Скрюченный домишко Кристи Агата
Она помедлила в дверях.
– Вы не знаете, – сказала она, обращая свои слова то ли ко мне, то ли к полке за моей головой, – как чудесно иметь дочь.
И с этой репликой под занавес она покинула сцену.
– Один бог ведает, что она наговорит полиции, – сказала мисс де Хевиленд.
– Все будет в порядке, – успокоила ее София.
– Она может сказать что угодно.
– Не волнуйся, она сыграет так, как того требует режиссер. А режиссер – это я.
Она направилась было за нею вслед, но в дверях обернулась:
– Здесь к тебе инспектор Тавернер, отец. Ты не против, если Чарльз останется?
Мне почудилось, будто по лицу Филипа Леонидиса скользнуло легкое недоумение. И немудрено. Но привычка соблюдать невозмутимость сослужила мне добрую службу. Он пробормотал: «Да, конечно, конечно» – несколько неуверенным тоном.
Инспектор Тавернер, солидный, надежный, вошел с той деловитой стремительностью, которая почему-то действовала на людей успокаивающе.
«Несколько неприятных минут, – словно говорила его манера, – и мы навсегда уберемся из вашего дома, и больше всех доволен буду я. Поверьте, мы не собираемся околачиваться тут вечно».
Не знаю уж, как ему удалось дать это понять без единого слова, а только придвинув стул к письменному столу, но факт тот, что удалось. Я скромно уселся немного поодаль.
– Я вас слушаю, инспектор, – проговорил Филип.
– Я не нужна, инспектор? – отрывисто произнесла мисс де Хевиленд.
– Пока нет, мисс де Хевиленд. Вот если позволите позднее…
– Да, конечно. Я буду наверху.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
– Итак, инспектор? – повторил Филип.
– Я знаю, вы человек занятой, я вас долго не задержу. Скажу вам только строго конфиденциально, что наши подозрения подтвердились – ваш отец умер не своей смертью, а от чрезмерной дозы физостигмина, чаще известного как эзерин.
Филип наклонил голову, но никаких признаков волнения не обнаружил.
– Есть ли у вас какие-нибудь догадки?
– Какие же могут быть у меня догадки? На мой взгляд, отец принял яд по ошибке.
– Вы действительно так думаете, мистер Леонидис?
– Да, по-моему, это вполне допустимое объяснение. Ему, не забывайте, было уже под девяносто, и видел он неважно.
– И поэтому сумел перелить содержимое пузырька с глазными каплями в пузырек из-под инсулина. Вам действительно это кажется правдоподобным, мистер Леонидис?
Филип не ответил. Лицо его окончательно превратилось в непроницаемую маску.
Тавернер продолжал:
– Пустой пузырек из-под глазных капель мы нашли в мусорном ящике. Никаких отпечатков пальцев, что уже само по себе любопытно. Они должны были быть – вашего отца, либо жены, либо слуги…
Филип поднял глаза:
– Слуги? В самом деле, а это не может быть Джонсон?
– Вы предлагаете Джонсона в качестве преступника? Конечно, у него была благоприятная возможность. Но что касается мотива, то тут дело обстоит совсем не так просто. Отец ваш имел обыкновение выплачивать ему ежегодно премию, и с каждым годом премия возрастала. Ваш отец четко объяснил ему, что делает это взамен суммы, которую иначе оставил бы по завещанию. Сейчас, после семилетней службы, премия достигла уже солидной суммы и возросла бы еще. Так что интересы Джонсона требовали, чтобы ваш отец жил как можно дольше. Более того, они были в прекрасных отношениях, прежний послужной список Джонсона безупречен – квалифицированный преданный камердинер. – Старший инспектор помолчал. – Нет, мы не подозреваем Джонсона.
Филип ответил невыразительным «понимаю».
– А теперь, мистер Леонидис, может быть, вы дадите мне подробный отчет о своих передвижениях в день смерти вашего отца?
– Безусловно, инспектор. Весь тот день я провел в этой комнате, исключая, естественно, время принятия пищи.
– Виделись ли вы в тот день с отцом?
– Я зашел к нему, как обычно, поздороваться после завтрака.
– Вы были с ним наедине?
– В комнате находилась моя… э-э-э… мачеха.
– Он вел себя как обычно?
В тоне Филипа на этот раз просквозила ирония:
– По-моему, непохоже было, что он предвидел свою смерть от руки убийцы.
– Часть дома, занимаемая вашим отцом, полностью отделена от этих помещений?
– Да, попасть туда можно только одним путем – через дверь в холле.
– Дверь обычно заперта?
– Нет.
– И никогда не запирается?
– Я никогда не видел ее запертой.
– Любой может передвигаться по дому, переходя из одной части в другую?
– Конечно. Они были разделены только с точки зрения удобства домашних.
– Как вы узнали о смерти отца?
– Мой брат Роджер, занимающий западное крыло верхнего этажа, прибежал с известием, что у отца сердечный приступ, он задыхается, ему явно плохо.
– И как вы поступили?
– Я позвонил доктору, чего до меня никто не подумал сделать. Доктора не было, и я попросил передать ему, чтобы он приехал как можно скорее. Затем я поднялся наверх.
– А дальше?
– Отец очень плохо себя чувствовал. Он умер до приезда врача.
В голосе не слышалось волнения. Филип просто констатировал факт.
– Где находились в то время остальные члены семьи?
– Жена была в Лондоне. Она вскоре вернулась. София, мне кажется, тоже отсутствовала. Младшие, Юстас и Жозефина, были дома.
– Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер Леонидис, если я спрошу – каким образом смерть отца повлияет на ваше финансовое положение?
– Я понимаю ваше желание знать все детали. Отец сделал нас независимыми в финансовом отношении много лет назад. Брата он утвердил председателем и главным пайщиком фирмы ресторанных услуг – своей самой крупной компании. Он поручил управление целиком брату. Мне он дал то, что считал равной долей. Реально, думаю, примерно сто пятьдесят тысяч фунтов в ценных бумагах и займах – с тем чтобы я мог распоряжаться капиталом по своему усмотрению. Он положил также очень щедрые суммы на имя моих двух сестер. Обе они уже умерли.
– Но сам он оставался так же богат?
– Нет, за собой он сохранил сравнительно скромный доход. Он говорил, что это будет для него стимулом к жизни, но с тех пор, – впервые слабая улыбка тронула губы Филипа, – в результате различных операций отец сделался еще богаче, чем прежде.
– Вы с братом поселились в его доме. Это не было следствием каких-либо… финансовых затруднений?
– Нет, конечно. Просто так было удобнее. Отец не раз говорил, что мы в любой момент можем поселиться вместе с ним. По разным семейным обстоятельствам так было удобнее. Кроме того, – добавил Филип, подумав, – я был очень привязан к отцу. Я переехал сюда с семьей в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Арендной платы я не вношу, но плачу свою долю налогов.
– А ваш брат?
– Брат переехал сюда после того, как его дом в Лондоне разбомбило в тысяча девятьсот сорок третьем году.
– Хорошо, мистер Леонидис, а имеете ли вы представление о том, каковы завещательные распоряжения вашего отца?
– Совершенно четкое представление. Отец сделал новое завещание в тысяча девятьсот сорок шестом году. Скрытность не была ему свойственна. У него было обостренное чувство семьи. Он собрал семейный совет, на котором также присутствовал его нотариус, по просьбе отца объявивший условия завещания. Вам, вероятно, они известны. А если нет, мистер Гейтскил вас, без сомнения, с ними ознакомит. Приблизительно так: сумма в сто тысяч, не подлежащая налогу, отходила моей мачехе, в дополнение к весьма щедрой сумме в соответствии с брачным договором. Остальное поделено на три части: одна мне, одна брату, третья – под опекой – троим внукам. Состояние огромное, но и налог на наследство, разумеется, будет велик.
– Завещано ли что-нибудь слугам или на благотворительные цели?
– Ничего не завещано. Жалованье прислуге увеличивалось ежегодно, пока они оставались в его услужении.
– А вы… извините мой вопрос… вы сами не нуждаетесь в наличных деньгах, мистер Леонидис?
– Подоходный налог, как вы знаете, инспектор, весьма внушителен, но моего дохода вполне хватает на наши с женой нужды. Более того, отец часто делал нам всем очень щедрые подарки, и, возникни какая-нибудь экстренная необходимость, он немедленно пришел бы на помощь. Заверяю вас, инспектор, – заключил он холодным тоном, отчеканивая слова, – у меня не было финансовой причины желать смерти моему отцу.
– Очень сожалею, мистер Леонидис, что я своими расспросами подал вам мысль, что подозреваю вас в чем-то подобном. Нам приходится докапываться до мельчайших деталей. А теперь, боюсь, мне придется задать вам еще кое-какие щекотливые вопросы. Они относятся к взаимоотношениям между вашим отцом и его женой. Были ли их отношения благополучными?
– Насколько мне известно, да.
– Никаких ссор?
– Думаю, нет.
– Была ведь большая разница в возрасте?
– Да.
– А вы – извините меня, – вы с одобрением отнеслись к женитьбе вашего отца?
– Моего одобрения никто не спрашивал.
– Это не ответ, мистер Леонидис.
– Ну, раз вы настаиваете – я считал брак… неблагоразумным.
– Высказали ли вы свои возражения?
– Я узнал о женитьбе как о свершившемся факте.
– Наверное, это для вас был удар?
Филип не ответил.
– У вас не возникло обиды?
– Отец волен был поступать, как ему вздумается.
– Можно ли считать ваши отношения с миссис Леонидис дружелюбными?
– Вполне.
– Вы дружите с ней?
– Мы очень редко встречаемся.
Старший инспектор переменил тему:
– Можете ли вы мне что-нибудь рассказать о мистере Лоуренсе Брауне?
– Боюсь, что нет. Его нанимал мой отец.
– Да, но чтобы учить ваших детей, мистер Леонидис.
– Резонно. Сын мой перенес детский паралич, к счастью, в легкой форме, и мы решили не отдавать его в школу. Отец предложил, чтобы сына и мою младшую дочь Жозефину обучал домашний учитель. Выбор был в то время весьма ограничен, учитель должен был не подлежать военной службе. Рекомендации у этого молодого человека оказались удовлетворительными, отец и моя тетушка, на которой лежала забота о детях, были довольны, и я дал согласие. Хочу добавить, что не могу предъявить никаких претензий к преподаванию – учитель он добросовестный и компетентный.
– Комната у него в той части дома, которая принадлежит вашему отцу?
– Да, там больше места.
– Не замечали ли вы когда-нибудь… мне неприятно об этом спрашивать… каких-либо знаков близости между ним и вашей мачехой?
– Я не имел случая заметить что-либо подобное.
– Не доходили ли до вас слухи и сплетни на эту тему?
– Я не имею обыкновения слушать сплетни, инспектор.
– Похвально, – отозвался инспектор Тавернер. – Стало быть, вы не видели ничего плохого, не слышали ничего плохого и ничего плохого не скажете.
– Если угодно, так, инспектор.
Старший инспектор Тавернер встал.
– Ну что ж, – сказал он, – благодарю вас, мистер Леонидис.
Я незаметно вышел из комнаты вслед за ним.
– Уф, – проговорил Тавернер, – треска мороженая.
7
– А теперь, – продолжал он, – пойдем перемолвимся с миссис Филип. Магда Уэст – ее театральный псевдоним.
– Она хорошая актриса? – поинтересовался я. – Имя знакомое, как будто я видел ее в каких-то представлениях, но когда и где – не помню.
– Она из этих почти-звезд, – ответил Тавернер. – Выступала пару раз в главных ролях в Вест-энде, составила себе имя в театрах с постоянным репертуаром, много играет в небольших интеллектуальных театриках и воскресных клубах. Мне думается, ей помешало отсутствие необходимости зарабатывать себе на жизнь. Она имеет возможность проявлять разборчивость, переходить с места на место, порой она финансирует спектакли, в которых ее привлекает определенная роль, как правило, самая неподходящая. В результате она очутилась скорее в любительском, чем в профессиональном классе. Не думайте, она играет превосходно, особенно в комедиях, но директора не очень ее жалуют – по их мнению, слишком независима, да и склонна к интригам. Любит раздуть ссору, подлить масла в огонь. Не знаю уж, насколько тут много правды, но, во всяком случае, среди своих коллег-актеров она не пользуется большой симпатией.
Из гостиной вышла София:
– Мама вас ждет, инспектор.
Я последовал за Тавернером в большую гостиную. И не сразу узнал женщину, сидевшую на парчовом диванчике. Золотисто-каштановые волосы башней вздымались вверх в стиле эпохи Эдуарда, элегантного покроя темно-серый костюм, бледно-сиреневая в узкую складочку блузка, застегнутая на горле небольшой камеей. Только сейчас я заметил очарование вздернутого носика. Она слегка напомнила мне Атену Сайлер, и невозможно было поверить, что это то же самое бурное существо в персиковом неглиже.
– Инспектор Тавернер? – произнесла она. – Входите и, прошу вас, садитесь. Вы курите? Какое ужасное событие. Я пока никак не могу с ним свыкнуться.
Голос звучал тихо, ровно – голос человека, решившего во что бы то ни стало держать себя в руках.
– Скажите, пожалуйста, могу я чем-нибудь помочь?
– Спасибо, миссис Леонидис. Где вы находились во время случившейся трагедии?
– Я, должно быть, как раз ехала сюда из Лондона. Днем я завтракала с приятельницей в «Иве». Затем мы поехали на показ мод. Выпили с друзьями в Беркли, и я отправилась домой. Тут я застала страшную суматоху. Как оказалось, у моего свекра случился припадок, и он… умер. – Голос слегка дрогнул.
– Вы были привязаны к вашему свекру?
– Я его просто обо… – Голос зазвучал громче и пронзительнее. София чуть поправила уголок картины Дега. Голос Магды на несколько тонов упал. – Я очень любила его, – ответила она просто. – Мы все его любили. Он был так… добр к нам.
– Как вы ладили с миссис Леонидис?
– Мы редко виделись с Брендой.
– Отчего?
– Ну, у нас мало общего. Бедняжка Бренда. Ей, вероятно, иногда приходилось нелегко.
София опять коснулась Дега.
– Да? В каком отношении?
– Ну, не знаю. – Магда с грустной улыбкой покачала головой.
– Была ли миссис Леонидис счастлива с мужем?
– О да, я думаю, да.
– Ссоры бывали?
Опять улыбка и покачивание головой.
– Право, не знаю, инспектор. Их часть дома полностью отделена от нашей.
– Она была очень дружна с мистером Лоуренсом Брауном, не так ли?
Магда Леонидис приняла холодный вид. Широко раскрытые глаза ее с упреком уставились на Тавернера.
– Я не думаю, – проговорила она с достоинством, – что вы вправе задавать мне подобные вопросы. Бренда дружески относилась ко всем. Она вообще дружелюбно настроена к людям.
– Нравится вам мистер Лоуренс Браун?
– Он очень тихий. Очень милый, но его почти не замечаешь. Я его вообще редко вижу.
– Он преподает хорошо?
– По-видимому. Меня это мало касается. Филип, по-моему, вполне доволен.
Тавернер прибегнул к тактике внезапного нападения:
– Мне неприятно вас об этом спрашивать, но как по-вашему – существовали между ним и миссис Брендой Леонидис любовные отношения?
Магда с величественным видом поднялась:
– Я никогда не замечала ничего подобного. Мне кажется, инспектор, такого рода вопросы вы не должны задавать мне. Все-таки она была женой моего свекра.
Я чуть не зааплодировал.
Старший инспектор тоже поднялся.
– Скорее вопрос к слугам? – заметил он вопросительно.
Магда промолчала.
Сказав: «Спасибо, миссис Леонидис», – инспектор удалился.
– Радость моя, ты была великолепна, – горячо похвалила мать София.
Магда задумчиво покрутила завиток за правым ухом и посмотрелась в зеркало.
– Д-да, – согласилась она. – Пожалуй, сыграно верно.
София перевела взгляд на меня:
– А вам разве не надо идти с инспектором?
– Послушай, София, как мне себя…
Я запнулся. Не мог же я спросить ее прямо так, при ее матери, какая мне отводится роль. Магда Леонидис до сей поры не проявила ни малейшего любопытства к моей персоне – пока что я ей пригодился только как свидетель ее эффектной реплики под занавес о дочерях. Я мог быть репортером, женихом ее дочери, или незаметным сотрудником полиции, или даже гробовщиком – для Магды Леонидис все эти люди составляли публику.
Поглядев вниз, себе на ноги, миссис Леонидис с неудовольствием сказала:
– Эти туфли сюда не подходят. Они легкомысленны.
Повинуясь повелительному кивку Софии, я поспешил вслед за Тавернером. Я нагнал его в большом холле, как раз когда он взялся за ручку двери, ведущей к лестнице.
– Иду к старшему брату, – пояснил он.
Я без дальнейших околичностей изложил ему свои проблемы:
– Послушайте, Тавернер, в конце концов – кто я такой?
– Что вы имеете в виду? – удивился он.
– Что я тут делаю? Предположим, меня спросят, и что я отвечу?
– А-а, понятно. – Он подумал. Потом улыбнулся: – А вас кто-нибудь уже спрашивал?
– Н-нет.
– Ну так и оставьте все как есть. «Не объясняй ничего» – отличный девиз. Особенно в доме, где такая неразбериха. У всех полно своих забот и опасений, им не до расспросов. Ваше присутствие будет восприниматься как должное постольку, поскольку вы уверены в себе. Говорить, когда тебя не спрашивают, большая ошибка. Так, а теперь откроем дверь и поднимемся по лестнице. Ничего не заперто. Вы, конечно, понимаете, что вопросы, которые я им задаю, – сплошная чепуха. Да наплевать мне, кто из них был дома, а кого не было и кто где в тот день находился…
– Так зачем же…
– Затем, что это мне позволяет взглянуть на них, составить о каждом мнение, послушать, что они скажут, – а вдруг кто-то ненароком даст мне ключ. – Он на секунду замолчал, потом понизил голос: – Голову даю на отсечение, миссис Магда Леонидис могла бы сболтнуть что-нибудь важное.
– Да, но насколько это было бы надежно?
– Совсем ненадежно, но могло бы дать толчок к расследованию в новом направлении. У всех в этом проклятом доме было сколько угодно удобных случаев и способов это сделать. Мне не хватает мотива.
Наверху доступ в правое крыло преградила запертая дверь. На ней висел медный молоток, и инспектор послушно постучал.
В то же мгновение дверь с силой распахнулась. Мужчина, который открыл ее, очевидно, как раз собирался выйти. Это был неуклюжий широкоплечий гигант, волосы у него были темные, взъерошенные, лицо донельзя уродливое и в то же время приятное. При виде нас он тут же со смущенным видом отвел глаза – привычка, нередко свойственная честным, но застенчивым людям.
– Ох, боже мой, – пробормотал он, – заходите. Сделайте одолжение. Я как раз уходил… но неважно. Проходите в гостиную. Сейчас приведу Клеменси… ах, ты уже здесь, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… Где же сигареты? Погодите минутку. С вашего разрешения… – Он налетел на ширму, нервно пробормотал: «Прошу прощения» – и выскочил из комнаты. Словно вылетел огромный шмель, оставив позади себя тишину.
Миссис Роджер Леонидис продолжала стоять у окна. Меня сразу же заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты. В том, что это была ее комната, у меня не возникло никаких сомнений.
Стены были выкрашены в белый цвет, настоящий белый, а не тот цвет слоновой кости или бледно-кремовый, какой обычно подразумевается под словом «белый», когда речь идет об отделке дома. Картины отсутствовали, лишь над камином висела одна – геометрическая фантазия из темно-серых и темно-синих треугольников. Минимум мебели, только самое необходимое, три-четыре стула, столик со стеклянным верхом, небольшая книжная полка. Никаких украшений. Свет, простор, воздух. Комната являла собой полную противоположность нижней гостиной, сплошь заставленной парчовой мебелью и цветами. И миссис Роджер Леонидис разительно отличалась от миссис Филип Леонидис. Чувствовалось, что в Магде Леонидис заключается несколько женщин одновременно и в любой момент может проявиться любая из них. Но Клеменси Леонидис, убежден, неизменно оставалась сама собой. Женщина с ярко выраженной индивидуальностью. На вид ей было около пятидесяти. Седые, очень коротко подстриженные на итонский манер волосы так красиво росли на ее изящной голове, что эта стрижка, всегда казавшаяся мне уродливой, не безобразила ее. Умное, тонкое лицо, какой-то особенно пытливый взгляд светло-серых глаз. Простое темно-красное шерстяное платье изящно облегало ее стройную фигуру.
Вот женщина, внушающая тревогу, мелькнуло у меня… потому что критерии, по которым она живет, явно не те, по которым живут обыкновенные женщины. Я сразу понял, почему София употребила слово «безжалостность» в применении к ней. Комната отдавала холодом, и я даже поежился.
Клеменси Леонидис произнесла спокойным тоном хорошо воспитанной женщины:
– Садитесь, пожалуйста, старший инспектор. Есть ли какие-нибудь новости?
– Причиной смерти был эзерин, миссис Леонидис.
Она задумчиво проговорила:
– Значит, это убийство. Несчастный случай, как я понимаю, исключается?
– Да, миссис Леонидис.
– Будьте, пожалуйста, помягче с моим мужем, старший инспектор. На него эта новость очень сильно подействует. Он боготворил отца и вообще переживает все очень остро. Он человек эмоциональный.
– Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?
– Да, вполне хороших. – И спокойно добавила: – Мне он не очень нравился.
– Почему?
– Мне не нравились его жизненные установки и его методы.
– А как вам нравится миссис Бренда Леонидис?
– Бренда? Я редко ее вижу.
– Не думаете ли вы, что между нею и мистером Лоуренсом Брауном что-то было?
– Вы хотите сказать – что-то вроде романа? Не думаю. Да мне, собственно, и неоткуда это знать.
Голос ее звучал равнодушно.
В комнату ворвался Роджер Леонидис, и снова возникло впечатление, что влетел огромный шмель.
– Меня задержали, – выпалил он. – Телефон. Ну что, инспектор, есть новости? Что послужило причиной смерти отца?
– Смерть вызвана отравлением эзерином.
– Что вы говорите! Боже мой! Значит, все-таки это она! Не захотела ждать! Он ее подобрал, можно сказать, из грязи, и вот награда. Она его хладнокровно убивает! Боже мой, как подумаю, все во мне закипает.
Читать бесплатно другие книги:
