Занавес. Последнее дело Пуаро Кристи Агата

Глава 11

На следующее утро в беседе с Пуаро я вернулся к этому вопросу. Лицо его прояснилось, и он одобрительно закивал головой.

– Превосходно, Гастингс. Мне было интересно, уловите ли вы сходство. Понимаете, я не хотел вам подсказывать.

– Значит, я прав. Это еще одно дело X?

– Несомненно.

– Но почему, Пуаро? Каков мотив?

Пуаро покачал головой.

– Разве вы не знаете? И у вас нет никакой идеи?

– Да, у меня есть идея, – медленно произнес Пуаро.

– Вы нашли связь между всеми этими разными случаями?

– Думаю, да.

– Итак?

Я с трудом сдерживал нетерпение.

– Нет, Гастингс.

– Но я должен знать.

– Гораздо лучше, чтобы вы не знали.

– Почему?

– Поверьте мне на слово, что это так.

– Вы неисправимы, – взорвался я. – Вас скрутил артрит. Вы неподвижны и беспомощны. И все-таки пытаетесь играть в одиночку.

– Не думайте, что я играю в одиночку. Вовсе нет. Совсем напротив, Гастингс, от вас многое зависит в этом деле. Вы – мои глаза и уши. Я лишь отказываюсь давать вам информацию, которая может быть опасной.

– Для меня?

– Для убийцы.

– Вы хотите, – предположил я, – чтобы он не подозревал, что вы идете по следу? Думаю, дело в этом. Или вы полагаете, что я не в состоянии о себе позаботиться.

– Вам следует знать по крайней мере одну вещь, Гастингс. Человек, который убил один раз, будет убивать снова – и снова, и снова, и снова.

– Во всяком случае, – мрачно заметил я, – на этот раз не было убийства. По крайней мере одна пуля не достигла цели.

– Да, это было счастье – большое счастье. Как я говорил вам, подобные вещи трудно предвидеть.

Он вздохнул. На лице появилось огорченное выражение.

Я тихонько вышел из комнаты, с печалью думая, насколько не способен теперь Пуаро напрягаться. Ум его все такой же острый, но сам Пуаро – больной и усталый человек.

Пуаро предостерег меня, чтобы я не пытался разгадывать, кто такой X. Но в душе я по-прежнему придерживался убеждения, что разгадал его. Лишь один человек в Стайлз казался мне несомненно порочным. Однако у меня была возможность удостовериться кое в чем, задав простой вопрос. Эта проверка даст отрицательный результат, но тем не менее будет представлять определенный интерес.

После завтрака я как бы между прочим спросил у Джудит:

– Где ты была вчера вечером, когда я встретил вас с майором Аллертоном?

К сожалению, увлекшись одним аспектом дела, совершенно выпускаешь из виду все остальные. Я растерялся, когда Джудит набросилась на меня:

– Я действительно не понимаю, папа, какое тебе до этого дело!

Я смотрел на нее в полной растерянности.

– Я… я только спросил.

– Да, но почему? Почему ты все время задаешь вопросы? Что я делала? Куда ходила? С кем была? Это действительно невыносимо!

Самое смешное заключалось в том, что на этот раз я спрашивал вовсе не о том, где была Джудит. Меня интересовал Аллертон.

Я попытался успокоить дочь:

– В самом деле, Джудит, не понимаю, почему я не могу задать простой вопрос.

– Я не понимаю, зачем тебе это знать.

– Я о другом. Я имею в виду, меня просто удивило, почему ни один из вас… э-э… по-видимому, не знал, что случилось.

– Ты хочешь сказать, о несчастном случае? Если тебе непременно нужно знать, то я была в деревне, покупала марки.

Я ухватился за личное местоимение, употребленное ею:

– Значит, Аллертон не был с тобой?

Джудит издала раздраженный вздох.

– Нет, не был. Мы встретились возле дома, всего за две минуты до того, как столкнулись с тобой. Надеюсь, теперь ты удовлетворен. Но мне бы хотелось заметить, что, даже если бы я целый день разгуливала с майором Аллертоном, это не твое дело. Мне двадцать один год, я зарабатываю себе на жизнь, и как именно я провожу свое время – исключительно мое дело.

– Конечно, – поспешно согласился я, стараясь задобрить дочь.

– Я рада, что ты согласился, – смягчилась Джудит. Она грустно улыбнулась. – О, дорогой, пожалуйста, не разыгрывай из себя строгого отца. Ты себе не можешь представить, как это действует на нервы. Если бы ты так не кудахтал!

– Я не буду – правда, ни за что не буду, – пообещал я.

В этот момент к нам подошел Франклин.

– Привет, Джудит. Пойдемте. Мы сегодня позже, чем обычно.

Он обратился к ней резко, можно сказать бесцеремонно. Я невольно испытал раздражение. Конечно, Франклин – работодатель Джудит, он вправе претендовать на ее время, и поскольку он платит, то может ей приказывать. Однако я не понимал, почему бы ему не вести себя как подобает воспитанному человеку. Манеры у него были не изысканные, но с остальными людьми он был по крайней мере вежлив. А с Джудит обращался резко – особенно в последнее время, – и тон у него был диктаторский. Он почти не смотрел на нее, когда говорил, и только отрывисто выдавал приказания. Казалось, Джудит это не возмущало, в отличие от меня. Мне пришло в голову, что это особенно некстати, поскольку такое поведение резко отличалось от подчеркнутого внимания Аллертона. Конечно, Джон Франклин в десять раз лучше Аллертона, но сильно уступает ему в привлекательности.

Я наблюдал, как Франклин шагает к лаборатории своей неуклюжей походкой. Нескладная фигура, рыжие волосы, веснушки. Некрасивый человек. Никаких внешних достоинств. Правда, у него хорошие мозги, но женщины редко влюбляются только за ум. Я с тревогой подумал, что Джудит, из-за этой своей работы, практически никогда не общается с другими мужчинами. У нее не было возможности познакомиться с какими-нибудь привлекательными молодыми людьми. На фоне неотесанного и некрасивого Франклина порочные чары Аллертона становятся еще выигрышнее. У моей бедной девочки нет возможности определить их истинную цену.

А вдруг она по-настоящему влюбится в него? Раздражение, которое она только что проявила, – тревожный знак. Я знал, что Аллертон – плохой человек. А что, если это еще не все? Если Аллертон – X?..

Это возможно. В тот момент, когда прогремел выстрел, он не был с Джудит.

Но каков мотив всех этих преступлений, кажущихся бесцельными? Я был уверен, что Аллертон вовсе не безумен. Он в здравом уме, полностью в здравом уме и абсолютно беспринципен.

И Джудит – моя Джудит – проводит с ним слишком много времени.

До этого момента я был так поглощен X и тем, что преступление может совершиться в любой момент, что, хотя меня слегка тревожила дочь, личные мотивы отодвигались на второй план.

Теперь, когда удар нанесен и совершена попытка преступления, к счастью неудачная, я мог поразмыслить о своих проблемах. И чем больше я о них думал, тем тревожнее у меня становилось на душе. Случайное слово, как-то оброненное при мне, открыло мне, что Аллертон женат.

Бойд Каррингтон, знавший все обо всех, еще больше просветил меня на этот счет. Жена Аллертона была набожной католичкой. Она ушла от него вскоре после свадьбы. Из-за ее религии никогда не вставал вопрос о разводе.

– И скажу вам откровенно, – заметил Бойд Каррингтон, – это вполне устраивает негодяя. Намерения у него всегда самые бесчестные, и жена где-то на заднем плане для него весьма удобна.

Приятно услышать такое отцу!

Дни после несчастного случая с миссис Латтрелл текли спокойно, но моя тревога все усиливалась.

Полковник Латтрелл много времени проводил в спальне у жены. Прибыла сиделка, чтобы ухаживать за раненой, и сестра Крейвен снова поступила в распоряжение миссис Франклин.

Признаюсь, что не без злорадства заметил признаки раздражения у миссис Франклин, которая не была теперь больной en chef[24]. Суматоха вокруг миссис Латтрелл и внимание к ней были явно неприятны маленькой леди, которая привыкла, что ее здоровье – главная тема дня.

Она возлежала в шезлонге, прижав руку к сердцу и жалуясь на сердцебиение. Ее не устраивала пища, а все ее капризы маскировались показным долготерпением.

– Мне так неприятно, когда из-за меня суетятся, – жалобно шептала миссис Франклин Пуаро. – Мне так стыдно, что у меня слабое здоровье. Это так… так унизительно постоянно просить людей что-нибудь для меня сделать. Порой я думаю, что слабое здоровье – это преступление. Если кто-то нездоров и не бесчувствен, он не годится для этого мира. Его следует просто спокойно убрать.

– О нет, мадам. – Пуаро, как всегда, был галантен. – Хрупкий экзотический цветок должен цвести под защитой оранжереи – ему не вынести холодный ветер. Это простой сорняк прекрасно себя чувствует на холоде, но его отнюдь не ценят выше из-за этого. Посмотрите на меня – я искалечен, скрючен, лишен возможности передвигаться, но мне… мне не приходит в голову уйти из жизни. Я все еще наслаждаюсь тем, что мне доступно, – едой, напитками, радостями интеллектуальной жизни.

Миссис Франклин вздохнула и пролепетала:

– Ах, но у вас другое дело. Вы должны считаться только с собой. А в моем случае есть бедный Джон. Я с болью ощущаю, какой обузой для него являюсь. Больная никчемная жена. Жернов у него на шее.

– Уверен, он никогда вам так не говорил.

– О, не говорил. Конечно нет. Но мужчины, бедняжки, видны насквозь. И Джон совсем не умеет скрывать свои чувства. Разумеется, я не хочу сказать, что он недобр, – но, к счастью для себя, очень неэмоционален. Ему неведомы душевные переживания, и поэтому он не ожидает, что они у кого-то есть. Это такое счастье – родиться толстокожим.

– Я бы не назвал доктора Франклина толстокожим.

– В самом деле? О, но вы же не знаете его так хорошо, как я. Конечно, я понимаю, что, если бы не я, он был бы гораздо свободнее. Знаете, иногда я так ужасно расстраиваюсь, что думаю: каким облегчением было бы покончить со всем этим.

– О, не надо, мадам.

– В конце концов, какая от меня польза кому бы то ни было? Уйти от всего этого в Великое Неизвестное… – Она покачала головой. – И тогда Джон будет свободен.

– Чепуха! – решительно возразила сестра Крейвен, когда я повторил ей этот разговор. – Она не сделает ничего подобного. Не беспокойтесь, капитан Гастингс. Те, кто с видом умирающего лебедя болтают о том, чтобы «покончить со всем этим», не имеют ни малейшего намерения так поступить.

И я должен отметить, что, когда волнение, вызванное ранением миссис Латтрелл, улеглось и миссис Франклин снова получила сестру Крейвен в свое полное распоряжение, настроение больной резко улучшилось.

В одно чудесное утро Куртис устроил Пуаро под буками, неподалеку от лаборатории. Этот уголок был защищен от восточного ветра, и вообще туда не проникало даже легкое дуновение ветерка. Это вполне устраивало Пуаро, который терпеть не мог сквозняки и всегда питал недоверие к свежему воздуху. Мне кажется, что он предпочитал находиться в доме, но терпел пребывание на воздухе, если его хорошо укутывали.

Я подошел к Пуаро и уселся рядом. В этот момент из лаборатории вышла миссис Франклин.

Она была одета с большим вкусом и пребывала в удивительно бодром расположении духа. Миссис Франклин объяснила, что едет вместе с Бойдом Каррингтоном осмотреть его дом и проконсультировать на предмет выбора штор и тканей для обивки.

– Вчера я оставила сумочку в лаборатории, когда заходила побеседовать с Джоном. Бедный Джон, они с Джудит уехали в Тадкастер – у них кончился какой-то там реактив.

Миссис Франклин опустилась на складной стул рядом с Пуаро и покачала головой, придав лицу ироническое выражение.

– Бедняжка! Я рада, что не обладаю научным складом ума. В такой чудесный день подобные заботы представляются ребяческими.

– Не дай бог, мадам, если вы скажете подобное при ученых.

– О, конечно нет. – Лицо ее сделалось серьезным. – Не думайте, мсье Пуаро, что я не восхищаюсь своим мужем. Я восхищаюсь. Я полагаю, то, что он живет ради своей работы, – это настоящее подвижничество.

Голос ее слегка задрожал.

В душу мне закралось подозрение, что миссис Франклин любит играть разные роли. В данный момент она была преданной женой, преклоняющейся перед своим мужем.

Она доверительно коснулась рукой колена Пуаро.

– Джон – это… это действительно в своем роде святой. Иногда это меня даже пугает.

Пожалуй, она несколько переборщила, назвав Франклина святым, подумал я. Барбара же Франклин продолжала, и глаза ее сияли:

– Он готов сделать что угодно – пойти на любой риск – ради того, чтобы преумножить знания человечества. Это удивительно, не правда ли?

– Разумеется, разумеется, – поддакнул Пуаро.

– Но иногда, вы знаете, я боюсь за него, – продолжала миссис Франклин. – Ведь он, скажу я вам, доходит до крайностей. Этот ужасный боб, с которым он сейчас экспериментирует. Я боюсь, он начнет проводить эксперименты на себе.

– Он, конечно же, примет меры предосторожности, – заметил я.

Она покачала головой с печальной улыбкой.

– Вы не знаете Джона. Вы никогда не слышали про его испытания нового газа?

– Нет, – ответил я.

– Необходимо было что-то выяснить про какой-то новый газ. Джон вызвался испытать его. Его заперли в резервуар часов на тридцать шесть и измеряли ему пульс, температуру и дыхание, чтобы выяснить воздействие газа и определить, одинаково ли оно на людей и животных. Это был страшный риск, как сказал мне один из профессоров впоследствии. Он легко мог скончаться. Но таков уж Джон – он совершенно забывает о собственной безопасности. Я думаю, чудесно быть таким, вы не находите? Мне бы никогда не хватило смелости.

– Да, тут действительно требовалось большое мужество, – согласился Пуаро, – чтобы совершить такое хладнокровно!

– Вот именно, – сказала Барбара Франклин. – Я ужасно горжусь им, но в то же время очень волнуюсь за него. Потому что, видите ли, на определенной стадии недостаточно морских свинок и лягушек. Нужна реакция человека. Вот почему я испытываю такой ужас при мысли о том, что Джон проведет на себе эксперимент с этим мерзким калабарским бобом и случится что-то страшное. – Она вздохнула и покачала головой. – Но он только смеется над моими страхами. Вы знаете, он действительно в некотором роде святой.

В этот момент к нам подошел Бойд Каррингтон.

– Привет, Бабе, ты готова?

– Да, Билл, жду тебя.

– Надеюсь, поездка не слишком тебя утомит.

– Конечно нет. Я уже сто лет не чувствовала себя так хорошо, как сегодня.

Она встала, мило улыбнулась нам с Пуаро и зашагала по лужайке со своим высоким спутником.

– Доктор Франклин – современный святой… гм, – произнес Пуаро.

– Довольно крутая смена настроения, – заметил я. – Впрочем, такова уж эта леди.

– Какова?

– Любит выступать в разных ролях. Один день – это непонятая жена, которой пренебрегают, завтра – страдающая женщина, готовая пожертвовать собой, которой ненавистна мысль, что она – обуза для любимого человека. А сегодня – это соратница, преклоняющаяся перед мужем-героем. Беда в том, что она немного переигрывает во всех этих ролях.

Пуаро задумчиво проговорил:

– Вы полагаете, миссис Франклин – дурочка, не так ли?

– Ну, я бы так не сказал – пожалуй, не очень блещет умом.

– Ах, она просто не в вашем вкусе.

– А кто в моем вкусе? – резко спросил я.

– Закройте глаза, – неожиданно пробормотал Пуаро, – и посмотрите, кого вам пошлют феи…

Я не успел ответить, как появилась сестра Крейвен, бежавшая прямо по газону. Она улыбнулась нам, сверкнув зубами, отперла дверь лаборатории, вошла внутрь и вновь появилась с парой перчаток.

– Сначала носовой платок, теперь перчатки – вечно что-то забывает, – бросила она на ходу и устремилась туда, где ждали Барбара Франклин и Бойд Каррингтон.

Миссис Франклин, подумалось мне, из тех беспомощных женщин, которые везде разбрасывают свои вещи, ожидая, что все будут за ними бегать, как будто так и надо. Она даже гордится этим. Я не раз слышал, как она с довольным видом говорила:

– Конечно, у меня голова как решето.

Я смотрел, как сестра Крейвен бежит по лужайке, пока она не скрылась из виду. Она бежала легко и красиво, тело ее было тренированным. Я невольно высказал вслух посетившую меня мысль:

– Наверно, эта девушка сыта по горло такой жизнью. Я имею в виду, когда приходится не столько ухаживать за больным, сколько быть на побегушках. Не думаю, что миссис Франклин очень уж добра и внимательна.

Ответ Пуаро сильно меня раздосадовал. Он прикрыл глаза и ни с того ни с сего прошептал:

– Золотисто-каштановые волосы.

Несомненно, у сестры Крейвен золотисто-каштановые волосы, но я не понимал, почему Пуаро выбрал именно эту минуту, чтобы сделать замечание по данному поводу.

Я ничего не ответил.

Глава 12

Мне кажется, на следующий день перед ленчем имел место разговор, оставивший у меня чувство смутного беспокойства.

Нас было четверо – Джудит, я, Бойд Каррингтон и Нортон.

Не помню, почему именно мы затронули эту тему, но говорили мы об эвтаназии – умерщвлении в случае неизлечимой болезни: доводы за и против.

Говорил главным образом Бойд Каррингтон, что вполне естественно. Нортон время от времени вставлял пару слов, а Джудит сидела молча, но слушала очень внимательно.

Сам я признался, что, хотя все говорят за то, чтобы принять эту практику, на деле меня что-то отталкивает от нее. Кроме того, по моему мнению, она дает слишком большую власть в руки родственников.

Нортон согласился со мной. Он добавил, что считает: это должно делаться лишь по желанию и с согласия пациента, когда после длительных страданий неизбежна смерть.

Бойд Каррингтон сказал:

– Да, но вот что любопытно. Хочет ли сам больной «покончить со страданиями», как мы говорим?

И он рассказал историю – по его словам, подлинную – о человеке, которого терзали ужасные боли. У него был неоперабельный рак. Больной попросил своего врача дать ему что-нибудь, чтобы покончить со всем этим. Доктор ответил: «Я не могу это сделать, старина». Позже, перед уходом, он положил на столик у кровати больного таблетки морфия, подробно объяснив, сколько нужно принимать и какая доза опасна. Хотя снотворное было в полном распоряжении пациента и тот мог принять роковую дозу, он этого не сделал.

– Это доказывает, – сказал Бойд Каррингтон, – что, несмотря на свои слова, больной предпочел страдания быстрой и безболезненной смерти.

Именно тогда впервые заговорила Джудит – резко и пылко.

– Конечно, предпочел, – заявила она. – Не следует предоставлять ему самому решать.

Бойд Каррингтон спросил, что она имеет в виду.

– Я имею в виду, что у того, кто слаб – от страданий и болезни, – нет сил принять решение. Они не могут это сделать. Это следует сделать за них. Долг того, кто их любит, – принять решение.

– Долг? – переспросил я.

Джудит повернулась ко мне.

– Да, долг. Того, чей разум ясен и кто возьмет на себя ответственность.

– И закончить на скамье подсудимых с обвинением в убийстве? – потряс головой Бойд Каррингтон.

– Не обязательно. Во всяком случае, если вы кого-то любите, вам следует пойти на риск.

– Но послушайте, Джудит, – вмешался Нортон, – то, что вы предлагаете, означает огромную ответственность.

– Не думаю. Люди слишком уж боятся ответственности. Они ведь готовы решить судьбу собаки – почему бы не сделать то же самое по отношению к человеческому существу?

– Ну… это же совсем другое, не так ли?

– Да, это важнее, – ответила Джудит.

Нортон прошептал:

– Вы меня просто ошеломили.

Бойд Каррингтон осведомился с любопытством:

– Значит, вы бы решились, не правда ли?

– Я так думаю. Я не боюсь брать на себя ответственность.

Бойд Каррингтон покачал головой.

– Так не годится, знаете ли. Нельзя, чтобы все, кому заблагорассудится, брали закон в свои руки и решали вопрос жизни и смерти.

– А ведь на самом деле, Бойд Каррингтон, – заметил Нортон, – мало у кого хватит мужества взять на себя ответственность. – Со слабой улыбкой он взглянул на Джудит: – Сомневаюсь, что вы бы смогли, если бы дошло до дела.

Джудит ответила ему сдержанно:

– Конечно, нельзя быть полностью уверенной, но думаю, я бы смогла.

– Разве что тут был бы замешан ваш личный интерес, – сказал Нортон, и глаза его блеснули.

Джудит залилась краской.

– Это показывает, что вы ничего не поняли, – отрезала она. – Если бы у меня был… был личный мотив, я бы ничего не смогла сделать. Как вы не понимаете? – обратилась она ко всем нам. – Тут не должно быть абсолютно ничего личного. Можно взять на себя ответственность, чтобы… чтобы прервать жизнь, только если совершенно уверен в бескорыстии своего мотива.

– Все равно вы бы этого не сделали, – не сдавался Нортон.

Джудит продолжала настаивать:

– Сделала бы. Для начала, в отличие от всех вас, я не считаю жизнь священной. Ненужные жизни, бесполезные жизни – их нужно убрать с пути. Они вносят столько путаницы. Только людям, которые могут сделать достойный вклад в общество, должно быть позволено жить. Другие должны быть безболезненно убраны. – Внезапно она обратилась к Бойду Каррингтону: – Вы согласны со мной, не так ли?

Он неуверенно проговорил: