; голос девушки не дрожал, требуя не помощи, а подтверждения.
– Нет.
– В таком случае я сделаю все от меня зависящее, чтобы вас не обвиняли в убийстве. Если потребуется, я буду драться! – проговорила Кларисса свирепым тоном.
Доминик посмотрел на нее.
Постепенно она залилась румянцем. Глаза выдавали Клариссу, и она понимала это. Какое-то мгновение девушка старалась не смотреть на собеседника, но потом оставила это безнадежное занятие.
– Я люблю вас, – признала она. – Можете ничего не говорить мне, разве что, бога ради, не извиняйтесь и не благодарите. Я этого не перенесу!
Священник невольно рассмеялся, потому что ее опасения ни в коем случае не соответствовали переживаемым им чувствам. Это была, конечно, благодарность, непомерная, радостная благодарность. Он был рад, даже если было уже слишком поздно и перед ними не было ничего, кроме борьбы и горя. Знание о любви мисс Парментер было в высшей степени драгоценным, и все, что говорил или делал Питт, все, о чем думал сам Доминик, не могло отнять у него настоящего мгновения.
– Почему вы смеетесь? – возмутилась Кларисса.
Священник крепче сжал ее руки, которые она пыталась высвободить.
– Потому что твоя любовь есть то единственное на земле, что может сегодня принести мне счастье, – ответил он. – Одна лишь она добра, чиста и мила во всей этой трагедии. И я не понимал этого до того самого мгновения, когда ты вошла сюда. Похоже, что все истинные драгоценности в своей жизни я замечаю тогда, когда уже становится слишком поздно… но я тоже люблю тебя.
– Правда? – удивилась девушка.
– Да. Да, люблю!
– В самом деле? – Она чуть нахмурилась, пристальным взглядом изучая лицо Кордэ, его глаза, рот… И убедившись в том, что он говорит правду, потянулась вверх и очень деликатно поцеловала его в губы.
Чуть помедлив, он обнял ее, прижал к себе и тоже поцеловал… а потом еще раз и еще. Он сходит к Питту и поговорит с ним… но потом. А этот час, это мгновение принадлежит ему. И пусть оно продлится так, чтобы запомниться на веки вечные!
Глава 12
Лежа в постели, Томас Питт вспоминал события вечера с удивлением, никак не позволявшим ему заснуть. Доминик побывал у него, чтобы сообщить о невиновности Мэлори, о том, что тот не имел возможности совершить убийство. Питт уже знал эти факты и вывод из них: Телман прояснил ситуацию еще несколько дней назад.
Удивило суперинтенданта то, что свояк сам нашел доказательство невиновности молодого человека и представил его Томасу, понимая, каким образом это воздействует на его собственное положение. И тем не менее он сделал это – с открытым взглядом и без колебаний. Этот поступок дорого стоил ему, что и было видно по его лицу. Доминик выглядел так, как будто ожидал, что родственник немедленно заключит его под стражу. Он трепетал, но высоко держал голову. Он вглядывался в глаза Питта, рассчитывая увидеть в них презрение… но так и не нашел его. Напротив, чувство, которое испытывал к нему полицейский, скорее следовало назвать уважением. Впервые со времени их знакомства – там, в прошлом, на Кейтер-стрит – Питт ощутил подлинное и глубокое восхищение этим человеком.
На мгновение Доминик заметил это, и лицо его чуть порозовело от удовольствия, которое, впрочем, тут же прогнало понимание подлинной ситуации, в которой он находился.
Суперинтендант принял его сообщение, не сказав, что уже все знает. Поблагодарив священника, он отпустил его, сказав лишь, что должен будет продолжить расследование.
Теперь Томас был на пороге сна, пребывая в том же недоумении, что и в самом начале. Дело не закрыто. Мэлори не был убийцей. Не убивал, по мнению Питта, и Доминик, хотя для этого у него имелись и причины, и возможности. Кроме того, Томасу казалось, что слишком многие соображения не позволяли обвинить в убийстве и Рэмси… А могла ли убить свою гостью Кларисса? Таков оказывался единственный ответ, который также не казался Питту справедливым. Когда он предложил подобное решение Шарлотте, она отмахнулась от него как от совершенно нелепого, оспаривая даже малейшую вероятность этого.
Полицейский погрузился в беспокойный сон, едва не просыпаясь через каждый час или два. Наконец он полностью проснулся к пяти часам и погрузился в размышления о любовной переписке между Рэмси и Юнити Беллвуд. Он не понимал эти письма. Они абсолютно не укладывались в его представления об этих людях.
Пролежав с полчаса во тьме, Томас попытался каким-то образом придумать нечто такое, что придавало бы им какой-то смысл, старался вообразить ситуацию, в которой их можно было бы сочинить. Пытался понять, что мог чувствовать Рэмси, чтобы рискнуть перенести подобные слова на бумагу. Должно быть, он ощущал великую страсть, если его оставило всякое ощущение опасности… И зачем вообще было писать письма, когда объект пылкой страсти находился в доме и ее можно было увидеть если не через минуту, то через час? Поступок, возможный для человека, утратившего всякое чувство меры; для человека, находящегося на грани безумия…
Это слово – «безумие» – возвращалось к суперинтенданту снова и снова.
Неужели Рэмси был безумен? И трагедия разрешается столь бесхитростным ответом?
Выскользнув из постели, полицейский поежился, прикоснувшись босыми ногами к холодному полу. Надо еще раз просмотреть эти письма. Быть может, при внимательном рассмотрении в них обнаружится и разгадка.
Чтобы не разбудить Шарлотту, Питт прихватил одежду с собой: одеться можно было и в кухне. Было еще слишком рано, чтобы мешать супруге спать. Пройдя на цыпочках через комнату, Томас осторожно отворил дверь. Она чуть скрипнула, однако он сумел тихо – ну, почти тихо – закрыть ее.
Внизу было холодно. Тепло вчерашнего вечера рассеялось, и его остатки можно было ощутить только возле камина. Впрочем, Грейси оставила возле печи полное угольное ведерко, чтобы облегчить себе утренние труды. Питт зажег лампу и оделся, а потом разворошил угольки и через несколько мгновений на них снова вспыхнул огонь. Суперинтендант принялся аккуратно подкладывать в печку новые куски угля. Если их положить слишком много, огонь задохнется. Дело требовало определенного мастерства.
Когда языки пламени окрепли и поднялись, Томас наполнил водой чайник и достал из буфета банку с заваркой, а также снял с крючков самую емкую чашку и блюдце. Огонь уже вполне разгорелся. Добавив еще пару кусков угля, хозяин дома закрыл заслонку. Печка немедленно начала нагреваться. Поставив на нее чайник, Питт вышел в гостиную и взял в руки письма и дневник.
Вернувшись в кухню, он сел за стол и начал читать.
Суперинтендант успел по разу прочитать все письма и уже начинал перечитывать их по второму разу, когда шипение кипящего чайника наконец пробилось в его сознание, после чего он отложил бумаги и заварил чай. Обнаружив, что забыл про молоко, Питт сходил в кладовку, принес оттуда кувшин и аккуратно снял с него круглую муслиновую, отороченную бисером салфетку. Наполнив чашку, он осторожно прихлебнул напиток. Слишком горячо.
Письма, как и прежде, абсолютно не соответствовали известному ему порядку вещей. Разложив бумаги перед собой, он осторожно отпивал чай, время от времени дуя на чашку. Пока ему ничего не удавалось выяснить, и он понимал это.
Питт не заметил, сколько времени просидел, однако к тому моменту, когда в кухне появилась Шарлотта, его чашка почти опустела. Он оглянулся. На жене была ночная рубашка и плотный халат. Томас купил его ей, еще когда дети были совсем маленькими, и ей приходилось по нескольку раз за ночь спускаться вниз, в их комнату, однако халат все еще оставался мягким и очень соблазнительно охватывал ее фигуру. С тех пор халат пришлось заштопать в паре мест, да Джемайма оставила на нем неяркое пятно, когда ее вырвало на плечо матери, однако оно было заметно лишь при определенном освещении, а чаще всего казалось естественным отливом ткани.
– Это и есть те самые любовные письма? – спросила миссис Питт.
– Да. Не хочешь чашку чая? Он еще не остыл.
– Да, пожалуй. – Женщина села, ожидая, когда муж принесет еще одну чашку и наполнит ее. Она взяла ближайшее к ней письмо и, нахмурившись, принялась читать его.
Питт поставил чашку возле нее, однако Шарлотта была слишком погружена в чтение, чтобы заметить это. Она взяла второе письмо, а за ним третье, четвертое и пятое…
Следя за ее лицом, Томас заметил, как недоверие и удивление на нем преобразовались в глубокую сосредоточенность, по мере того, как она стала читать все быстрей и быстрей.
– Твой чай стынет, – заметил он.
– Мм… – в рассеянности отозвалась его супруга.
– Удивительно, согласись? – продолжил полицейский.
– Мм…
– Ты можешь понять, почему он написал нечто подобное?
– Что? – Шарлотта впервые оторвалась от чтения. Рассеянным движением протянув руку к чашке, она отпила немного и скривилась: – Остыл!
– Я тебе напоминал.
– Что?
– Я говорил тебе о том, что чай стынет.
– Да? В самом деле?
Суперинтендант невозмутимо поднялся, взял у жены чашку, вылил в раковину теплую жидкость, а затем ненадолго поставил маленький заварочный чайник на большой с кипятком, после чего налил Шарлотте новую чашку.
– Спасибо. – Она с улыбкой приняла у него чай.
– Чего еще изволите? – усмехнулся ее супруг, вновь усаживаясь и наполняя собственную чашку.
– Томас… – Шарлотта глубоко задумалась. Она даже не расслышала его слова, потому что раскладывала письма попарно.
– Письмо и ответ? – спросил Питт. – Они соединяются парами, так?
– Нет… – проговорила женщина с окрепшей уверенностью в голосе. – Нет, это не письмо и ответ. Посмотри на них, посмотри внимательно. Посмотри на начало этого письма.
И она начала читать:
– «Ты, драгоценность моя, как выразить тебе одиночество, которое я чувствую, когда мы оба разлучены? Расстояние между нами неизмеримо, и все же мысли способны преодолеть его, и я могу дотянуться до тебя сердцем и умом…»
– Я знаю, что там написано, – перебил ее муж. – Какая-то ерунда. Их не разделяло никакое расстояние! В крайнем случае, коридор между двумя комнатами в одном доме.
Миссис Питт отмахнулась нетерпеливым движением головы:
– A теперь посмотри на это: «О, мой возлюбленный, невыразимо стражду по тебе. Когда мы разлучены, я утопаю в бездне одиночества, погибаю в ночи. Бесконечность разверзается между нами, и все же я думаю о тебе, и ни небо, ни ад не способны преградить путь моей мысли. Тогда бездна исчезает, и ты снова со мной». – Она умолкла и посмотрела на него: – Ну как, понял?
– Нет, – искренне признался суперинтендант. – Тот же самый абсурд, только изложенный более драматичным образом. Все ее письма написаны с большей страстью и куда более драматичны. Я уже говорил это тебе.
– Нет! – объявила его собеседница внушительным тоном, наклоняясь над столом. – Я хочу сказать, что в них передается одна и та же мысль – только у Юнити в более пылком изложении! Они полностью разделяются на пары, Томас. Идея к идее. Даже в том же порядке.
Питт опустил чашку:
– Что ты хочешь сказать?
– Что это вовсе не любовные письма – то есть что их никогда не адресовали друг другу, – поторопилась с ответом Шарлотта. – Они оба были знатоками древней литературы: он занимался исключительно теологией, она – разной тематикой. Мне кажется, что мы имеем дело с двумя переводами одного и того же оригинала.
– Что?
– Более сухие тексты написаны почерком Рэмси. – Женщина показала на записи, сделанные рукой священника. – А более яркие и страстные принадлежат Юнити. Она усматривала в них сексуальный подтекст или сама вносила его, он же писал в более метафорическом или духовном стиле. Готова держать пари, что если мы обыщем дом – а может быть, только кабинет, – то найдем латинский, греческий, еврейский или какой там еще оригинал этих писем.
Шарлотта снова указала рукой в сторону писем, коснувшись чашки рукавом халата, и добавила:
– Возможно, они были написаны каким-нибудь ранним святым, или отпавшим от веры, или же введенным во искушение некоей злосчастной особой, вне сомнения, помеченной клеймом вечной грешницы, благодаря способности совратить даже святого с истинного пути. Но кем бы ни был автор, мы найдем оригинал, с которого были переведены эти отрывки.
Она подвинула к мужу письма. Лицо ее светилось уверенностью.
Неторопливо приняв бумаги, Томас тоже разложил их парами, сравнивая указанные женой отрывки. Шарлотта была права. Все они различным образом выражали одни и те же мысли, или же их произносили два персонажа, полностью различных в своем восприятии, в чувствах, в использовании слов… во всем том, как они видели и воспринимали мир внутри себя и снаружи.
– Да… – проговорил мужчина, ощущая быстро крепнущую уверенность. – Да… ты права! Рэмси и Юнити никогда не любили друг друга. Эти письма являют собой еще один предмет, в отношении которого они так и не смогли договориться. Он воспринимал их как проявление божественной любви, а она видела в них страстную любовь между мужчиной и женщиной и толковала текст подобным образом. Он сохранил их, поскольку письма относились к теме его работы.
Шарлотта улыбнулась мужу:
– Именно. В таком свете они обретают бесконечно больше смысла. Мысль о том, что Рэмси мог быть отцом ее ребенка, следует выбросить из головы. – Она взмахнула рукой, словно отбрасывая что-то, и едва не сбросила на пол молочный кувшин.
Питт переставил посудину в более надежное место.
– Тогда остается Мэлори, – нахмурилась его супруга. – A он клянется, что не выходил из зимнего сада и не видел там Юнити… Хотя мы знаем, что в это самое время, пока он находился в саду, она заходила туда, благодаря пятну, оставшемуся на ее туфле.
– И он в это время не выходил из зимнего сада, – согласился Томас, – потому что на его ботинках пятна отсутствуют.
– Ты проверил это?
– Ну, конечно. И то же самое сделал Телман.
– Значит, она вошла в сад… a он не выходил оттуда… значит, он солгал. Почему? Если он мог доказать, что не выходил из зимнего сада, какая разница, входила она туда, говорила с ним или нет?
– Никакой, – согласился Питт, прикладываясь к чаю. Он вдруг почувствовал голод. – Не сделать ли мне тосты?
С этими словами он встал.
– Ты сожжешь их, – проговорила Шарлотта, также вставая. – Может быть, будет лучше, если я приготовлю завтрак? Яйца будешь есть?
– Да, будь добра. – Полицейский немедленно с улыбкой сел.
Миссис Питт бросила на него взгляд, говоривший, что она прекрасно поняла его уловку, однако охотно приготовит завтрак, но после того, как он снова разведет огонь.
Лишь через полчаса, когда они смаковали бекон, яйца, тосты и мармелад, Шарлотта возвратилась к теме.
– Однако пока что все это не имеет особого смысла, – проговорила она с набитым ртом. – Впрочем, если мы сумеем найти оригиналы этих писем, то, по крайней мере, сумеем доказать, что между Рэмси и Юнити не было никакой любовной интриги. Даже если не считать того, что тогда мы еще больше приблизимся к истине, сама честь требует от нас сделать это. Семья Парментеров убита горем. Миссис Парментер должна ощущать себя полностью преданной. Я не пережила бы, если бы вдруг обнаружилось, что ты способен писать подобные письма кому-нибудь, кроме меня.
Питт едва не поперхнулся беконом.
Его супруга залилась смехом.
– Ладно, такой стиль совершенно не отвечает твоей природе, – согласилась она.
– Совершенно… – булькнул он, с трудом проглотив очередной кусок.
– Однако нам нужно съездить к Парментерам и посмотреть, – руководящим тоном проговорила миссис Питт, берясь за чайник.
– Да, завтра я отправлю Телмана сделать это.
– Телмана! Он не узнает написанное клириком любовное послание даже в том случае, если оно окажется у него под носом!
– Вполне возможно, – сухо промолвил полицейский.
– По-моему, надо ехать нам с тобой. Сегодня как раз будет вовремя.
– Но сегодня воскресенье! – запротестовал Томас.
– Я знаю это. Наверное, у них никого не окажется дома.
– Наоборот, все будут дома!
– Ты не прав. Это же церковное семейство. Все они будут на воскресной службе. Возможно, будут отпевать Рэмси. Они все должны при этом присутствовать.
Питт медлил. Он хотел провести этот день в покое – дома, с женою и детьми. Но, с другой стороны, если они сумеют найти письма, это докажет, что Рэмси неповинен хотя бы в супружеской измене. Что, впрочем, теперь не особо важно. Однако чем дольше размышлял суперинтендант, тем больше хотелось ему немедленно установить истину. Поиск ее можно было отложить на завтра и заняться им, когда вся семья будет находиться дома. Однако в таком случае присутствие его в доме сделается более явным и более болезненным для всех. A сам он не получит от сегодняшнего дня никакого удовольствия, так как мысли его все равно будут устремляться к Рэмси Парментеру до тех пор, пока вопрос не найдет разрешения.
– Да… наверное, ты права, – согласился Томас, доедая последний ломтик бекона и протягивая руку к тостам и мармеладу. – Действительно, все можно сделать сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня.
Шарлотта даже не представляла себе, что она может остаться на Кеппель-стрит, когда ее муж отправится в Брансвик-гарденс. Он же не сумеет правильно обыскать кабинет без нее! Так что вопрос о том, чтобы ей туда не ехать, даже не возникал.
Около парадной двери дома Парментеров они оказались без четверти одиннадцать, в самое удобное время для того, чтобы никого не застать дома – хозяева должны были уже находиться или в церкви, или на пути к ней. Дворецкий впустил их, проявив лишь легкое удивление при виде жены полицейского.
– Доброе утро, Эмсли, – с широкой улыбкой поздоровался Питт. – Сегодня за завтраком мне пришло в голову, что некие письма, способные уличить мистера Парментера в недостойном поведении, на самом деле могут иметь совершенно другое и вполне невинное объяснение.
– В самом деле, сэр? – Лицо домоправителя просветлело.
– Да. Идею подсказала мне миссис Питт. Эта область знаний знакома ей, и поэтому я взял ее с собой, чтобы рассмотреть все подробнее. Если вы разрешите мне войти в кабинет мистера Парментера, я поищу в его бумагах оригинал. Тогда наше предположение можно будет считать доказанным.
– Да-да, конечно, сэр! – бодро отозвался Эмсли. – Боюсь, что все члены семьи сейчас находятся в церкви, мистер Питт. Сегодня там поминальная служба по мистеру Парментеру, и, скорее всего, она закончится нескоро, сэр. Могу ли я предложить вам чем-нибудь подкре питься? – Затем он повернулся к Шарлотте: – А вам, мэм?
Молодая женщина очаровательно улыбнулась дворецкому:
– Нет, благодарю вас. Нам лучше всего немедленно приступить к делу. Если мы успеем выяснить все до возвращения родных покойного, это станет для них самой приятной новостью.
– Действительно, мэм, надеюсь на это! – С этими словами дворецкий отступил к лестнице, учтиво приглашая гостей войти, a затем с легким поклоном извинился.
Питт поднимался первым. Супруга следовала за ним, разглядывая этот необычайный холл с его мозаичным полом, яркими плитками на стене первого этажа и поддерживающими площадку коринфскими колоннами. Обстановка здесь воистину была невероятной. Росшая в горшке огромная пальма под верхним пролетом перил, в сравнении с остальной обстановкой, казалась совершенно обычной. Она стояла непосредственно под тем местом, где должна была находиться Юнити, когда ее толкнули. Шарлотта не стала торопиться следом за мужем, с ходу направившимся в кабинет. Она решила догнать его чуть позже.
Повернувшись, миссис Питт посмотрела сверху лестницы на холл. Он был прекрасен, однако она не могла представить себе это помещение в качестве жилого. Какая же бурная страсть должна была поселиться в этом доме, чтобы вызвать подобный взрыв, закончившийся двумя смертями!.. Какая любовь – и какая ненависть…
Томас и Доминик совместными усилиями сумели много рассказать ей о мисс Беллвуд, и Шарлотта почти не сомневалась в том, что не полюбила бы эту женщину, если бы была с ней знакома. Однако характеру покойной были присущи и некоторые восхищавшие миссис Питт черты, и она в известной степени понимала владевшую Юнити неудовлетворенность, ощущала ту надменную снисходительность, которая заставила ее нанести ответный удар. Терпеть несправедливость невозможно.
Однако Беллвуд изгнала из своего чрева ребенка Доминика. Этого Шарлотта понять не могла, тем более что Кордэ находился рядом и готов был жениться на ней. Аборт был сделан не из страха, отчаяния или ощущения того, что ее предали.
Что же было назначено ребенку, которого эта девушка носила в момент гибели? Намеревалась ли она вытравить и его? Юнити была по меньшей мере на третьем месяце и должна была осознавать собственное положение. Миссис Питт вспомнила свои собственные беременности – сперва Джемаймой, потом Дэниелом. Тошнило ее не так уж часто, однако головокружение и дурнота на третьем месяце стали слишком заметны, чтобы усомниться в их причине или проигнорировать их. Сперва она не толстела, однако к третьему месяцу талия ее округлилась. Происходили и другие изменения, более интимного плана.
Суперинтендант выглянул из двери кабинета, разыскивая жену взглядом. Шарлотта поднялась на последнюю ступеньку и прошла по площадке.
– Прости, – поспешно извинилась она, после чего вошла вслед за ним и закрыла дверь.
Муж настороженно посмотрел на нее:
– С тобою все в порядке?
– Да. Я просто задумалась… о Юнити, о том, как она падала…
Питт ласково прикоснулся к руке жены, задержал ее на мгновение в своей ладони и еще раз посмотрел ей в глаза, а затем вернулся к шкафам, уже начиная поиск оригиналов писем.
Его супруга начала поиски с нижних полок, по очереди пролистывая книги и возвращая на место те, что показались ей не относящимися к делу.
– Я думаю посмотреть еще в библиотеке, – проговорила она минут через пятнадцать. – Раз Юнити работала там, то и книга скорее окажется там, а не здесь.
– Хорошая мысль, – согласился Томас. – А я досмотрю все, что есть здесь, и проверю те книги, которые находятся вон там, позади стола.
Однако, когда Шарлотта оказалась в коридоре, ее осенила другая идея и, оглядевшись, чтобы убедиться в том, что ее никто не видит, она направилась по коридору в сторону спален. Заглянув в первую, женщина догадалась, что комната принадлежит Трифене – по книге Мэри Уолстонкрафт[29] на столике возле кровати. Мебель там была в основном обита розовой материей, шедшей светловолосой миссис Уикхэм.
Следующая комната оказалась намного больше просторной и чрезвычайно женственной, хотя расцветки здесь были смелее; в ней царил экзотический и более современный дух, напоминавший главную приемную дома. Вкус Виты – в обстановке звучала нотка арабского, турецкого колорита, а возле окна даже стояла китайская лакированная шкатулка.
Шарлотта вступила внутрь и закрыла за собой дверь, ощущая, как колотится в ее груди сердце. Если ее застанут здесь, извинения не помогут… Милостивый Боже, сделай так, чтобы все служанки оказались в церкви на службе!
Миссис Питт на цыпочках прошла к туалетному столику. Взглянув на склянки с лавандовой водой и розовым маслом, щетки для волос и расчески, она выдвинула верхний ящик. В нем оказалось несколько коробочек для пилюль: одна была из резного мыльного камня, одна из слоновой кости, а остальные – золоченые и покрытые эмалью. Женщина открыла первую. Полдюжины пилюль; как знать, от чего они? Она заглянула в следующую коробочку. Пара золотых запонок с выгравированными на них инициалами – «ДК». Доминик Кордэ!
Шарлотта вернула крышку на место чуть дрогнувшими руками и принялась искать дальше. Следующей ее находкой стал платок с вышитым вензелем «Д», перламутровая запонка, небольшой перочинный ножик, не имевшая пары перчатка и план проповеди, записанный на оборотной стороне меню почерком Доминика. Миссис Питт помнила его по прошлым годам, он не переменился.
Шарлотта задвинула ящик обеими руками, трясшимися так сильно, что ей пришлось сесть и отдышаться, прежде чем удалось взять себя в руки, встать и вернуться к двери. Воспоминания заставили молодую женщину покраснеть. Десять лет назад она так же была одержима Кордэ, влюблена настолько, что могла твердить про себя его обращенные к ней слова еще несколько дней. Когда он входил в комнату, она буквально лишалась дара речи от чувств. Шарлотта помнила каждый жест его рук, каждый обращенный к ней взгляд, выражение на его лице… Она проходила по его следам и трогала вещи, которые он брал, словно бы те сохраняли на себе какой-то отпечаток его личности. Она собирала потерянные им или ненужные ему предметы – платок, шестипенсовик, перо, отброшенное в сторону, когда он закончил писать…
Одним словом, ей было незачем размышлять над тем, что делала миссис Парментер с вещами священника и почему.
Осторожно приоткрыв дверь, Шарлотта огляделась. В коридоре никого не было. Выскользнув наружу, она аккуратно притворила дверь и вернулась к лестнице. Если не считать Трифены, то лишь Вита просто не имела возможности столкнуть Юнити. А представлял ли сам Доминик, как относится к нему хозяйка дома?
Должно быть, всякий мог бы решить, что он просто не мог не заметить этого. Но миссис Питт абсолютно точно знала, что десять лет назад он не имел ни малейшего представления о ее чувствах. Она ясно вспоминала тот ужас и недоверие, когда он узнал об этом.
Однажды это уже было… Но возможно ли пережить подобное бесчувствие дважды? Или же он знал и был… что же? Польщен, испуган, смущен? Или же Юнити все заметила и угрожала рассказать об этом… всей семье и в том числе Рэмси?
Остановившись наверху лестницы, женщина посмотрела вниз: в доме царила полная тишина. Эмсли должен был дежурить где-то поблизости, на тот случай, если его позовет Питт, – возможно около одного из колокольчиков, которые должны находиться в холле у слуг и в кладовой дворецкого. Кухарка, наверное, где-то готовила холодную полдневную трапезу. Никаких признаков жизни, если не считать Томаса, копошившегося в кабинете.
Юнити поссорилась с Рэмси, как нередко случалось и прежде. Она вылетела из его кабинета, пробежала по коридору и выскочила на лестничную площадку. И остановилась там, где сейчас находилась Шарлотта. Быть может, она еще что-то крикнула Рэмси, а затем повернулась, чтобы спуститься вниз. Возможно, взялась за поручень… что, если она поскользнулась?
Однако поскользнуться здесь ей было не на чем.
Читать бесплатно другие книги:
