Мари в вышине Ледиг Аньес
© Р. Генкина, перевод, 2015
© А. Давыдов, перевод стихов, 2015
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство АЗБУКА®
Моему Натаниэлю, который там, в вышине.
Маленькая звездочка, мерцающая в необъятности небес.
Бенжамину и Апполине, моим детям здесь, внизу.
Дети, такова жизнь…
- Блистанье молнии… и снова мрак ночной!
- Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно!
- Быть может, в вечности мы свидимся с тобой;
- Быть может, никогда! и вот осталось тайной,
- Куда исчезла ты в безмолвье темноты.
- Тебя любил бы я – и это знала ты!
1
Я вам не понравлюсь.
И по вполне понятным причинам. Я полицейский, одинокий бирюк, не внушающий симпатий. Одинокий-то одинокий, но меня неизменно сопровождает неразлучная парочка: персональный белоснежный ангел, который восседает на моем правом плече и изводит меня своим ханжеством и хорошими манерами, внушая, что я мог бы вести себя и поприветливей, и посердечней или хоть малость повежливей. С другого плеча ему по любому поводу перечит мой личный алый бес; он жужжит мне в ухо, что я совершенно прав, оставаясь мерзким типом, а все остальные и не заслуживают ничего лучшего, чем мои суровые взгляды и злобные выкрики. Око за око, зуб за зуб, такова жизнь. Было бы проще, если б я избавился от одного из них. Все равно от которого, лишь бы они перестали цапаться. У меня от них голова раскалывается.
Если верить результатам моих школьных экзаменов и первых любовных игрищ, я вполне развит интеллектуально и не отвратителен физически, но у меня нет желания быть приятным.
Просто полицейский, если на то пошло, хоть я и ненавижу эту работу. По крайней мере, жить можно, и на том спасибо. Но жить одиноким и не внушающим симпатии, с чем смириться труднее.
Одиночество – это причина антипатичности или ее следствие? Пресловутая многовековая дискуссия о яйце и курице. Но если б я удавил в зародыше, в яйце, собственную мрачность, прежде чем она всплыла на поверхность, то, возможно, оказался бы прелестным цыпленком. И тогда мне не пришлось бы, как сейчас, размышлять о жизни за рабочим столом, вперившись в пустоту.
Собачья жизнь!
Из грез меня вырывает авторучка. Фанни, дежурная, изо всех сил запустила ею в мою стеклянную дверь. Будь она персонажем мультика, сейчас ее глаза метали бы молнии. Вместо этого она размахивает руками, подавая мне какие-то знаки. Ни дать ни взять – сурдопереводчица с Третьего канала, которая маячит на экране в маленьком окошке во время дебатов в Национальной ассамблее. Эй, я-то не глухой! Телефон… звонит… у меня в кабинете?
Точно, ну надо же!
Придется тащить обратно эту авторучку. А куда деваться. Сами посудите, не станет же Фанни шевелить своей жирной задницей. Но это я про себя так думаю. С ней я своим мнением не делюсь, даже на языке жестов. Вот если б она прекратила с утра до вечера жрать орешки и ходила на работу пешком, ну, в крайнем случае, ездила на велосипеде… Она живет в трех улицах отсюда. Я точно знаю, на второй день после моего назначения сам видел, как она загружалась у своего дома в машину. На третий я ей намекнул, что лучше бы заказать контейнер орешков напрямую у китайцев, получила бы скидку. И смогла обзавестись велосипедом. В ответ она послала меня куда подальше.
Звонок был переведен на нее, раз уж я не отвечал. Я увидел, как она давит на кнопку на своем пульте с той же яростью, с какой жмут на телевизионный пульт, когда тот отказывается работать, и адресует мне новый залп молний. Я снял наконец трубку, выжав улыбку продавца кухонных гарнитуров.
– Лейтенант, мы его засекли! Маленькая ферма на холмах над деревней. Называется Верхолесье. Старшина Готье знает.
– Отлично, оставайтесь на месте, в укрытии, до нового приказа. Сейчас прибудем с подкреплением.
Наконец-то хоть немного действия. Три недели, как я здесь, и ничего бодрящего. Этот перевод в Ариеж совершенно меня не вдохновлял, но мне было нужно повышение. Позарез. Банкир начал нарезать круги в небе – древний рефлекс стервятника, который видит, что львица сейчас вцепится в круп теряющей последние силы зебры. В моем случае в круп мне готова была вцепиться помощница по хозяйству, которую я нанял для Мадлен. Ну, можно и так сказать, ясно?! Она была уже не очень молода, скорее страшненькая, говорила громко – привычка, приобретенная благодаря общению со стариками, с которыми ей приходилось возиться. Но к ним она относилась по-доброму. Уже неплохо.
Таким образом, счет мой балансировал на грани дозволенной задолженности. Богачом я никогда не был, но тут уже меня затягивало в Падирак![1] Мне светили банковские санкции.
Почему меня это назначение не вдохновляет? Потому что я городской парень, ни к чему другому не привык, и в Ариеже мне будет скучно. Единственный плюс – смогу пошляться вокруг катарских замков на своем горном велосипеде и с альбомом для зарисовок. Всего и радостей. Что до остального, меня в бригаде предупредили: В твоем районе одни крестьяне. Супер! Привет, друзья-навозники, а вот и я…
После доброго часа, проведенного в дороге, мы проезжаем через деревню и сворачиваем к вышеозначенной ферме. Готье описывает мне положение вещей. Он в курсе, он же местный. Все хозяйство ведет одинокая женщина. По его словам, она не сообщница, это точно. Я замечаю, что, если мы обнаружим там разыскиваемого Мартена, неприятностей хозяйке фермы все равно не миновать. Он уточняет, что характер у нее еще тот.
– Это что-либо меняет в необходимых процессуальных действиях?
Вместо ответа неопределенная улыбка скользит по его губам, пока он продолжает разглядывать пейзаж. Ну не спасую же я еще и перед старухой-фермершей?!
Мы останавливаемся чуть ниже, у большого каменного здания.
– Рассредоточьтесь вокруг строений. И без глупостей, парни.
Под моим началом восемь человек. Для меня это в новинку. Но повышение есть повышение. Проба пера, и теперь подчиненные выжидают, куда я выверну. Пока стрелка где-то на середине…
Мы с Готье выдвигаемся к большому двору, с трех сторон окруженному постройками, расположенными в форме подковы. Нас сопровождают два жандарма. Остальным приказано оцепить ферму и обшарить каждый уголок. Наша задача – задержать пресловутую норовистую фермершу.
В конце дороги деревянная табличка с надписью: «Собака с придурью».
– Собака с придурью – это как? – спрашиваю я у Готье.
– Сегодня она обнюхивает вам ширинку, виляя хвостом, а назавтра может вцепиться в яйца.
– Это шутка?
– Нет, зарисовка. Она не злая, просто стережет ферму.
Час от часу не легче! Фермерша с характером, собака с придурью. А коровы у нее что, шизофренички?!
Мы медленно продвигаемся по двору.
– А что это за шум?
– Доильный аппарат, лейтенант. Сейчас пять часов пополудни. Она, наверное, там.
– Как ее зовут?
– Мари Берже.
– Вы с ней знакомы?
– Как сказать… Я сам из соседней деревни. У нее репутация…
Репутация? Какая репутация?
У него не остается времени ответить. Фермерша с репутацией и характером уже вышла из дома, привлеченная отчаянным лаем своей придурковатой собаки, который доносится из помещения для дойки.
Вот это да, слов нет!
Я-то думал увидеть крепко сбитую пожилую крестьянку с платком на голове, в цветастой юбке и сапогах. И с торчащими на подбородке волосками. А ей лет тридцать, она в синем рабочем комбинезоне, который ей велик на несколько размеров. Я бы в нем выглядел как толстяк с рекламы шин «Мишлен». А она, видно, тоненькая, как прутик. Что там у нее в правой руке? Хоть она и кажется безобидной, беру ее на мушку. Репутация, характер, странный предмет в руке, полоумная собака и шизофренические коровы – все это не внушает доверия.
– Не двигаться! Мы разыскиваем некоего Мартена. Жан-Рафаэля Мартена. Все указывает на то, что он находится здесь! – взревел я.
– Все указывает на то, что вы немедленно опустите свою пушку, если хотите, чтобы я вам ответила. Лично я ничего плохого не сделала. И смените тон!
Она наверняка заметила, что я гляжу на ее руку, потому что добавляет на одном дыхании:
– Антисептик для вымени не входит в перечень холодного оружия. Или уже входит?
Слышу, как прыскает Готье. Теперь я лучше понимаю его предыдущее замечание. Если б он уточнил, какой именно у нее характер, я бы подошел к задержанию слегка по-иному. Оба жандарма отворачиваются, чтобы похихикать в рукав, прежде чем снова обрести серьезность. Относительную. Опускаю оружие и убираю его в кобуру. Неплохое начало. Ненавижу, когда надо мной насмехаются.
Делаю глубокий вдох, чтобы продолжить допрос, и тут вижу, как она разворачивается и направляется обратно в коровник.
– Куда это она?
– Дойка, лейтенант… Коров ждать не заставишь. Если хотите задать вопросы, придется идти за ней или подождать, пока она закончит.
Нет, это просто в голове не укладывается.
За три минуты она умудрилась выставить меня недоумком перед половиной моей команды, которая не преминет доложиться другой половине еще до захода солнца. А значит, прощай, надежда, что они будут принимать меня всерьез. Кончено дело. Спасибо, мадемуазель!
Как-то не очень вяжется свинский характер и тело газели. Или, скорее, газель схавала львицу. В данном случае пищевая цепочка развернулась в обратную сторону. С другой стороны, чтобы жить одной здесь, в этой богом забытой дыре, и управляться со стадом коров, необходимо обладать изрядным мужеством и решимостью, а значит – характером. Особенно если коровы шизофренички.
И все-таки с фасада она хорошенькая, да и сзади ничего – симпатичная крепкая попка. Тут уж мой внутренний мачо присвистнул, как итальянец на пляже. Наверняка от удивления. По программе предполагалась толстуха в цветастой юбке и клетчатом фартуке. Похожие фартуки демонстрируют в каталоге «Ля Редут» как раз перед нижним бельем. Мадлен иногда заказывала такой для всяких хозяйственных нужд. А я пролистывал следующие страницы, под одеялом, с карманным фонариком, после того как она уже отправлялась спать, чтобы меня не застали тяжело дышащим.
Мужской мозг в состоянии удивления или воздержания. Кстати, когда я в последний раз?..
Ладно, этого Мартена так и так нужно найти. Кюре подал жалобу. Если не случится чуда, в следующее воскресенье никакой проповеди не будет. Мартен таки здорово его помял.
Помещение для дойки маленькое и темное. Я спускаюсь в бетонированную канаву, которая идет вдоль загона, где она суетится вокруг своих коров. Доильный аппарат слишком шумный, чтобы можно было слышать друг друга издалека.
– Здесь кто-нибудь скрывается? Лучше сами выкладывайте. Мои люди обыскивают ферму, рано или поздно они все равно его найдут.
– Что Жан-Рафаэлю здесь делать?! Осторожней!
– Осторожней с чем?
Ответить она не успевает. Я чувствую теплые брызги на шее, в нос ударяет запах мочи. Вот черт! Только этого не хватало. Заметьте, на Готье ни капли не попало. Он остался наверху, в дверном проеме. Мог бы и меня предупредить. Ах ты ж, мать твою! А теперь соседняя корова начинает испражняться.
– И часто они так?
– Когда их беспокоят… Там позади вас есть бумажные салфетки. А что еще натворил Жан-Рафаэль?
– Напал на деревенского кюре с целью похитить церковные пожертвования. Сумма невелика, но кюре здорово пострадал. И это вроде бы не в первый раз. Но теперь кюре хочет подать жалобу.
– Какой идиот!
– Кюре?
– Нет, Жан-Рафаэль! В любом случае, не понимаю, что ему делать здесь.
– Просто мои люди видели, как он направлялся к вашей ферме и обратно не выходил.
– Что ж, я не в курсе. Я не сижу целыми днями у дома на лавочке, наблюдая, кто пришел, а кто ушел, мне есть чем заняться, а собака была со мной, помогала загнать коров в стойло. Ищите сами, у меня нет времени.
Что ж, мила и рвется сотрудничать. Так мы быстро продвинемся. Неудивительно, что она не замужем!
Готье делает мне незаметный знак. Они нашли его. Это было нетрудно. Стоит во дворе, двое жандармов по бокам, на запястьях наручники, в волосах солома, на лице простоватая улыбка. Одно слово – идиот. Ему зачитывают его права и усаживают в одну из машин.
Но я пребываю в серьезном затруднении. Мне бы следовало прихватить и девицу – в интересах следствия. Куда ни кинь, а она укрывала типа, которого в течение двух дней разыскивали за кражу с применением насилия.
Готье пытается меня переубедить. По его мнению, она была не в курсе. И если я все же вознамерюсь отвезти ее в участок, она откажется ехать. По крайней мере, по собственной воле.
– А зная ее… – добавляет он.
Ладно, ладно, все в порядке, я понял, скандал нам ни к чему. Что ж, придется действовать по-другому. Я возвращаюсь, чтобы задать свои вопросы среди коров, машинного грохота и запахов скота. Но обстановка мало способствует получению нужных и надежных сведений. Она полностью поглощена своей работой и совершенно не интересуется моей. Я бросаю эту затею. Мне на спину попадает новая порция мочи – прощальный привет от крайней коровы. Учитывая все предыдущее, мне от этого ни холодно ни жарко. Разве что немного тепло – на шее.
– Я еще заеду задать вам несколько вопросов. Постарайтесь в ближайшие дни не покидать вашего места жительства.
– А куда я денусь вместе с коровами?! И наденьте какое-нибудь старье, если приедете в момент дойки.
Очень смешно.
– Вы не представились.
– Лейтенант Оливье Деломбр.
Она на меня даже не глядит и продолжает заниматься своим делом, будто меня здесь уже нет. Красивая, но строптивая.
Направляясь через двор к подчиненным, на ходу стягиваю с себя мокрую майку и бросаю ее в багажник. Что поделать, поеду с голым торсом.
Напарник бросает на меня короткий взгляд.
– Ну и характер, верно?!
Это мы уже слышали…
Готье тип нейтральный. Нельзя сказать, что неприятный, но и не самый заводной. Он делает свою работу. Скорее успешно, судя по записям его начальства. Он маленький, субтильный, с очень короткими волосами, если не считать пряди спереди, которую он каждое утро ставит по стойке «смирно». Как Тинтин[2]. Если бы он не вызывал симпатию, я бы считал его смешным.
Я человек в основе своей двоичный. Черное или белое. Виновен или невиновен. Добрый или злой. Красавица или уродина. Поэтому симпатичный тип не может быть смешон. Неприятная женщина не может быть красивой. Принцип классификации довольно ограниченный, но простой в применении.
А вот куда поместить Мари Берже – не знаю. Ноль или единица? Наше первое столкновение заставляет задуматься о цифрах после запятой.
2
Антуан говорит, что я не такая крестьянка, как другие. Ему пришлось смастерить специальные приводы к педалям трактора, чтобы я могла дотянуться до них не вставая, что, конечно же, куда удобнее. Особенно с сеном, когда целый день не отрываешь задницу от раскаленного сиденья. И потом, мне приходится заказывать рабочие комбинезоны в Интернете, чтобы найти размер XS. Во Франции таких не существует. А в остальном я читаю «Журнал скотовода» и «Сельскохозяйственную Францию», состою на учете в молочном контроле, центре осеменения, в совете по управлению, в разных коммерческих объединениях, которые, набравшись наглости, обирают нашу глубинку, и еще я плачу взносы в ОСВ. Общество сельскохозяйственной взаимопомощи. Страхование здоровья крестьян. По части умения переложить все траты на наши головы им нет равных. Дефицит средств на покрытие страховки? Они такого не знают. Просто каждый из нас должен вложить свой камень в крепостную стену. И мы прилежно латаем дыры в их бюджете, внося дополнительные взносы на медицину, иначе нам возместят какие-то крохи, и вот денежки, отложенные на старость лет, уходят на то, чтобы оплатить в двойном размере какую-нибудь операцию на бедре, хотя их хватило бы на пятьдесят лет аренды трактора. ОСВ? Общество СверхВымогательства, вот что это такое!
Так что ворчу я, как и все прочие.
Нет, Антуан говорит, что я другая, потому что такой уж уродилась. Я здесь обосновалась не ради принципа, а по естественному влечению души. Как жрица или священник. Иногда, подбив бухгалтерские расчеты и глядя на чистый остаток, я спрашиваю себя, может, я из мистиков или иллюминатов. Но, в сущности, вряд ли я могла бы заниматься чем-то другим.
Антуан большой поклонник «Астерикса». На все времена. Он помнит наизусть все реплики, знает всех персонажей и каждый сюжетный ход. Он утверждает, что, если бы существовал «Астерикс среди коров», я вполне могла бы заменить Обеликса[3]. Только вместо чана с волшебным напитком мне пришлось бы упасть в бидон с молоком. Но у меня не те параметры, что у Обеликса. А у Антуана – в самый раз. Только живот плоский. Вы мне скажете, что Обеликс без живота никакой не Обеликс. А менгиры?[4] Помните про менгиры? Так вот, Антуан легко поднимает стокилограммового теленка. Я бы предпочла, чтобы он сравнил меня с Фальбалой, но не в его духе делать женщинам такие красивые комплименты.
А два дня назад несгибаемая фермерша, каковой я являюсь, также попала на заметку к римлянам.
Терпеть не могу, когда мне мешают во время дойки. Я начинаю путаться и что-нибудь забываю. Так вот, работаю я себе в своем ритме, и вдруг вижу в собственном дворе жандармов во главе с этаким Юлием Цезарем, – весьма неприятный тип, который целится в меня из пистолета, желая срочно выяснить, не гостит ли здесь Жан-Рафаэль. Ну, вернула я ему любезность сторицей. Не будет же он стрелять в меня без всякого повода! При этом я едва не забыла подоить Виолетту. Тогда мне нечего было бы дать ее теленку.
Проблема в том, что они таки обнаружили его у меня в соломе – Жан-Рафаэля, а не теленка. Естественно, у вышеупомянутого типа появились ко мне вопросы. Ну и пусть хоть каждый день сюда катается со своими вопросами. Я не стану обносить ферму колючей проволокой, чтобы воспрепятствовать беглецам греться в моей соломе!
И все же Жан-Рафаэль перешел границы. Все знают, что он не семи пядей во лбу. Но тут его совсем занесло – а все из-за того, что он целыми днями пялится в телевизор, вот и решил взять пример с тех, кто зашибает деньгу одной левой. Но дойти до того, чтобы напасть на кюре, стырить церковную кассу и заявиться на мою ферму! Во-первых, почему на мою?
– Во-первых, почему на вашу ферму?
– Мне-то откуда знать! Может, потому, что ферма стоит в отдалении. А может, потому, что я не сделала ему ничего дурного, в отличие от многих других.
Лейтенант Деломбр объявился на следующий день после задержания, сразу после полудня. Он явно постарался не попасть на время дойки. Был холоден и отстранен. Ремесло копа ему очень подходит. И все же я предложила ему кофе. У нас не принято принимать людей в доме, не предложив им кофе. Он хмурил брови, как будто пребывая в постоянных размышлениях. Не думаю, чтобы это соответствовало действительности. Ему бы расслабиться немного, а то язву заработает.
Мы поговорили о Жан-Рафаэле. Ушло добрых полчаса на то, чтобы описать его и порассуждать о мотивах его поступка. Он парень ничего. Просто бедный брошенный мальчишка, родившийся под несчастливой звездой. Очень рано его как сироту поместили к Монике, в приемную семью. Ограниченный интеллект, этакий Форрест Гамп, только с ногами все в порядке. Возможно, из-за слабоумия его не усыновили и он так и оставался у нее на протяжении долгих лет. Наверно, ему тяжело было видеть, как другие дети уходят один за другим к новым родителям, а его никто не хочет. И сегодня его по-прежнему никто не хочет, за исключением Моники, которая в конце концов полюбила его, как собственного сына.
Не его вина, если у него дворники заедают.
Повзрослев, он остался у Моники. А куда ему было деваться? Диплома нет, в голове две извилины. С трудом выбили ему крошечную пенсию по инвалидности да пристроили деревенским дворником, сунув в руки метлу, чтобы как-то его занять. Естественно, при виде легких денег у него крыша едет. А поскольку в церкви на воскресной службе он всегда устраивается в задних рядах, то корзиночка с пожертвованиями мимо него проплывает довольно полной. Вот он и польстился…
– Вы хорошо его знаете?
– С детского сада, мы же одного года. И Готье тоже, кстати…
– Да? А мне он сказал, что родом из соседней деревни.
– Так ведь на три деревни один класс. Это вам не город! Что еще он вам сказал?
– Что вы с характером.
– И в чем проблема?
– Нет-нет, ни малейшей. Вы выставили меня на посмешище перед моими людьми, и ваши коровы внесли свой вклад, но все в порядке. Я переживу. Вот моя майка – нет, но это детали.
– А что на вас нашло? Наставили на меня свой пистолет, да еще и рявкнули!
– Такова процедура.
– Ну, если такова процедура… Тогда и у моих коров такова процедура. Протокол дойки, абзац три: Писать, какать надо вдосталь на непрошеного гостя.
Он не реагирует. Брови нахмурены. Холоден. Отстранен. Антипатичен. Язва на горизонте.
– А после детского сада?
– Он остался в деревне, я тоже, ну, более или менее, а значит, мы периодически видимся вот уже лет тридцать. И что ему теперь грозит?
– Возможно, тюрьма. Зависит от заключения психиатра.
– Печально, он ведь не злой.
– Он мог и на вас напасть!
– На меня? Ни малейшего риска. Он разок попробовал, лет в десять, во дворе. Я ему врезала между ног. Он минут пятнадцать простоял на коленях, так его мутило. Больше он никогда меня не трогал.
Даже теперь, когда мы с ним сталкиваемся, я вижу, как его правая рука слегка сдвигается вперед, инстинктивно прикрывая ширинку, как будто у него это в гены впечаталось. Все мальчишки-сверстники были свидетелями той сцены, и больше никто из местных не смел вокруг меня крутиться. Может, поэтому я осталась без мужа…
– А вы живете одна?
Рано или поздно он меня достанет своими вопросами.
– А что, это часть допроса?
– Более-менее. Но еще и предупреждение. Вы женщина, живете одна в довольно уединенном месте…
– И что с того? Или вы планируете поставить палатку и нести караул? Я прекрасно сумею за себя постоять. И Альберт все слышит.
– Альберт?
– Моя собака.
– А почему Альберт?
– Потому что тогда был год имен на «А». Был бы год на «Э», назвала бы Эйнштейном. Альберт отлично умеет пригнать двадцать коров с поля, и ни одна не отобьется от стада.
– Я всегда мечтал о бордер-колли. То, на что они способны, просто потрясающе.
– В квартире им плохо, им нужно стадо.
– Знаю, поэтому у меня и нет собаки.
Стоило нам заговорить о собаке, морщинка между бровями исчезла – словно маска спала. Особенно когда я упомянула о единственном недостатке Альберта: он ест пауков. Само по себе это скорее достоинство, ведь обычно без пылесоса не обойтись. Проблема в том, что если попадется здоровый паук, то пса надо заставить выплюнуть его. Поначалу я думала, что он постепенно отучится, но ничего не поделаешь, это сильнее его. А на ферме крупных пауков пруд пруди. Тогда я приучила его блевать на улице. Уже кое-что. Лейтенант, казалось, разрывался между отвращением и восхищением геройством моей собаки. Мне даже почудилась легкая улыбка. Такая же мимолетная, как падающая звезда. Если не смотреть в нужный момент в нужную точку, то пропустишь.
Слово за слово, мы проговорили больше часа, постепенно удаляясь от темы расследования. Собака, коровы, как устроена ферма, что я делаю с молоком. Странно. Этот на первый взгляд неприятный коп сумел перевести разговор на другую тему, заставив меня забыть и что он коп, и что он неприятный. У меня почти из головы выветрилось, что накануне он наставил на меня пистолет. Но что за игру он затеял?
После его ухода я, налив себе кофе, попыталась определить, какое впечатление он на меня произвел. И долго не могла нащупать. Он похож на полый кирпич с начинкой из миндального крема. Внешне серый, жесткий, шершавый – словом, почти отталкивающий тип, но с богатым внутренним содержанием. А главное – он показался мне уязвимым. Из-за вечно озабоченного вида у него на лбу прорезалась трещина – как на стене за домом, у огорода. Стена грозит обрушиться, так что в один прекрасный день мне придется ее чинить. Я с этим все тяну и тяну, потому что не люблю работать с бетоном; после такой строительной деятельности у меня три дня все тело ломит.
А полый кирпич может сколько угодно считаться кирпичом, но, если по нему пошли трещины, он нагрузки не выдержит. Есть такие люди: вроде и неприятные, и тоску наводят, и симпатии не внушают настолько, что пропадает всякая охота иметь с ними дело, и однако, иногда совершенно невольно, взглядом или жестом они умудряются вас чем-то зацепить, как ни отгораживайся. Они уходят, а вы вдруг ловите себя на том, что думаете о них с теплотой.
Не знаю, означает ли трещина у него на лбу начало обрушения или тот факт, что свои стены он возводил без должной сноровки. Или же это отметина куда более глубокого разлома. Узенький проход в гигантскую каверну, хранящую нежданные сокровища. Теперь я представляю его пещерой Ласко[5]. Что только в голову не лезет! Вообще-то, кирпич с миндальным кремом не многим лучше. Не удивляйтесь, есть у меня такая особенность: вечно выдумываю всякие несуразности.
Я по-прежнему кручу ложечкой в кофе, хотя сахар должен был раствориться минуты две назад, погрузившись в размышления об этом типе – влез в мою жизнь неожиданным и неприятным образом и все же кажется мне трогательным. Наверняка только мне. Бабуля вечно ворчала, что я так и норовлю притащить домой какую-нибудь покалеченную зверушку, найденную на обочине. А теперь, на ферме, больные животные всегда тянутся ко мне.
Словно я их притягиваю.
Мари Берже, обреченная подбирать беззащитных израненных крошек. С такого рода наклонностями она далеко пойдет…
А кто позаботится обо мне? Я тоже уязвима и изранена. Вот уже шесть лет, а все не проходит.
К счастью, рядом Антуан.
Когда я задаюсь вопросом, что бы я без него делала, он отвечает: То же самое, но по-другому. Зато вопрос а ты без меня? даже не приходит ему в голову.
3
Эта маленькая фермерша ничего не боится. Пусть здесь, в Ариеже, кругом горы и покой, ее дом стоит совсем на отшибе. Правда, внизу, сразу за поворотом, обретается чета глухих старичков, но от них так или иначе никакого толка. Я в курсе, потому что опрашивал их, пытаясь узнать, не заметили ли они какого-нибудь движения в окрестностях Верхолесья. Они не слышали даже моих вопросов. Старикан свернул кулек из бумаги в форме рожка и приложил его к уху, чтобы уловить звуки. Интересно, слуховые аппараты досюда еще не добрались? Фермерша может визжать, как недорезанная свинья, и все впустую, если только у старика не будет этого кулька в ухе.
Вот что меня нервирует: некоторые люди начисто лишены чувства опасности. Зато потом вызывают полицию, а что та может поделать, кроме как запротоколировать нанесенный ущерб? К тому же фермерша довольно миленькая, наверняка кое-кто может польститься.
На ее месте я бы все же поостерегся. Что это со мной – профессиональный заскок или повышенное чувство ответственности? Вечно мне повсюду мерещится зло. Потому что до того, как произойдет худшее, можно принять меры. Потом слишком поздно. Я знаю, о чем говорю.
А еще, помимо двоичного подхода, мне никак не отвязаться от стереотипов. Некоторые поговаривают о психологической зашоренности, я же предпочитаю называть это прагматизмом! Констатация, статистика, факты. Одинокая женщина на ферме в горах подвергает себя опасности. И точка. Ладно, стереотип «безмужняя крестьянка в цветастой юбке и клетчатом переднике» основательно подкачал. Но Мари Берже – это исключение, подтверждающее правило. Пресловутая запятая, образующая дробь в системе целых чисел.
И тем не менее. Мадлен сказала бы: Вот ведь чертова пигалица. Кстати, как там дела у Мадлен? Два месяца назад она уже выглядела сильно ослабевшей. Конечно, два месяца большой срок, но с этим переводом и переездом мне так и не удалось выкроить время, чтобы к ней заехать. К тому же теперь путь не ближний. А хуже всего, что она даже не обидится. Уж больно она добрая, Мадлен. Только несчастлива в своем «четвертом возрасте», который кажется ей невыносимо долгим. Ее помощница по хозяйству очень обходительная, но думаю, в глубине души Мадлен решила, что пора уходить. Она держалась, потому что ей всегда было чем заняться. Теперь она больше ничего не может, так чего ради тянуть резину? Обязательно наведаюсь к ней на той неделе.
Мадлен… Когда ее не станет, где я буду проводить выходные?
Куплю себе бордер-колли, оставлю где-нибудь при стаде и буду навещать в свободное время.
Ну ты даешь, парень! Покупать собаку просто для компании. А не пробовал сам стать более компанейским, а?! Тогда не пришлось бы обзаводиться собакой, чтобы заполнить снедающую тебя эмоциональную пустоту, просто завел бы пса для чистого удовольствия.
4
Этим утром я управилась раньше обычного. Коров на дойке сейчас стало меньше. У большинства уже нет молока, и всего несколько новых телочек, которых нужно приучать к дойке, что всегда занимает уйму времени. А стоит поторопиться и вогнать их в стресс, получается еще хуже. У них не идет молоко, так что я все равно в пролете. Но кто говорит «затишье», говорит и «готовься к череде отелов».
Так что и сырами я занялась раньше намеченного часа. Тем лучше, останется время испечь пирог к полудню. Как всегда, в четверг к обеду пожалует Антуан. Я заранее радуюсь. Мне с ним хорошо. А он обожает мой яблочный пирог. Меняю утешение на выпечку. Это же по-честному, верно?!
Все вроде бы ничего, но когда вытаскиваешь из формы и переворачиваешь пятикилограммовые головки сыра, то вскоре начинают неметь руки. Поэтому я регулярно делаю перерыв, поглядывая в запотевшее окно сыроварни и проигрывая в голове мотивчик из Уолта Диснея. «Однаааажды придет мой Приииииинц». Белоснежка и двадцать семь коров. Вот где романтика!
Однако, подруга, принцы не женятся на крестьянках. Особенно если от них несет коровами и кислым молоком. И что поделать, если принцы водятся только в дальней дали? А сама ты сподобишься хоть ненадолго вылезти из своей затерянной долины? С другой стороны, учитывая расписание доек, не так уж тебе сподручно мотаться по долине. К тому же в последний раз, когда я поверила в волшебную сказку, она плохо кончилась. Я надкусила отравленное яблоко, а когда очнулась, меня здорово мутило. Надо бы повесить табличку на ворота:
- Прекрасный принц, иди своей дорогой —
- Теперь крестьянка стала недотрогой[6].
Тогда я хоть буду уверена, что больше страдать не придется. И получу очередное нравоучение от Антуана, это точно.
Глядите-ка, лейтенант? Это расследование что, никогда не закончится?
На обычной машине, без всяких там сирен и полицейских раскрасок! Один! Он за сыром или за ответами на очередные вопросы?
Альберт нехотя гавкает. А вот это дурной признак, он начинает привыкать. Стоит сказать о нем доброе слово, почесать пару раз за ушами, и вот он уже пластается перед врагом.
Смотрю, как предполагаемый враг направляется к двери дома и читает записку на двери: «Я на сыроварне». Но он наверняка не знает, где сыроварня.
В конце концов, он коп. Не мчаться же к нему навстречу, еще подумает, будто я его жду, а это совсем не так. Я-то жду прекрасного принца. На сей раз настоящего.
Да ладно, в конечном счете, когда к тебе кто-то заходит, это вносит разнообразие в ежедневную рутину. И потом, может, мне удастся заглянуть в его трещину и посмотреть, не обнаружится ли что-нибудь в глубине. С самыми лучшими намерениями. Не как тот бабушкин окулист. Однажды я наблюдала, как он обследует ее глазное дно своей маленькой лампочкой, светя прямо внутрь, и сказала себе, что там, в самой глубине, наверно, можно разглядеть нашу истинную природу, скрытую за оболочкой. Это как заглянуть на кухню ресторана. Очень познавательно. Только никто этого никогда не делает. Едим, понятия не имея, что там творится, и не задумываясь о тараканах, которые – кто знает? – там ползают.
Когда он наконец пришел к заключению, что ничем не может ей помочь – зрение у бабушки неумолимо снижалось, – я спросила у него, что же он там увидел, может, нужно проконсультироваться еще у кого-нибудь. Он глянул на меня с мерзкой улыбочкой и ответил, что нет, изнанки трусиков он не разглядел.
Скотина!
Мне куда лучше здесь, в моей сыроварне, в часе езды от ближайшего города, чем там, где будешь натыкаться на типов с похотливыми улыбками, которые думают об изнанке трусиков.
– Я вас не отрываю? – спросил он, простояв несколько долгих минут у меня за спиной.
– Если я могу продолжать заниматься своими сырами, то нет, не отрываете. Опять ваше расследование? Оно еще не закончено?
– Нет, то есть да, то есть не совсем, мне еще нужно задать вам один-два вопроса.
– Как дела у кюре?
– Получше, получше, он уже дома и забрал жалобу.
– Вот и хорошо. Жан-Рафаэль больше не будет. Он не опасен.
– Вы слышали о краже в деревне?
– Да, такое случается. К счастью, никто не ранен.
– У вас в доме есть тревожная кнопка?
– Вы шутите? Тревожная кнопка на такой старой ферме, как моя? А где я возьму деньги, чтобы за нее платить? В любом случае, не считая коров и сыра здесь нечего красть.
Или он с луны свалился, или действительно ничего не знает о жизни в деревне и о том, сколько денег на банковском счете у фермера. Тревожная кнопка! Может, мне еще поставить GPS на трактор, ролл-ставни на окна и джакузи с кипящими пузырьками в ванную комнату?! Положим, джакузи с кипящими пузырьками – это было бы здорово. Особенно когда вечером все тело ноет и нет никого рядом, чтобы сделать мне массаж и разогнать молочную кислоту[7]. Иногда у меня ее столько под кожей, что кажется, будто там перекатываются не мускулы, а сыр.
Так что о ванне с пузырьками не стоит и мечтать. Те крохи, что мне удалось отложить, пойдут на замену трактора, который заводится через раз. Антуан больше ничего не может для него сделать. Так что в скором времени – прости-прощай, мой старенький «Дейц» без кожуха. Антуан расчленит его, как лабораторную мышь, чтобы отобрать несколько запчастей и избавить нас таким образом от дополнительных трат – бессовестный владелец гаража за один день работы выставляет мне счет как за две дойные коровы.
Новый трактор мне нужен еще до наступления зимы, иначе я не смогу расчистить от снега коммунальные дороги и контракт с мэрией уплывет у меня из-под носа. Мой кусочек масла на хлеб, а иногда и просто хлеб – год на год не приходится.
Даже самый простенький трактор стоит целое состояние. И однако здесь, в горах, стремятся приобрести нечто практичное, солидное, удобное. Не просто для понтов, как парни из долины. Можно подумать, для них трактор – главное в жизни. Они обхаживают его усерднее, чем собственную жену, если только им удалось ею обзавестись. Антуан говорит, что у крестьян размер трактора обратно пропорционален размеру пениса. Большой трактор – маленький член. Чтобы чувствовать себя во всеоружии. Надо же. Под одеялом это ничего не меняет, зато спасает репутацию и придает тебе вес. Эти типы могут гарцевать в полях, гордые, как павлины, с лишними лошадиными силами вместо перьев.
У Антуана трактор совсем маленький.
Значит, на его теорию можно положиться.
И тут я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом, каким трактором обзавелся бы лейтенант, будь он крестьянином. Может, в жандармерии то же самое с оружием. Большой калибр – маленькая пиписька.
Притормози, подруга, слышишь?! Тебя вроде заинтересовала его пещера наверху, а не его горный удав, обретающийся куда ниже.
– У вас есть какая-нибудь вычислительная техника, телевизор? – продолжает он.
– Нет, только ноутбук.
– Но вы сами…
– Меня трудно продать из-под полы. Моя рыночная стоимость невелика.
– Я говорил о вашей…
– Да хватит вам беспокоиться о моей безопасности. Вы повсюду видите зло. Здесь не город.
Тут он мне вываливает целый ворох статистических данных о сельской преступности, о серьезных правонарушениях, совершенных на уединенных фермах. Кошмарные вещи, должна признать. Я не мешаю ему говорить, кажется, его это действительно тревожит. Мне-то плевать, я не боюсь. Я знаю, что против судьбы не попрешь. И потом, я сумею за себя постоять.