Занавес. Последнее дело Пуаро Кристи Агата
– В принципе да. Только достойные должны выжить.
– Разве вы не взяли бы закон в свои руки, будь это возможно?
– Может быть. Не знаю…
Нортон тихо вставил:
– Многие согласились бы с вами в теории. Но практика – дело другое.
– Это нелогично.
Нортон нетерпеливо сказал:
– Конечно нет. Это действительно вопрос мужества. Выражаясь вульгарным языком, кишка тонка.
Джудит молчала. Нортон продолжил:
– Нет, честно, Джудит, с вами было бы то же самое. У вас не хватило бы мужества, если бы дошло до дела.
– Вы так думаете?
– Я в этом уверен.
– Думаю, вы заблуждаетесь, Нортон, – вмешался Бойд Каррингтон. – По-моему, у Джудит есть мужество. К счастью, наш спор беспредметен.
Из дома донесся звук гонга.
Джудит встала.
Она четко произнесла, обращаясь к Нортону:
– Вы ошибаетесь. У меня больше… больше мужества, чем вы думаете.
Она быстро пошла к дому. Бойд Каррингтон поспешил за ней со словами:
– Эй, подождите меня, Джудит.
Я пошел за ними, охваченный беспричинным смятением. Нортон, который всегда чутко реагировал на настроение собеседника, попытался меня утешить:
– Знаете, она не имела в виду ничего такого. Это что-то вроде незрелых теорий, какие бывают у молодых. К счастью, их никогда не осуществляют. Дело кончается разговорами.
Думаю, Джудит услышала эти слова, поскольку бросила яростный взгляд через плечо. Нортон понизил голос.
– Не стоит огорчаться из-за теорий, – продолжал он. – Но послушайте, Гастингс…
– Да?
Нортон казался смущенным. Он спросил:
– Не хочу вмешиваться, но что вы знаете об Аллертоне?
– Об Аллертоне?
– Да. Простите, если я сую нос не в свое дело, но, откровенно говоря, на вашем месте я бы не позволял своей дочери проводить с ним слишком много времени. Он… ну, в общем, у него не очень-то хорошая репутация.
– Я и сам вижу, что он за птица, – ответил я с горечью. – Но в наше время не так-то просто быть отцом взрослой дочери.
– О, я знаю. Как говорится, девушки могут сами о себе позаботиться. И большинство действительно может. Но… э-э… у Аллертона довольно своеобразный метод по этой части. – Он замялся, потом продолжил: – Послушайте, я чувствую, что обязан вам сообщить. Разумеется, это не должно пойти дальше, но я случайно кое-что о нем знаю.
И он рассказал мне грязную историю, которую я смог позднее проверить во всех деталях. Историю о девушке, уверенной в себе, современной, независимой. Аллертон пустил в ход все средства, чтобы добиться у нее успеха. А закончилось все тем, что девушка в отчаянии отравилась, приняв большую дозу веронала.
И самое ужасное заключалось в том, что эта девушка была очень похожа на Джудит – такая же независимая интеллектуалка. Когда такая девушка влюбляется, то отдается чувству сполна, со всей силой страсти, неведомой пустым глупеньким кокеткам.
Я отправился на ленч с ужасным предчувствием.
Глава 13
– Вас что-то тревожит, mon ami? – спросил меня Пуаро в ТОТ день. Я не ответил ему, а просто покачал головой. У меня было такое чувство, что я не вправе обременять Пуаро своими личными проблемами. Да и вряд ли он мог чем-нибудь помочь.
Джудит ответила бы на его увещания отсутствующей улыбкой – как все молодые, когда старики докучают им советами.
Джудит, моя Джудит…
Сейчас трудно описать, через что мне пришлось пройти в тот день. Когда я размышлял над этим впоследствии, то склонен был в чем-то винить атмосферу Стайлз. Зловещие мысли так и лезли в голову. Там было не только страшное прошлое, но и зловещее настоящее. Тень убийства и убийцы нависла над домом.
И я был почти уверен, что этот убийца – Аллертон; а Джудит увлеклась им! Это было невероятно, чудовищно, и я не знал, что делать.
После ленча Бойд Каррингтон отозвал меня в сторону. Он немного помялся перед тем, как перейти к делу. Наконец он начал:
– Не думайте, что я вмешиваюсь, но, по-моему, вам нужно побеседовать с дочерью. Предостерегите ее, ладно? Вы знаете этого парня Аллертона – репутация у него никудышная, а она… словом, похоже, это серьезно.
Легко говорить тем, у кого нет детей! Предостерегите ее!
Будет ли от этого толк? Или только ухудшит дело?
Если бы только здесь была Цинтия. Она бы знала, что сделать и что сказать.
Признаюсь, что у меня было искушение не вмешиваться. Но потом я подумал, что это трусость. Я пытался избежать неприятных объяснений с Джудит. Боялся своей высокой красивой дочери.
Я разгуливал по саду, и волнение мое все возрастало. Наконец я забрел в уголок, где цвели розы, и тут все само решилось. Я увидел Джудит, в одиночестве сидевшую на скамейке. Никогда еще мне не доводилось видеть такого горестного выражения лица у женщины.
Маска была сброшена, и смятение и отчаяние предстали во всей наготе.
Я собрался с духом и подошел к дочери. Она не слышала моих шагов, пока я не подошел вплотную.
– Джудит, – сказал я. – Ради бога, Джудит, не расстраивайся так.
Вздрогнув, она повернулась ко мне.
– Папа? Я тебя не слышала.
Я продолжал, понимая, что, если ей удастся перевести беседу в обычное будничное русло, все пропало:
– О, мое дорогое дитя, не думай, что я ничего не знаю, ничего не вижу. Он этого не стоит – о, поверь мне, не стоит.
Ее встревоженное лицо было обращено ко мне. Она тихо спросила:
– Ты полагаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?
– Да, знаю. Тебе нравится этот человек. Но, моя дорогая, это не доведет до добра.
Она мрачно улыбнулась. Улыбкой, разрывающей сердце.
– Возможно, я знаю это не хуже тебя.
– Нет, не знаешь. Не можешь знать. О, Джудит, что выйдет из всего этого? Он женат. С ним у тебя нет никакого будущего – только печаль и позор. И все это закончится отвращением к себе.
Ее улыбка стала шире – и еще печальнее.
– Как гладко ты говоришь!
– Откажись от этого, Джудит, откажись!
– Нет!
– Он того не стоит, моя дорогая.
Она произнесла очень спокойно и медленно:
– Для меня он стоит целого мира.
– Нет, нет. Джудит, я прошу тебя…
Джудит перестала улыбаться. Она повернулась ко мне, готовая, казалось, растерзать меня.
– Как ты смеешь? Какое ты имеешь право вмешиваться? Я не потерплю этого. И больше не заговаривай со мной на эту тему. Я ненавижу тебя, ненавижу. Это не твое дело. Это моя жизнь – моя личная жизнь!
Она встала. Решительно отстранила меня и разъяренной фурией прошла мимо. Я в отчаянии смотрел ей вслед.
Спустя четверть часа я все еще был в розарии, озадаченный, беспомощный и неспособный решить, что мне следует теперь предпринять.
Здесь меня и нашли Элизабет Коул и Нортон.
Как я осознал позднее, они были очень добры ко мне. Они увидели – должны были увидеть, – что я пребываю в сильном смятении. Однако они были столь тактичны, что ни словом не намекнули на мое состояние. И взяли с собой на прогулку. Оба они любили природу. Элизабет обращала мое внимание на дикие цветы, а Нортон давал посмотреть в бинокль на птиц.
Их беседа, касавшаяся только пернатых и лесной флоры, подействовала на меня успокоительно. Мало-помалу я пришел в себя, хотя в душе все еще был полный хаос.
К тому же, как это свойственно всем людям, я был убежден, что все происходившее вокруг связано с моими собственными проблемами.
Так, когда Нортон, поднеся бинокль к глазам, воскликнул:
– О, да это же крапчатый дятел! Надо же… – и затем внезапно замолчал, у меня сразу же возникло подозрение. Я протянул руку за биноклем.
– Дайте мне посмотреть. – Тон у меня был безапелляционный.
Нортон медлил, не отдавая мне бинокль. Он сказал каким-то странным голосом:
– Я… я ошибся. Он улетел – во всяком случае, это был обычный дятел.
Лицо у него было бледное и расстроенное, и он отводил глаза. Казалось, он чем-то смущен и растерян.
Даже сейчас я полагаю, что мое подозрение было не напрасно. Он видел в бинокль что-то такое, что решил скрыть от меня.
Во всяком случае, увиденное его обескуражило, и мы оба это заметили.
Его бинокль был направлен на полоску леса вдали. Что он там увидел?
Я сказал повелительным тоном:
– Дайте мне посмотреть, – и потянулся за биноклем.
Помню, Нортон попытался помешать мне, но сделал это неловко. Я резко вырвал бинокль у него из рук.
– Это действительно не был… – беспомощно пробормотал Нортон, – я имею в виду, птица улетела. Я хочу…
Мои руки слегка тряслись, когда я регулировал бинокль. Стекла были мощные. Я направил его в ту сторону, куда, как мне казалось, смотрел Нортон.
Но я ничего не увидел – только мелькнуло что-то белое (белое платье девушки?), исчезая за деревьями.
Я опустил бинокль. Ни слова не говоря, передал его Нортону. Он отвел от меня глаза. Вид у него был встревоженный.
Мы вместе вернулись домой, и, насколько я помню, Нортон всю дорогу был очень молчалив.
Миссис Франклин и Бойд Каррингтон появились вскоре после того, как мы вернулись домой. Он возил ее в своем автомобиле в Тадкастер, поскольку она хотела сделать какие-то покупки.
По-видимому, миссис Франклин сполна воспользовалась представившейся возможностью. Из машины вынесли множество свертков, а у миссис Франклин был весьма оживленный вид, щеки разрумянились; она весело смеялась и щебетала.
Она доверила Бойду Каррингтону особенно хрупкие покупки, а я галантно вызвался донести до дому остальное.
Речь ее была более взволнованная, чем обычно:
– Ужасно жарко, не правда ли? Думаю, будет гроза. Погода скоро должна испортиться. Знаете, говорят, выпало очень мало осадков. Такой засухи не было уже много лет. – Миссис Франклин продолжала, повернувшись к Элизабет Коул: – А что вы все тут делали? Где Джон? Он сказал, что у него болит голова и он собирается на прогулку. Очень не похоже на него – страдать от головной боли. Знаете, мне кажется, он беспокоится из-за своих экспериментов. Что-то там у него не ладится. Хотелось бы, чтобы он больше рассказывал. – Она сделала паузу, потом обратилась к Нортону: – Вы очень молчаливы, мистер Нортон. Что-нибудь случилось? У вас такой… такой перепуганный вид. Уж не увидели ли вы призрак старой миссис Как-бишь-ее?
Нортон вздрогнул.
– Нет, нет. Я не видел никаких привидений. Я… я просто задумался.
Именно в этот момент в дверях появился Куртис, который вез Пуаро в инвалидном кресле.
Он остановился в холле, готовясь вынуть своего господина и отнести по лестнице на второй этаж.
Пуаро, глаза которого смотрели настороженно, переводил взгляд с одного из нас на другого.
Он отрывисто спросил:
– Что такое? Что-нибудь случилось?
В первый момент никто не ответил ему, затем Барбара Франклин сказала с деланым смешком:
– Нет, конечно нет. А что должно было случиться? Просто… может быть, приближается гроза? Я… о боже, я ужасно устала. Пожалуйста, капитан Гастингс, отнесите эти вещи наверх. Большое вам спасибо.
Я последовал за ней по лестнице и по восточному крылу. Ее комната была последней по этой стороне.
Миссис Франклин открыла дверь. Я стоял позади нее, и руки мои были полны свертков.
Она резко остановилась в дверях. У окна стоял Бойд Каррингтон, а сестра Крейвен, держа в руках его ладонь, изучала ее.
Баронет взглянул на нас и смущенно рассмеялся:
– Привет, а мне предсказывают судьбу. Сестра умеет потрясающе читать по руке.
– В самом деле? Я понятия не имела. – Голос Барбары Франклин прозвучал довольно резко. Мне показалось, она была весьма недовольна сестрой Крейвен. – Пожалуйста, возьмите эти вещи, сестра. Вы должны сделать мне горячее вино с горячей водой, пожалуйста. Я поскорее лягу в постель.
– Конечно, миссис Франклин.
Сестра Крейвен отошла от окна. Лицо ее не выражало ничего, кроме деловитости сиделки, в обязанность которой входит выполнение всех требований больного.
Миссис Франклин сказала:
– Пожалуйста, ступай, Билл, я ужасно устала.
– О, послушай, Бабе, ты переутомилась? – всполошился Бойд Каррингтон. – Я так виноват! Какой же я легкомысленный дурак. Мне следовало подумать, что для тебя это слишком большая нагрузка.
Миссис Франклин одарила его ангельской улыбкой мученицы.
– Мне не хотелось ничего говорить. Я так не люблю быть кому-либо в тягость.
Мы с Бойдом Каррингтоном, слегка сконфуженные, вышли из комнаты, оставив двух женщин наедине.
Бойд Каррингтон сокрушался:
– Какой же я, черт возьми, идиот! Барбара казалась такой оживленной и веселой, что я забыл о ее слабом здоровье. Надеюсь, она не наделала себе вреда.
Я машинально ответил:
– О, думаю, ей просто надо отдохнуть и хорошенько выспаться ночью.
Он начал спускаться по лестнице. Я немного замешкался, затем направился в другое крыло, к своей комнате и комнате Пуаро. Маленький человек ждет меня. Впервые я неохотно шел к нему. Голова моя была занята своими мыслями, душу точил червь подозрений.
Я медленно шел по коридору.
Из комнаты Аллертона до меня донеслись голоса. Не думаю, чтобы я сознательно собирался подслушивать, но тем не менее я автоматически остановился перед дверью. И тут она внезапно распахнулась, и из комнаты вышла моя дочь Джудит.
При виде меня она замерла на месте. Схватив Джудит за руку, я подтолкнул ее к своей комнате и зло спросил:
– С какой стати ты зашла в комнату к этому парню?
Она в упор смотрела на меня. Теперь она не выказала гнева, но взгляд был ледяной. Несколько секунд Джудит не отвечала.
Я потряс ее руку.
– Я этого не потерплю, ты слышишь? Ты сама не понимаешь, что делаешь.
Джудит тихо ответила с язвительной ноткой в голосе:
– Полагаю, у тебя весьма грязное воображение.
– Полагаю, что так, – ответил я. – Твое поколение любит упрекать в этом наше. Но, по крайней мере, у нас есть твердые моральные устои. Запомни, Джудит, что я категорически запрещаю тебе общаться с этим человеком.
Моя дочь пристально взглянула на меня, затем спокойно проговорила:
– Понятно. Значит, вот оно что.
– Ты отрицаешь, что влюблена в него?
– Нет.
– Но ты же не знаешь, что он собой представляет. Не можешь знать.
И, намеренно ничего не смягчая, я повторил ей историю об Аллертоне, рассказанную мне.
– Вот видишь, – заключил я свой рассказ. – Он – грязный негодяй.
Джудит это только вывело из себя. Губы ее скривились в презрительной усмешке.
– Я никогда не считала его святым, уверяю тебя.
– Разве тебе это безразлично? Джудит, ты же не можешь быть до такой степени испорчена.
– Называй это так, если тебе угодно.
– Джудит, ты не можешь… ты не…
Я не находил слов. Она стряхнула мою руку.
– А теперь послушай, отец. Я поступаю так, как нахожу нужным. И перестань меня запугивать. Это не приведет ни к чему хорошему. Я буду делать со своей жизнью все, что пожелаю, и ты не сможешь меня остановить.
В следующее мгновение ее не было в моей комнате.
У меня тряслись колени.
Я рухнул в кресло. Все было хуже – гораздо хуже, – чем я думаю. Девочка совсем потеряла голову. Мне не к кому обратиться за помощью. Ее мать – единственный человек, к кому Джудит могла бы прислушаться, – мертва. Теперь все зависело от меня.
Думаю, никогда – ни до, ни после того – я не чувствовал себя таким несчастным, как тогда.
Вскоре я встрепенулся. Вымылся, побрился и переоделся. Я спустился к обеду. Полагаю, что вел себя совершенно естественно. Казалось, никто ничего не заподозрил.
Пару раз я заметил, как Джудит бросала на меня любопытные взгляды. Должно быть, ее удивило, что я способен вести себя как обычно.
Но все это время моя решимость все больше возрастала.
Единственное, что мне нужно, – это мужество и мозги.
После обеда мы вышли во двор, взглянули на небо, обменялись замечаниями о том, как душно, предсказывали дождь, гром, грозу.
Краешком глаза я заметил, как Джудит исчезла за углом дома. Вскоре и Аллертон зашагал в том же направлении.
Закончив беседу с Бойдом Каррингтоном, я тоже направился туда.
Думаю, Нортон попытался меня остановить. Он взял меня за руку. Кажется, предложил прогуляться по саду, к кустам роз. Я не слушал его.
Он все еще был рядом, когда я завернул за угол.
Они были там. Я увидел лицо Джудит, обращенное к Аллертону, увидел, как он склонился над ней, обнял ее, и увидел поцелуй, который последовал.
Затем они быстро оторвались друг от друга. Я сделал шаг вперед. Нортон с трудом оттащил меня за угол дома.
– Послушайте, вы не можете… – забормотал он.
Я перебил его.
– Могу. Я сделаю это, – решительно произнес я.
– Это не поможет, мой дорогой. Все это очень печально, но дело в том, что вы ничего не можете поделать.
Я молчал. Пусть думает, что это так, но я-то лучше знаю.
Нортон продолжал:
– Я знаю, каким беспомощным и взбешенным себя чувствуешь, но единственное, что можно сделать, – это признать поражение. Смиритесь, старина!
Я не возражал ему. Я ждал, позволяя ему болтать. Потом снова решительно обогнул угол дома.
Пара уже исчезла, но я догадывался, где они могут быть. Неподалеку, в зарослях сирени, была уединенная беседка.
Я направился к ней. Кажется, Нортон все еще был со мной. Впрочем, я в этом не уверен.
Подойдя поближе, я услышал голоса и остановился. Это был голос Аллертона:
– Итак, моя дорогая девочка, решено. Больше не возражай мне. Завтра ты приезжаешь в город. Я скажу, что еду на пару дней в Ипсуич повидаться с приятелем. Ты посылаешь телеграмму из Лондона, что не можешь попасть обратно. И ни одна душа не узнает о тихом милом ужине в моей квартире. Тебе не придется об этом жалеть, обещаю тебе.
Я чувствовал, что Нортон тянет меня прочь, и сделал вид, что внезапно послушался его. Я чуть не рассмеялся при виде его огорченного, встревоженного лица и позволил увести себя в дом. Я притворился, что сдаюсь, потому что в тот самый момент уже знал, что сделаю…
– Не беспокойтесь, старина, – проговорил я твердо. – Все это бесполезно – теперь я и сам вижу. Невозможно распоряжаться жизнью своих детей. Я с этим покончил.
Он, похоже, поверил, что меня развеселило.
Вскоре после этого я сказал Нортону, что лягу сегодня пораньше. У меня немного болит голова, пожаловался я.
У него не возникло ни малейших подозрений относительно того, что я собирался сделать.
На минуту я задержался в коридоре. Там было тихо и безлюдно. Горничная уже расстелила постели на ночь. Нортона, комната которого помещалась на этой стороне, я оставил внизу. Элизабет Коул играла в бридж. Куртис, как мне было известно, ужинал внизу. Весь этаж был в моем распоряжении.
К чести своей должен сказать, что не зря проработал столько лет вместе с Пуаро. Я знал, какие именно предосторожности нужно принять.
Аллертон не встретится с Джудит завтра в Лондоне.
Все до смешного просто.
Я пошел в свою комнату и взял пузырек с аспирином. Потом зашел в комнату Аллертона и в его ванную. Таблетки сламберила находились в аптечке. Восьми, решил я, будет достаточно. Одна-две таблетки – обычная доза этого снотворного. Следовательно, восемь – то, что надо. Сам Аллертон сказал, что доза, которой можно отравиться, невелика. Я прочел ярлык: «Опасно превышать предписанную дозу» – и улыбнулся.
Затем, обернув руку шелковым носовым платком, осторожно отвинтил пробку. На ней не должны остаться отпечатки пальцев.
Я высыпал таблетки. Да, они почти точно такого же размера, как аспирин. Отложив себе восемь таблеток, я положил в пузырек такое же количество аспирина, а сверху насыпал оставшиеся таблетки снотворного. Теперь пузырек выглядел в точности так же, как прежде. Аллертон не заметит разницы.
Я вернулся в свою комнату. У меня была бутылка виски – почти как у всех в Стайлз. Я достал два стакана и сифон. Аллертон никогда еще не отказывался от выпивки. Когда он придет, я предложу ему пропустить стаканчик спиртного перед сном.
Я бросил таблетки сламберила в стакан и налил немного виски. Они довольно легко растворились. Я в высшей степени осторожно попробовал смесь. Возможно, чуть-чуть горчит, но это едва заметно. Мой план был таков: когда появится Аллертон, я как раз буду наливать себе виски; я передам этот стакан ему, а себе налью другой. Все будет выглядеть вполне естественно.
Он понятия не имеет о моих чувствах – разве что ему рассказала Джудит. Немного поразмыслив, я решил, что это исключено. Джудит никому ничего не расскажет.
Вероятно, он считает, что я ничего не подозреваю об их плане.
Мне оставалось только одно – ждать. Пройдет еще немало времени, вероятно час или два, прежде чем Аллертон отправится спать. Он всегда поздно ложился.
Я спокойно сидел, поджидая его.
Внезапный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Однако это был всего лишь Куртис. Пуаро меня звал.
Я сразу же пришел в себя. Пуаро! Я ни разу не вспомнил о нем за весь вечер. Должно быть, он не понимает, что со мной случилось. Мне стало немного не по себе, во-первых, потому, что я так и не побывал у него, а во-вторых, я побоялся, как бы он не заподозрил, что со мной творится что-то неладное.
Я последовал за Куртисом по коридору.
– Eh bien! – воскликнул Пуаро. – Итак, вы меня покинули?
Я притворно зевнул и улыбнулся с извиняющимся видом.
– Ужасно виноват, старина. Но, по правде говоря, у меня прямо-таки раскалывается от боли голова и глаза на белый свет не глядят. Полагаю, это перед грозой. Я совсем одурел от этой боли – даже забыл, что не зашел пожелать вам спокойной ночи.