Нездешний Геммел Дэвид

Дэвид Геммел

Нездешний

Посвящаю эту книгу с любовью Деннису и Одри Баллард, родителям моей жены, с которыми дружу уже двадцать лет.

И их дочери Валери, изменившей мою жизнь 22 декабря 1965 года.

Приношу благодарность моему агенту Лесли Фладу, чья поддержка помогла мне пережить голодные годы; моему издателю Роосу Лемприеру, без которого Нездешний не бродил бы по темным лесам; Стелле Грэхем, лучшей из корректоров, Лизе Ривз, Джин Маундз, Шейн Джарвис, Джонатану Пуру, Стюарту Данну, Джулии Лейдлоу и Тому Тэйлору.

Особая благодарность Роберту Бриру за полученное удовольствие и за то, что удержал крепость вопреки всему.

ПРОЛОГ

Чудовище следило из мрака, как вооруженные люди с горящими факелами входят в недра горы. Когда они приблизились, оно попятилось, пряча свою громадную тушу от света.

Люди прошли в пещеру, вырубленную в гранитной скале, и вдели факелы в ржавые кольца на стенах.

В середине отряда из двадцати человек шел некто в бронзовых доспехах, которые при свете факелов сами горели как пламя. Человек в латах снял свой крылатый шлем, и двое оруженосцев поставили перед ним деревянный каркас. Воин надел шлем на его верхушку и расстегнул панцирь. Достигший пожилого возраста, он был еще крепок, но волосы уже редели и глаза щурились от мигающего света. Он передал панцирь оруженосцу, который пристроил его на каркас и закрепил застежки.

— Вы уверены в своем решении, мой господин? — спросил старец в синих одеждах.

— Насколько вообще можно быть в чем-то уверенным, Дериан. Вот уже год, как этот сон снится мне, и я верю в него.

— Но эти доспехи очень много значат для дренаев. — Потому-то я и принес их сюда.

— Быть может, еще не поздно передумать? Ниаллад молод и вполне мог бы подождать года два. Вы еще полны сил, господин мой.

— Зрение изменяет мне, Дериан. Скоро я ослепну. Пристало ли это королю, прославленному своим воинским мастерством?

— Я не хочу лишиться вас, мой господин. Возможно, мне не подобает так говорить, но ваш сын...

— Я знаю все его слабости, — отрезал король, — и знаю, что его ждет. Близится конец всему, за что мы боролись. Это случится не теперь... и не через пять лет. Но кровавые дни грядут, и у дренаев должна остаться надежда. Вот этой надеждой и станут доспехи.

— Но ведь они не волшебные, государь. Все волшебство заключалось в вас. А доспехи — просто металл, который вы носили на себе. Они могли с равным успехом быть серебряными, золотыми или кожаными. Страну дренаев создал король Ориен — а теперь он покидает нас.

Король, оставшийся теперь в буром камзоле оленьей кожи, положил руки на плечи сановника.

— В последние годы мне приходилось нелегко, но твой мудрый совет всегда помогал мне. Я полагаюсь на тебя, Дериан, — я верю, что ты присмотришь за Ниалладом и будешь руководить им. Но в грядущую кровавую годину он уже не сможет следовать твоим советам. Мрачные видения встают предо мною. Я вижу, как грозное войско вторгается в дренайские пределы; вижу, как бегут в смятении наши воины, — и вижу, как эти доспехи сияют точно факел, притягивая людей к себе и вселяя в них веру.

— И что же будет потом, государь? Одержим ли мы победу?

— Одни победят — другие погибнут.

— Но что, если эти видения лживы? Что, если это обман, посланный вам Духом Хаоса?

— Взгляни на доспехи, Дериан, — сказал король.

Бронза по-прежнему сверкала в свете факелов, но теперь она приобрела какое-то неземное, призрачное свечение.

— Протяни руку и коснись их, — приказал король.

Дериан повиновался. Рука его прошла сквозь доспехи, и он отдернул ее, будто обжегшись.

— Что вы сделали с ними, государь?

— Я ничего не делал — но во сне мне было обещано, что доспехи сможет взять только избранный.

— А что, если кто-то другой расколдует доспехи и похитит их?

— Такое тоже может случиться, Дериан. Однако взгляни туда, во мрак.

Сановник обернулся и увидел за пределами светового круга десятки горящих глаз.

— Боги! Кто это?

— Говорят, что прежде они были людьми. Но племена, обитающие в этих местах, рассказывают о ручье, который летом чернеет. Вода в нем как вода, но если беременная женщина выпьет воды из этого ручья, он отравит плод в ее утробе. Уродцев, рожденных такими женщинами, надиры оставляют умирать на этой горе... очевидно, не все они умирают.

Дериан взял факел из кольца и двинулся было во мрак, но король остановил его.

— Не смотри, мой друг, иначе это зрелище будет преследовать тебя до конца твоих дней. Но уверяю тебя — свирепость этих чудищ не знает предела. Если кто-либо, кроме избранника, явится сюда, они растерзают его на куски.

— Что вы будете делать теперь, государь?

— Теперь я прощусь с тобой.

— И куда же вы направитесь?

— Туда, где никто не знает, что я король.

На глазах у Дериана выступили слезы, и он упал на колени перед Ориеном, но король поднял его.

— Оставим церемонии, мой друг. Простимся, как два товарища.

И они обнялись.

Глава 1

Священника уже начали пытать, когда из-за деревьев вышел неизвестный.

— Вы украли мою лошадь, — спокойно заявил он. Все пятеро обернулись. Молодой священник обмяк в своих путах, глядя припухшими глазами на незнакомца. Тот был высок, плечист и закутан в черный кожаный плащ. — Ну, так где же она? — осведомился он.

— Лошадь принадлежит тому, кто на ней ездит, — ответил Дектас. Появление незнакомца поначалу вызвало у него страх — следовало предположить, что за пришельцем из леса выйдет еще несколько человек. Но, вглядевшись в окутанный сумерками лес, Дектас понял, что незнакомец один. Сумасшедший? Тем лучше. Священник оказался плохой забавой — от боли он только скрипел зубами, не дергался и не молил о пощаде. Авось этот будет петь веселее.

— Приведи-ка ее сюда, — сказал неизвестный с оттенком скуки в низком глубоком голосе.

— Взять его! — приказал Дектас. Мечи свистнули в воздухе, и пятеро бросились в атаку. Незнакомец быстро закинул плащ за плечо и поднял правую руку. Две черные стрелы, одна за другой, поразили двух нападающих в грудь и в живот. Пришелец бросил свой маленький двойной арбалет и отскочил назад. Один из раненых умер на месте, другой скорчился на коленях.

Незнакомец скинул с себя плащ и выхватил из ножен два черных ножа.

— Ведите лошадь! — скомандовал он.

Двое оставшихся колебались, поглядывая на Дектаса. Черные ножи просвистели по воздуху, и оба упали без единого звука. Дектас остался один.

— Ладно, забирай свою лошадь, — проворчал он, прикусывая губу и отступая в лес.

— Поздно, — ласково сказал незнакомец. Дектас бросился бежать, но от сильного удара в спину споткнулся и зарылся носом в мягкую землю. Опершись на руки, он попытался подняться. “Чем это он меня, — подумал Дектас, — камнем, что ли?” Слабость овладела им, он повалился на землю, мягкую, как перина, и пахнущую лавандой... дернул ногой и затих.

Пришелец поднял свой плащ, отряхнул его от грязи и снова накинул на плечи. Он забрал все три ножа, вытер их об одежду убитых и вытащил стрелы, добив раненого ударом ножа в горло. Под конец он взял арбалет, проверил, не набилась ли грязь в механизм, и пристегнул его к своему широкому черному поясу. Проделав все это, он не оглядываясь направился к лошадям.

— Подожди! — крикнул ему священник. — Развяжи меня. Пожалуйста!

— А зачем?

Священник не сразу нашел, что ответить на этот простой вопрос.

— Я умру, если ты бросишь меня здесь, — сказал он наконец.

— А мне-то что? — Незнакомец прошел к лошадям, убедился, что его конь и поклажа в целости и сохранности, и вернулся на поляну, ведя животное под уздцы.

Он посмотрел на священника, тихо выругался и перерезал его путы. Тот повалился прямо ему на руки. Священника жестоко избили и изрезали ему грудь: мясо свисало с него полосками, синие одежды промокли от крови. Воин перевернул его на спину, разорвал на нем платье и отцепил от седла кожаную флягу. Когда он полил на раны водой, священник дернулся, но не издал ни звука. Воин умелыми руками вернул полоски изрезанной плоти на место.

— Лежи смирно, — велел он и, взяв из седельной сумки иголку с ниткой, принялся зашивать раненому грудь. — Придется развести костер. Ни черта не видно.

Воин разжег огонь и вернулся к своему занятию. Он сосредоточенно щурил глаза, но священник разглядел все же, что они необычайно темные, почти черные, и в них мерцают золотые искры. Воин был небрит, и в его щетине проглядывала седина.

Потом священник уснул.

Проснувшись, он застонал — боль от побоев накинулась на него словно злая собака. Он сел и поморщился, когда натянулись швы на груди. Платье его пропало, рядом лежала одежда, снятая, как видно, с мертвеца — на камзоле запеклась бурая кровь.

Воин укладывал седельные сумки и приторачивал к седлу свернутое одеяло.

— Где мое платье? — спросил священник.

— Я его сжег. — Как ты посмел! Это священные одежды.

— Это синий холст, и ничего больше. В первом же городе или селе раздобудешь себе новый балахон. — Воин присел на корточки рядом с раненым. — Я битых два часа латал твое хилое тело, священник. И мне хотелось бы, чтобы оно пожило еще немного, прежде чем взойти на костер мученичества. По всей стране твоих собратьев жгут, вешают и четвертуют — а все потому, что им недостает мужества скинуть с себя эти тряпки.

— Мы не станем прятаться, — с вызовом ответил священник.

— Значит, умрете все до одного.

— Разве это так страшно — умереть?

— Не знаю, священник, — это тебя нужно спросить. Ты был весьма близок к смерти вчера вечером.

— Но пришел ты и спас меня.

— Я искал свою лошадь. Не вкладывай в это событие особого смысла.

— Значит, лошадь в наши дни ценится дороже человека?

— Она всегда ценилась дороже, священник.

— Я думаю иначе.

— Стало быть, если бы к дереву привязан был я, ты спас бы меня?

— Я попытался бы.

— И нам обоим пришел бы конец. Между тем ты жив, а я, что гораздо важнее, получил назад свою лошадь.

— Я достану себе новое платье.

— Не сомневаюсь. Однако мне пора. Если хочешь ехать со мной — милости прошу.

— Не уверен, что я этого хочу.

Незнакомец пожал плечами и встал.

— Тогда прощай.

— Погоди! — Священник с трудом поднялся на ноги. — Я не хочу показаться неблагодарным и от всего сердца говорю тебе спасибо за помощь. Просто ты, путешествуя со мной, подверг бы себя лишней опасности.

— Как предупредительно с твоей стороны. Ну что ж — смотри сам.

Воин затянул подпругу и сел в седло, расправив позади плащ.

— Меня зовут Дардалион, — сказал священник.

— Ну а я зовусь Нездешним, — опершись о луку седла, проговорил воин. Священник вздрогнул, как от удара. — Ты, я вижу, наслышан обо мне.

— Ничего хорошего я о тебе не слышал.

— Значит, все, что ты слышал, — правда. Прощай.

— Погоди! Я поеду с тобой.

Нездешний натянул поводья.

— А как же опасность, которой я подвергаюсь в твоем обществе?

— Моей смерти хотят только вагрийские захватчики, и у меня по крайней мере есть друзья — а о тебе, Нездешний, этого не скажешь. Полмира только и мечтает плюнуть на твою могилу.

— Утешительно, когда тебя ценят столь высоко. Что ж, Дардалион, — если хочешь ехать, одевайся скорее, и в путь.

Дардалион потянулся за шерстяной рубахой, но тут же отдернул руку. Кровь отлила от его лица.

Нездешний, спрыгнув с седла, подошел к нему.

— Что, раны болят?

Дардалион покачал головой, и Нездешний увидел слезы у него на глазах. Это поразило воина — он ведь видел, как священник терпел пытки, ничем не выдавая своих страданий. А теперь — плачет, как дитя, без всякой причины.

Священник со всхлипом втянул в себя воздух.

— Я не могу это надеть.

— Почему? Вшей там нет, а кровь я почти всю отскреб.

— У этих вещей есть память, Нездешний... память о насилиях, убийствах, неописуемых гнусностях. Я запятнал себя, даже коснувшись их... носить их я не могу.

— Так ты мистик?

— Да. Я мистик.

Дардалион сел на одеяло, дрожа под лучами утреннего солнца. Нездешний поскреб подбородок, вернулся к лошади и извлек из сумки рубашку, штаны и пару башмаков. — Это все чистое, священник, — но за их память я не ручаюсь. — Он швырнул вещи Дардалиону.

Священник несмело коснулся рубашки и не почувствовал зла — только страдание, душевную муку. Закрыв глаза, он успокоился и с улыбкой взглянул на воина.

— Спасибо, Нездешний. Это я могу носить.

Их взгляды встретились, и воин скривил рот в ухмылке.

— Выходит, теперь ты знаешь все мои секреты?

— Нет. Только твою боль.

— Боль — понятие относительное, — сказал Нездешний.

Все утро они ехали по холмам и долинам, изодранным когтями войны. На востоке до самого неба вставали столбы дыма. Там пылали города, и души уходили в Пустоту. В полях и лесах валялись трупы, с которых уже обобрали латы и оружие, а вверху собирались, высматривая добычу, чернокрылые стаи ворон. Жатва смерти зрела повсюду.

В каждой долине путников встречали сожженные деревни, и глаза Дардалиона приобрели затравленное выражение. Нездешний, равнодушный к картинам бедствий, ехал настороженно, то и дело оглядываясь назад и обводя взглядом далекие южные холмы.

— За тобой гонятся? — спросил Дардалион.

— Как всегда, — угрюмо ответил воин.

В последний раз Дардалион ехал верхом пять лет назад, когда совершил пятимильную поездку от горной усадьбы своего отца до храма в Сардии. Теперь его донимала боль от ран, ноги терлись о бока кобылы, и ему приходилось очень худо. Он заставлял себя смотреть на воина впереди, отмечая, как легко тот сидит в седле, держа поводья левой рукой — правая никогда не отрывалась от широкого черного пояса, увешанного смертоносным оружием. В месте, где дорога расширилась настолько, что можно было ехать рядом, священник пригляделся к лицу Нездешнего. Оно было сильным и даже по-своему красивым, но рот был угрюмо сжат, а глаза смотрели тяжело и пронзительно. Под плащом воин носил кожаный колет, продранный, поцарапанный и тщательно зашитый во многих местах, а на нем — наплечную кольчугу.

— Ты много воевал? — спросил Дардалион.

— Больше, чем следует, — сказал Нездешний, снова останавливаясь и оглядывая дорогу.

— Ты говорил, что священники гибнут потому, что не находят в себе мужества снять свои одежды. Что ты имел в виду?

— Разве непонятно?

— Казалось бы, наивысшее мужество в том и состоит, чтобы умереть за свою веру.

— Чтобы умереть, никакого мужества не требуется, — засмеялся Нездешний. — А вот чтобы жить, нужна большая смелость.

— Странный ты человек. Разве ты не боишься смерти?

— Я боюсь всего на свете, священник, — всего, что ходит, ползает или летает. Но прибереги эти разговоры для вечернего костра. Мне надо подумать.

Тронув коня каблуками, Нездешний въехал в небольшой лесок. Там, в укромной лощине у тихого ручья, он спешился и ослабил подпругу. Лошади хотелось пить, но Нездешний стал медленно вываживать ее, чтобы она остыла перед водопоем. Потом он расседлал ее и покормил овсом из торбы, притороченной к седлу. Привязав лошадей, он развел небольшой костер в кольце из камней и разостлал рядом одеяло. Закусив холодным мясом, от которого Дардалион отказался, и сушеными яблоками, Нездешний занялся своим оружием. Наточив все три ножа на бруске, он разобрал и почистил арбалет.

— Занятная штука, — заметил Дардалион, — Да, мне его сделали в Венгрии. Очень полезное оружие: бьет двумя стрелами насмерть с двадцати шагов. — Значит, тебе приходится близко подходить к жертве.

Нездешний впился своими мрачными глазами в Дардалиона.

— Не вздумай судить меня, священник.

— Я просто так сказал. Как случилось, что у тебя увели лошадь?

— Я был с женщиной.

— Понятно.

— Боги, это же смешно, когда молодой парень напускает на себя такой вот чопорный вид. Ты что, никогда не спал с женщиной?

— Нет. Я и мяса не ел последние пять лет, и вина не пробовал.

— Скучная жизнь, зато счастливая.

— Нет, не скучная. Жизнь состоит не только из утоления телесных аппетитов. — Я того же мнения. Но их порой тоже утолить не мешает.

Дардалион промолчал. Что толку объяснять воину, как гармонична может быть жизнь, посвященная воспитанию духа? Как радостно парить невесомым и свободным под солнечными ветрами, и путешествовать к далеким мирам, и видеть рождение новых звезд. Как легко бродить по туманным коридорам времени.

— О чем задумался? — спросил Нездешний.

— О том, зачем ты сжег мою одежду, — сказал Дардалион и вдруг понял, что этот вопрос не давал ему покоя весь день.

— Да так, взбрело в голову. Я долго был один — захотелось побыть в чьем-нибудь обществе.

Дардалион, кивнув, подложил в огонь пару веток.

— Больше ты ни о чем меня не спросишь?

— А тебе хотелось бы?

— Пожалуй. Сам не знаю почему.

— Сказать тебе?

— Не надо. Я люблю загадки. Какие у тебя планы на будущее?

— Разыщу братьев из моего ордена и вернусь к своим обязанностям.

— То есть умрешь.

— Возможно.

— Не вижу в этом никакого смысла — впрочем, жизнь вообще одна сплошная бессмыслица.

— Но хоть когда-нибудь она имела для тебя смысл?

— Да. Давным-давно, пока я не сделался коршуном.

— Я не понимаю.

— Вот и хорошо. — Воин лег, подложив под голову седло, и закрыл глаза.

— Объясни, — попросил Дардалион.

Нездешний повернулся на спину и открыл глаза, глядя на звезды.

— Когда-то я любил жизнь и радовался солнцу. Но радость бывает недолговечной, священник, — и когда она умирает, человек начинает спрашивать себя: почему? Почему ненависть настолько сильнее любви? Почему зло всегда вознаграждается? Почему сила и проворство значат больше, чем праведность и доброта? Потом человек понимает, что ответов на эти вопросы нет — и что ему, если он хочет сохранить рассудок, надо изменить свои взгляды. Когда-то я был ягненком и играл на зеленом лугу. Потом пришли волки. Теперь я стал коршуном и летаю в иной вселенной.

— И убиваешь ягнят, — прошептал Дардалион.

— Ну нет, священник, — хмыкнул, поворачиваясь на бок, Нездешний. — За ягнят мне не платят.

Глава 2

Наемники уехали, и у дороги остались лежать семнадцать тел: восемь мужчин, четыре женщины и пятеро детей. Мужчины и дети умерли быстрой смертью. Четыре тележки из тех, что тащили за собой беженцы, полыхали вовсю, а пятая потихоньку тлела. Когда убийцы перевалили за гряду южных холмов, из кустов близ дороги вылезла молодая рыжеволосая женщина с тремя детьми.

— Тушите огонь, Кулас, — сказала она, подталкивая старшего мальчика к тлеющей повозке. Он смотрел на мертвых, в ужасе раскрыв голубые глаза. — Ну же, Кулас. Помогите мне.

Но мальчик увидел тело Ширы и, шагнув к ней на трясущихся ногах, простонал:

— Бабушка...

Женщина обняла его и прижала его голову к своему плечу.

— Она умерла и больше не чувствует боли. Пойдем потушим огонь. — Она вручила мальчику одеяло. Двое младших — семилетние девочки-двойняшки — стояли, взявшись за руки и повернувшись к мертвым спиной. — Ну-ка, девочки, помогите брату — и мы пойдем.

— Куда, Даниаль? — спросила Крилла.

— На север. Говорят, там стоит ган Эгель с большой армией. Мы пойдем туда.

— Я не люблю солдат, — сказала Мириэль.

— Ну-ка, быстро помогите брату!

Даниаль отвернулась, пряча от детей слезы. Гнусный, гнусный мир! Три месяца назад, когда началась война, до их селения дошла весть, что Псы Хаоса идут на Дренан. Мужчины только посмеялись, уверенные в скорой победе.

Но женщины сердцем чуяли, что от солдат, именующих себя Псами Хаоса, ничего хорошего ждать не приходится. Немногие, правда, предвидели, насколько плохо все окажется на самом деле. Даниаль еще поняла бы, как и всякая женщина, что сильному врагу нужно покориться. Но Псы не просто покоряли — они несли всем и каждому смерть, пытки, ужас и разрушение.

Священников Истока преследовали и убивали — новые хозяева объявили их орден вне закона. Но ведь Исток всегда проповедовал непротивление, мир, гармонию и уважение ко всякой власти. Чем могли угрожать захватчикам его служители?

Крестьянские общины подвергались огню и разрушению. Кто же будет осенью собирать урожай?

Этот кровавый разгул ошеломлял Даниаль — она никогда не поверила бы, что такое возможно. Ее саму насиловали трижды — один раз вшестером. Ее не убили только потому, что она пускала в ход все свое актерское мастерство и притворялась, будто ей это приятно. Солдаты каждый раз оставляли ее избитую, поруганную, но с неизменной улыбкой на лице. Нынче чутье подсказало ей, что она так просто не отделается — завидев издали всадников, она собрала детей и спряталась с ними в кустах. Эти солдаты не насиловали — они только убивали и жгли.

Двадцать вооруженных мужчин остановились, чтобы перебить кучку мирных жителей.

— Мы потушили, Даниаль, — сказал Кулас. Взобравшись на повозку, она нашла там одеяла и провизию, которой захватчики пренебрегли. С помощью ремешков она соорудила из трех одеял заплечные мешки для детей и повесила себе через плечо кожаные фляги с водой.

— Пошли, — сказала она, и они вчетвером зашагали на север.

Они не успели отойти далеко, когда послышался стук лошадиных копыт. Даниаль запаниковала: место вокруг было открытое. Девчушки расплакались, но юный Кулас извлек из своего мешка длинный кинжал.

— Отдай сейчас же! — вскричала Даниаль. Она отняла у мальчика клинок и зашвырнула подальше, приведя Куласа в ужас. — Это нам не поможет. Слушайте меня. Что бы со мной ни делали, ведите себя тихо. Понятно? Не кричите и не плачьте. Обещаете?

Из-за поворота появились двое всадников. Первым ехал темноволосый воин той разновидности, которую Даниаль изучила слишком хорошо: с жестким лицом и еще более жесткими глазами. Второй ее удивил: худощавый аскет, хрупкий и не злой на вид. Даниаль откинула назад свои длинные рыжие волосы и расправила складки зеленого платья, выдавив из себя приветливую улыбку.

— Вы шли с теми беженцами? — спросил воин.

— Нет. Мы сами по себе.

Молодой человек с добрым лицом осторожно слез с лошади, поморщившись, будто от боли.

— Не надо лгать нам, сестра, — сказал он, протягивая к Даниаль руки, — мы не враги. Мне жаль, что тебе пришлось вынести столько.

— Ты священник?

— Да. — Он опустился на колени и раскрыл объятия детям. — Идите ко мне, детки, идите к Дардалиону. — Они, как ни странно, послушались, и девочки подошли первыми. Он обнял своими тонкими руками всех троих. — Сейчас вы вне опасности — большего я не могу обещать.

— Они убили бабушку, — сказал мальчик.

— Я знаю, Кулас. Зато ты, Крилла и Мириэль остались живы. Вы долго бежали — теперь мы вам поможем. Отвезем вас на север, к гану Эгелю.

Он говорил мягко и убедительно, простыми, понятными словами. Даниаль поражалась благодетельной силе, исходящей от него. В нем она не сомневалась, но взор ее все время обращался к темноволосому воину, так и не сошедшему с коня.

— Ты-то уж верно не священник, — сказала она.

— Нет. Да и ты не шлюха.

— Почем ты знаешь?

— У меня на них глаз наметанный. — Он перекинул ногу через седло, спрыгнул наземь и подошел к ней. От него пахло застарелым потом и лошадью — вблизи он был не менее страшен, чем любой из тех солдат, с которыми она сталкивалась. Но страх перед ним был каким-то отстраненным — словно смотришь представление и знаешь, что злодей, какой бы ужас он ни наводил, со сцены не соскочит. В нем тоже чувствовалась власть, только угрозы в ней не было. — Ты правильно сделала, что спряталась, — сказал он.

— Ты следил за нами?

— Нет. Я прочел это по следам. Час назад мы сами прятались от того же отряда. Это наемники, они не настоящие Псы.

— Не настоящие? Что же еще надо сотворить, чтобы заслужить почетное звание настоящих?