Прикосновение Крик Дэннис
– Тише! – неожиданно крикнул Иван. – Что вы наделали!
Маша приподнялась, позвала: «Ваня! Ваня!» Глаза ее широко раскрылись. Она ловила ртом воздух. Хотела что-то еще сказать, но из горла вырвался стон. Нора Винерт склонилась над ней, обняла, подкладывая сзади подушки, зашептала через плечо: «Скорее, Иван, умоляю, что-нибудь сделай! Ты же можешь!» – и вдруг как-то странно обмякла, всхлипнула, повалилась вперед и на мгновение окаменела. Воздух не шелохнулся. Как-будто сменили кадр. Все осталось на месте… Только Маша, Конин и Зевс в новый кадр не вошли. Стало тихо. Казалось в палате таится кто-то невидимый и не спускает с оставшихся глаз.
Первой зашевелилась Винерт. Тяжело опираясь на ложе, она поднялась и села на одеяло, точно желая прикрыть собой опустевшее место.
– Вы что-нибудь понимает? – тихо спросил филолог. Курумба сидел прямой и безмолвный, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.
– Вы что-нибудь понимаете?
– Обожди, Сережа, – сказала Винерт. – Никто не обязан все понимать.
– Я в ответе за вас! – настаивал Строгов. Что происходит? Куда они делись?
– Разве не видишь? Ушли.
– Бросьте шутки! На моих глазах они растворились в воздухе! Что теперь будет? Послушайте, ведь есть же какое-нибудь объяснение? Я даже готов поверить, что они переселились в другое время.
– Не говори ерунды! – остановила его фрау Винерт. – «Переселение во времени» такая же чушь, как, скажем, «переселение в любви».
– Вы меня совсем запутали!
– Сделай милость, Сережа, попробуй представить себе временной промежуток между событиями, то есть отрезок времени, в который ничего не происходит. Трудно? Невозможно! Потому что времени тут просто нечего было бы отсчитывать. А ведь такой провал мог бы длиться миллиарды лет, бесконечность!
– Если по-вашему время утратило смысл – изумился филолог, – что же тогда остается?!
– Я не сказала, что время утратило смысл. Но кроме него есть еще кое-что, – продолжая говорить женщина встала, одернула халат и поправила волосы. – Существуют праздники и катастрофы, дуновения и взрывы, раздумья и сновидения, иными словами, существуют события – множество разных событий, системы, лавины событий. Можно жить в их власти. Можно изучать их со стороны. А можно владеть событиями, научиться ими управлять!
– Так и есть! – рассмеялся Курумба. – Милая Нора, я ждал, когда, наконец, ты вспомнишь про «Вариатор событий», ибо только эта твоя гипотеза в состоянии объяснить, как Иван мог исчезнуть, проиграв заново свой прилет на станцию, как можно было дважды отменить появление Строгова в лазарете. Скорее всего «Вариатор событий» играл не последнюю роль и в спасении Маши…
– Ну, это уж слишком! – возмутился филолог. – Менять местами события, значит нарушать их причинно-следственные связи!
– Дорогой Сергей Анатольевич, – широко улыбаясь, говорил математик. – Когда вмешиваются в ход событий, возникают новые причины и следствия. Не трудитесь опровергать «Вариатор». Абсурдность его давно и фундаментально доказана. Так что вы здесь уже ничего не прибавите. Это лишь умозрительная модель: интересно, знаете ли, прикинуть, что было бы, если бы «Вариатор» существовал.
– А я бы рассуждала иначе, – сказала Винерт. – Если на глазах у меня происходят события, объяснимые только действием «Вариатора», то абсурдность надо прежде всего искать не в гипотезе, а в ее «фундаментальных» опровержениях.
– Еще бы, это же твоя гипотеза, – усмехнулся Курумба. – Однако не ты ли только сегодня призналась, что даже не знаешь, как к «Вариатору» подступиться?
– Я и теперь повторю. Но хотим мы того или нет, смеемся или опровергаем, не дождавшись нашего разрешения, «сумасшедший вариатор» уже существует и действует. Только я здесь, увы, не при чем.
– Ради бога, что происходит? – взмолился Курумба. – Нора, я вижу, ты что-то знаешь!
– Знаю?! Назвать это знанием я бы сейчас не решилась. Это скорее догадка или предчувствие… Вам когда-нибудь приходило в головы, что технические средства, которыми люди располагают, – всего лишь упрощенные модели, естественных, еще не успевших проявиться возможностей человека, по которым он учится думать и действовать, испытывается на зрелость, может быть, на человечность, – филолог хотел возразить, но Винерт не дала ему раскрыть рта. Волнение ее улеглось. Голос звучал, как обычно, твердо. – Эволюция продолжается. Не в этом ли ее магистральное направление? Не наступит ли день, когда человек, наконец, пройдет испытания, выдержит до конца все проверки, и природа взорвется неслыханной щедростью: мы откроем в себе возможности, о которых не смели мечтать… Как в любом деле и здесь кто-то будет первым – вырвется, опередив остальных, может быть на поколения и жизнью своей ответит природе, готов или нет человек принять ее дар!
– Это что ж получается?! – не выдержал Строгов. – Вы хотели сказать, что люди у госпожи природы – всего лишь промежуточный вариант, вроде обреченных на вымирание ящеров?
– Человек – такая сокровенная тайна, что даже масштабов его нераскрытых возможностей мы пока еще не в состоянии вообразить. Вот что, Сережа, я хотела сказать – отвечала Винерт.
5.
Город царапал небо шпилями. Над магистралью гудел разорванный воздух. А вокруг фонарей, как сотни лет назад, клубились ночные бабочки. На площади было много народа. Но Маше почему-то казалось, что все глядят в ее сторону. Возле пальмы под ноги ей бросился живой комочек. Маша присела: на теплом асфальте гарцевал маленький кун – веселый темнобурый щенок с козлиными ножками.
– Какой он милый! – поразилась она. Кун стрелял черными глазками и непрерывно вертелся: как всякий ребенок, он не мог ни секунды прожить без движения. Его короткая шерстка переливалась в лучах фонарей. Маша взяла щенка на руки и обратилась к спутнику: «Взяли?»
– Взяли, – подтвердил спутник, хотел погладить зверька, но тот губами поймал его палец и принялся остервенело сосать.
– Есть хочешь, маленький? – сказал рыжий. – Потерпи. Мы тоже проголодались.
Пересекая площадь, они направлялись к аллее фонтанов. Кун не выпускал изо рта аппетитный палец, а Маша улыбалась, представляя себе, что несет на руках не щенка, а маленького человечка, очень похожего на того, что шел рядом с ней.
– Что случилось? – спросил рыжий, заметив у нее слезы.
– Ты чудо! – одними губами сказала Маша. Было неловко, что ее такую неправдоподобно счастливую разглядывают прохожие. Она посмотрела вокруг и увидела, что из боковой улицы вливалась на площадь большая толпа, движение которой напоминало медленный танец. Кто-то вежливо попросил: «Будьте добры, отойдите в сторонку». Маша взглянула на спутника. Оба пожали плечами. На пути их вырос симпатичный дядя и, улыбаясь, сказал: «Извините. Не могли бы вы освободить это место?»
– Какое? – спросила Маша. – Мы ведь идем.
– Нужно, чтобы вы ушли поскорее.
– Кому это нужно? – спросил рыжий.
Проситель съежился и отстал. Конин шел осторожно, чтобы не дергать палец, который щенок ни за что не хотел отпускать. Двигаться так было ужасно неудобно. Тем более, что с каждой минутой народу вокруг прибавлялось.
– Ну ладно – наконец, попросил человек, – отдай палец. Честное слово, из него уже ничего не высосешь.
Кун выпустил отросток человеческой лапы и, раскрыв пасть, взмахнул язычком: то ли зевнул, то ли доверчиво улыбнулся.
Они были уже шагах в сорока от фонтанов, когда кто-то рядом громко скомандовал: «Ну-ка, очистите место!» – Какой-то молодчик сделал попытку врезаться между ними, но ему пришлось извиниться и юркнуть обратно в толпу: рука спутника обнимала Машу за плечи. Кто-то крикнул: «Эй вы, убирайтесь! Сейчас здесь пройдет Ответственный!»
– Что еще за «ответственный»?! – удивилась Маша.
– Человек, удостоенный «знака ответственности», – разъяснил ей улыбчивый херувим.
– Он что, заразный?
– Это вы его можете заразить. Вы находитесь у него на пути и дышите его воздухом.
– Послушайте! – сказал рыжий. – А чего вы сами тут ходите и дышите его воздухом?
– А мы не дышим, – признался херувим. – Мы только благоухаем.
– Кто вы?
– Мы – «БА».
– Ах, вот что. Наверно ваш программист большой оригинал? Хотелось бы на него посмотреть.
– Вы можете его поприветствовать, но только издалека.
– А почему не вблизи?
– Вам, с вашими крошечными заботами, этого не понять.
– Искаженная программа, – догадался Конин. – Такое иногда случается.
Они сделали еще шаг и оказались перед стеной из симпатичных благоухающих «БА». Автоматы улыбались и молча, напирали.
– Осторожнее! – попросила Маша. – Раздавите щенка! – «БА» заулыбались еще ослепительнее, но продолжали напирать. Конин вежливо взял одного из них за руку и тихонько увел себе за спину. Потом то же самое проделал с другим, остальных раздвинул в стороны, давая Маше пройти. Стало свободнее, будто вышли на лужайку из чащи. На пустом пятачке, заложив руки за спину, расхаживал человек с ярким «Знаком ответственности» на впалой груди. Заметив людей, он остановился, заулыбался, что-то сказал и вдруг уставился на Ивана. Щеку «ответственного» украшала выдающаяся бородавка, похожая на второй «знак ответственности».
– Вот это встреча! – воскликнул рыжий, как-будто увидел знакомого. «Ответственный», утратив улыбку, как-то скованно повернулся, вжал голову в плечи и неожиданно юркнул в толпу.
– Куда же вы, неисправимый шутник? – крикнул вслед ему Конин. Но человек, петляя уносил ноги, точно вдогонку направили буравящий луч. Видимо, он хотел спрятаться, но «БА» почтительно расступались. «Шутник» метался в образовавшемся коридоре, а роботы приветствовали его кивками декоративных голов и двигались вслед за вожатым.
– Вот так всегда! – смущенно сказал Иван и махнул рукой. – Ну его! Идем ужинать.
– Возьми-ка малышку, – попросила Маша. Аллея фонтанов спускалась к морю. Конин нес задремавшего куна. А сзади на площади еще куролесил «шутник». Он долго метался, не находя себе места, наконец, замер у светящегося обрамления магистрали. Здесь пахло озоном, гудел и посвистывал воздух. Мгновение «шутник» стоял неподвижно, потом бросил через плечо ошалелый взгляд, зажмурился… и прыгнул через барьер. Кроны деревьев, высокий кустарник и шепот фонтанов приглушали городской шум. Но Конин остановился.
– А что, если «знак ответственности» настоящий! – подумал он вслух. – Откуда этот ловкач раздобыл его для своей новой выходки?
Над магистралью, над площадью, над аллей фонтанов взревел быстролет скорой помощи. Маша прижалась к спутнику.
– Что это? – спросил он, прислушиваясь к тревожному звуку, и мышцы его напряглись, как-будто надвигалась опасность. Рыжий нагнулся и осторожно поставил Куна на лапки. Щенок заскулил.
– Я сейчас, – сказал человек. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что она – одна. Стало жутко.
– Вы где? – вскочив, закричала она в темноту. – Я вас не вижу?
Оставьте мое ухо в покое, – попросил Конин, чувствуя, как напрягаются мышцы. В студенческом кафе было почти пусто и никто не смотрел в их сторону.
– Ну ты, идеальнейший человек! Законченный круглый добряк! Каша рассыпчатая! Ты мне еще будешь указывать? – «шутник» растопырил пальцы и полез пятерней в лицо. Иван отвел руку парня. Ему почему-то сделалось весело. Не поднимаясь, он взял «шутника» под мышки и усадил на стол к пирожкам. Парень наотмашь ударил, но попал запястьем в ребро ладони, подставленной Кониным, и заскрипел зубами, няньча ушибленную кисть.
– Думаешь справился? – шипел он. – Ты еще меня не знаешь!
– А ты сам себя знаешь?
– Знаю. Испытывал и с другими сравнивал!
– Ну и как?
– Плохо! – неожиданно признался «шутник». – Самое простое дается с трудом. Но от того, что обделила природа, еще больше хочется переплюнуть счастливчиков, одаренных с рождения! Понимаешь, мне удача нужна больше, чем им! Я готов на все! Мой девиз – «Вперед и только вперед!» Никто из этих умников не жаждет победы так, как я! Главное не упустить подходящий момент. Готов тысячу раз начинать сначала. Скажи, ты веришь, что я своего добьюсь?
– Верю, – успокоил Иван и потянулся к пакету. – Можно попробовать?
– К черту пирожки!
– Напрасно, – заметил Конин. Он уже взял один и похрустывал корочкой. – Можешь мне верить, они достойны внимания. А начинка – пальчики оближешь! – улыбаясь, он смотрел в глаза парню и думал: «Признается в бездарности – значит не все потеряно». – У тебя в жизни не было порядочной привязанности. Я угадал?
– Что с того? Мне это ни к чему, – «шутник» машинально взял один пирожок, сунул в рот. Бородавка на щеке заплясала.
– Правда вкусно?
– Дерьмо! – огрызок полетел в урну.
– Ловко у тебя получается, – похвалил Конин.
– Смеешься? Посмотри на себя!
– Каждый день смотрю. А что, снепрвычки жутко?
Парень расхохотался.
– Да нет… Вообще-то терпимо!
– Как? Только терпимо?! – Иван ощутил подъем.
Он вскочил с кресла, забегал возле стола. – Что ты смыслишь, младенец! Посмотри на эту роскошную шею, на этот неподражаемый чуб! Где ты еще такое мог видеть? Я создан для обожания! Я не из тех, кто сгинет бесследно! У меня есть цель – воздвигнуть себе пирамиду. Такую, чтоб и Хеопс позавидовал! Увидишь, я своего добьюсь! Такого желания иметь пирамиду ни у кого больше нет! Ради этого я готов на все! Даже могу похудеть! Не веришь? Откажусь от обеда и скоро сделаюсь неотразимым! – распаляя себя, Конин носился вокруг стола, то пряча руки за спину, то складывая их на груди. Лицо раскраснелось. В голосе – звон. В глазах – молнии. Рыжий чубчик – торчком. – Не веришь? – продолжал он. – Настанет день и обалдевшие от восторга вы будете ходить за мной табунами. Я всех вас заворожу. А когда величие мое достигнет вершины… возьму и начну тяготиться славой. Одни подумают, дескать, манерничаю. Другие решат, что это здоровое отвращение к блеску успеха. Но мало кому придет в голову, что тяготение славой – это новая стадия наслаждения ею. Ведь слава, как пальмовый плод: сначала в нем делают дырочку, чтобы утолить жажду соком, затем раскалывают и выворачивают наизнанку, чтобы полакомиться терпкой мякотью. Нет, что ни говори, приятно умирать сознавая, что ты всех обскакал и теперь, испуская дух, как червяк, извиваешься под лучами известности на виду у людей!
Икая от хохота, парень корчился на столе, дрыгал ногами, стонал, не выхвати Конин пакет, он лег бы на пирожки.
– Возрадуйся отрок! – провозгласил Иван. – Тебе оказывают высочайшую честь! Дай руку. Я посвящаю тебя в рыцари «Ордена любви!» – на мгновение он придержал в ладони холодную руку «отрока» и, когда миновала последняя фаза обычного для него мучительного «прикосновения», уверенный, что «шутник» в самом деле уже посвящен в «рыцари ордена», Иван распрощался: «До встречи у пирамиды!» – и направился к выходу. Этот спектакль и это прикосновение его совершенно опустошили.
– Постой!
Он обернулся. Парень смотрел ему вслед. В глазах – растерянность.
– Кто ты? Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь. Побудь со мною еще. Хоть чуть-чуть!
Щенок заскулил. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что она – одна. Стало жутко. «Вы где? – вскочив, закричала она в темноту. – Я вас не вижу!» Над деревьями пролетал быстролет скорой помощи. Звук его плыл неправдоподобно, томительно медленно.
– Кому-то сейчас очень плохо, – подумала Маша и оцепенела: еще ни разу чужая беда не действовала на нее столь сильно. Неожиданно в вышине что-то ухнуло. Стало светло. В звездном небе играли многоцветные всполохи. Все увидели висящий над парком феерверкер – постановщик веселого зрелища «Праздник света». Но Машу этот праздник не радовал. Даже мысль, что она ошиблась, приняв феерверкер за скорую помощь, не успокаивала. Сердце сжало предчувствие непоправимой беды… И тогда она снова увидела свое Чудо. Рыжий сидел на корточках перед куном, чем-то его угощая. Зверек жадно ел. Человек поднялся и протянул Маше пакет.
– Берите. Горячие пирожки…
Маша не шелохнулась. Он стоял перед ней большой и растерянный, подперев одну щеку плечом, и, казалось, спрашивал себя: «Ну когда это кончится? Я не хотел, не хочу никому делать зло! Почему же я его делаю? Не желая того, постоянно делаю зло! Почему? Почему?»
Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу мокрыми губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на далеком астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из напоенной лучами синевы опускались трансатмосферные паромы, только что прибывшие с околоземных астровокзалов, как эскалаторы выносили на горячий бетон обыкновенных людей в обыкновенной одежде.
Всматриваясь в их лица, мальчик искал следы величия, отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на скучную Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: сегодня он был готов к взлету, равного которому еще не знал человек. Каждый день Конин обнаруживал в себе новые возможности: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним в других вариантах и дублях отрезков жизни, прожитых при других обстоятельствах. Он не знал, как это можно назвать. В нем точно созрело чудесное зернышко.
– Скорее всего эти зерна заложены в каждом, – думал Иван. – Природа совсем не скупа, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке, если его разбудить.
Конин чувствовал, что и эта способность – будить – ему также дана. Он вспомнил, как «шутник» говорил о свободе. Парень не мог себе даже представить, какая свобода уже предоставлена Конину. Однако самое главное заключалось теперь в его новом неограниченном даре делиться этой свободой с другими.
– Это справедливо и честно – убеждал себя Конин, – потому что наивысшее счастье – дарить счастье другим! – он понимал, что уже не может иначе, ибо щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль – мука, подобная голоду, вызванная желанием тут же без промедления вмешаться в установившийся ход событий, и чтобы не он один, а все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в эту счастливейшую круговерть. Конин присел на корточки у края плиты и прикоснулся ладонью к ее скользкой зеленой одежде из микроскопических водорослей. Всякое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как-будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда.
– Как хорошо мне! – безмолвно шептал он, ведя ладонью по поверхности камня. – Так пусть же под моею рукою каждая капелька станет также свободна, как я! Пусть рухнут преграды, исполнятся вмиг сокровенные планы таинственной жизни, внедрившейся в шероховатости этой плиты… Он едва успел отскочить: зеленая слизь отделилась от камня, вспенилась, вздулась огромным, во всю плиту, пузырем и, вдруг, потемнела, лопнула с треском, похожим на выстрел, опала, рассыпалась мертвым налетом. Ветер с моря унес темно-бурую пудру, оставив на камне плешь.
Иван брел понурившись, в звонкой гальке увязая босыми ногами, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и крикам людей у моря, говорил себе: «Вот что такое жизнь! Дай ей все и можешь поставить точку, потому что, если конец совместить с началом, пропадет средина – как раз то, что называется жизнью.»
Над лодочной станцией в заходящих лучах тысячами сорванных лепестков кружились чайки. Тени их скользили по пляжу и по воде. Конин брел среди этого вихря, волоча за собою весла.
– Я попал в птичий праздник, – усмехнулся он, забираясь в лодку. – Слишком рано проросло мое «зернышко». Мне теперь ничего не надо – только бы щедро дарить.
На этот раз оба весла легко встали на место.
– Вы готовы? – спросил коричневый лодочник в красных трусах. – Не поднимайтесь. Я отвяжу.
Звякнула цепь и лодка свободно запрыгала на волнах.
– Учтите, у нас очень быстро темнеет, – предупредил «Аполлон». На дне шлюпки плескалась вода. В ней дремало закатное солнце. Иван заставил себя улыбнуться прекрасному лодочнику и только тогда заметил девушку в белом платье с короткими светлыми волосами. Она приближалась, осторожно ступая босыми ногами по скользким плитам. Она еще не могла его знать, но он узнал бы ее среди тысяч. Ему показалось, какая-то сила отрывает его от сиденья и несет ей навстречу. Во рту пересохло.
– Не надо меня торопить, – сказал он в пространство и взялся за весла. Лодка рванулась. Он греб, не поднимая глаз: так легче было бороться с безумием нарастающей щедрости. Только теперь он постиг, что может дать жизни все. В полном смысле. Все будет достигнуто: надежды исполнятся, вожделения сбудутся. Он одарит людей, все живое потребностью в щедрости и миллиарды непримиримых противоречий разрешатся сами собою, обращая живые сгустки в планетарную пыль. Это будет предел, вершина свободы – бездна распада!
Только отплыв метров сто, Конин взглянул на берег. Отсюда Маша была похожа на белую чайку. Он поднял руку над головой и увидел, что девушка тоже подняла руку и махала, отвечая ему.
– Вот мы и познакомились, – улыбаясь, сказал Иван. Он греб теперь осторожно, постепенно набирая скорость, стараясь работать веслами так, чтобы фигурка на берегу все время была в створе с кормой. Лодка спешила в сторону низкого уже начавшего багроветь солнца, и девушка долго смотрела ей вслед из-под ладони.
Конин вспомнил сейчас тот далекий день, когда впервые покинул Землю, расставшись с детскими заблуждениями и догадавшись, что пассажиры, оставляя корабль, не печалились о пустынном небе, а облегченно вздыхали от того, что больше не надо изображать хладнокровие, когда у тебя трясутся поджилки.
– Что будет, если во время полета случится беда? – спрашивал себя Конин и отвечал: – Ничего ровным счетом. И потом во все времена будет так, словно ты и не жил. Потому что живое извлекает из памяти только то, что нужно сейчас.
Иван приналег на весла. Волны разбивались о борт и в облаке водяной пыли дрожала радуга. Чайки сизыми лепестками кружились над морем, то взмывая, то устремляясь к воде. Тысячи глаз их блестели капельками бурой смолы. Конин греб, не замечая усилий. Тоска от сознания нашей бесследности, ощущение невероятной хрупкости жизни заглушили все остальное. Он хотел жить, безумно хотел, чтобы этот кошмар оказался сном, от которого можно еще пробудиться. И вместе с тем он отдавал себе ясно отчет в том, что с ним происходит, что может и что обязано произойти.
Скорлупка неслась, перепрыгивая с волны на волну, разрывая пенные гребни. А Ивану казалось, что лодка стоит на месте.
Шальная мутация – результат облучений или чудовищных травм, полученных им в тот памятный вечер на городской магистрали, нарушение какой-то закономерности одарило его неожиданной властью над Временем и нарастающей жаждою ею делиться – легким прикосновением щедро передавать новый Дар всякой жизни, как только что – этой зеленой водоросли, в мгновение обратившейся в прах. Он был опасен – чудовищно, неимоверно опасен!
У живого во всей обитаемой зоне теперь оставался единственный шанс, заключавшийся в том, что вот этому «Чуду» – великану-гребцу на лодчонке больше минуты не продержаться на поверхности волн.
Конину было теперь все равно, – какое весло «хрустнет» первым.
Он прислушивался к новому чувству в себе, которое шло от ясности понимания, что отчаянно краткая, даже после ретемперации больше похожая на мимолетное прикосновение жизнь не обманула, согрела мгновением, стоющим вечности и вот теперь всецело полагается на него – на добрую волю его, бесстрашие и любовь.
1974
Читать бесплатно другие книги:
