Поцелуй смерти Гамильтон Лорел

Глава восемнадцатая

Мы с Хиллом подошли к дому сзади. У нас у обоих пульс бился в горле, сердце стучало медленно и гулко, кожа стала скользкой от пота. Нас ждали Саттон и Гермес, скрывшись в темноте ночи и густой тени кустов. Я их не видела, но почуяла запах масла от офигенной саттоновской пушки. Он притащил «баррет» пятидесятого калибра. Штучка хороша, чтобы останавливать нападающих носорогов, бродячих слонов и любых противоестественных тварей, на которые действует пуля. В районе, где такая плотная застройка, я бы не хотела пускать ее в ход, потому что, если здоровенная пуля пролетит мимо цели, она полетит дальше, пока во что-то не попадет. Пуля пятидесятого калибра вынесет почти полностью грудную клетку вампиру или оборотню, а нормальному человеку просто снесет полтуловища. Притащить сюда эту пушку – одно это что-то говорит о вере Саттона в свои умения и о том, насколько эту уверенность разделяют его товарищи по команде. Он уже поставил «баррет» на опоры, чтобы не держать шестифутовый ствол в руках. Сам Саттон присел на расстеленном мешке, в котором приволок оружие. Сейчас это оказалась удобная подстилка для стрельбы, достаточно толстая, чтобы не тревожиться о веточках, камешках, битых стеклах и прочем мусоре. Напоминала плед для пикников, только без корзинки с пирожками.

Гермес намазал какой-то мазью сустав, вероятно, колено, потому что запах шел не от руки, а снизу. Заметила бы я запахи смазки от Саттона или мази от Гермеса, если бы Хилл меня не предупредил, что нас ждет снайпер? Не знаю, могла и не заметить. Мы с Хиллом присели с ними в лесополосе, что разделяла двор Борса и тот, что за нами. Ни в одном дворе свет не горел, и никогда ни в одном дворе я не видела такой густой тьмы. Мы все сидели в озере темноты, разросшихся кустов и низких деревьев и были скрыты не хуже, чем в густом лесу. Даже если вампир выглянет, то нас не заметит. Не зрение его должно нас волновать.

Я сидела почти плечом к плечу с Хиллом, и потому тот факт, что я слышала биение его сердца и пульса у него на горле, был почти ожидаем. Я прислушалась к телам Саттона и Гермеса, и поняла, что точно так же, как жар в темноте, ощущаю вампира. Я просто знала, что он здесь, но опять же – была бы я так уверена в этом, если бы мне не сказали? Надеюсь, нет, потому что вот настоящая проблема, когда имеешь дело с существами сверхъестественными: у них иные, лучшие органы чувств, нежели у нормальных.

– Дети и собака выходят, – шепнул мне на ухо голос Линкольна.

Саттон спросил, понизив голос:

– Собаку выставил злоумышленник или дети настояли, чтобы взять ее с собой?

– Злоумышленник.

– Черт, – сказали в один голос Саттон и Гермес.

– Блин, – отозвался Хилл.

– Что плохого? – спросила я.

– Либо он услал собаку и детей, чтобы они не видели, как убивают маму, либо чтобы собака его не укусила, – пояснил Хилл.

– Так или этак, а дело плохо, – сказал Саттон.

– Блейк, засеки его и скажи нам, – попросил Гермес.

Я не стала спорить – просто уставилась на стенку дома и отпустила собственные вожжи. Я говорила раньше, что опускаю метафизические щиты, но я могу держать их на месте и через них все-таки действовать. Это как иметь щит и меч: мечом можешь бить, а щитом прикрываешь тело. Вот это я и попыталась сделать своей силой некроманта: воспользоваться своей способностью управлять мертвыми, но не открываться самой, чтобы сидящий в доме вампир не засек меня метафизически. Я только недавно научилась использовать силу, оставаясь скрытой от нежити в заданной зоне, – до того каждый раз, включая силу, я будто зажигала сигнальный костер. Отлично в качестве отвлечения, привлечения и нормально в случае, когда я уверена, что смогу убрать любое существо, которое движется ко мне с недобрыми намерениями. Но умение делать это незаметнее резко увеличило полезность моего экстрасенсорного дара для полиции.

Я потянулась мысленно к вампиру – этому конкретному вампиру. И опять же: раньше я просто «тянулась» к мертвецу, но сейчас я научилась лучше «целиться» в вампиров, которые метафизически не привязаны ко мне непосредственно. Если вампир связан со мной в каком-либо экстрасенсорном смысле, то я его могу достать без малейшего усилия, но с чужими вампирами сложнее.

Я потянулась мысленно к дому, и, как бы это глупо ни звучало, очень помогало протянуть руку в сторону стены дома. Не то чтобы я наставляла палец и «стреляла» им: скорее моя рука была линией прицела, и я смотрела вдоль нее, в сторону дома. Это была просто визуальная помощь, нечто, отвлекающее глаза, чтобы не мешали мозгу.

Я чувствовала в доме вампира, но так как я никогда с ним раньше не встречалась, то и не могла бы сказать, тот ли это вампир, которого мы ищем. Приходилось полагаться на тот факт, что лейтенант Линкольн только что говорил с ним по телефону, и все остальное тоже подсказывало, что вампир тот самый. Приходилось полагаться на точность данных разведки, потому что пусть и не я нажму на спуск, все равно это мой ордер на ликвидацию. Именно мое присутствие в качестве федерального маршала с действующим ордером давало нам зеленый свет на стрельбу по вампиру. При действующем ордере Саттон может стрелять, и никакого расследования применения оружия не будет. Можно выстрелить на поражение, убить и не потерять при этом работу, и не иметь никаких бесед с Министерством внутренних дел или кем бы то ни было. Снайперы любят со мной работать, потому что это всегда чистая ликвидация без шума и пыли.

На самом деле вампира я не видела. Я его чувствовала – не так, как осязаешь пальцами, скорее как ощущаешь мыслями, будто мысли и есть пальцы, кисти рук, ощупывающие вампира, ощущающие его очертания.

– Бегает туда-сюда, – шепнула я, закрыв глаза, чтобы реальное зрение не портило картинку.

Совершенно без разницы, как выглядит стена дома, и не важно, что по ней скользят блики рассеянного света. Важно то, что внутри, и этого реальные, плотские глаза вообще увидеть не могут.

– Быстро бегает? – спросил Саттон.

– Быстро.

Я не замечала, что двигаю рукой в такт метаниям вампира, пока Хилл не сказал:

– Это и есть его скорость?

Я перестала мотать рукой, открыла широко глаза и посмотрела на Хилла.

– Да, наверное.

– Гермес, засеки женщину.

Гермес поднял бинокль, несколько излишне объемный для обычного.

– Она на полу, сидит спиной к кухонным шкафам – слишком неровные, чтобы это была стена.

– Отлично, – сказал Саттон, и голос его уже стал спокойнее и чуть ниже, будто он начал переход в состояние, позволяющее произвести выстрел. Он уже лежал на мате, в который превратился чехол, прильнув щекой к своему оружию. Ствол был так велик, что стоял на двуногой подставке для устойчивости. Саттон готов был послать пулю пятидесятого калибра через стену в движущуюся цель и должен был не просто попасть, а поразить наповал, потому что меньше всего нам нужен раненый вампир в доме с заложниками, да и нападающий на нас раненый вампир – тоже лишнее.

Именно тот факт, что нет ни малейших сомнений, что попадание в вампира из «баррета» не может не сразить его наповал, и было той причиной, по которой Саттону вообще было разрешено принести сюда эту здоровенную дуру. У нас такого, правда, не случалось, но в других группах и в других городах бывало, что вампиры или оборотни продолжали нападение после попадания из чего-то калибра меньше пятидесятого, и есть пара кошмарных историй о том, как в атаку несся монстр с вынесенной половиной груди. Просто это была не та половина, а другая, в которой нет сердца. Саттон должен был выбить сердце или голову, или то и другое вместе одним выстрелом. Не повредить, а вынести на фиг – это единственное, что дает уверенность в истинной смерти.

Из наушников прозвучал голос Линкольна:

– Мальчик говорит, что у преступника пистолет. Повторяю: вампир вооружен пистолетом.

– Твою мать, – сказал Гермес.

– Блейк! – сказал Саттон.

Я старалась прощупывать осторожно, но пистолет менял положение вещей. До сих пор я думала, что вампиру надо будет оказаться рядом с женщиной, чтобы ее ранить. Теперь я знала, что он может стоять поодаль и убить ее. Черт!..

Выброс адреналина опустил мне щиты еще ниже, но позволил лучше видеть вампира. Нет худа без добра.

– Замедляет ход, поворачивает, – сказала я тише и осторожнее.

Будь вампир постарше и посильнее, он ощутил бы, как касается, ищет его моя сила, но либо он слишком слаб, либо слишком взвинчен и поэтому ничего постороннего не замечает.

– Куда поворачивает? – спросил Саттон сдавленным голосом.

Я показала пальцем. Объяснить, откуда я знаю, куда он смотрит, не смогла бы ни за что, но я была уверена. Знала точно.

– К женщине идет, – сказал Гермес.

– Целится? – спросил Саттон.

– Не могу сказать, – ответила я, – но остановился. Неподвижен. Застыл.

– Покажи мне, где он, Блейк, – сказал Саттон.

Я открыла глаза и занялась самым, наверное, трудным. Надо было собственные нематериальные ощущения наложить на реальные, материальные приметы дома для указания цели. Стараясь удержать ощущение вампира и глядя при этом реальными глазами, я сказала:

– Край окна, пять футов от меня вправо.

– Целюсь, – ответил Саттон.

Дом был облицован сайдингом, а требовалась примета. Блин! Я описала бесцветное пятно на стене.

– Его голова с пятном на одной линии.

– Не вижу пятна, – ответил Саттон. – Цветное ночное зрение у меня уступает твоему, Блейк.

Судя по голосу, его спокойная сосредоточенность чуть пошатнулась. Слышно было, как пробивается в интонацию адреналин. Нехорошо.

– Женщина взметнула руки перед собой, будто защищаясь от чего-то плохого. Что делает вамп, Блейк? – спросил Гермес.

– Думаю, приближается к ней.

– Думаешь? – переспросил Хиллс.

– Черт побери, это же не то что глазами смотреть.

Я потянулась к вампиру чуть дальше – как вот если стоишь на карнизе, а то, что тебе нужно, перед тобой в воздухе, и ты протягиваешь руку, но все равно не достаешь. Вытягиваешься чуть дальше, и… злость, гнев, ох какой гнев. Красный огонь, пылающий, жадный, на миг заполнил мой мозг. Вампир, его эмоции.

– Господи, до чего же он зол! – сказала я.

– Блейк, дай мне что-нибудь! – сказал Саттон.

Не было примет, которые я могла бы ему дать. Если бы коснуться вампира, может быть, я бы поглотила его гнев, как было с Биллингсом, но я не знала, как это сделать издали. И я сделала единственное, что пришло в голову: убрала щиты и окликнула вампира. Как будто я все еще на карнизе, но вещь, за которой я тянусь, так важна, что я слишком далеко наклонилась над краем. А если наклоняешься слишком далеко – упадешь. Я уже примерно полгода не позволяла себе так убирать щиты. Сейчас я обратилась к мертвому и почувствовала, как отозвался вампир, повернулся и посмотрел на меня. Он был очень молод, очень слаб – хотя моя сила некроманта умеет призывать и по-настоящему старых гадов, – он обернулся ко мне, потому что я так ему повелела. Некогда вампиры убивали некромантов на месте, и на то были серьезные причины. Потому что все мертвое нас любит и откликается нам на каком-то уровне.

– Он на нас смотрит, – сказала я, – но я не смогу его так вечно держать.

– Дай его мне, Блейк, – сказал Саттон.

– Лазерным прицелом посвети, – предложил Хиллс.

Я так сильно сосредоточилась на вампире, что не сразу сообразила: он же прав, у меня на автомате есть лазерный прицел.

Посмотрела вниз, будто он только что появился у меня в руке.

– Ты можешь держать вампира и направить автомат? – спросил Хилл.

Хороший вопрос. Я чувствовала, как вампир застыл в доме неподвижно, почувствовала, как он попытался вырваться, когда я разделила свое внимание между ним и реальным оружием у меня в руках.

– Сейчас выясним. Я буду знать, если упущу его и он снова будет двигаться.

Но указать прицел Саттону – тут недостаточно будет просто навести на вампира автомат, стоя там, где я стою. Это не поможет лежащему снайперу целиться: я должна быть в его физическом пространстве, целясь вместо него.

Это предложил Хилл:

– Ты маленькая, а он здоровенный. Ложись на него сверху и направь свой прицел вдоль его ствола.

Лучшего варианта у нас не было, так что я устроилась на крупном полисмене. Вампира я продолжала держать, но пришлось двигаться самой, и внимание, направленное на вампира, чуть рассеялось. Он стал вырываться из моей хватки, и его гнев, который я не могла поглотить, сейчас работал как рычаг, как лом. Мне приходилось сосредоточиться и на том, что у меня в голове, и на том, что вокруг тела, и все это совмещать. Саттон был настолько больше меня, что я почти вся лежала у него на спине, но я не могла выбрать нужный угол, чтобы целиться вдоль его длинного ствола.

– Не могу стрелять, когда ты на мне так лежишь.

– И я прицел не могу держать. – Вампир стал вырываться, я сосредоточилась на нем сильнее, и он затих. Но мне его так не удержать. Тут у меня возникла остроумная мысль. – Скажи женщине, чтобы уходила, пока я его держу. Может, не придется стрелять для ее спасения.

Он не стал спорить, просто сказал в микрофон нужные слова.

– Она встала и идет, – сообщил Гермес.

Гнев вампира вспыхнул костром, в который плеснули бензина.

– Стоп! – велела я. – Не надо ей выходить. Это его злит, и он вырвется у меня прежде, чем она доберется до двери.

Пришлось вернуться к исходному плану.

– Сядь, – посоветовал Хилл.

Я попыталась сесть Саттону на поясницу, но не доставала стволом до нужной точки, так что пришлось полустоять на коленях, полусидеть на пояснице Саттона и наклоняться над его плечом.

– Сними вес с моих плеч, если можешь, – попросил Саттон.

Я будто опиралась на него – и не опиралась, держалась так близко, что ощущала под собой жар его тела и биение пульса, и при этом стараясь не сильно прикасаться, не вкладывать вес, чтобы не нарушить его хватку, прицел, всякую там снайперскую магию. И это требовало слишком большой концентрации. Я перегнулась над его плечом, высунула ствол автомата вдоль ствола его «баррета», но не прямо сверху – слишком много у меня всякого на автомате снизу, чтобы он двигался гладко.

Вампир почти вырвался. Я попыталась взять его крепче – и задела автоматом «баррет».

– Так не надо, – напряженно сказал Саттон.

– Прости, – буркнула я, призвала вампира, бросила в него своей силой как копьем. Он пошатнулся, я почувствовала, но мне нужно будет сейчас его отпустить, чтобы сделать материальную часть работы. Блин.

Я еще раз его ударила силой, всей, которую смогла собрать, и он снова зашатался, так что я думала, ему придется схватиться за кухонный стол, чтобы не упасть, и в эту долю секунды я вытянулась вперед над плечом Саттона, продвинула ствол автомата точно вдоль ствола «баррета» как можно ближе и нацелилась туда, где ощущала голову вампира. Световая точка Саттона шла за моей, будто играли в пятнашки красный и зеленый огонек на стенке дома. Остановив свою красную точку, я выдохнула:

– Здесь.

Зеленый огонек Саттона накрыл мой красный, я задержала дыхание, усилием воли замерла всем телом, одновременно почувствовав, как замер подо мной стрелок. Мы вместе задержали дыхание, и в этот момент засасывающей тишины и концентрации одной яркой точкой вырвался от меня вампир. Саттон выстрелил, и отдача так его тряхнула, что я скатилась с него, перевалившись набок. Встала на колени, уставилась на дом – как ни парадоксально, в сайдинге виднелась только небольшая дырка.

Слышно было, как кричит в доме женщина.

– Попали? – почти заорал Хилл.

– Блейк? – спросил Саттон.

Я потянулась к вампиру и обнаружила…

– Мертв. Убит. Готов.

Они поверили. Дали сигнал «все чисто» и запустили людей в дом, хотя единственным подтверждением гибели вампира были мои слова и мои экстрасенсорные способности. В Сент-Луисе и много где еще есть полицейские, которые не поверили бы моим словам, но не эта группа. Саттон, Гермес и Хилл мне достаточно доверяют, чтобы послать людей в дом, где есть дикий вампир, на основании одних только моих слов, что угрозы больше нет.

Я слышала, как сотрудники СВАТ ходят по дому и передают по радио «чисто». Хилл двинулся по двору к дому, держа винтовку у плеча. Я приложила автомат к своему и пошла за ним, потому что когда идет твоя группа, идешь и ты, и если люди твоей группы идут в дом с прикладом у плеча, ты идешь с ними. Саттон и Гермес слегка отстали, потому что им нужно было упаковать «баррет», и мы четверо двинулись к дому, готовые к любой угрозе. По рациям было слышно: «Дом чист. Заложники освобождены… подозреваемый убит».

Других преступников в доме не было. Беременную бывшую жену отвели в ожидающую «Скорую». Вампир обезврежен.

Удачная выдалась ночь.

Глава девятнадцатая

Когда наконец я ехала домой, рассвет уже заливал мир золотистым мягким светом. Я дала эсэмэску перед тем, как сесть в машину, сообщая Мике и Натэниелу, что еду к ним. В ответ получила от Натэниела «целую» и «ставлю кофе». «Целую» вернула обратно и поехала.

Зазвучал Микин рингтон. У меня есть блютузовский наушник, и с ним я чувствую себя жуть до чего высокотехнологичной.

– Привет, мой Нимир-Радж! Буду дома минут через тридцать.

– Доброе утро, моя Нимир-Ра.

В его голосе слышался оттенок улыбки и то счастье, которое бывало в нем, лишь когда он говорил мне «моя».

– Я думала, вы еще спите. Потому и эсэмэснула вместо звонка, чтобы вас не будить.

Я ехала по старому шоссе номер двадцать один; раннее солнце пробивалось сквозь листву поздней весны, еще нежно-зеленую, свежую, с оттенками золота и желтизны. Это меня навело на мысль о стихах.

– Новорожденный лист не зелен – золотист, – сказала я вслух, слишком усталая, чтобы произнести только мысленно.

– Чего? – спросил Мика.

– Стихи такие. «И первыми листами, как райскими цветами, природа тешит нас…» Дальше не помню.

– Я помню, – сказал он. – «Но тешит только час. Ведь, как зари улыбка, все золотое зыбко».

– А как это ты запомнил стихотворение целиком?

– Папин любимый поэт был Роберт Фрост. Он читал нам его стихи и много цитировал.

– Я думала, твой отец был шерифом?

– Был и остается, я думаю.

– Шериф, любящий стихи и цитирующий их в повседневных разговорах – это мило.

– Ты первая процитировала, – тихо ответил он, и снова в его голосе прозвучала нотка счастья, может быть, еще и удовлетворенности.

– Верно. А знаешь, нет причины, по которой ты не мог бы сейчас связаться с родными.

– Ты о чем? – Счастливый голос сменился подозрительным.

Черт побери, надо было промолчать, но я уже хотела кое-что сказать не первый месяц, и вот…

– Ты отдалился от своих, потому что Химера шантажировал других ликантропов судьбой родственников, но ведь он уже несколько лет как мертв.

– Ты его убила ради меня, – сказал он спокойно, но все еще без нотки счастья.

Я перевела дыхание: вдох, долгий выдох и поперла дальше. Вот что во мне есть, так это настырность.

– Потом ты хотел убедиться, что здесь, в Сент-Луисе, тебе ничего не грозит.

– А потом Мать Всей Тьмы стала пытаться всех нас сожрать, – сказал он.

– Но сейчас ее больше нет, Мика. И никого не осталось, кто напал бы на твоих родных, если бы ты показал, что они тебе не безразличны.

– Враги есть всегда, Анита. Ты меня этому научила.

Даже слышать это было печально.

– Прискорбно, что именно этому ты научился от меня.

– Не только от тебя, – сказал он.

– Я просто хотела сказать, что ты вроде бы любишь своих родных и по ним скучаешь. Я своих не вижу, потому что мне трудно ладить с мачехой и сводной сестрой.

– Я с ними свяжусь после того, как ты свозишь нас к своим, – сказал он.

– Нас?

– Да, Анита. Я тебя люблю, но кого из нас ты повезешь знакомить с отцом? Одного из нас, или обоих, или еще кого-нибудь?

– Я не собиралась ездить домой, – сказала я.

– Но если бы, кого из нас ты повезла бы как своего бойфренда?

– Никого из вампиров. Бабуля Блейк слегка сумасшедшая. Присутствие Жан-Клода ее бы вывело из себя.

– О’кей, кого тогда?

– Тебя, Натэниела, я думаю.

– А мне кого везти домой?

Я вздохнула, жалея, что вообще на фиг затронула эту тему. Слишком я устала сейчас для таких разговоров.

– Ты хочешь сказать, что не хотел бы брать с собой Натэниела знакомить с родными?

– Нет. Я хочу сказать, что если я поеду домой к родным, мне нужны будете ты и Натэниел. Мы все трое – супруги, с самого начала, и так уже два года. Два года это было чудесно, и не было бы так, если бы Натэниела не было с нами.

Я сказала единственное, что могла бы на это ответить:

– Натэниел – часть нашего супружества. В смысле, нашего mnage trois, или трио, или как бы там ни называть.

– Именно. Так как мне ехать домой без вас обоих?

– Ты хочешь сказать, что хотел бы взять нас обоих?

– Не знаю, как отнесутся мои родители, если я приведу домой мужчину. Особенно после тех ужасных слов, что я им наговорил, убеждая Химеру, что мне на них наплевать.

Я ехала в усиливающемся свете, среди светлых весенних деревьев, и чувствовала какую-то неопределенную депрессию.

– Я люблю тебя и Натэниела, – сказала я.

– Я тоже.

Он так же часто говорил, что любит Натэниела, как и то, что любит меня, но впервые я задумалась, одинаково ли он нас любит. Меня он любит больше, потому что я женщина, а он – гетеросексуал? О’кей, из-за Натэниела он, строго говоря, гетерофлекс, но смысл тот же. Любит он меня больше, потому что я не мужчина? Или из-за этого он меньше любит Натэниела? Я знала, что Натэниел любит Мику точно так же, как и меня, но никогда я не спрашивала моего когда-то строго гетеросексуального бойфренда, какие чувства вызывает у него наличие «друга»-мужчины. Он когда-нибудь представлял кому-нибудь Натэниела как своего бойфренда? Нет. Да, он целовал его прилюдно, но… слишком все это непонятно мне на сегодня, слишком я устала, чтобы охватывать разумом все эти сложности.

Наконец я сказала:

– Мне только хочется добраться домой, завернуться в вас обоих и так лежать.

Он минуту помолчал, потом спросил:

– И ты бросаешь тему? Ты не будешь от меня добиваться уверений в неумирающей любви к вам обоим или чего-то в этом роде?

Он явно не ожидал такого.

Я тоже слегка удивилась, но вслух сказала:

– Это вряд ли.

Тут он засмеялся и спросил:

– Ты так устала?

– Меня назвал монстром человек, которого я когда-то считала своим другом, были погибшие, среди них копы, и… я просто хочу домой, залезть в кровать между вами, почувствовать ваши руки на себе, а потом заснуть.

– Идеальная программа, – сказал он с облегчением, будто опасался, что я буду гнуть свое.

– Ну и хорошо, – сказала я и сама услышала, что тоже сказала с облегчением.

– Но я должен тебя предупредить, что Син не спит и расстроен. Тебе придется с ним поговорить первым делом, почти до всего прочего.

Я попыталась на это не разозлиться.

– Синрик знал, чем я зарабатываю себе на жизнь, Мика. Мы с ним встретились, когда я была федеральным маршалом при исполнении.

– Но никогда раньше он не видел на земле свежие трупы, зная, что ты участвовала в перестрелке. Первые разы это тяжело, Анита, а он ужасно молод.

– Ему восемнадцать.

Прозвучало так, будто я оправдываюсь.

– Я же не говорю, что он еще молод для… романа. Я говорю, что он слишком молод, чтобы смотреть, как ты шагаешь среди трупов, и спокойно к этому относиться, а не шарахаться. Только и всего.

– Ты же не «роман» хотел сказать?

Прозвучало почти угрюмо, и вряд ли я могла бы как-то это изменить.

– Вот ты не захотела напирать на меня, что я думаю и чувствую насчет показать Натэниела моим родным? – спросил он.

– Ну, да, – ответила я, и угрюмость в моем голосе (и под ложечкой) сменилась настороженностью.

– Вот такое же у меня чувство насчет твоей вины за то, что у тебя в постели такой молодой мальчик. Ты не старалась сделать его своим, как и я ни сном ни духом не помышлял составить тройку с тобой и Натэниелом. Что-то иногда случается без плана, но это не значит, что это «что-то» – плохое.

– Ты прав, – вздохнула я. – Я чувствую себя виноватой за Сина, и кличку его терпеть не могу.