Шальная музыка (сборник) Черненок Михаил
– Ясненько. Коммерция – дело тонкое, – будто ставя крест на своей недоверчивости, быстро проговорил Слава. – А с какого окошка украли магнитофон?
Люба показала форточку, через которую утащили японский «Националь». Окно выходило во двор с детской песочной площадкой посередине. Со стороны площадки его плотно загораживал черемуховый куст. Ржавый запорчик форточки оказался чисто символическим, но зато сама форточка была основательно прибита гвоздями к оконной раме.
– Это после кражи Лева заколотил, – сказала Люба.
Голубев посмотрел на Бирюкова:
– Ну что, Игнатьич, пойду беседовать с народом?…
– Иди.
Когда Слава вышел, Люба села на кровать и робко предложила Бирюкову единственный стул. Стараясь не раздавить старый стул, Антон осторожно присел на краешек и, встретившись взглядом с Любой, спросил:
– Значит, Лев Борисович собирался в столицу?…
– Да, он хотел там попасть на прием к известному профессору, который успешно лечит энцефалит.
– У него была какая-то договоренность?
– Нет, просто лечащий врач посоветовал.
– Каким же образом он рассчитывал встретиться с тем профессором?
– Не знаю. Видимо, через знакомых. В Москве у Левы есть друг, который помогал добывать разные штуковины для ремонта. В новосибирских магазинах сильно не разживешься радиодеталями.
– И часто брат встречался с тем другом?
– Нет. Леве тяжело было по состоянию здоровья из дома отлучаться. Поэтому он отсылал другу деньги, а тот слал почтовые посылки.
– Деньги у брата не переводились?
– У него есть сберкнижка. И наличные всегда при себе были. Рублей по триста и больше.
– А в этот раз, когда ушел из дома, он не взял с собой кругленькую сумму?
– Нет. Пятьсот тридцать рублей для поездки в Москву в столе лежат… – Люба выдвинула ящик стола, достала оттуда пачку десятирублевых купюр и показала Антону. – Вот они… Других денег у Левы не было. Он говорил, ему и этих за глаза хватит.
– Сберкнижка на месте? – спросил Антон.
– Да, конечно.
Люба стала выкладывать на стол содержимое ящика. Чего там только не было: магнитофонные кассеты, радиолампы, конденсаторы, разноцветные сопротивления с короткими медными проводками, электрические батарейки и еще много всякой всячины, о назначении которой Бирюков не имел представления. Осторожно разложив все это богатство по столу, Люба достала из глубины ящика потрепанную общую тетрадь с черными ледериновыми корочками, толстую пачку писем в надорванных конвертах и, наконец, сберегательную книжку. Заглянув в нее, сразу подала Бирюкову:
– Вот Левины сбережения. Всего полторы тысячи.
Бирюков полистал сберкнижку. Она велась около двух лет. Вклады были систематические, но небольшие, в основном по сорок – шестьдесят рублей в месяц. Люба тем временем стала перебирать письма и раскладывать их по столу. Краем глаза Антон видел, что адресованы они Зуеву Льву Борисовичу на новосибирский адрес. Два письма пришли уже сюда, в райцентр, на улицу Озерную. В обратных адресах фигурировали Москва, Рига, Одесса, Владивосток и даже Петропавловск-Камчатский. На одном из конвертов жирно чернела отпечатанная на пишущей машинке короткая строчка: «ул. Озерная, № 7, кв. 13». И все. Видимо, это заинтересовало Любу. Она вытащила из конверта сложенную вдвое половинку тетрадного листка в клеточку, нахмурившись, прочитала и дрогнувшей рукой молча протянула Антону.
«Левчик, ты начинаешь меня раздражать. Занимайся своим ремонтным бизнесом и прекрати писательство. Не забывай, что мы в разных весовых категориях. Если сойдемся, от тебя мокрое пятно останется. И скажи карикатуристке, чтобы прикусила язык. Иначе я сделаю из вас неузнаваемые карикатуры», – прочитал Антон машинописный текст.
– Это же неприкрытая угроза… – тихо проговорила Люба.
Бирюков внимательно оглядел конверт. Никаких знаков почтовой пересылки на конверте, разумеется, не было, а короткая адресная строчка наводила на мысль, что «ультиматум» вручен Зуеву через посредника, приезжавшего в райцентр.
– Брат не говорил вам об этой угрозе? – спросил Антон.
– Ни слова.
– Каким «писательством» он занимался?
Люба задумалась:
– По-моему, это переписывание магнитофонных записей. За деньги, ручаюсь, Лева никогда никому ничего не писал. Он даже возмущался теми, кто на этом деле греет руки.
– Конкретного случая не помните?
– Конкретного… Ну, например, после оформления на пенсию Лева устроился оператором студии звукозаписи. Вскоре он уволился. Я тогда жила у него, сдавала экзамены на заочное отделение. И вот, брат пришел домой очень расстроенный. Спрашиваю: «С начальством не поладил?» Он усмехнулся: «При чем начальство… Думал, там люди работают, оказалось, мафиози собственные карманы набивают». – «Ну и чего ты скис? Напиши об этом куда следует». Лева махнул рукой: «Ага! Попробуй, напиши… Они, как муху, раздавят».
– И все-таки не написал он?…
– Вряд ли. После того разговора Лева о студии ни разу не вспоминал.
– И никаких дел с этой студией не имел?
Люба вновь задумалась:
– Две недели тому назад брат приезжал ко мне в общежитие с двухкассетником «Шарп». Есть такой японский магнитофон. Весь вечер переписывал на нем какие-то ритмы. Потом за этим магнитофоном забежал высокий симпатичный парень в коричневом кожаном пиджаке. Мишей его зовут, фамилии не знаю. Лева говорил, Миша – единственный порядочный человек в студии.
– Сколько лет примерно тому Мише?
– Ну, он постарше Левы… Наверное, где-то около тридцати, но выглядит… В общем, как парень. – Люба смутилась и сразу предложила: – Давайте посмотрим другие письма.
Каждый раз, когда Бирюкову приходилось сталкиваться с личной перепиской незнакомых людей, он чувствовал себя неловко, будто подглядывает в замочную скважину. Хотелось в таких случаях побыстрее перелистать написанное, однако служебный долг, напротив, обязывал не только читать внимательно, но и анализировать содержание, выискивая смысловые тонкости, заключающиеся, как говорится, между строк.
Все письма, адресованные Зуеву, были от любителей музыки. Одни благодарили его за отличный ремонт «Сони»; другие просили совета, стоит ли покупать с рук подержанный «Акай»; третьи спрашивали, нельзя ли чего сделать, чтобы приемник «Шарп777» ловил радиостанции Европы так же надежно, как ловит азиатские страны. В нескольких письмах содержались благодарности за прекрасные магнитофонные записи. Одно из таких писем заинтересовало Бирюкова. Адресовалось оно некому Ярославцеву Анатолию Ефимовичу, проживающему в Новосибирске по улице Иркутской.
«Здравствуй, дорогой дядя, Анатолий Ефимович! Бандероль твою получил. Записи – люкс! Теперь у меня полностью русский репертуар незабвенной Анны Герман с чистейшим звучанием. Сосед твой – Мастер с большой буквы. Уплати ему, сколько запросит, и телеграфируй мне сумму. Деньги пришлю немедленно. А если он согласится сделать мне с таким же чистым звуком пару кассет Софии Ротару (хотя бы последние песни), то не посчитаюсь ни с какими деньгами. Качество того заслуживает!.. Ты предлагаешь вернуть на студию записи, сделанные халтурщиками. Это длинная песня, и овчинка выделки не стоит. Теперь у меня прекрасный двухкассетник. Недавно купил в Токио. Увлекся я этим делом, как мальчишка. Других увлечений нет. По-прежнему ловлю рыбку, большую и малую. Сейчас ремонтируюсь во Владивостоке. Пробуду здесь полмесяца. Затем уйду в Атлантику за сельдью. По возвращении – полугодовой отпуск. В первую очередь залечу к тебе. Соскучился – жуть! Как себя чувствуешь, старый мушкетер? Не укатали сивку крутые горки?… Держись, гвардеец! На таких, как ты, опирается матушка-Русь. Здоровья тебе и успехов, мой двужильный богатырь! Крепко обнимаю и троекратно целую. Безмерно любящий тебя – морской скиталец Сережка».
Ниже размашистой подписи было приписано:
«Одновременно с твоей бандеролью получил пакет от Жени Дремезова. Прислал прожект с “научными” обоснованиями и чертежами изобретенного им метода лечения алкоголиков. Предлагает желающим морякам ехать к нему и гарантирует стопроцентное выздоровление. В Новосибирске, пишет, медицинские бюрократы не дают ходу новому методу. Ох, насмешил меня Женя “своим изобретением”! Видно, основательно у мужика мозги помутились. Грустно. Славный ведь был парень. Страшно подумать, сколько талантливого люду погублено “зеленым змием”! Спохватиться бы нам лет на 20 раньше…»
В левом верхнем углу письма, похоже, старческим почерком была начертана наискосок шутливая резолюция: «Тов. Зуеву – для сведения и принятия мер по обеспечению капитана дальнего плавания С.П. Ярославцева добрыми песнями С. Ротару. Старперпенс А. Ярославцев».
Люба, прочитав письмо после Антона, сказала:
– Анатолий Ефимович – персональный пенсионер, бывший сосед Левы по новосибирской квартире. Ему, наверное, уже под восемьдесят. Высокий интересный дед. Женька Дремезов тоже из бывших соседей. Спившийся алкоголик, я уже говорила. Кстати, здесь и от него письмо есть…
Она быстро перебрала конверты и один из них подала Бирюкову. Антон внимательно стал читать:
«Здорово, Лева! Ты чего, корефан, проходишь не заходишь? Я теперь работаю то строителем, то слесарем, то просто так – на подхвате. Все это называется “ремонтные работы”. Тощища страшная. Где-то прочитал, что чем выше интеллектуальный потенциал, тем тяжелее выполнять примитивную работу. Действительно, столько замыслов в голове. Стучатся не совсем ординарные мысли, а приходится замешивать раствор, носить его или работать со стекловатой, что вдвойне противно. Совесть, чувство собственного достоинства не позволяют мне прятаться за спины товарищей по труду. Берусь первый и за самую тяжелую операцию. А мои “коллеги” по лопате этими комплексами не страдают. Они прекрасно освоили формулу: будь не так в деле, как при деле. Посмотришь: стоит и держит шланг, из которого течет вода в бочку, хотя его можно вполне положить. Находят повод, чтобы отлучиться. И это те, кто способен только на физическую работу! Противно, что приходится кувыркаться за кусок, словно медведю на манеже. Виноват, конечно, сам: “лето красное пропел…” Что-то я разнюнился перед тобой. Настроение такое. Но в целом все не так уж хреново. Сейчас ушли в смену – работаем по скользящему графику. Днем могу что-то делать для себя по мелочи. Слава богу или черту, я не пью вот уже, как ты знаешь, полтора года. И чем дальше, тем безумнее мне кажется начать. Отвращение к спиртному – и моральное, и физическое. Раньше, когда после лечения не пил, хотел, но держался. Сейчас – иное. Все-таки мой метод – всем методам метод! Одумайся, Лева, сообрази мне музыкальное сопровождение. Прославимся на весь мир! Без шуток… Недавно в аптеке встретил “грубияночку”. Побормотали. Не вяжись с ней! По-моему, она наркоманит, зараза. Будешь в Новосибирске, обязательно заходи. Я жду от тебя положительного ответа, как соловей лета. Жму лапу! Кирюха Женька».
Бирюков дал прочитать письмо Любе. Когда она прочла, спросил:
– Какие у Дремезова могут быть дела «по мелочи»?
– Кто его знает.
– А что за «грубияночка» в письме упоминается?
– Дашка Каретникова, с Левой в ГПТУ училась.
– Наркоманка?
– Нет вроде бы, но… довольно странная. Никогда не угадаешь, какой трюк выкинет.
– Какие дела связывали с ней Льва Борисовича?
– У них сложная история… – Люба опустила глаза и вдруг будто спохватилась: – Минуточку, сейчас покажу эту красавицу…
Она взяла со стола общую тетрадь, быстро полистала ее и подала Бирюкову небольшую фотографию. На цветном снимке молодая миловидная блондиночка с распущенными по плечам густыми волосами, словно рекламируя пышную грудь, едва прикрытую низко расстегнутым нежно-розовым батником, с томными голубыми глазами смотрела прямо в объектив. На обратной стороне снимка кокетливым почерком было написано с каким-то намеком: «Вам отдавая свой портрет, вас о любви я не молю…»
– Хороша самореклама? – с брезгливой усмешкой спросила Люба.
Бирюков улыбнулся:
– Что это она так?…
– Спросите дурочку. Вообще-то Дашка неглупая, но всегда прямо из кожи лезет, чтобы выделиться. Если что-то задумает, своего всегда добьется. Вот, Лева около года за японским магнитофоном охотился, она – в неделю провернула… – Люба опять полистала тетрадь и подала Антону распечатанный почтовый конверт. – Пожалуйста, приглашение явиться за покупкой…
Письмо, адресованное в райцентр Зуеву, было без обратного адреса. Бирюков внимательно посмотрел на новосибирский штемпель с неразборчивым числом отправления и достал из конверта картинку с обнаженной женской ногой, отрезанную от упаковки импортных колготок. На чистой стороне была короткая записка почти чертежными буквами: «Левчик! Нашла милого дядечку. Если не передумал иметь японский однокассетник, срочно вези 600 р.».
– Значит, «Националь» помогла купить Каретникова? – спросил Антон.
– Наверное. Лева мне об этом ничего не говорил. Это я нашла в столе, когда запасной ключ от квартиры искала.
– Где Каретникова живет?
– По-моему, гдето в Железнодорожном районе Новосибирска.
Бирюков взглядом указал на общую тетрадь:
– Там нет ее адреса?
– Нет, Лева сюда только свои стихи записывал.
– Можно посмотреть?
– Пожалуйста, смотрите.
Антон, перелистывая страницы, стал читать рифмованные строчки. Почти все стихотворения Зуева были о любви. В общем-то, как говорят, складные, но откровенно подражательные. Бегло долистав до конца, Бирюков отложил тетрадь и еще раз прочитал отпечатанный на машинке «Ультиматум».
– «Карикатуристка» не Каретникова? – спросил он Любу.
– Не знаю, – тихо ответила Люба. – В общем, расскажу вам всю запутанную историю Левы с Дашкой… Когда учились в ГПТУ, у них любовь была. Брат прямо жить не мог без Дашки, ну и она… глазки ему строила. Когда бабушка наша умерла и Лева квартиру на себя оформил, даже свадьба намечалась. Но тут Леву энцефалитный клещ укусил. С ней же, с Дашкой, ездил в лес – и там… Дашка вроде бы сильно переживала, каждый день в больницу к Леве бегала. А как только его выписали, она вильнула хвостом и за какого-то старика замуж выскочила. Лева чуть с ума не сошел, пытался Дашку образумить. У них какой-то скандал был. Леву в милицию вызывали, даже под суд отдать грозились. Подробностей я не знаю, но когда старик Дашкин умер, все затихло. И преподобная Дашенька опять к Леве зачастила. А у нее бессчетное количество поклонников. Может, они и… убили Леву?…
– Все может быть. Брат ничего на эту тему не рассказывал?
– Лева очень замкнутым был. Я старалась к нему в душу не лезть. Сердцем чувствовала, что Леве и без моих расспросов тошно. А тут еще у самой неприятности начались…
– Какие?
– Парни повадились в общежитие звонить. Почти каждый день приглашают к телефону и загадочными намеками встречу назначают, сальности всякие плетут.
– Не угрожают?
– Нет, просто хамят, подонки, и все.
– С Каретниковой не разговаривали насчет Левы?
– С Дашкой бесполезно говорить. Она из воды сухая выйдет. Как-то встретились, спрашиваю: «Зачем ты над Левой издеваешься? Чего за нос его водишь?» Дашка напрямую, будто в порядке вещей: «Не могу же за инвалида замуж выходить. Так хромает, что стыдно рядом идти». – «А со стариком не стыдилась?» – «Старик коньки отбросил и квартиру в центре города мне оставил. Вот если Левчик поправится, перестанет хромать, мы с ним свадебный пир на весь мир устроим». Высказала я от всего сердца, кто она есть на самом деле, на том и расстались. Каждая при своем мнении…
– В какой обуви брат ушел из дома? – внезапно спросил Бирюков.
– В белых кроссовках «Адидас» – Дашка недавно ему подарила на день рождения. – Люба недоуменно глянула на Антона. – А что?…
– Разули его.
– Ой… В морге я даже не заметила этого. Следователь что-то спрашивал насчет обуви, а я, как чумная, только головой крутила…
Бирюков взял со стола фотографию Каретниковой. Рассматривая ее, сказал:
– Придется забрать у вас некоторые письма и портрет этой красавицы. Кстати, она не уроженка Новосибирска?
– Нет, из Ордынского района в ГПТУ приехала.
– А ваши родители где живут?
На глазах Любы в который уже раз навернулись слезы:
– В пригородном совхозе жили. Позапрошлой зимой рано закрыли печную трубу и угорели. Теперь я одна осталась. Не представляю, как Леву похоронить…
– Завтра утром к вам придет участковый инспектор милиции. Поможет организовать похороны.
– Спасибо, – еле слышно проговорила Люба и уткнулась лицом в ладони.
Глава V
Сбор информации о Зуеве Слава Голубев начал с опроса жильцов соседних квартир, однако ничего от них не узнал. Все удивленно пожимали плечами и отговаривались, что почти не знают недавно подселившегося соседа. От бесплодных разговоров оптимизм Голубева несколько увял. Чтобы собраться с мыслями, Слава вышел во двор и сел на скамейку у песочной площадки.
Во дворе мальчишки гоняли большой полосатый мяч. Под ногами у них путался крепенький розовощекий малыш. Изо всех силенок он пытался завладеть мячом, но опережали более взрослые. Основательно запарившись, мальчик подолом рубахи обтер вспотевшее лицо, устало подошел к Голубеву и отчетливо, чуть не по слогам, проговорил:
– Здравствуйте.
Голубев улыбчиво подмигнул:
– Здравствуй, будущий Пеле.
– Меня Димой зовут.
– Извини, пожалуйста. – Слава, подхватив мальчика под мышки, усадил рядом с собой на скамейку. – Как живешь, Дима?
– Хорошо живу, – малыш показал растопыренные пальцы на одной руке и мизинец – на другой. – Мне скоро вот сколько лет будет, полных шесть.
– Ну, молодец! В детский садик ходишь?
– Садик ремонтировают. К нам мамина бабушка из деревни приехала. Говорит, до зимы меня будет каравулить. У меня еще бабушка есть. Только бабе Маше некогда со мной водиться. Она пенсию зарабатывает. А мамина баба Феня давно заработала…
– Ух, какой ты богатый бабушками! Во дворе играешь?
– Да, – малыш показал на песочную площадку. – Вот здесь крепости строю.
Слава повернулся к черемуховому кусту, загораживающему окно Зуева:
– Дим, кто живет в квартире вон за тем деревом?
– Это дерево чуромухой называется, – с трудом выговорил Дима. – Бабушка говорит, на чуромуху нельзя лазить. Упасть можно, и тогда горб на спине вырастет.
– Верно, – поддерживая разговор, сказал Голубев. – Так кто же живет за черемухой, не знаешь?
– Знаю. Хромой музыкант там живет. У него в комнате много-много музыки.
– Ты был у музыканта в гостях?
– Нет, он меня в гости не звал. Мальчишки через окно видели. А я не видел. Бабушка говорит, нельзя в чужие окна заглядывать.
– Почему же мальчишки заглядывали?
– Они большие. Их бабушки уже не каравулят.
– А они из комнаты через окно ничего не вытаскивали?
– Нет, только музыку посмотрели.
– А кто из вашего двора еще любит музыку?
Дима ладонью потер нос:
– Дядя Федя на гармошке играет. Когда с получки надерется, громко поет, как он на почте служил ямщиком.
– Выпивает дядя Федя?
– Не знаю. Это бабушка, как услышит песню, говорит: «Опять Федька с получки надрался».
«Музыкальный» вопрос оказался малышу не по зубам. Слава хотел было попросить Диму, чтобы тот познакомил со своей бабушкой, которая «каравулит» его во дворе и наверняка знает о мальчишках, заглядывавших в окно к хромому музыканту. Но в это время к скамейке подошла энергичная старушка в длинной, будто с чужого плеча, вязаной кофте. Окинув Голубева пристальным взглядом, она строго спросила:
– Почему, гражданин, с ребенком заигрываешь? Умыкнуть хочешь?…
Голубев засмеялся:
– Соображаю, кому бы такого джигита под контроль сплавить.
– Ты мне зубы не заговаривай!
– Честное слово, не ворую. – Слава достал из нагрудного кармана рубашки служебное удостоверение. – Я в милиции, бабуся, работаю. Сам воров ищу.
Старушка, прищурясь, заглянула в развернутые корочки. Будто читая по слогам, шевельнула губами и подобрела:
– Это другой табак, а то – джигит… Тут такие джигиты мельтешат, того и гляди чегонибудь стибрят. Да и люди теперь всякое говорят…
– Не слушайте пустые разговоры.
– Здоров живешь! Как не слушать? Из пустого не придумают. Видать, что-то было на самом деле, коль говорят. Сам-то чего, прошлогодний снег здесь ищешь?
– Из тринадцатой квартиры через форточку магнитофон утащили.
– О, батюшки! У хромого музыканта?
– У него.
– Когда?
– Четыре дня назад, пятнадцатого числа.
– Это, стало быть… В понедельник?…
– Так, выходит.
– Жалко инвалида. Очень приветливый, ласковый паренек. – Старушка вдруг подняла со скамейки любопытно притихшего внука и поставила его на землю. – Топай, Димочка, домой. Мама оладушков испекла, тебя поджидает.
Мальчик с неохотой, но беспрекословно пошел к подъезду.
– Хороший малыш, послушный, – глядя ему вслед, сказал Голубев.
Старушка присела на скамейку. Чуть помолчав, вздохнула:
– В таком возрасте все хорошие да послушные, а подрастут – закусывают удила.
– Вас как зовут, бабуся?
– Федосьей Андреевной. – Старушка опять вздохнула. – Своровали, говоришь, у инвалида музыку?
– Своровали.
– Вот несчастье… Это, так и знай, кто-то из подрастающего молодняка набедокурил. Помешались ныне молодые на музыке. Вот, к примеру, возьми мою внучку Татьяну, старшую Димину сестру. В восьмом классе учится. Считай, невеста. А прибегает из школы и… загудело все в квартире. Такую оглушительную музыку заводит, хоть из дому убегай. На прошлой неделе подарила ей ко дню рождения десятирублевку. Купи, мол, сама себе подарок. И что, думаешь, купила?… – Старушка протянула сморщенную ладонь. – Вот такую, меньше моей ладошки, фитюльку с музыкой. «Пленка» – называется. А на той пленке: то ли черти горох молотят, то ли ведьмы с подвывом горшки об пол бьют. Покачала я головой: «Эх, Татьяна, не жаль тебе было спалить десятку за такое дерьмо?» Она от удивления глаза таращит: «Ты что, бабуленька?! Это настоящий американский рок!» Вот и поговори с ней…
– Где Татьяна купила эту музыку? – заинтересовался Слава.
– В магазине, должно быть.
– В магазинах такое не продают.
– Ну, видать, жулик какой-то Татьяну облапошил.
– Федосья Андреевна, – спросил Голубев, – подростки часто в окно к хромому музыканту заглядывают?
– Почти каждый день пялются. Музыкант сам с ними заигрывает.
– Из вашего двора мальчишки?
– Нашенские.
– А чужие здесь бывают?
Старушка задумалась:
– В понедельник… или во вторник, не могу точно вспомнить, два посторонних стригунка, лет по двенадцати, на черемуху за ягодой хотели взобраться. Я прикрикнула, чтоб сучья не обломали. Их как ветром со двора выдуло.
– Не они ли в форточку залезли?
– Кто их знает. Шустрые были мальчуганы. Один конопатый, как сорочье яйцо, у другого личико чистенькое.
– Одеты как?
– Оба в школьной форме.
– Волосы какие?
– Конопатый – светленький, другой – чернявый. Подстрижены коротко. Видать, перед началом школьного года в парикмахерской были.
– Вы в какое время обычно во дворе находитесь?
– Считай, целыми днями тут вот сижу. Только после обеда, когда Дима на часик засыпает, отсутствую… – Старушка вдруг придвинулась к Голубеву и понизила голос: – Слушай-ка, а ведь в понедельник утром появлялся в нашем дворе подозрительный мужчина. Годов ему этак… возле сорока. Роста приличного, белесый и круглолицый. Одет хорошо. Белые наутюженные штаны; рубаха, видать, заграничная – с разными картинками вдоль и поперек; на макушке расписная тюбетейка. Другими словами, если по одежке судить, человек интеллигентный. Но руки рабочие. И улыбка нехорошая, от уха до уха. А во рту, поверь моему слову, сплошь золотые зубы…
– Что этот мужчина здесь делал? – быстро спросил Голубев.
– Музыканта хотел дождаться, но тот поздним вечером домой заявился.
– Долго ждал?
– Во двор он зашел около десяти. Аккурат я с Димой из квартиры вышла. С полчаса посидел со мной на этой вот лавочке. Потом где-то по райцентру часа два мотался. Вернулся уже после обеда. Еще минут двадцать о разных пустяках со мной поговорил. Признаться, я без охоты с ним разговаривала и прямо высказала, мол, чего-то ты, гражданин, не вызываешь у меня доверия. Он не обиделся. Тебе, говорит, мать, прокурором надо работать. Но в данный момент подозрения твои ошибочны. «А какая нужда приспичила к хромому музыканту?» – спросила. – «Дружки мы с ним. Хочу подработку дать». После этих слов закурил папиросу и быстренько испарился. Вечером, когда музыкант домой прибыл, рассказала ему о «дружке». Тот удивился: «Нет у меня, бабушка, такого друга, с золотыми зубами».
– Не испугался?
– А чего пугаться? Только плечами передернул.
– Как он вообще, музыкант?…
– Безотказный, услужливый паренек. По ремонту музыки большой спец. Соседи распознали, ну и зачастили к нему с просьбами насчет неисправных телеков да прочего радио. Наше бытовое обслуживание без радости встречает клиентов. Придешь в бытовку, а там то нахамят, то запчастей нету, то очередь такую создадут, что и до морковкиного заговенья не дождешься починки. А музыкант придет в дом, покумекает возле неисправного телека, смотришь, тот разом и заиграл как новенький… – Старушка помолчала. – И, главное, вроде из чистого интереса неисправности устраняет, денег за починку с соседей не берет. Только материалы просит оплачивать. Ну это и понятно: не станет же мастер из собственного кармана еще и запчасти доставать. Скажи, не так?…
– Так, – согласился Слава.
Разговор со старушкой вдохновил Голубева. Он почувствовал внутренний подъем еще и оттого, что инвалид Зуев был, кажется, порядочным человеком. Вообще-то Слава не делил потерпевших на положительных и отрицательных, но порядочных людей, когда волею случая или злого умысла на них обрушивалось несчастье, жалел больше. Поэтому при раскрытии преступлений, где пострадали невинные люди, Голубев работал вдохновеннее и напористее.
Взяв мысленно на заметку «золотозубого в тюбетейке», как про себя окрестил Слава мужчину, показавшегося Федосье Андреевне подозрительным, он поинтересовался у старушки, в какое время прибыл Зуев домой в понедельник вечером.
– Сразу после ужина со стороны железнодорожного вокзала пришел. Налегке, без багажа, – ответила Федосья Андреевна.
– Бывало, и с багажом появлялся?
– Иногда подкатывает к подъезду на такси. То какие-то коробки привозит, то, видала, телевизор как-то выгружал.
– А клиенты к нему на машинах не приезжают?
– Теперь машин развелось, не сразу поймешь, кто к кому едет.
– Когда вы последний раз видели музыканта?
Старушка, будто считая, принялась загибать пальцы:
– После ужина во вторник Дима тут в песочке копался, а я на лавочке так же сидела. Аккурат в это время музыкант и появился с красивенькой барышней. Поздоровался со мной. Я пошутила: «Никак невесту подхватил?» Он сконфузился: «Сестренку, бабушка, на вокзале встретил. Из Новосибирска приехала». Вот и все.
– Больше не видели?
– Нет. Барышню ту сегодня видала. С нашим участковым милиционером куда-то из дому уходила.
– Другие «сестренки» здесь не надоедают?… – опять намекнул Слава.
– Ни-ни! В этом отношении очень скромный паренек.
С улицы во двор вошла высокая девушка в модной курточке и белых «бананах». Увидев ее, старушка доверительно шепнула Голубеву:
– Глянь, моя Татьяна тут как тут. Во, в какую лосиху вымахала…
– Надо бы узнать, у кого она пленку с американским роком купила, – быстро сказал Слава.
– Сейчас узнаем. Татьяна!.. – окликнула девушку Федосья Андреевна.
– Что, бабуленька?