ЭКСПО-58 Коу Джонатан

— Мне тоже понравилось, — согласилась Аннеке. — Особенно про передачу запахов на расстоянии.

— Ну да, — откликнулась Эмили. — Если такое и впрямь будет возможно, я первая сниму шляпу. Если кто-то научится вот прямо взять этот воздух и перекачать его в Нью-Йорк, то я «за»! Первая попрошу подышать. Вы чувствуете, какой тут чистый воздух? Ммм… какое разнотравье!..

Все начали дружно втягивать носом воздух.

— Кто-нибудь хочет сигаретку? — вдруг предложил Томас.

Он пустил пачку по кругу. Все закурили.

А потом все уехали, и они остались вдвоем.

Эмили лежала на боку, лицом к Томасу. Приложив ухо к земле, она закрыла глаза, словно заснула, хотя веки ее мелко подрагивали.

Томас раскрыл старую карту, пытаясь свериться с окрестностями, пытаясь представить, что где было пятьдесят лет тому назад, когда его мать была еще совсем девочкой. Потом он зашуршал картой, чтобы сложить ее поудобней, и тут Эмили открыла глаза:

— Т-с-сс!

— А что такое?

— Да я уже почти услышала, точно вам говорю.

— Услышали что?

— Как растет трава.

Томас улыбнулся, отложил карту и растянулся на траве рядом с Эмили. Они лежали, глядя друг на друга как два заговорщика.

— Ну, слышите? — спросила Эмили.

— Что-то пока не очень.

Томас тоже приложил ухо к земле и прислушался. Но ему очень трудно было услышать, как растет трава, потому что рядом находилась Эмили. Они лежали почти лицом к лицу, и можно было отчетливо разглядеть все ее веснушки и даже поры на коже. Веснушки были прелестны — особенно те, что рассыпались по носику. Взгляд ее серо-жемчужных глаз был устремлен на Томаса, отчего у него по коже пошли иголочки.

— Я, кажется, что-то слышу, — сказал он. — Какое-то шуршание.

— Может, это и есть звук растущей травы.

— Ну и как это можно объяснить? Ведь автор этой статьи…

— Это который заслуженный деятель науки?

— Да. Он же сказал, что только через сто лет! А мы уже слышим.

— Я даже не знаю. Может, это место обладает какими-то особыми свойствами?

— Вы так думаете?

— Почему бы и нет! Может, именно тут сконцентрировано большое количество электромагнитных вибраций, о которых говорилось в статье.

— Может быть…

— Вы тоже так считаете?

— Ну, вы же сами сказали.

То ли Томасу показалось, то ли они действительно подвинулись ближе друг другу.

— Мистер Фолей.

— Да, мисс Паркер?

— А что, если я задам вам один очень страшный вопрос?

— Страшный вопрос? — Томас даже напрягся. — Про что?

— А вот про что. Что вы думаете — только честно — про мистера Черского?

Секунду назад Томас представления не имел, что за страшный вопрос она хотела задать, но это точно был не тот вопрос.

— Ну, — сказал Томас. — Мне нужно подумать…

— А вы не спешите. Подумайте хорошенько.

— Если не в общих чертах, а по конкретным наблюдениям…

— Да.

— Тогда мне показалось, что ему не очень-то понравилось, когда вы не поехали с ним в Брюссель, а вместо этого остались со мной.

— Неужели вы заметили?

— Этого нельзя было не заметить.

И действительно — десять минут назад Андрей сказал, что ему пора уезжать: он должен вернуть машину в посольство до четырех. Он полагал, что Томас и Эмили к нему присоединятся. Но Эмили отказалась, заявив, что ей и тут хорошо и что два часа для такого удовольствия мало, и вообще — у нее выходной, и что ей делать в Брюсселе? Андрей был не очень доволен таким положением вещей, но кто он такой, чтобы приказывать Эмили, поэтому он ограничился одним-единственным вполне резонным вопросом: каким образом Эмили с Томасом будут добираться до Брюсселя? Решение было найдено почти сразу: Клара с Федерико, которые спешили на вечернюю смену, предложили оставить свои велосипеды Томасу и Эмили, а они, мол, поедут с Андреем. Пусть Эмили, Томас и Аннеке прокатятся втроем до Брюсселя! Сказать, что Андрей был недоволен — значит, не сказать ничего. Но скрепя сердце он согласился. Эмили такая — всегда своего добьется! Андрей, Клара и Федерико отправились в сторону моста, а Аннеке вызвалась их проводить, чтобы Федерико не сильно обижался на нее. Перед уходом Клара потихоньку наклонилась к Томасу и сказала ему на ушко:

— Вы не волнуйтесь, ей нравитесь только вы, — после чего Клара побежала догонять остальных.

Какое-то время Томас обескураженно смотрел им вслед, пока их фигурки не растворились в солнечной дымке.

— …Я бы даже взял на себя смелость предположить, — сказал Томас, понимая, что слишком много на себя берет, — что мистер Черский влюблен в вас.

— Правда? У вас и впрямь сложилось такое впечатление?

— Да.

— Боже, вы меня просто ошарашили. И что вы мне посоветуете по этому поводу?

— А что я могу вам посоветовать? Если честно, я ему не очень доверяю. Эмили, вы же не будете столь опрометчивы и не броситесь к нему в объятья?

Слова вырвались сами собой, но, к счастью, Эмили не обиделась:

— Я и не собиралась этого делать.

Она привстала, опираясь на локоть, и сказала серьезно:

— Знаете, что бы там про меня ни думали, я не нуждаюсь ни в чьей опеке, и я хочу, чтобы вы это хорошенько усвоили. Я большая девочка и в состоянии сама позаботиться о себе. И не надо меня ни от чего оберегать. И, если уж совсем честно, мне это даже будет неприятно.

Томас покорно кивнул. Тон, которым она это сказала, задел его за живое, но Эмили бесполезно перечить.

— И, кстати, — добавила она, — я, пожалуй, соглашусь с вами. Я тоже не очень доверяю Черскому.

Поставив точку на этом разговоре, девушка растянулась на траве и закрыла глаза. Через минуту Томас тоже лег.

— А вы никогда не хотели завести семью? — вдруг спросила Эмили.

— Вообще-то я женат. То есть в техническом смысле этого слова.

— Вы очень странно выражаетесь, — заметила Эмили. — Что значит: «в техническом смысле»?

— Ну, у меня в Лондоне есть жена и ребенок. Но наш брак разрушен.

Для него самого эти слова прозвучали так странно…

Если бы он сказал их ранее, на концерте (как и планировал), то это было бы ложью. Но прошло девять дней, и вот уже он рассказывает о разрушенной семье и знает, что это чистая правда. Произнеся это «разрушена», он словно подвел черту, после которой уже не было возврата в прошлое.

— Это произошло давно, — прибавил он (что было уже неправдой, но — такова необходимость!), — но мне по-прежнему больно думать об этом (а вот это — чистая правда!).

— И что пошло не так? Извините, что спрашиваю.

— Моя жена изменила мне.

— Ох, простите, я, кажется, разбередила вашу рану.

— Ничего страшного. Я никому не говорил, и я даже рад… то есть мне почему-то захотелось сказать именно вам. Мне кажется, между нами завязывается… некоторая симпатия, что ли.

— Ой, вы определенно заразились этой теорией электромагнитных вибраций, — поморщилась Эмили. — А вы знаете, с кем она вам изменила?

— Да. С соседом. В какой-то степени это и моя вина. Я мало уделял ей внимания.

— Ну, знаете ли, это вряд ли ее оправдывает.

— Согласен. Нет, она правда была несчастлива со мною! Если б вы только видели этого соседа… Только от большого отчаяния можно с таким связаться.

— И как вы отреагировали? Вы же как-то отреагировали?

— Никак. А что я мог поделать?

— Дали бы в нос. Не жене — соседу, конечно.

Томас горько рассмеялся:

— И что бы это изменило?

— Ну, вам бы стало легче. И ваша жена осознала бы, что вы ей не безразличны. И этот ваш сосед перестал бы вести себя по-свински и потом сто раз подумал бы, прежде чем приставать к чужой жене! И никто бы вас не посадил за это. У нас в штате Висконсин именно такие законы.

Томас покачал головой:

— Да нет, это не совсем мой стиль.

— Ну, значит, вам пора его пересмотреть.

Эмили вдруг села, крепко обхватив руками колени. Наморщила лобик, словно подбирая слова, а потом сказала:

— И вообще, порой мы сами себя не знаем. Не знаем своей истинной природы, пока не случится нечто такое, что откроет нам глаза на самих себя. Например, мой отец. Я не знаю более доброго и тихого человека, чем он. Он у меня ученый. И если в нем есть какая-то страстность, то это касается только его работы, его лаборатории. Так вот, много лет назад, мне тогда было десять-одиннадцать, мы пошли втроем в лесной поход. Я, папа и моя сестра Джоанна, она младше меня на три года. Там, в лесу, было очень красиво, но приходилось часто перебираться через камни, и мы с Джоанной очень устали. И где-то в полдень мы сделали привал, чтобы отдохнуть и поесть — отец прихватил с собой кое-какую еду. Я примостилась со своим бутербродом на высоком камне, а Джоанна села прямо на землю возле упавшего дерева. Оно уже было трухлявое и пустое внутри. И вот мы сидим, едим, все здорово, и вдруг мой отец схватил толстую палку и стал медленно подкрадываться к Джоанне. И палка была такая крепкая — прямо как бейсбольная бита! И у него был такой взгляд — я в жизни его таким не видела. Он не сводил глаз с краешка этого упавшего дерева, возле которого примостилась Джоанна. А потом он подошел и со всей силы ударил по земле, прямо рядом с Джоанной. И раздался такой жуткий звук — его невозможно представить, только если ты сам не был там и не слышал собственными ушами… Змеиный вой, я даже не знаю, как сказать… Но мой отец на этом не остановился — он снова размахнулся и все бил и бил это существо, пока от него не осталось сплошное месиво. Джоанна орала как полоумная и сразу же убежала оттуда и прижалась ко мне, дрожа от ужаса. И мы смотрели на отца и не могли поверить собственным глазам. Это был совершенно другой человек, как будто до этого мы никогда его не знали. Его лицо было искажено гримасой, и он тяжело и часто дышал. И в нем было… — вам это покажется странным, что я так говорю, но когда я вспоминаю эти мгновения, то понимаю, что другого слова не подобрать — в нем было столько исступления… Понимаете? Это было сродни экстазу, словно он находился в каком-то измененном состоянии — там, где до этого ему никогда не приходилось побывать. И он все бил и бил палкой это существо, пока оно не умерло!

Пораженный ее рассказом, Томас онемел.

— Так что же это было? — сказал он после долгой паузы охрипшим от волнения голосом.

— Полосатый гремучник. Один из двух смертельных видов змей, что водятся в наших лесах. И змея была огромной, длиной в пять футов, и даже больше.

— Вы думаете, что змея могла укусить вашу сестру?

— Кто знает. Мой отец не собирался проверять, пока она подползет ближе. Потому что, если бы она укусила Джоанну, то сестра бы умерла. Поэтому отец сделал то, что сделал бы любой на его месте — он убил, защищая тех, кто был ему дорог больше всего на свете. Он…

Эмили замешкалась, пытаясь подобрать единственно верные слова, а затем произнесла — угрюмо, с нажимом на каждый слог:

— Он сделал то, что должно.

Еще немного подумав, она добавила:

— Думаю, он и сам не представлял, что способен на такое. Во всяком случае, с тех пор он сильно изменился. Потому что узнал правду о самом себе. И мы с сестрой — тоже. Теперь мы знали, на что способен наш отец.

Эмили обмерила Томаса долгим испытующим взглядом — тот не выдержал и отвел глаза.

— И вот с тех пор я твердо уверовала, — продолжила Эмили, — что когда дело доходит до защиты самого дорогого для тебя — будь то семья, дети или страна, где ты родилась, — нет таких границ, которые ты не способен переступить.

Она улыбнулась какой-то странной, пугающей улыбкой и твердо заключила:

— Так что вам точно следовало врезать вашему соседу по носу!

«То были огромные платаны, а за ними начиналось большое поле, оно было такое красивое, особенно летом. Там росло столько луговых лютиков — такие высокие ярко-желтые цветы, они поднимались выше травы. И вот идешь, идешь по этому полю, до самого дома…»

Лютики и впрямь были высокие — по самый пояс. Томас медленно шел через поле: ему необходимо было побыть одному, побродить тут… Он направлялся к тому месту, которое было отмечено на карте крестиком.

Край поля был огорожен колючей проволокой, растянутой между деревянными столбами. Низко пригнувшись, Томас пролез под проволокой и пошел дальше. Земля под ногами ребрилась, словно когда-то, давным-давно, ее вспахивали плугом. Если верить карте, здесь должно находиться открытое поле, но уже со всех сторон наступал лес. Томас знал, что находится совсем рядом от того места, где стояла ферма его дедушки.

Вдруг за спиной послышались шаги, и Томас обернулся. Это была Аннеке.

— Привет, — сказал Томас.

— Привет. Ничего, что я пошла за вами?

— Конечно. Я рад.

На самом деле Томас предпочел бы сейчас одиночество. Слишком много впечатлений для одного дня. Все это было так неожиданно — рассказ Эмили потряс его до глубины души, он совершенно не ожидал от нее такой глубины эмоций. Нужно было как-то переварить все это, но еще он должен выполнить просьбу своей матери — обойти эти места, ведь не может такого быть, чтобы не сохранилось ни одного напоминания об их семейной истории! А тут еще Аннеке, девушка в светло-голубом платье — том самом, в котором она была, когда они катались на аттракционах, а потом пошли в «Обербайерн»… Аннеке стояла так близко к нему и как будто ждала чего-то. Даже без Клариной подсказки было ясно, что Аннеке привела Федерико просто так, для отвода глаз. Ей был нужен только Томас, и он чувствовал это остро, как никогда. Пылкая, юная, красивая — бесценный дар, а не девушка! Но что-то останавливало Томаса, какой-то внутренний голос.

— Вы ведь не просто так привели сюда всю компанию, — сказала Аннеке. — Есть какая-то важная причина. Здесь произошло что-то важное?

— Да. Она тут жила когда-то. Моя мама.

— Прямо тут?

— Да, думаю, что мы стоим на том самом месте, где когда-то был ее родительский дом. — Как вы думаете, можно найти хоть какие-то следы? Неужели ничего не осталось?

— Я не знаю. Мне кажется, можно попробовать. Так что же случилось?

— Дом сожгли немцы.

Томас двинулся в сторону деревьев, глядя под ноги. Аннеке шла следом.

— Немцы пришли сюда в августе тысяча девятьсот четырнадцатого. Они практически уничтожили два города поблизости — Ааршот и Левен. В Ааршоте расстреляли много народу, включая бургомистра, его сына и многих его родственников. А в Левене…

— Да, я знаю. Они еще и городскую библиотеку уничтожили. Сотни тысяч томов. Это была громкая история.

— Да. И в какой-то из дней, когда немцы ворвались в Ааршот, они согнали жителей и заставили их топать на юг, в сторону Левена. Это была абсолютно бессмысленная затея — мне кажется, они просто таким образом измывались над людьми. И вот, все они проходили где-то здесь. Родители моей мамы знали, что их проведут по этой дороге, и они знали, что их ждет. Немецкие солдаты зверствовали — убивали мужчин, особенно молодых. Так, на всякий случай, потому что те могли оказать сопротивление. А женщин они… ну, в общем… это был кромешный ад. Что до нашей семьи… Мужчины решили, что бабушка с мамой должны попытаться уехать отсюда. Хотя для бабушки это было — как с мясом себя оторвать. Но мужчины решили, что надо бежать, и лучше всего — в Англию. И вот, можете себе такое представить: ночью они сели на велосипеды и уехали. Я не знаю, как уж они добирались, потому что моя мать никогда мне об этом не рассказывала. Я знаю лишь, что в Лондоне они оказались только через два месяца.

— А ваш дедушка? Он сумел спастись?

— Нет. Мама больше никогда не увидела ни его, ни своих старших братьев.

Томас растерянно оглянулся вокруг. Куда все делось? Быльем поросло.

— А ваша мама рассказывала, как она тут жила?

— Да не особо. В то время она была совсем ребенком. Она только говорила, что была тут счастлива. Отец ее содержал семью в достатке. Она ходила в школу в Вийгмаале. Путь туда лежал вдоль реки. Еще она вспоминала, как ездила на ярмарку в Левен. Где-то здесь, — Томас обвел рукой небольшую площадку, — где-то здесь был сеновал, она забиралась наверх с соседским мальчиком по имени Лукас, и они играли там в жару. Как сложилась его дальнейшая жизнь — она не знает.

— Может, все-таки попробовать поискать? — Аннеке опустилась на колени, раздвигая руками траву. — Ведь что-то должно было сохраниться — остатки фундамента хотя бы.

— Да нет. — Томас грустно покачал головой. Он потянул Аннеке за руку, заставив ее подняться. На мгновение его накрыло чувственной волной — такая у нее была теплая ароматная кожа… — но нет, нельзя, нехорошо!

— Искать бесполезно. Пойдемте. Грустно тут находиться.

На обратной дороге они остановились среди лютиков, и Томас протянул Аннеке фотоаппарат, попросив сфотографировать его для матери. Аннеке стояла спиной к солнцу, и вокруг ее волос светился золотой ореол, а лицо оставалось в тени. Тишину разорвал глухой рев самолета, заходившего на посадку в Мельсбреке. Аннеке навела на Томаса фотоаппарат, и тот постарался улыбнуться…

Давненько он не ездил на велосипеде. В последний раз это было в детстве, и он всегда катался один — братьев и сестер у него не было, друзей тоже. Томас помнит, как он крутил педали, носился по проселочным дорогам возле Лезерхеда. А потом пришла война…

Сегодня же он боялся ударить в грязь лицом, боялся, что девушки его обгонят. Но опасения оказались напрасными. Дорога оказалась ровной, без горок и спусков, и ехать было легко. Даже когда они уже въезжали в пригород Брюсселя, Томас все еще был полон сил, и ему хотелос мчаться дальше!

В этой прогулке был еще один плюс — очень хорошо думалось. Мимо проплывал однообразный пейзаж, зато память отчетливо вычленила все события сегодняшнего дня, вплоть до каждого жеста, мелких мизансцен и своей особой, не лишенной очарования, фабулы. Как просто ему далось признание, сделанное Эмили, — «наш брак разрушен»! Правда озвучена, и ему уже не отвертеться. И еще: сегодня с ним произошло нечто удивительное. Тревога и подавленное настроение, с которыми он жил всю последнюю неделю, вдруг куда-то улетучились. Осталась обида, легкая растерянность после измены Сильвии, но Томас больше не чувствовал себя размазанным по стенке. Напротив — удивительное дело, — он вдруг почувствовал себя свободным. Может, это был не удар под дых, а предоставленная возможность жить дальше? Разве в последнее время он не тяготился браком? Разве не хотел раздвинуть прутья клетки, в которую сам себя и загнал? И вот — ему дан шанс: все начать сначала. Да, будет больно, тяжело! Он, конечно же, привязан к Сильвии и дочке, и печать о разводе еще долго будет жечь, как клеймо. Но ведь пути к отступлению нет! Посетив места, где когда-то жили его предки, и не обнаружив там ничего, Томас получил хороший урок: бесполезно ловить прошлое за хвост, возвращаться туда, где ты был когда-то счастлив — выискивать какие-то жалкие осколки. Все же его мать права.

Что было — то прошло.

На повороте впереди показался Атомиум. Обогнав Томаса, Эмили с Аннеке ехали впереди, а в воздухе между ними, словно инопланетные корабли, идущие на посадку, сверкали великолепные шары Андре Ватеркейна. Закатные лучи, преломляясь о причудливые металлические изгибы и эллипсы, серебряными волнами накатывались на макушки деревьев. Томас притормозил, завороженно всматриваясь вдаль. Он знал, что именно так и выглядит его будущее, прежде невозможное, а теперь явившее себя во всем великолепии — оно манило его и дразнило своими фантастическими образами. Это был пророческий закат, перемешанный с рассветом, и все вместе — это было его будущее, которое он проживет уже как современный человек: либо тут, в Европе, вместе с Аннеке, или, может быть, в далекой Америке, если его позовет Эмили — отчаянная девушка, девушка-ртуть. Нужно просто сделать правильный выбор.

Отличная работа, Фолей

Днем в понедельник Томас находился в офисе Британского павильона. Неделю назад из Манчестера прислали объемный транзисторный компьютер, который должен занять место, пустовавшее после изъятия ZETA. К компьютеру прилагалось руководство — объемная брошюра, изобилующая научными терминами. И теперь Томас должен был изложить суть простым и доступным языком, сократив объем до 400–500 слов, так чтобы текст можно было заключить в рамку и повесить на стене. Кроме того, требовался перевод синопсиса на четыре-пять иностранных языков.

Именно этим и занимался Томас, когда зазвонил телефон. Он вздохнул и решил не брать трубку. Это не его стол, и если он ответит, ему придется бегать по всему павильону и искать того человека, которому звонят. Но телефон все звонил и звонил, мешая сосредоточиться, и Томас не выдержал:

— Британский павильон слушает.

— Добрый день, я не мог бы поговорить с мистером Фолеем? Томасом Фолеем.

Голос был незнакомый, но в нем чувствовались начальственные нотки, так что Томас даже выпрямился на стуле и поправил галстук:

— Мистер Фолей у телефона.

— А, вот и прекрасно. Это мистер Кук.

— Мистер Кук? О, здравствуйте, сэр. Какой приятный сюрприз. Как там… как там наша лондонская погода?

— Фолей, я не знаю. Я тут, в Брюсселе.

— В Брюсселе?

— Да. И я, и мистер Свейн тоже. И в настоящий момент мы наслаждаемся гостеприимством «Британии». Вы ведь где-то неподалеку? Нам надо поговорить.

Отложив дела, Томас тотчас же отправился уже привычным маршрутом — по дорожке, огибающей искусственное озеро. От волнения у него колотилось сердце. Только сейчас он понял: как хорошо, когда тебя и твое начальство разделяют сотни и сотни миль…

Но зачем они приехали? Для проверки, разумеется. Хоть бы только Росситер не оказался в стельку пьян, а уж Шерли не должна подвести!

Господа Кук и Свейн сидели за столиком для двоих и обедали. Кук жадно поедал стейк и чипсы, а Свейн меланхолично ковырял вилкой кусок трески. На лбу у него выступил обильный пот.

— А, Фолей! — воскликнул мистер Кук. — Берите стул, подсаживайтесь к нам. Давайте попросим вашу милую официантку, чтобы принесла вам что-нибудь выпить.

— Нет, спасибо, сэр, я не пью в такое время.

— Что весьма благоразумно с вашей стороны. Очень рад слышать это, Фолей. Ну вот, как видите: приехали, так сказать, засвидетельствовать все лично. Весьма и весьма впечатляет! Наша «Британия» засунет всех остальных за пояс.

— Да, сэр, дела и впрямь идут хорошо, посетителей много. И когда же вы прилетели в Брюссель?

— Вчера. Приехали, и жен не забыли. Полагаю, сейчас они слоняются по магазинчикам «Веселой Бельгии». Каждый по-своему соединяет приятное с полезным.

— Я рад, весьма рад…

— О, и еще мы покатались на фуникулере! Потрясающий обзор, скажу я вам. Только вот мистеру Свейну стало нехорошо. Как оказалось, он боится высоты. Думаю, нам теперь не забраться на самый верх Атомиума. Вы там бывали?

— Да, и не однажды.

— Очень странное сооружение, скажу я вам. Но многим нравится. О вкусах не спорят.

— Действительно.

— Утром мы обошли весь павильон. Все в полном порядке. Мистер Гарднер немного чудаковат, но надо отдать ему должное — он держит все в полном порядке. Месторасположение — прекрасное, да и все экспонаты расставлены очень грамотно. Жаль, конечно, что увезли ZETA, ну, ладно, — уже выкрутились. Говорят, нас немного покусали в тутошней советской газетенке. Это так?

— Боюсь, что да.

— Увы, ничего не поделаешь. Зато в основном все пишут о нас только хорошее. Некоторые вообще считают, что наш павильон — лучшее украшение выставки. И вы знаете, что им больше всего в нас нравится? Что мы не воспринимаем себя слишком серьезно — всегда готовы посмеяться над собой, легко воспринимаем чужой юмор. Забавно, правда? Есть наука, новые технологии, культура, история, наконец, — а есть старый добрый английский юмор. Который, кажется, сослужил нам хорошую службу. Это нам урок, мой юный друг Фолей.

— Вы совершенно правы, сэр.

— Вы с нами согласны, мистер Свейн? Бог ты мой… Фолей, я должен извиниться за своего коллегу — кажется, ему не помешает стакан крепкого чаю и глоток свежего воздуха. Эрнест, вы будете доедать свою рыбу или нет? Что с вами?

Мистер Свейн отложил ножик и вилку, протерев лоб фирменной бумажной салфеткой «Британия».

— Ради бога, простите, — сказал он. — Здесь так жарко… И шумно… Черт меня дернул кататься на этом фуникулере.

— Что до самого паба, — сказал мистер Кук, временами кидая на Свейна неодобрительные взгляды, — я почитал отзывы в гостевой книге. Сплошные благодарности за хороший сервис и прекрасную атмосферу! Все очень чисто, красиво, еда… еда нормальная, да и персонал вполне себе профессиональный. И поскольку за все это отвечаете вы, то это и ваша заслуга. Отличная работа, Фолей.

— Спасибо, сэр, — смущенно зардевшись, произнес Томас.

— В свете всего вышесказанного, считаю, что мы с мистером Свейном приняли правильное решение.

Удивленно сглотнув, Томас переспросил:

— Вы приняли решение?..

— Совершенно верно. У нас в ЦУИ произошли некоторые кадровые передвижки. На той неделе Трейсперселя переманили в Министерство иностранных дел. Поэтому мы оказались несколько оголены и подумали, что можем найти для вас лучшее приложение на Бейкер-стрит.

Томас удивленно посмотрел на своих руководителей, чувствуя, как его охватывает паника. Он решительно отказывался верить услышанному.

— Так что собирайтесь домой, Фолей, — добавил мистер Кук, поставив на разговоре жирную точку. — Полетите в конце недели. Обратно к своей семье, родному дому.

Как принцесса

«Дорогая мисс Хоскенс» — так Томас начал свое письмо. Немного подумав, он зачеркнул строчку и написал: «Дорогая Аннеке». Да, так гораздо лучше. Надо соответствовать. Не нужно холодных фраз, никакого официоза — Томас знал, что за ним водится такой грешок.

«Дорогая Аннеке! Когда вы получите это письмо, я, скорее всего, уже буду в Лондоне. Мое начальство из Центрального управления информации посчитало, что я буду более полезен в Лондоне, чем тут, в „Британии“, и вообще на выставке.

Хочу, пользуясь этой возможностью, поблагодарить вас за все…»

За что — «за все»? Томас отложил блокнот и задумчиво оглядел комнату. Он писал письмо, сидя на кровати, а через час с небольшим у него была назначена в «Британии» встреча с Эмили. Сегодня пятница, билеты на завтрашний рейс в девять утра уже забронированы. Его пребывание в Брюсселе заканчивалось. И разве это не трусость — говорить все Аннеке через письмо, а не лично? Но он не совершил ничего дурного, его совесть чиста. По крайней мере, письмо избавит обоих от неловкой сцены прощания.

«Хочу поблагодарить вас за счастливые часы, проведенные в вашем обществе».

Неплохо. Но почему «счастливые часы»? Тут нужно подумать.

«За прекрасные часы…»

«Незабываемые часы…»

«…поблагодарить вас за все незабываемые часы, проведенные в вашем обществе. Память о них я буду нежно хранить долгие годы».

Нет, это ужасно! Он совсем разучился писать нормальные тексты!

«Если у вас появится возможность приехать в Лондон…»

Нет, неправильно. Зачем мучить человека? Кроме того, учитывая свою новую влюбленность (да, Томас воспылал любовью ко всему, что связано с Америкой!), он вряд ли надолго задержится в Лондоне. Теперь его манили совсем другие горизонты.

Значит, так: письмо должно быть простым и лаконичным, но не лишенным теплоты, конечно. Ничего особенного между ними не произошло, и к их отношениям, скорее, подходит определение «теплая дружба», как в свое время он и говорил Тони. Томас почти уверовал в то, что и Аннеке думает и чувствует примерно так же. Тот момент близости, когда они стояли на лугу среди желтых цветов и весь воздух был заряжен нахлынувшим чувством, был не более чем плод его воображения…

Томас опустил голову и провел рукой под воротником рубашки. Черт, ну и жара! Жара стоит уже неделю, да еще влажность повышенная — наверное, приближается гроза. Томас взял деревянную палку и открыл световой люк, но в воздухе все равно стояли жара и морок.

Он снова сел на кровать и взял в руки блокнот. Зачем ломать голову: что да как? Нужно отнестись к письму, как к работе, которую следует сдать вовремя, правильно обозначив целевую аудиторию. Уж в чем в чем, а в этом Томас был дока!

Кроме того, гораздо важнее обдумать свой разговор с Эмили.

Войдя в «Британию», Томас вдруг отчетливо понял, что это его последний визит сюда. Через два месяца выставка закроется, и «Британии» не станет. По крайней мере, он так полагал. Если у начальства и были планы сохранить паб на этом же месте или переместить его куда-то, сие Томасу не было известно. Он оглядел главный зал — людно, шумно, и хотя в основном звучала английская речь, за некоторыми столиками говорили по крайней мере на трех других языках. Мистер Росситер стоял за барной стойкой, пересчитывая мелочь в кассе и, не особо таясь, посасывал виски из бокала, который всегда имел под рукой. Шерли, как обычно, металась между клиентами, успевая при этом принимать ухаживания Эда Лонгмана — в последние дни он буквально не отходил от нее ни на шаг. Все так же свисала с потолка модель аэроплана «Британия», норовя заехать в лоб слишком долговязому посетителю, случись такому пройти по ее курсу…

Все это вместе составляло для Томаса его дом вот уже на протяжении четырех месяцев. И сегодня как никогда он ощутил его призрачную мимолетность. Удивительным было и то, что жизнь его резко поменялась именно здесь, внутри этого миража. Скоро «Британию» закроют, разберут на части — словно сорвут маску, за которой нет лица, а есть только сплошные химеры.

И снова нахлынуло это странное ощущение, что он идет сквозь толпу призраков и что только он, Томас, реален. Он попросил Шерли приготовить два «мартини драй» и с трудом нашел свободный столик на двоих — ближе к выходу, но зато в уголке. Через несколько минут в дверях появилась Эмили, выискивая его глазами. Томас помахал ей, и Эмили, сразу заулыбавшись, направилась к столику. Он подумал: «Нет, вот она тоже — самая что ни на есть настоящая». Не исключено, правда, что ровно так же Эмили улыбается посетителям американского павильона, водя пылесосом по ковру, изображая из себя счастливую домохозяйку.

— Привет, милый, — Эмили чмокнула его в щеку, подвинула стул и присела. — Вы, конечно же, не догадались заказать на мою долю?

— Как раз догадался. Сейчас Шерли все принесет.

— Вы мой ангел-спаситель, потому что я умираю, как хочу выпить!

Эмили уселась поудобнее и пустилась в долгие объяснения: что произошло с ней сегодня. В их павильон пожаловали ученые — западные немцы — и назадавали ей кучу сложных технических вопросов. Про то, как устроен мотор, на котором работает пылесос, и прочее, и прочее. И очень обиделись, когда Эмили сказала, что не знает, как что устроено.

— В итоге они пошли и нажаловались моему супервайзеру, — сказала она. — Ну, честное слово, вот в такие минуты хочется без оглядки сбежать в Манхэттен! Даже отсутствие там работы — и то лучше, чем такое мозгодробительство.

— Возьмите сигаретку, — предложил Томас. — Курение успокаивает.

— Спасибо, вы просто ангел, я говорила вам это?

— Говорили, но повторяйте еще, прошу вас…

Вдвоем они закурили. Потом Шерли принесла два бокала с коктейлем на серебряном подносе.

— Прошу, — сказала она. — Сегодня все — за счет заведения, мистер Фолей. Можете заказывать, сколько вашей душе угодно.

— Спасибо, Шерли. Мне приятно.

— Я просто поверить не могла, когда мистер Росситер сказал, что вы от нас уезжаете. Без вас «Британия» будет уже не той!

Страницы: «« « ... 7891011121314 » »»