Выживший: роман о мести Панке Майкл
Платте исправно несла путешественников вниз по течению – два дня на восток, вдоль низких горных склонов, затем к югу. Впереди замаячила снежная вершина, возвышающаяся над хребтом, как голова над плечами, и путникам показалось, что течение выносит прямо к ней, однако река вновь свернула, на этот раз к юго-востоку.
Путь был спокойным. Ветер, хоть и налетал временами спереди, в основном дул в корму, подгоняя лодки; вяленого мяса было вдоволь. Ночевали под перевернутыми каноэ, утром тратили час на швы, обрабатывая их припасенной замазкой, а в остальном каждую минуту светлого времени проводили в пути, без усилий сплавляясь по течению, которое со временем должно было вынести путников прямо к форту Аткинсон.
Утром пятого дня, когда Гласс покрывал швы замазкой, в лагерь принесся запыхавшийся Ред.
– За холмом индеец! Конный воин!
– Он тебя видел?
Ред замотал головой.
– Вряд ли. Там ручей, он вроде как проверял ловушки.
– Племя какое? – спросил Гласс.
– Похож на арикара.
– Черт! – буркнул Чапман. – Каким ветром их занесло на Платте?
Гласс прикинул, не мог ли Ред обознаться. Вряд ли арикара ушли так далеко от Миссури, скорее всего это шайен или пауни.
– Пошли посмотрим, – решил он и специально для Реда добавил: – Без меня не стрелять, я первый.
Добравшись на четвереньках до вершины холма, они увидели спину всадника, скачущего вдоль Платте, однако с расстояния в полмили не смогли различить принадлежность – даже масть коня угадывалась с трудом.
– И что теперь? – спросил Ред. – Он ведь не один, и лагерь наверняка у реки.
Гласс метнул в Реда раздраженный взгляд, хотя и понимал, что сердится зря: способность замечать неладное и полная неспособность предлагать хоть какой-то выход наличествовали у Реда в полной мере, и сейчас он наверняка был прав. Ручьи, встреченные по пути, слишком мелки, любые индейцы будут жаться к Платте – а значит, мимо них придется плыть. Впрочем, выбора все равно не оставалось.
– Деваться некуда, – решил Гласс. – Когда выйдем на открытое течение – поставим часового на верх холма, следить.
Ред что-то недовольно забормотал.
– Со своей лодкой я управлюсь, – осадил его Гласс. – А вы двое ступайте куда хотите. Я иду вниз по реке.
Он зашагал к лодкам; Ред и Чапман, поглядев вслед удаляющемуся индейцу, последовали за Глассом.
Еще через два безмятежных дня Гласс подсчитал, что отряд успел проплыть полторы сотни миль. Приближаясь в сумерках к очередному повороту реки, он подумал было, не устроить ли здесь лагерь – поворот предстоял непростой, и лучше бы проходить его при дневном свете. Однако подходящего места на берегу не нашлось, и отряд двинулся дальше.
Два холма по берегам сдавливали реку – поток сужался, становился глубже и стремительнее. На северном берегу упавший тополь частично перегораживал течение, вокруг него вились обрывки ветвей и прочий мусор. Гласс шел впереди, вторая лодка в десяти ярдах за ним.
Заметив, что течение подносит его прямо к дереву, Гласс опустил шест в воду – тот не достал до дна. Течение ускорилось, торчащие впереди ветки грозили при касании проткнуть лодку – Хью, поднявшись на колено, уперся шестом в голый участок ствола и налег изо всех сил, толкая неповоротливую лодку в сторону от течения. Задняя часть каноэ приподнялась, поток пронес его мимо дерева.
Гласс оглянулся – Ред и Чапман, пытаясь обогнуть тополь, беспорядочно толкали лодку шестами; Ред, поднимая свой, чуть не двинул Чапмана в лицо.
– Смотри куда тычешь, идиот! – взвыл Чапман.
Течение уже подносило их к дереву, и он уперся шестом в тополь. Ред наконец вытащил свой и ткнул им наугад в мусор. Течение несло их прямо под полупритопленную верхушку тополя, торчащая ветка зацепилась за рубашку Реда – прорвав ткань, ветка отскочила и ударила в глаз Чапману. Тот взвыл, бросил шест и закрыл руками лицо.
Гласс вдруг заметил, как перекосилось лицо Реда – глядя на что-то впереди, за спиной Гласса, он в ужасе вытаращил глаза, бросил шест и схватил винтовку. Гласс повернулся вперед.
Ниже по течению, на южном берегу Платте, стояли два десятка индейских хижин, до них оставалось ярдов пятьдесят. Дети, играющие у воды, при виде круглых лодок разразились криком, двое воинов у костра вскочили на ноги.
Ред был прав, – с опозданием понял Гласс. Арикара!
Течение несло лодки прямо на лагерь. Индейцы, похватав ружья, уже бежали к берегу, раздался выстрел. Гласс, оттолкнувшись в последний раз шестом, взялся за винтовку.
Ред выстрелил, индеец свалился с высокого берега.
– Что там творится-то? – завопил Чапман, пытаясь разглядеть хоть что-то здоровым глазом.
Ред, открыв рот для ответа, вдруг дернулся, живот обожгло как огнем. Он глянул вниз: через дыру в рубашке лилась кровь.
– Чапман! В меня попали!
Ред в панике вскочил, раздирая рубашку, – и его вдруг отбросило назад: еще две стрелы разом вонзились в грудь. Уже падая, он зацепился ногами за лодку – борт под его весом отогнулся, вода хлынула внутрь, каноэ перевернулось.
Чапман, по-прежнему полуслепой, оказался под водой. Здоровым глазом он успел увидеть, как тело Реда уносит течением, а по воде шлейфом разливается кровь. Заслышав рядом плеск от шагов, он понял, что к нему подбираются и что выныривать нельзя. Дыхание кончалось, нужен был хоть глоток воздуху, и Чапман, выставив лицо над водой, сделал вдох – последний в жизни. Он не успел открыть глаза, так что занесенный над ним топор он даже не увидел.
Гласс прицелился в ближайшего индейца и выстрелил. Откуда-то раздался вопль – огромный индеец, стоя у самой воды, метнул копье. Гласс, хватая винтовку Хряка, пригнулся, копье угодило в борт лодки и застряло на противоположной стороне. Высунувшись из-за борта, Гласс выстрелил в индейца, тот упал замертво.
На крутом берегу плечом к плечу стояли трое арикара с ружьями, до них оставалось ярдов двадцать. Гласс, спасаясь от неминуемой пули, нырнул – в тот же миг прогремели выстрелы.
Он схватил было винтовку покрепче, однако тут же выпустил. Плыть по течению нет смысла: тело сразу занемело от ледяной воды, да и индейцы наверняка пустятся в конную погоню: пока он будет плыть по извивам реки, его нагонят по суше напрямик. Единственный шанс – не выныривать как можно дольше и добраться до противоположного берега, а там найти укрытие.
Прямо перед лицом чиркнула стрела, рядом пули бороздили воду – индейцы видели Гласса и не собирались его упускать. Он попытался нырнуть глубже, однако воздуху и так не хватало, и он рванулся к поверхности.
Тут же застучали выстрелы, и Гласс, хватая ртом желанный воздух, даже поморщился, почти ожидая пулю в голову. Глянув на близкий берег, он успел порадоваться: хотя впереди шагов на сорок тянулся песчаный пляж – открытое место, на котором Гласса неминуемо пристрелят, – дальше берег переходил в низину, заросшую зеленью. Туда-то и надо плыть.
Гласс нырнул поглубже. Вокруг по-прежнему сыпались пули и стрелы, однако до берега оставалось все меньше – тридцать ярдов, двадцать, десять… Ноги коснулись каменистого дна, однако Гласс не спешил выныривать: без воздуха можно потерпеть, главное не попасть под выстрел. Добравшись до отмели, он встал и, набрав наконец воздуху, ринулся в заросли. Что-то ударило в ногу – он не обращал внимания и лишь забирался все глубже в густой прибрежный ивняк.
Очутившись наконец в относительной безопасности, он оглянулся. Четверо всадников пустили коней через реку, у воды стояли полдесятка арикара, указывая на ивы. Чуть выше по течению индейцы тащили на берег тело Чапмана.
Гласс, повернувшись идти, дернулся от боли в ноге – из икры торчала стрела. Кость осталась целой, и Гласс, стиснув зубы, резко вырвал стрелу, отбросил в сторону и принялся пробираться дальше.
Ему повезло. Четверо конных индейцев, готовые переправиться вслед за Глассом, пустили коней в реку, однако молодая норовистая кобыла, шедшая первой, заартачилась: сколько ее ни хлестали, она только ржала и вскидывала голову, раз за разом сворачивая обратно к берегу. Остальные кони, которым тоже не хотелось соваться в ледяную воду, с готовностью подхватили ее пример – в итоге четверо коней бестолково толкались у берега, сбросив двух всадников в речной поток. Пока лошадей заталкивали обратно в реку – драгоценное время прошло, Гласс скрылся из виду.
Продравшись через ивняк, он вдруг оказался на высоком песчаном берегу, под которым лежал узкий проток. Вода, целыми днями скрытая от солнца обрывом, успела замерзнуть, поверхность припорошило снегом. На дальнем берегу торчала густая роща. К ней-то и направился Гласс.
Съехав по склону, он ступил на лед. Нога, примяв тонкий снег, тут же скользнула по гладкой поверхности, Гласс шлепнулся на спину и от неожиданности замер, глядя в закатное небо, и вдруг услышал далекое ржание. Отлеживаться было некогда. Осторожно ступая, он перешел через узкий проток и влез на обрывистый берег. Уже пробираясь через заросли, он услышал позади стук копыт.
Четверо арикарских всадников остановились на песчаном берегу, глядя вниз: даже в сумерках следы на поверхности протока ясно указывали направление. Первый индеец пустил коня на лед – конь, не найдя опоры, засучил копытами по скользкой поверхности и в конце концов рухнул, заодно переломив ногу всаднику. Остальные трое усвоили урок: спешившись, они пошли дальше пешком.
След Гласса исчезал в густых кустах по ту сторону протока – очевидный при свете дня, в сумерках он был неразличим, хотя Гласс, спеша уйти от погони, не очень-то заботился о сломанных ветках и даже отпечатках ног. Темнота сгущалась; исчезли, растворившись во мраке, даже тени.
По воплю рухнувшего на лед всадника Гласс понял, что враги близко и что от преследователей его отделяет только полсотни ярдов зарослей. А в темноте, когда все равно ничего не видно, главное – не шуметь.
Рядом маячил большой раскидистый тополь. Гласс, уцепившись за нижние ветки, подтянулся и влез на развилку, стараясь дышать как можно тише. Устроившись поудобнее, он проверил ножны: рукоять ножа торчала на месте, рядом болтался мешочек с огнивом, на шее уцелел рог с порохом. Винтовка, правда, осталась на дне Платте, однако порох мог пригодиться для костра. При мысли об огне Хью вдруг понял, как замерз: промокшая одежда не грела, холод с реки пробирал до костей, тело била дрожь.
Хрустнула ветка. На поляне стоял долговязый индеец, оглядывая землю в поисках следов. Даже в темноте Гласс разглядел на шее белое ожерелье из лосиных зубов и бронзовые браслеты на запястьях. Сжав в руках мушкет, арикара шагнул к тополю, и Гласс, пытаясь унять бешено забившееся сердце, взмолился, чтобы врагу не пришло в голову глянуть вверх.
У ствола индеец остановился, теперь его голова маячила под Глассом десятью футами ниже. Воин оглядел землю, кусты вокруг поляны. Инстинкт подсказывал Глассу сидеть неподвижно и ждать, пока долговязый уйдет, однако, наблюдая за врагом, он начал прикидывать, не получится ли напасть на индейца и забрать ружье.
Нащупав на поясе нож, Гласс осторожно потащил его из ножен, заодно планируя удар: если быстро перерезать врагу горло, тот рухнет, не успев издать ни звука. Медленным, неслышным движением Гласс начал приподниматься, готовясь прыгнуть, как вдруг от края поляны послышался шепот – из кустов выступил второй воин, с крепким копьем в руках. Гласс застыл на месте: для прыжка он успел выбраться из защищенного места, теперь его скрывала только темнота.
Индеец внизу, глядя на товарища, покачал головой, указал на землю, на кусты и что-то прошептал. Второй, с копьем, подошел к тополю – Гласс застыл, боясь даже дышать. В конце концов, договорившись о направлении, индейцы разошлись в разные стороны от поляны.
Гласс просидел на тополе еще часа два, прислушиваясь к звукам погони и раздумывая, что делать дальше. В конце концов один из арикара прошел обратно через поляну, по-видимому, направляясь к реке.
Гласс, выждав время, слез. Суставы занемели, ног он почти не чувствовал, так что первые минуты не мог толком шагнуть.
Ночь он теперь переживет, зато на рассвете арикара вернутся. При свете дня на дереве не отсидишься и следов не скроешь, нужно уходить.
Пробираясь сквозь темные заросли, Гласс старался не отклоняться от русла Платте. Ночь выдалась облачной; луна не давала света, зато не было и мороза.
Часа через три Хью набрел на мелкий ручеек и радостно шагнул в воду – она-то и скроет следы. Правда, несколько следов он оставил намеренно, направив их так, чтобы они вывели преследователей в противоположную сторону от Платте.
Вверх по ручью, не выходя из воды, он прошел шагов сто, пока не набрел на каменистый берег, который скроет следы. Выбравшись из потока, он зашагал по камням к зарослям приземистых деревьев.
Заросли оказались боярышником, в тонких, покрытых шипами ветвях которого так любили гнездиться птицы. Гласс, помогая себе ножом, отодрал лохматый клочок от красной хлопковой рубахи и насадил на шип – индейцы такой след точно не пропустят. После этого осторожно, не оставляя следов, Гласс вернулся к ручью и пошел обратно, вниз по течению.
Ручей лениво вился по равнине и в конце впадал в Платте. Гласс то и дело оскальзывался на камнях и падал в воду, сырая одежда не давала согреться, он старался не думать о холоде. В Платте он вошел на совершенно занемевших ногах и, дрожа, остановился по колено в воде, набираясь смелости перед следующим этапом.
Вглядевшись в дальний берег, он различил смутные контуры ивняка и нескольких тополей и в очередной раз напомнил себе, что вылезти на берег надо так, чтобы не оставить следов. Он ступил дальше в реку, с каждым шагом дыша все более отрывисто – ледяная вода, подступая выше, поднималась уже до пояса. В темноте было не разглядеть границы отмели, и Гласс вдруг, оступившись, очутился в реке по шею. Едва дыша от холода, он проплыл до противоположного берега, по мелководью добрел до кромки воды и нашел подходящую каменную насыпь, на которой не останется следов. Дальше она переходила в ивовые заросли.
Осторожно пробираясь через ивняк и тополевую рощу за ним, Гласс надеялся, что индейцев обманет его приманка, оставленная на ручье: от бледнолицего вряд ли ждут, что он вернется на Платте. И все же он на каждом шагу осторожничал, стараясь не оставлять следов: если его обнаружат, ему не выжить.
Из тополевых зарослей он вышел под утро. В предрассветном сумраке маячило впереди крупное плато, тянущееся вдоль реки до самого горизонта, до него оставалась миля-две. А там – затеряться среди скал, найти укрытие, добыть огня, согреться и высушить одежду. А когда опасность отступит – вернуться на Платте и продолжать путь к форту Аткинсон.
Идя к дальнему плато, полускрытому зыбким сумраком наступающего дня, Гласс вспомнил Реда и Чапмана. Его кольнуло раскаяние, однако он предпочел не задумываться. Сейчас было не до того.
Глава 26
14 апреля 1824 года
Лейтенант Джонатан Джейкобс воздел руку и гаркнул, отдавая приказ. Колонна из двадцати всадников остановилась, подняв тучу пыли. Лейтенант потрепал коня по взмыленному боку и отхлебнул воды из фляги, старательно изображая безразличие, хотя торчать на равнине вдалеке от форта Аткинсон он изрядно трусил.
А в данную минуту – трусил особенно: навстречу несся галопом разведчик, а это могло означать что угодно. С тех пор, как сошел снег, пауни вместе с бродячим отрядом арикара сновали вверх-вниз по всей Платте, и сейчас лейтенант боялся любой вести.
Разведчик, седой Хиггинс, чуть не врезался в строй и натянул поводья у самых конских морд.
– Там человек! Сюда идет, через холм перебирается.
– Индеец?
– Не знаю, лейтенант, я близко не подъезжал.
Джейкобс чуть было не дернулся отправить с Хиггинсом сержанта с двумя солдатами, однако нехотя решил, что ехать надо самому.
У края возвышенности одного солдата оставили с конями, сами поползли вперед. Глазам открылась широкая долина Платте; в полумиле маячила одинокая фигура – кто-то спускался с ближайшего взгорья над речным берегом.
Лейтенант Джейкобс направил на путника бинокль. Одет в оленью кожу, лица не видно, зато ясно видна большая борода.
– Чтоб мне провалиться! – удивился лейтенант. – Белый. Откуда он тут взялся?
– Не из наших, – вставил Хиггинс. – Дезертиры – те идут в Сент-Луис.
Незнакомец шел спокойно, опасности ему не грозили и выручать его было не нужно. Видно, потому лейтенант Джейкобс и решил проявить благородство.
– Вперед. Посмотрим, что за человек.
Майор Роберт Констебл – хоть и поневоле – был представителем уже четвертого поколения Констеблов, выбравших военную карьеру. Его прадед, офицер Его Величества Двенадцатого пехотного полка, сражался с французами и индейцами, дед – верный фамильному занятию, если не суверену, воевал с британцами как офицер армии Вашингтона. Отцу не повезло: для американской революции он оказался слишком юн, для англо-американской войны 1812 года – слишком стар. Не имея шансов снискать воинской славы, он сделал все, чтобы дать такой шанс сыну. Юный Роберт мечтал о юриспруденции и уже мысленно примерял на себя судейскую мантию, однако отец решил, что крючкотвор в семье не нужен, и с помощью знакомого сенатора устроил сына в Вест-Пойнт. За двенадцать унылых лет Роберт Констебл шаг за шагом поднялся до звания майора; жена еще десять лет назад утомилась ездить с ним по гарнизонам и обосновалась в Бостоне (поближе к любовнику, знаменитому судье). Когда генерал Аткинсон и полковник Ливенворт отбыли зимовать на восток, майор Констебл принял временное командование фортом.
Вверенные ему силы включали триста пехотинцев (половина – недавние иммигранты, половина – недавние арестанты), сотню кавалеристов (и всего полсотни коней) и дюжину ржавых пушек. Он считал себя полновластным повелителем форта и не упускал случая выместить на подчиненных застарелое недовольство своей участью.
Майор Констебл, сидя за огромным столом, смотрел на введенного к нему потрепанного траппера, которого спас лейтенант Джейкобс.
– Мы нашли его на Платте, сэр, – выдохнул Джейкобс. – Он выжил после нападения арикара на северной развилке.
Лейтенант Джейкобс, лучась от осознания собственного героизма, ожидал неминуемых похвал и почестей. Майор Констебл едва удостоил его взглядом.
– Можете идти.
– Идти, сэр?
– Идти. – Глядя на лейтенанта, недоуменно застывшего на месте, Констебл отмахнулся от него, как от комара, и рявкнул: – Пошел прочь!
Повернувшись к Глассу, он спросил:
– Вы кто?
– Хью Гласс, – ответил тот искалеченным, под стать лицу, голосом.
– И зачем вы околачивались на Платте?
– Я везу послание для пушной компании Скалистых гор.
Упоминание пушной компании пробудило в майоре интерес. Будущее форта Аткинсон – а значит, и самого майора – зависело от коммерческого успеха пушной торговли: в краю необитаемых пустынь и непроходимых скал коммерция оставалась единственным стоящим делом.
– Из форта Юнион?
– Форт Юнион оставлен. Капитан Генри перебазировался в старую факторию Мануэля Лизы на реке Бигхорн.
Майор подался вперед. Всю зиму он добросовестно отправлял отчеты в Сент-Луис – обыденные донесения о дизентерии в полку или нехватке коней, – и вот наконец стоящая новость! Спасен траппер! Оставлен форт Юнион! Основан новый форт на Бигхорн!
– Велите принести горячий обед для мистера Гласса, – бросил он адъютанту.
Целый час майор забрасывал Гласса вопросами о форте Юнион и форте на Бигхорн, о видах на коммерческий успех предприятия.
Гласс старательно избегал упоминаний о собственных делах, погнавших его прочь от западных земель, и лишь под конец задал вопрос.
– Не был ли тут один с верховьев Миссури? С кривым шрамом у губ? – Гласс очертил пальцем воображаемый шрам в виде рыболовного крючка.
Майор Констебл пристально вгляделся в лицо Гласса.
– Не был…
Гласс подавил разочарованный вздох.
– Не был, а есть, – добавил майор. – Драка в салуне, приговорен на выбор к тюрьме или армейской службе, выбрал армию.
Гласс постарался не дрогнуть лицом и не выдать ликования.
– Насколько я понимаю, вы его знаете?
– Знаю, – кивнул Гласс.
– Он дезертировал из пушной компании Скалистых гор? Сбежал?
– Он много откуда сбежал. Он еще и вор.
– Это серьезное заявление, мистер Гласс, – изрек Констебл, в котором проснулись судейские амбиции.
– Заявление? Я здесь не для того, чтобы подавать жалобу. Мое дело – посчитаться с тем, кто меня ограбил.
Констебл глубоко вздохнул.
– Здесь вам не дикие земли, мистер Гласс, – начал он тягуче, будто объяснял очевидные вещи ребенку. – И я бы вам посоветовал выражаться уважительнее. Я майор армии Соединенных Штатов Америки и командующий фортом. Я считаю ваши слова серьезным обвинением и добьюсь должного расследования. Разумеется, вы должны будете представить свидетельство…
– Свидетельство? Да у него моя винтовка!
– Мистер Гласс! – раздраженно одернул его майор. – Если рядовой Фицджеральд совершил кражу вашего имущества, он будет наказан по законам военного времени.
– Здесь это легко, да, майор? – не сдержал презрения Гласс.
– Мистер Гласс! – взревел майор. Бесцельное торчание в захолустном форте раздражало его само по себе, и сносить оскорбления он не собирался. – Предупреждаю в последний раз. Восстанавливать здесь справедливость – не ваша забота, а моя! – Он повернулся к адъютанту. – Где сейчас рядовой Фицджеральд?
– Пятый отряд, сэр. В данное время на лесных работах, вернется сегодня вечером.
– Арестовать по прибытии в форт. Обыскать жилье в поисках винтовки. Если найдется – изъять. Привести рядового в зал суда завтра в восемь утра. Мистер Гласс, вам тоже явиться. Только вымойтесь для начала.
Залом судебных заседаний майору служила полковая столовая. Солдаты внесли стол из его кабинета и поставили на импровизированный помост – майор предпочитал взирать на публику с возвышения, подобающего судье. Позади стола майор поставил два флага, дабы никто не усомнился в законности зала как места для отправления правосудия.
Зал, хоть и не блиставший великолепием, был просторным: когда выносили обеденные столы, он вмещал добрую сотню зрителей, и майор на время суда обычно отменял все наряды, кроме самых необходимых. Развлечений в форте было немного, и судебные действа обычно собирали полный зал. Нынешний случай вызвал и вовсе бурное оживление, слух о покрытом шрамами траппере, явившемся из западных земель с вопиющими обвинениями, распространился по форту мгновенно.
Хью Гласс, сидя на скамье неподалеку от судейского стола, неотрывно глядел на вход.
– Смир-р-рно!
Зал встал. Двери распахнулись, в зал вошел майор Констебл, его сопровождал лейтенант Невилл К. Аскитцен. Констебл, царственно оглядев публику, прошествовал к своему месту, Аскитцен семенил рядом. Усевшись, майор дал знак, и лейтенант позволил публике сесть.
– Введите обвиняемого, – велел майор Констебл. Двери вновь распахнулись, на пороге возник Фицджеральд: на руках кандалы, по обе стороны стражники. Публика, вытягивая шеи, смотрела, как Фицджеральда провели вперед, за перегородку, поставленную справа от майора перпендикулярно судейскому столу – как раз напротив Гласса, который сидел от майора по левую руку.
Глаза Хью впились в Фицджеральда, как бурав в мягкую древесину. Фицджеральд – стриженый, без бороды, в темно-синем мундире вместо кожаной одежды – выглядел так респектабельно, что Гласса передернуло.
Хью показалось на миг, что все вокруг происходит не взаправду: ему хотелось кинуться на Фицджеральда, вцепиться в горло, задушить. Он удержался лишь усилием воли. Глаза их на миг встретились, Фицджеральд мимоходом кивнул – вежливо, как дальнему знакомому.
Майор Констебл откашлялся и приступил к процедуре.
– Заседание военного суда объявляется открытым. Рядовой Фицджеральд, вы имеете законное право встретиться с обвинителем лицом к лицу и ознакомиться с предъявляемым обвинением. Лейтенант, зачитайте обвинение.
Лейтенант Аскитцен развернул бумагу и торжественно огласил:
– Слушание по обвинению, выдвинутому мистером Глассом из пушной компании Скалистых гор против Джона Фицджеральда, рядового армии США, шестой полк, пятый отряд. Мистер Гласс утверждает, что рядовой Фицджеральд, в бытность его траппером пушной компании Скалистых гор, похитил у мистера Гласса винтовку, нож и другое личное имущество. Если обвинение будет признано справедливым, мистера Фицджеральда ожидает приговор военного суда и тюремное заключение сроком на десять лет.
По толпе пронесся шепот; майор Констебл ударил молоточком по столу, прекращая шум.
– Потерпевший, пройдите к суду.
Гласс, не поняв, вскинул глаза на майора, тот метнул в него раздраженный взгляд и жестом велел стать перед столом.
Лейтенант Аскитцен уже ждал его с Библией.
– Поднимите правую руку, – велел он Глассу. – Клянетесь ли вы говорить правду и только правду?
Гласс кивнул и сказал «да» ненавистным тихим голосом, с которым ничего не мог поделать.
– Мистер Гласс, слышали ли вы обвинения? – спросил Констебл.
– Да.
– Они верны?
– Да.
– Желаете ли вы сделать заявление для суда?
Гласс помедлил. Официальность процедуры сбивала его с толку, он не ожидал увидеть в зале сотню зрителей. И если Констебл командует фортом – то что ему до счетов между Глассом и Фицджеральдом? Это их личное дело, а не развлечение для чванливого офицера и сотни солдат.
– Мистер Гласс, желаете ли вы обратиться к суду?
– Я вчера вам рассказал, как все вышло. На реке Гранд на меня напал гризли, Фицджеральда и парня по имени Бриджер оставили за мной ухаживать. Они меня бросили. За это я их не виню. Но они меня еще и ограбили. Взяли винтовку, нож, даже огниво. Взяли то, что мне помогло бы выжить.
– Вы утверждаете, что это ваше оружие? – Майор достал из-за стола кентуккскую винтовку.
– Да, это моя винтовка.
– Можете ли вы назвать особые приметы?
Глассу кровь бросилась в лицо: с какой стати его допрашивают?.. Он перевел дух, пытаясь успокоиться.
– На стволе выгравировано имя изготовителя: Якоб Анштадт, Кутцтаун, Пенсильвания.
Майор, водрузив на нос очки, оглядел ствол винтовки и прочел вслух:
– Якоб Анштадт, Кутцтаун, Пенсильвания.
По залу вновь пробежал шепот.
– Желаете ли что-нибудь добавить, мистер Гласс?
Гласс отрицательно качнул головой.
– Можете идти.
Гласс вернулся на свое место напротив Фицджеральда.
Майор продолжал:
– Лейтенант Аскитцен, приведите обвиняемого к присяге.
Аскитцен подошел к перегородке, за которой сидел Фицджеральд. Тот поднял руку к Библии, кандалы жалобно звякнули, полился звучный голос, произносящий торжественные слова.
Майор Констебл откинулся на стуле.
– Рядовой Фицджеральд, вы слышали обвинения, выдвинутые мистером Глассом. Что вы можете ответить?
– Благодарю за возможность защитить себя, ваша чес… то есть майор Констебл. – Умело ввернутая оговорка явно польстила майору, Фицджеральд продолжил: – Вы, вероятно, ожидаете, что я назову Хью Гласса лжецом, однако я не собираюсь этого делать.
Констебл, не скрывая любопытства, подался вперед. Гласс силился угадать, что задумал Фицджеральд.
– Я знаю Хью Гласса как прекрасного человека, которого уважают в отряде. Подозреваю, что Хью Гласс в самом деле верит в истинность того, что рассказал. Дело в том, сэр, что он верит и в истинность многих событий, которые никогда не происходили. Перед тем как мы его оставили, он двое суток бредил, а в тот день у него был сильный приступ лихорадки – даже предсмертный пот, как мы решили. Он стонал и кричал, наверное, от боли. И мне было жаль, что помочь ему больше нечем.
– А чем вы ему помогли?
– Я не лекарь, сэр, но я старался как мог. Я сделал припарки на горло и на спину. Сварил бульон и попробовал напоить им Хью – горло у него было разодрано, он не мог глотать и говорить.
Для Гласса это было уже слишком. Собрав всю силу голоса, он вставил:
– Врать тебе не привыкать, Фицджеральд.
– Мистер Гласс! – негодующе возгласил Констебл. – Судья здесь – я! И допрашивать свидетелей – мое дело! Замолчите, или я вменю вам неуважение к суду! Продолжайте, рядовой, – повернулся он к Фицджеральду.
– Он не виноват, что не знает правды, сэр. – Фицджеральд бросил на Гласса сострадательный взгляд. – Пока мы за ним ухаживали, он был то в бреду, то в бесчувствии.
– Что ж, это все прекрасно и похвально, но отрицаете ли вы, что вы его бросили? Ограбили?
– Позвольте рассказать, сэр. Мы четыре дня стояли лагерем у ручья рядом с Гранд. В тот день я оставил Бриджера с Хью, а сам пошел к реке охотиться, меня не было все утро. В миле от лагеря я чуть не наткнулся на военный отряд арикара.
Публика, по большей части состоящая из ветеранов печально знаменитого сражения с арикара, оживленно зашевелилась.
– Арикара сначала меня не заметили, и я повернул к лагерю, но у самого ручья меня увидели и поскакали следом, так что в лагерь мне пришлось мчаться изо всех сил. Там я сказал Бриджеру, что за мной скачут арикара и что надо отстреливаться. Тут Бриджер и сказал мне, что Гласс умер.
– Сукин ты сын! – не выдержал Гласс, рванувшись к Фицджеральду. Двое солдат с винтовками заступили ему путь.
– Мистер Гласс! – взревел Констебл, стуча молотком по столу. – Сидите на месте и молчите, иначе будете арестованы!
Майор, силясь вернуть себе важный вид, умолк и принялся поправлять воротник мундира. Успокоившись, он вновь обратился к Фицджеральду.
– Как мы видим, мистер Гласс был жив. Вы его осмотрели?
– Я понимаю, почему Хью злится, сэр. Зря я поверил Бриджеру. Но Гласс был бледный, как привидение, и не двигался. Арикара уже подходили по ручью, Бриджер кричал и торопил меня уходить, я был уверен, что Гласс умер – вот мы и побежали.
– Но сначала забрали его винтовку.
– Это не я, это Бриджер. Он сказал, что только идиот оставит ружье и нож индейцам. А спорить с ним было некогда.
– Однако винтовка теперь ваша.
– Да, сэр, так и есть. Когда мы вернулись в форт Юнион, у капитана Генри не нашлось наличных заплатить нам за то, что остались с Глассом. И капитан попросил меня принять винтовку в счет уплаты. И конечно, майор, я рад случаю вернуть ее Хью.
– А огниво?
– Мы не брали, сэр. Наверное, индейцы.
– А почему они не убили мистера Гласса? Не сняли скальп?
– Должно быть, приняли его за покойника. Как и мы. Не в обиду Хью будь сказано, но скальпа на нем не много-то и оставалось. Медведь его ободрал так, что индейцы, видно, и возиться не захотели.
– Рядовой, вы служите здесь уже полгода. Почему вы раньше не рассказали правду?
Фицджеральд выдержал тщательно отмеренную паузу, закусил губу и опустил голову. В конце концов, подняв глаза, он тихо произнес:
– Как сказать, сэр… Наверное, от стыда.
Гласс не верил своим глазам. Нет, не из-за Фицджеральда – для него-то предательство любимое дело. Гласс не понимал, как майор может верить таким россказням. А ведь Констебл слушал Фицджеральда внимательно, даже кивал в такт словам, как крыса под дудку крысолова.
– Я до вчерашнего дня не знал, что Хью Гласс выжил, – продолжал Фицджеральд. – Мучился мыслью, что не смог его похоронить. А ведь достойных похорон заслуживает любой, даже в диких земл…
Гласс не выдержал. Сунув руку под плащ, он вытащил спрятанный на поясе пистолет и выстрелил. Пуля ушла чуть в сторону, удар пришелся в плечо. Фицджеральд закричал, Гласса в тот же миг схватили с двух сторон под руки, он вырывался. В зале воцарился хаос, Гласс еще услышал крик Аскитцена, краем глаза уловил золотой блеск майорских погон – тут же в затылок ударило что-то тяжелое, и мир померк.
Глава 27
28 апреля 1824 года
Гласс очнулся лицом вниз на грубом деревянном полу. Голова раскалывалась от боли, вокруг царил мрак, пахло плесенью. Он попытался перевернуться и стукнулся о стену. Из узкого отверстия в двери сочился свет.
Гауптвахта форта Аткинсон состояла из большой арестантской, где держали пьяниц и прочих обычных нарушителей, и двух деревянных камер. Судя по звукам, в арестантской сейчас сидели трое или четверо.
Читать бесплатно другие книги:
