Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908–1914) Лунева Юлия

К читателю

Среди множества мировых проблем, которые в разное время пытались решать с помощью оружия или усилиями дипломатов, одним из самых сложных был восточный вопрос — судьба Османской империи. Также особое место в истории международных отношений занимает проблема Черноморских проливов Босфор и Дарданеллы, которые разделяют европейский и азиатский материки и соединяют Средиземное и Черное моря. Судьба Проливов служила поводом ко многим дипломатическим и военным конфликтам и неоднократно отражалась в исторической, юридической и другой литературе.

В настоящей работе делается попытка исследовать непростой вопрос из истории международных отношений — предпринимавшиеся с 1907 по 1914 г. державами действия и связанные с этим переговоры об изменении статуса Черноморских проливов. Они велись прежде всего между Россией и Великобританией. В работе подвергнуты критическому анализу опубликованные и неопубликованные документы, а также рассмотрены исследования этих сюжетов в исторической литературе.

Следует отметить, что Черноморские проливы имели для России огромное значение. Статистические данные о российском экспорте через Проливы наглядно демонстрируют экономическое значение Проливов. Основной причиной возрастания значения Проливов было бурное развитие внешней торговли юга России. Так, за период с 1906 по 1910 г. вывоз хлебных злаков из портов Черного моря составил 4691 тыс. тонн, из портов Азовского — 2825 тыс. тонн, а из Балтийского — всего 1081 тыс. тонн. За 1906–1910 гг. участие черноморских портов в вывозе зерна как с побережья собственно России, так и с кавказского побережья увеличилось с 40 % до 46,5 %, портов Азовского моря — с 22,6 % до 28 %. В совокупности Черное и Азовское моря участвовали, таким образом, в 74,5 % общего движения хлебных злаков. Наконец, в 1913 г. из общего количества 10 670 тыс. тонн вывезенного хлеба 7900 тыс. тонн, то есть более 80 %, экспортировалось через порты Черного и Азовского морей[1].

Вместе с тем в свободном плавании через Черноморские проливы были заинтересованы не только русский торговый флот, но и флоты других государств. В 1909–1910 гг. (согласно турецким данным) Россия, обладавшая наиболее значительными в торговом отношении портами Черного моря, стояла в этом деле на скромном четвертом месте. Огромную заинтересованность в свободе Дарданелл для прохода торговых судов проявляли Англия, Греция и Австро-Венгрия.

Россия в мирное время не испытывала особых затруднений с экономическим использованием Проливов, но Босфор и Дарданеллы всегда имели огромное значение в геополитическом плане. Государство, владевшее Проливами, оказывало все возрастающее влияние на ситуацию в Черном море и в Восточном Средиземноморье.

Режим Черноморских проливов на протяжении нескольких столетий был предметом межгосударственных переговоров и неоднократно подвергался изменениям. После завоевания османами Константинополя (1453 г.), а затем и всего Черноморского побережья России пришлось приложить большие усилия, чтобы, преодолев сопротивление Турции, добиться открытия Черного моря и Проливов сначала для своих торговых, а затем и военных судов.

В 1774 г. был заключен Кючук-Кайнарджийский договор, в соответствии с которым русские торговые корабли приобрели право свободного прохода через Босфор и Дарданеллы. По русско-турецкому союзному договору 1799 г. Россия получила право проводить через Босфор и Дарданеллы и военные суда. Это право было подтверждено русско-турецким союзным договором 1805 г. Затем в 1829 г. был заключен Адрианопольский мирный договор, который не регулировал военное судоходство в Проливах, однако утверждал свободу торгового мореплавания в них[2].

Ункяр-Искелесийским договором от 8 июля 1833 г. о мире, дружбе и оборонительном союзе между Россией и Турцией императорское правительство снова добилось права прохода через Проливы для своих военных кораблей[3].

Во время второй турецко-египетской войны (1838–1840 гг.) британская дипломатия добилась подписания 15 июля 1840 г. в Лондоне конвенции, которая закрыла проход иностранных военных кораблей через Проливы[4]. В конвенции содержалась ссылка на якобы всегда существовавшее «древнее правило Оттоманской империи» о запрещении прохода каких бы то ни было иностранных военных судов через Босфор и Дарданеллы. В следующем году, когда Франция вновь вошла в европейский концерт, Лондонская конвенция, подписанная 1 (14) июля 1841 г., становится конвенцией о Проливах. Согласно статье 1, «Султан, с одной стороны, объявляет, что он имеет твердое намерение на будущее время соблюдать начало непреложно установленное, как древнее правило его империи, и в силу коего всегда было воспрещено военным судам иностранных держав входить в Проливы Дарданеллы и Босфор, и пока Порта находится в мире, его Султанское Величество не допустит ни одного военного иностранного судна в сказанные Проливы»[5]. Следует отметить, что точный смысл статьи 2 Лондонской конвенции 1841 г. свидетельствует о том, что международная регламентация военного судоходства по Босфору и Дарданеллам была основана на коллективном обязательстве всех договаривающихся держав в отношении друг к другу, а не только к Турции и что эта регламентация отнюдь не связывалась с односторонним обязательством каждой из них в отношении только Турции. По Парижскому трактату от 18 (31) марта 1856 г. Черное море стало европейским (нейтральным) морем, подчиненным специальному режиму конвенций, гарантированных державами. К Парижскому мирному договору 1856 г. прилагалось постановление о так называемой «нейтрализации» Черного моря, которое накладывало на Россию тяжелые обязательства — запрещало ей принимать какие-либо меры для защиты своего черноморского побережья и ограничивало количество военных судов для России и Турции[6]. Укрепление международного положения России позволило ей 18 (31) октября 1870 г. отменить ущемлявшие ее суверенитет положения Парижского мирного договора 1856 г. о нейтрализации Черного моря (циркуляры Горчакова). Лондонская конвенция 1871 г. отменила установленную ранее «нейтрализацию» Черного моря. Россия и Турция получили право держать на Черном море неограниченное количество военных судов. Таким образом, были полностью восстановлены суверенные права России на море, что свидетельствовало о крупном успехе российской дипломатии. Однако сохранялся в силе установленный Лондонской конвенцией 1841 г. и Парижским мирным договором 1856 г. принцип закрытия Черноморских проливов для военных кораблей других государств. При этом конвенция 1871 г. внесла в него дополнение, предоставлявшее султану право открывать Проливы в мирное время для военных кораблей «дружественных и союзных держав», если в Стамбуле будут считать это необходимым для обеспечения выполнения положений Парижского трактата 1856 г. Это дополнительное постановление было направлено непосредственно против России[7].

Берлинский конгресс 1878 г. внес серьезные изменения в систему международных отношений на Балканах, однако вопрос о статусе Черноморских проливов не был пересмотрен[8]. Берлинский трактат 1878 г. был невыгоден для России, но все же он не исключал возможности занятия Босфора, которое с открытием Проливов становилось ненужным.

На протяжении X VIII–XIX и в начале XX в. судьба Босфора и Дарданелл являлась составной частью международного Восточного вопроса, в котором были заинтересованы в большей или меньшей мере все великие европейские державы. Из нечерноморских стран особую активность здесь проявляли Англия и Франция, а позднее и Германия. В конце XIX в. образовались новые прибрежные государства — Румыния и Болгария, интересы которых также следовало принимать во внимание.

Режим Черноморских проливов к началу XX в. был для России одним из самых сложных и острых вопросов. Проблема Босфора и Дарданелл снова встала перед Россией во время ее войны с Японией. В период Русско-японской войны Черноморский флот не смог прийти на помощь 2-й эскадре Рождественского, потому что Англия, находившаяся в союзе с Японией, блокировала его проход через Проливы. После поражения царизма в Русско-японской войне и Первой русской революции большое значение отводилось политической стороне вопроса — задачам обороны черноморского побережья и усилению военной и морской мощи страны. Перенеся вновь свою активность с Дальнего на Ближний Восток, в Петербурге исходили из того, что для экономического развития Юга России необходимо иметь выход к Средиземному морю. Западные же державы были заинтересованы в открытии Проливов для военных и торговых флотов всех государств и не хотели признавать особых интересов прибрежных стран. России также приходилось учитывать интересы Турции, которая искала поддержки в жизненно важном для нее вопросе о Проливах у европейских держав. Османскую империю вполне устраивало закрытие Проливов для военных кораблей иностранных государств, что давало ей известную безопасность и возможность контролировать морские перевозки. Действовавшие в это время постановления о Проливах создавали трудные условия для русского флота. Когда Турция была в состоянии войны с любой державой, Проливы не закрывались, и, следовательно, в случае возможной русско-турецкой войны флоты союзных Турции держав могли, как и в Крымскую войну, войти в Черное море. Когда Турция пребывала в мире, Балтийский и Черноморский флоты были между собой разобщены; кроме того, Черноморский флот фактически был заперт в Черном море, и Россия не могла им воспользоваться на других морях. Добиться благоприятного изменения режима Проливов России было весьма трудно, так как противниками данной перемены выступали не только державы Тройственного союза, но и державы Тройственного согласия. Тем не менее закрытие Проливов для военных кораблей всех держав, несмотря на свои негативные стороны, в тот момент и на ближайшее время являлось для России все же более желательным, чем принцип свободы плавания иностранных военных судов. Это подтвердилось во время Боснийского кризиса, итало-турецкой войны, Балканских войн и конфликта, связанного с германской военной миссией Лимана фон Сандерса в Константинополе. Начиная с 1907 г., когда еще велась подготовка к заключению русско-английского соглашения по колониальным проблемам, прежде всего Среднего Востока, Британия предлагала России открыть Проливы для военных кораблей всех стран. Это же предложение она повторяла во время Боснийского кризиса и во время Первой Балканской войны. Нейтрализация Проливов сулила России немалые внешнеполитические затруднения в будущем. Даже мелкие государства, такие как Румыния и Болгария, могли обзавестись военными флотами в Черном море, что в перспективе создало бы для России известные трудности. Великие державы, как, например, Англия или Германия, воспользовались бы правом свободного плавания через Проливы для укрепления своих позиций в регионе. Для Англии это служило бы противовесом русскому влиянию в Персии, для Германии — средством для продвижения на юго-восток, для охраны Багдадской железной дороги и т. д. В конце XIX — начале XX в. российским Генеральным штабом и Морским министерством возбуждался вопрос о занятии Верхнего Босфора и «закупорке» Черного моря в ответ на возможное появление в Дарданеллах и в Стамбуле международной эскадры или занятие турецкой столицы иностранными войсками с суши. Но от столь радикальных планов каждый раз приходилось отказываться из-за слабости Черноморского флота, который не располагал необходимыми транспортными средствами для переброски десантного отряда в Проливы, а по численности и мощи уступал флотам других держав, которые выступали против такой операции. Захват Босфора во время Первой Балканской войны повлек бы за собой не только дипломатические протесты, но и вызвал бы ожесточенную борьбу России с Германией и с Англией. Европейские державы, у которых были свои интересы на Ближнем Востоке, не собирались допускать утверждения России в Дарданеллах. В российском Генеральном штабе считали, что «главнейшая политическая и военная задача, практически еще осуществимая, мыслимая при деятельном участии Черноморского флота, — это занятие Босфора. Коренное национальное решение вопроса о проливах — это занятие нами не только Босфора, но и Дарданелл. Однако необходимо слишком счастливое стечение обстоятельств, чтобы явилась возможность такого решения в ближайшем будущем. Но, если занятие Дарданелл в ближайшем будущем трудно осуществимо, нам надлежит думать о владычестве в Босфоре»[9].

Большим успехом С. Д. Сазонова как дипломата является соглашение с Англией и Францией от 1915 г. (времени Первой мировой войны) о том, что после победоносного завершения мировой войны Черноморские проливы и Константинополь перейдут к России. Переговоры с английским и французским послами по столь животрепещущему для страны вопросу Сазонов предпринял, по его словам, под свою личную ответственность, не испросив заранее разрешения царя и не посвятив в свои намерения кого-либо из членов правительства России. Сазонову пришлось мобилизовать все свое дипломатическое искусство, использовать сложившуюся военно-политическую конъюнктуру, затруднения союзников на Западном фронте, чтобы заставить их подписать соответствующее соглашение.

Однако Советская Россия отказалась принимать участие в разделе Турции, отказавшись от захватнических целей царского режима. В начале ноября 1918 г., тотчас после подписания Мудросского перемирия, британский военно-морской флот вошел в Дарданеллы, Мраморное море и Босфор, а в 1920 г. державы Антанты во главе с Великобританией оккупировали Стамбул и ряд других районов Турции. Используя контроль над Проливами, Антанта осуществляла вооруженную интервенцию и против Советской России.

Согласно Севрскому мирному договору 1920 г., подписанному Турцией и Антантой, вопрос о Проливах разрешался в пользу империалистических держав. Было объявлено о демилитаризации Проливов. Они открывались для военных судов всех государств и передавались под управление международной комиссии во главе с представителями Антанты, которая получала право содержать здесь свои войска, полицию, иметь свой флаг и бюджет.

Затем был заключен ряд договоров. Подписание Московского договора от 16 марта 1921 г. между РСФСР и Турцией способствовало, в частности, тому, что Турции удалось добиться отмены Севрского договора 1920 г.

Лозаннская конвенция 1923 г. установила режим в Проливах, лишь незначительно отличавшийся от принятого в Севре. Проливы демилитаризовались и объявлялись открытыми для прохода любых военных судов. Подобный режим ставил черноморские государства под угрозу агрессии. В связи с этим СССР от участия в Лозаннской конвенции отказался.

На состоявшейся 22 июня — 21 июля 1936 г. конференции в Монтрё, в которой участвовали представители СССР, Великобритании, Франции, Турции, Болгарии, Греции и других стран, была принята новая конвенция о режиме Черноморских проливов. В ходе ее выработки СССР добивался принятия такого статуса Проливов, который обеспечивал бы безопасность границ СССР и других черноморских стран. С противоположных позиций выступила британская делегация, ратовавшая за неограниченный допуск любых кораблей в Черное море и «равенство» всех держав в отношении прохода их военных судов через Босфор и Дарданеллы. 20 июля 1936 г. была подписана Конвенция о режиме проливов, заменившая Лозаннскую конвенцию 1923 г. Конвенция 1936 г. (вступила в силу 9 ноября) является действующим и ныне международным договорным актом, определяющим современный правовой режим Черноморских проливов. В преамбуле указывается, что под определение «Проливы», содержащееся в конвенции, подпадают Дарданеллы, Мраморное море и Босфор. Режим Черноморских проливов устанавливается конвенцией с целью обеспечения свободы судоходства «в рамках безопасности Турции и безопасности в Черном море прибрежных государств». Конвенция провозглашает «принцип права свободы прохода и мореплавания в Проливах» без ограничения срока действия и соответствующей регламентацией прохода торговых и военных судов.

В случае участия Турции в войне ей предоставляется право разрешать или запрещать проход через Проливы любых военных судов; во время войны, в которой Турция не участвует, Проливы должны быть закрыты для прохода военных судов любой воюющей державы. Турецкое правительство вправе ввести это положение в действие и в том случае, если решит, что Турция находится под непосредственной угрозой войны.

Автор выражает большую благодарность за помощь в работе над настоящим изданием доктору исторических наук Б. М. Туполеву.

Глава I

Англо-русское соглашение 1907 г. и Черноморские проливы

В начале XX в. произошли коренные изменения в международной обстановке. Россия потерпела поражение в войне с Японией, произошла Первая русская революция 1905–1907 гг. На мировой арене позиции России были серьезно ослаблены, что привело к усилению роли Германии в европейском концерте. Россия после исхода последней войны перестала быть для Британии грозным соперником в Азии, а Франция являлась надежным союзником Лондона, возрастающая мощь Германской империи становилась все более реальной угрозой для положения Британии как мировой державы.

Вопрос взаимоотношений с Германией постоянно находился в центре внимания британского внешнеполитического ведомства. На одном из донесений английского посла в Берлине в июле 1906 г. британский статс-секретарь иностранных дел Э. Грей сделал многозначительную помету: «Англия всегда склонялась или имела определенное направление противодействия любой державе, стремящейся к гегемонии в Европе»[10]. Понимая, что Россия уже не представляет прежней угрозы британским интересам на Дальнем и Среднем Востоке, Британия стала проявлять заинтересованность в сближении с ней, чтобы обеспечить равновесие сил в Европе и противостоять возрастающей мощи Германии.

Россия в результате сближения с Англией обезопасила бы себя на Дальнем Востоке, после примирения с Японией укрепила бы свой союз с Францией и смогла бы вернуться к проведению активной политики на Балканах и Ближнем Востоке. Однако российскому правительству пришлось бы пойти на компромисс с Англией и урегулировать напряженные отношения с ней на Ближнем и Среднем Востоке. Сближение же России с Германией неизбежно ослабило бы франко-русский союз, являвшийся главной опорой Петербурга на европейском континенте. Выбор, который должна была сделать Россия, имел жизненно важное значение для ее будущности и определил ее положение среди великих держав. К моменту начала переговоров летом 1906 г. Ламздорфа на посту министра иностранных дел сменил Александр Петрович Извольский. Новому руководителю внешнеполитического ведомства предстояло укрепить международный престиж страны и обеспечить ей длительное мирное развитие для осуществления реформ.

А. П. Извольский, как считают отечественные историки, вполне отвечал требованиям своей эпохи[11]. Талантливый дипломат, способный к установлению деловых отношений как на международной арене, так и внутри страны, снискал доверие Николая II и обладал определенной свободой в делах своего ведомства. В формировавшейся Извольским политике соглашений он стремился придерживаться «равноудаленности» России от Берлина и Лондона, видел возможность с помощью активной дипломатии, опираясь на поддержку обеих стран, быстрее восстановить внешнюю безопасность и великодержавные позиции империи и по возможности перейти к решению стоявших на очереди внешнеполитических задач[12].

Министр иностранных дел проводил реформу центрального аппарата заграничных учреждений МИДа по европейскому образцу. Он поставил на современный уровень информационную службу министерства, ввел в практику систематическую рассылку копий основных дипломатических документов в заграничные представительства, а также главе правительства и некоторым министрам, что имело значение для согласования деятельности ведомств и принятия совместных решений. «Извольский добивался, чтобы МИД стал главным источником внешнеполитической информации в стране, ввел в практику МИДа инструктажи редакторов иностранных отделов ведущих газет, предварительную подготовку и обеспечение внешнеполитических акций инспирированными им газетными выступлениями, использовал личные контакты с владельцами и редакторами влиятельных органов печати, наконец, применял прямой и скрытый подкуп авторитетных журналистов и даже отдельных органов печати как в России, так и за границей»[13].

Новый российский министр вполне устраивал английских дипломатов. В отчете за 1906 г., представленном британским послом в Форин оффис, особо подчеркивалось, что царский министр лояльно и искренне настроен по отношению к Великобритании. «Он, несомненно, желает с успехом сохранить портфель министра иностранных дел и очень тревожится и смущается препятствиями, которые могут возникнуть во время переговоров, которые он ведет. Он честно и искренне желает соглашения с Великобританией, хотя он не сделает шага, на который взглянут неблагосклонно в Берлине, и мнение, преобладающее при Дворе, имеет громадную важность в его глазах»[14].

Новый руководитель внешней политики России Извольский выдвинул программу, которая сводилась к укреплению франко-русского союза, смягчению противоречий с Англией и Японией в Азии путем соглашения с ними и сохранению дружественных отношений с Германией, не вступая с ней в союз. С Австро-Венгрией предполагалось продолжать сотрудничество на базе взаимных уступок. «Свобода внешнеполитического маневрирования Извольского, — отмечала А. Ф. Остальцева, — ограничивалась ролью, которую он отводил Англии в планируемом им пересмотре всей азиатской политики России для обеспечения безопасности и защиты интересов империи в этом обширном регионе»[15].

В мае 1906 г. в Петербург прибыл новый английский посол А. Никольсон, через которого российский МИД вел переговоры с Великобританией[16]. В августе, когда переговоры приняли практический характер и когда проблема соглашения с Англией горячо обсуждалась в правящих кругах и печати России, среди русских дипломатов возникла мысль и о возможности обсуждения ближневосточного вопроса. Политика России на Ближнем Востоке в тот период сводилась в основном к стремлению открыть Черноморские проливы для российских военных судов.

Большинство авторов, особенно английских, как правильно отмечает Г. Л. Бондаревский, преувеличивают влияние вопроса о Проливах на заключение соглашения 1907 г.[17] Анализ документов и материалов позволяет сделать вывод, что переговоры о Проливах имели при заключении русско-английского соглашения 1907 г. подчиненное значение.

Предложение о благоприятном для России изменении режима Проливов было высказано Извольским 4 (17) августа 1906 г. в доверительном письме по поводу переговоров с Англией членам намечавшегося Особого совещания. Министр иностранных дел сообщал о предложениях британского кабинета по вопросу о Тибете и далее писал: «Имеются основания ожидать, что великобританское правительство не остановится на этом начинании, но последовательно возбудит переговоры по делам среднеазиатским, персидским, Ближнего Востока и другим, где наши интересы сталкиваются с английскими». Вопрос о Проливах в связи с англо-русскими переговорами был всесторонне рассмотрен в «Записке по поводу соглашения между Россией и Англией», составленной 25 августа (по ст. ст.) 1906 г. видным российским дипломатом, послом в Константинополе И. А. Зиновьевым. Автор предлагал не упускать из виду, что «при настоящем политическом положении искреннее и справедливое соглашение с великобританским правительством представляется весьма желательным. Ввиду этого нельзя не поставить вопроса: не представляется ли для нас возможным ценою некоторых уступок, хотя бы в вопросе о сношениях наших с Афганистаном, которых будет по всей вероятности домогаться лондонский кабинет, обеспечить себе содействие Англии в одном из тех вопросов, благоприятное разрешение коих особенно важно с точки зрения политических интересов России. Между этими вопросами первое место занимает вопрос о проливах: Босфорском и Дарданелльском, с давнего времени привлекающих к себе особенное внимание императорского правительства»[18].

Реально оценивая международную обстановку в целом, надвигающиеся осложнения на Ближнем Востоке и соперничество в бассейне Средиземного моря, необходимо констатировать, что «разрешение осложнений на Ближнем Востоке потребует от держав громадных усилий и, между прочим, вмешательства их флотов. Опираясь на могучий флот, которым Англия располагает в Средиземном море, она получит возможность решительно влиять на разрешение этих вопросов, а Россия очутится в невыгодном положении, так как в ее распоряжении останется та незначительная флотилия, которая находится ныне в Средиземном море»[19]. Зиновьев ставил вопрос о пересмотре статей Лондонской конвенции 1871 г., касающихся закрытия Проливов. Но поскольку Англия являлась главным противником выхода русского флота на морские просторы, то, по мнению Зиновьева, «поднять этот вопрос окажется возможным лишь при том условии, если нам удастся заручиться искренним содействием Англии»[20]. Зиновьев считал, что если Британия будет способствовать России в разрешении вопроса о Проливах, то российская сторона могла бы пойти на уступки в среднеазиатских делах и в особенности по вопросу о взаимоотношениях России с Афганистаном[21]. По мнению посла, Петербург должен был торговаться с Лондоном, используя начавшиеся англо-русские переговоры для разрешения ближневосточного вопроса. Российский посол решительно выступал против нейтрализации Проливов, как совершенно несовместимой с интересами России.

Предлагавшееся Зиновьевым изменение режима Проливов, по его мнению, не нарушало интересов Турции в Черном море и давало русскому правительству возможность более свободно и с большим радиусом действия использовать боевую силу Черноморского флота на Ближнем Востоке и в Средиземном море. «Желательным представляется добиться таких условий, — писал автор „Записки…“, — которые обеспечили бы России возможность в случае замешательства на Востоке отправлять суда Черноморского флота в Средиземное море»[22].

Основные соображения автора, изложенные в «Записке» в августе 1906 г., учитывались и использовались МИДом в ходе англо-русских переговоров по средневосточным вопросам. В частности, «Записка» российского посла была приложена к письму Извольского от 13 (26) января 1907 г. членам предстоявшего Особого совещания, посвященного соглашению с Англией по персидским делам.

Осенью 1906 г. Петербург и Лондон рассматривали возможность англо-русского соглашения в рамках переговоров по Тибету, Персии и Афганистану. При этом российское правительство стремилось не допустить осложнений в русско-германских отношениях из-за соглашения с Англией. Извольскому приходилось считаться с настроениями двора, правящих кругов и общественного мнения при проведении взятого им курса на сближение с Англией. Особенно решительно и настойчиво выступал против расширения рамок соглашения с Англией начальник Главного управления генерального штаба Ф. Ф. Палицын. Он доказывал, что в условиях резкого ослабления военной мощи России и падения международного авторитета страны опасно и рискованно поднимать запутанные, сложные международные проблемы. К тому же Палицын опасался, что расширение программы соглашения с Англией осложнит отношения России с Германией, которая, как известно, очень ревниво следила за ходом переговоров. В сентябре 1906 г. Палицын писал Извольскому: «По моему мнению, программа соглашения с Англией должна значительно сузиться, не затрагивая вопросов международного характера»[23].

В конце сентября 1906 г., дня того чтобы развеять подозрения Германии по поводу англо-русских переговоров, Извольский отправился в Берлин. Накануне поездки министр писал Палицыну: «Я вполне и безусловно разделяю мнение, что первейшей нашей задачей должно быть поддержание отношений наших с Германией и обеспечение нашей западной границы от всяких случайностей. Несомненно, что сближение наше с Англией не может быть приятно Германии и что, стремясь к таковому сближению, мы должны всячески избегать не только прямого нарушения германских интересов, но также заботиться о том, чтобы не вызвать какою-либо неосторожностью в германском императоре и его правительстве чувство раздражения»[24].

Военные круги России очень сдержанно относились к идее соглашения с Британией[25]. Лишь немногие допускали возможность постановки вопроса о Проливах в связи с англо-русскими переговорами. Так, военный атташе в Лондоне генерал-майор Н. С. Ермолов считал, что с Англией можно договориться об открытии Проливов для военных судов России.

19 сентября (2 октября) 1906 г. на совещании в Генеральном штабе рассматривались азиатские проблемы. В связи с ними ставился вопрос о Проливах и разрабатывалась программа действий России во время переговоров с Англией. Предложения Генерального штаба были представлены на рассмотрение Извольского и императора Николая II. К докладной записке был приложен анализ положения в Средней Азии с точки зрения Ермолова.

Освещая проблему выхода России к морям, военный агент рассуждал следующим образом: «Для того чтобы пробить окно к Средиземному морю, России надо было разбить турок, и мы разбили их, но окончательно, к сожалению, окна не пробили. Затем попытка России пробить окно в Тихий океан привела к столкновению с Японией и не удалась. Остается Индийский океан. Спрашивается, для того чтобы пробить окно к теплым водам Индийского океана, неизбежно ли надо разбивать англичан?»[26] Далее автор записки предлагал добиться этого мирным путем, посредством соглашения с Англией. Его основой могло послужить заверение в безопасности российских среднеазиатских владений со стороны Англии и в безопасности Индии со стороны России. Ермолов даже склонен был думать, что в таком случае Великобритания могла бы согласиться на открытие для России турецких Проливов.

«По существу, нетрудно будет заметить, — писал А. М. Руир, — что в основе исторического соперничества между царской Россией и Англией лежит вопрос о безопасности Индии, которую последняя старалась оградить со стороны медленно, но неуклонно приближавшейся к ней могучей военной державы. История не только азиатской, но и вообще всей прочей иностранной и, в частности, колониальной политики Англии наполовину продиктована нуждами обороны Индии от посягательств соперников»[27].

В своем стремлении прийти к соглашению с Россией британская дипломатия, помимо желания укрепить антигерманскую коалицию, руководствовалась мотивами колониальной экспансии в Азии. Э. Грей не принадлежал к числу английских политиков — авторов тезиса «русская угроза Индии». При этом он никоим образом не упускал интересы Британии в этом районе мира. «Два пути: 1) что-то похожее на оккупацию Сеистана и Южной Персии; 2) дипломатическое соглашение. Третий можно избежать одним из двух путей. Грей предлагал два решения проблемы: либо оккупацию Сеистана и Южной Персии, на которую потребуются значительные расходы и постоянное бремя новых сухопутных границ, либо дипломатическое соглашение, которое было бы предпочтительнее»[28].

Однако в письме от 20 сентября (3 октября) 1906 г. Извольский убеждал начальника Генерального штаба, что Англия ради достижения соглашения была готова на весьма существенные уступки[29]. «Было бы крупной ошибкой не воспользоваться проявленным Англией желанием положить конец вековой англо-русской розни, приковывавшей наши силы к дальне- и средневосточному театрам, что позволит нам, когда наступит время, приложить эти силы к решению тех великих исторических задач, которые мы имеем на Ближнем Востоке и которые не сегодня-завтра могут быть поставлены на очередь ходом событий»[30].

Однако Извольский ни в одном из своих писем военному министру не утверждал, что за уступки в афганском вопросе Грей согласен обсуждать вопрос о Проливах. Благоприятное для России изменение режима Проливов со стороны Англии Извольский завуалированно называл «разрешением дел на Ближнем Востоке».

В это же время возникли серьезные недоразумения между Афганистаном и англо-индийским правительством по поводу признания пограничных линий. В российский Генеральный штаб пришло донесение от русского военного агента в Бухаре о том, что во взглядах правителя Афганистана произошла большая перемена: «По-видимому, он пришел к осознанию неизбежности сближения с Англией ввиду невозможности опереться на Россию»[31].

Сведения о России эмир получал от англо-индийского правительства, которое представляло положение страны в мрачных красках. От разведчиков в Генеральный штаб Афганистана также поступила информация о том, что «англичане хотели раздвинуть свою территорию до Кани и устроить по этому поводу новое разграничение с Афганистаном». Клемм сделал вывод, что «недоразумения эти англичане захотят уладить мирным путем и поэтому для получения спорной территории будут готовы на большие уступки. Усиление афганских гарнизонов как вдоль Белуджистана, так и Сеистана направлено главным образом против англичан»[32].

«Англия в Сеистане всегда чинила препятствия России, — писал в секретной депеше гофмейстер Гартвиг в Главное управление Генерального штаба (ГУГШ), — нет сомнения, что самым тяжелым для престижа России последствием предложенной Англией сделки было бы то впечатление, которое произвел бы на персов наш отказ от наблюдения за Сеистаном; и шах, и его правительство усмотрели бы в этом сознание нашей невозможности, при нынешних политических условиях, защищать неприкосновенность персидской территории и готовность поэтому, на основании состоявшегося соглашения, уступить Англии вышеупомянутую провинцию»[33]. Правительство Британии на протяжении нескольких лет пыталось завладеть Сеистанской телеграфной линией, проведенной Россией, и предлагало взамен свою Мешедо-Тегеранскую телеграфную линию, которая для России была совершенно бесполезной[34]. Подобные столкновения не способствовали сближению двух стран и вызывали негативную реакцию российского Генерального штаба.

В британских дипломатических кругах с самого начала переговоров предполагали, что ближневосточный вопрос неизбежно возникнет.

Англия не только выразила готовность обсудить проблему Черноморских проливов в ходе переговоров по средневосточным вопросам, но и была склонна в обмен на уступки русской стороны на Среднем Востоке пойти навстречу пожеланиям Петербурга при пересмотре режима Проливов[35].

Такое резкое изменение курса внешней политики Британии на Ближнем Востоке было продиктовано активным проникновением Германии в этот регион.

Британские дипломаты всеми силами старались обострить русско-германские противоречия в Турции. Они видели, что царское правительство, ослабленное поражением в Русско-японской войне и революцией, стремится занять позицию нейтралитета в англо-германском единоборстве. В Лондоне знали, что самым уязвимым местом в отношениях России и Германии являются Турция и Балканы. «Мое собственное мнение таково, — писал А. Никольсон в годовом отчете, — что, если бы император и русское правительство были бы свободны от других политических уз (имеется в виду Франция), они были очень довольны заключить тесный союз с Германией, который, по их взглядам, представляет наиболее крепкий оплот монархических принципов вместе с наисильнейшей армией на континенте. Интересы России и Германии нигде прямо не сталкиваются, может быть, за одним исключением, правда, очень большим. Я имею в виду германскую политику по отношению к Османской империи»[36].

Строительство Германией Багдадской железной дороги в Азиатской Турции было для России крайне нежелательным. Осуществление этого грандиозного проекта позволило бы Германии поставить под свой контроль огромную территорию на Ближнем Востоке и создать серьезную угрозу экспорту хлеба, осуществлявшемуся через Проливы. «Совершенно ничтожная в настоящее время наша торговля с Турцией, — писал в своей книге П. Томилов, — будет лишена какого бы то ни было развития, и, наконец, подъем военного могущества нашего южного соседа, за спиной которого будет стоять Германия, окажет значительное влияние на наше стратегическое положение, особенно при борьбе с коалицией, к которой примкнет наш вековой враг — Турция»[37]. Царское правительство также проявляло немалую обеспокоенность проектом создания в Персии германского банка и постройкой ответвлений Багдадской железной дороги к персидской границе России[38]. «Германский капитал стремительно завоевывал страны Востока, — писал В. М. Хвостов, — натиск этот теперь, кроме Турции, распространился и на Персию. „Дойче банк“ выдвинул проект продолжения багдадской дороги на Тегеран, что сильно тревожило широкие круги русской буржуазии, заинтересованные в персидской торговле»[39]. Британский посол в Париже Ф. Берти, встретившись с А. К. Бенкендорфом[40] в Париже 9 (22) октября 1906 г., наотрез отказался принять доводы русского посла, доказывавшего, что Россия не хочет видеть Германию в Персии, но будет вынуждена найти с ней общий язык[41]. Он заявил Бенкендорфу, что, если принимать в расчет все германские требования в Персии, нечего и думать о соглашении между Англией и Россией[42]. Грей, представивший это сообщение королю, получил лаконичную резолюцию: «Германия, несомненно, действует против нас и у нас за спиной»[43].

Британия именно поэтому стремилась как можно скорее уладить дела с Россией. Из отчета старшего чиновника канцелярии МИД Долматова за 1906 и 1907 гг. видно, насколько обширна переписка между Петербургом и Лондоном во время подготовки соглашения. В 1906 г. из Великобритании было отправлено 1484 письменных документа в адрес российского МИД. Для сравнения: из всех других стран было отослано в Россию 2117 документов. Россия, в свою очередь, отправила в Великобританию 1118 единиц корреспонденции, тогда как в другие страны, по подсчетам Долматова, ушло 867 письменных единиц. В 1907 г. ситуация изменилась незначительно. Из Великобритании было отправлено в Россию 1033 документа, а из России в Великобританию почти вдвое меньше — 522. Из других же стран в 1907 г. в Россию поступило 2416 единиц корреспонденции, а МИД отправил за границу (без учета Великобритании) 1127[44]. Из этого можно сделать вывод, что Британия активно склоняла Россию к соглашению и буквально забрасывала ее корреспонденцией.

Процедура переговоров, предложенная Никольсоном, также служила достижению быстрого результата, как это в свое время было при заключении англо-французского соглашения: рассматривать вопросы один за другим, по каждому из них устанавливать общую точку зрения и прийти к соглашению по всем вопросам в их совокупности[45].

Никольсон, хорошо разбиравшийся в политической ситуации в России, писал Э. Грею: «Я думаю, мы должны быть готовы к предложениям по Ближнему Востоку»[46]. В своем письме министру от 7 ноября 1906 г. он сообщал, что положение Извольского весьма сложное, потому что Англия требует уступки Сеистана, важного в стратегическом отношении района, ничего не давая взамен. Север Персии, который британские дипломаты уступали своим русским коллегам, уже давно находился под их контролем.

Британия не делала никаких уступок России ни в Тибете, ни в Афганистане. По мнению посла, нужно было подготовить какое-нибудь предложение для Извольского, которое помогло бы ему переубедить противников англо-русского соглашения. Никольсон считал возможным дать согласие на пересмотр режима Черноморских проливов. Таким путем Англия не только могла получить Сеистан, но добиться и общеполитического соглашения с Россией в обмен на туманное обещание изменить режим Проливов, чего нельзя было осуществить без согласия других держав. Постановка этой проблемы неизбежно столкнула бы Россию на Ближнем Востоке с Австро-Венгрией и Германией[47] и отвлекла бы внимание России от Среднего Востока, где она соперничала с Англией.

Англо-российское соглашение во многом стало возможным благодаря усилиям главы российского МИДа А. П. Извольского и руководителя британского Форин оффис Э. Грея. Одной из самых загадочных и молчаливых личностей в британской политике по сей день остается Э. Грей. Его репутация всецело была основана на гипотетических данных. Благодаря аристократическому происхождению, классическим внешним данным, прекрасным манерам и сдержанности он создавал впечатление «сильного, молчаливого человека». Грей в совершенстве владел корректностью речи и поведения, не был склонен к спорам, не давал пустых обещаний, был тонким психологом и подлинным дипломатом.

Наглядное подтверждение тому, что правящая партия не посвящалась Греем в политику, которую он проводил, и пребывала в состоянии неведения, можно найти в мемуарах Ллойд Джорджа: «Вся работа иностранного ведомства была окутана тайной, — писал он, — и лишь некоторые привилегированные министры из тех, которые в прошлом имели касательство к иностранным делам, позволяли себе высказывать мнение по частным вопросам, которые иногда возникали. Парламент еще меньше был осведомлен о внешней политике». Отвечая на вопросы депутатов, Грей был крайне немногословен, старался говорить коротко, не приводя фактических сведений, иногда ссылался на газеты или утверждал, что у него нет информации по данному вопросу.

В 1908 г. премьер-министром правительства Великобритании стал Герберт Асквит. Он завоевал высокое положение в английской политической жизни исключительно благодаря блестящим талантам и большим заслугам. Ллойд Джордж считал, что «ни один премьер-министр в истории, за исключением Гладстона и Дизраэли, не обладал более глубоким умом чем Асквит»[48]. Он возглавлял британское правительство до 1916 г. При непосредственном участии Асквита были подготовлены и проведены в жизнь законы, способствовавшие демократизации политической системы, а также некоторой стабилизации общественных отношений в стране: о пенсиях по старости, о восьмичасовом рабочем дне для горняков, о парламентской реформе, о расширении прав тред-юнионов, об учреждении бирж труда и др.

Сам Грей осенью 1906 г. считал маловероятным соглашение с Россией, если в него не будет включен Ближний Восток. В специальной инструкции Никольсону, посланной в ноябре 1906 г. по поводу английского проекта соглашения по Ирану, он указывал, что поскольку столкновения между Англией и Россией на Ближнем Востоке были главной причиной длительных англо-русских трений, то соглашение с Россией будет прочным в том случае, если в него будет включен Ближний Восток. В этой инструкции министр иностранных дел Англии, в частности, признавал возможными некоторые изменения в режиме Дарданелл в желательном для России направлении. «Если Россия, — писал Грей, — поставит вопрос об изменении режима Проливов, то мы должны будем его обсудить»[49]. Тогда же Гардингом был составлен меморандум по вопросу о Проливах. Автор меморандума признавал, что поскольку Россия неизбежно будет добиваться изменения режима Проливов, то для Англии было бы выгодным в обмен на уступки России на Среднем Востоке согласиться поддержать требование российского правительства о пересмотре статьи 2 Лондонской конвенции. В меморандуме было указано, что для Англии лучшим вариантом ее изменения было бы признание декларации Солсбери на XVIII заседании Берлинского конгресса[50]. Эта декларация, как известно, имела целью аннулировать европейский характер принципа закрытия Проливов и открыть путь к их нейтрализации.

Однако Гардинг считал маловероятным, чтобы Россия согласилась с таким изменением режима Проливов. Он полагал, что скорее всего российское правительство в обмен на уступки на Среднем Востоке потребует предоставления для России исключительного права свободного плавания через Проливы и закрытия их д ля прохода военных кораблей других держав. Гардинг находил возможным и необходимым пойти в этом навстречу России. При этом он ссылался на мнение Комитета имперской обороны, который еще И февраля 1903 г., обсуждая вопрос об изменении равновесия сил на Средиземном море в случае прохода туда через Проливы русских военных кораблей, единогласно признал, что «хотя Россия и получит в этом случае определенные морские преимущества, но настоящее стратегическое положение на Средиземном море от этого не изменится»[51]. Грей разделял положения составленного Гардингом меморандума. Он немедленно переслал его копию в Петербург Никольсону. И хотя меморандум, как писал Грей послу, «пока еще не является официальным выражением точки зрения английского правительства», но в переговорах с Извольским посол должен был исходить из его положений. Грей писал: «Я не думаю, что нашим делом является внесение предложений об изменении трактатов в отношении Дарданелл. Но я считаю, что какие-то изменения в желательном для России направлении допустимы и мы должны быть готовы обсудить этот вопрос, если Россия его поставит»[52]. Ссылаясь на прилагаемую копию меморандума Гардинга, руководитель Форин оффис напомнил, что вопрос об изменении режима Проливов является проблемой международной и что британское правительство не может тайно давать согласие на изменение этого режима[53].

15 (28) ноября 1906 г. в Лондоне во время беседы советника российского посольства С. А. Поклевского-Козелла с Гардингом впервые был поднят вопрос о Проливах. По окончании беседы Гардинг сообщил в Петербург Никольсону, что во время обсуждения азиатских проблем советник российского посольства заявил, что общественное мнение России уже начинает требовать расширения программы переговоров с Лондоном, включения в нее вопросов Ближнего и Дальнего Востока и, в частности, вопроса о пропуске русских военных кораблей через Дарданеллы. Гардинг сразу же заверил советника в том, что британское правительство будет радо рассмотреть любое предложение России о Проливах, исходящее из Петербурга[54].

Британская дипломатия правильно расценила внутреннюю обстановку в России и международную ситуацию, которая не позволяла Петербургу проявлять активность и формулировать свои предложения о Проливах. Грей тогда же писал Никольсону, что «сейчас Извольскому невыгодно поднимать вопрос о Проливах»[55]. Действительно, осенью 1906 г. Извольский ничего не предпринял дня того, чтобы закрепить и развить результат обмена мнениями о Проливах. Сама идея постановки вопроса о Проливах осенью 1906 г. принадлежала не Извольскому, а послу в Лондоне Бенкендорфу и Поклевскому-Козеллу. Как русские, так и зарубежные источники подтверждают, что Поклевский был не только своим человеком в Форин оффис, но и поддерживал самые тесные отношения с Эдуардом VII. Из письма Поклевского Извольскому, написанного в день беседы с Гардингом, становится ясным, что советник посольства поднял важнейший вопрос о Проливах не по указанию министра, а лишь на основании устного поручения Бенкендорфа, действовавшего по собственной инициативе[56]. В сложившейся международной ситуации являлось большим риском включать вопрос о Проливах в программу англо-русских переговоров.

В начале 1907 г. в переговорах о конвенции наступил решающий момент. Настало время России и Британии определить характер уступок сторон по существу, а также характер самого соглашения, и тогда русская дипломатия по собственной инициативе поставила вопрос о Проливах, чтобы выяснить действительную позицию Лондона в этом вопросе[57]. Форин оффис сформулировал свои пожелания по всем разделам намечаемого соглашения, и соответствующие проекты были переданы Извольскому. В Лондоне с нетерпением ожидали ответа русского правительства. Продвижению переговоров способствовал приезд в январе в Петербург Бенкендорфа. Посол принял активное участие в обсуждениях проектов соглашений на особом совещании, которое состоялось 1 (14) февраля 1907 г. под председательством Извольского «По вопросу о соглашении с Англией на почве персидских дел в связи с вопросом о Багдадской железной дороге»[58].

Совещание приняло принцип разграничения сфер влияния как единственную возможную основу для соглашения с великобританским правительством[59]. Российский министр иностранных дел, открывая совещание, подчеркнул, что «соглашение с Англией может принести ожидаемые от него результаты и предупредить возможность международных осложнений лишь в том случае, если не вызовет возражений со стороны третьих держав, прежде всего, конечно, Германии, которая, как показали марокканские события, весьма ревниво относится к заключаемым без ее ведома соглашениям, могущим в чем-либо затронуть ее положение как мировой державы»[60].

На совещании обсуждались три вопроса: «1) о приемлемости принципа соглашения с Англией на основе раздела сфер влияния в Иране; 2) конкретную схему этого раздела; 3) о соглашении с Германией по Багдадской железной дороге»[61].

Участники совещания старались учитывать интересы Германии в Персии. Министр финансов В. Н. Коковцов указал на существование германских интересов в Персии, а также высказался против участия России в предприятии Багдадской железной дороги. Однако, реально оценивая финансовую и политическую ситуацию в России, он отметил, что «не в нашей власти помешать постройке Багдадской железной дороги или даже серьезно задержать ее»[62]. Представители военного ведомства и Генерального штаба также единодушно констатировали «невыгодное для России значение со стратегической точки зрения предприятия Багдадской железной дороги и установили, что преимущества, получаемые от нее Турцией, могут быть уравновешены только развитием и улучшением нашей кавказской железнодорожной сети и усилением состава войск в пограничном районе»[63]. В итоге совещание установило, что было бы желательно договориться с Англией и Германией по вопросу о Багдадской железной дороге.

Далее совещание перешло к детальному рассмотрению британского проекта соглашения по персидским делам. Проект состоял из преамбулы и двух статей. Текст преамбулы вошел в окончательную редакцию конвенции. В ней фиксировалось обязательство «уважать целость и независимость Персии» и признавать одинаковые права всех наций в торговле и промышленности. В ней также устанавливался общий принцип, который должен был служить обоснованием границ сфер влияния. Таковым являлась пограничная смежность северных провинций Персии для России, а для Англии — пограничная смежность с Афганистаном и Белуджистаном. В тексте конвенции почти без изменений говорилось о взаимных обязательствах предоставлять друг другу полную свободу действий в определенных границах. Во второй статье проекта указывались границы британской сферы, которая начиналась у афганской границы, шла через Газик, Бирджанд, Керманшах, Бендер-Аббас и по границе Афганистана и Белуджистана[64]. О границах российской зоны совещанию были предложены два проекта линии разграничения сфер влияния. По проекту министра финансов Коковцова, эта линия должна была идти от Касри-Ширин на Хамадан, Тегеран, Мешед, Гаудан. Начальник Главного управления генерального штаба Ф. Ф. Палицын исходил из того, что Англия за уступки в Афганистане и Сеистане, которые имели для англо-индийского командования стратегическое значение, должна отодвинуть разграничительную линию на юг. Предложенная им граница шла от Касри-Ширин на Исфаган, южнее Керманшаха, через Йезд, Хакк до афганской границы у местечка Кусан.

Из присутствовавших на совещании за проект Коковцова высказались морской министр генерал-адъютант И. М. Диков и товарищ министра иностранных дел С. Е. Крыжановский. Проект Генерального штаба поддержало большинство участников: министр торговли и промышленности, помощник военного министра и тайного советника Аргилопуло и Бенкендорф. Извольский заявил, что России было бы целесообразнее договориться с англичанами и «выговорить себе возможно большие уступки с их стороны в других пунктах. В этом смысле, быть может, удастся, ввиду связи сеистанского вопроса с афганским, добиться от англичан каких-либо уступок в Афганистане»[65]. В. Н. Коковцов отметил, что «желательно также установить, что разграничение сфер не отменяет существующего договорного обязательства Персии гарантировать уплату заключенных ею в России займов доходами всех таможен, кроме расположенных в Фарсе и на Персидском заливе»[66]. «Показательно, однако, — пишет А. Ф. Остальцева, — что никому не пришло в голову добиваться для России выхода в Персидский залив, вопрос о статусе которого затрагивал интересы других держав»[67].

6 (19) февраля 1907 г., через шесть дней после совещания, состоялась знаменательная беседа Извольского с Никольсоном с участием Бенкендорфа. На этой встрече началось обсуждение непосредственных проблем соглашения. Министр иностранных дел сказал послу, что английский проект конвенции о Тибете в основном может быть принят, но необходимо уточнить позиции сторон о праве посылки в Тибет научных экспедиций и о британской оккупации долины Чумби. Далее Извольский изложил основные пожелания своего правительства по персидскому вопросу и ознакомил Никольсона с проектом соглашения по Ирану. Министр упомянул тесную связь между персидским и афганским вопросами и поинтересовался позицией Англии по вопросу Афганистана.

23 февраля Грей телеграфировал Никольсону, что в целом доволен русским проектом. Но британский министр выдвинул России встречные требования: «Не противиться британским концессиям в нейтральной зоне, не требовать удаления Шахиншахского банка из Тегерана в обмен на сохранение отделения Учетно-ссудного банка в Сеистане, отодвинуть границу российской зоны у афганской границы на север от Кусана к Зульфагару»[68].

Никольсон, в соответствии с указаниями Грея, предложил Извольскому «чтобы русская линия оканчивалась у Зульфагара на крайней северной оконечности Афганистана, а не у пункта на афганской границе близ Кусана». Британское правительство, подчеркнул Никольсон, «придает большое значение этому вопросу». Британия исключала из русской зоны участок афгано-персидской границы, что подтверждало подозрения российского Генерального штаба, что Англия рассматривает Афганистан как свой боевой аванпост, подступы к которому должны быть прикрыты буферной территорией[69].

Несколькими днями раньше, 30 января (10 февраля) 1907 г., Никольсон сообщил Извольскому английские предложения по Афганистану. В соответствии с ними царское правительство должно было признать Афганистан находящимся вне сферы русского влияния и под руководством Англии в вопросах внешней политики, а также отказаться от посылки туда своих агентов. Англия, в свою очередь, обещала не возражать против связей между русскими и афганскими властями по делам чисто местного неполитического характера. Форин оффис соглашался, чтобы русская торговля в Афганистане была поставлена в те же условия, что и английская и англо-индийская, но настаивал, чтобы царское правительство отказалось при этом от покровительственных субсидий. Извольский, воздержавшись от оценки этих предложений, обещал сообщить взгляды русского правительства позднее.

9 (22) февраля Грей обсуждал вопрос об Афганистане с Бенкендорфом. Затем собеседники обменялись мнениями о Багдадской железной дороге, подтвердив необходимость координации действий двух стран в отношении германского проекта. Таким образом, в феврале англо-русские переговоры развивались по всем главным направлениям: персидскому, афганскому и тибетскому.

В феврале-марте 1907 г. русская дипломатия внесла конкретные предложения по вопросу о Проливах. Мнение А. Тэйлора на этот счет звучит весьма язвительно: «На другом конце Азии Извольский поднял во время переговоров вопрос о Проливах. Это был целиком и полностью вопрос престижа. Россия не имела на Черном море флота, и закрытие Проливов ее вполне устраивало. Но Извольский надеялся получить в конечном счете теоретическое разрешение на проход через Проливы теоретических военных кораблей России…»[70].

Бенкендорф, воспользовавшись своим пребыванием в Петербурге в январе-феврале 1907 г., сам начал с Никольсоном разговор о Дарданеллах, ссылаясь на то, что согласие Англии на изменение режима Проливов безусловно уменьшит противодействие русского Генерального штаба предстоящему соглашению. Никольсон уклонился от обсуждения вопроса о Проливах и дал понять Бенкендорфу, что не имеет инструкции на этот счет. Правда, британский посол снова заверил Бенкендорфа, что Лондон не будет возражать против обсуждения проблемы Проливов[71]. Бенкендорф, сообщил британский посол на берега Темзы, заметил, что «ему не удалось получить от генштаба точной инструкции о том, каких именно уступок штаб требует, но он намекнул на вопрос о Проливах»[72]. В своем ответе Никольсону Грей писал: «Передайте русским, что если результат по среднеазиатским делам будет удовлетворительным, то это облегчит дискуссию о Проливах, если таковая возникнет»[73].

15 (28) февраля 1907 г. А. Поклевский-Козелл провел личную беседу с Гардингом и впервые заявил о желании России получить право прохода через Проливы исключительно для русских военных судов. Гардинг, как писал Бенкендорф об этой встрече в частном письме Извольскому, ответил, что «он не видит причины для противодействия решению России изменить в свою пользу режим черноморских проливов. Но Англия, со своей стороны, заметил Гардинг, хотела бы иметь право в крайних случаях ее разногласий с Портой, которые участились в последнее время, предпринимать морские демонстрации в Босфоре»[74].

На следующий день, 1 (14) марта, Бенкендорф предложил Гардингу на рассмотрение формулу о Проливах. Она гласила: «Если бы Россия пожелала получить от султана и от держав право исключительного прохода через Проливы в обоих направлениях (dans les deux sens), то Англия не воспротивилась бы такой ревизии договоров о Проливах»[75]. В ответе Гардинг прямо заявил Бенкендорфу, что если Великобритания идет навстречу русским интересам в вопросе о Босфоре, то постольку, поскольку она хочет ускорить решение второстепенных вопросов, оставшихся неразрешенными в ходе переговоров о Персии, Афганистане и Тибете. Бенкендорф немедленно воспользовался заявлением Гардинга. В конце беседы он спросил у Гардинга, может ли он частным образом сообщить Извольскому, что «в результате беседы с ним у него сложилось убеждение, что если русское правительство внесет предложение об открытии проливов для военных кораблей России, то британское правительство его поддержит»[76]. Гардинг не возражал. Поэтому российский посол решил, что настал подходящий момент продолжить с Греем переговоры по вопросу о Проливах.

2 и 3 (15–16) марта Бенкендорф обсуждал проблему Проливов с британским министром иностранных дел. Оба дипломата сразу после встречи сделали подробные записи о состоявшемся обмене мнениями. При сравнении записей Грея и Бенкендорфа нетрудно заметить, что мотивы, побудившие стороны поднять вопрос о Проливах, истолковывались по-разному. Согласно меморандуму Грея, Бенкендорф сказал ему, что у него не было инструкций говорить с министром о Босфоре, но он хотел бы отметить, что «открытие Проливов для России усилит расположение общественного мнения России к Англии и успешно повлияет на завершение нынешних переговоров»[77]. Русский посол, по существу, ставил завершение ведущихся переговоров о Тибете, Афганистане и Персии в известную зависимость от обсуждения вопроса о Проливах.

Бенкендорф в письме Извольскому излагал мотивы постановки этого вопроса несколько иначе. Российский посол в беседе с Греем сослался на отсутствие инструкций от своего начальства поднять вопрос о Проливах и вообще не думал, чтобы «этот вопрос практически изучался русским правительством». Однако посол подчеркнул, что «англо-русские переговоры достигли такой стадии, когда совершенно необходимо выяснить важный для общественного мнения России и для будущего англо-русских отношений вопрос о взглядах английского правительства на Проливы»[78]. Из этого следует, что Бенкендорф не связывал обсуждение вопроса о Проливах с завершением переговоров о конвенции по колониальным проблемам, а имел в виду влияние его на развитие англо-русских отношений в будущем.

Если учесть, что идея заключения с Англией конвенции на всем протяжении переговоров воспринималась не только сдержанно, но часто и враждебно как в русских общественных и правящих кругах, так и при дворе, то требования Англии относительно Афганистана и линии разграничения сфер влияния в Персии еще больше усиливали в Петербурге оппозицию соглашению.

Во время свидания с Греем Бенкендорф (как следует из меморандума Грея от 2 (15) марта) пояснил, что Россия желала бы получить право на проход русских военных кораблей через Проливы, но при этом они должны оставаться закрытыми для судов иностранных держав, то есть Россия выступала за сохранение принципа закрытия их для других великих держав. При этом посол допускал возможность прохода военных кораблей всех держав через Дарданеллы к Константинополю, но при непременном условии, чтобы «вход в Черное море не был открыт для иностранных держав»[79]. Новый вариант изменения режима Проливов: предоставление России права на проход ее военных кораблей через оба Пролива, а для остальных великих держав — права на проход через Дарданеллы и вход в Босфор, но без выхода в Черное море — больше устраивал Британию, чем открытие Проливов только для России. Эта идея принадлежала Гардингу. Бенкендорф в целом не возражал против предложения помощника британского министра.

Принимая во внимание заинтересованность других держав в вопросе о Проливах, Бенкендорф полагал, что соглашение о Проливах с Англией будет носить исключительно академический, а отнюдь не практический характер, но окажет весьма благотворное влияние на общественное мнение России.

В той же беседе 2–3 (15–16) марта Грей признал, что в течение длительного времени одним из пунктов британской политики было сохранение принципа закрытия Босфора для России. Однако в ходе переговоров по средневосточным проблемам он понял, что если Англия желает установить прочные, хорошие отношения с Россией, то она не должна более считать незыблемыми свои принципы в отношении Проливов. Об этом Грей настоятельно просил Бенкендорфа сообщить Извольскому[80]. Правда, министр тут же оговорился, что он считал бы неосторожным включать вопрос о Босфоре в соглашение по Среднему Востоку, и обратил внимание собеседника на трудности, связанные с постановкой проблемы Проливов. Он сослался на возможность протеста некоторых общественных кругов и членов английского парламента против конкретных обещаний Англии в отношении Босфора без равных компенсаций со стороны России. Британский министр указал, что вместе с вопросом о Проливах возникли бы такие проблемы, как Багдадская железная дорога, египетский вопрос, которые также должны быть предметом взаимных договоренностей и могли бы вызвать расхождения. Наконец, Грей заметил, что вопрос о Проливах касается и других европейских держав. Если англо-русское соглашение будет включать статью о Босфоре, то необходимо заранее поставить в известность об этом Германию и Францию, чтобы они не думали, что Англия и Россия решают этот вопрос за их спиной. Ввиду этих обстоятельств Грей считал предпочтительным не включать вопрос о Босфоре в соглашение, зарезервировав его на будущее. Если русское правительство пойдет в этом направлении дальше, пояснил Грей, то оно само должно известить эти державы о включении Босфора в переговорный процесс. Переговоры, ограниченные Средним Востоком, не затронут интересов других держав и не требуют их участия. «Я выразил желание, — писал Грей Никольсону через несколько дней после разговора с Бенкендорфом, — чтобы Извольский учел эти соображения. Однако, учитывая все, что я сказал о курсе нашей политики, я хотел бы, чтобы он понял так, что этот вопрос мы готовы обсудить. Если же, однако, русское правительство желает начать обсуждение теперь, то инициатива должна исходить от него»[81].

Однако российские дипломаты не придали должного значения британским условиям и оговоркам, в большой мере обесценивавшим «согласие» Лондона. Последние можно суммировать следующим образом:

1) одновременно с соответствующим соглашением России с Турцией другие державы должны были получить право вводить военный флот через Дарданеллы в Мраморное море, что если не сводило на нет, то существенно подрывало «исключительные» возможности России;

2) английское правительство ожидало «ответных» уступок России в еще не завершенных вопросах средневосточного урегулирования;

3) в целях благоприятного воздействия на общественное мнение Англии и консервативную оппозицию в парламенте потребуются одновременные компенсации со стороны России в таких вопросах, как режим капитуляций в Египте и Багдадская железная дорога;

4) о расширении круга переговоров придется предупредить другие державы, прежде всего Германию и Турцию, и привлечь к рассмотрению вопроса о Проливах Францию;

5) инициатива постановки вопроса должна исходить от русского правительства.

С. Фей писал, что Извольский был чрезвычайно рад и сиял от удовольствия, получив первые сообщения о переговорах[82]. Но, согласно другим источникам, Извольский отнесся к первому сообщению Бенкендорфа очень сдержанно и даже усомнился в искренности заявлений представителей Форин оффис. Российский министр немедленно запросил посла в Лондоне, можно ли «вывести из меморандума сэра Эдуарда Грея заключение, что Англия допускает возможность согласиться на предоставление нам исключительного права прохода через Босфор и Дарданеллы, или же вопрос этот преднамеренно оставлен в меморандуме без прямого ответа»[83].

Бенкендорф поспешил развеять сомнения министра. Посол был уверен, что Гардинг и Грей ясно отдавали себе отчет в том, что открытие обоих Проливов исключительно для России — единственная комбинация, которая была бы желательна для Петербурга. 20 марта (2 апреля) Бенкендорф писал Извольскому: «По этому поводу нельзя допускать и тени сомнения»[84]. При этом дипломат констатировал, что по «соображениям своевременности и необходимости подыскания и обсуждения эквивалентных компенсаций меморандум Грея не содержит безусловного обязательства Англии, которое придало бы меморандуму значение совершенной сделки без каких-либо компенсаций со стороны России»[85]. Особую ценность меморандума Бенкендорф усматривал в том, что он зафиксировал наметившееся изменение в традиционной антирусской политике Лондона по вопросу о Проливах.

Извольский с самого начала переговоров о Проливах подробно информировал императора об их ходе. 25 марта (6 апреля) Извольский писал во всеподданнейшем докладе Николаю II, что поскольку по разъяснению Бенкендорфа вопрос о Проливах в меморандуме Грея «разрешается в утвердительном смысле», то это «может придать английскому меморандуму еще большее значение»[86]. Царь одобрил инициативу Бенкендорфа, и все последующие шаги русской дипломатии по вопросу о Проливах проводились с его ведома и согласия. Николай II одобрил соображение министра иностранных дел о необходимости «тем или иным образом закрепить сделанное лондонским кабинетом заявление по вопросу о проливах»[87].

27 марта Никольсон писал Грею: «Я редко видел господина Извольского таким радостным и удовлетворенным»[88]. Далее британский посол отмечал, что Извольский вполне уяснил смысл замечаний Грея, и хотел бы тщательно изучить вопрос, прежде чем сделать какое-либо предложение. В этом же донесении посол отмечал, что заявление Грея о Проливах «вне всякого сомнения окажет благоприятное влияние на наши азиатские переговоры и устранит сопротивление русских по второстепенным вопросам, вызывавшим разногласия. По сути дела, — заключил Никольсон, — я не вижу серьезной преграды впереди»[89].

Ведя переговоры с Петербургом, Британия не забывала и об общем с Россией союзнике — Франции. Чтобы обезопасить себя от конкретных обязательств в отношении Проливов в случае, если Франция со своей стороны пообещает России пересмотр режима Проливов в приемлемом для России духе, британский министр предупреждал Никольсона, чтобы в соглашении не были затронуты международные вопросы. В письме от 1 апреля 1907 г. он инструктировал Никольсона: «Будет гораздо лучше не включать вопросы Дарданелл и Босфора в предстоящее соглашение. Дело в том, что, если уладить азиатские дела успешно, русские не будут доставлять нам беспокойства своими стремлениями получить выход в Черное море, но прежде нужно любой ценой договориться об этом с Францией»[90].

Британия демонстрировала дружественное отношение к России при любом удобном случае. Максимально торжественно был обставлен визит эскадры русского флота в Портсмут в марте 1907 г.: для 120 русских моряков в программе были предусмотрены прием в Лондонской ратуше, два спектакля, ипподром и посещение достопримечательностей английской столицы. «На спектакле, организованном для русских моряков, присутствовал Грей, — писал С. Фей. — Визит был публичной демонстрацией достигнутого сближения. Вечером после банкета состоялось специально устроенное для делегации торжественное представление в театре, на котором присутствовал первый лорд адмиралтейства сэр Джон Фишер и сэр Э. Грей»[91]. «Безусловно никогда прежде не случалось, — писал по этому поводу германский посол, — чтобы министр иностранных дел явился в театр-варьете для того, чтобы приветствовать иностранных гостей»[92].

1 (14) апреля 1907 г. с санкции императора Извольский вручил Никольсону конфиденциальный меморандум по вопросу о Проливах, выражавший официальную точку зрения Петербурга. В меморандуме указывалось, что, хотя Бенкендорф не имел точных инструкций относительно вопроса о Проливах, тем не менее он изложил Грею взгляд русского правительства в полном соответствии с историческими и географическими интересами России. В меморандуме отмечалось, что инициатива посла только ускорила совершенно неизбежный обмен мнениями между двумя правительствами по вопросу о Проливах при переговорах о Тибете, Афганистане и Персии. Российское правительство рассматривало результат лондонских переговоров о Проливах как обнадеживающий. Оно «с удовлетворением» констатировало, что британское правительство не считает «неизменным положением своей политики» поддержание существующего режима Проливов. «Мы придаем также очень большое значение тому факту, — говорилось в меморандуме, — что господин Эдуард Грей принципиально не возражал против проекта соглашения, по которому русские военные корабли имели бы исключительное право проходить Проливы в двух направлениях, в то время как морские силы других государств не могли бы войти в Черное море. Наконец, нам угодно отметить, что министр иностранных дел высказал свою готовность, начиная с сегодняшнего дня, обсуждать при известных условиях наши предложения»[93]. Российское правительство соглашалось с тем, что «было бы несвоевременным заключать специальное соглашение о проливах во время настоящих переговоров, имеющих урегулирование вопросов в Азии… Русское правительство ограничивается пока принятием к сведению намерений британского правительства и оставляет за собой право поднять в более благоприятной обстановке вопрос о ревизии постановлений о Проливах»[94]. Петербург также был готов принять к сведению и оговорки Грея относительно возможной компенсации в пользу Англии (то есть не выступать против захвата Англией Египта) и согласился с предложением британского министра не углубляться дальше в своих переговорах о Проливах без ведома Франции[95].

В тот же день, 1 (14) апреля, Извольский послал Бенкендорфу доверительное письмо, в котором был полностью изложен текст меморандума. В этом же письме министр выражал русскому послу в Лондоне признательность за способ и форму ведения переговоров с Англией о Проливах. Извольский снова повторял, что «сформулированная английская точка зрения о проливах устранит одну из главных причин недоразумений между Англией и Россией, будет способствовать установлению сердечных отношений между ними и облегчит благоприятное для России решение вопроса о проливах»[96].

Двойственность позиции российской дипломатии проявлялась в том, что, с одной стороны, переговоры с Великобританией по вопросам Среднего Востока она ставила в зависимость от отношения Лондона к проблеме Проливов, а с другой стороны, не только не настаивала тогда на включении вопроса о Проливах в текст англо-русского соглашения по Среднему Востоку, но и считала — вслед за Англией — нецелесообразным заключать специальное соглашение о Проливах во время проходивших переговоров.

Главная причина, по которой российская дипломатия не добивалась включения в русско-английскую конвенцию вопроса о Проливах, заключалась в невозможности пересмотреть Берлинский трактат без участия европейских держав, обязавшихся соблюдать его.

Несмотря на то что Россия не получила от Британии письменных обязательств в отношении Проливов, это не помешало ей пойти на серьезную уступку в части персидского разграничения. Быстрее всего стороны договорились о нейтральной зоне. Британия согласилась с предложением России «не чинить друг другу препятствий в получении здесь (в нейтральной зоне) концессий». «Британские предприятия, — писал Гардинг, — без сомнения, имеют много больше возможностей развиваться в нейтральной зоне, которая практически является южной Персией, чем русские предприятия»[97]. Одновременно царское правительство фактически договорилось с Англией о признании права каждой из сторон принимать в своей зоне все необходимые меры в борьбе с революционным движением.

Извольский также предполагал, что включение вопроса о Проливах в соглашение может ускорить сближение Турции и Германии. Турция опасалась, что ее интересам может быть нанесен существенный ущерб. 27 марта 1907 г. Султан Абдул-Хамид сделал в письменной форме специальное заявление Зиновьеву по поводу англо-русских переговоров. В заявлении отмечалось, что султан вполне понимает «возможность соглашения по отдельным вопросам», но затрудняется допустить, «чтобы между Россией и Англией могло состояться полное соглашение», учитывая, что между этими державами всегда существовало соперничество.

Султан уверял, что в своей политике он неизменно стремился сохранить наилучшие отношения между Турцией и Россией, несмотря на то что Англия, а также и Германия не раз пытались свернуть его с этого пути. Того же направления султан обещал придерживаться и в будущем. «Бывшие русские дипломаты, князь Горчаков и Гире, — констатировал султан, — хорошо понимали, как выгодно для России сохранение Турции. Мне не верится, чтобы их преемники способны были изменить этому убеждению»[98].

Султан не скрывал, что Германия была недовольна образом действий России и даже предлагала Порте заключить с ней соглашение в противовес России и Англии. Присоединение Турции к Германии или даже заключение союза между двумя государствами лишило бы навсегда Россию возможности пересмотреть режим Черноморских проливов дипломатическим путем.

14 апреля состоялось Особое совещание по афганскому вопросу. Открывая заседание, Извольский указал на то, что «вопрос о согласовании взаимных интересов России и Англии в Афганистане является одним из наиболее серьезных в ряде вопросов, подвергшихся обсуждению во время переговоров о заключении соглашения между обеими державами»[99].

Извольский подчеркивал, что весьма важно, чтобы отношения России с Британией приняли дружественный характер. «Англо-русское соглашение явится новой могущественной гарантией мира, который особенно необходим для нас теперь. Мы должны, следовательно, приложить все усилия к тому, чтобы довести до благополучного окончания переговоры с Англией, тщательно избегая всего, что могло бы неблагоприятно отразиться на их ходе»[100].

Рассматривая вопрос о соглашении с Англией по афганским делам на почве английских предложений, министр финансов Коковцов подчеркнул, что «для России особенно необходимо в настоящее время точно определить, что ей доступно, и строго ограничиться этим…»[101]. «Уроки прошлого, — продолжал Коковцов, — убеждают нас в необходимости вести исключительно реальную политику, чуждую случайностей и отклонений в сторону. С этой точки зрения отдаленность Афганистана и недоступность его нашему влиянию должны заставить нас признать его вне сферы наших насущных интересов, о чем нам надлежит совершенно определенно заявить Англии, для которой афганский вопрос является жизненным. Таким открытым заявлением нам, быть может, удастся успокоить тревоги Англии и избежать нежелательных и опасных трений. Важность же соглашения с Англией так велика, что для достижения его можно было бы даже отчасти поступиться стратегическими соображениями, которые, быть может, связаны с афганским вопросом»[102]. Министр финансов счел все же необходимым получить от Англии обещание, что «она со своей стороны не будет стремиться присоединить Афганистан к своим владениям или оккупировать его»[103]. Необходимо отметить, что еще в марте 1907 г. английские предложения по афганскому вопросу отрицательно воспринимались в российском Генеральном штабе. Палицын писал Извольскому, что «Афганистан имеет для России едва ли не самое большое значение на всем среднеазиатском театре. Новая доктрина английских военно-политических кругов, рассматривающая Среднюю Азию в качестве решающего плацдарма возможной войны с Россией, превращает страну эмира из буферного государства в британский аванпост, в огромную боевую позицию, угрожающую целости и покою империи»[104].

Однако не вызвало особых трудностей признание Афганистана лежащим вне сферы русского влияния. Даже Палицын, еще совсем недавно доказывавший важность Афганистана для России, всего лишь заметил: «Все, что мы могли бы потребовать от Англии, заключается в отказе ее от принятия в Северном Афганистане мер военного характера»[105]. О том, что Извольский не посвящал военные круги в ход обсуждения с Великобританией проблемы Проливов, свидетельствовало заявление генерал-лейтенанта А. П. Протопопова, что, договариваясь с Британией по афганскому вопросу, России следовало бы добиться некоторых компенсаций за те уступки, которые ей пришлось бы сделать Англии. «Такими компенсациями можно считать гарантию статус-кво на всей нашей азиатской границе, а также решение в нашу пользу вопроса о Проливах»[106]. Можно лишь предположить, что Палицын, так резко изменивший свою точку зрения, был каким-то образом посвящен Извольским в переговоры о Проливах.

Между тем при рассмотрении английских предложений пункт за пунктом был выдвинут целый ряд оговорок и пожеланий. Наиболее важными были требования, чтобы Англия обязалась не присоединять афганской территории, не оккупировать какой-либо ее части, воздерживаться от вмешательства во внутренние дела страны и не предпринимать в Афганистане никаких действий, направленных против России. Коковцов также выразил мнение, что российская таможенно-экономическая политика в Афганистане должна оставаться прежней и что русская сторона не намерена отказываться от преимуществ вывоза в Афганистан, осуществлявшегося по всей азиатской границе России[107].

В мае русский проект конвенции по Афганистану был отправлен в Лондон. Британская сторона отвергла пожелания России, и 23 мая (4 июня) Никольсон вручил Извольскому новый вариант английского проекта, который, в свою очередь, породил серьезные трудности. «Англичане не скрывали, — писал Е. В. Тарле, — что они требуют полного предоставления им свободы действий в Афганистане: „Такая возможность, как военные действия британских войск в Афганистане, должна всегда иметься в виду не только для защиты англо-афганского договора, но и для обеспечения исполнения настоящей конвенции“ — так заявила Англия уже к самому концу переговоров»[108]. На просьбу не затягивать с ответом Извольский заметил, что ему потребуется проконсультироваться с Генеральным штабом и с Коковцовым. В течение июня ответа так и не последовало[109].

Несмотря на то что уже было решено не включать вопрос о Проливах в обсуждавшийся текст англо-русской конвенции и ограничиться подготовкой к постановке этого вопроса в будущем, обмен мнениями по этой проблеме продолжался. 1 (14) апреля 1907 г. Грей вручил Бенкендорфу второй меморандум правительства Британии по вопросу о Проливах, который являлся ответом на меморандум Извольского от 1 (14) апреля и, по словам Грея, «до конца выяснял английскую точку зрения в вопросе о Проливах»[110]. Британский министр выразил в меморандуме удовлетворение тем, что российское правительство согласилось пока оставить вопрос о Проливах в том состоянии, в каком он был определен в его первом меморандуме. Грей подчеркнул, что одним из соображений, повлиявших на его решение по этому вопросу, было желание ускорить переговоры между Россией и Англией по Среднему Востоку. Однако успешный результат этих переговоров, по мнению министра, в свою очередь, «очень сильно облегчит дискуссию по вопросу о Проливах, если таковая возникнет впоследствии»[111].

Далее Грей отмечал, что русский меморандум не совсем точно передает характер его предложений в отношении Проливов. В британском меморандуме разъяснялось, что первоначальное предложение Грея не исключало право выхода из Черного моря и Проливов военных кораблей всех черноморских государств и право входа в Проливы, без выхода в Черное море, военных кораблей всех остальных держав[112].

Однако и в этом меморандуме британская дипломатия уклонилась от принятия каких-либо конкретных обязательств. Более того, Грей заявлял, что он не хочет, чтобы его «связывали каким-либо предложением». Но в то же время министр снова подтвердил готовность лондонского кабинета обсудить в будущем в духе английского меморандума и состоявшихся бесед любое предложение России по вопросу о Проливах[113].

27 июня (10 июля) Извольский вручил Никольсону меморандум, которым, собственно, и завершился обмен мнениями о Проливах во время переговоров о Тибете, Афганистане и Персии[114]. Российское правительство, принимая к сведению замечания правительства Великобритании, отмечало, что ему и раньше из донесений Бенкендорфа были известны предложения английского правительства о возможности использования Проливов без входа в Черное море на равных правах всеми государствами, и «если они не были указаны в меморандуме русского правительства от 1 (14) апреля, то потому, что, по мнению России, они касались деталей, вопрос о которых мог бы остаться открытым до того времени, когда пересмотр договоров о Проливах был бы возможным»[115].

В меморандуме с большим удовлетворением констатировалось принципиальное совпадение точек зрения английского и русского правительств на пересмотр существующих договоров о Проливах. Что касается конкретных предложений об изменении режима Проливов, то русское правительство не хотело сейчас связывать себя определенной формулой решения этого вопроса. Однако оно надеялось, что «когда наступит время представить на рассмотрение королевского правительства конкретное предложение, то оно встретит у него благосклонный прием, который русское правительство справедливо ожидает после только что состоявшегося столь дружественного обмена мнениями между двумя правительствами»[116].

Меморандум не вызвал возражений со стороны английского кабинета. Британский министр иностранных дел полагал, что меморандум правильно освещает точку зрения Лондона на вопрос о Проливах, и поэтому не счел нужным направлять новый письменный ответ русскому правительству.

Грей ограничился беседой с Бенкендорфом. Выразив удовлетворение содержанием меморандума, он заявил русскому послу, что считает «само собой разумеющимся, что изложенные в обоих английских меморандумах принципы не смогут быть одобрены в данный момент английским общественным мнением и смогут найти практическое применение только как следствие благоприятного разрешения ведущихся ныне переговоров по среднеазиатским вопросам и имеют целью придать отношениям между странами характер, совершенно отличный от того, который они носили в прошлом»[117]. «У англичан не было никаких возражений стратегического характера, — писал в своем исследовании А. Тэйлор, — они лишь опасались, что это вызовет возмущение общественного мнения, что „поднимется буря“. Грей ответил, что желание русских в отношении Проливов будет легче удовлетворить, когда Антанта докажет свою ценность в другом месте»[118].

Обмен мнениями по вопросу о Проливах ускорил подписание англорусского соглашения о Тибете, Афганистане и Персии. Проявленная Лондоном готовность пойти навстречу интересам России в вопросе о Проливах ослабляла сопротивление противников соглашения при царском дворе, в правящих и общественных кругах и способствовала уступчивости русского правительства в афганском и персидском вопросах.

Соглашением по Тибету Британия также намеревалась обеспечить безопасность подступов к Индии. Англия стремилась лишить Россию возможности вмешательства в тибетские дела и даже от посылки туда «научных» экспедиций, чтобы Россия ни под каким предлогом не могла нарушить неприкосновенность тибетской территории. «Со своей стороны Англия шла на те же обязательства; к слову замечу, — писал Е. В. Тарле, — что по всем условиям проникновения в Тибет англичане гораздо легче могли при желании нарушить это соглашение, чем русские»[119]. Взамен Британия предлагала в сущности довольно слабо замаскированный раздел Персии. Северная часть Персии, примыкавшая к Кавказу, превращалась в сферу российских интересов, а юго-восточная часть, примыкавшая к Индии, становилась сферой влияния Британии. «Нейтральная» зона, включавшая Персидский залив, которая должна была разделять обе сферы влияния, была такова, что не могла в случае международных осложнений прикрыть англичан. «Это деление было чисто стратегическим, — утверждал Тэйлор, — ни та ни другая сторона не упоминала о персидской нефти и не учитывала ее, и англичане по чистой случайности получили легкий доступ к ней»[120].

11 июня Никольсон передал Извольскому поправки Грея к конвенции о Персии. Главная из них состояла во включении в преамбулу признания особой заинтересованности Англии в сохранении статус-кво в Персидском заливе[121]. Извольский высказал твердое желание, чтобы Персидский залив оставался вне сферы переговоров. Он аргументировал это стремлением заключить соглашение двух держав как можно скорее[122].

Несмотря на советы Бенкендорфа уступить Великобритании, Извольский не пошел на компромисс. Дело в том, что в районе Персидского залива сталкивались англо-германские империалистические интересы[123]. Вопрос был связан с Багдадской железной дорогой, которую Германия намеревалась довести до побережья Персидского залива. Англия в стремлении контролировать этот район руководствовалась своими стратегическими интересами. Британское правительство собиралось использовать англо-русское соглашение для защиты своих, а не обоюдных интересов. Петербург, в свою очередь, упорно отказывался принять все предложения, касавшиеся специальных интересов Англии в Персидском заливе.

15 (28) июня Извольский вручил Никольсону одобренную царем памятную записку, в которой развил свои доводы против распространения соглашения на Персидский залив. Министр, правда, заверил британского посла, что позиция российского правительства не означает ни отрицания специальных интересов Англии в принципе, ни возможности вернуться к этому вопросу по другому поводу[124].

Через два дня Грей через Никольсона сообщил, что Форин оффис отказывается от включения нового вопроса в преамбулу и одновременно принимает к сведению заявление российского правительства о признании специальных интересов Англии в Персидском заливе. В результате к концу июня обе дополнительные темы переговоров — о Персидском заливе и о Проливах — оказались в той или иной форме урегулированными. Оставалось уладить только афганский вопрос. 17 (30) июля британский посол передал Извольскому меморандум Форин оффис, содержавший некоторые компромиссные предложения. Министр не стал отвечать сразу, а попросил дать ему время для более обстоятельного изучения представленного документа. Первое впечатление Извольского было довольно благоприятным. 6 августа он вручил Никольсону проект конвенции об Афганистане, содержавший важную дополнительную статью: «В случае каких-либо изменений в политическом статусе Афганистана Высокие договаривающиеся стороны вступят в дружественный обмен взглядами в целях обеспечения поддержания равновесия в Средней Азии»[125]. Получалось, что в случае серьезного изменения положения в Афганистане Россия не оставалась в стороне и могла просить компенсации за невмешательство. Британскому дипломату это предложение не понравилось, но Извольский твердо заявил, что без такого условия он не сможет подписать соглашение.

Грей несколько смягчил формулировку, сделав ее менее обязывающей: «В случае каких-либо изменений в политическом статусе Афганистана два правительства вступят в дружественный обмен взглядами по этому предмету»[126].

По инициативе Извольского 11 (24) августа вновь было созвано особое совещание о заключении с Англией соглашения по вопросу об Афганистане. Российский министр защищал представленный проект, указывая, что он отвечает двум важным требованиям России: во-первых, содержит «гарантии того, что англичане не будут стремиться к изменению настоящего положения Афганистана», а во-вторых, «обеспечивает России право голоса на случай, если бы возникли какие-либо осложнения, чтобы не оставаться пассивными зрителями процесса перемен в соседнем государстве, могущих затронуть наши интересы»[127]. Извольский призвал подойти к вопросу с общегосударственной точки зрения и подчеркнул, что «ограждение своих интересов и закрепление мира для России имеет едва ли не большее значение, чем для других держав»[128]. Министра иностранных дел полностью поддержал председатель Совета министров П. А. Столыпин, заявивший, что «наше внутреннее положение не позволяет нам вести агрессивной внешней политики»[129]. Палицын разделял мнение Столыпина и признал проект соглашения в общем выгодным, добавив, что «если Англия отнесется к договору вполне искренне, то мы вполне обеспечены даже с военной точки зрения»[130]. В заключение совещание признало желательным вступить с Англией в соглашение на почве представленного Извольским проекта[131].

В тот же день тексты согласованных документов были направлены в Лондон. Параллельно решался вопрос о форме англо-русского соглашения. Никольсон предложил Извольскому придать каждому из трех документов форму конвенции со своей преамбулой и отдельной ратификацией, что делало характер договора максимально обязывающим. МИД России предпочитал менее жесткую форму декларации, по крайней мере в части Персии и Тибета. Извольский ссылался на то, что англо-французские соглашения о Марокко, Египте и Сиаме носят форму деклараций. «Министр предпочел умолчать об еще одном важном для него соображении — с декларациями было бы легче объясняться с Германией и доказывать ей, что соглашение с Англией не знаменует сближения»[132], — писал А. В. Игнатьев. В итоге было решено, что единый документ будет назван конвенцией, включающей три документа с общей преамбулой и единой ратификацией, и явится в целом «урегулированием» или «соглашением» (arrangement)[133]. 18 (31) августа 1907 г. была заключена русско-английская конвенция относительно Персии, Афганистана и Тибета, включающая приложение к соглашению между Россией и Великобританией, касающемуся Тибета, и произошел обмен нотами о недопущении в Тибет «научных экспедиций». С русской стороны их подписал А. Извольский, с английской — А. Никольсон.

Вступительная часть конвенции провозглашает искреннее желание императора Николая и короля Эдуарда уладить по взаимному согласию различные вопросы, касающиеся интересов их государств на азиатском материке, и заключить соглашения, долженствующие устранить всякие поводы к недоразумениям между Россией и Великобританией по этим вопросам[134].

В преамбуле соглашения, касающегося Персии, обе державы обязались уважать ее независимость и неприкосновенность, желая охранять порядок на всей территории страны и содействовать ее мирному развитию, установив одинаковые преимущества для торговли и промышленности всех других народов.

Принимая во внимание, что у каждой из двух держав, по причинам географическим и экономическим, есть особый интерес охранять мир в некоторых персидских провинциях, сопредельных с русской границей, с одной стороны, и с границей Афганистана и Белуджистана — с британской стороны, договаривающиеся стороны решили, что Великобритания обязуется не поддерживать ни в свою пользу, ни в пользу британских подданных или подданных третьей державы ходатайств о политических и коммерческих концессиях (железные и другие дороги, банки, телеграфные линии, транспорт, страхование и т. д.) к северу от линии, соединяющей Касри-Ширин, Исфаган, Йезд, Хакк и кончающейся у стыка границ Персии, России и Афганистана, и что она не будет препятствовать ходатайствам о концессиях в этом районе, сделанным при поддержке российского правительства. Соответствующее обязательство дала Россия в отношении района к югу от линии, идущей от афганской границы через Газик, Бирджан, Керманшах и Бендер-Аббас. Между этими двумя районами, подпадающими под влияние России и влияние Англии, осталась третья, нейтральная зона, где Россия и Великобритания обязались не противиться, без предварительного соглашения, выдаче концессий их подданным. В газете «Русь» от 28 сентября (11 октября) 1907 г. была помещена карикатура, передающая сущность англо-русского соглашения: британский лев и русский медведь раздирают персидскую кошку. Лев — медведю: «Вы можете заняться головой этой кошки. А я возьму себе хвостик». Персидская кошка: «Позвольте, позвольте! А вам разве не интересно знать, согласилась ли я на эти ласки?»

Следует отметить, что Россия по соглашению о Персии получила в свое распоряжение территорию, более чем в два раза превышавшую британскую зону. «Площадь первой из них, включавшей северную часть страны, составляла около 790 тыс. км. Английская зона, прикрывавшая подступы к Индии, охватывала территорию в 355 тыс. км. На нейтральную зону оставалось примерно 500 тыс. км»[135]. Юго-восточная часть, доставшаяся Великобритании, представляла собой главным образом пустыню, по которой, однако, проходили дороги, ведущие в Индию. Центральная, нейтральная область включала северное побережье Персидского залива, которое представляло особый интерес для Великобритании.

Преамбула конвенции, касавшейся Афганистана, гласила, что договаривающиеся стороны обязуются обеспечивать безопасность на соответствующих границах Средней Азии и поддерживать на территории этой страны прочный мир. Вопрос о британском влиянии в Афганистане был разрешен в пяти статьях. Согласно статье 1 английское правительство объявляло, что не имеет намерения изменять политического положения в Афганистане, будет использовать свое влияние там только в миролюбивом духе, не примет само и не будет поощрять Афганистан к принятию мер, угрожающих России. Императорское же правительство признавало Афганистан находящимся вне сферы русского влияния, обязалось пользоваться для всех политических сношений с этой страной английским посредничеством и не посылать туда никаких агентов.

По статье 2 британское правительство, ссылаясь на договор с эмиром, заключенный в марте 1905 г., обязалось не присоединять и не занимать какой-либо части Афганистана и не вмешиваться во внутреннее управление страной с оговоркой, что эмир будет выполнять условия вышеупомянутого договора.

Согласно статье 3 русские и афганские пограничные власти могли устанавливать непосредственные сношения по местным вопросам неполитического характера.

Статья 4 содержала принцип коммерческого равноправия двух стран в Афганистане. Россия и Англия договаривались совместно обсуждать вопрос о посылке на афганскую территорию своих торговых агентов. Статья 5 гласила, что перечисленные соглашения войдут в силу лишь с момента, когда британское правительство заявит российскому правительству о согласии эмира на поставленные выше условия[136].

«С этих пор, — писал С. Фей, — Афганистан перестал быть полем для русских интриг против Индии, к удовольствию англичан, избавившихся от грозного призрака, который тревожил их в течение целого века»[137]. В преамбуле соглашения, касающегося Тибета, стороны признавали сюзеренные права Китая над ним. Далее говорилось об особой заинтересованности Англии в сохранении существующего порядка внешних сношений Тибета. По статье 1 обе стороны обязались уважать территориальную целостность страны и не вмешиваться в ее внутреннее управление. Статья 2 признавала сюзеренитет Китая над Тибетом. Державы обязались сноситься с Тибетом только через посредство китайского правительства. Это обязательство не исключало, однако, прямых связей английских коммерческих агентов с тибетскими властями, а также прав русских и британских буддистов входить в непосредственные сношения, на почве исключительно религиозной, с далай-ламой и другими представителями буддизма в Тибете. Согласно статье 3 российское и британское правительства обязались не посылать официальных представителей в Лхасу. Статья 4 гласила, что обе стороны не будут добиваться для себя или для своих подданных концессий на железные и другие дороги, телеграфные линии, рудники и иных прав в Тибете. По статье 5 оба правительства согласились в том, что никакая часть дохода этой страны не может быть заложена или предоставлена как Великобритании, так и России или их подданным.

В Тибете Англия продолжала оккупировать долину Чумби, по которой пролегал путь из Индии в Лхасу. Эта оккупация должна была прекратиться после того, как Тибет выплатит Англии за это денежную компенсацию. Если же оккупация к этому времени все-таки будет продолжаться, то Англия и Россия вступят в переговоры по этому вопросу. Получалось, что с согласия России оккупация могла быть сохранена[138]. «Страна лам должна остаться барьером между русским медведем и британским львом в Индии»[139]. К англо-русской конвенции были приложены ноты Извольского и Никольсона о недопущении в Тибет научных экспедиций в течение трех лет со дня подписания соглашения[140].

В день опубликования конвенции Форин оффис выступил с декларацией о сохранении статус-кво в Персидском заливе[141]. В приложенном к конвенции письме Эдуарда Грея Артуру Никольсону было сказано, что русское правительство в течение переговоров, приведших к ее заключению, определенно заявило, что оно не отрицает наличия специальных интересов Великобритании в Персидском заливе. Британское правительство формально приняло к сведению это заявление и лишний раз засвидетельствовало значение охраны этих интересов, являющихся результатом деятельности Англии в этих водах в течение более ста лет[142].

10 (23) сентября 1907 г. Россия и Англия обменялись ратификационными грамотами конвенции. 11 (24) сентября ее текст был сообщен великим державам. В тот же день посланники двух держав в Тегеране и Пекине передали соответствующим правительствам тексты соглашений, касающихся Персии и Тибета. 13 (26) сентября конвенция была опубликована.

«Наше дипломатическое соглашение с Англией, подписанное 18 августа 1907 г., — писал Палицын, — хотя и касается лишь определенных взаимных наших интересов в Тибете, Персии и Афганистане, но знаменует собой известную эволюцию в области политических отношений, дает право предполагать, что в случае вооруженного столкновения в Европе мы не встретим в ряду врагов наших Англию»[143].

Дневниковые записки издателя «Нового времени» А. С. Суворина подтверждают, что российское правительство было заинтересовано в том, чтобы англо-русская конвенция получила надлежащее освещение в прессе. 19 августа (1 сентября) Извольский просидел полтор часа у Суворина, развивая «свою программу по поводу соглашения с Японией и Англией». Издатель приводит слова министра иностранных дел о том, что, для того чтобы действовать в Европе, России «необходимо обеспечить себя в тылу». «На мой вопрос о Проливах, — пишет автор, — он сообщил мне, как Алексею Сергеевичу, а не как журналисту, что в этом вопросе Англия будет за нас»[144].

В сентябре 1907 г. в ряде российских газет были помещены статьи, призывавшие использовать соглашение с Британией. Газета «Русь» на следующий день после заключения соглашения писала: «Официальная Англия имеет все основания быть довольной достигнутым единодушием по афганским делам и открывающейся перспективой дальнейшего сближения, но удовольствия своего предпочитает не показывать»[145]. В газете выражалась надежда, что «соглашение при всей своей ограниченности будет бесконечно много весить на международных политических весах. Оно — первый и весьма решительный шаг и много обещает обоим народам в будущем, в случае если дальнейшие события, особенно внутреннее наше развитие, будут благоприятствовать дальнейшему сближению»[146]. «Мечты о свободном выходе в Индийский океан, — сетовала газета «Русь», — нам приходится оставить. Это ли не серьезный повод верить, что компенсация за этот тяжкий для нас отказ должна быть нам дана в дальнейшем соглашением с Англией по делам Ближнего Востока, где все еще ждет разрешения вопрос о проливах, вопрос, в котором Англия всегда играла такую крупную роль»[147].

Подробному разбору англо-русская конвенция подверглась в статье С. Котляревского, помещенной в журнале «Русская мысль». «Раз центр тяжести русской политики перемещался от Дальнего к Ближнему Востоку, — размышлял автор, — здесь русской дипломатии уже неизбежно приходилось действовать сплошь и рядом против интересов Турции, которую так поддерживает Германия»[148]. Англо-русский договор не ограничивался его чисто региональным значением. Несмотря на то что договор, казалось бы, не затрагивал проблем Балканского полуострова, Малой Азии и Дальнего Востока, «не приходится сомневаться в том, — писал он, — что именно обстоятельства в этих двух районах вызывают потребность в англо-русском сближении. Во внешней политике слова и обороты речи далеко не играют той роли, которая им приписывается… Это не союз, но базис союза, без которого вся нынешняя дипломатическая риторика ничего не стоит»[149]. Таким образом, Котляревский исходил из того, что англо-русское соглашение открывает путь к дальнейшему сближению обеих держав и что именно англо-русское соглашение привело к включению (фактическому) России в состав Антанты (англо-французского союза).

Британская пресса считала, что новое соглашение явится гарантом международного мира. Она исключала влияние вопросов о Персидском заливе и Проливах на заключение конвенции.

Консервативный «Standard» (Стэндарт), со своей стороны, констатировал, что «английское и русское правительства вовсе не желали при заключении соглашения выработать план совместных действий на Ближнем Востоке или в Малой Азии»[150].

14 сентября «The Times» (Таймс) писала: «Англо-русское соглашение ни в коем случае не направлено против Германии, так оно регулирует англо-русское отношение в Средней Азии на дружественной почве»[151].

Либеральная «Daily News» (Дейли Ньюс) считала, что «сент-джеймский кабинет создал сперва путем французского, а теперь и русского соглашений противовес влиянию другой державы, которая часто создавала Англии препятствия»[152].

«По этому договору, — доказывал Грей в парламенте, — мы не потеряли ничего из того, что не было потеряно раньше. Все, чем мы пожертвовали в Персии, — это некоторые возможности в торговле. В Тибете и Афганистане мы не пожертвовали ничем»[153].

Необходимо отметить, что нашлись и противники англо-русского сближения. Барон Таубе, профессор международного права Московского университета, советник министра иностранных дел, говорил Извольскому в частной беседе: «Я нахожу в этом договоре, что вы желаете дать Англии, но не нахожу того, что она желает дать нам. Вы отказались от Афганистана, от Персидского залива, который, может быть, когда-нибудь обеспечил бы нам выход в открытое море, которого мы тщетно ищем в направлении Константинополя. Вы ничего не получили, за исключением северной Персии, где мы уже фактически являемся хозяевами»[154].

Будучи уверен в британской поддержке планов Петербурга по пересмотру конвенции о Проливах, Извольский в том же 1907 г. сделал первые попытки выяснить отношение Германии и Австро-Венгрии к намечаемым изменениям в статусе Проливов.

Во время свидания Николая II с Вильгельмом II в Свинемюнде 21–24 июля (6–9 августа) 1907 г. Извольский беседовал с германским канцлером Б. Бюловом. Российский министр воспользовался обсуждением недавнего соглашения между Францией, Испанией и Англией о поддержании статус-кво в западной части Средиземного моря и затронул проблему Черноморских проливов[155]. Он дал понять канцлеру, что «наилучшим противовесом создавшейся в одной части Средиземного моря группировке держав было бы предоставление России возможности беспрепятственно выводить свои морские силы из Черного моря, то есть, другими словами, пересмотр в нашу пользу постановлений Парижского трактата о турецких проливах».

Князь Бюлов ответил, что в принципе он «вполне сочувствует этой мысли, но что вопрос о проливах один из тех, которые могут быть разрешены лишь с течением времени и в связи с естественным ходом событий»[156].

Во время того же свидания императоров в Свинемюнде Извольский заявил Бюлову, что «мы тщательно избегаем вводить в круг проектируемых соглашений какие бы то ни было вопросы, могущие затронуть чужие, и в особенности германские, интересы»[157].

Во время посещения Вены осенью 1907 г. Извольский имел несколько продолжительных бесед с министром иностранных дел Австро-Венгрии А. Эренталем. В одной из бесед российский министр заявил, что «хотя Россия искренне стремится возможно дольше сохранить status quo в пределах Турецкой империи, однако, если вопреки ее желанию и ее миролюбивой политике на Балканском полуострове произошли бы существенные перемены, русское правительство позаботилось бы о своих интересах, вытекающих из истории и географического положения России». «Интерес этот, по моему глубокому убеждению, — пояснил Извольский, — весь сосредоточивается в вопросе о свободном выходе из Черного моря в Средиземное, иначе сказать — в вопросе о турецких проливах»[158]. Извольский недвусмысленно намекнул, что Россия и Австро-Венгрия могли бы установить на будущее полное согласие в восточном вопросе. 6 ноября 1907 г. Извольский писал в докладе: «Наступившее внутри империи успокоение и заключение дипломатических соглашений, обеспечивающих нас от возможности новых осложнений на Востоке, возвратили России полную свободу действий и вернули ей место, подобающее ей в ряду европейских держав»[159].

В 1906–1907 гг., во время англо-русских переговоров по заключению конвенции о Персии, Тибете и Афганистане, стороны интенсивно обменивались мнениями по вопросу о режиме Черноморских проливов. Однако переговоры о Проливах носили подчиненный характер. Русская дипломатия проявила при этом особую осторожность и сдержанность. Хотя формально советник российского посольства в Лондоне Поклевский-Козелл первым поднял вопрос о Проливах, в действительности инициатива постановки его в ноябре 1906 г. принадлежала английской дипломатии, стремившейся ускорить подписание конвенции о Персии, Тибете и Афганистане. Несомненно, Грей и Никольсон рассчитывали, обсуждая вопрос о Проливах, сломить в Петербурге сопротивление противников соглашения с Британией.

В январе-июне 1907 г., в решающий момент рассмотрения английских проектов по средневосточным вопросам, между Петербургом и Лондоном состоялись переговоры по существу предложений русской дипломатии об изменении режима Проливов. Петербург стремился получить согласие Великобритании на проход русских военных судов через Проливы при закрытии их для военного флота нечерноморских держав. Лондонский кабинет как в устных заявлениях, так и в меморандумах признавал особую заинтересованность России в Проливах и выражал готовность содействовать решению вопроса об их статусе. Грей считал возможным в будущем найти приемлемую для России и других держав формулу изменения режима Проливов. Английская дипломатия ставила вопрос пересмотра конвенции о Проливах в зависимость от результатов англорусских переговоров по проблемам Среднего Востока и таким путем добивалась от Петербурга уступок в Персии, Тибете и Афганистане.

Однако в 1907 г. британская дипломатия была против включения вопроса о Проливах в конвенцию по средневосточным проблемам и уклонилась от принятия конкретных обязательств по изменению режима Проливов. Грей, писал А. Тэйлор, «не пожелал связывать себе руки»[160].

Со своей стороны Извольский, учитывая европейский характер проблемы Проливов, особую заинтересованность Германии в делах Ближнего Востока и внутриполитическую обстановку в России, не решился в 1907 г. на углубление переговоров об изменении режима Проливов.

Статьи англо-русской конвенции в основном соответствовали реальному соотношению сил обеих держав и фиксировали занимаемые ими к тому времени позиции. В двух вопросах — о коммерческом выходе к Персидскому заливу и о Черноморских проливах — Извольский, вероятно, мог бы добиться большего, если бы не проводил политику балансирования между Англией и Германией. Вместе с тем непосредственным результатом соглашения явилась не только стабилизация положения на среднеазиатских границах России, но и серьезное упрочение ее позиций в Европе. Британия, помимо получения региональных преимуществ, сделала важный шаг в своей блоковой политике[161]. Договор двух великих колониальных держав еще раз продемонстрировал странам Востока подлинный характер их политики. Царскому правительству пришлось фактически отказаться от «особых отношений» с Персией и Китаем, принесенных в жертву глобальным расчетам.

Глава II

Вопрос Черноморских проливов во время Боснийского кризиса 1908–1909 гг. На пути к итало-турецкой войне

В конце 1907 — начале 1908 г. возникли напряженные отношения между Россией и Турцией. Еще в сентябре, сразу после заключения англо-русского соглашения, министр иностранных дел России А. П. Извольский во время посещения Вены в беседе с А. Эренталем заявил, что в интересах России поддерживать статус-кво на Балканах. Германия и Австро-Венгрия, не возражая против действий России, продолжали развивать экспансию на Ближнем Востоке. Германия вела переговоры с Османской империей о политическом и военном соглашениях и добилась продолжения контракта на строительство Багдадской железной дороги. Австро-Венгрия подписала со Стамбулом секретную военную конвенцию и протокол о концессиях в Салоникском и Косовском вилайетах[162].

Англия продолжала развивать отношения с Россией. 27–28 мая (ст. ст.) 1908 г. на рейде Ревельского (ныне Таллинского) порта состоялось свидание Эдуарда VII и Николая II[163]. Английский король высказался за дальнейшее укрепление единства между двумя правительствами и выразил удовлетворение развитием событий в России в результате деятельности П. А. Столыпина.

Несмотря на сближение с Англией, Извольский считал, что следует добиваться улучшения отношений и с Австро-Венгрией. Дунайская монархия стремилась установить свой контроль на Балканском полуострове и прочно обосноваться на адриатическом побережье. Для этого ей необходимо было присоединить турецкие провинции Боснию и Герцеговину. Согласно XXV статье Берлинского трактата 1878 г. эти южнославянские земли находились под управлением Австро-Венгрии, но формально оставались в составе Османской империи.

Для осуществления этого замысла министр иностранных дел Австро-Венгрии А. Эренталь проделал обширную подготовительную работу.

В ноябре 1907 г. Извольский во время своего путешествия по Европе встречался с ним и обсуждал вопросы балканской политики. Извольский заявил Эренталю, что было бы желательно заранее выяснить, «возможно ли для России и Австрии продолжать действовать в полном единении и согласии, даже при наступлении таких обстоятельств, которые, помимо воли этих двух держав, нарушили бы статус-кво в пределах турецкой империи»[164]. Извольский открыто сказал Эренталю, что Россия ни теперь, ни в будущем не желает никакого территориального приращения ни за счет Турции, ни за счет какой-либо из Балканских стран. Но если бы вопреки этой миролюбивой и консервативной политике на Балканском полуострове произошли существенные перемены, русское правительство по необходимости «должно будет озаботиться обеспечением своего важнейшего интереса, вытекающего из истории и географического положения России. Интерес этот, по моему глубокому убеждению, весь сосредоточен в вопросе о свободном выходе из Черного моря в Средиземное, иначе сказать, в вопросе о турецких проливах. Подобная постановка дела, мне кажется, должна в значительной степени облегчить установление полного согласия между Россией и Австро-Венгрией насчет дальнейшей совместной деятельности в восточном вопросе; ибо разрешение в нашу пользу вопроса о Проливах не нарушило бы никакого австрийского интереса…»[165].

В течение апреля-июня 1908 г. состоялся обмен нотами между русским и австро-венгерским министерствами иностранных дел, в которых была подтверждена поддержка Россией аннексии Австрией Боснии и Герцеговины в обмен на поддержку Австро-Венгрией изменения режима Проливов в интересующем Россию направлении.

Правительство Австро-Венгрии 1 (14) мая 1908 г. направило российскому министру иностранных дел меморандум, в котором Эренталь предлагал по-новому взглянуть на проблему принадлежащих Турции провинций Босния и Герцеговина, 2 (15) июля Извольский отправил памятную записку Эренталю, в которой содержалось предложение договориться в случае решительных перемен на Балканах об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины и Новопазарского санджака в обмен на изменение конвенции о Проливах в пользу России. При этом Извольский упомянул, что пересмотр Берлинского трактата возможен только с согласия держав, его подписавших, а для этого нужно было бы провести международную конференцию[166].

По времени заявление Извольского почти совпало с государственным переворотом в Турции, начавшимся в Салониках, то есть в Македонии. К власти пришло правительство младотурок, которое сделало ставку на Германию. Это усилило обеспокоенность России судьбой Черноморских проливов. Руководители младотурецкой революции собирались провести выборы в Османской империи, включая Боснию и Герцеговину. Это обстоятельство побудило Габсбургскую монархию официально присоединить обе оккупированные ею провинции. Современный историк пишет: «Так Дунайская монархия вызвала второй большой международный кризис XX века, Боснийский кризис 1908–1909 гг. По существу, он явился следствием длительного воздействия Восточного вопроса и событий младотурецкой революции, но только германское вмешательство подняло региональный кризис до мирового уровня»[167].

21 июля (3 августа) 1908 г. в Петербурге состоялось особое совещание с участием руководства МИД, представителей Совета государственной обороны, военного и морского министров, представителей Генеральных штабов морского и сухопутного, министра финансов, а также российских послов в Париже и Константинополе. На совещании обсуждался вопрос об отстаивании интересов России в Турции, однако было признано, что сейчас «мы не готовы на какие-либо самостоятельные выступления, что дело вооруженного завладения Босфором приходится временно отложить и пока заняться разработкой подробного плана действий о мирном занятии Босфора без объявления войны Турции»[168].

Когда речь зашла о возможности проведения операции в Проливах, морской министр сообщил, что послать два броненосца и два крейсера из Балтийского моря в Средиземное для занятия Верхнего Босфора и иных действий можно лишь в будущем[169].

Совещание высказалось за ускорение соответствующей подготовки. Извольский полагал, что общая политическая конъюнктура выгодна для России, и считал, что Англия, препятствовавшая начинаниям России на Востоке, в тот момент не стала бы выступать против. Сознание собственного бессилия и дружественные отношения с Англией диктовали русским правящим кругам необходимость принять турецкую революцию, примириться с ней и попытаться извлечь из этого возможные выгоды.

Совещание постановило «разработать подробный план действий в мирном занятии Босфора без объявления войны Турции, при условии соблюдения всех мер предосторожности, дабы турки не узнали преждевременно о наших намерениях»[170].

Через три дня начальник Главного управления генерального штаба Ф. Ф. Палицын отправил командующему войсками Одесского военного округа конфиденциальное письмо, в котором говорилось, что «современная политическая обстановка может принудить нас к занятию войсками части территории Турции, на первом плане Верхний Босфор»[171]. Эта задача возлагалась на Одесский округ.

Палицын отмечал: «…правда, военно-политическая обстановка, при которой нам придется ныне выполнить экспедицию, будет существенно отличаться от той, которая предусматривалась ранее (имелась в виду перед Русско-японской войной)». Он был уверен, что России не придется ожидать появления и прорыва в Черное море английского флота. «Главнейшею заботой экспедиции, — подытоживал Палицын, — будет захват на обоих берегах Пролива выгодных позиций, господствующих над Константинополем, и удержания их в своих руках для достижения поставленной — по обстоятельствам — политической цели»[172]. 29 июля (11 августа) 1908 г. Ф. Ф. Палицын сообщал И. М. Дикову, морскому министру: «Оперативные соображения требуют, чтобы при столкновении с Турцией мы были готовы перебросить одним рейсом один корпус войск, усиленный кавалерийской бригадой и обеспеченный месячным запасом. В круглых числах это составит около 1100 офицерских и классных чинов, 42 000 нижних чинов, 110 000 лошадей, 3000 орудий и повозок с 300 000 пудов груза продовольствия. Куда придется направить десант — к Босфору ли, к другому ли пункту малоазийского побережья — может указать лишь обстановка, при которой придется начать войну»[173]. Далее Палицын ссылался на заключение Особого совещания 21 июля (3 августа), что по политическим соображениям правительство не может войти в соглашение с Болгарией о совместных действиях и что политическая обстановка может вынудить занять войсками часть турецкой территории и на первом плане — Верхний Босфор. «При современной политической обстановке задача экспедиции, — сообщал Палицын Дикову, — сводится к захвату на обоих берегах Босфора позиций, господствующих над Константинополем; и к удержанию этих позиций до сосредоточения сил, необходимых для военной задачи, согласно указанной политики. Интересы первого эшелона сухопутных войск требуют, чтобы флот, обеспечив и облегчив высадку, способствовал бы падению босфорских батарей и оказал бы посильную помощь войскам при удержании захваченных позиций»[174].

20 августа (1 сентября) 2008 г. министр иностранных дел Эренталь сообщил российскому послу в Вене В. П. Урусову о готовности приступить к переговорам с Извольским на основе памятной записки российского министра от 19 июня (2 июля), при этом он выразил желание лично встретиться с Извольским. Эренталь не преминул спросить, зондировал ли уже Извольский мнение английского правительства на этот счет. «Получив отрицательный ответ, он согласился в перспективе принять текст, предложенный Извольским. Он ничем не рисковал, будучи уверенным, что англичане не пойдут на уступки в этом вопросе»[175].

Российский министр намеревался использовать сложившуюся ситуацию, чтобы обеспечить России право проводить военные суда через Проливы. Извольский полагал, что если удастся заключить сделку с Австро-Венгрией, то Германия не станет противодействовать реализации его замысла. Франция, как союзник, тоже не должна была бы возражать против Проливов. Великобритания же должна будет выполнить свое обещание, данное при заключении англо-русского соглашения.

6 (19) августа правительство Австро-Венгрии приняло решение об аннексии Боснии и Герцеговины. План аннексии поддерживала австрийская военная партия во главе с эрцгерцогом Францем Фердинандом и начальником Генерального штаба Конрадом фон Гётцендорфом[176]. По договоренности с болгарским князем Фердинандом Кобургским это событие должно было совпасть с объявлением независимости Болгарии. В итоге получалось, что Австро-Венгрия не была единственным государством, нарушающим Берлинский трактат.

Уже 20 августа (2 сентября) Извольский писал из Карлсбада своему помощнику Н. В. Чарыкову: «Итак, мое убеждение, что мы должны предвидеть в более или менее близком будущем, что вопрос о присоединении Боснии и Герцеговины будет действительно поставлен ребром»[177]. Извольский находил чрезвычайно важным, что венский кабинет не отказывался включить вопрос о Проливах в обсуждение. Далее Извольский рассуждал следующим образом: «Остается найти такую формулировку, которая действительно обеспечивала нам необходимую компенсацию. Дело в том, что присоединение Боснии и Герцеговины явится материальным фактом; компенсация же, а именно согласие Австро-Венгрии на то или другое разрешение вопроса о Проливах, во всяком случае будет носить характер отвлеченный и секретный»[178]. 28 августа Извольскому было ясно, что решение объявить в близком будущем об аннексии уже принято венским кабинетом.

2–3 (15–16) сентября состоялась встреча Извольского с Эренталем в Бухлау. Российский министр писал своему помощнику, что австро-венгерское правительство окончательно приняло решение об аннексии и рассчитывает на признание его Россией[179].

В результате сложных переговоров Эренталь согласился, не дожидаясь ликвидации в отдаленном будущем Османской империи, принять российскую формулу касательно Проливов, когда все суда России и других прибрежных государств Черного моря могли входить и выходить через Проливы при сохранении принципа закрытия их для военных судов других наций. Предметы сделки были неравноценны. Аннексия после тридцатилетнего австро-венгерского управления Боснией и Герцеговиной была шагом логически объяснимым, тогда как Россия Проливами не обладала и не могла самостоятельно решить вопрос, урегулированный на международном уровне[180]. Эренталь хотел лишь внести в эту формулу какую-нибудь оговорку, которая лишила бы ее агрессивного по отношению к Турции характера, что Извольскому представлялось вполне возможным. Эренталь выразил готовность поддержать требование России перед Германией.

Босфорский мираж отчетливо возник перед глазами Извольского, который писал Чарыкову, что необходимо доложить обо всем царю и развить перед ним мысль, что протестами против аннексии и угрозами мы ничего не добьемся, а предлагаемый им путь компенсаций и гарантий может оказаться даже выгодным. «При счастливом и искусном ведении дела есть шансы нынче же, то есть не дожидаясь ликвидации Османской империи изменить в нашу пользу постановление о Проливах. Во всяком случае, мы приобретаем формальное согласие на такое изменение со стороны Австрии, а может быть и Германии», — писал Извольский[181].

Результаты встречи Извольского и Эренталя не были официально зафиксированы, что оставило свободу трактовки шансов «на счастливое и искусное ведение дела». Ни сроки аннексии, ни выдвижение Россией вопроса о пересмотре статуса Проливов, ни процедура оформления изменений в Берлинском трактате не были уточнены. Собеседники потом толковали ее смысл различно: Извольский утверждал, что состоялся форменный сговор: Эренталь получил Боснию и Герцеговину, Извольский — пересмотр вопроса о Дарданеллах на европейской конференции, которую он хотел организовать. Эренталь же говорил, что никакого сговора не было[182].

8 (20) сентября Чарыков доложил царю о результатах встречи в Бухлау. Николай II был чрезвычайно доволен итогами переговоров. Особенно обрадовала его перспектива, не дожидаясь ликвидации Османской империи, решить вопрос о Проливах, писал Чарыков Извольскому[183]. Царя беспокоило только отношение Германии к задуманному предприятию: «Это было решением векового вопроса, — сказал он Чарыкову и, прощаясь после обеда, добавил: — Я буду помнить 8 сентября 1908 года»[184]. Однако Чарыков задает Извольскому вполне конкретный вопрос: «Возможно ли осуществить такое крупное и существенное изменение международного договора семи держав (вопрос о Проливах), так сказать келейным путем, посредством партикулярного соглашения между двумя из них?»[185]. Как выяснилось позднее, сделать это оказалось совершенно невозможно.

10 (23) сентября Извольский напомнил Эренталю, что «обусловил свое согласие на аннексию Боснии и Герцеговины признанием общеевропейского характера этого вопроса и необходимости компенсации»[186]. 11 сентября российский министр писал своему помощнику, что «необходимо приготовить, а в решительный момент направить нашу печать и общественное мнение, которые весьма легко могут пойти по ложному пути»[187]. Извольский считал очень важным установить взаимопонимание с рядом ведущих изданий, не ограничиваясь дружественным «Новым временем», но «заручиться поддержкой А. И. Гучкова („Голос Москвы“), и П. Н. Милюкова („Речь“)»[188]. Основная роль в контактах с прессой отводилась А. А. Гирсу, руководившему отделом печати МИДа, и помощнику министра Чарыкову.

Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал, что «настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о проливах в желательном для России смысле»[189].

Командующий войсками Одесского военного округа отправил 5 (18) октября 1908 г. письмо Палицыну. «Политические события, совершающиеся в последнее время на Балканском полуострове, подтверждают необходимость содержания в постоянной готовности наших вооруженных сил и средств на Черном море и принятию тех или иных вмешательств в судьбы балканских народов». Он делал вывод, что очень важным и «требующим полного и неустанного внимания и забот» представляется вопрос «о готовности перебросить наши вооруженные силы в любой момент на тот или другой пункт турецкого театра, — иными словами, постоянная готовность к предпринятою десантной операции в тех или других размерах и целях».

Вопрос об осуществлении десантной экспедиции разделялся на ряд составных вопросов о готовности Черноморского флота (казенного и частного), войсковых частей и разного рода запасов. «В настоящее время, — сообщал А. В. Каульбарс Палицыну, — вследствие увольнения в запас на всех судах Черноморского флота недостает около 40 % нижних чинов. Ввиду этого, для немедленного выхода боевой эскадры приходится снять со всех военных транспортов и судов резервного флота большую часть имеющихся на них команд и перевести их на суда боевого флота. Для укомплектования же до штатного состава команд военных транспортов и судов резервного флота придется призвать запасных матросов»[190].

Все перечисленные командующим Одесским округом трудности являлись причиной того, что «суда Черноморского флота могли быть готовы к выходу в море лишь на 8-й день по объявлению экспедиции. Кроме того, ощущалась острая нехватка запасов угля: имелось около 20 000 тонн; между тем для целей экспедиции признавался необходимым запас в количестве около 700 000 тонн. В итоге получалось, что при столь неподготовленных средствах не может быть и речи о быстроте и, по возможности, внезапности нашего появления у берегов Босфора»[191].

Обнадеживало то, что в мирное время берега Босфора слабо охранялись. Возможность внезапного захвата берегов Пролива в мирное время также была обусловлена определенными взаимными отношениями европейских держав, или, как это сформулировал командующий: «Так сказать, общей политической обстановкой данной минуты». Командующий войсками Одесского военного округа понимал, что «Босфорская экспедиция, результаты которой, при благоприятном исходе, будут иметь первостепенное государственное значение», может привести к значительным политическим затруднениям. Поэтому он считал, что принятию данного решения должно предшествовать тщательное обсуждение. «Положены будут на весы как ожидаемые от экспедиции результаты, так и вызываемые ею, в виду наличных условий, жертвы и затруднения. Как тем, так и другим сделана будет относительная оценка, какова и будет служить основанием для последующего решения»[192].

«До настоящего времени вопрос об организации управления десантной экспедиции, являющийся вопросом первостепенной важности, далеко не достаточно разработан, — признавал Каульбарс, — а также не решен вопрос о разграничении власти и ответственности военного и морского ведомств при организации десантных операций. Казалось бы, что для правильного употребления всех подготовленных к десантной экспедиции средств, для совершенствования и поддержания их в постоянной готовности, необходимо еще в мирное время предназначить то лицо, которое станет во главе экспедиции»[193]. Извольский тем временем продолжал дипломатическое турне по Европе. 12–13 (25–26) сентября в Берхтесгадене он встречался с германским статс-секретарем по иностранным делам В. Шёном, а 16–17 (29–30) сентября в Дезио — с министром иностранных дел Италии Т. Титтони, далее следовали Париж и Лондон[194]. Из разговора с Шёном Извольский вполне уяснил, что Германия не будет возражать против изменений режима Проливов, но потребует для себя компенсацию в этом регионе.

Титтони отнесся в общем благожелательно, но сразу же выдвинул притязания Италии на Триполитанию и Киренаику, против чего российский министр не возражал[195].

19 сентября (2 октября) проект памятной записки австро-венгерскому правительству, в котором запрашивались компенсации России и Балканским государствам в случае аннексии Боснии и Герцеговины, был одобрен царем. Пункт 2-й памятной записки касался вопроса о Проливах и оговаривал «право для России и для других причерноморских стран проводить их военные суда свободно в обоих направлениях через Проливы, которые связывают Черное и Средиземное моря, поскольку принцип закрытия этих Проливов установлен государствами, не прибрежными к этому морю»[196]. В заключение памятной записки российское правительство предложило Вене провести дружественный обмен мнений о будущем Константинополя и прилегающих к нему территорий и установить взаимопонимание между Россией и Дунайской монархией в случае распада Османской империи.

В тот же день Чарыков поставил в известность о результатах российско-австрийских переговоров председателя Совета министров, военного и морского министров и министра финансов, а также исполняющего обязанности начальника Генерального штаба. Столыпин и Коковцов выразили свое возмущение по поводу того, что Совет министров так поздно узнал «о деле столь громадного исторического значения, затрагивающем интересы внутреннего состояния империи»[197]. Министры срочно собрались на совещание, на котором Столыпин и Коковцов «при сочувственной поддержке прочих» подвергли действия Извольского резкой критике. Они считали, что, хотя Россия и не может воспрепятствовать аннексии Боснии и Герцеговины, она должна выступить защитницей интересов пострадавших государств, «а отнюдь не пособницей или укрывательницей Австрии»[198]. На совещании было решено заявить царю, что правительство отказывается брать на себя ответственность за последствия действий, совершившихся без его ведома.

Докладывая Извольскому о происшедшем, Чарыков просил его вернуться в Петербург. Получив телеграмму, составленную Коковцовым и излагающую мнение Совета министров, Извольский всерьез забеспокоился. Министр через российского посла во Франции А. И. Нелидова объяснил Чарыкову, что он (Извольский) предупредил Австрию о международных последствиях аннексии и предлагал мирный и выгодный исход для России. Он также считал, что его возвращение в Санкт-Петербург, чего желало совещание, могло бы оказаться нежелательным, поскольку предстоящие беседы в Лондоне, Париже и Берлине сулили в сложившейся обстановке многообещающие результаты[199]. Несмотря на несогласие со стороны Совета министров, Николай II разрешил министру иностранных дел продолжить путешествие.

25 сентября (8 октября) состоялась аннексия Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Возможно, у австрийского министра мелькнула мысль, что неожиданная аннексия будет способствовать срыву планов Извольского относительно Проливов. За два дня до этого события 23 сентября (6 октября) российский посол в Стамбуле Зиновьев виделся с великим визирем и министром иностранных дел Турции. Из их ответов посол сделал заключение, что они признают необходимым предъявить державам, подписавшим Берлинский трактат, протест против присоединения Боснии и Герцеговины к Австрии, но «понимают при этом невозможность изменить ход событий и относятся хладнокровно к свершившимся фактам»[200].

К состоявшейся аннексии в Берлине отнеслись настороженно, хотя продвижение Австро-Венгрии на юго-восток соответствовало интересам центральных держав. Германское правительство, испытывая недовольство самостоятельным шагом Австро-Венгрии, все же безоговорочно поддержало своего союзника. Рейхсканцлер Б. Бюлов убедил кайзера, что «от выступления против Эренталя может выиграть только Англия»[201].

Британия, в свою очередь, стремилась не допустить укрепления позиций Германии ни на Балканах, ни в Марокко. Стройные планы Грея нарушились путаной дипломатической игрой Извольского с Австро-Венгрией.

Британия заняла резко отрицательную позицию в отношении акта аннексии[202]. Английский министр иностранных дел Э. Грей заявил австро-венгерскому правительству, что «нарушение или изменение условий Берлинского трактата без предварительного согласия с другими державами, из которых Турция затронута в данном случае больше всех, никогда не может быть ни одобрено, ни признано правительством его величества»[203].

Между тем именно в силу бухлауской сделки проблема Проливов оказалась самым тесным образом связанной с балканскими делами. В Париже Извольский не получил никаких определенных заверений. Своим невмешательством в Боснийский кризис Франция рассчитывала получить от Германии уступку в марокканском вопросе, который был для нее в то время важнее проблем России и Турции[204]. Идею Извольского о международной конференции и компенсациях в пользу ущемленных аннексией стран не поддержал министр иностранных дел Франции С. Пишон. Французские министры были недовольны не только неудачным моментом и формой, которую выбрал Извольский для решения проблемы Проливов, но и тем обстоятельством, что русский министр вел за их спиной переговоры с Эренталем. 24 сентября (7 октября) российский посол Нелидов телеграфировал из Парижа, что министр иностранных дел Франции С. Пишон просил сообщить России, что, «по мнению лондонского кабинета, пока не будет достигнуто предварительного соглашения касательно программы конференции, желательно не выступать с предложением о ее созыве. В особенности необходимо некоторое время для подготовки общественного мнения по вопросу о Проливах. Желательно также заранее условиться о компенсациях. Вследствие всего этого Грей просил парижский кабинет побудить Россию не спешить с конкретными предложениями о созыве конференции»[205]. Пишону также представлялось более желательным сделать в Константинополе и в Софии единовременно заявление в том смысле, что Берлинский трактат не может быть подвергнут никакому изменению или нарушению без согласия подписавших его держав[206].