Пять поросят Кристи Агата
Пролог
Карла Лемаршан
Эркюль Пуаро с интересом и вниманием смотрел на молодую женщину, которая вошла к нему в кабинет.
В письме, которое она ему написала, ничего особенного не было. Никакого намека на то, чем вызвана просьба ее принять. Письмо было коротким и деловым. Только твердость почерка свидетельствовала о молодости Карлы Лемаршан.
И вот она явилась собственной персоной — высокая, стройная молодая женщина лет двадцати с небольшим. Из тех, на кого приятно взглянуть и второй раз. Хорошо одета, в дорогом элегантном костюме, с роскошной горжеткой. Голова чуть вскинута, высокий лоб, приятная линия носа, решительный подбородок. И удивительная жизнерадостность. Пожалуй, жизнерадостность привлекала в ней даже больше, чем красота.
Перед ее приходом Эркюль Пуаро чувствовал себя дряхлым стариком, теперь он помолодел, оживился, собрался!
Встав ей навстречу, он почувствовал на себе изучающий взгляд темно-серых глаз. Она разглядывала его всерьез, по-деловому.
Карла Лемаршан села, взяла предложенную ей сигарету. Зажгла ее и минуту-другую курила, по-прежнему не спуская с него серьезных задумчивых глаз.
— Решение принято, не так ли? — мягко спросил ее Пуаро.
— Извините? — встрепенулась она.
Голос у нее был приятный, с небольшой, но приятной хрипотцой.
— Вы пытаетесь решить, проходимец я или именно тот, который вам нужен?
— Да, что-то в этом духе, — улыбнулась она. — Видите ли, мсье Пуаро, вы… вы выглядите совсем не таким, каким я вас себе представляла.
— Старик? Старше, чем вы думали?
— И это тоже. — Она помолчала. — Как видите, я откровенна. Мне хотелось бы… Понимаете, мне нужен лучший из лучших…
— Не беспокойтесь, — заверил ее Эркюль Пуаро. — Я и есть лучший из лучших!
— Скромностью вы не отличаетесь, — улыбнулась Карла. — Тем не менее я готова поверить вам на слово.
— Вы ведь явились сюда не затем, чтобы нанять человека физически сильного, — рассуждал Пуаро. — Я не измеряю следы, не подбираю окурки от сигарет и не разглядываю, как помята трава. Я сижу в кресле и думаю. Вот где, — ой постучал себя по яйцеобразной голове, — происходят главные события!
— Я знаю, — кивнула Карла Лемаршан. — Поэтому и пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сотворили чудо.
— Это уже интересно, — отозвался Эркюль Пуаро и выжидательно посмотрел на нее.
Карла Лемаршан глубоко вздохнула.
— Меня зовут не Карла, — сказала она, — а Кэролайн. Так же, как и мою мать. Меня назвали в ее честь. — Она помолчала. — И хотя я всегда носила фамилию Лемаршан, на самом деле моя фамилия Крейл.
На секунду Эркюль Пуаро задумался, наморщив лоб.
— Крейл… Что-то мне припоминается.
— Мой отец был художником, причем довольно известным, — сказала она. — Некоторые считают его великим. Я придерживаюсь того же мнения.
— Эмиас Крейл? — спросил Эркюль Пуаро.
— Да. — Опять помолчав, она продолжала:
— А мою мать, Кэролайн Крейл, судили за его убийство!
— Ага! — воскликнул Эркюль Пуаро. — Припоминаю, но довольно смутно. Я был в ту пору за границей. Это ведь случилось давно?
— Шестнадцать лет назад, — сказала Карла. Она побледнела, а глаза ее горели, как угли.
— Понимаете? Ее судили и признали виновной… И не повесили только потому, что нашлись смягчающие обстоятельства. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением. Но через год она умерла. Умерла. Все кончено…
— И что же? — тихо спросил Пуаро.
Молодая женщина по имени Карла Лемаршан стиснула руки и заговорила медленно, чуть запинаясь, но твердо и решительно:
— Вы должны правильно понять, зачем я пришла к вам. Когда все это произошло, мне было пять лет. Я была слишком мала. Я, конечно, помню и маму и отца, помню, что меня вдруг увезли куда-то в деревню. Помню свиней и славную толстую жену фермера… Помню, что все были очень добры ко мне… Помню, как странно, украдкой они все поглядывали на меня. Я, разумеется, понимала — дети обычно это чувствуют: что-то случилось, но что именно, понятия не имела.
А потом меня посадили на теплоход — это было чудесно, — мы плыли долго-долго, и я очутилась в Канаде, где, меня встретил дядя Саймон. С ним и с тетей Луизой я жила в Монреале, а когда спрашивала про маму с папой, мне говорили, что они скоро приедут. А потом… Потом я их словно забыла — я как бы осознала, что их нет в живых, хотя мне вроде бы никто об этом не говорил. Потому что к тому времени — как бы поточнее сказать — я перестала про них вспоминать. Я была счастлива. Дядя Саймон и тетя Луиза меня любили, я ходила в школу, у меня было много друзей, и я даже забыла, что когда-то у меня была другая фамилия, не Лемаршан. Тетя Луиза сказала мне, что в Канаде у меня будет новая фамилия: Лемаршан, меня это ничуть не удивило, и, как я уже сказала, я просто не вспоминала, что когда-то меня звали по-другому.
И, вскинув подбородок, Карла Лемаршан добавила:
— Посмотрите на меня. Встретив меня, вы вполне можете сказать: «Вот идет женщина, которая не знает забот!» Я богата, у меня отличное здоровье, я недурна собой и умею радоваться жизни. В двадцать лет я была уверена, что на свете нет девушки, с которой мне хотелось бы поменяться местами.
Но я уже начала задавать вопросы. О маме и об отце. Кто они были, чем занимались? И в конце концов мне суждено было узнать…
Словом, мне сказали правду. Когда мне исполнился двадцать один год. Пришлось сказать, потому что, во-первых, я стала совершеннолетней и вступила в права наследования. А во-вторых, было письмо. Письмо, которое, умирая, оставила мне мама.
Выражение лица у нее смягчилось. Глаза перестали быть горящими углями, они потемнели, затуманились, стали влажными.
— Вот когда я узнала правду, — продолжала она. — О том, что мою мать обвинили в убийстве. Это было… ужасно. — Она помолчала. — Есть еще одно обстоятельство, о котором я должна вам сказать. Я собиралась выйти замуж. Но нам сказали, что мы должны подождать, что нам нельзя пожениться, пока мне не исполнится двадцать один год. Когда мне рассказали, я поняла почему.
Пуаро зашевелился.
— А какова была реакция вашего жениха? — спросил он.
— Джона? Джон не обратил внимания. Он сказал, что ему все равно, что существуем мы, Джон и Карла, и прошлое нас не касается. — Она подалась вперед. — Мы до сих пор не зарегистрировали наш брак. Но это не важно. Важно другое. И для меня, и для Джона тоже… Дело вовсе не в прошлом, а в будущем. — Она стиснула кулаки. — Мы хотим иметь детей. Мы оба хотим детей. Но мы не хотим, чтобы наши дети росли в страхе.
— Разве вам не известно, что среди предков любого человека могут отыскаться убийцы и насильники? — спросил Пуаро.
— Вы меня не поняли. Нет, ваши слова, конечно, справедливы. Но обычно человек об этом не знает. А мы знаем. Причем знаем не о каких-то там дальних родственниках, а о моей матери. И порой я замечаю на себе взгляд Джона. Он длится всего лишь секунду, но мне и этого довольно. Предположим, мы поженимся, в один прекрасный день поссоримся, и я увижу, что он смотрит на меня и думает…
— Как погиб ваш отец? — перебил ее Эркюль Пуаро.
— Его отравили, — четко и твердо ответила Карла.
— Понятно, — отозвался Пуаро. Наступило молчание.
— Слава богу, вы человек разумный и понимаете, почему это так важно, — спокойно и сухо констатировала молодая женщина. — Вы не сделали попытки успокоить меня и подыскать слова утешения.
— Я вас хорошо понимаю, — отозвался Пуаро. — Не понимаю только, зачем я понадобился вам.
— Я хочу выйти замуж за Джона, — сказала Карла Лемаршан. — И обязательно выйду! И рожу ему самое меньшее двух девочек и двух мальчиков. А вы должны сделать так, чтобы это осуществилось.
— Вы имеете в виду… Вы хотите, чтобы я поговорил с вашим женихом? О нет, глупости! Вы имеете в виду нечто совсем иное. Скажите мне, что вы придумали.
— Послушайте, мсье Пуаро, и поймите меня правильно: я прошу вас взять на себя расследование дела об убийстве.
— Расследование…
— Да, именно об этом я говорю. Убийство — это убийство, независимо от того, произошло ли оно вчера или шестнадцать лет назад.
— Но, моя дорогая юная леди…
— Подождите, мсье Пуаро. Вы не дослушали меня до конца. Имеется еще одно важное обстоятельство.
— Какое?
— Моя мать была невиновна, — сказала Карла Лемаршан.
Эркюль Пуаро почесал себе нос.
— Естественно… Я понимаю, что… — забормотал он.
— Нет, это не только мое мнение. Вот ее письмо. Она написала его перед смертью. Его должны были отдать мне в день совершеннолетия. Она написала это письмо по одной причине: чтобы у меня не было никаких сомнений. Об этом она и пишет. Что она не совершала никакого преступления, что она невиновна, что у меня не должно быть на этот счет никаких сомнений.
Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал полное энергии молодое лицо, с которого на него смотрели серьезные глаза.
— Tout de meme…[1] — медленно начал он.
— Нет, мама не была такой! — улыбнулась Карла. — Вы считаете, что это ложь, ложь во спасение? — Она опять подалась вперед. — Но, мсье Пуаро, есть вещи, в которых дети неплохо разбираются. Я помню свою мать — конечно, это всего лишь отдельные впечатления, но я хорошо помню, какой она была. Она никогда не лгала, даже из самых добрых побуждений. Если будет больно, она говорила, что будет больно. Ну, например, у зубного врача или когда предстояло вытащить занозу из пальца. Она была так устроена, что не умела лгать. Насколько мне помнится, особой привязанности к ней я не испытывала, но я ей верила. И до сих пор верю! Она не из тех людей, кто, зная, что умирает, будет умышленно лгать.
Медленно, почти нехотя, Эркюль Пуаро наклонил голову в знак согласия.
— Вот почему я не боюсь выйти замуж за Джона, — продолжала Карла. — Я-то уверена, что она невиновна. Но он не уверен, хотя понимает, что я, естественно, должна считать свою мать невиновной. Это следует доказать, мсье Пуаро. И сделать это можете только вы!
— Допустим, что вы правы, мадемуазель, — в раздумье сказал Эркюль Пуаро, — но ведь прошло шестнадцать лет!
— Я понимаю, что это нелегко, — откликнулась Карла Лемаршан. — Но, кроме вас, этого сделать некому!
Глаза Эркюля Пуаро чуть блеснули.
— Не кажется ли вам, что вы мне льстите?
— Я про вас слышала, — сказала Карла. — Слышала про ваши удачи. Про ваше умение. Вас ведь интересует психология, верно? Материальных улик нет — исчезли окурки от сигарет, следы и помятая трава. Их отыскать нельзя. Зато вы можете изучить факты, приведенные в деле, и, быть может, поговорить с людьми, имевшими к этому какое-то отношение — они все живы, — а потом, как вы только что сказали, вы можете сидеть в кресле и думать. И поймете, что в действительности произошло…
Эркюль Пуаро встал. Подкрутив усы, он сказал:
— Мадемуазель, благодарю вас за оказанную честь! Я оправдаю ваше доверие. Я займусь расследованием вашего дела. Я изучу события шестнадцатилетней давности и отыщу истину.
Карла встала. Глаза ее сияли.
— Спасибо, — только и сказала она. Эркюль Пуаро вскинул указательный палец.
— Одну минуту. Я сказал, что отыщу истину, но я буду, понимаете ли, беспристрастным. Я не разделяю вашей уверенности в невиновности вашей матери. Если она виновна, eh bien[2], что тогда?
— Я ее дочь, — гордо вскинула голову Карла. — Мне нужна только правда!
— Тогда en avant.[3] Хотя, пожалуй, мне следует сказать нечто противоположное. En arriere…[4]
Книга первая
Глава I
Защитник
— Помню ли я дело Крейл? — переспросил сэр Монтегю Деплич. — Разумеется. Отлично помню. Очень привлекательная женщина. Но крайне неуравновешенная. Никакого умения владеть собой. — И, глянув на Пуаро исподлобья, поинтересовался:
— А что заставило вас спросить меня об этом?
— Меня интересует это дело.
— Не очень-то это тактично с вашей стороны, мой дорогой, — заметил Деплич, оскаливая зубы в своей знаменитой «волчьей ухмылке», которая приводила в ужас свидетелей. — Одно из тех дел, где я не одержал победы. Мне не удалось ее спасти.
— Я знаю. Сэр Монтегю пожал плечами.
— Разумеется, в ту пору у меня еще не было такого опыта, как теперь, — сказал он. — Тем не менее я полагаю, что сделал все, что было в человеческих силах. Без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь. Нам удалось заменить смертную казнь пожизненным заключением. Подали апелляцию. Нам на помощь пришли множество уважаемых жен и матерей, подписавших прошение. К ней было проявлено большое участие.
Вытянув длинные ноги, он откинулся на спинку кресла. Лицо его обрело многозначительное И благоразумное выражение.
— Если бы она его застрелила или нанесла ножевое ранение, я мог бы настаивать на непредумышленном убийстве. Но яд — нет, тут ничего не поделаешь. Такую задачу решить не под силу.
— Какую же версию выдвигала защита? — спросил Эркюль Пуаро.
Ответ он знал заранее, ибо уже прочел газеты того времени, но не видел беды прикинуться несведущим.
— Самоубийство. Единственное, за что мы могли ухватиться. Но наша версия не сработала. Крейл был не из тех, кто способен на самоубийство. Вы его никогда не видели? Нет? Яркая личность. Живой, шумный, большой любитель женщин и пива. Убедить присяжных, что такой человек способен втихомолку покончить с собой, довольно трудно. Не вписывается в схему. Нет, боюсь, я с самого начала проигрывал дело. И она нас не захотела поддержать! Как только она уселась в свидетельское кресло, я сразу понял, что нас ждет поражение. В ней не было желания бороться. А уж коли ты не заставишь клиента давать показания, присяжные тут же делают собственные выводы.
— Именно это вы и имели в виду, — спросил Пуаро, — когда упомянули, что без содействия со стороны подсудимого много не сделаешь?
— Совершенно верно, мой дорогой. Мы же не чудотворцы. Половина удачи в том, какое впечатление обвиняемый производит на присяжных. Мне известно много случаев, когда решение присяжных идет вразрез с напутствием судьи: «Он это сделал, и все!» Или: «Он на такое не способен!» А Кэролайн Крейл даже не сделала и попытки бороться.
— А почему?
— Меня не спрашивайте, — пожал плечами сэр Монтегю. — Прежде всего, она любила своего мужа. А потому, когда пришла в себя и поняла, что натворила, не сумела собраться с духом. По-моему, она так и не вышла из шокового состояния.
— Значит, вы тоже считаете ее виновной?
Деплич удивился.
— Я полагал, что это не требует доказательств, — сказал он.
— Она хоть раз призналась вам в своей вине?
Деплич был потрясен.
— Нет. Разумеется, нет. У нас свой моральный кодекс. Мы всегда исходим из того, что клиент невиновен. Если вас так интересует это дело, жаль, что уже нельзя поговорить со стариком Мейхью. Контора Мейхью занималась подготовкой для меня документов по этому делу. Старик Мейхью мог бы рассказать вам куда больше меня, но он ушел в мир иной. Есть, правда, молодой Джордж Мейхью, но он в ту пору был еще совсем мальчишкой. Прошло ведь немало времени.
— Да, знаю. Мне повезло, что вы так много помните. Память у вас необыкновенная.
Депличу это понравилось.
— Главное, хочешь не хочешь, запоминается. В особенности когда это преступление, за которое предусмотрена смертная казнь. Кроме того, пресса широко разрекламировала дело Крейлов. Оно ведь вызвало большой интерес. Замешанная в этой истории девица была потрясающе интересной. Лакомый кусочек, скажу я вам.
— Прошу прощения за настойчивость, — извинился Пуаро, — но разрешите спросить еще раз: у вас не было никаких сомнений в вине Кэролайн Крейл?
Деплич пожал плечами.
— Откровенно говоря, сомневаться не приходилось. Да, она его убила.
— А какие были против нее улики?
— Весьма существенные. Прежде всего мотив преступления. В течение нескольких лет они с Крейлом жили как кошка с собакой. Бесконечные ссоры. Он то и дело влезал в истории с женщинами. Уж такой он был человек. Она-то, в общем, держалась молодцом. Делала скидку на его темперамент — а он и вправду был первоклассным художником. Его картины теперь стоят бешеных денег. Мне такая живопись не по сердцу, сплошное уродство, но выписано, следует признать, превосходно.
Так вот, время от времени между ними были скандалы из-за женщин. Миссис Крейл тоже не была кроткой овечкой, которая страдает молча. Они часто ссорились, но в конце концов он всегда возвращался к ней. Эти его романы кончались ничем. Однако последний роман разительно отличался от предыдущих. В нем была замешана совсем юная девица. Ей было всего двадцать лет.
Звали ее Эльза Грир. Единственная дочь какого-то фабриканта из Йоркшира. У нее были деньги и характер, и она знала, чего хочет. А хотела она Эмиаса Крейла. Она заставила его написать ее портрет — обычно он не писал портретов дам из общества, «Такая-то в розовом шелке и жемчугах», он писал портреты личностей. Да я и не уверен, что большинство женщин мечтали быть им увековеченными — он был беспощаден! Но эту Грир он принялся писать, а кончил тем, что влюбился в нее без памяти. Ему было под сорок, и он уже много лет был женат. Он как раз созрел для того, чтобы свалять дурака из-за какой-нибудь девчонки. Ею и оказалась Эльза Грир. Он был от нее без ума и собирался развестись с женой и жениться на Эльзе.
Кэролайн Крейл была против развода. Она ему угрожала. Двое людей слышали, как она говорила, что, если он не расстанется с девчонкой, она его убьет. И она не шутила! Накануне они пили чай у соседа. Тот, между прочим, увлекался сбором трав и приготовлением из них лекарственных настоек. Среди запатентованных им настоек был кониум, или болиголов крапчатый. И там шел разговор об этом кониуме и о его ядовитых свойствах.
На следующий день он заметил, что половина содержимого бутылки исчезла. Сказал всем об этом. И в спальне миссис Крейл на дне одного из ящиков бюро нашли флакон с остатками кониума.
Эркюль Пуаро заерзал в кресле.
— Его мог положить туда кто-нибудь другой.
— Да, но она призналась полиции, что сама взяла яд. Глупо, конечно, но в ту минуту при ней не было адвоката, который мог бы посоветовать ей, что говорить, а что нет. Когда ее спросили, она откровенно призналась, что взят ла яд.
— Для чего?
— Чтобы покончить с собой, сказала она. Почему флакон оказался почти пустым или как получилось, что на нем были отпечатки только ее пальцев, она объяснить не сумела. Предположила, что Эмиас Крейл сам покончил с собой. Но если он взял флакон, спрятанный у нее в спальне, тогда почему на флаконе нет отпечатков его пальцев, а?
— Яд ему подлили в пиво, не так ли?
— Да. Она взяла из холодильника бутылку с пивом и сама отнесла ее в сад, где он писал. Налила пиво в стакан и стояла рядом, пока он пил. Все в это время ушли обедать, он был в саду один. Он часто не приходил к обеду. А спустя некоторое время она и гувернантка нашли его на том же месте мертвым. Она утверждала, что в пиве, которое ему дала, ничего не было. Мы же в качестве защиты выдвинули версию, что он вдруг почувствовал себя виноватым — его одолели угрызения совести, — сам подлил себе в пиво яд. Все это, разумеется, было притянуто за уши — не такой он человек! А самое неприятное было с отпечатками пальцев.
— На бутылке обнаружили отпечатки ее пальцев?
— Нет. Обнаружили отпечатки только его пальцев, причем фальшивые. Когда гувернантка побежала вызывать врача, она осталась возле него. В эту минуту она, должно быть, вытерла бутылку и стакан и прижала к ним его пальцы. Хотела сделать вид, что никогда не дотрагивалась ни до бутылки, ни до стакана. Когда такое объяснение не сработало, старик Рудольф, который был прокурором на процессе, неплохо повеселился, доказав с полной очевидностью, что человек не может держать бутылку, когда у него пальцы находятся в таком положении! Разумеется, мы изо всех сил старались доказать обратное, что его пальцы были сжаты в конвульсиях, когда он умирал, но, честно говоря, наши доводы были малоубедительны.
— Кониум мог оказаться в бутылке и до того, как она отнесла ее в сад, — заметил Эркюль Пуаро.
— В бутылке вообще не было яда. Только в стакане.
Он помолчал, выражение его красивого с крупными чертами лица вдруг изменилось, он резко повернул голову.
— Подождите, Пуаро, на что вы намекаете? — спросил он.
— Если Кэролайн Крейл была невиновна, — ответил Пуаро, — каким образом кониум мог попасть в пиво? Защита на суде утверждала, что его туда налил сам Эмиас Крейл. Но вы говорите, что это вряд ли было возможно — не такой он был человек, — и я с вами согласен. Значит, если Кэролайн Крейл этого не сделала, то мог сделать кто-то другой.
— О господи, Пуаро, к чему толочь воду в ступе? Со всем этим давным-давно покончено. Она это сделала, не сомневаюсь. Если бы вы ее видели в ту пору, у вас не осталось бы и капли сомнения. У нее на лице прямо было написано, что она виновата. Мне даже показалось, что приговор принес ей облегчение. Она не боялась. Была совершенно спокойна. Ей хотелось одного: чтобы суд поскорее кончился. Мужественная женщина…
— И тем не менее, — сказал Эркюль Пуаро, — перед смертью она написала письмо с просьбой передать его дочери, в котором торжественно клялась в собственной невиновности.
— Очень возможно, — согласился сэр Монтегю Деплич. — Мы с вами на ее месте, возможно, поступили бы точно так же.
— Ее дочь утверждает, что она не способна на ложь.
— Ее дочь утверждает… Ха! Откуда ей об этом судить? Дорогой мой Пуаро, во время процесса ее дочь была совсем малышкой. Сколько ей было? Четыре-пять? Ей дали другое имя и увезли из Англии к каким-то родственникам. Что может она знать или помнить?
— Дети иногда неплохо разбираются в людях.
— Возможно. Но это не тот случай. Дочь, естественно, не может поверить, что ее мать совершила убийство. Пусть не верит. Вреда от этого никому нет.
— Но, к сожалению, она требует доказательств.
— Доказательств того, что Кэролайн Крейл не убила своего мужа?
— Да.
— Боюсь, — вздохнул Деплич, — ей не суждено их раздобыть.
— Вы так думаете?
Знаменитый адвокат окинул своего собеседника задумчивым взором.
— Я всегда считал вас честным человеком, Пуаро. Что вы делаете? Хотите заработать деньги, играя на естественной любви дочери к матери?
— Вы не видели дочь. Она человек незаурядный. С очень сильным характером.
— Представляю, какой может быть дочь Эмиаса и Кэролайн Крейл. Чего же она хочет?
— Правды.
— Хм… Боюсь, что до правды будет трудно докопаться. Ей-богу, Пуаро, по-моему, тут нет никаких сомнений. Она его убила.
— Извините меня, мой друг, но я должен убедиться в этом лично.
— Не знаю, как вы сумеете это сделать. Можно, конечно, прочитать в газетах все отчеты с судебного процесса. Прокурором был Хамфри Рудольф. Его уже нет в живых. Дайте вспомнить, кто ему помогал? Молодой Фогг, по-моему. Да, Фогг. Поговорите с ним. Кроме того, существуют люди, которые в ту пору были в доме у Крейлов. Не думаю, что им придутся по душе ваши расспросы, когда вы приметесь копать все заново, но вытянуть из них кое-что вам, пожалуй, удастся. Вы ведь умеете внушать доверие.
— А, да, люди, причастные к этому делу. Это очень важно. Может, вы их помните?
Деплич задумался.
— Подождите — много лет прошло все-таки с тех пор.
В этом деле было, так сказать, замешано пятеро — слуг я не считаю, это все пожилые, преданные семье, насмерть перепуганные люди. Они были вне подозрения.
— Значит, пятеро, говорите вы? Расскажите-ка про них.
— Филип Блейк, закадычный друг Крейла, знал его всю жизнь. В ту пору он жил у них. Жив-здоров. Время от времени встречаю его на площадке для гольфа. Живет в Сент-Джордж-Хилле. Биржевой маклер. Играет на бирже, и довольно удачно. Преуспевает, последнее время начал полнеть.
— Так. Кто следующий?
— Старший брат Блейка. Деревенский сквайр. Домосед.
В голове у Пуаро звякнул колокольчик. Звякнул и умолк. Хватит каждый раз вспоминать детские стишки. Последнее время это стало у него прямо каким-то наваждением. Нет, колокольчик не умолк:
«Первый поросенок пошел на базар. Второй поросенок забился в амбар…»
— Значит, он остался дома, да? — пробормотал он.
— Это тот самый, про которого я уже говорил, он возился с настойками и травами, химик, что ли. Такое у него было хобби. Как его звали? У него было имя, которое часто встречается в романах… Ага, вспомнил. Мередит. Мередит Блейк. Не знаю, жив он или нет.
— Кто следующий?
— Следующая! Причина всех бед. Третья сторона треугольника. Эльза Грир.
— «Третий поросенок устроил пир горой…», — пробормотал Пуаро.
Деплич уставился на него.
— Она и вправду наелась досыта, — сказал он. — Оказалась очень деятельной. С тех пор трижды выходила замуж. Разводилась с невероятной легкостью. Сейчас она леди Диттишем. Откройте любой номер «Татлера» — обязательно о ней прочтете.
— А кто еще двое?
— Гувернантка, но я не помню ее фамилии. Славная, услужливая женщина. Томпсон, Джонс, что-то вроде этого. И девочка, сводная сестра Кэролайн Крейл. Ей было лет пятнадцать. Сделалась знаменитостью. Занимается археологией, все время в экспедициях. Ее фамилия — Уоррен. Анджела Уоррен. Очень серьезная молодая женщина, я встретил ее на днях.
— Значит, она не тот поросенок, что, плача, побежал домой?
Сэр Монтегю Деплич окинул Пуаро каким-то странным взглядом.
— Ей есть от чего плакать, — сухо отозвался он. — У нее обезображено лицо. Глубокий шрам с одной стороны. Она… Да что говорить? Вы сами обо всем узнаете.
Пуаро встал.
— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были крайне любезны. Если миссис Крейл не убила своего мужа…
— Убила, старина, убила, — оборвал его Деплич. — Поверьте мне на слово.
Не обращая на него внимания, Пуаро продолжал:
— …тогда вполне логично предположить, что это сделал кто-то из этих пятерых.
— Пожалуй, — с сомнением произнес Деплич, — только не пойму зачем. Не было причин! По правде говоря, я убежден, что никто из них этого не делал. Выбросьте эту мысль из головы, старина!
Но Эркюль Пуаро только улыбнулся и покачал головой.
Глава II
Обвинитель
— Безусловно, виновна, — коротко ответил мистер Фогг.
Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал худую, чисто выбритую физиономию Фогга.
Квентин Фогг был совсем не похож на Монтегю Деплича. В Депличе были сила и магнетизм, держался он властно и вселял в собеседника страх. А в суде производил впечатление быстрой и эффектной сменой тона. Красивый, любезный, обаятельный — и вдруг чуть ли не сказочное превращение — губы растянуты, зубы оскалены в ухмылке — он жаждет крови.
Квентин Фогг, худой, бледный, до удивления лишенный тех качеств, какие составляют понятие «личность», вопросы свои обычно задавал тихим, ровным голосом, но настойчиво и твердо. Если Деплича можно было сравнить с рапирой, то Фогга — со сверлом. От него веяло скукой. Он так и не сумел добиться славы, но зато считался первоклассным юристом. И дела, которые вел, обычно выигрывал.
Эркюль Пуаро задумчиво разглядывал его.
— Значит, вот какое впечатление произвело на вас это дело?
Фогг кивнул.
— Если бы вы видели ее, когда она давала показания! Старый Хампи Рудольф, а он был прокурором на этом процессе, превратил ее в котлету. В котлету!
Он помолчал и вдруг неожиданно добавил:
— Но в целом процесс шел чересчур уж гладко.
— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал Эркюль Пуаро.
Фогг свел свои тонко очерченные брови. Провел рукой по чисто выбритой верхней губе.
— Как бы это вам объяснить? — сказал он. — Тут сугубо английская точка зрения. Пожалуй, скорей всего подобную ситуацию можно сравнить с поговоркой: «Стрелять по сидящей птице». Понятно?
— Это и впрямь сугубо английская точка зрения, и тем не менее я вас понял. В уголовном суде, как на игровом поле Итона или на охоте, англичанин предпочитает не лишить своего противника или жертву надежды на успех.
— Именно. Так вот, в данном случае у обвиняемой не было никакой надежды. Хампи Рудольф играл с ней, как кошка с мышью. Началось все с допроса ее Депличем. Она сидела послушная, как ребенок среди взрослых, и давала на вопросы Деплича ответы, которые выучила наизусть. Спокойно, четко формулируя мысли — и совершенно неубедительно! Ее научили, что отвечать, она и отвечала. Деплич ничуть не был виноват. Старый фигляр сыграл свою роль отлично — но в сцене, где требуются два актера, один не в силах отдуваться и за другого. Она не желала ему подыгрывать. И это произвело на присяжных отвратительное впечатление. А затем встал старый Хампи. Надеюсь, вы его встречали? Его смерть — огромная для нас потеря. Закинув полу своей мантии через плечо, он стоял, покачиваясь, и не спешил. А потом вдруг задавал вопрос, да не в бровь, а в глаз!
Как я уже сказал, он сделал из нее котлету. Заходил то с одной стороны, то с другой, и всякий раз она садилась в галошу. Он заставил ее признать абсурдность ее собственных показаний, вынудил противоречить самой себе, и она вязла все глубже и глубже. А закончил он, как обычно, очень убедительно и веско: «Я утверждаю, миссис Крейл, что ваше объяснение кражи кониума желанием покончить с собой — ложь от начала до конца. Я утверждаю, что вы украли яд с намерением отравить вашего мужа, который собирался бросить вас ради другой женщины, и что вы умышленно его отравили». И она посмотрела на него — такая милая с виду женщина, стройная, изящная — и сказала совершенно ровным голосом: «О нет, нет, я этого не делала». Прозвучало это крайне неубедительно. Я заметил, как заерзал в своем кресле Деплич. Он сразу понял, что все кончено.
Помолчав минуту, Фогг продолжал:
— И тем не менее я чувствовал в ее поведении нечто странное. В некотором отношении оно было на удивление рациональным. А что еще ей оставалось делать, как не взывать к благородству — к тому самому благородству, которое наряду с нашим пристрастием к жестокой охоте заставляет иностранцев видеть в нас таких притворщиков! Присяжные да и все присутствующие в суде чувствовали, что у нее нет ни единого шанса. Она не умела даже постоять за себя. И, уж конечно, не была способна сражаться с такой грубой скотиной, как старый Хампи. Это еле слышное, неубедительное: «О нет, нет, я этого не делала» — было просто жалким.
Однако это было лучшее из того, что она могла предпринять. Присяжные заседали всего полчаса. Их приговор: виновна, но заслуживает снисхождения.
Читать бесплатно другие книги:
