Подлинная история русского и украинского народа Медведев Андрей

Еней був паробок моторный
И хлопец хоть куды козак,
На лихо здався вин проворный,
Завзятейший от всех бурлак.
Но греки, як спаливши Трою,
Зробили з неи скирту гною,
Вин взявши торбу тягу дав;
Забравши де-яких троянцев,
Осмалених, як гиря, ланцив,
Пятами з Трои накивав.

Второй серьезной попыткой писать на малороссийском наречии можно считать литературные опыты харьковского писателя Григория Квитка-Основьяненко, который сочинил на малороссийском повести «От тоби и скарб», «Козир-дивка», «Добре робы — добре и буде» и водевиль «Сватанье на Гончаривци». Он считается одним из основателей украинской литературы, себя он, впрочем, так не оценивал и несколько произведений написал на русском языке, и даже тот факт, что он издавал первый харьковский журнал «Украинский вестник», не означал, что он относил себя к украинцам. Напомню, Харьков в те годы был одним из крупнейших городов Слободской Украины. Точнее, Слободско-Украинской губернии, в которую была преобразована Слобожанщина. И название «Украинский вестник» говорило о том, что это региональное информационное издание. Как «Московские новости».

Григорий Квитка-Основьяненко

При этом русское столичное общество произведения малороссийской прозы любило и в целом относилось к ним как к новому и интересному культурному явлению. Написанная лингвистом Алексеем Павловичем Павловским первая «Грамматика малороссийского наречия, или грамматическое показание существеннейших отличий, отдаливших малоросское наречие от чистого российского языка, сопровождаемое разными по сему предмету замечаниями и сочинениями» была издана в Санкт-Петербурге в 1818 году. В предисловии Павловский писал, что своей целью считал «положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единые со мною отрасли происходящих моих собратьев».

В 1812 году в Петербурге же был издан и первый сборник старинных малороссийских песен, составленный князем Николаем Андреевичем Цертелевым. Затем был еще сборник «Малороссийские Песни», который опубликовали в Москве в 1827 году, а повторно их издали в 1834-м. В Петербурге печатались книги Котляревского, а Гоголь, прибыв в столицу империи, писал матери, чтобы та прислала ему пьесы отца, Василия Афанасиевича, который сочинял их для домашнего театра. «Здесь всех так занимает все малороссийское, что я постараюсь попробовать поставить их на театре».

Собственно, до польского восстания идея развития и популяризации малорусского наречия никого не пугала и не казалась признаком какого-либо регионального сепаратизма. И даже после него, до следующего восстания 1863 года, она не воспринималась как угроза государственному строю. Лишь после него на языковую проблему обратили внимание в Петербурге.

Однако судя по работам польских историков о первых годах работы Харьковского университета, которые проходили под попечительством польского националиста графа Северина Потоцкого, польские преподаватели все же, видимо, старались навести своих малороссийских студентов на мысль о том, что им стоит писать малороссийским наречием. То есть глобального польского проекта создания отличного от русского языка, вероятно, не было. Но в отдельных университетах и училищах эта идеология закладывалась. Есть такая восточная поговорка — «Хочешь победить своего врага, воспитай его детей». Именно это и случилось в Малороссии. И польская пропаганда через некоторое время все же принесла свои плоды. В 40-е годы 19 века в Киеве впервые прозвучало слово «Украина» в значении названия страны, державы, и украинцы, населяющие ее, были названы отдельным народом.

Николай Костомаров

В 1846 году — было это просто совпадением или нет — произошли два важных события. В Москве впервые официально издали «Историю русов», а в Киевском университете возник кружок молодых, прогрессивных и либеральных интеллектуалов — Кирилло-Мефодиевское братство. Возникло это братство по инициативе молодого профессора университета Николая Костомарова. Он — и это важная деталь в этой истории — был выпускником Харьковского университета, того самого, где так сильно было польское влияние. И хотя Костомаров поступил туда уже в 1833 году, после Польского восстания, когда многие активные участники польского проекта по отрыву Малороссии от России были вынуждены бежать в Европу, антироссийская ультралиберальная и пропольская идеология оставалась в стенах Харьковского университета столь же сильной. Во время учебы Костомаров заинтересовался историей Малороссии, Слобожанщины, слободских казачьих полков, как многие молодые интеллектуалы той эпохи, он увлекся «хождением в народ» — это, кстати, лишнее доказательство того, насколько расслоенным было общество. Высшие и низшие классы жили словно в разных Россиях. Костомаров выучил малороссийский диалект (уж простите, но не было тогда украинского языка), о чем он сам писал в воспоминаниях:

«Мною овладела какая-то страсть ко всему малороссийскому. Я вздумал писать по-малорусски, но как писать? Нужно учиться у народа, сблизиться с ним. И вот я стал заговаривать с хохлами, ходил на вечерници и стал собирать песни…
Скоро я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе. Не может быть, чтобы века прошедшей жизни не отпечатывались в жизни и воспоминаниях потомков; нужно только приняться, поискать, и верно найдется многое, что до сих пор упущено наукой. Но с чего начать? Конечно, с изучения своего русского народа, а так как я жил тогда в Малороссии, то и начал с малорусской ветви. Эта мысль обратила меня к чтению народных памятников. Первый раз в жизни добыл я малорусские песни издания Максимовича 1827 г., великорусские песни Сахарова и принялся читать их. Меня поразила и увлекла неподдельная прелесть малорусской народной поэзии, я никак и не подозревал, чтобы такое изящество, такая глубина и свежесть чувства были в произведениях народа столь близкого ко мне и о котором я, как увидел, ничего не знал».

По окончании университета он продолжил изучение малороссийской истории. А потом Костомаров стал учителем истории в гимназии в Ровно, позднее в Киеве, а в 1846 году совет Киевского университета избрал Костомарова преподавателем русской истории.

В созданном им Кирилло-Мефодиевском братстве принимали участие педагог и публицист Николай Гулак, писатель, этнограф и историк Пантелеймон Кулиш, преподаватели и студенты Киевского университета. По сути, кирилло-мефодиевцы призывали к разделению России и созданию некоей славянской федерации на осколках империи. В Уставе Братства Костомаров написал:

«Принимаем, что при соединении каждое славянское племя должно иметь свою самостоятельность, а такими племенами признаем: южно-руссов, северноруссов с белоруссами, поляков, чехов с [сло] венцами, лужичан, иллиро-сербов с хурутанами и болгар».

Политические замыслы Братства были грандиозные, они хотели добиться отмены крепостного права в России, организовать у всех славян национальные республики на основе всеобщего избирательного права, объединить все славянские республики в одну общеславянскую федеративную республику с общим парламентом и правительством. Еще один участник организации, товарищ Костомарова, публицист и историк Василий Белозерский написал пояснительную записку к Уставу, в которой содержалась следующая фраза:

«Ни одно из славянских племен не обязано в той мере стремиться к самобытности и возбуждать остальных братьев, как мы, Украинцы».

Вскоре Николай Костомаров написал свою прокламацию «Братья Украинцы», в которой говорилось следующее:

«…Мы принимаем, что все славяне должны между собою соединиться. Но так, чтоб каждый народ составлял особенную Речь Посполитую и управлялся не слитно с другими; так, чтоб каждый народ имел свой язык, свою литературу, свое общественное устройство. Такими народами признаем: Великороссиян, Украинцев, Поляков, Чехов, Лужичан, Хорутан, Иллиро-сербов и Болгар. <…> Вот братья Украинцы, жители Украины обоих сторон Днепра, мы даем вам это размышление; прочитайте со вниманием, и пусть каждый думает, как достигнуть этого и как бы лучше сделать…»

При этом участники Братства не отрицали, что великороссы-русские и украинцы — это близкие народы. Но все же главное было сделано. Политическая декларация об отдельном украинском народе прозвучала. До Костомарова никому и в голову не приходило делить единый русский народ на отдельные этнические группы. И только после появления Устава кирилло-мефодиевцев и после прокламаций Костомарова польское слово «украинец» стало приобретать оттенок не географический, а этнический. И лукавый термин, придуманный им, — «малорусская народность», постепенно превратился в «малорусский народ», а потом и в украинский. Трудно сказать, понимал ли Николай Костомаров, что он делает, какую мину закладывает под Россию. Но очевидно, что одной из причин его идеологического выбора в пользу малороссийского сепаратизма была политика, как сказали бы сейчас, «федерального центра по отношению к региону». Все то же самое неприятие трудной и специфической истории Южной Руси, точнее, отказ в признании ее русскости. Вот что писал Костомаров:

«Малорусу говорят: ты должен любить вместе с нами один только книжный общий наш язык, потому что этот язык столько же твой, как и наш; но ничего такого, что только твое, а не наше — ты не смей любить: все это пусть пропадет, и твоя местная речь должна замениться общим русским языком. Но современные нам малорусы не виноваты, что деды и отцы оставили им в наследие выработанную историею народность хотя и русскую, но отменную от великорусской».

Николая Костомарова вполне справедливо считают отцом украинства. Ведь именно он назвал малороссов украинцами, Малороссию — Украиной, и скомпилировал, собрал воедино все те разрозненные польские идеи, создав четкую логичную картину. Вот вроде малороссы русские, но не совсем, это какая-то другая русская народность, и история у них своя. Но они русские. Но имеют право на свое место в будущей русской федерации:

«Только при глубоком незнании смысла нашей прошедшей истории, при непонимании духа и понятий народных можно дойти до нелепых опасений расторжения связи двух русских народностей при их равноправности».

Пантелеймон Кулиш

С Кирилло-Мефодиевского братства началось «украинское движение» в среде малороссийских интеллектуалов, большинство из которых, кстати сказать, были уроженцами не самой Малороссии, а Слободской Украины. То есть именно с Костомаровских уставов и началось вот это, развивавшееся весь 19 век, движение, стремившееся доказать, что нет русского народа, есть русские и украинцы, что украинскому народу нужна отдельная страна, и свой язык, и своя литература. Причем интеллектуалы стремились не только доказать это, но и воплотить свои идеи в жизнь. Собственно, с Кирилло-Мефодиевского братства начинается и сам украинский язык. Его создателем считается Пантелеймон Кулиш, однако правильнее его назвать человеком, который кодифицировал малороссийское наречие, создав для него особое «украинское» правописание и тем фактически обособив его и придав ему статус как раз таки языка. Именно на нем уже в 60-е годы 19 века Кулиш издавал в Петербурге украинофильский журнал «Основа». Считается, что алфавит Кулиша — кулишовка — стал основой и для современного украинского правописания.

Я еще позже вернусь и к Кулишу, и к тому, как менялись его взгляды, и к его журналу, и к странностям формирования украинского языка. Но лучше обо всем по порядку. Еще один знаменитый член Братства, поэт Тарас Шевченко, мог бы писать свои стихи как раз на «кулишовке». Но писал их с использованием обычного общепринятого русского алфавита. Это отлично видно по «Кобзарю», первому изданию его стихов 1840 года.

Теплый кожух, тилько шкода,
Не на мене шитый,
А розумне ваше слово
Брехнею подбыте[10].

«Попид гаем мов ласочка
Крадыця Оксана.
Забув, побит, обпялыся,
«Серце…» тай зомлилы
Довго, довго, тилько «серце»
Тай знову нимилы».

И стоит сказать, что русские литературные критики принимали поэзию Шевченко по-разному, иные без особого восторга. Виссарион Белинский так вообще жестко поиронизировал над молодым малороссийским поэтом:

«Читателям «Отечественных записок» известно мнение наше насчет произведений так называемой малороссийской литературы. Не станем повторять его здесь и только скажем, что новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас еще более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет. Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, — часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, — и, следовательно, по всем этим причинам — они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего»[11].

А вот критик Николай Добролюбов как раз в поэзии Шевченко видел ростки малороссийской литературы — народной, подлинной, искренней, — что характеризует Добролюбова как человека безусловно доброго и снисходительного.

«Появление стихотворений Шевченка интересно не для одних только страстных приверженцев малороссийской литературы, но и для всякого любителя истинной поэзии. Его произведения интересуют нас совершенно независимо от старого спора о том, возможна ли малороссийская литература: спор этот относился к литературе книжной, общественной, цивилизованной, — как хотите называйте, — но во всяком случае к литературе искусственной, а стихотворения Шевченка именно тем и отличаются, что в них искусственного ничего нет. Конечно, по-малороссийски не выйдет хорошо «Онегин» или «Герой нашего времени», так же, как не выйдут статьи г. Безобразова об аристократии или моральные статьи г-жи Тур о французском обществе. Конечно, все эти статьи можно перевести и на малороссийский язык, но считать этот язык действительным малороссийским будет великое заблуждение. Те малороссы, которым доступно все, что занимает Онегина и г-жу Тур, говорят уже почти по-русски, усвоивши себе весь круг названий предметов, постепенно образовавшийся в русском языке цивилизациею высших классов общества. Настоящие же малороссы, свободные от влияния русского языка, так же чужды языку книжной литературы, как и наши простолюдины. Ведь и у нас язык литературы — собственно, не русский, и через сто лет над нами, конечно, будут так же смеяться, как мы теперь смеемся над языком ассамблей петровского времени»[12].

Тарас Шевченко

На жизни и творчестве Тараса Шевченко нет смысла сейчас останавливаться подробно. Прежде всего потому, что в формировании украинской идеологии в 19 веке он не сыграл столь уж важной роли. Для современников он был скорее «молодой, интересный провинциальный автор», пишущий необычные стихи на одном из российских диалектов. При этом стоит отметить очень важную деталь — в стихах Шевченко не встречается слово «украинец». Козаки населяют шевченковскую стихотворную Украину. Никаких украинцев там нет, а главный враг — москали. Хотя и жиды, и поляки ничем не лучше. Ну и немцы. Его строки «Я так її, я так люблю мою Україну убогу, що проклену святого Бога, за неї душу погублю!» — это почти что бандеровское «Україна понад усе». Националист, человеконенавистник и ко всему прочему певец классовой и социальной ненависти. Идола украинства из Шевченко сделали гораздо позже, уже во времена СССР, когда появился целый культ Шевченко — поэта из народа, с трудной судьбой, который боролся с царизмом, за лучшую судьбу простых людей, да еще и писал по-украински и пострадал от произвола властей, побывал в ссылке. Его подрихтованная и прилизанная биография — без упоминаний о пьянстве, русофобии, антисемитизме — очень подходила советской пропаганде. Русский писатель малороссийского происхождения Георгий Данилевский оставил после себя не только увлекательные исторические произведения, но и крайне интересные воспоминания о современниках, в частности о Николае Васильевиче Гоголе, с которым Данилевский был дружен. Так вот в советских изданиях воспоминаний старательно вымарывался один эпизод, а именно мнение Гоголя о Шевченко и опытах написания прозы на «малороссийском языке». Это произошло, когда Данилевский и Осип Бодянский, тоже малоросс, глава кафедры истории и литературы славянских наречий Московского университета, посетили Гоголя и долго говорили с ним о литературе. Совсем запретить воспоминания Данилевского о Гоголе советская цензура не могла, но и оставить там такое было решительно невозможно:

«А Шевченко? — спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос с секунду помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист. «Как вы его находите?» — повторил Бодянский. — «Хорошо, что и говорить, — ответил Гоголь, — только не обидьтесь, друг мой… вы — его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления…» — «Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? — с неудовольствием возразил Бодянский; — это постороннее… Скажите о таланте, о его поэзии…» — «Дегтю много, — негромко, но прямо проговорил Гоголь; — и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык…»
Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, — сказал он, — надо стремиться к поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!» — «Да какой же это Жасмен? — крикнул Бодянский: — Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!» — «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, — продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее спиной, — нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово…» Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский молчал, но очевидно, далеко не соглашался с ним»[13].

В советских изданиях этот эпизод отсутствует. Они выглядят вот так:

«Да, — продолжал он, прохаживаясь, — я застал богатые всходы…
…Вторично я увидел Гоголя вскоре после первого с ним свидания, а именно, 31-го октября».

Как раз между «всходами» и «31 октября» и находится во всех дореволюционных изданиях Данилевского тот самый неудобный для цензуры эпизод.

Кирилло-Мефодиевское братство было по сути своей подпольной радикальной политической организацией. Его члены были молодыми людьми, невероятно вдохновленными идеями особого малороссийского пути. Конечно, важную роль в формировании их мировоззрения, помимо польского влияния, сыграла и казачья мифология, сформированная «Историей русов» и летописями Грабянко и Величко. Казачье общество представлялось образцом народной демократии, открытым и справедливым, что в действительности, конечно, было полнейшей неправдой. Но именно эта мифология сформировала отношение молодых ученых к Малороссии как к особой, «более правильной» России. Уставы и письма Братства были скорее играми интеллектуалов, которые, впрочем, оказали невероятно серьезное влияние на становление украинофильства в Российской империи. И вроде бы кажется, ну что такого, собрались студенты, молодежь, ученые и обсуждают, как им обустроить Россию. Точнее, немного ее поделить. Наверное, и правда, ничего страшного. Но если представить, что происходит это сейчас, в каком-нибудь РГГУ: вот группа студентов и преподавателей собирает кружок, где обсуждают, как бы объявить Смоленскую область независимой республикой на основании того, что она когда-то была частью Литовского княжества, — этой группой заинтересуются соответствующие органы. Вряд ли современных карбонариев отправят за решетку, но воспитательную беседу проведут точно.

И кирилло-мефодиевцы оказались в такой же ситуации. В Европе начались революции, знаменитая «весна народов», в 1846 году в австрийской Галиции случился польский мятеж, потом разразилась венгерская революция, едва не прекратившая существования Австро-Венгерской империи. И когда в 1847 году один из студентов сообщил о тайном обществе, власти Российской империи отреагировали немедленно. Правда, нельзя сказать, что это была чрезмерная реакция или что с вольнодумцами сурово обошлись. Костомаров год отсидел в Петропавловской крепости, потом его отправили в ссылку в Саратов, а по возвращении он спокойно продолжил свои научные изыскания, стал одним из ведущих историков, чьи труды издаются до сих пор. Пантелеймон Кулиш, который, строго говоря, не был полноценным членом Братства, а просто тесно общался с ними, два месяца провел в арестантском отделении военного госпиталя, а в ссылку его отправили в Тулу. Свою роль сыграло ходатайство графа Орлова, отправленное на имя императора Николая Первого, который о роли Кулиша написал императору так:

«Вина Кулиша, также не принадлежавшего к Украйно-славянскому обществу, в некоторой степени сходна с преступлением Шевченко. Любя пламенно свою родину — Малороссию, он в напечатанных им книгах с восторгом описывал дух прежнего казачества, наезды гайдамаков изображал в виде рыцарства, представлял историю этого народа едва ли не знаменитее всех историй, славу его называл всемирною, приводил песни украинские, в которых выражается любовь к вольности, намекая, что этот дух не простыл и доселе таится в малороссиянах; описывал распоряжения Петра I и преемников его в виде угнетений и подавления прав народных. Книги Кулиша могли бы производить почти то же впечатление на малороссиян, как и стихи Шевченко, тем более, что сочинены для детей старшего возраста. Разница между ними состоит в том, что Кулиш выражал свои мнения всегда с приличием и, увлекаясь любовью к Родине, вовсе не предполагал, что эти мнения его могут быть приняты или истолкованы в дурном смысле. Когда указали Кулишу на двусмысленные места в его книгах, он с ужасом увидел, что мысли его действительно могли произвести вредные последствия. Кулиш вполне понимает, что сколько ни любил родины своей Украины, он обязан быть еще более предан отечеству — России, — и уверяет, что никогда не думал иначе, что выражая любовь к родине, он и не помышлял смущать или колебать верноподданность ее к престолу Вашего и. в.».

Вернувшись из ссылки, Кулиш не прекратил популяризировать украинофильские идеи и спокойно писал книги на своей «кулишовке». Николай Гулак провел под следствием три года, потом был сослан на пять лет в Пермский край. Больше всех досталось Тарасу Шевченко, он прослужил 10 лет в Оренбургском полку. Правда, служба даже по его воспоминаниям не была тяжелой или опасной. Но и свои 10 лет он получил не за стихи про клятых москалей, с которыми не стоит «кохайтися чернобривым дивчинам», а за то, что у него при обыске нашли стихи, оскорбляющие императрицу. В те годы это считалось куда более серьезным преступлением, нежели размышления о возможном федеративном устройстве империи. Для сравнения — когда в 1849 году под следствием оказался революционный кружок петрашевцев, 21 обвиняемому была назначена в качестве меры наказания смертная казнь. Расстрел заменили ссылкой в самый последний момент.

Последующие 1850-е годы русский историк Андрей Стороженко назвал «самым глухим временем в истории украинского движения». На фоне обострения международной обстановки идеология малороссийского и теперь уже украинского сепаратизма затухала. Россия бесконечно воевала — потеряла свои позиции в Персии, война на Кавказе вошла в самую острую фазу, началась война с Турцией, а потом и Крымская кампания с героической обороной Севастополя.

Журнал «Основа»

Постепенно освобождаясь из ссылки, бывшие члены Кирилло-Мефодиевского братства стали съезжаться в столицу империи. Костомаров, Кулиш, Шевченко. И в 1861 году в типографии, которую открыл Пантелеймон Кулиш, был отпечатан первый номер «украинофильского» ежемесячного журнала «Основа». Вот что интересно — основные статьи писались на русском. Даже Тарас Шевченко свой «Дневник», отрывки откуда печатал в журнале, писал на языке клятых москалей. Этот факт не могут отрицать даже самые ярые националисты. Как и тот, что в дневниках он свою «нэньку Украину» то и дело называет Малороссией.

«12 мая 1858
Проводил Грицька Галагана в Малороссию и пошел к графине Настасье Ивановне с целью устроить себе постоянную квартиру в Академии. Она обещает. И я верю ее обещанию. Расставшись с Настасьей Ивановной, зашел ненадолго к художнику Микешину и потом к Глебовскому. Счастливые юноши и пока счастливые художники!»

«Основа» выходила почти два года, а потом закрылась, но не потому, что кровавый режим Александра Второго задушил свободолюбивое издание из-за лютой ненависти ко всему украинскому. А по причине куда более банальной — подписчиков у журнала практически не было. Платить за литературные экзерсисы украинофилов желающих отчего-то не нашлось.

Есть мнение, что «Основа» была носителем вполне умеренных идей, дескать, в ней содержались идеи здорового малороссийского патриотизма. Ведь в «Основе» была напечатана первая статья Владимира Вонифатьевича Антоновича, ученого, этнографа, который всю жизнь посвятил изучению малороссийской истории и в значительной степени сформировал идеологию «особого малороссийского пути в общерусской истории», которая впоследствии трансформировалась в историю Украины, не без его же помощи. В своей «Исповеди», опубликованной в «Основе», он вполне ясно определяет, кто он сам, что такое Малороссия и что населяющий ее народ украинский — это русский народ. Такой, казалось бы, парадокс, но напомню — это середина 19 века, и еще не сформирована идентичность, и пока еще ведутся разговоры о двух ветвях русского народа. «Исповедь» — это полемика с польскими авторами, причем весьма жесткая.

«Вы желаете, г. Падалица, чтобы грустное прошедшее послужило уроком в настоящем — превосходное желание! — От вас же и зависит его исполнить: если вы убедились из прошедшего, что католически-шляхетская пропаганда на Руси повела к самой грустной развязке, то откажитесь от этой пропаганды; если вы увидели, что личное и поземельное положение крестьян вызывало постоянное с их стороны противодействие, то обращайтесь с ними погуманнее да наделите их землею; если для вас ясно стало, что полонизация верхних слоев Руси разорвала ее народное единство, но тем не менее не пошла впрок полякам, так уговорите шляхту, живущую на Руси: пусть она старается искренно сделаться снова русскою. <…> А в настоящее-то время польская публицистика, на основании не имеющих практического значения исторических данных, решается утверждать, будто на правом берегу Днепра нет Руси, а только сущая Польша. В доказательство того, что это направление — не моя выдумка, могу вам указать целый ряд журнальных статеек и брошюр польских, вышедших в последнем полугодии, доказывающих, что русской народности нет, что язык русинский есть провинциализм польского, едва от него отличающийся местным выговором и т. п. Полюбопытствуйте, например, заглянуть в любую галицко-польскую газету (Czas, Przeglqd, Gos) или прочтите в декабрьской книжке 1861 г. Библиотеки Варшавской статью г. Феликса Жоховского о русинском языке или статью о свято-юрцах, или потрудитесь пересмотреть No№ 304–310-й Варшавской Газеты (Gazeta Warszawska), статью Korrespondencja ze Lwowa, или прочтите вышедшую во Львове брошюру г. Генриха Шмидта под заглавием: Несколько беспристрастных слов о Руси (Kilka stow bezstronnych o kwestji Rusiskiej), или брошюру, вышедшую в Париже под заглавием: Семейный Совет (Rada Familijna) и т. д., и тогда скажите по совести — кажется ли это только мне, или в самом деле польские публицисты хотят доказать, что край между Карпатами и Днепром — есть край польский?»

Но вообще «Основа» сыграла свою роль распространителя идеи украинского и малороссийского национализма и сепаратизма. Прежде всего, потому что именно этот журнал популяризировал украинский алфавит Кулиша, и через несколько лет эта идеологическая бомба взорвалась в Галиции. Теории о двух русских народах, о федеративном устройстве Российской империи никуда не делись. Правда, Николай Костомаров теперь писал осторожно: «О федеративном начале в Древней Руси» — так называлась его статья, которая даже вошла в «Курс русской истории» К. Н. Бестужева-Рюмина, — подводя читателя к мысли, что сейчас все в России устроено неправильно. Вот раньше было иначе.

Реформа 1861 года, отменившая крепостное право, дала новый толчок к развитию малороссийского сепаратизма, к изучению народного языка среди образованной молодежи, пробудила интерес к казачьей истории. В России студенты пошли в народ, в Малороссии это называлось словом «хлопомания», от холоп или хлоп — то есть крестьянин. Но это было больше, чем просто знакомство с жизнью крестьянства. Это было стремление максимально сблизиться с ним. Молодые люди и девушки из образованных семей, студенты, аристократы стали одеваться, как тогда говорили, «по-мужицки». Начали носить свитки, шаровары, принялись учить народный говор, малорусский диалект, и между собой они тоже стали общаться на народном наречии, вместо аристократических балов или диспутов в библиотеках молодежь городская отправлялась на вечерницы, в села, где собиралась крестьянская молодежь.

Некоторые «хлопоманы» настолько хотели сблизиться с народом, что женились на крестьянках. И надо попытаться еще раз представить структуру общества 19 века, чтобы понять, что это был очень серьезный, почти отчаянный поступок, гражданский подвиг, который противоречил многим принятым нормам. И «хлопоманы» даже в своей среде не всегда находили понимание. Но молодые люди объясняли, что они хотят создать новое поколение людей. Без классовых предрассудков. Известный малороссийский художник Лев Жемчужников, будучи в гостях у графа де Бальмена в селе Линовице, нашел себе жену — бывшую крепостную девушку Ольгу Степановну Кабанову. Богатый киевский помещик Фаддей Рыльский женился на крестьянской дочери, причем тоже по причинам идеологическим.

В то время в малороссийских городах стали возникать громады — полулегальные (после дела Кирилло-Мефодиевского братства многие обоснованно опасались излишнего внимания со стороны властей) либеральные кружки, состоящие из местных интеллектуалов, сторонников малороссийского и теперь уже украинского сепаратизма. Посеянные поляками зерна ненависти и сомнений, обильно политые невнятной национальной политикой Петербурга, постепенно начинали давать всходы. Слова «Украина» и «украинцы» как раз в эти годы становятся все более распространенными среди интеллектуалов, студентов, профессуры. Громады появились во многих городах — и мелких, и крупных. Киевская громада объединила десятки малороссийских интеллектуалов, от умеренных до радикальных. Из воспоминаний современника:

«В «громадах» вошли в моду старинные антипольские песни из времен казацких войн. Встает знакомая картина: соберутся несколько «громадян», выпьют по чарке доброй оковиты во славу Неньки Украины да и грянут хором под аккомпанемент гитары:

Гей, не дывуйте, добрій люде,
Що на Вкраїни повстало;
Там за Дашевым, пид Сорокою,
Множество ляхив пропало.
Сам Перебійнис просыт немного,
Симсот козакив з собою,
Рубае ляхам голови з плечей,
А решту топыт водою.
Ой, пыйте, ляхи, воды калюжи,
Воды калюжи болотяній,
А що пывали на тій Вкраїні
Меды та вына сытній.

В эту же пору стал распространяться и «украинский» гимн «Ще не вмерла Украина», сочиненный Павлом Платоновичем Чубинским в подражание польскому гимну «Jeszcze Polska nie zgin^a».

А в 1863 году вспыхнуло очередное польское восстание. И тогда-то оказалось, что польская пропаганда, все эти кружки, хлопоманство, громады, журналы, разговоры о разделе Российской империи и двух русских нациях — все было не зря. Сотни молодых людей, малороссиян, жителей Южной Руси, считавших себя «украинцами», вступили в польские повстанческие части. К великой радости поляков, что у них появилось новое пушечное мясо. В 1863 году руководитель польского восстания Людвик Мирославский писал:

«Неизлечимым демагогам необходимо открыть клетку для полета — за Днепр; пусть там распространяют казацкую гайдамачину против русских попов, чиновников и бояр. Пусть агитация малороссиянизма переносится за Днепр: там обширное пугачевское поле для запоздавшей числом Хмельничевщины. Вот в чем состоит вся наша панславистическая и коммунистическая школа! Вот весь польский герценизм! Пусть он помогает издали польскому освобождению, терзая сокровенные внутренности царизма. Это достойное и легкое ремесло для полуполяков, полурусских, наполняющих ныне все ступени гражданской и военной иерархии в России. Пусть они обольщают себя девизом, что этот радикализм послужит «для нашей и вашей свободы»: перенесение его в пределы Польши будет, однако, считаться изменою отечеству и наказываться смертною казнию».

Громады затихли, снова возродившись только в 70-е годы 19 века. Интеллектуалы были напуганы и самим восстанием, и тем, какие тектонические сдвиги происходят в сознании малороссов, потому что большинство из участников первых громад все же не были до конца готовы встать на путь сепаратизма и отделения Малороссии. А тут они увидели, как за сочиненную ими Украину, за придуманную ими идею сражаются и умирают молодые люди. В разгар польского восстания русский консервативный журналист и критик Михаил Катков написал злую, точную и хлесткую статью — «Совпадение интересов украинофилов с польскими интересами».

Михаил Катков

«Года два или три тому назад вдруг почему-то разыгралось украинофильство. Оно пошло параллельно со всеми другими отрицательными направлениями, которые вдруг овладели нашей литературой, нашей молодежью, нашим прогрессивным чиновничеством и разными бродячими элементами нашего общества. Оно разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса. Польские публицисты с бесстыдной наглостью начали доказывать Европе, что русская народность есть призрак, что Юго-Западная Русь не имеет ничего общего с остальным народом русским и что она по своим племенным особенностям гораздо более тяготеет к Польше. На это грубейшее искажение истории наша литература, к стыду своему, отозвалась тем же учением о каких-то двух русских народностях и двух русских языках. Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка! И вот мало-помалу из ничего образовалась целая лиературная украинофильская партия, вербуя себе приверженцев в нашей беззащитной молодежи. Истощались все прельщения, чтобы связать с этой новой неожиданной пропагандой разные великодушные порывы, разные смутно понимаемые тенденции, разные сердечные чувствования. Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительнейшими азбуками, и на Божий свет был пущен пуф какого-то небывалого малороссийского языка. По украинским селам начали появляться, в бараньих шапках, усердные распространители малороссийской грамотности и заводить малороссийские школы, в противность усилиям местного духовенства, которое вместе с крестьянами не знало, как отбиться от этих непрошеных «просветителей». Пошли появляться книжки на новосочиненном малороссийском языке. <…> Польские повстанцы, которые дерутся и гибнут в лесах, знают, по крайней мере, чего они хотят. Польская народность жила когда-то особым государством и имела самостоятельное историческое существование; польский язык есть язык существующий, язык обработанный, имеющий литературу. Польские повстанцы знают, чего они хотят, и желания их, при всей своей безнадежности, имеют смысл, и с ними можно считаться. Но чего хотят наши украинофилы? Украина никогда не имела особой истории, никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть».

Русское правительство наконец увидело перед собой монстра южнорусского, малороссийского сепаратизма и попыталось принять запоздалые меры в сфере борьбы с разрушительной идеологией. За год до польского восстания, в 1862 году, Петербургский Комитет Грамотности написал ходатайство о том, чтобы в Народных школах Малороссии разрешили преподавать предметы на малороссийском наречии. Его поддержали, причем и сам министр народного просвещения. И вполне возможно, что не случись восстания, учебники на малороссийском наречии появились бы. А когда по всей Малороссии заполыхали дворянские усадьбы, оказалось, что молодые украинофилы распространяли среди крестьян агитационные воззвания на малороссийском, или, как уже тогда говорили, «украинском», языке. Спасло ситуацию то, что большинство крестьян были неграмотными. Но вот те, что получили образование в школах при польских усадьбах или в воскресных школах, где преподавали украинофилы, вполне поддавались агитации. Украинские националисты были напрямую связаны с лидерами польских повстанцев, это было потом доказано в ходе расследования.

И 18 июля 1863 года появился знаменитый Циркуляр министра внутренних дел П. А. Валуева, адресованный Киевскому, Московскому и Петербургскому цензурным комитетам. Этот документ достоин того, чтобы привести его полностью.

«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т. п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
В С.-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южнорусском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в С.-Петербургский цензурный комитет. Немалое число таких же книг представляется и в Киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати.
Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказывать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии.
Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступавшим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовною цензурой перевода на малороссийский язык Нового Завета.
Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны, имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором Св. Синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуск же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановить. О распоряжении этом было повергаемо на высочайшее государя императора воззрение, и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения».

Ныне украинские националисты любят говорить, что, дескать, вот оно, очевидное притеснение украинского народа со стороны злокозненных москалей. Даже язык не давали изучать и книги печатать. На самом деле, Валуевский указ действовал совсем недолго, чуть больше года, он и вводился как временная мера. Кроме того, министр Валуев сам не выражал сомнений в необходимости создания малороссийского языка, в чем его ныне упрекают националисты. Он лишь ссылался на мнение самих малороссов, «но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати». И стоит обратить внимание, что запретили печатать только учебники и духовную литературу на малороссийском наречии. То есть пресекли возможность формировать у людей ложную, искусственную идентичность. А саму малороссийскую литературу никто не запрещал. Более того, из текста указа видно, что Валуев к этому явлению относился вполне доброжелательно. Правда, очень многие деятели малороссийского украинства после восстания переехали в Австро-Венгрию, Галицию, которая как раз и стала новым центром формирования украинской идеологии и местом фактического рождения уже полноценного, проработанного и сплошь искусственного «украинского языка».

Глава 7
Галиция в составе Австрии, или «Русская весна» 19 века

«В Галиции, несмотря на давнее отделение этого края от родной России, писали языком, подходящим к типу общепринятого русского языка, и только в последнее время, благодаря усилиям наших украинофилов и настойчивым требованиям поляков, львовская газета «Слово» начала отдаляться от этого типа; она представляет теперь самый уродливый маккаронизм»[14].
Михаил Катков, российский консервативный публицист, 1863 год

«Началось с того, что молодежь вдруг облеклась по-казацки, запела, запила, принялась ругать москалей и мечтать об образовании не то отдельного малороссийского государства, не то малороссийского государства под скипетром австрийского дома, не то в союзе с Польшею, не то с Турциею. Украинофильство есть, а идеи украинофильской нет; да и быть не может. Никто понять не мог, откуда явилось в Галичине такое направление, а у молодежи явились деньги. Говорят — утверждать положительно нельзя — что молодой граф Сапега был в сношениях с ними. Он дал им 6,000 гульденов и сказал: «я поляк — вы русские; мы и вы одинаково притесняемся москалями; мы два народа, которые жить вместе не могут, но враг у нас один — соединимся против этого врага, освободимся от него общими силами и простимся на веки вечные. Вы своею дорогою пойдете, мы своею»…»[15]
Василий Кельсиев, русский революционер, либерал, 1868 год

Как я уже писал раньше, Галицкая Русь оказалась первой русской территорией, попавшей под власть Польской короны. К моменту первого раздела Польши в 1772 году православных русских там почти не осталось, все перешли в греко-католическую веру. Уцелел лишь один небольшой Манявский скит в предгорье Карпат, основанный в 1611 году афонским монахом Иовом Княгиницким. А у польской шляхты в ходу была поговорка, что среди русских теперь остались только «пОпы и хлОпы». То есть попы и крестьяне. Никакой русской шляхты, русского дворянства — все они были полностью ополячены, давно приняли католицизм и отказались от использования русского языка, даже дома общаясь лишь на польском. Не осталось — как следствие — и русской интеллигенции. Русские крестьяне, конечно, были неграмотными и учиться не могли, а дворяне считали себя поляками. Это кровавый режим в дикой и кошмарной, совершенно нетолерантной Российской империи разрешал печатать книги хоть на русском, хоть на польском, хоть на малороссийском, позволял польским дворянам учиться в университетах, сохранял за ними привилегии и вообще не делил людей на граждан первого и второго сорта. Например, Петр Первый под страхом казни запрещал попрекать малороссов и казаков предательством гетмана Мазепы.

В цивилизованной и просвещенной Европе, каковой ощущала себя Польша, все было не так. Даже лексически слово narod (оно в переводе означает ровно то же самое, что и в русском) не относилось к народу вообще, а только к представителям шляхты. Крестьян словом narod не называли.

Яков Головацкий

Когда Галиция досталась Австрии, наследник австрийского престола Иосиф посетил новые территории империи и в первые же дни отписал императрице Марии-Терезии, что «народ Галицкий — самый приниженный и забитый», а духовенство дремучее и пугающе неграмотное. И кроме того, большая часть духовенства полностью ополячилась, почти забыла русский язык и встретила раздел Польши крайне неодобрительно, опасаясь, что может потерять свою власть над паствой. Общественный деятель Галиции, историк, писатель, один из создателей первой местной русской системы правописания Яков Головацкий, происходивший из семьи священника, вспоминал в мемуарах о том, как это все выглядело в начале 19 века:

«В то время почти никто из священников не знал русской скорописи. Когда же отец служил в Перняках и в церкви бывала графиня с дворскими паннами или кто-нибудь из подпанков, то отец говорил проповедь по-польски…

Карта Галиции в составе Австрийской империи

…Пасторалисты дали себе слово не говорить проповедей даже во львовских церквах иначе, только по-русски. Плешкевич первый приготовил русскую проповедь для городской церкви, но подумайте, якова была сила предубеждения и обычая! Проповедник вышел на амвон, перекрестился, сказал славянский текст, и, посмотрев на интеллигентную публику, он не мог произнести русского слова. Смущенный до крайности, он взял тетрадку и заикаясь ПЕРЕВОДИЛ свою проповедь и с трудом кончил оную. В семинарии решили, что во Львове нельзя говорить русских проповедей, разве в деревнях».

Австрийские власти, понимая, что в русском населении, которое тут на польский манер называли русинами или рутенами, они могут найти опору против польского дворянства и шляхты, недовольной разделом страны, решили провести ряд реформ. Название «русины» до сих пор многих вводит в заблуждение, что, дескать, это какой-то особый народ или особая ветвь народа русского. Но сами жители Прикарпатской Руси так объясняли, откуда оно взялось.

«Слово «Ruthenus» — греческого происхождения, но употреблялось в латинском языке, откуда и было заимствовано русофобами Галиции. Но в русский язык это слово не перешло. Замещающее в русском языке слово «Ruthenus» — имя существительное единственного числа «Russin» (русин) значит один русс, или русский. Русские летописцы образовали это слово прибавлением к корню русс окончания in, обозначающего единственное число. Подобно тому, как в русском языке существуют слова болгарин, израильтянин и т. д. для обозначения одного лица известной национальности, и один русский стал называться «русин», вся нация получила название «русь», а область, которую населяет этот народ, именуется «Россия». Прилагательное того же корня — «русский». Это образование имени прилагательного также вполне грамматически правильно, так как имена прилагательные качественные образуются через прибавление к корню окончания — ский; например, говорят: польский, сербский, а не сербинский, полинский или русинский. Эта правильная, нормальная и исторически обоснованная терминология получила у народа полное право гражданства. Все, как великороссы, так и малороссы или белорусы, употребляют для выражения немецкого термина Russisch, Russischer только одно-единственное слово — русский. Также и крестьяне в Галиции, в Буковине и в Венгрии не говорят никогда иначе, как по-русски; женщина или ребенок не называют себя иначе, как русска, в немецком переводе Russische. Эти наименования везде одни и те же — в Москве, в Минске, в Белоруссии (где, впрочем, тоже начинает возникать стремление к сепаратизму) и во Львове. Ни один политический деятель, ни один филолог не услышит из уст крестьянина ответ, что он говорит по-украински, по-малорусски или по-белорусски. Выражение «русин» не употребляется ни в русском, ни в малороссийском языке. Подобно тому как в латинском языке слово «Teuto» (тевтон) есть правильное выражение для обозначения немца, слово «Ruthenus» (русин) на латинском языке правильно употребляется для перевода слова «русский». Но ни один немец не станет называть себя «тевтонцем». Следовательно, никогда нельзя называть «русином» никакого русского — ни великоросса, ни белоруса, ни малоросса»[16].

Для начала помещикам сильно сократили их права над крепостными, затем власти империи отказались выполнить требования поляков о запрете строительства новых униатских церквей для русского населения. Напротив, австрийской императрицей Марией-Терезией в Вене была открыта первая духовная семинария для священников-униатов — «Королевская общая греко-католическая семинария в Вене при св. Варваре», или по-латыни Regium generale Seminarium Graeco-Catholicum Viennae ad Sanctam Barbaram, сокращенно «Barbareum». Сейчас украинские историки пишут, что это была первая семинария для украинских священников, но, как видно из названия, даже в нем никаких этнических определений не было. Во Львове также открыли семинарию «Русскую Коллегию» — «Коллегнум рутенум» — и даже богословский факультет при Львовском Университете.

К началу 19 века в Галиции уже возникает новое поколение русского духовенства. Униатское по вере, но глубоко русское по духу. Забитое и униженное при польской власти население начинает вновь осознавать себя народом. Русским народом. В 1808 году была восстановлена Львовская греко-католическая Митрополия, и она стала центром национального возрождения Галицкой Руси. Два лидера, духовных и политических, сыграли особую роль в этом движении на первом этапе: митрополит Львовский Антоний Ангелович и епископ Перемышльский Иоанн Снегурский. Именно вокруг них объединялись галицко-русское духовенство и молодежь, желавшие национального возрождения.

В 1809 году в Австрии начался польский мятеж, повстанцы надеялись получить поддержку Наполеона, они захватили Львов, разгромили резиденцию митрополита Ангеловича, его искали, чтобы повесить. Русское население Галиции, конечно же, поддерживало австрийские власти, активно помогало австрийской армии находить и громить отряды повстанцев. По сути, это был акт русского возрождения — впервые за много лет безропотные прежде крестьяне (если не считать упомянутых мной ранее опришек) встали против своих взбунтовавшихся помещиков. Митрополит Ангелович получил высший австрийский орден — Большой Крест Леопольда — за отказ выполнить распоряжение лидеров повстанцев, которые требовали, чтобы во всех греко-католических церквях поминали Наполеона вместо австрийского императора.

Восстание 1809 года стало переломным этапом в истории Галицкой Руси. Австрийские власти, еще раз убедившись в лояльности русских и в том, что именно на них можно опираться в борьбе против польского влияния на этих территориях, решили русских поддержать. Для крестьян ввели новые послабления, барщину резко ограничили, теперь крестьянин должен был работать на помещика только три дня в неделю. В Перемышле — впервые за долгие столетия — было открыто специальное учебное заведение для подготовки учителей из русского населения. Епископ Перемышльский Иоанн Снегурский, получив «зеленый свет» от австрийских властей, заставил всех священников говорить между собой и проповедовать исключительно на русском языке. Тут стоит оговориться — это не был литературный русский язык, принятый, скажем, в России. Это был как раз народный язык, галицко-русский диалект, который, конечно, от литературного языка отличался, но тем не менее это был именно русский язык, понятный даже нашим современникам. Сам Иоанн Снегурский тоже говорил исключительно на русском, а выпускники Львовской и Перемышльской семинарий, молодые учителя и священники, стали распространителями новой национальной идеологии. А она была очень простой: мы — это русские. Мы с великороссами — один народ. Галицко-русский богослов Николай Кмицикевич в 1834 году писал:

«Под народом русским понимаем сильно разветвленный род славян от Белого моря до Крыма, от границ Курляндии до пределов царства Казанского и гор Волгайских, от Печоры на границе северной Азии до истоков реки Тисы в Королевстве Венгерском. Народ этот в зависимости от мест своего расселения имеет разные названия: Великая Русь, Малая Русь, Белая Русь, Черная Русь, Карпато-Русь, Украина, Подолье, Волынь, Червонная Русь. <…> Все эти русины говорят одним и тем же языком, разделяющимся на разные наречия, которых до сих пор никто из ученых ни описать, ни различать не старался. Все исповедуют обряд греческий, частью в соединении с Римским костелом, частью в раскольничестве, и совершают богослужение на одном старорусском или славянском языке. Чем ближе русины жили к полякам, либо жили в смешении с ними, тем большим изменениям подвергся их язык, что легче всего можно наблюдать в епархиях Перемышльской, Холмской и Луцкой. Язык этот можно назвать польско-русским. <…> Чем дальше русины жили от поляков, тем более чистым и приближенным к старорусскому сохранился их язык»[17].

Важную роль в галицко-русском ренессансе сыграл Денис Иванович Зубрицкий. Историк, архивист, он происходил из старинного западнорусского рода и был первым, кто издал в Галиции произведение на русском языке. Это была ода Державина «Бог». Он же стал одним из первых карпато-русских ученых, достигших серьезного положения в Российской империи, в развитии общерусской исторической науки. Зубрицкий стал членом археографической комиссии в Санкт-Петербурге, Киевской временной комиссии для разбора древних актов, членом Императорской Академии наук.

В 1834 году в Львовской духовной семинарии возникла литературная группа «Руська троица», ее основали трое молодых ученых — Маркиян Шашкевич, упоминавшийся мной ранее Яков Головацкий и Иван Вагилевич. Они вошли в историю тем, что попытались издать первый в истории Галиции русский литературный альманах «Русалка Днестровая». Почти весь тираж в 1000 экземпляров изъяла полиция Львова, до читателя дошли только около 150 журналов. В нынешней украинской историографии и «Русалку» принято называть украинским альманахом, и «Руську троицу» — украинскими просветителями. Но сами они считали себя русскими. Из воспоминаний Якова Головацкого, одного из «троицы»:

Обложка «Русалки Днестровой»

«Слушатель второго года философии (физики) Маркиан Шашкевич, который, в свою очередь, занимался русским языком и историей Руси, заметил, в каком направлении я читаю книги и делаю эксцерпты; он сблизился со мною, прямодушно открыл свои думы, сказав, что он русин, и заявил решительно, что нам, молодым русинам, нужно соединиться в кружок, упражняться в славянском и русском языках, вводить в русских кругах разговорный русский язык, поднять дух народный, образовать народ и, противуборствуя полонизму, воскресить русскую письменность в Галичине. Я пришел в восторг от такого предложения, о котором я позволял себе только грустно желать. Шашкевич познакомил меня с Иваном Вагилевичем, моим коллегою на первом году философии, и с тех пор мы стали сердечнейшими друзьями. Мы постоянно, встречаясь дома, в аудиториях, на прогулках, всюду мы втроем говорили, толковали, спорили, читали, критиковали, рассуждали о литературе, народности, истории, политике и пр., и почти всегда мы говорили по-русски, так что коллеги называли нас в насмешку «русская тройца». Из сбереженных грошей я покупал книжки преимущественно русские… Шашкевич, смелейший от нас всех на всякий подвиг, приобрел все больше сочувствующих нашим идеям. Мы условились, что всякий, приобретенный нами и вступающий в наш русский кружок, должен подать руку и заявить честным словом, что он обещает всю жизнь действовать в пользу народа и возрождения русской народной словесности. Чтобы освятить то обещание, мы приняли славянские имена: Шашкевич — Руслана, Вагилевич — Далибора, я — Ярослава»[18].

В изданных на Украине недавно воспоминаниях Головацкого есть сноска украинского редактора: «Слово «русин», «русский» Я. Головацький вживає в значенні «русин», «руський» — так називали себе і свою мову українці Західної України ще до кінця XIX ст».

«Слово русин, русский, Яков Головацкий употребляет в значении «русин», «руський» — так называли себя и свой язык украинцы Западной Украины еще до конца 19 столетия».

В двух строчках — и столько откровенного вранья. Вот примерно так сегодня пишется история Украины, когда Владимир объявляется древнеукраинским князем. В реальности Головацкий четко понимал, что он русский человек. И никакой Украины — Западной или Восточной — не было не только в конце 19 столетия, но и в начале 20-го. И слово «руський» означало только одно — русский человек. Других значений у него не было. Совсем. Как бы ни хотелось их увидеть украинскому редактору. А Яков Головацкий под конец жизни переехал в Российскую империю, потому что считал, что Русь едина от Камчатки до Карпат. И ему, принявшему православие бывшему униату, лучше жить в православной стране. Более того, в самой «Русалке Днестровой» авторы пишут о русском народе и Руси:

«Нарід Руский оден з головних поколнь Славяньских, в середин'1; меж ними, роскладаєся по хлбородних окресностьох з поза гір Бескидских за Дон. Він най ширше задержєў у свох поведнках, псньох, обрядах, казках, прислівйох все, що єму передвцькі дди спадком лишили; а коли другі племена Славлян тяглими загонами лютих чужоплеменників печалені бували, и чясто питомна власть рками крови теряних чяд пересякала, коли на послдок схилили вязи під окови залзні і лишилися самостоянства, Русь заступлена була Бескидами, що ся на низу ланцями повязали, и огорнена густими і великими рками, що як сестриц почплялися за руки…»
(Народ русский, одно из главных колен славянских, расселен между другими по плодородным местностям от гор Бескидских до Дона. Он больше всего сохранил то, что ему деды оставили в наследство в песнях, обрядах, сказках, преданиях, и когда другие племена славян были захвачены отрядами злых чужеземцев, и часто удельная власть топила народы в реках крови, и они напоследок потеряли самостоятельность и оказались закованы в кандалы, Русь была защищена Бескидами, и огранена полноводными и большими реками, которые как сестрицы сцеплялись за руки…)

Поскольку это был первый опыт и никогда в Галиции не было своей карпато-русской печати и литературы, то «Руська троица» действовала по наитию. Они взяли за основу русскую азбуку, ввели несколько букв для обозначения звуков, характерных для галицко-русского говора, и использовали принцип Вука Караджича, великого сербского лингвиста и реформатора сербского литературного языка «пиши као што говориш, а читај као што је написано» — пиши, как говоришь, а читай, как написано. И конечно, этот альманах мало кто смог бы прочесть, но австрийские власти и в нем увидели угрозу русского не возрождения даже, а сепаратизма.

В 1848 году в Австрийской империи началась венгерская революция. Венгры пытались добиться независимости, как часто бывает, мотором революции были либеральное дворянство и городская интеллигенция, а топливом, брошенным в топку восстания, стали крестьяне и мелкие мещане. Венгрии даже удалось на короткое время получить независимость от Австрийской империи, но скоро революция была подавлена. И не только потому, что австрийская армия умело воевала, но и потому, что венгры решили строить новое справедливое государство для себя одних, а хорватам или сербам они не собирались давать никаких свобод, и потому в Воеводине или Хорватии местное население выступило против революции. И еще одной причиной стало вмешательство России. Пруссия, Великобритания и Франция поддержали сохранение единой Австрийской монархии как гаранта стабильности в сложном, многонациональном регионе Европы и Балкан, российский император Николай Первый пообещал военную поддержку Францу-Иосифу, и на территорию Венгрии вошел русский экспедиционный корпус под командованием генерал-фельдмаршала Ивана Паскевича. Австрийский император «отблагодарил» русских за помощь во время Крымской войны. Все два года он держал на границе с Россией войска, угрожая разрывом мирного договора и вторжением, из-за чего Петербург не мог перебросить дополнительные части на оборону Севастополя.

Венгерское восстание 1848 года вызвало брожение и среди польского населения Галиции. Там стали формировать отряды для помощи венграм, польские добровольцы отправились воевать на стороне революции. Русские в Галиции, по совершенно понятным причинам, в очередной раз поддержали императора, был сформирован русский полк в 1500 человек, который сражался как раз против восставших. В боях русский полк продемонстрировал изрядную храбрость и стойкость. И губернатор Галиции граф Стадион вручил русским их новый полковой штандарт от лица императора. К штандарту полагалась лента, на которой сама императрица выткала слова «Верность ведет к победе». А штандарт представлял собой двухцветное желто-голубое полотнище. Именно он потом станет флагом независимой Украины. Гимн, сочиненный по польскому образцу, флаг, придуманный немцами для русских, язык, полный полонизмов и искусственно сочиненных слов. Это и есть современная украинская идентичность.

После восстания в Галиции по инициативе австрийского генерал-губернатора Франца Стадиона фон Вартгаузена было отменено крепостное право, а потом при покровительстве губернатора во Львове была создана «Главная Руськая Рада». Это был орган, объединявший лидеров Галицкой Руси, формулировавший политические и культурные задачи русского населения. В Раду входили 30 человек — представители духовенства и интеллигенции, затем было создано еще 45 местных «Руських Рад» в разных городах и местечках. Как и в главной, в каждой местной Раде было 30 членов, и они занимались проблемами народного просвещения, развития сельского хозяйства и социальными вопросами. Якобы на одном из заседаний «Главной Руськой Рады» граф Стадион заявил собравшимся:

«Вы можете рассчитывать на поддержку правительства только в том случае, если захотите быть самостоятельным народом и откажетесь от национального единства с народом вне государства, именно в России, то есть если захотите быть рутенами, не русскими. Вам не повредит, если примете новое название для того, чтобы отличаться от русских, живущих за пределами Австрии».

В действительности же выглядело это немного иначе. В 1866 году в статье галицко-русской газеты «Слово» эти события описаны так:

«Въ 1848 роце вопрошали нас, що мы? Мы сказали, що мы всесмиреннейшии Ruthenen Господи! Если бы праотцы наши узнали, що мы сами прозвали себе тым именем, яким окрестили нас во время гоненія наши найлютЪйшіи вороги, они въ гробахъ зашевелили-бъ ся. <…> А може вы русскіи? допрошалъ насъ Стадіонъ. Мы кляли душу-тело, що мы не русскии, не Russen, но що мы таки собе Ruthenen, що границя наша на Збруче, що мы отвращаемся от так званых Russen, яко от окаянныхъ шизматиков (православных. — Прим. авт.), с которыми ничого вспольного имети не хочем. Якое ваше письмо? допрошали нас далей. Мы сказали, що письмо наше тое, що в церковных книгах, и знову кляли душу-тело от гражданки <…>, которой мы отрицаемся, яко чужой».

Но почему русины отказались признать себя единым народом с русскими? А все очень просто. Боялись, что не дадут австрийские власти возможности национального возрождения.

«Бо тогды настрашилибы ся нас были, щобы мы, связаны историею тысячилетною, обрядом церковным, языком и литературою с великимъ русским народом, не забагли коли от Австрии оторватися, и не были нас допустили до свобод конституцийных, были бы нас слабеньких тогды придушили, щобысьмо и не дыхнули дыханьем русским».

А уже в начале 20 века эта история была преподнесена именно так, что это губернатор рекомендовал русским назвать себя иным именем. По всей видимости, свою роль сыграл отчет полковника Мезенцова, начальника временного жандармского управления на территории Галиции (в ходе Первой мировой войны русская армия на время овладела Галицией). В этом отчете он подробно расписал этапы воплощения идей украинского сепаратизма, и в частности про графа Франца Стадиона он написал следующее:

«… Графу Стадиону в его политике необходимо было иметь противовес засилья поляков, и таковым он хотел сделать русских галичан. Для этого он заявил им, что «если они себя считают такими же русскими, как в России, то они совершенно не должны никогда ни в чем рассчитывать на помощь австрийского правительства», поэтому одна часть галичан испугалась заявления графа и по его желанию и настоянию начала вести политику «русинов». Политику якобы особой русской нации…»

Дмитрий Марков, публицист, галицко-русский общественный еятель начала 20 века, не раз подвергавшийся репрессиям со стороны австрийских властей, историю встречи графа Стадиона с лидерами русского движения описывает таким образом, что все же это не галицкие русские были вынуждены назвать себя рутенами/русинами, а именно наместник Галиции на этом настоял.

Газета «Зоря Галицка»

«После подавления восстания граф Стадион пригласил к себе политических деятелей, представителей галицких малороссов. Он осыпал их упреками по поводу того, что галицкие малороссы осмелились в напечатанной на немецком языке статье назвать себя «чистокровными русскими». Граф Стадион забыл, по-видимому, в эту минуту о существовании письменных документов, где галичане именуются «русскими», он отказался от тенденции австрийского правительства» привлекать галичан на свою сторону. Он коротко и ясно объявил делегатам: «Если вы выдаете себя за русских, то не надейтесь впредь ни на какую поддержку со стороны австрийского правительства». И тогда был принят до сих пор не употреблявшийся (бывший, во всяком случае, необязательным в немецком языке), но внушавший меньше подозрений термин — «русины». Термин же «русские», который еще в начале 1848 года употреблялся в правительственных немецких манифестах, по приказанию свыше на долгое время исчезает из официального употребления. «Верные слуги графа Стадиона, до невозможности преданные идее австрийского империализма и австрийскому флагу» — так характеризует русинов Мориц Тотлиб Сафир. Последний также пометил свое письмо к графу Стадиону, появившееся впоследствии в немецких юмористических журналах, оригинальным числом — эта дата гласила: «Три года после изобретения русинов»[19].

Но объективный анализ документов «Главной Руськой Рады» не оставляет и тени сомнения в том, кем же себя считали русины. В первом номере газеты «Зоря Галицка» от 15 мая 1848 года было опубликовано воззвание, в котором говорилось, что «рутены» сами себя называют русинами, что проживают они не только в Галиции и северной Венгрии, но и на юге России и насчитывают 15 миллионов душ. Осенью 1848 года Рада созвала «Собор Руських Ученых». По сути, это был съезд галицко-русских интеллектуалов, молодых учителей, потому что никаких ученых в полном смысле этого слова в Галиции после столетий польского владычества не было и быть не могло. Русские составили петицию на имя императора:

«Далеко больша половина жителей Галиціи суть Русины. Они суть отраслею великого словеньского рода. И мы имЪли колись своихъ власныхъ родственныхъ Князей изъ поколЪня св. ВладымЪра. Якъ тіи вымерли, утратило наше возлюбленное отечество въ другой половинЪ четырнадцатого вЪка самостоятельность».

Что, собственно, русины просили? Чтобы им разрешили преподавать в школах и гимназиях на родном языке, «руськом», так он назывался на тамошнем диалекте. Еще они попросили открыть кафедру при Львовском университете с преподаванием на «руськом» и разрешить печатать газеты на нем же.

«а) Дабы во всЪхъ народныхъ училищахъ <…> в тех округах, где население полностью или большей частью руское есть, обученье училищное въ рускомъ языцЪ преподавалося; <…>
г) Дабы вси краевы права, царски приказы и ухвалы всЪхъ прочихъ урядовъ рускому народови въ руской мовЪ оголошалися <…> Изъ сего слЪдуетъ также;
д) Дабы урядники въ сей Русинами зеселеной части Галиціи поставляемы народну руску мову добре умели; <…>
з) Дабы русинамъ яко такимъ вси народни уряды и также вси городски и сельски служенія дЪйствительно приступни были».

Сейчас на Украине часто объясняют — жители Галиции в 19 веке никакого отношения к русским не имели. Они были именно что «руськими». А это не просто диалектное написание, это уже другая нация. Это украинцы. Дескать, тогда украинцы называли себя руськими, а свой язык тоже руським. Несколько замысловатое объяснение, но для того, кто в учебниках читает о происхождении украинцев от древних укров, вполне подходящее.

На самом деле слова «украинцы» в Галиции никто не знал. И судя по решению «Собора Руських Ученых» о «необходимости установления единообразной грамматики и единообразного правописания для всего руського народа в Австрии и России», считали себя жители Галиции как раз русскими. Такими же, как в России. Проблема была лишь одна — на каком языке печатать свою руськую литературу, газеты и учебники. После долгих обсуждений Собор вынес решение об унификации грамматики и правописания. И не нужно быть филологом, чтобы понять, на основе какого языка русские галичане решили унифицировать свое правописание. Печатный орган «Главной Руськой Рады», газету «Зоря Галицка», без труда может читать любой из нас. В текстах есть диалектные слова, но это, безо всякого сомнения, русский язык. Причем более понятный даже, чем малороссийский народный говор. Оригинальное название газеты — «Зоря Галицкая. Листъ повременный, посвященный литературному, общеполезному и забавному чтенію». Для примера, номер от 9 марта 1853 года, стихи на смерть закарпатского Ужгородского священника и просветителя Андрея Балудянского:

Печальный голос к нам пробился
Из поза сумрачных Карпат
Отец Андрей упокоился
Наш однородный русин — брат
Погасло сновь одно светило,
Что величаво так и мило
Наш озаряло небосклон …

Или оттуда же. Статья об истории языка:

«Глубоко троняют нас известия, о древних великих характерах, и мимовольно производят в душе удивлени и поважания для них…»

И вот еще пример. Книга «Галичина и еи русски жители», Вена, 1896 год, автор — известный в Австрийской империи журналист и этнограф Григорий Купчанко:

«Въ давнихъ, незапамятныхъ часахъ въ сторонахъ, где теперь лежатъ Галичина, Буковина, Угрія и т. д., жили розлични чужи, нерусски народы. Въ часъ около Рождества Христового въ сторону, где теперь лежатъ Галичина, Буковина, Угрія и т. д., прійшолъ народъ, который называлъ себе Словянами або Славянами.

Словянами або Славянами тъ давни жители Галичины называли себе для того, що они розумъли слова своей бесъды або розмовы и що они були дуже славни (храбри) въ борьбъ (войнъ) съ другими, несловянскими народами, слова которыхъ они не розумъли и которыхъ они черезъ то прозвали нъмыми людьми або Нъмцами».

В 1848 году впервые за 500 лет оторванные друг от друга историческими катаклизмами и бурями Россия и Галицкая Русь встретились лицом к лицу. Русские войска генерала Ивана Паскевича шли из России на подавление венгерского восстания через Закарпатье и Галицию. Местные русские, или, как они чаще называли себя на немецкий манер, русины, общались с русскими военными практически на одном языке, ходили на богослужения, совершаемые полковыми русскими священниками, каждый день все больше убеждаясь, что они единый народ, где бы кто ни жил: во Львове, Киеве, Москве… Русский военный писатель Петр Алабин, участник того похода, вспоминал:

«Чем глубже проникали мы в Галицию, тем радушнее встречали прием не только от крестьян, но и со стороны интеллигенции… Нас ждала, нами восхищалась, нами гордилась, торжествовала и ликовала при нашем вступлении в Галицию партия русинов, составляющих три части всего населения Галиции…
Русский народ в Галиции все время польского над ним владычества хранил неприкосновенно свои обычаи, свой русский язык, конечно, несколько в искаженном виде (на котором теперь пишутся, однако, стихи, песни, значительные литературные произведения, учебники, даже издается газета «Зоря Галицка»), но религия его предков исказилась унией. Впрочем, униатские ксендзы русинов, может быть, разделяя сочувствие к нам своей паствы, по-видимому, искренно нам преданы. Многие из них приходили поближе познакомиться с нами, откровенно нам высказывая, что они гордятся нами, как своими братьями, перед немцами и поляками, и сопровождали нас приветами и благословениями»[20].

Есть воспоминания современников похода о том, что вокруг русских солдат была такая обстановка, что многие из них были даже убеждены, что они находятся еще в России, и спрашивали, «где ж будет наконец земля неприятельская, мадьярская».

На фоне общего национального русского ренессанса Галиции эта встреча произвела огромное впечатление и на интеллигенцию, и на простых крестьян. Вдруг, после сотен лет угнетения, национального унижения, люди поняли, что они часть большого русского мира. Но Российская империя предала Галицкую Русь второй раз. Если бы Петербург тогда решил забрать Галицию у Австро-Венгрии, то официальная Вена ничего не смогла бы противопоставить силе русского оружия. Ослабленная войной страна была рада, что вообще уцелела, и то благодаря лишь русским штыкам. Вместо этого Россия спокойно вывела свои войска и даже не подумала о возможности возвращения части русского народа под свою опеку. Историк Андрей Дикий по этому поводу писал:

«Действия России во время революции в Австрии трудно признать полезными для национальных интересов России. Вместо того, чтобы содействовать, фактически уже происшедшему, распадению сильнейшего соседа на Западе — Австрии и вернуть России исконные русские земли — Червонную Русь, что диктовали интересы России, русское правительство спасает этого соседа и оставляет в его владении эти части Киевской Руси. Объяснение, что действия России были продиктованы желанием сохранения принципа легитимности и недопущения успеха восстания против законного монарха, не выдерживает никакой критики. То же самое русское правительство с тем же самым императором (Николай I) в 1829 году активно поддержало греческих революционеров, восставших против своего законного монарха — турецкого султана, и в Адрианопольский мирный договор с Турцией внесло пункт 10, гласящий: «Греция становится независимым от Турции государством».
Объяснение этой, безусловно, вредной интересам России, политики во время революции в Австрии, вероятно, надо искать в немецком происхождении династии, немецком засилии при дворе вообще и влиянии тогдашнего русского министра иностранных дел Нессельроде (австрийского немца, даже не говорившего по-русски), в частности»[21].

Национальное русское возрождение в Галиции в 50-е годы продолжалось еще активнее, чем до этого. Прежде всего потому, что уже выросло как раз то первое поколение русских учителей, просветителей и униатских священников, которые ощущали себя именно русскими, а не ополяченным безликим населением. Они преподавали в народных школах, которые находились в ведении церкви, они развивали язык, появилась русская научная литература. В 1857 году была издана трехтомная «История Галиции» Дениса Зубрицкого, имена писателей и культурных деятелей Головацкого, Петрушевича, Малиновского, Лозинского, Могильницкого знали по обе стороны Карпат.

Вот что интересно — в Российской империи, в Малороссии, униатское духовенство было проводником польских идей, в Галиции же, напротив, именно униатская церковь стала борцом за русскую идею. Собственно, политическим лидером русской Галиции был униатский митрополит Григорий Якимович. Это как раз он создал и первым возглавил «Главную Руськую Раду». И в то время, когда киевские интеллектуалы в Кирилло-Мефодиевском братстве сочиняли украинскую идею и думали, как бы разделить Россию, галицкие мыслители мечтали об объединении с великой Россией, которая, впрочем, плевать на них хотела, при этом окормляя малороссийских сепаратистов всех мастей.

Галицкое русофильство было во многом определено тем, что, знакомясь с русской литературой, галичане понимали — язык у них с русскими один, культура одна, да и история до определенного момента общая. В 1865 году ведущая газета Галичины «Слово» открыто выступила с доказательством того, что галицкие «русины» и великороссы — один народ, а язык «русинов» — лишь диалект русского, что существует лишь один русский народ, от Карпат до Тихого океана, и не нужно создавать никакой «русинский» литературный язык, потому что и русский тут всем понятен. Вопрос о языке газета подняла не зря.

Потому что для Венского двора русские превращались в новую угрозу. С ростом национального самосознания империя мириться еще могла и даже вполне себе использовала его против поляков. А вот ситуация, когда в одной из провинций народ начинает говорить, что он вообще-то часть другого, великого народа, живущего по другую сторону границы, Вене казалась крайне опасной. И снова по принципу «разделяй и властвуй» в Галиции власть была отдана полякам. Губернатором стал поляк, все члены местного парламента и так были только поляки, и вся внутренняя политика была перенастроена на новую дерусификацию. На сдерживание промосковских, пророссийских настроений. Промосковский в этом случае не опечатка, да, столицей России был Петербург, но русское движение в Галиции называли «москвофильским». Первая атака на русскую культуру была предпринята в 1859 году, власти решили заменить алфавит. В качестве поддержки этого решения в этом же году в правительственной типографии в Вене на немецком языке была напечатана брошюра знаменитого чешского филолога Йожефа Иречека Uber den Vorschlag das Rutenische mit lateinischen Schriftzeichen zu schreiben — «О предложении русинам писать латинскими буквами». Иречек цель реформы объяснял прямо:

«Пока русины пишут и печатают кириллицей, у них будет проявляться склонность к церковнославянщине и тем самым к российщине. Церковнославянское и русское влияние настолько велики, что грозят совсем вытеснить местный язык и местную литературу».

Граф Голуховский, наместник Галиции, и правда приказал заменить кириллицу латиницей, и галицко-русские газеты должны были начать печатать латинскими буквами. Последующая реакция русского населения получила название «азбучной вой ны». Русские устроили массовые протесты против реформы. Собирались собрания, Русская рада отправляла петиции, в газетах печатались возмущенные статьи. В итоге реформа алфавита так и не прошла, а вот в русской среде началось массовое увлечение литературным русским языком и собственно литературой. Во Львове возникло литературное общество имени Пушкина. В галицких селах стали отмечать дни русской культуры, и первый памятник Александру Пушкину появился вовсе не в Москве, на Тверском бульваре, а в одном из галицких сел. Василий Иванович Кельсиев, русский ученый и революционер, писал о галичанах следующее[22]:

«Их связывает одно чувство, одна мысль — что все они, без исключения, русские, что каждый шаг их должен быть в пользу Руси и что каждый промотанный крейцер есть крейцер, украденный у народа русского. И среди этих людей, волею-неволею, более и более начинаешь любить Россию, ценить свои силы и понимать, что русский народ, при всех его племенных особенностях и наречиях — один и тот же народ, несмотря на унию, на старообрядчество, молоканство, хлыстовство, на кацапство и на хохловство».

Однако Галиция постепенно становилась польской провинцией. Польский язык был в школах, судах, администрациях, и в 1863–1864 годах произошел важный поворот в жизни этого региона. Туда бежали тысячи поляков после подавления восстания. С ними прибыли и тысячи молодых малороссиян, считавших себя отныне «украинцами». Тогда-то во Львове впервые услышали это непривычное слово, появились первые украинские, точнее, как тогда говорили, украинофильские, газеты. Деятель Галицкой Руси Осип Мончаловский в статье «О названиях «Украина», «украинский» писал:

«Термин «украинский» вместо «малорусский» не был в Галицкой Руси известен до 1863 года. Его принес к нам польский повстанец Павлин Стахурский-Свенцицкий (Павло Свий), получивший от тогдашнего наместника Галичины, графа Агенора Голуховского, место преподавателя малорусского языка в академической гимназии во Львове. Этот Стахурский-Свенцицкий усердно распространял среди галицко-русской молодежи украинофильский сепаратизм и фонетическое правописание и пытался ввести употребление латинских букв вместо русских. Эту пропаганду вел Стахурский-Свенцицкий не только во время преподавания в гимназии, но и в издаваемом им журнале «Siolo», в заголовке которого значилось, что он «poswizcony rzeczom ludowym ukrainsko-ruskim». Таким образом, Стахурский-Свенцицкий первый в Галицкой Руси употребил термин «украинско-русский», ввиду чего он, польский революционер, является духовным отцом нынешних галицких «украинцев».

Именно в те годы в львовской украинофильской газете «Мета» (в переводе с польского — «цель») впервые напечатали сочиненный в Малороссии текст песни «Щэ нэ вмэрла Украйина», будущего украинского гимна. Про эту газету Василий Кельсиев, позволю себе еще раз его обширно процитировать, в неоднократно упомянутой книге о путешествии по Галичине и Молдавии, которая особенно ценна тем, что Кельсиев в прошлом был идейным революционером и либералом, написал так:

«Мету» следовало бы перепечатать в России и распространить как можно шире, если думают, что украинофильство имеет какую-нибудь будущность. Характеристикою этого единственного органа русского сепаратизма можно указать то, что в нем нет ни одной дельной статьи. Все какие-то пробы пера разных гимназистов и студентов. «Мета» войну объявляет москалям — и не приводит ни одного довода, почему именно Малоруссии не нужны москали и почему она с ними жить не может. Она прямо говорит, что рассчитывает только на студентов и чуждается стариков и вообще зрелых людей… т. е. всего, что знакомо с жизнью не по теориям, а на практике, что идет за реальным, а не за фантазиею.
«Мета» львовская, кажется, запрещена у нас — и это очень жалко. Я прочел ее от доски до доски: нет лучше возражения против антиславянского правописания, как эти брошюры, лежащие теперь передо мною. Я не стилист, и много великорусских народных выражений попадается в этих строках, но все, что я говорю, и все, что будет напечатано в столбцах «Голоса», где появятся мои строки — все это поймет каждый православный, потому что я пишу книжным, хаотическим языком, полурусским — полуцерковным, который свято блюдет память Нестора, Кирилла и Мефодия, который туго поддается всяким нововведениям. А эта «Мета», кому она понятна? «Вируэмо, що пидiль великоi руськоi отчини на двi, двом цiсарством влученi, териториi одностайному розвозвi народности хоч и неконче сприяв, однак и не заваджав, тому порозуминне и повднанне в моментах розвиття вiд политичнего интересу независлых, з повним правом дiятись може!»
Честное слово даю, что ничего не понимаю, хоть и занимался славянскими наречиями и хоть понимаю здешнего мужика. Кому нужен такой язык? Мужик галицкий не поймет его, несмотря на русизмы, и поляк не поймет, несмотря на полонизмы. Пало украинофильство в Галичине единственно потому, что никто не хотел подписываться на «Мету», никто не сочувствовал ее сепаратистскому направлению…»

Вот в последнем русский этнограф Василий Кельсиев страшно ошибся. Украинское движение вовсе не пало, а как раз наоборот — стало тараном против русского движения. Хотя его первые представители в Галиции, судя по воспоминаниям Кельсиева, выглядели довольно жалко, и при прочтении этих строк невольно возникает образ современного нам свидомого украинского патриота, подрабатывающего между прочим где-то на стройке в Польше или Подмосковье:

«В моих странствиях мне случалось не раз встречаться с вышеупомянутыми украинскими казаками, воевавшими против нас под предводительством батьки-атамана Адама Вылежинского. Это были разные не кончившие курса студенты, гимназисты, мелкие чиновники, которые в Киевской, Волынской и Подольской губерниях гарцевали на конях, распевали украинские думы и мечтали о том, что придет золотое время, когда южнорусский народ встрепенется, стряхнет с себя иго как Петербурга, так и Варшавы и заживет своей собственной жизнью. Тогда на степных курганах рассядутся бандуристы, станут воспевать их подвиги, казаки станут гарцевать опять по степи, вся молодеческая жизнь Украины воскреснет, чуть-чуть Сечь Запорожская не заведется — это было увлеченье весьма поэтическое, пожалуй, весьма благородное, но поборники его, увы, должны были поделаться в Молдавии городскими извозчиками и даже бить щебень на шоссе».

И как раз с момента приезда в Галицию поляков и «украинцев» начался новый этап борьбы с русским ренессансом. Для властей Австрии было понятно — просто так снова вернуть русских в их прежнее состояние не получится. И конечно, невозможно было переделать их в поляков. Но тут в начале 60-х годов в среде молодого поколения галицко-русской интеллигенции возник интерес к сближению печатного русского языка с языком народным, то есть с диалектом. Процесс, сходный с тем, что происходил и в Малороссии. Как в Малороссии, образованная молодежь принялась «ходить в народ», как в Малороссии, она убеждалась, что народ говорит на своем диалекте. Похожем. Но все же особом.

Вообще ничего удивительного в интересе к народному языку не было. Подобное происходило по всей Европе, в России Лев Толстой писал учебники на тульском наречии для своей яснополянской школы. Такие же учебники на местном наречии для народных школ собирались печатать в Вятке. И никто не видел в этом каких-то проблем, все полагали, что таким образом простой народ скорее получит доступ к знаниям. Мало кто понимал, что это та область, где заканчивается филология. И начинается политика. В середине 19 века империи казались нерушимыми, а миропорядок незыблемым и сложившимся на века. Что там учебник на малороссийском наречии? Подумаешь!

Так вот, новое поколение галичан как раз и настаивало на создании особого галицко-русского языка, на том, что и учебники, и книги надо писать для простого народа на нем. Они заявляли, что Русская рада когда-то неправильно решила взять за основу для правописания русский литературный язык. Тем более что был опыт «Русалки Днестровой», и пусть тираж власти изъяли, но ведь писали же в альманахе на карпато-русском диалекте. Значит, можно же так! Сторонников этого русского движения назвали «народовцами». И вот на этом фоне в Галицию хлынули поляки и «украинцы» и включились, при поддержке австрийских властей, в борьбу за галицко-русский язык. То есть в борьбу против русского единства. Сошлись воедино австрийские, польские и «украинские» интересы.

Тут, правда, стоит сказать, что популяризации украинской идеи и идей народовцев послужили действия русского правительства. А именно Валуевский циркуляр. Его текст воспринимался как откровенное подавление национального выбора. Хотя тут налицо, конечно, несколько искаженное восприятие действительности радикальной молодежью. Австрийское правительство, например, в 1822 году запретило ввоз русских книг (именно на основе этого закона изымали тираж «Русалки Днестровой»), а в 1860-е ограничило преподавание на русском. При этом Австрия казалась образцом демократии, а Россия — ясное дело, тюрьмой народов. Но стоит понимать, на каком фоне все эти события разворачивались, по всей Европе шли восстания и революции, это была «весна народов», когда люди переставали себя осознавать просто подданными империй. Национальное самосознание начинало доминировать над имперским. Так что Галиция и Малороссия не были каким-то исключением из правил, не считая того, что сербы или хорваты, венгры или словаки были известны с давних времен как нации со своей историей и традициями, литературой и культурой. Украинскую нацию никто не знал, украинскую нацию еще предстояло сформировать и сочинить. И язык стал движущей силой этого процесса.

Собственно «народовцы» в Галиции, создавая свой язык для народного просвещения, ничего особенно нового не придумали. Поскольку в России уже была литература на малороссийском наречии, то образец для подражания у них был. А поскольку в Галиции поселилось немало украинствующей молодежи, то и процесс пошел довольно быстро. В 1868 году во Львове было основано общество «Просвита» — для распространения среди русских галичан книг на малороссийском диалекте (ну или если читателю угодно, то языке). А в 1872 году во Львов приехал бывший участник Кирилло-Мефодиевского братства Дмитрий Пильчиков, он привез с собой тысячу гульденов для открытия «Товариства имени Шевченка», которое было призвано объединить усилия галицких и малороссийских украинофилов для литературной и издательской работы. «Товариство имени Шевченка» сначала развивалось слабо, а с 1894 года, получив поддержку австрийских властей, оно стало локомотивом украинского движения.

Народный русский язык галицких крестьян за 500 лет польского влияния, конечно же, вобрал в себя немало полонизмов и немецких слов. И в процессе создания нового языка, к которому подключились поляки, появился особый язык, который отличался и от малороссийского говора, и от местных галицко-русских наречий. Правда сказать, поначалу этот язык не понимал никто, ни поляки, ни русские, и даже малороссийские «украинцы» понимали его с трудом. Но именно он стал основой того украинского языка, которым сейчас пользуются на Украине.

«Все польские чиновники, профессора, учителя, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филологией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско-польский язык», — писал в те годы общественный деятель Галиции и Закарпатья Адольф Добрянский. С помощью польских профессоров и малороссийской кулишовки переделали кириллический алфавит, чтобы сделать его максимально не похожим на русский. Реформированный алфавит в приказном порядке ввели в школах. И при этом власти всячески поддерживали именно «народовцев», давая им финансирование и политические преференции. Однако что интересно — «народовцы» все еще считали себя русскими. Не украинцами. «Наш язык идет на польское решето, — писал галицкий писатель и общественный деятель священник Иоанн Наумович. — Здоровое зерно отделяется как московщина, а высевки остаются нам по милости».

Когда сам Пантелеймон Кулиш, посетив Галицию, пожив во Львове и пообщавшись с «народовцами» и местными «украинцами», понял, для чего идут эти языковые эксперименты, он ужаснулся. То есть он по-прежнему считал, что надо работать над малороссийским, украинским языком. Но он все еще по старинке считал, что русские и малороссы — части одного народа. Для нового поколения это уже было не так. Он писал одному из народовцев Омеляну Партицкому:

«Клянусь, что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по-своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть — мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой, и уж теперь бесполезны ляхские попытки нас разлучить».

Интересная деталь, австрийский подданный Омелян Партицкий развивал и пропагандировал украинский язык, украинскую литературу. Но себя он все еще считал русином, русским. Он основал во Львове организацию украиноязычных педагогов, которую назвал — вот удивительное дело — «Руське Педагогичне Товариство». То есть русское педагогическое общество. Никак по-другому на современный русский язык эту фразу перевести невозможно при всем желании. Известно и такое письмо Кулиша:

«Вам известно, что правописание, прозванное у вас в Галиции «кулишивкой», было изобретено мною в то время, когда все в России были заняты распространением грамотности в простом народе. С целью облегчить науку грамоты для людей, которым некогда долго учиться, я придумал упрощенное правописание. Но теперь из него делают политическое знамя… Видя это знамя в неприятельских руках, я первым по нему ударю и отрекусь от своего правописания во имя русского единства».

Пантелеймон Кулиш в начале 1880-х годов, когда Галиция стала центром украинства, прожил там почти три года. К этому времени он сильно изменил свои взгляды. Во-первых, потому, что стало ясно, что «История русов», оказавшая такое влияние на целое поколение, — это подделка. А во-вторых, Кулишу стало очевидно, что большинство украинствующей интеллигенции плохо образовано, плохо знает историю, живет дикими мифами о вольных казачьих временах, используя эти мифы вместо подлинных знаний в своих рассуждениях и творчестве. Он стал высказываться об украинофилах крайне язвительно, а уж в Галиции духовный и образовательный уровень этих деятелей оказался еще ниже, чем он видел в Малороссии. В книге «Крашанка», выпущенной в 1882 году там же, во Львове, он пишет об украинофилах как о людях, не умеющих «подняться до самоосуждения, будучи народом, систематически подавленным убожеством, народом последним в цивилизации между славянскими народами».

«Я приехал в вашу подгорную Украину оттого, что на днепровской Украине не дают свободно проговорить человеческого слова; а тут мне пришлось толковать с телятами. Надеюсь, что констатируя факты способом широкой исторической критики, я увижу вокруг себя аудиторию получше. С вами же, кажется, и сам Бог ничего не сделает, такие уж вам забиты гвозди в голову».

Кулиш уехал из Галиции, и до конца жизни он хоть и писал и говорил на украинском, но так и не смог стать полноценным украинским националистом. Он еще в ссылке написал «Записки о южной Руси», в двух томах. Не об Украине, а о Руси.

Под конец жизни Кулиш создает три фундаментальных труда: «История воссоединения Руси» в трех томах, отдельным томом вышли «Материалы для Истории воссоединения Руси», и затем в 1888 году он пишет «Отпадение Малороссии от Польши (1340–1654)», также в трех томах. О казаках, о галицких «народовцах» он пишет вещи уничижительные, разрушая мифологию «казачьего рыцарства»:

«…И вот я вижу во Львове собственными глазами захудалых представителей двух великих наций, Старопольской и Старорусской, которые сделали друг друга мизерными противниками России, так названной у них Московии, сделали друг друга ночным отблеском Австро-Германии, воспользовавшейся их беспутною борьбою… На крутой, косматой от заросли горе, чернеют остатки Верхнего Замка. С этого стратегического пункта 240 лет назад текли ручьи человеческой крови. Кто точил горячую кровь? Точили ее наши козаки с козаками татарскими. Из кого точили они ее? Из защитников города Льва. А кто были эти защитники? Были они так называемые Поляки, то есть ополяченные и неополяченные Русины, охотно становившиеся под польское знамя, лишь бы не быть такими освободителями Русской Земли, какими явили себя козаки Хмельницкого, или — не сделаться ясыром козацких побратимов Татар, которым Хмельницкий обыкновенно выплачивал условную дань людьми.
Немудрено, что в числе Львовских улиц, носящих чуждые имена, я с трудом отыскал единственную во всем городе Русскую улицу, в которой однако ж родные нам звуки заглушает речь польская. Козаки, спасаясь от боевой польской силы посредством освобождения по-татарски, вогнали нашу Червоную Русь еще глубже в польщизну»[23].

Поздний Кулиш в казаках видел разлагающее, разрушительное явление, в казачьем автономизме нет для него более никакого романтизма — одно сплошное предательство интересов Руси и русского народа. И собственно самой украинской идеи, потому что Кулиш не мог себе помыслить Малороссию/Украину оторванной от России. И многие свои мысли он по-прежнему излагает по-украински. Но какие это мысли! Я позволю себе процитировать отрывок из его стихотворения без перевода, в конце концов, русскому человеку при желании нетрудно понять смысл этого текста, в котором ясно видно сразу — вот ведь какой парадокс — патриота России и яростного украинского автономиста.

Наші предки москалями вас по ляцькій моді звали,
В Азію китайську ваших славних предків одпихали,
Ви ж на займані своїй розумно господарювали,
Руську землю й руську честь од ворогів обороняли.
Наші предки з поляками руським світом тяжко колотили,
А втворити руського письменства в себе не здоліли…

(Наши предки москалями вас по польской моде звали,
В Азию китайскую ваших славных предков «выселяли»,
Вы же на своей земле разумно управляли,
Русскую землю и русскую честь от врагов защищали.
Наши предки с поляками с русским миром тяжело воевали,
А создать русской литературы сами не смогли…)

О его отношении к украинской литературе следует сказать отдельно. О писателях-галичанах, да и малороссах, он, глубоко образованный человек, отзывался с нескрываемым пренебрежением, они поражали его своей дремучестью и ограниченностью:

«Немногие из них изучали памятники народной словесности хотя бы с тем прилежанием, с каким студент готовится к экзамену. В изучении разговорного народного языка также не заметно у них особенных успехов. Доказательством того и другого служит неловкость, с которою они принимаются за перо в журнальных статейках или книжонках, предназначаемых для народного чтения. Исключений из этого общего правила можно насчитать весьма немного. Неудивительно после этого, что народ не узнает в их писаниях своей родной речи, а сословие образованное видит в их языке извращение общего письменного языка. Мало того: неразвитость литературного вкуса вообще — не говоря уже о языке — так и разит в этих неловких попытках беседовать печатно с публикою: так и видно, что за это важное дело берутся у нас не самые лучшие, а только самые смелые».

В 2008 году Нацбанк Украины предложил было напечатать портрет Пантелеймона Кулиша на купюре в тысячу гривен, предполагалось тогда ее вводить. Но проект отклонили, решив такую купюру не вводить. Однако характерно, что сегодня на Украине имя Кулиша не слишком распространено и не слишком популяризируется. И правда, как вписать в стройную историю великой Украины человека, писавшего про «недолюдків націоналістів українських» такие слова: «Наші ж народом зробили анти народ, так само як ляхи видумали «народ шляхетський», братарозбивашку «народу козацького». («Наши же народом сделали анти-народ, так же как поляки выдумали «народ шляхетский», братарозбивашку «народа казацкого».)

И что сделать, если человек, по сути определивший развитие украинской письменной культуры, на украинском же языке писал про казаков и Украину такое[24]:

«Повтікавши од Хмельничан у Харківщину, Вороніжчину і т. д. величали ми себе татарською назвою «козаки», а свій край і в нових слободах і в давніх займищах звали польським словом Ukraina (по-російськи — Украйна) і плакались над сим словом, неначе в приказці Бог над раком. Тепер ми бачимо, що з давніх-давен були радними з Руссю московською і вірою, й мовою, через те налічуєте Ви нас по московських державах до 40 мільйонів. Розлучив нас із ними лях, кохаючись у козаках поти, поки вони його спалили й зарізали, а недопалену і недорізану Ляхву піймала за чуб правою рукою Москва, держучи лівою за чуба ж таки козака. Навіть хохлом зве нас Москаль через те, що ми взяли на себе образ і подобіє свого наставника Ляха».
(«Побежав от Хмельничан в Харьковскую, Воронежскую и т. д., величали мы себя татарским названием «казаки», а свою землю и в новых слободах, и в древних займищах звали польским словом Ukraina (по-русски — Украйна) и плакались над этим словом, как будто в поговорке Бог над раком. Теперь мы видим, что с давних времен были едиными с Русью московской и верой, и языком, потому нас вместе с ними почти 40 миллионов. Разлучил нас с ними поляк, дружа с казаками, до тех пор, пока они его сами не сожгли и зарезали, а недожженного и недорезанного Поляка поймала за волосы правой рукой Москва, держа левой рукой за чуб козака. Даже хохлом зовет нас Москаль за того, что мы взяли на себя образ и подобие своего наставника Поляка».)

Но вернусь все же к Галиции. Там еще в 70-е годы 19 века мало кто понял бы, что написал Пантелеймон Кулиш. Хотя реформа языка при поддержке австрийских властей шла активно. Слова из русского литературного языка, которым пользовалась русская интеллигенция, заменялись на правильные, истинно галицкие, или «украинские». «Направление» — «напрям», «современный» — «сучасний», «общество» — «товариство» или «суспільство». Вся москальская лексика выжигается каленым железом. На новом языке стали печатать и школьные учебники. Учителя пытались объяснить, что они в таком виде не понятны ни ученикам, ни самим учителям. Но недовольных учителей увольняли из школ. Русских чиновников, которые говорили о глупости и опасности реформы, выгоняли с работы. Писателей и журналистов, которые применяли дореформенное правописание, преследовали, как москальских агентов. Галицко-русский писатель Василий Ваврик вспоминал в своей книге «Терезин и Талергоф»:

«Крестьянину трудно было сразу перекреститься с русина на украинца. Ему тяжело было потоптать то, что было для него святым и дорогим. Еще тяжелее было ему понять, почему украинские профессора как-то туманно, хитро и блудно меняют Русь на Украину и путают одно имя с другим. Всем своим существом народ осознал, что творится неправда, фальшь, измена…»

В 1892 году в Галиции было введено фонетическое написание слов, это когда буквы пишутся, как слышатся. Если фонетику ввести, например, в русский язык, то любой местный говор можно запросто превратить в особую систему письменности. В 1893 году и австрийский парламент подтвердил фонетическое письмо для «украинского языка». Вот только украинцев отдельной нацией в Австрии не считали. И сами жители Галиции, даже те, что причисляли себя к «украинцам». А язык как раз и стал этаким особым «галицко-русским» или «карпато-русским» языком.

Василий Ваврик

На нем писал, например, знаменитый поэт Иван Франко, которого в годы СССР как-то стало принято считать украинским. Сам он себя долго считал русином и в молодости входил в русофильское общество, а потом, в 90-е годы 19 века, он был одним из инициаторов создания «Русско-украинской радикальной партии». То есть надо понимать — слово «украинец» долгое время означало политическую принадлежность, но не национальность.

Но писал Иван Франко на создаваемом украинском языке, потому что, конечно, он был ближе народному говору, чем русский литературный. В этом смысле он, безусловно, великий украинский поэт и писатель. Вот только стоит помнить, что герои многих его произведений — прикарпатские русины. Русские, проще говоря. Причем, как подсчитали исследователи, ранние произведения Ивана Франко заметно отличаются от более поздних. Такие слова, например, как «взгляд», «воздух», «войско», «вчера», в более поздних изданиях уже заменены на «погляд», «повітря», «військо», «вчора». Изменения делал и сам Иван Франко, ставший активным участником украинского движения в Галиции, и его помощники и редакторы. Всего в 43 прижизненно напечатанных произведениях филологи насчитали более 10 тысяч изменений. И правки продолжали вносить и после смерти Франко.

Поначалу язык и правда было трудно внедрять в народное сознание. Но с 70-х годов 19 века народное образование от «москвофильски» настроенного духовенства передали в ведение гражданской администрации, которая, как я уже упоминал, полностью контролировалась польской элитой. Начали создаваться «бурсы», общежития для студентов и школьников, где помимо школьных занятий велась антирусская и украино-фильская пропаганда. Оттуда выходили правильно настроенные священники и учителя, как вспоминают современники, от выпускников требовали подписать такое заявление: «Заявляю, что отрекаюсь от русской народности, что отныне не буду называть себя русским; лишь украинцем и только украинцем».

Русофобски настроенная молодежь поддерживала «народовцев», партия укреплялась, и к концу 19 века выросло поколение, которому казалось, что так было всегда: что есть только один правильный язык, украинский, что сами они русские «украинцы», или просто украинцы. И что вся угроза исходит из России. Если кому-то кажется, что это невозможно, то посмотрите на Украину. Имея власть, образовательные ресурсы, средства пропаганды, можно сделать что угодно. Политтехнологии были всегда, только название этому явлению придумали сейчас.

Независимой Украине 24 года. И ровесники страны стали как раз основным топливом Майдана и карательных операций, именно они вступали первыми в отряды ультраправых нацистских организаций. Если школьнику говорят, что между Россией и Украиной постоянно происходили войны, причем в то время, когда Украины вообще не существовало, когда ему говорят о том, что голод на Украине устроили проклятые москали, чтобы уморить украинцев за их стремление к независимости, то что может вырасти из этого школьника? В лучшем случае человек, который будет одобрять карательные акции на Донбассе, а в худшем — человек, который станет убивать именно потому, что будет считать этих людей врагами своей нации.

Глава 8
Европейские «украинцы» и москальские «туранцы»

В 1861 году увидел свет трехтомник «Основы истории Польши и других славянских стран и Москвы», его автором был Франтишек Духинский, молодой польский публицист, родившийся и выросший в Малороссии. Он получил образование в Уманском базелианском училище, том самом, что так плотно опекали поляки. Духинский успел поучаствовать в Крымской войне на стороне британцев, причем по соображениям идейным. Он был глубоким, убежденным русофобом. Он ненавидел Россию и русских, и в своей книге он изложил дикую расовую теорию о том, что русские — это представители туранских кочевых народов. И они не имеют никакого отношения к славянам вообще.

Духинский писал, что слово «Русь» украдено москалями у украинцев, при том, что «москали не являются ни славянами, ни христианами в духе настоящих славян и других индоевропейских христиан. Они остаются кочевниками до сих пор и останутся кочевниками навсегда». Еще он писал про русских так: «nie Rosyanami, nie Ruskiemi, nie Rusinami, a prosto Moskalami zwani byli», то есть «не Росиянами, ни Русскими, ни Русинами, а просто москалями всегда их называли». Потому что «москали используют название Росиян, Русинов, Русских как одно из главных оружий против Польши». Поэтому надо запретить москалям называть себя русскими, на международном уровне «приказав называть Москалей Москалями, а не признавать за ними названий, которые они себе присвоили и которыми обосновывают свои мнимые права на большую часть Польши, на Русь».

Первым критиком бредовых идей Духинского стал Николай Костомаров. Тот самый, кирилло-мефодиевец. Это лишнее подтверждение того, что все же не понимал Костомаров, что он творит, когда сочинял свою спорную теорию о двух русских народах.

Духинский называл Москву извечным агрессором, который только и хотел, что отнять русские земли у Польши. А они должны принадлежать именно полякам, потому что русские и поляки — это практически одна нация. Под русскими Духинский подразумевал малороссов. Он просто еще не знал слова «украинцы», иначе точно воспользовался бы им. Так вот, все у Духинского сводилось к тому, что Русь — а это и Западная Русь, и Псков с Новгородом, и Литва — входила в состав Польши, а Московия исторически не Русь. «Русские», по мнению Духинского, это просто одна из ветвей польского народа. А вот москали — это смесь туранских кочевников, финно-угров, и самих москалей Духинский считал народом кочевым, соответственно противостояние с москалями он видел как расовый конфликт, а Днепр в этом случае оказывался границей между Европой и Азией, миром людей и миром азиатских москальских кочевых чудовищ. И понятное дело, что поляки тут выглядели такими рыцарями, защитниками христианства. Потому что у москалей никакого христианства нет. Они же православные, значит, исказили истинную веру. Так что когда в Верховной Раде Украины требуют запретить использовать слово Россия в отношении Российской Федерации, то ничего нового в этом нет. Просто переосмысление бредовых идей одного польского русофоба 19 века.

Но стоит сказать, что у поляков книги Духинского стали в 19 веке невероятно популярными. И потому, что объясняли величие польского народа, и потому, что показывали гнусную сущность всяких москалей. Но проблема была в том, что идеи Духинского стали распространяться не только в среде польской эмиграции, но и среди русских, населяющих Галицию. С переходом образования под контроль польской администрации все больше и больше школьников узнавали, что Украина цэ Европа, а только клятые москали не давали развиваться великому малорусскому народу. Стоит сказать, что галицко-русская интеллигенция введению нового языка, тем более переходу школьного обучения на него, сопротивлялась как могла. Шла активная полемика между «москвофилами» и «народовцами», вот что писал Осип Мончаловский, галицко-русский общественный деятель в своей работе «Главные основы русской народности» уже в начале 20 века об этом бурном периоде:

«…у каждого из немногих профессоров Львовского университета, занимающих кафедры с преподавательным «украинским» языком, есть своя особая, самостоятельная научная терминология, свой особый, самостоятельный и самородный язык, от которых может прийти в ужас и галицкий русин, и российский «украинец». Для того чтобы выразить мысли, необходимо знание языка; для того же, чтобы выразить культурные мысли, обнимающие все области человеческого знания, необходим образованный, культурный язык, имеющий богатую и твердо установленную научную терминологию. Для таких, однако, высоких целей «украинский» язык не годится, так как он в сущности и не язык, а только искусственная смесь русских, польских и каждым из «украинских» произвольно выдумываемых слов и выражений вроде знаменитой «закавыки» покойного М. П. Старицкого (переведшего гамлетовское: «Быть или не быть, вот в чем вопрос» как «бути чи не бути, ось закавыка»).
Мы, русские галичане, или, как доктору И. С. Святицкому угодно было нас назвать, «москвофилы», исповедуем на основании науки, действительной жизни и глубокого убеждения национальное и культурное единство всего русского народа, а посему признаем своими плоды тысячелетней культурной работы всего русского народа. Эта работа выразилась: в русском литературном языке, создавшемся на основании старославянского языка и наречий всех ветвей русского народа, объединяющем все эти ветви и получившем мировое значение; в богатейшей изящной научной словесности; у нас в Галицкой Руси в церковной и общественной организации, в России же в государственности и гражданственности».

В другой работе, «Литературное и политическое украино-фильство», Мончаловский очень точно охарактеризовал, что за процесс происходил тогда в Галиции:

«Для того, чтобы могла быть «украинская» культура, необходимо существование украинского народа. Но народа такого имени пока нет, в крайнем случае в Галиции есть только «украинская» разновидность русского народа».

Пожалуй, не может быть более точной формулировки, чем «украинская» разновидность русского народа». Именно так практически до конца 19 — начала 20 века ощущали себя большинство новообращенных молодых галичан. Есть интересный факт: в те годы огромное количество галичан уезжало в Америку, потому что Галиция была самой бедной провинцией Австро-Венгрии, жить там было тяжело, а в Америке был шанс начать все с нуля. Так вот там с 1893 года издавалась (и издается до сих пор) газета «Свобода». Ее архив можно без труда найти в Интернете, на официальном сайте газеты. Печаталась газета сразу на украинском языке, это были плоды работы австрийских властей. Правда, очевидно, что тот язык очень сильно отличается от современного нам украинского. Тот язык скорее похож на малороссийский Шевченко и Кулиша и понятен любому жителю России. Но вот подзаголовок газеты был такой: «Часопись для руского народа въ Америце». Именно русского. И так с самого первого номера от 15 сентября 1893 года на протяжении более чем 20 лет она так и продолжала именоваться «часописем» (это, кстати, скорее правильно переводить как журнал) для русского народа. И продолжалось так до октября 1914 года. Когда окончательно в «Свободе» русские стали украинцами. А до этого в архивных номерах сплошь и рядом «братья русины» да «руские».

Страница газеты «Свобода»

В самой Галиции формирование идентичности и поиск себя, понимание того, кто же мы — русские или украинцы, где наше место — в России или Европе, продолжалось весь 19 век.

Противостояние «москвофилов» и «народовцев» было перманентным, хотя в одном они соглашались. И те и другие хотели, чтобы власти Австрийской империи разделили Галицию на две части: Западную — польскую, и Восточную — русскую. В 1885 году «народовцы» создали свой культурно-политический орган, «Народну Раду». И стоит понимать, что русские в Галиции не стали в одночасье все сплошь «украинцами». И не все сразу стали писать на вновь сочиненном языке. Это был сложный, болезненный процесс, раскол проходил по семьям, друзья и родственники рвали связи навсегда. Одни русские оставались русскими, другие уже были готовы назвать себя новой украинской нацией, третьи считали себя русскими украинцами, четвертые полагали, что «украинец» — это политическое определение и язык — это лишь способ адаптировать русских в австрийскую политическую систему.

Как я уже говорил, австрийские власти поддерживали именно «народовцев». А всю деятельность «москвофилов» пытались представить как сепаратизм, причем не культурный, а политический. Их обвиняли в том, что они намерены оторвать Галицию от Австро-Венгрии. В 1880-е годы в Галиции начались уголовные процессы против «москвофилов» по обвинению в государственной измене. Самым громким стало дело Ольги Грабарь и священника Наумовича. Оно стоит того, чтобы остановиться на нем подробнее.

В галицком селе Гнилицы местные жители захотели иметь свой отдельный приход. Надо заметить, что крестьяне были русскими, но греко-католиками. Львовская консистория им отказала. Крестьяне пожаловались на это своему помещику, графу Иерониму Делла Скала. Тот был православный румын, и поэтому он предложил крестьянам перейти в православие. Грамотного православного священника он пообещал найти в Буковине (сейчас это часть Молдавии), там православие было основным вероисповеданием. Крестьяне решили посоветоваться с Иваном Наумовичем, известным карпато-русским деятелем, униатским священником. Иван Наумович объяснил, что сам хоть и униат, но проблемы в переходе в православие не видит, ведь это религия их предков. Он сам и подал прошение к администрации и местным епархиальным властям. Когда целое село объявило о желании перейти в православие, власти Галиции сильно обеспокоились и, конечно, тут же согласились выделить отдельный униатский приход крестьянам.

Адольф Добрянский

Одновременно с этим в сентябре 1881 года во Львов переехал Адольф Добрянский, известный русский деятель Закарпатья. С ним приехала дочь Ольга Грабарь. Добрянский был вынужден перебраться в Галицию, потому что в Ужгороде венгерские националисты в буквальном смысле преследовали его и в результате покушения на Добрянского был тяжело ранен его сын Мирослав.

Во Львове Адольф Иванович продолжил заниматься активной политической деятельностью. Он критиковал и «народовцев», или, как он писал, «украйноманскую партию», за вред, который она наносит русскому делу, искажая правописание и фальсифицируя историю. Критиковал он и «москвофилов», которые своей пассивностью только вредят русскому возрождению. Активность Добрянского привлекла внимание полиции, у него дома провели обыск, изъяли письма, заодно выяснили, что его сын, после покушения живший в России, недавно приезжал к отцу во Львов. И вот австрийские власти связали деятельность семейства Добрянских и события в селе Гнилицы. Полиция заявила, что, дескать, русские активисты создали подпольную организацию, которая занималась «панславистической пропагандой», пропагандировала идеи сепаратизма и хотела отделить от Австро-Венгрии Галицию, Угорскую Русь (ныне Закарпатскую область Украины) и Буковину. И понятное дело, что это русские подговорили крестьян переходить в православие. И правда, разве может сам по себе русский крестьянин захотеть быть православным?

В начале 1882 года начались аресты. Руководителями преступной группы были назачены Адольф Добрянский и Иван Наумович. Еще по обвинению в «государственной измене» были арестованы Ольга Грабарь и сразу несколько общественных деятелей и журналистов, причем аресты шли по всей Галиции. В тюрьму попали редактор газеты «Слово» Венедикт Площанский, журналист Осип Марков — из Львова, законоучитель и редактор «Родимого Листка» Николай Огоновский из Черновиц, редактор «Господаря и Промышленника» Аполлон Ничай, редактор «Приятеля детей» Исидор Трембицкий из Коломыи. Арестовали и сына Наумовича, студента венского университета Владимира Наумовича, и крестьянина из Гнилиц Ивана Шпундера.

31 мая 1882 года начался суд над русскими. Среди адвокатов и присяжных ни одного русского не было. Только поляки и евреи. С первого дня суда в польских львовских газетах публиковались статьи, порочащие русских активистов. Поскольку никаких доказательств существования русской подпольной сепаратистской организации у властей не было, а обвинение строилось на доносах и личных мнениях, например, венгерских активистов, которые писали, что Добрянский, конечно же, страшный русский заговорщик, главный упор обвинение сделало на то, что обвиняемые постоянно заявляли в своих статьях и письмах о единстве русинов (то есть галицких русских) с остальными русскими. При этом они еще и заявляли, что русины — страшное дело — говорят по-русски. В качестве одного из доказательств в суде предъявили статью «Погляд в будучность» из газеты «Слово» 1866 года. Ее автором был Иван Наумович, а написано там было дословно следующее:

«Яко русский человек не могу в Москве не видите русских людей, и хотя я малорусин, а они великоруссы, то таки и я русский, и они русские… Сходство нашего языка с российским есть очевидное, ибо на тех самых правилах опирается. Просвещение у нас на Руси было насамперед в Киеве, потом перенеслось на север… Русь Галицкая, Угорская, Киевская, Московская, Тобольская и пр. с точки зрения этнографической, исторической, языковой, литературной, обрядовой — это одна и та же Русь… Мы не можем отделиться китайской стеной от наших братьев и отказаться от языковой, литературной и народной связи со всем русским миром».

Страницы: «« « 1 234 5 6 7 8 » »»

Читать бесплатно другие книги:

Не заводится на горячую?

Байков Артур

Данная книга рассказывает подлинную историю, которая случилась с автором и связана с приобретением н...

Невероятные приключения Деда Мороза в Венеции

Глюкк Женя

Пьеса для новогодней постановки, в которой действуют всем знакомые персонажи, итальянские маски Коме...

Там, где нас не ждали

Арлатов Маир

Когда-то давно две планеты Кандемирия и Хартеон поссорились, и теперь их жители вынуждены воевать др...

Semita

Корюкова Анита

Предыдущие поэтические сборники:«Венок из белладонны» издан в 2012«На грани» издан в 2013Третья книг...

Вера в себя

Марченко Марина

Что делать, когда тебя не слушается твое собственное тело? Когда ты внезапно осознаешь, что ты не та...

Шаг в бездну

Шагаев Дмитрий

Человек по прозвищу Проводник занимается нетривиальным и опасным бизнесом: показывает своим нанимате...

Подлинная история русского и украинского народа Медведев Андрей

Глава 7Галиция в составе Австрии, или «Русская весна» 19 века

Глава 8Европейские «украинцы» и москальские «туранцы»

Читать бесплатно другие книги:

Глава 7
Галиция в составе Австрии, или «Русская весна» 19 века

Глава 8
Европейские «украинцы» и москальские «туранцы»