Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник) Дивов Олег

Григорий Панченко

О странствующих и путешествующих – какими вы не будете

Предисловие к неизвестным ранее произведениям Аркадия и Бориса Стругацких, впервые опубликованным в этом сборнике

«Погружение у рифа Октопус»

Рассказ «Погружение у рифа Октопус» написан на рубеже 1959 и 1960 гг. Хронологически он, видимо, второй из текстов, впоследствии составивших «полуденный» мир: «Белый конус Алаида» уже рожден, но в главу «Поражение» еще не превратился. Впрочем, ведь пока нет вообще никаких глав, как и Полудня нет – хотя зачатки его уже намечены. Причем в «Октопусе» куда больше, чем в «Конусе»: налицо и Костылин (тогда как герой «Конуса» – не Атос-Сидоров), и океанолог Званцев, и астероид «Бамберга» («Стажеров» еще нет даже как замысла!), и термин «оверсан» (в рассказе «Путь на Амальтею» он уже явлен, но сам этот рассказ будет явлен читателям лишь через несколько месяцев)… Любопытно, что антураж этого предПолудня скорее соответствует первым главам грядущей повести, «Ночь на Марсе» и «Почти такие же», относящимся к XXI в. (а действие «Ночи на Марсе» вообще должно в конце ХХ в. происходить), да уж и «производственным» главам «Стажеров». Но при этом рассказ перенесен в куда более позднее время: при взгляде на потопленный во время Последней Войны японский или американский авианосец Костылин вспоминает, что ему не раз приходилось натыкаться на такие обломки трехвековой давности.

Кажется, у Братьев иногда возникало сознательное или подсознательное желание передвинуть Полдень на столетие вперед. Ведь и в «Попытке к бегству» дата открытия планеты Саула, «юлианский день двадцать пять сорок два девятьсот шестьдесят семь», относится к середине XXIII в.

Считать ли «Погружение» эпизодом взрослой молодости Лина, бортинженера и охотника (правда, потом охотничью стезю избрал Поль), из аньюдинской четверки мушкетеров? Если так, рассказ хорошо вписывается в соответствующую нишу: ведь Капитана, Атоса и Либера Полли мы в этом качестве видим именно как главных героев соответствующих глав, а Лину отведена роль второго плана (правда, дважды, причем оба раза на фоне Поля – однако последнее его появление приходится уже на время старости бывших обитателей 18-й комнаты). Но, пожалуй, этот вывод верен «с точностью до наоборот»: Стругацкие, сформировав своих героев порознь, вскоре начинают создавать для них общий мир. А для четверки из аньюдинского интерната – и общее детство.

Мир, где найдется место и Жене Славину (только готовящемуся появиться на свет в «Ночи на Марсе»), и Горбовскому, и Званцеву… И Охотнику из «Свидания», который потом станет Полем, но пока носит совершенно иное имя – как и его друг, в дальнейшем сделавшийся Лином. И герою «Белого конуса Алаида», еще не Атосу (он в рассказе, опубликованном на страницах «Знание – сила» № 12, 1959, получил очень тяжелую, возможно, даже смертельную травму – и, кажется, тень этого ранения продолжает витать над ним даже после совмещения с Атосом: в «Десантниках», в «Улитке на склоне», в «Волны гасят ветер»…).

Александра Костылина это касается тоже. Все они – «почти такие же», как были в ранних новеллах. Но некоторые изменились довольно заметно – и миры рассказов изменились вместе с ними, чтобы соответствовать миру Полудня.

Почему все-таки эта глава не вошла в «Полдень», будь то повесть 1962 г. или роман 1967-го и всех последующих лет? На то может быть несколько причин. Скорее всего, они действовали все вместе.

Прежде всего Братья, видимо, решили не переотягощать цикл «океанскими» главами, так что даже из двух гораздо более зрелых новелл, «Глубокий поиск» и «Моби Дик», выбрали лишь одну – а уж о третьей и речь не шла. Об этом еще скажем позже. Помимо всего прочего, все эти главы-новеллы отмечены влиянием знаменитого романа А. Кларка «Большая глубина» (он на многих наших фантастов оказал влияние: Жемайтис, Ларионова, Кир Булычев – не только «Узники «Ямагири-мару», но и «Агент КФ») – причем для каждой из них в отдельности перекличка с Кларком не была чрезмерной, а вот вместе… но вместе, под одной обложкой, они никогда и не появлялись.

Наконец «Погружение у рифа Октопус» отражает тот этап творчества Братьев, который сами они с неудовольствием называли «ранние Стругацкие». Гораздо в большей степени ранние, чем то характерно для ряда других новелл «полуденного» цикла, даже всего на год-два позже написанных.

Это действительно так. Однако пускай ранние Стругацкие, но все равно – СТРУГАЦКИЕ! Так что новелла эта имеет отнюдь не только историческую ценность.

Добавим, что тема рифа Октопус у Стругацких поднимается неоднократно, даже название это иной раз звучало. Ну и часть реалий была использована в том же «Глубоком поиске», правда, оставшись почти за кадром: помните, о чем имела сведения Океанская охрана? Среди прочего – о драконах и «об океанском гнусе – маленьких хищных рыбках, многотысячными стаями идущих на глубине полутора-двух километров и истребляющих все на своем пути».

А еще в планах Братьев был такой пункт: «Вставить в главу «Риф Октопус» дрессированных кальмаров, уничтожающих косаток». Будь эта переделка реализована – новелла, похоже, вобрала бы в себя некоторые мотивы «Глубокого поиска»… и не только их. Между прочим, поди угадай, каких именно косаток Стругацкие имели в виду: совершенно реальных «китов-убийц» – или тех абсолютно фантастических рыб, которые появляются только на страницах «Погружения», чтобы стать жертвами стаи белых драконов. Лично мне кажется, что второй вариант больше похож на правду.

(Откуда вообще взялись эти рыбы-косатки? Опять же поди угадай. Возможно, перед нами увеличенные «двойники» таких совершенно реальных обитателей моря, как рыбы-дельфины: это дорада, она же корифена, с дельфином у нее нет ничего общего, кроме рыбацкого названия.)

«Современная зарубежная научная фантастика»

Статья была написана в начале июля 1965 года, вероятно, для Детской энциклопедии: как раз тогда стартовало второе, 12-томное издание, том 11 которого был зарезервирован за языком и литературой. Выпуск энциклопедии затянулся до 1968 г., и в конце концов тему зарубежной фантастики выделить уже не рискнули, а главу об НФ как таковой написал академик Л. И. Тимофеев, неплохой литературовед, положительно относившийся к Стругацким, но…

Может быть, самое правильное – это попробовать хотя бы выборочно ознакомиться с теми произведениями, которые упомянуты в рецензии. Благо теперь это легче, чем во времена АБС.

Честно говоря, в том-то и дело. Когда осознаешь, НАСКОЛЬКО такое легче сейчас, – становится ясно, что проблема была не только в доинтернетной эпохе. Просто Стругацким приходилось просматривать все эти образцы американской фантастики, что называется, «без права выноса»: на столе в редакции, в квартире у кого-то из выездных друзей… Чтать наспех, без возможности копирования (опять-таки дело не только в отсутствии ксероксов и сканеров), делать выписки буквально «на коленке»… И – невольно упускать важные подробности, ошибаться. А иногда, наоборот, прибегать ко вполне осознанной маскировке.

Это, кстати, хорошее напоминание для тех, кто сейчас абсолютно не представляет, о какой эпохе идет речь – и ностальгирует по ней без осознания того, какие проблемы там возникали буквально на каждом шагу. Безусловно, не только у Стругацких. Но вот возьмем как раз их. Уже ясно, что ведущих фантастов страны (налицо не только «Полдень, XXII век», но и «Попытка к бегству», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу»; «Хищные вещи века» уже стоят в издательских планах, хотя из-за начальственных придирок застряли еще на несколько месяцев). На тот момент – не диссидентов, во всяком случае, явных и вообще покамест гораздо меньше разошедшихся с окружающей действительностью, чем всего пяток лет спустя. Вот эти ведущие писатели, свободомыслящие, но все еще считающиеся лояльными, знающие установленные правила игры и в данном случае готовые соблюдать их, решают поработать над достаточно безобидной с точки зрения идеологии темой. Тем не менее на их пути постоянно встают серьезные препятствия.

…На самом деле так бывало не всегда: не будем демонизировать эпоху, и так-то много желающих. В других случаях, достоверно знаем, Стругацкие (то есть преимущественно АН: в руки БНа сборники и журналы иностранной фантастики начали попадать позже и менее систематически) имели возможность работать с такой литературой в куда более благоприятных условиях. Без цейтнота «на коленке», не часами, но днями и неделями, с возможностью брать домой.

Да, в других случаях бывало иначе. А вот на сей раз, похоже, получилось именно так, в режиме цейтнота. Почему? Да, собственно, нипочему: приукрашивать эпоху столь же незачем, как и демонизировать. Просто потому, что «так уж вышло» в данный конкретный момент. И вот надо готовить статью – а материалов под руками нет: ни новые получить иначе чем «на коленке», ни освежить в памяти ранее прочитанные. Повторно добраться до них, как правило, не невозможно – но это отдельный серьезный труд. Который потребует немало времени и усилий, а к тому же не факт, что увенчается успехом…

«Поражающая научная фантастика» – это «Astounding Science Fiction»; кстати, самый славный журнал (не англо-, а просто американский) за всю историю фантастики: трижды сменив название, но сохранив сущность, он продолжает существовать до сих пор, теперь под именем «Analog». Описание обложки, правда, соответствует не майскому, а февральскому номеру за 1959 г. (сказывается ситуация «без права выноса»). Итак, какие же произведения опубликованы в нем?

Автор «Пиратов Эрзаца» (именно Эрзаца, без «т», в том самом смысле: «эрзац-пираты») – Мюррей Лейнстер, один из классиков. Нашим читателям эта его вещь, добротная и неплохо читаемая, знакома под более поздним названием «Пираты Зана». Чем история про космопиратов могла резать глаз в 1960-е гг. – вопросов не вызывает: тогдашние читатели в прогресс, научный и социальный, верили крепко. Скажи им кто-нибудь, что человек к 2015 г. так и не ступит на поверхность Марса, – это было бы воспринято как крайне антинаучная фантастика. Сейчас-то анахронизмом выглядит скорее логарифмическая линейка, чем пиратский колорит, за которым, увы, даже в космос нет нужды удаляться…

(Тут самое время вспомнить, что Стругацкие планировали поднять космопиратскую тему еще в том замысле, итогом которого стал «Путь на Амальтею», – но отказались от этого плана из-за его абсолютной цензурной непроходимости. Наверно, потому они о «Пиратах Эрзаца» высказались осторожно: так, чтобы это при большом желании могло быть истолковано как неприятие «космопиратства»… но на самом деле таковым не являлось.)

Рассказ «Кочегар и звезды» принадлежит некому Джону А. Сентри. К счастью, в тогдашнем СССР, видимо, не было известно, кто скрывается под этим псевдонимом, иначе у Братьев, будь эта статья подана на публикацию, могли возникнуть… проблемы. Нет, скорее всего ничего страшного не произошло бы: Стругацкие регулярно конфликтовали с властью по гораздо более серьезным поводам, чем мелькнувшая в литературном обзоре фамилия (а тем более псевдоним) зарубежного фантаста. Но, наверно, именно с учетом такой возможности в обзоре почти всегда упомянуты лишь названия рассказов, а не их авторы: мало ли что…

В случае с Сентри предосторожность оправдана: никакой он не Сентри, а Альгирдас Йонас Будрис, сын генерального консула досоветской Литвы в Нью-Йорке, на момент написания статьи уже и сам считавшийся официальным представителем литовского правительства в изгнании; вдобавок, словно этого мало, – еще и активный сайентолог. Тем не менее фантастику Будрис писал совершенно без оглядки на подобные детали своей биографии – и делал это хорошо. «Межзвездный кочегар» (назовем его так) – рассказ пронзительный, горький и мужественный. Но слишком пессимистичный для того, чтобы открыто похвалить его в советском фантастиковедении 60-х: события происходят после глобальной космической войны, человечеством проигранной…

Текст, который следует в журнале дальше, даже не упомянут: Calvin M. Knox «Hi Diddle Diddle!». Похоже, АБС или АН не хватило времени его внимательно, с выписками прочесть, а при беглом просмотре название перевести затруднительно. На деле это всего лишь зачин детского стихотворения-нонсенса, в котором корова прыгнула выше луны. Сюжет же без всякого нонсенса повествует о том, как получить молоко на лунной базе. Кто автор? Под личиной Кэлвина Нокса он тут скрывался последний раз, далее уже публиковался под своим собственным именем – Роберт Силверберг… Рассказ этот хорошо известен любителям фантастики, на русский он переведен (в 1990 г.) под названием «Тру-ру-ру-ру», что поделать, алгебра абсурдистских фраз не поверяется гармонией.

Далее – «Случайная смерть» Питера Бейли. У нас он не переводился, а в англоязычной фантастике довольно известен (как и его автор). Рассказ… пожалуй, хорош и уж точно неожидан; сюжет его немного сродни той истории о гигантской флюктуации, которую Жилин излагает в «Стажерах», поэтому похвалить его тоже было затруднительно: Жилин-то шутил, а у Бейли все всерьез, с нарушением логики «жесткой» НФ, с привязкой категории везучести/невезучести к галактическим расам, с трагическим исходом…

Следующий рассказ в перечне – «Недостающее звено». Его написал Фрэнк Герберт: ранний, еще не овеянный славой «Дюны», но уже тогда создававший незаурядную фантастику. Если поискать аналогии у самих АБС, то это словно бы «Попытка к бегству» и «Благоустроенная планета» в одном флаконе. Потому и «недостающее звено»: как там в «Попытке» сказано о цивилизации Саулы – «родной брат человечества – очень юный, очень незрелый и очень жестокий…». В данном случае не такой уж незрелый, но по-прежнему столь жестокий, что Герберт при первой же возможности ставит его под контроль со всей американской решительностью.

Ну и последний из рассказов того «майско-февральского» номера: Леонард Локхард (опять псевдоним, причем эпизодический: обычно автор писал под своим реальным именем Чарлз Леонард Харнесс) «The Professional Touch», что в данном случае означает скорее «Профессиональная ошибка», или даже попросту «Туше». Почему он тоже не упомянут? Можно предположить – потому, что и его вот так «на коленке» не просмотришь, не осознаешь: сюжет посвящен злоключениям юриста, помогающего оформлять патенты на фантастические изобретения. Хорош ли рассказ? Бывали и получше (у «Локхарда» их целый цикл), этот чуть переотягощен патентоведческими подробностями, интересными скорее бармену Джойсу, чем Юре Бородину или даже Ивану Жилину… но все-таки неплох. То же и об авторе скажем, ни разу не получившем «Хьюго» и «Небьюлу», но неоднократно на них номинировавшемся.

Анализировать состав японского журнала не возьмемся: тут надо обладать квалификацией Аркадия Натановича! Но третий из упомянутых журналов, «Изумляющие рассказы», – это, безусловно, «Amazing Stories»: по сравнению с «Analog» во всех его аватарах и в самом деле н самое притязательное чтиво, однако…

Номер, на обложке которого «запечатлен грустный момент из биографии некой прекрасной блондинки, повстречавшейся с чудовищным муравьем слоновьих размеров», на сей раз указан точно: ноябрь 1958 года; вот только девица все-таки брюнетка. Вроде бы мелочь – но характерная: снова, уже в который раз, срабатывает знакомая ситуация. Братья (или даже только старший из них) успевают прочесть и законспектировать один рассказ, однако к тому моменту, когда берутся за статью, журнала перед ними уже нет.

Итак, рассказ «Ужас в наследство». Автор его – Генри Слезар, такой вот полупсевдоним (у него и настоящих псевдонимов хватало в основном для работы в межавторских проектах – бок о бок с тем же Силвербергом, Робертом Блохом и Харланом Эллисоном), американизированная версия фамилии: по разным источникам то ли Шлоссер, то ли Слесарь… Что, впрочем, одно и то же: Слезар – почти ровесник старшего из Братьев, а мог бы оказаться и соотечественником, вот только его родители в отличие от Натана Стругацкого подались не в революцию, а в эмиграцию. Верна ли характеристика рассказа? Пожалуй, да, хотя и чуть слишком безжалостна: Слезар как писатель и сценарист успешно работал в хорроре, особенно детективном, но именно «Ужас в наследство» – дежурная вещица, как раз чтобы не пропустить журнальную публикацию. При этом сделана она с достаточным профессионализмом, и, честно говоря, едва ли от нее отказался бы любой из наших журналов фантастики в ту пору, когда они у нас появились… а вот эта пора уже и миновала… Но не будем о грустном.

А какие еще рассказы скрываются под обложкой того номера? Их четыре: два принадлежат фантастам, которых хорошо знает современный читатель по обе стороны океана, один сохраняет известность только на англоязычных берегах, и еще один малоизвестен даже там.

Начнем с именитых. Бертрам Чандлер, рассказ «Clear View» – что в данном случае, пожалуй, правильней перевести как «Идеальная видимость», или «Открытый горизонт»: у Чандлера терминология флотская, он как в юности всей душой возлюбил море, так до старости и писал только о нем. Даже когда действие, как в этом случае, происходит не на океанских просторах, но в космических глубинах.

Далее – Мэрион Циммер (ну ладно, пусть будет Зиммер, раз уж так повелось у теперешних переводчиков) Брэдли «Спасатели планеты». Этот текст, принадлежащий циклу «Дарковер», в 1992 г. переведен на русский, так что читатели могут оценить его сами… Ан нет, не совсем так: перевод 1992 г. сделан по поздней версии, дотянутой (чтобы не сказать – раздутой) до романного объема, а в «Amazing Stories» № 11.58 опубликован исходный, журнальный вариант, не выходящий за пределы короткой повести. Поэтому доступная нам переводная версия – довольно неплоха, но та, с которой могли (если успели) ознакомиться Стругацкие, – много лучше.

Один рассказ «Мир за Плутоном», как уже говорилось, принадлежит автору, известному лишь в англоязычной галактике, в журнальной публикации он не указан, но это, как выяснилось впоследствии, некто С. H. Thames, реальное имя – Милтон Лессер. Тоже один из типичных «многостаночников», работавший, в зависимости от жанра, под кучей псевдонимов, среди которых и… Эллери Куин! (Не будем путать собственное творчество создателей этого коллективного псевдонима, знаменитых кузенов Даннея и Ли – тоже, кстати, псевдонимы! – и некоторое количество приличных профессионалов, которым вышеназванные кузены иногда разрешали поработать под брендом «Эллери Куин».) «Мир за Плутоном» – очередной эпизод приключений Джонни Майхема, супергероя отнюдь не без страха и упрека, около десяти лет остававшегося знаковой фигурой американской фантастики. Можно ли назвать эту историю бульварным чтивом? Ну… Не в большей степени, чем рассказ Слезара. Сюжет достаточно драматичен, а автор вправду умелый профессионал, так что, несмотря на определенный архаизм, «Мир за Плутоном» неплохо смотрелся бы и на страницах наших журналов фантастики. Тогда, когда они появились. А это отнюдь не 1958-й и даже не 1964-й.

Ну и наконец-то по-настоящему неизвестный фантаст Дж. Л. Вандербург, чья короткая известность как мастера иронической фантастики приходится на 1950-е годы, а потом он сгинул без следа. Очень может статься, что это тоже чей-то псевдоним, так и оставшийся не раскрытым. Его рассказ «Moon Glow» (в данном случае – скорее «Лунный удар», чем «Лунный свет») уж точно не является бульварным чтивом: юмор искрометен, ирония едка и гораздо в большей степени направлена на американскую, чем на советскую сторону участников пресловутой «лунной гонки». К сожалению, Братья, даже если успели его прочитать, вряд ли могли похвалить открыто: сюжет, в котором ее величество Русская Водка оказывается на Луне раньше, чем Кентуккийское Виски, точно не сникал бы одобрения тогдашнего литературного начальства.

Экскурс на страницы американских журналов завершен. Мы видим, что обзор Стругацких неизбежно включает элементы политеса, а зачастую его возможности ограничены и чисто техническими проблемами. Однако… что можно возразить против этой основной мысли: «О литературе судят по ее лучшим образцам, а не по неудачам и халтуре… Но мы все время помним, что умные, честные и талантливые произведения Брэдбери, Азимова и других зарубежных фантастов, известные советскому читателю и получившие заслуженно высокую его оценку, появились впервые именно в этих «поражающих, подлинных, изумляющих» журналах и приложениях, сплошь и рядом в неприятном и диком соседстве с макулатурой, халтурой и спекуляцией на низком художественном вкусе».

Дальше уже пошли книжные персоналии: на тот момент новинки, переведенные совсем недавно, а то даже еще не переведенные (признаемся, как-то не сразу удается представить мир, в котором таковыми являются «451 градус по Фаренгейту», «Солярис», «Конец Вечности»). Все они сейчас более чем известны, так что анализировать тут как будто нечего. Хотя…

Интересно, «День триффидов» Уиндема упомянут потому, что старший из Братьев уже взялся его переводить – или эта работа началась чуть позже? Как бы там ни было, «С. Бережкову» через год предстоит защищать Уиндема от неизбежного гнева литературного начальства – для чего ему придется затушевать недвусмысленное указание на то, что триффиды являются продуктом лысенковской биологии, а погубивший человечество «звездопад», судя по всему, был не осколками кометы, но результатом спонтанного срабатывания советских боевых спутников… Впрочем, во времена Уиндема и сам термин «спутник» еще не вошел в обиход: вот как давно все это было!

Повесть Шекли «Странствия Джона» – безусловно, «Хождение Джоэниса»; имена John и Joenes при обычных обстоятельствах спутать трудно, но продолжаем помнить о ситуации «без права выноса». Судя по контексту, Стругацкие полагают, что перевод ее вот-вот будет разрешен (уж не «С. Бережков» ли им планировал заняться?), – но этого пришлось ждать четверть века плюс еще год для совсем уж не поддающейся маскировке главы «Джоэнис в Москве», из которой становится ясно, что не одна лишь американская военщина виновна в гибели человечества…

Вообще же Шекли, по счастливой случайности закрепившемуся в имидже «прогрессивного-американского-писателя-бичующего-буржуазную-действительность», конечно, повезло: советские переводчики (пусть и не Бережков) ухитрялись сделать конфетку из любого его произведения. Даже из «Хождения Джоэниса», вещи не просто скучнейшей, но и, так сказать, экспериментальной – в том смысле, что автор во время работы над ней по-крупному экспериментировал с ЛСД. Поэтому не следует удивляться его популярности у нас при почти полном забвении в оригинале: Шекли – фантаст достаточно неплохой, но переводили-то его настоящие мастера, не ему чета…

И совсем уж напоследок несколько слов о романе А. Кларка, который пришел к нам под названием не «Бездна», а «Большая глубина». Специально для тех, кому до сих пор кажется, будто Братья «прячут», «избегают выдавать» перекличку своего творчества с этой книгой. Да ничего и никогда они не прятали – как сам Кларк не прятал свои многочисленные отсылки к мелвилловскому «Моби Дику»! Наоборот, Стругацкие прилагают максимум усилий, чтобы «Большая глубина», а также другие новые (на тот момент!) романы Кларка, Азимова, Уиндема, Брэдбери и Шекли дошли к нам как можно раньше.

Как правило, им удавалось ускорить этот процесс. Когда на годы, а когда и на десятилетия. В те же годы и десятилетия создавая собственные шедевры, сплошь и рядом по принципу – «когда б вы знали, из какого сора…». Да вот хотя бы пример этой статьи, как будто проходной, не опубликованной – но на формулировку насчет «мутантов-выродков» все обратили внимание? До «Обитаемого острова» еще почти пять лет.

А «Понедельник» состоялся несколько месяцев назад – и впечатления от визита Привалова за Железную Стену, как видим, совсем свежи.

Автор выражает глубокую благодарность группе «Людены» в целом и Светлане Бондаренко в частности: без ее помощи не состоялась бы ни эта статья, ни сам раздел в сборнике, посвященный творчеству «неизвестных Стругацких».

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Современная зарубежная научная фантастика

Мы – на берегу великого бумажного океана современной зарубежной фантастики. Миллионы квадратных метров бумаги, хорошей и газетной, тысячи книг и журналов, толстых и тонких, иллюстрированных и без картинок, в твердых солидных обложках и в обложках мягких. На обложках рисунки – либо красивые и точные, как цветные фотографии; либо грубые и аляповатые, как дешевый лубок; нарочито наивные, как детские неумелые каракули, и совсем уж абстрактные – просто искусные наборы ярких цветных пятен.

Заголовки книг: «Человек, перевернувший Вселенную», «Изотопный человек», «Человек, продавший Луну», «Разрушенный человек», «Человек-парадокс», «Четверо с пятой планеты», «Запрещенная планета», «Скрытая планета», «Гибель на затерянной планете», «Саргассы Космоса», «Антимир», «Привет из Космоса»… Названия журналов и газетных приложений: «Фантастические рассказы», «Научно-фантастические приключения», «Космическая пыль», «Чудеса космических путей», «Галактика», «Научная фантазия», «Журнал фантазии и научной фантастики», «Журнал научной фантастики», «Поражающая научная фантастика», «Подлинная научная фантастика»…

Берем наугад один из журналов. На обложке – космический пират карабкается по трапу на борт космического лайнера; в правой руке у него лучевой (не иначе) пистолет, в зубах – логарифмическая линейка. В левом верхнем углу обложки – «Веселый Роджер», черный череп со скрещенными костями. Содержание: повесть с продолжением «Пираты Эрзатца», рассказы «Кочегар и звезды», «Случайная смерть», «Недостающее звено». Это номер журнала «Поражающая научная фантастика» за май 1959 года, издание англо-американское…

Берем другой журнал. Красивая, но – увы! – совершенно абстрактная обложка: кучки красно-желтых зерен на синем фоне. Рассказы и повести американских фантастов Хайнлайна, Тенна, Гамильтона; рассказ французского писателя Андре Моруа; рассказ японского фантаста Мицусэ; рассказ братьев Стругацких. Открытое письмо японского фантаста Комацу Ивану Ефремову. Большая статья Артура Кларка «Облик грядущего» (печатается с продолжением) …Это японский «Журнал научной фантастики» за ноябрь 1963 года.

Обратимся к книгам. Как правило, это «покетбуки» – небольшие книжечки, легко помещающиеся в кармане пиджака или в дамской сумочке. Обложки у них яркие, глянцевитые, но сшиты они (вернее, склеены) на живую нитку и быстро разваливаются по листочку. Каждый томик – это либо отдельное крупное произведение, либо сборник рассказов и маленьких повестей, либо даже (в издании «Эйс-бук») два отдельных романа разных авторов, помещенные друг по отношению к другу вверх ногами и соединенные последними страницами (так, как правило, объединяются произведения популярного писателя и произведение писателя нового, еще мало известного).

Почти все романы, повести и рассказы, изданные отдельными томиками, впервые увидели свет в периодической печати. Составление сборников поручается известным писателям-фантастам, известным критикам или известным любителям – энтузиастам фантастики. Большею частью это сборники произведений, удостоенных специальных литературных премий или победивших на каком-либо конкурсе; это также сборники произведений, которые кажутся составителю лучшими из опубликованных в журналах за какой-то отрезок времени. Бывают и тематические сборники, объединяющие, например, лучшие рассказы о «мыслящих машинах», о Венере, о чудовищах и так далее.

О литературе судят по ее лучшим образцам, а не по неудачам и халтуре, поэтому в нашем обзоре мы постараемся держаться отдельных книг, а не журнальных изданий. Но мы все время помним, что умные, честные и талантливые произведения Брэдбери, Азимова и других зарубежных фантастов, известные советскому читателю и получившие заслуженно высокую его оценку, появились впервые именно в этих «поражающих, подлинных, изумляющих» журналах и приложениях, сплошь и рядом в неприятном и диком соседстве с макулатурой, халтурой и спекуляцией на низком художественном вкусе. И прежде чем приступить к разговору о «большой» зарубежной фантастике, хочется привести хотя бы один пример типичного фантастического чтива, которого много и очень много за рубежом.

Вот номер журнала «Изумляющие рассказы» за ноябрь 1958 года. На обложке запечатлен грустный момент из биографии некой прекрасной блондинки, повстречавшейся с чудовищным муравьем слоновьих размеров. Это иллюстрация к рассказу «Ужас в наследство». Героиня рассказа очаровательная Холли Кендэл мчалась на своем роскошном авто через вермонтскую пустыню, чтобы посетить лабораторию своего отца, скончавшегося недавно при загадочных обстоятельствах. Муравей обращает ее в бегство, она бежит, обезумев от ужаса, и попадает в объятия красивого молодого человека, который, оказывается, уже целый месяц ищет этих самых ужасных жуков. «Я вообще-то работаю помощником профессора в университете. Мое ремесло – английская литература, но в свое время я на всякий случай снабдился еще и дипломчиком по энтомологии. И как только я подцепил слушок о том, что в этих местах водятся громадные пауки и прочая дрянь, я немедленно бросился сюда». Не сходя с места молодой человек предлагает Холли пожениться, упомянув, что зарабатывает 5120 долларов в год. Ознакомившись в отцовской лаборатории с записками покойника, Холли узнает, что отец нашел способ произвольно перемещать души из одного тела в другое. Не исключена поэтому возможность, что муравей так разросся из-за того, что в него вселили душу лошади. Потом выясняется, что молодой человек на самом-то деле – отец Холли, переселившийся в чужое тело. В глазах этого составного джентльмена появляется маниакальный блеск, он пытается убить Холли, но тут его зажаливает до смерти гигантская пчела. Безутешная девушка порывается сжечь отцовские записи, однако вовремя появившийся добрый священник разъясняет ей, что работу покойного ученого надлежит продолжить, ибо всякое открытие приближает людей к богу. На этом рассказ и заканчивается.

Подобных рассказов много. На тысячах хрупких страниц третьесортной бумаги профессора-одиночки, обезумевшие от ненависти к человечеству и поразительно безграмотные, создают ужасные средства разрушения; агенты галактических империй, мускулистые парни со стальными глазами и интеллектом овчарки разоблачают заговоры злоумышляющих мутантов-выродков; девы с длинными стройными ногами и густо накрашенными губками отчаянно отбиваются от жадных щупальцев и клешней инопланетных чудовищ; гремят атомные пистолеты, обугливаются тела, рвутся ядерные бомбы, перерезаются глотки из-за сокровищ, оставленных исчезнувшей цивилизацией; несутся в однообразной карусели отважные космические капитаны в обнимку с кровожадными ведьмами, кибернетическими вампирами и роботами-бунтовщиками. И все это – макулатура, тонны растраченной бумаги, дорожное чтиво, слишком беспомощное, чтобы быть литературой, и слишком злокозненное, чтобы казаться детской забавой, написанное натужно-крикливым языком провинциальных газет, беспрерывно повторяющее самое себя, словно заигранная пластинка. Соответствие этому есть в любом виде литературы, не только в фантастике, оно было, есть и будет, пока существует читатель, готовый выложить медный пятак за часок мозговых сумерек, а такой читатель будет существовать, пока есть социальное устройство, которому выгодно, чтобы мозг человеческий пребывал в сумерках.

Мы не будем больше говорить здесь о макулатуре и дряни, о глупой лживой пропаганде и литературных поделках, потому что настоящая фантастика – это литература в самом полном смысле этого слова – вид творчества, отражающий действительность, идеи, проблемы в художественных образах, и такая фантастика за рубежом есть и имеет представителей с мировым именем, людей, безусловно, честных, прогрессивно мыслящих, талантливых. О них дальше и пойдет речь.

Голд, издатель «Галактики», одного из самых популярных и самых разборчивых журналов научной фантастики в США, утверждает, что по старым фантастическим произведениям можно составить сегодня гораздо более ясное представление о времени, когда они писались, чем по старым же произведениям обычной литературы. По мнению Голда, именно НФ, а не обычная литература дает наиболее четкое представление о чаяниях, надеждах, страхах, тенденциях, недостатках и устремлениях своей эпохи.

Это, конечно, преувеличение, простительное, впрочем, для такого энтузиаста, каким является Голд. Однако рациональное зерно в его утверждении все-таки есть. Это рациональное зерно заключается в фундаментальной идее, дающей ключ к пониманию сути фантастической литературы: фантастика не есть литература пророчеств и предсказаний, фантастика – это прежде всего литература о настоящем. Перенесение действия в будущее, более или менее отдаленное, не есть самоцель для фантаста, а только лишь прием, позволяющий ему выделить объект рассмотрения в чистом виде. Это своего рода увеличительное стекло для рассмотрения намечающихся в обществе сдвигов, течений мысли, направлений, могущих иметь для человечества первостепенное значение. Фантастика – это не загляд в будущее, а зеркало настоящего. Разумеется, не обыкновенное плоское зеркало. Как и у сатирической литературы, у фантастики свои законы отражения мира, она подчеркивает что-то одно и приглушает другое, чтобы несущественное не закрывало, не маскировало главного, но действительность она изображает верно, и недаром видный английский критик и писатель Кингсли Эмис советует марсианским разведгруппам, высадившимся на Земле, приниматься за составление отчетного доклада только после основательного ознакомления с хорошими научно-фантастическими произведениями.

Из такого понимания смысла зарубежной фантастики вытекает и ее главное содержание: сомнение и протест. Большинство современных авторов-фантастов – передовые люди своего времени. Фантастическая литература несет на себе отчетливый отпечаток прогрессивности, непримиримости к установившемуся положению вещей, ко всему реакционному, тупому, жестокому, античеловеческому. Вот почему можно смело сказать, что зарубежная фантастика в лучших своих книгах неустанно борется за изменение действительности, снова и снова атакует то, что называется западным образом жизни: милитаризм, политиканство, индивидуализм, пошлость, мещанство.

Весьма характерно в этом отношении творчество молодого американского фантаста Роберта Шекли. Он получил признание после опубликования первых же рассказов. Критика отмечала, что за последние годы никому еще не удавалось так стремительно вырваться в первые ряды литературы. Этим возвышением Шекли обязан своему яркому и живому воображению, способности создавать острые сюжеты, да и сильному литературному дарованию. Но главное, пожалуй, было в том, что самые неправдоподобные положения, в которые Шекли ставил своих героев, всегда, так или иначе, напоминали читателю реальные, привычные до незаметности явления окружающей действительности. В фантастическом мире Шекли переселенцы на подержанных ракетах улетают на необжитые астероиды; закон разрешает свободную охоту на людей; в увеселительном тире мишенями для стрельбы из автомата работают живые веселые девушки; колонисты на далекой, всеми забытой планетке связывают цивилизацию исключительно с представлениями о тюрьме, полиции, преступниках; и практические люди, деловые люди крайне озабочены тем, чтобы даже в мире без войн находили себе удовлетворение самые темные, самые зверские инстинкты человеческой натуры. Перевернув последнюю страницу, читатель с новой болезненной отчетливостью видит то, что уже примелькалось, забылось: безработного, путешествующего по стране в стареньком «фордике»; гангстеров, торгующих наркотиками и смертью; и конечно, практических людей, деловых людей, озабоченных обеспечить молодежи заморские прогулки с автоматом наперевес… Почти каждый рассказ Шекли – это воззвание: «Думай! Оглянись во гневе!» Последняя фантастическая повесть Шекли «Странствия Джона» является уже прямой, неприкрытой сатирой на современную Америку. Простодушный наивный юноша Джон, провинциал, островитянин с Южных морей, духовный потомок вольтеровского Кандида, приезжает в США искать высшие истины. Ему пришлось многое пережить. Его обвиняют в коммунистическом шпионаже и чуть не казнят. Он встречается с полицейским, бывшим гангстером, который расстреливает прохожих за нарушение правил уличного движения. Он попадает к ученым-утопистам, создавшим счастливую колонию, нечто вроде сельской общины, однако вскоре выясняется, что для того, чтобы эта колония, эта пасторальная идиллия могла существовать, необходимо кибернетическое чудовище, которое несколько раз в год совершает нападение на деревни и убивает колонистов. В конце концов Джон попадает в лапы американской военщины и совершенно случайно становится причиной военного столкновения, погубившего человечество.

Вообще следует заметить, что у лучших зарубежных фантастов, при всем разнообразии характеристик прочих персонажей, политикан и генерал – всегда фигуры отрицательные, внушающие ненависть, презрение и отвращение. В рассказах и повестях мир или страну ставят на грань катастрофы продажные сенаторы, корыстные политические боссы, тупицы военные, презирающие народ, ненавидящие ученых, преследующие свои эгоистические цели.

Большое место занимает в зарубежной фантастике и философская проблематика. Фантасты увлеченно рассматривают вопросы о соотношениях между судьбами человечества и индивидуальным пониманием того, что для людей хорошо и что плохо; между современной моралью и этикой и новыми, неожиданными поворотами истории; между присущим человечеству стремлением к открытиям и постижению природы и устоявшимся буржуазным мировоззрением. Они строят разнообразные модели социальных систем и прослеживают поведение в этих системах человека, наделенного лучшими моральными и этическими качествами нашего времени. Разумеется, поскольку и эти модели не могут не нести на себе отпечаток окружающей автора действительности – мы уже говорили об этом, – автор зачастую приходит к довольно мрачным выводам. Вот как объясняет это один из гигантов американской фантастики Айзек Азимов: «…советская фантастика… описывает общество, совершенно отличное от нашего… Но для человека, привыкшего смотреть на вещи с американской точки зрения, оптимистическое видение современного общества неприемлемо. я использую фантастику для критики общества. Так же поступают, в общем, и все другие американские фантасты. Мы считаем, что поразительные достижения современной науки могут привести к уничтожению человечества. А вот советская фантастика оптимистична. Она полагает, будто прогресс науки рано или поздно приведет человечество к огромному расцвету. Мы думали так лет пятьдесят назад. я тоже раньше был таким же оптимистом. Но сейчас я познал ужас перед тем, что создает наука».

Заметим в скобках, что, совершенно правильно определив оптимизм как отличительную черту советской фантастики, Азимов ошибся в истоках этого оптимизма. Советская фантастика никогда не полагала, будто прогресс науки сам по себе приведет человечество к процветанию. Советская фантастика всегда утверждала, что все дело в том, в чьих руках наука находится. Но это между прочим. Проблеме соотношения между человеческой историей и свободой человеческой воли посвящен наиболее значительный роман А. Азимова «Конец Вечности».

Группа ученых, открыв способ выходить за пределы трехмерного мира и свободно передвигаться по времени, основывает организацию «Вечность», которая ставит перед собой задачу «организовывать» историю грядущих поколений. «Вечность» различными способами препятствует возникновению в будущей истории – ведь работникам организации всегда известно будущее – страшных и мучительных эпизодов: атомных и космических войн, эпидемий, фашистских диктатур и пр. Она сотни и тысячи раз перекраивает будущую историю, вызывает к жизни, изменяет и истребляет без следа мириады судеб, событий и явлений. И вот герой романа вдруг осознает, что «Вечность» сама, по сути дела, является тираном, худшим из возможных диктаторов, ибо самочинно, ни с кем не считаясь, ворочает судьбами миллиардов людей в сотнях тысяч поколений. Организация, призванная благодетельствовать человечество, оказалась в положении худшего из его врагов. И герой романа восстает против организации. Решившись, он отправляется в прошлое и уничтожает лабораторию, в которой создавалась аппаратура для выхода из пространства-времени. «Вечность» исчезает. Человек снова сам распоряжается судьбой планеты. На это имеет право только все человечество целиком и ни на человека меньше, – таков вывод романа.

Азимов – один из наиболее известных и плодовитых писателей-фантастов США. Диапазон его литературных интересов огромен. Он и автор превосходных научно-популярных книг по биохимии, и автор замечательного цикла рассказов о роботах, где в гротескном стиле анализируется современный мир человеческих отношений, и автор рассказов о научных парадоксах; и даже автор «космическо-ковбойских» романов, которые – что уж греха таить – отделяемы от макулатурного чтива лишь юмором и блестящей фантазией.

Огромными фигурами, имеющими непреходящее значение не только для мировой фантастики, но и для литературы в целом, выступают американец Рэй Брэдбери и поляк Станислав Лем.

Несколько лет назад американский писатель и критик Ирвинг Стоун заметил, что сейчас, после смерти Т. Вулфа, У. Фолкнера и Э. Хемингуэя, в США осталось всего двое «почти гениальных» писателей: Сэлинджер и Брэдбери. То, что имя фантаста ставится в один ряд с именами великанов современной большой литературы, не случайно. В большой мере это определяется творческой позицией самого Брэдбери. «Хороший писатель, – заявил он, давая интервью американскому журналу «Шоу», – строит свои произведения из чувства. Называйте его, как хотите: чувством необходимости, ощущением голода, возбуждением, высоким наслаждением, радостью, которая зарождается на дне души, переполняющим сердце очарованием. Он живет, вернее, должен жить жаром своего сердца… Лучшую фантастику пишет тот, кого при виде отвратительных проявлений в нашем обществе охватывают беспокойство и гнев». Беспокойством и гневом пронизаны произведения «надежды и славы Америки», и недаром фашистские организации посылают ему анонимные смертные приговоры, угрожая расправой, и недаром фашисты в разгар последней предвыборной кампании, когда рвался к власти Голдуотер, сожгли его дом.

Брэдбери написал шесть сборников рассказов, роман-утопию «451 градус по Фаренгейту», биографическую повесть о детстве «Вино из одуванчиков» и повесть-сказку «Надвигается беда». Своеобразен и неповторим литературный стиль Брэдбери, как и своеобразно и неповторимо он использует в своих произведениях фантастический прием. Страшные рассказы о современной Америке чередуются с исступленными мечтами о счастье грядущих поколений, за мрачными фантазиями-предостережениями следуют странные, полные очарования грезы об освобожденном человеке. Наука, научные данные играют для него очень небольшую роль. Иногда не играют никакой роли. Вот, например, что пишет о его цикле «Марсианские хроники» известный советский исследователь мировой фантастики и писатель Кирилл Андреев: «Марс Брэдбери – не астрономический, поэтому ему и не так важно, что сведения об этой планете, которые мы можем получить в «Марсианских хрониках», не всегда совпадают с данными современной науки. Больше того, в одних рассказах каналы заполнены кристально чистой водой, в других они давно высохли, иногда в городах живут марсиане, иногда – это мертвые города, где жители погибли много тысяч лет назад. Да и сами марсиане каждый раз совсем другие: то похожие на кузнечиков и пьющие огонь, то совсем похожие на людей, то странные существа, способные принимать любой облик».

Вероятно, самым значительным произведением Брэдбери является утопия «451 градус по Фаренгейту». Правда, если понимать под утопией мечту о будущем, то слово это в данном случае не годится. Во-первых, эта повесть явственно выражает не мечту, а опасение писателя. Во-вторых, речь в ней идет не столько об ужасном будущем, сколько о зловещих тенденциях настоящего. «451 градус по Фаренгейту» – зеркало настоящего, в гиперболизированном виде отражающее отвратительные явления в современном американском обществе, которые вызывают у автора беспокойство и гнев.

Название повести символично: 451 градус по Фаренгейту – это температура, при которой воспламеняется бумага. Температура, при которой вспыхивают книги. Температура, при которой уничтожаются без следа все искания ума и чувств, накопленные за тысячелетия долгой и тяжелой истории человечества. «451» – это своеобразный символ общества, созданного воображением и беспокойством талантливого писателя. Если в этом обществе у кого-нибудь обнаруживается книга, в дом этого человека немедленно вламываются «пожарники», быстрые и умелые люди в касках, на которых выведено «451», с топориками, крючьями и огнеметами и уничтожают огнем эту книгу вместе с домом, а при случае – и вместе с владельцем книги. Брэдбери описывает общество людей без мысли, людей-роботов, людей, не знающих ни идей, ни любви, ни искусства. Они с безумной скоростью носятся в автомобилях по великолепным автострадам, они проводят часы перед экранами чудовищных телевизоров, они неграмотны, они живут рефлексами, они стандартны и чудовищно одинаковы. Устойчивость, сохранность этого общества зиждется именно на этой стандартности, на неспособности его членов думать и чувствовать. Книга для такого общества – смертельная опасность. Книга – это мысль, а мысль – это критическое отношение к действительности. Книга – это поэзия, а поэзия – это чувства, эмоции, нетерпимость к стандарту, тоска по любви и по искусству и опять же критическое отношение к действительности. Вот почему днем и ночью бодрствуют страшные пожарники, носятся по городам с ужасающим воем сирен их жуткие машины, плюются жидким пламенем огнеметы и сжигают, сжигают, сжигают бумагу, рукописи, книги до последнего клочка. Этому обществу противопоказана культура, противопоказано творчество, противопоказан Человек. За Человеком гонятся по улицам с чудовищным Механическим Псом: настигнув несчастного, Механический Пес погружает в него жало-шприц, наполненный новокаином… Но несмотря на преследования, несмотря ни на что, даже в этом обществе есть настоящие люди. Они скрываются в лесах. Они заучивают наизусть гениальные творения прошлого, они ждут и надеются, что придет время и их знания понадобятся возрожденному человечеству. А когда в пламени новой атомной войны взлетают в воздух и рассыпаются в прах города, они знают, что это не конец, а начало возрождения.

«Брэдбери близок нам тем, что он всегда вместе с лучшими людьми Америки в ее прошлом, настоящем и великом будущем. Он верит в демократию, верит в то, что свет победит тьму, добро сокрушит зло и подлинная наука победит изуверов от науки, готовящих термоядерную смерть всему человечеству. Огнеметам пожарников, уничтожающих книги, Брэдбери противопоставляет пламя человеческой мысли, подобное словам, сказанным Латимером Николасу Ридли, когда их, борцов за свободу человеческой мысли, сжигали заживо в Оксфорде в 1555 году: «Мы зажгли сегодня в Англии такой факел, который, я верю, им не погасить никогда!»[1]

Вторым гигантом современной зарубежной фантастики является польский писатель-коммунист Станислав Лем.

Лем – профессиональный писатель, профессиональный ученый и философ, человек с широкой эрудицией и широким кругозором, с богатейшей фантазией и незаурядным писательским дарованием. И кроме того, Лем – человек, глубоко и искренне заинтересованный судьбами мира, будущим человечества. Он пишет много и хорошо, и разнообразно. Из-под его пера выходят большие серьезные повести и романы, трактующие большие и серьезнейшие философские проблемы; блестящие рассказы-юморески; рассказы-парадоксы, воплощающие в странных гротескных образах отвлеченнейшие научные и философские понятия; диковинные сказки; остроумные и веселые телевизионные сценарии; философские и социологические трактаты; сатирические и памфлетные произведения. Лем неожиданен. Он озадачивает читателя, вступает в ожесточенную борьбу с его установившимися представлениями, на страницах его книг незначительные, далекие – казалось бы! – от жизненных интересов вопросы вырастают в гигантские проблемы, от решения которых зависит судьба мира, с ним можно не соглашаться, против его утверждений и выводов можно протестовать, но не задуматься над ними невозможно. Лем воспитывает мысль, стремление к анализу, порыв к непознанному, и вместе с тем картины лучших страниц его вещей невероятно достоверны, зримы, почти ощутимы. И не потому ли советские космонавты Феоктистов и Егоров называют его в числе любимых своих авторов?

Впервые в фантастике Лем выступил в 1950 году с повестью «Астронавты», где описывается экспедиция международного экипажа на Венеру. Уже в этой повести выявились некоторые характерные особенности творчества Лема: способность мастерски описывать гротескные, невероятные детали фантастических миров, стремление к философским и социологическим обобщениям, склонность к высокому трагизму и к утверждению бесконечности непознанного. В 1955 году вышел его большой роман «Магелланово Облако», в котором он попытался дать широкую красочную картину коммунистической Земли XXIII века и описал первую звездную экспедицию к Проксиме Центавра. Любопытно, что почти одновременно в Советском Союзе вышел ныне всемирно известный роман-утопия И. Ефремова «Туманность Андромеды». Оба романа посвящены описанию коммунистического общества, но если книга Ефремова является воплощением в образах идей философии марксизма-ленинизма, художественной системой глубоко продуманных и доведенных до логического завершения современных представлений научного коммунизма, то «Магелланово Облако» обращено скорее к психологии людей будущего и построено еще по канонам старой фантастики, сильно злоупотреблявшей сюжетной, приключенческой стороной дела.

Наиболее сильными произведениями, выдвинувшими Лема в первые ряды мировой фантастики, явились «Звездные дневники Ийона Тихого», «Солярис» и «Возвращение со звезд».

«Звездные дневники» – это цикл юмористических и сатирических рассказов, написанных в виде записок и откровений «космического барона Мюнхаузена», «знаменитого звездопроходца, капитана дальнего галактического плавания, охотника за метеорами и кометами, неутомимого исследователя, открывшего восемьдесят тысяч три мира, почетного доктора Университетов Обеих Медведиц, члена Общества по опеке над малыми планетами». Памфлет и веселая юмореска, пародия и политическая сатира, насмешка над глупостью и косностью и похвальное слово острому уму, и все это на общем фундаменте блестящей богатейшей фантазии, поразительной способности к словотворчеству, смелого отрицания литературных канонов – вот что представляют собой «Звездные дневники», и недаром имя Ийона Тихого стало у нашего читателя фантастики чуть ли не нарицательным.

«Солярис» является большой повестью и посвящен одному только тяжелому эпизоду работы станции-обсерватории на Солярисе, странной планете двойной звезды. Солярис покрыт Океаном, слоем желеобразной материи со странными свойствами. Выясняется, что Океан – это исполинская масса живой разумной материи, единый разумный организм, и проявления его разумной деятельности при попытке людей войти с ним в контакт оказались столь ужасны, что поставили экипаж станции на грань сумасшествия. Только огромная сила воли, выдержка и душевное здоровье героев позволили им сохранить разум. Контакт оказался невозможным, слишком чуждыми оказались друг другу люди Земли и чудовищный Океан. Вселенная бесконечна в своем разнообразии, люди в своей экспансии к звездам столкнутся с явлениями, психологически чуждыми и безразличными к ним, и целью экспансии тогда станет не приспособление чуждых миров к человеческой психике, а самоутверждение человечества – такова главная мысль этой великолепной повести. Она сложна философски, и не во всем ее идеи могут быть понятны для неподготовленного читателя, но даже внешний ее сюжет не может не захватить и не поразить воображения.

Что же касается «Возвращения со звезд», то в этой повести Лем выразил свои опасения за будущее человечества, если оно пойдет по американскому пути развития, по пути, отодвигающему на третий план духовный рост членов общества и принимающему во внимание лишь материальное благополучие человека. Этот путь непременно заведет человечество в тупик, утверждает Лем. Не будет у такого человечества ни героев, ни мыслителей, ни подлинного искусства. И настоящему человеку, попавшему в такой мир, не будет там места. Ему останется только либо покинуть его, либо приспособиться, стать нищим духом. Интересны и другие произведения Лема: например, «Непобедимый», повесть о мужестве и высоком духе людей, столкнувшихся с небывалым (эта повесть в какой-то мере, но упрощенно повторяет мотивы «Соляриса»); цикл рассказов о космонавте Пирксе, сначала курсанте школы космолетчиков, затем пилоте патрульного корабля, затем работнике лунной базы, простодушном увальне, обнаруживающем необычайную силу воли и сообразительность только в минуты смертельной опасности; превосходные пьесы о профессоре Тарантоге, друге Ийона Тихого, неугомонном изобретателе невероятных приборов и механизмов. Неистощимая фантазия и огромное беспокойство мысли Станислава Лема подарят литературе еще немало замечательных произведений.

Обзор зарубежной фантастики был бы неполным, если не остановиться, хотя бы бегло, еще на трех авторах. Речь идет о японце Кобо Абэ и англичанах Джоне Уиндеме и Артуре Кларке.

Научной фантастики до Второй мировой войны в Японии не существовало. В пятидесятых годах появились первые фантастические повести для детей молодого астронома Сэгавы, но при всей своей прогрессивной направленности они были очень литературно несовершенны. Любители фантастики в Японии пробавлялись американской литературой и случайными подражаниями американцам своих авторов. Датой рождения, собственно, японской, национальной фантастики следует считать 1958 год, когда в одном из солидных литературных журналов появилась повесть известного японского прозаика Кобо Абэ «Четвертый ледниковый период». Видимо, это произведение будет считаться в Японии классическим, а Абэ удостоится звания «отца японской фантастики».

Крупный специалист по электронно-счетной технике профессор Кацуми создает машину-предсказатель, способную на основании введенных в нее данных о состоянии какого-либо объекта или целого мира предсказывать состояние этого объекта или целого мира на любой момент времени в будущем. Между тем на нашу планету надвигается катастрофа: кончается четвертый ледниковый период, начинается эпоха чудовищных геологических потрясений, на дне Тихого океана лопается земная кора, и массы сжатого водяного пара устремляются наружу, медленно и неуклонно повышая уровень мирового океана. Об этом знают только правительства, но, кроме того, о предстоящем затоплении суши знает и одна тайная организация в Японии, которая, стремясь сохранить человечество, готовится перевести его под воду: создает людей-амфибий, направляя, соответственно, развитие человеческих зародышей. Чтобы узнать судьбу этого исполинского предприятия, организация обращается к помощи машины-предсказателя. Машина демонстрирует им удивительные картины будущего планеты. Огромные города на дне океанов, новая, совершенно иная культура, новая психология, новые, чуждые современному человеку интересы. Профессор Кацуми, талантливый ученый, но безнадежный мещанин и обыватель по натуре, убежденный, что капиталистическая действительность его времени непоколебима, не выдерживает критики. Не приняв иного будущего, чем пассивное продолжение настоящего, он вынужден уйти из жизни. В такой гротескной форме Абэ утверждает неминуемую гибель буржуазной культуры и наступление нового, совершенно иного образа жизни. Характерно, что в повести всемирный потоп заливает все материки, за исключением Советского Союза: СССР, подразумевает Кобо, уже и без внешних воздействий вступил на другой путь развития.

В Англии большой известностью и огромным успехом пользуются писатели-фантасты Джон Уиндем и Артур Кларк. Джона Уиндема критика называет современным Уэллсом. Действительно, яркая образность, огромная эмоциональная насыщенность и великолепная фантазия Уиндема вполне сравнимы с литературными достоинствами великого английского фантаста. И хотя Уиндем в отношении философской и социологической проблематики ничего нового по сравнению с Уэллсом не внес, его великолепные и мрачные утопии «Кракен пробуждается» (о войне между человечеством и неизвестными пришельцами из космоса, поселившимися на дне океанов), «День триффидов» (о катастрофе, постигшей человечество – все люди внезапно ослепли, – и о борьбе против жутких движущихся растений) и другие получили заслуженную известность как в самой Англии, так и за ее пределами. Пафос произведений Уиндема состоит в утверждении того, что даже находясь на грани гибели, даже оказавшись в самом отчаянном положении, человек будет бороться и, несомненно, победит.

Артура Кларка можно без натяжек назвать современным Жюлем Верном. Он единственный из зарубежных фантастов сознательно ставит перед собой задачу добросовестно, не отклоняясь ни на йоту от духа и буквы современных научных знаний, рисовать правдоподобные картины ближайшего будущего человечества. Особенно интересуют его ближайшие перспективы завоевания космического пространства и освоения планет Солнечной системы: на эту тему он написал серию научно-фантастических очерков, а также отличные повести «Пески Марса», «Прелюдия к космосу», «Лунная пыль». Изучает он средствами фантастики и проблему дальнейшего освоения нашей собственной планеты. В романе «Бездна» он описывает деятельность предприятий, занятых океанским животноводством и океанской агрономией. Отважные «пастухи» на подводных лодках пасут китов, перегоняют их с одного планктонного пастбища на другое, охраняют их от хищников; а грандиозные предприятия, объединяющие в себе бойни и мясокомбинаты, непрерывно перерабатывают поступающие к ним китовые стада на мясо, костную муку, различные виды жиров и выделанные кожи. Роман «Бездна», пожалуй, является самым удачным произведением Артура Кларка.

В современной зарубежной фантастике много хороших имен, и нет возможности перечислить всех заслуженных авторов. К фантастике обращаются и крупные писатели-нефантасты, как, например, Говард Фаст, Веркор, Джон Пристли, Э. Триоле. Зарубежный да и наш читатель знаком с именами американцев Саймака, Лейнстера, Оливера, Брауна, Пола, Корнблата, Нортона, англичан Тенна и Кристофера, японцев Комацу, Мицусэ, Хоси, поляков Боруня и Фиалковского, француза Карсака, румынов Штефана и Нора, чехов Несвадьбы и Бабулы и других.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

«Погружение у рифа Октопус»[2]

Они явились рано утром, на седьмой день после того, как «Онекотан» вышел из Шанхая. В дверь постучали, Александр натянул халат и сказал: «Можно», и они втиснулись в каюту: сначала высокий худощавый, очень загорелый человек в белом тропическом костюме, за ним румяный, плохо выбритый толстяк в мятом плаще.

– Здравствуйте, – сказал худощавый.

– Товарищ Костиков? – осведомился толстяк, выдвигаясь из-за плеча худощавого.

– Костылин, – поправил Александр. – Здравствуйте.

– Командир отряда батискафов? – уточнил толстяк.

– Да, – сказал Александр. – А вы, вероятно, представители?

– Инженер Дудник Виктор Андреевич, – сказал худощавый. – ЦНИИ Гидромаш.

Александр пожал руку Дуднику.

– Планетолог Царев, – сказал толстяк. – Позвольте. – Он отодвинул инженера. – Геннадий Васильевич Царев. ИПИП. Институт Планетографии и Планетологии.

Александр пожал руку и Цареву.

– Мы прилетели на турболете, – сообщил толстяк и плюхнулся на койку. – Это ничего, что я так бесцеремонно?

Александр сказал, что это ничего, усадил инженера в откидное кресло и сел рядом с толстяком. Толстяк пыхтел и вытирал лицо огромным белым платком. Инженер сидел очень прямо, глядя перед собой и выпятив челюсть. Кресло было низкое, и колени инженера, обтянутые узкими брюками, угрожающе торчали вверх и вперед, как стартовые штоки турбоскаутов.

– Слушаю вас, – сказал Александр. Он еще не успел умыться и почистить зубы.

– Видите ли… Э-э-э… – сказал толстяк.

– Костылин Александр Сергеевич.

– Да-да, простите. Так вот, Александр… э-э… Сергеевич. Мы, собственно, должны вами руководить. Но это пустяки. Вы не отчаивайтесь. Мы в ваших подводных делах ничего не понимаем. Во всяком случае, я ничего не понимаю. Так что вмешиваться в вашу работу мы не собираемся. Только вы уж помогите нам. Вы ведь в курсе дела?

– Почти, – сказал Александр.

– Коротко говоря, речь идет о том, чтобы исправить просчет неких инженеров из Гидромаша…

– Или планетографов из ИПИПа, – сказал громко инженер, глядя перед собой.

– Э-э… из Гидромаша и спасти плоды четырехлетней работы.

Он стал рассказывать. В связи с тем, что Совет Мира перебросил большую часть межпланетного флота на обслуживание периферийных станций, подвижные планетологические базы ИПИПа остались без пилотируемых транспортных средств. В спешном порядке были разработаны системы автоматической транспортировки. Три декады назад база «Бамберга» отправила в сторону Земли фотонный автомат с образцами рудных и самородных ископаемых. Автомат благополучно прошел по заданной траектории около миллиарда километров («в сложнейших условиях, Александр… э-э-э… Степанович! Оверсаном!..»), достиг зоны, контролируемой постами телеуправления, был выведен на возлеземную орбиту в первой зоне и в точно заданный момент сбросил грузовой контейнер. Контейнер упал в точно заданном месте – в ста милях к северу от рифа Октопус, куда за ним своевременно вышли спецсуда. Но спецсуда не нашли контейнер. Он затонул. Он затонул, потому что не сработали надувные понтоны, которые должны были обеспечить ему плавучесть, а понтоны конструировал ЦНИИ Гидромаш (инженер Дудник попытался было сказать что-то про «товарищей из ИПИПа», но толстяк не остановился). Потеря двухсот тонн руды и самородков – иридий, осмий, уникальные образцы кристаллического никеля необычного изотопного состава – означает, что четыре года работы планетологической базы «Бамберга» затрачены впустую, что срывается глобальный план научно-исследовательских работ целого отделения Института Планетологии и Планетографии, и поставлен под угрозу авторитет всех трансмарсианских планетологических баз. («Александр… э-э-э… Софронович понимает, что Комитет Межпланетных Сообщений не станет выделять даже беспилотные средства для перелетов с э-э-э… неопределенным финишем».)

– Что я… э-э… хочу сказать? – сказал толстяк. – Что было бы хорошо, если бы контейнер удалось разыскать и… э-э-э… разыскав, поднять.

В общих чертах все это было уже известно Александру. Дело это ему не нравилось, хотя он понимал, что помочь межпланетникам совершенно необходимо. Самым скверным было то, что контейнер упал севернее рифа Октопус. Межпланетники могли бы выбрать место и получше. Район севернее рифа Октопус представляет собой подводное нагорье, покрытое километровой толщей глобигеринового ила и почти неизученное. Ущелья, пропасти, отвесные кручи, и все это под мощными пластами белесого ила, зыбкими и ноздреватыми, как манный пудинг. И все это на глубине от трех с половиной до четырех километров. У злосчастного контейнера были все шансы остаться там, где он сейчас находился.

– В Хабаровске нас заверили, – сказал толстяк, – что глубоководники сделают все возможное. Заверил лично товарищ… э-э-э… Зазывалов.

– Званцев, – сердито поправил инженер Дудник.

– Да-да, Званцев. Милейший человек. Николай… э-э… Да. Да.

Александр промолчал.

– Люди четыре года работали, – жалобно сказал толстяк, заглядывая ему в лицо. – За миллиард километров от Земли…

– Да нет, мы попробуем, конечно, – сказал Александр.

– Пожалуйста, – сказал толстяк. – Будьте добры. Все, что можно.

– Что представляет собой контейнер? – спросил Александр.

– Керамический бак, – сказал инженер. – Форма цилиндрическая. Длина – пятнадцать метров, диаметр – шесть метров.

– Керамический? Что значит – керамический?

– Огнеупорный керамик, – сказал инженер, – с маленьким удельным весом.

– Это плохо.

– Почему? – Они оба уставились на Александра.

– Давайте посмотрим, чем я располагаю, – сказал Александр. – Три БПГ. Восемь ТА. Один ТРР…

– Простите, – сказал толстяк. – Что это такое – бэпэгэ, атээр?

– БПГ – это батискаф предельных глубин. В отряде три батискафа предельных глубин…

– Вот оно что, – сказал толстяк.

– ТА – это тральщик-автомат. В отряде восемь тральщиков-автоматов. И один телевизионный робот-разведчик – ТРР. Оборудованы они очень хорошо, но чем искать огнеупорный керамик – я просто не знаю. Тем более что он наверняка зарылся в ил.

– А какое у вас оборудование? – спросил инженер.

Александр пожал плечами.

– Обычное. Прожектора – ультрафиолетовые и ультразвуковые. Магнитные искатели…

– Ну и прекрасно, – сказал инженер. Толстяк посмотрел на него с надеждой. – Там несколько десятков тонн никеля.

– Ага, – сказал Александр. – Это другое дело.

– Кроме того, много металла в системе управления понтонами. – Инженер посмотрел на толстяка и сказал ядовито: – Если только планетологи на Бамберге не забыли установить ее перед стартом.

– Не забыли, будьте покойны, – сказал толстяк.

– Ну еще бы, – сказал инженер. – У планетологов вообще превосходная память. Не правда ли, Александр… э-э-э… (он протянул это «э-э» с необычайным ехидством) … Серапионович?

Толстяк взбеленился.

– Александр… э-э-э… товарищ Коростылев… э-э-э, простите – Костенко…

– Ладно, – недовольно сказал Александр. – Меня все-таки зовут Костылин Александр Сергеевич, и пойдемте завтракать. Только подождите – я умоюсь и оденусь.

Он умывался и одевался, а они все шипели друг на друга, деликатно понизив голоса до шепота. До Александра доносилось: «Почему-то раньше они всегда всплывали…», «… не разработали до конца, так нечего было предлагать…», «Моя фамилия Дудник, а не Дудкин!»

В столовой Александр представил их личному составу отряда. Кажется, инженер и планетолог произвели на ребят отличное впечатление. Инженер то и дело обращался к толстяку с разными просьбами, каждый раз называя его по-новому. В столовой раздавалось: «Будьте любезны, Геннадий Власович, передайте соусник», «Горчицу, пожалуйста, Влас… э-э-э Гермогенович», «Спасибо большое, Василий… э-э-э… Власович». Толстяк наливался кровью, а ребята развлекались вовсю. Наконец планетолог, чтобы отвлечь от себя внимание (инженер только что назвал его товарищем Водкиным), спросил штурмана Ахмета Баратбекова, правда ли, что глубоководникам постоянно приходится сталкиваться в океанских глубинах с необычайными чудовищами. За столом моментально стало тихо, и у Александра екнуло сердце.

– Приходится, – осторожно сказал Ахмет. – Бывает всякое.

– Куда ты дел панцирь того кальмара, Ахмет? – спросил Зайцев, оператор робота-разведчика.

На лице инженера появилась недобрая улыбка – он понял.

– Ба! – сказан Баратбеков. – Как! Ты не знаешь? Я, понимаешь, отвез панцирь к себе на дачу и устроил в нем, понимаешь, гараж для вертолета. У меня вертолет небольшой, четырехместный ВЛ-02. И понимаешь, какая неприятность. Его обгрызли кролики. Насквозь, понимаешь, проели.

Александр стиснул зубы и пнул Ахмета под столом ногой, но попал, кажется, в инженера, потому что инженер подскочил на месте и изумленно огляделся. А Ахмет продолжал с увлечением:

– Вот это было чудовище, понимаешь. Помнишь, Зайцев? Двумя громадными лапами захватил наш батискаф, понимаешь, и потянул, понимаешь, в пещеру. я даю всплытие! Но, понимаешь, корпус-поплавок конструировали в ЦНИИ Гидромаша, и всплытия, понимаешь, как всегда, нет…

Александр поглядел на окаменевшее лицо инженера и поспешно приказал заканчивать завтрак.

– Продолжайте, продолжайте! – сказал толстяк мстительно.

– В другой раз, – с сожалением сказал Баратбеков. – Служба, понимаешь…

Все поднялись из-за стола. Александр задержал Ахмета и, когда все вышли из столовой, дал ему пинка.

– За что? – осведомился он.

– За дискредитацию, – сказал Александр.

– Понимаешь, – проникновенно сказал Ахмет, – я просто не мог удержаться. Это было бы пятном на всей моей беспорочной биографии, если бы я удержался.

Весь день отряд готовил батискафы к погружению, а «Онекотан» со скоростью сорок узлов шел к рифу Октопус.

По-латыни «октопус» значит «осьминог», и риф Октопус вполне оправдывает свое название. В водах вокруг рифа водится много осьминогов – бородавчатых цирра таурна с телескопическими глазами и мясистой перепонкой между щупальцами. Но к северу от рифа, в районе, где упал контейнер, их оказалось еще больше. Осьминоги вообще любопытны, а цирра таурна дает в этом отношении сто очков вперед любому головоногому. Иногда казалось, что робот-разведчик плывет в супе с клецками – на телеэкране были видны только цирра таурна, десятки цирра таурна разных размеров и степеней упитанности. ТРР является полукибернетическим вертоплавом с двумя вертикальными винтами. Он оборудован телепередатчиком, магнитным искателем, системой манипуляторов и прожекторами – ультрафиолетовым и ультразвуковым. Вероятно, шум винтов и «крик» ультразвукового прожектора ассоциировался у цирра таурна с чем-нибудь съестным. Они надоедливо липли к роботу-разведчику, оглаживали его щупальцами и пробовали на зуб. Наконец Зайцев разозлился и ударил их электрическим током. Только тогда они потеряли интерес к вертоплаву и обиженно разбрелись в разные стороны. ТРР доставил на «Онекотан» несколько небольших экземпляров. Экземпляры часа два ползали по доковой палубе, злобно хватая людей за ноги, и возбуждали нездоровый восторг у толстого планетолога, который до сих пор видел осьминогов только на тарелках в китайских кафе. К счастью, у цирра таурна нет чернильного мешка.

Предварительная разведка подтвердила опасения Костылина. Визуальные и ультразвуковые средства были бессильны в сугробах полужидкого ила. Контейнер, увлекаемый скоростью падения, конечно, глубоко вонзился в ил, где его могли обнаружить только магнитные искатели. Им предстояло обследовать около тридцати квадратных километров сильно пересеченного дна, и Александр предложил капитану и представителям разделить район поисков на три концентрических участка. Центральным участком займутся два БПГ. Третий БПГ с тральщиками-автоматами будут искать в среднем участке, а внешний участок обследует с борта «Онекотана» телевизионный робот-разведчик. Такая расстановка средств давала значительную экономию во времени и, кроме того, обеспечивала непрерывную связь батискафов с «Онекотаном», так как дальность действия ультразвуковых передатчиков не превышала шести-семи километров.

Капитан не возражал, а представители были согласны на все. Костылин сейчас же вызвал в салон экипажи БПГ и операторов автоматических систем, объяснил задачу и приказал готовность к выходу из доков через пятнадцать минут. Экипажи разбежались переодеваться. Александр тоже переоделся и спустился на доковую палубу. У трапа его ожидал неприятный сюрприз. У трапа стояли с видом деловым и решительным планетолог Царев Геннадий Васильевич и инженер Дудник Виктор Андреевич. Они были в одинаковых синих шерстяных свитерах, черных шерстяных брюках и красных шерстяных колпаках. На них были одинаковые тяжелые ботинки на толстой микропористой подошве. Александр сразу все понял, и ему захотелось запереть их в якорный ящик. Стараясь быть очень любезным, Александр сообщил им:

– На дворе двадцать четыре градуса в тени.

Толстяк решительно хлопнул себя ладонями по круглому животу, обтянутому синей шерстью, и объявил:

– Прибыли в ваше распоряжение, Александр… э… Сергеевич.

– Свободны, – сказал Александр. Ему оставалось только действовать решительно.

– Что? – не понял инженер.

– Вольно, – объяснил Александр. – Можно разойтись и переодеться.

– Но позвольте, – сказал планетолог. – Мы считали, что поскольку груз послан в наш адрес, а в том, что он затонул, виноват Гидромаш…

Инженер с видом брезгливого сожаления пожал плечами.

– … и таким образом, мы оба в той или иной степени крайне заинтересованы в том, чтобы… э… принять, так сказать… э…