Вакансия третьего мужа Зарецкая Людмила
– Трубку возьми, не слышишь, что ли, телефон надрывается!
Скидывая сонную одурь, Фомин посмотрел на часы. 4.32. И кому он может понадобиться в такую рань?
– Па-а-а-ап, ну сколько можно! – от надрывающегося телефона проснулась уже и обожаемая Юлька. Чертыхнувшись, Егор пошлепал по прохладному ламинатному полу в другую комнату, где по-прежнему звонил телефон. Надо же, а ему казалось, что рында…
– Слушаю, Фомин. Алло. Говорите.
– Не делай этого, пожалеешь. – Голос был беспол и бесплотен. Фомин даже отпрянул от трубки, из которой, как ему показалось, с шипением вылезала змея.
– Алло, кто вы? Что вам надо? – Но в трубке уже звучали поспешные равнодушные гудки.
Водрузив бесполезную трубку на рычаг, Фомин зажмурился, потер ладонью лицо, ощущая босыми пятками приятную прохладу пола, дошел до кухни, открыл холодильник и припал губами к запотевшей бутылке боржоми.
Ранний звонок не был страшным или опасным. Он был гадким. И от острого приступа гадливости Егора чуть не стошнило. Он судорожно сделал еще пару глотков ледяной воды и, стараясь ступать неслышно, вернулся в спальню, по дороге заглянув к дочери. Юлька уже снова заснула. Разбудивший ее звонок не потревожил ее душевного равновесия, и на минуту Фомин испытал острый укол зависти.
Катерина же не спала.
– Кто звонил? – враждебно спросила она.
– Не знаю, номером ошиблись.
– Ну да, конечно. Ошиблись. – Злость в голосе жены сменилась слезами. – Ты, Фомин, совсем охренел? Твои потаскухи в семейный дом уж по ночам звонят? Утра дождаться не могут?
– Уймись, а. – Егор накрылся одеялом и отвернулся лицом к стене. – Сказал же, кто-то ошибся. Спи.
– Да я теперь до утра не усну. – Злые слезы были уже совсем близко, и, хлопнув дверью, Катерина выскочила в коридор.
«Не буду про это думать, – сам себе сказал Егор. – Они этого и добиваются – вывести меня из равновесия, заставить занервничать и сдаться. А вот накоси, выкусите!»
Уснуть у него, правда, тоже не получилось. До шести утра он проворочался в постели, обдумывая выборы и связанные с ними потенциальные неприятности. От ночной свежести морских брызг не осталось и следа. И встал на час раньше нужного, не в силах больше выносить никчемности бессмысленного лежания, от которого уставал больше, чем отдыхал.
Как он и думал, Катерина, посапывая, спала на диване в гостиной.
«Зачем я на ней женился? – привычно подумал Фомин. – Ах да, Юлька… Ее бы не было, если бы не женился».
К 8 утра он пришел в избирком, в котором ему, естественно, совсем не были рады. Проверка необходимых документов заняла часа три. Его очень пытались на чем-нибудь поймать, но Скахин свое дело знал хорошо и юристом был довольно сильным.
– Вы уверены в правильности своего решения? – Председатель горизбиркома, напоминающий снулую рыбу, смотрел отстраненными холодными глазами.
– Уверен. А что в моем решении необычного? Это же конституционное право – избирать и быть избранным, – максимально вежливо ответил Егор.
– Идите, Егор Александрович, в течение десяти дней вы должны открыть избирательный счет и принести остальные необходимые по закону документы.
– Какие именно? – Егору захотелось подурачиться.
– Справок мы не даем. Читайте законодательство, там все сказано. – Председатель был сама любезность.
– Всенепременно. Прочитаем. Изучим. Законспектируем. – Дурашливо улыбаясь, Егор покинул кабинет. Едва он вышел за дверь, улыбка сползла с его лица. Он понимал, что сейчас совершил, наверное, самый важный поступок в своей жизни. Отрезал благополучное прошлое и вполне предсказуемое будущее. Сжег корабли. И мосты тоже сжег. И отныне нет у него другого пути, как вперед.
– Суки! Боже мой, какие суки! – Голос Насти, слушающей Егора, дрожал от переизбытка эмоций. – Какая низость! Будить всех, чтобы напугать спросонья! Как ты думаешь, это Шубин организовал, Капитолина или Варзин?
– Какая разница? – Фомин пожал плечами. – Думаю, это штабисты его балуются. Технологи. Оттачивают предвыборные технологии. Романова, ты не переживай, мы обязательно прорвемся. Если нас пугают, значит, нас боятся. Вспомни, что говорил Махатма Ганди, не последний, кстати, в политике человек. «Сначала тебя игнорируют, потом над тобой смеются, потом тебя боятся, затем с тобой борются, а затем ты побеждаешь».
– А сейчас над тобой смеются или уже борются? – Настя невольно улыбнулась.
– Отсмеялись уже. Думаю, пока только боятся. Но ты, Настюха, будь уверена, бороться тоже вот-вот начнут.
В портфеле у Фомина зазвонил мобильник. Вернее, душевно запел голосом Элвиса Пресли. «Он ли ю…»
«Все-таки Егор – такой дурачок… – невольно подумала Настя. – Вот зачем у него на его дуру Катерину такая мелодия настроена? Она знает, что «только ты» к ней точно не относится, и он это знает, и все его бабы знают. И ей все равно, и любовницам неприятно. Нет все-таки в мужиках душевной тонкости!»
Додумать приятную мысль про мужское несовершенство ей, впрочем, не удалось. Катерина визжала и рыдала в трубку так, что было понятно: случилось что-то серьезное.
– Катя… – Егор, как мог, пытался привести жену в чувство. – Успокойся, скажи мне, что случилось? – ответом ему был нечленораздельный визг.
– Катя, что случилось? – Он вдруг почувствовал, как от страха у него взмок затылок.
«Что-то с Юлькой», – отчетливо понял он. Зажатый в руке невесомый телефон налился тяжестью.
– Катя, мать твою, ты мне можешь объяснить, что произошло?!!
– Куртка, – полупровыла-полупрорыдала в свинцовом телефоне его жена.
– Какая куртка, что случилось, где Юлька?
– В школе Юлька. – Жена всхлипывала и бурно дышала. – Ты только о своей драгоценной Юльке думаешь. А на меня тебе наплевать.
Беседа принимала привычные очертания, и Фомин начал понемногу успокаиваться. Тем не менее надо было выяснить причину Катерининого умопомрачения. Спустя еще несколько минут завываний и истерических выкриков Фомину все-таки удалось воссоздать картину случившегося.
Катерину облили краской. Она поехала к подруге, чтобы вместе прошвырнуться по магазинам. В «Высокий стиль» накануне завезли новую коллекцию осенних сапог. Итальянских. И они с Аллочкой (так звали самую верную и крепко ненавистную Фомину подругу) решили прикупить что-нибудь на осень, потому как совсем пообносились.
– Что вы сделали? – на всякий случай уточнил Фомин, живо представив ровные ряды сапог в кладовке, стараниями Катерины приспособленной под гардеробную.
– Пообносились. Не цепляйся к словам, тебе не понять, а мне носить абсолютно нечего. – Катерина уже не плакала, только часто, как собака на солнцепеке, дышала. – Я вышла из подъезда и пошла к машине, и вдруг навстречу выскочил какой-то урод и с криком «вот тебе подарочек на регистрацию» плеснул на меня краской. Егор, он, наверное, ненормальный! Я же нигде не регистрировалась. У меня теперь все волосы в краске и курточка. Новая, кожаная, которую ты мне из Амстердама привез. В дырочку такую. А если это все не отмоется, Егор?! Мне же стричься придется и курточку выбрасывать, а я ее только второй раз надела… – Катерина снова горько заплакала.
– Вот что, Катя. На куртку наплевать, я тебе новую куплю. Стрижка… Что ж, тебе пойдет. Ты сиди, пожалуйста, дома. А я Юльку из школы заберу и приеду. Вдруг это не последний сюрприз на сегодня.
– Я в парикмахерскую съезжу, – убитым голосом сказала Катя. – Вдруг отмоют? Господи, хорошо, что я к машине подойти не успела, а то бы и ее испортили. Егор, может, надо 02 позвонить?
– Не надо никуда звонить, Катя, – напряженно ответил Егор. – Съезди в свою парикмахерскую и жди меня дома. Пожалуйста! – Положив трубку, он витиевато выругался. Настя с немым вопросом смотрела на него.
– Ну что, Настюха, – невесело усмехнулся он, – вот нам и первые военные действия. Пока в списке пострадавших куртка кожаная импортная. Одна штука. Но, насколько я понимаю, этим дело не ограничится.
– Этого не может быть, Егор! – твердо сказала Настя. – Мы же в цивильном мире живем! Это же дикость какая-то! Средневековье! Варварство! Какое отношение твоя жена имеет к выборам?
– Она имеет отношение ко мне. И этого вполне достаточно. По идее я должен понять, что все серьезно, и забрать документы. Не зря же они про регистрацию упоминали.
– Заберешь? – Настя испытующе смотрела на Фомина.
– Нет. Не на того напали. Я от их методов только злее становлюсь. А тут, как в спорте, злость очень даже помогает в борьбе за победу.
– Да-а-а, дело пахнет керосином… – Настя достала из пачки сигарету и щелкнула зажигалкой.
– Давно хочу спросить, откуда ты этот керосин взяла? Ну, присказку эту твою? – уточнил он, видя Настино непонимающее лицо.
– Фомин, ты что, совсем? Это из Юрия Германа. Ну, вспоминай… «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек», «Я отвечаю за все», доктор Устименко… Это Варвара так говорила. Дело пахнет керосином.
– Какая Варвара?
– Да ну тебя, Фомин! Необразованный ты человек. И за что тебя электорат ценит, неначитанного такого?
– За ум и обаяние, – твердо ответил Егор. – Куда там твоему доктору Устименко со мной тягаться. А книжку эту я прочитаю. Обещаю. Вот выборы выиграю – и прочитаю. А керосин, кстати, надо купить. Глядишь, Катькину куртку отмою. Ладно, поехал я, а то еще Юльку в школе напугают. С них станется. Так что с боевым крещением нас, Настюха!
– Меня-то почему? – уныло пробормотала Настя, ощущая, как где-то под ложечкой зарождается сосущее, противное и угнетающее чувство страха.
Из интервью Анастасии Романовой с депутатом Законодательного собрания Сергеем Муромцевым:
– Сергей Васильевич, вот вы многого добились в жизни. Вы удачливый бизнесмен, известный политик. Вы коллекционер, снимаетесь в кино, а с недавнего времени еще и пишете книги. На ваш взгляд, что является двигателем успеха? Честолюбие или талант? Везение или работоспособность?
– Страх.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Только страх заставляет нас идти вперед. Если бы человечество не испытывало чувства страха, то оно остановилось бы в своем развитии. Страх за свою жизнь заставляет талантливо воевать, потому что если будешь делать это не талантливо, то убьют. Страх перед войной заставляет вести переговоры о мире. Страх бедности заставляет зарабатывать, овладевать профессией. Страх потерять уровень жизни заставляет крутиться, становиться профессионалом, искать новые точки приложения своим способностям, учиться чему-то новому. Страх заболеть заставляет вести здоровый образ жизни. Страх остаться в старости в одиночестве заставляет рожать и воспитывать детей. Страх оказаться высмеянным заставляет поступать осмотрительно и делать свое дело качественно. Когда вы чего-то боитесь, вы начинаете действовать.
– Очень необычная точка зрения. А вы сами чего боитесь?
– Я боюсь умереть в своей постели. Старым, беспомощным и никому не нужным. Именно поэтому я живу на высоких скоростях, не жалея внутреннего горючего. Я не хочу дожить до глубокой старости и именно поэтому живу ярко и интересно, здесь и сейчас.
Глава 4
Особенности национального киднеппинга
60 дней до выборов
Белка была чудо как хороша. Крупная, с большим пушистым хвостом. И доверчивая. Она охотно спустилась по стволу сосны, привлеченная кедровыми орешками, которые Фомин высыпал себе на ладонь. Хорошо, что в бардачке машины завалялся пакетик с орешками. Фомин любил закусывать ими коньяк и возил с собой вместе с плоской металлической фляжкой. Пить в последнее время было катастрофически некогда, а орехи вот пригодились.
Юлька, затаив дыхание, ждала, пока рыжая беличья мордочка осторожно приблизится к широкой ладони Фомина.
– Папочка, – прошептала она, – только не спугни!
Фомин подумал, что его обожаемая дочка похожа на бельчонка. Рыжие непокорные кудряшки, тонкий носик, острый подбородок и взгляд, такой же доверчивый, как сейчас у белки. Вот так приманит кто-нибудь золотыми орехами… А вдруг обидит? И не уследишь ведь…
Он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать. За последний месяц Егор так устал, что иногда ему казалось, что он упадет на ходу и умрет, как старый конь в борозде. Встречи с избирателями, которые он проводил по две на день, отнимали все силы. Приходилось улыбаться, слушать, отвечать на вопросы, излучать уверенность в себе, оптимизм и бесстрашие.
Он знал, что со всех таких встреч уходит победителем, унося хороший привесок к рейтингу. Однако платой за это было полное эмоциональное истощение. Толпа, даже благожелательно настроенная, оставалась толпой, а значит, энергетическим вампиром, высасывающим не только силы, но и, как казалось Егору, саму душу.
О встречах приходилось сначала договариваться. Предупрежденные городской администрацией руководители коллективов пускать не хотели. Где-то на помощь приходили обширные личные знакомства Котляревского, где-то срабатывало знаменитое фоминское обаяние, жертвой которого особенно охотно падали заведующие детских садов. Где-то необходим был звонок Стрелецкого, отказывать которому не хотели, а может, и не могли. Где-то брал нахрапом Костя Скахин. В общем, со скрипом, но встречи все-таки получались, и к вечеру каждого дня Фомин приезжал домой выжатый как лимон.
Неприятностей тоже хватало. Сразу после подачи официального уведомления в избирком его исключили из партии. За нарушение партийной дисциплины – так было сказано в решении пленума. Это был последний сожженный мост, и Егор еще недели две потом чувствовал за спиной треск горящего дерева и стойкий запах гари. Его карьера, его прошлая жизнь на глазах превращалась в пепел, и оставалось только надеяться, что он, подобно птице Фениксу, сможет возродиться из этого пепла без особых потерь.
После истории с Катерининой курткой явного криминала больше не происходило.
«И на том спасибо», – мрачно думал Фомин, на всякий случай застраховавший квартиру, обе машины – свою и Катину, – а заодно, втайне ото всех, еще и свою жизнь.
Сегодня была суббота, но Фомин уже давно забыл, чем выходные отличаются от других дней недели. Дела находились всегда, и сегодня ему нужно было обсудить со Стрелецким дальнейшее финансирование кампании. Он был благодарен, что Стрелецкий позвал его домой, в знаменитый городской микрорайон «Серебряный бор», и выпросил разрешения приехать вместе с Юлькой, которую во всей этой предвыборной круговерти почти не видел.
Катерина с подругами отправилась в баню. Она всегда по субботам расслаблялась в парной, после чего проходила курс массажа и косметологических процедур. А Фомин с Юлькой приехали в «Серебряный бор» и, оставив машину у ворот, пошли по огромному, теряющемуся в вековых соснах участку к дому, шпиль которого смутно виднелся вдалеке.
Вкусно пахло октябрьской прелью листьев и хвои. Вообще-то Фомин октябрь не любил. Из-за сырости, что ли. А может, от той безысходности, которая всегда нападала на него перед предстоящей долгой, темной и холодной зимой. В мрачности осени было что-то безвозвратное. Она напоминала Фомину про пугающую его старость. Но в парке Игоря Стрелецкого не пахло осенним разложением. Запах был теплым, острым и именно вкусным. Таким вкусным, что Егору захотелось зажмуриться, остановиться, забыть обо всей окружающей мерзости и дышать полной грудью.
Вот тут-то они с Юлькой и увидели белку. Спустившись с дерева, она принялась доверчиво есть орешки из фоминской ладони, и было в этом что-то праздничное, похожее на долгожданный подарок, сюрприз, оказавшийся приятным и радостным. Возбужденно сопела рядом Юлька, и Егор ощутил острое чувство счастья, слегка подзабытое в круговерти последних месяцев.
«И за это Стрелецкому спасибо», – подумал он.
Белка доела орехи, обнюхала ладонь, внимательно, но без страха посмотрела на застывшего мужчину и девочку, махнула хвостом и взлетела на ветку повыше.
– Ух, какая красивая, – выдохнула наконец Юлька. – Папа, а она ручная?
– Не знаю, надо будет спросить у дяди Игоря и тети Алисы, – честно признался Фомин, – но думаю, что самая обыкновенная. Просто здесь парк большой, людей мало, никто белок не обижает и не пугает. Да и к угощениям вкусненьким приучили, наверное.
– Да. Здорово, наверное, в таком месте жить! – мечтательно сказала Юлька, тряхнув кудряшками. – А то возле нашего дома белку ни за что не встретишь. И жить негде, и выхлопными газами пахнет. Папа, а надо быть очень богатым, чтобы иметь такой дом, чтобы парк был и белки?
– Очень. Честно тебе скажу, мы в таком доме вряд ли когда-нибудь жить будем.
– Ну и ладно, – покладисто согласилась Юлька. – Зато ты у меня самый замечательный папочка на свете. Мне все равно, где жить. Лишь бы с тобой.
У Фомина опять сдавило горло.
«Черт знает что, – подумал он, – я с этими выборами неврастеником скоро стану. В сентиментальность бросает. К старости, что ли?»
Сердито насупив брови, он широкими шагами вышел на плиточную дорожку, ведущую к гостеприимно сияющему огнями дому. Навстречу им с крыльца сбежал Стрелецкий.
Что ж… Очень жаль, что она сделала такой выбор. Он все же надеялся, что она благоразумно не станет принимать окончательных решений, не выслушав его доводов. Но разговора не получилось. И он, и она были на эмоциях, это вполне понятно в такой-то ситуации, но после она могла же остыть, подумать, понять, что поступает неправильно, не по совести!
Не получилось. Не срослось. Не прокатило. Что ж… Очень жаль. Теперь нет другого выхода, кроме как убрать этого проходимца, который хочет заграбастать все то, что предназначено вовсе не ему.
Ужасно не хотелось принимать такое решение. Не из страха, нет. Чего тут бояться-то? Уже две недели каждый шаг этого красавчика отслеживается. Вся его жизнь – как на ладони. Понятно, куда он поедет, куда пойдет. Он, правда, мотается по городу, дела у него повсюду, заранее не предугадаешь, куда он двинет. Но уходит по утрам всегда из дома. И возвращается вечером тоже домой. По кабакам не шляется, к бабам никаким не ездит. Примерный семьянин, право слово! Кобелина…
Так что убрать его проще всего именно в подъезде. И уйти через черный ход. Никто сразу не хватится. Причем делать это надо быстро, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.
Убивать не хочется, потому что какая-никакая, а божья тварь. Но выхода нет. Так что решение принято, и осталось только его воплотить удачно. Без последствий. Впрочем, какие тут могут быть последствия? Менты только в телевизоре работают, а на деле… Либо висяком оставят, либо на лоха какого-то повесят. Главное – бумажник не забыть вытащить, чтобы на ограбление списали.
Читать бесплатно другие книги:
