Кристина Кинг Стивен

10. ЛЕБЭЙ УХОДИТ

Как раз на экраны вышла киноверсия «Подонков», и в тот вечер я повел на нее свою первую подругу. Мне фильм показался глупым. Моей подруге он понравился. Я сидел и смотрел, как совершенно нереальные тинэйджеры пели и танцевали (если уж говорить о чем-то более или менее похожем на реальных тинэйджеров, то я бы назвал несколько фрагментов из «Джунглей на классной доске»), а мои мысли витали довольно далеко. И вдруг меня озарило, как иногда бывает, когда вы не думаете ни о чем определенном.

Я извинился и пошел в фойе, к телефону-автомату. Мне не хотелось ждать до конца сеанса, потому что у меня появилась одна замечательная идея. Эрни должен был одобрить ее.

Он сам снял трубку:

— Алло?

— Эрни, это Дэннис.

— Да, Дэннис.

Его голос был таким ровным, что я даже немного испугался.

— Эрни? С тобой все в порядке?

— Да. Я думал, ты с Розанной пошел в кино.

— Отсюда и звоню.

— Должно быть, ты в восторге от фильма, — сказал Эрни. Его голос был таким же ровным-ровным и мрачным.

— Розанне он кажется бесподобным. Я думал, что услышу его смех, но в трубке было только терпеливое, выжидательное молчание.

— Послушай, — проговорил я. — Я нашел ответ.

— Ответ?

— Он самый, — сказал я. — Лебэй. Лебэй — это ответ.

— Ле… — начал он странным высоким голосом… а затем снова наступило молчание.

Мной начал овладевать страх. Я еще никогда не знал его таким спокойным.

— Ну, да, — пробормотал я. — У Лебэя есть гараж, а у меня появилась идея, что он съест даже сандвич с дохлой крысой, если ему заплатить за это достаточную сумму. Если ты к нему подкатишь и предложишь, скажем, шестнадцать или семнадцать баксов в неделю…

— Очень забавно, Дэннис. — В его голосе звучала холодная ненависть.

— Эрни, ты не…

Послышались короткие гудки.

Некоторое время я стоял, глядя на телефон и гадая, что бы могло случиться с Эрни. Какие-то новые неприятности от его родителей? Или, может, он вернулся к Дарнеллу и нашел новые повреждения у своей машины? Или…

Неожиданная интуитивная догадка — почти уверенность — вывела меня из оцепенения. Повесив трубку на рычаг, я сделал несколько шагов к окошку билетерши и спросил, есть ли у нее сегодняшняя газета. Белокурая девушка наконец выудила ее из сумки с пачками кукурузных хлопьев и стала наблюдать, как я перелистывал те разделы в самом конце, где обычно печатаются некрологи. Полагаю, она хотела убедиться, что я не порву ее на мелкие клочки и не съем их.

Там ничего не было — по крайней мере мне так сначала показалось. Затем я перевернул страницу и увидел заголовок: ВЕТЕРАН ЛИБЕРТИВИЛЛА УМЕР В ВОЗРАСТЕ 71 ГОДА. Под ним была фотография Ролланда Д.Лебэя в армейской униформе, выглядевшего лет на двадцать моложе и значительно жизнерадостнее, чем тогда, когда мы с Эрни познакомились с ним. Далее следовало короткое сообщение. Лебэй умер внезапно, это случилось в субботу после полудня. При кончине присутствовали его брат Джордж и сестра Марся. Похороны были назначены на вторник, на два часа дня.

Внезапно.

В некрологах всегда есть такие слова: «после долгой болезни», «после непродолжительной болезни» или «внезапно». «Внезапно» может означать инфаркт и удар электрическим током в ванной. Я вспомнил, как дал Элли подержать музыкальную шкатулку с сюрпризом, когда сестренке исполнилось годика три. Она была почти младенцем. Я держал ручку от этой шкатулки вроде дирижерской палочки. Раз-два-три… Совсем неплохо, зрители довольны. И вдруг — ха-ха! Выскакивает попрыгунчик с огромным безобразным носом и чуть не ударяет ее в глаз. Элли с криком убегает к маме, а я остаюсь на месте и смотрю, как улыбающийся болванчик кланяется вперед-назад, зная, что я заслужил свой испуг — я знал, что он испугает ее, выпрыгнув из безмятежной музыки и нарушив ее своей безобразной физиономией.

Я отдал газету обратно и остался стоять на том же месте, безучастно разглядывая афиши с подписью: СМОТРИТЕ В БЛИЖАЙШИЕ ДНИ.

В субботу после полудня.

Внезапно.

Забавно, как порой складываются дела. Моя гениальная идея состояла в том, что Эрни мог поставить машину туда, откуда взял ее: пожалуй, он мог заплатить Лебэю за стоянку. Но вышло так, что тот умер. И умер в тот же день, когда Эрни схватился с Бадди Реппертоном — в тот же день, когда Бадди разбил переднюю фару Кристины.

Неожиданно я почему-то представил, как Бадди Реппертон с размаху опускает монтировку, и в тот же самый момент Лебэй хватается за окровавленный глаз и умирает, внезапно, очень внезапно…

Не сходи с ума, Дэннис, — упрекнул я себя. — Брось, не сходи…

А затем какой-то голос в глубине моих мыслей, в самом их центре прошептал: «Ну, приятель, давай прокатимся», — и наступила тишина.

Девушка за окошком щелкнула жевательной резинкой и сказала:

— Ты пропустишь концовку фильма. Это его самая лучшая часть.

— Угу, спасибо.

Я двинулся к дверям в зрительный зал, а потом свернул к питьевому фонтанчику. У меня пересохло в горле.

Не успел я напиться, как открылись двери, и оттуда хлынула толпа людей. В темноте, над их качающимися головами плыли титры фильма. Вскоре вышла Розанна, поглядывая вокруг и разыскивая меня глазами. В ее сторону направлялось множество других взглядов, привлеченных ее наружностью и беспокойным поведением.

— Дэн-Дэн, — сказала она, взяв меня за руку. Когда тебя называют Дэн-Дэн, это не совсем плохо — гораздо хуже ослепнуть при пожаре или потерять ногу на войне, — но я редко прихожу в восторг от подобных изобретений. — Где ты был? Ты пропустил концовку. Это…

— Самая лучшая часть, — проговорил я вместе с ней. — Извини. У меня был естественный позыв. Он случился совершенно внезапно.

— Я расскажу тебе ее, если ты прогуляешься со мной по набережной, — сказала она, прижав мою руку к мягкой выпуклости своей майки. — Там все хорошо кончается, — добавила она. — Мне нравится, когда все хорошо кончается, а тебе, Дэннис?

— Мне тоже, — сказал я. Вероятно, мне следовало бы подумать о том, что обещала ее грудь, но я не мог отделаться от мыслей об Эрни.

В ту ночь мне снова приснился сон, только на этот раз Кристина была старой — даже нет, не просто старой, она была древней: такие массивные, неповоротливые механизмы иногда встречаются в музеях. Это Мертвые Машины. Иногда вам кажется, что они старей, чем пирамиды. Двигатель ревел, извергая синие облака выхлопных газов и задыхаясь в собственном дыме.

Она не была пуста. За рулем застыл Ролланд Д.Лебэй. Его стеклянные глаза были открыты, но мертвы. При каждом рывке двигателя, от которых то и дело содрогался проржавевший корпус Кристины, он покачивался, как тряпичная кукла. Его покрытая струпьями голова кланялась в разные стороны.

Затем покрышки издали пронзительный визг, «плимут-фурия» рванулся из гаража прямо на меня, и, когда это случилось, сразу осыпалась вся ржавчина, ветровое стекло прояснилось, хром блеснул первобытной новизной, а старые, облезшие покрышки превратились в новехонькие бешено вращавшиеся черные воронки, каждая глубиной с Большой Каньон.

Она стремительно бросилась на меня, ослепив своими полными ненависти фарами, и, вытянув руки вперед в бесполезном и отчаянном жесте, я успел только подумать: фурия, бесконечная ярость…

Я проснулся.

Я не кричал. В ту ночь я сдержал крик в горле.

Едва сдержал.

Я сидел на постели, холодная лужа лунного света растекалась по складкам простыни, и у меня в голове билась одна-единственная мысль: «Умер внезапно».

В ту ночь мне не скоро удалось заснуть снова.

11. ПОХОРОНЫ

Зашел к Брэду Джефрису, распределявшему работы на стройке, и спросил, разрешил ли он Эрни уйти после обеда?

— Я отпустил его на два часа. Он сказал, что ему нужно пойти на похороны, — ответил Брэд. Он снял очки и потер пальцами переносицу. — А почему бы тебе не спросить, кто вместо него будет делать его работу? Ведь вы оба уходите отсюда в конце недели.

— Брэд, мне нужно пойти вместе с ним.

— Да что это такое? Кто он, этот парень? Каннингейм сказал, что купил у него машину. Господи, вот уж не думал, что на похороны продавца подержанных автомобилей ходит хоть кто-нибудь, не считая родственников.

— Он не был продавцом подержанных автомобилей, он был просто парнем. У Эрни многое связано с ним. Брэд, мне бы следовало пойти вместе с Эрни.

Брэд вздохнул:

— Ладно. Ладно, ладно, ладно. Даю тебе время с часу до трех. Если только в четверг ты будешь работать без обеда и останешься здесь до шести часов.

— Конечно. Спасибо, Брэд.

— Я отмечу вас как обычно, — сказал Брэд. — Но если в фирме узнают об этом, то мне надерут задницу.

— Не узнают.

— Жалко терять вас, ребята, — сказал он. Это прозвучало как похвала на прощание.

— У нас было хорошее лето, Брэд.

— Что ж, я рад, если ты это понял, Дэннис. А теперь убирайся отсюда и дай мне дочитать газету.

Я повиновался.

Ровно в час я поднялся в домик для рабочих, находившийся рядом со строившейся эстакадой. Эрни был внутри. Его желтая каска висела на стене, а сам он одевал чистую сорочку.

Увидев меня, он вздрогнул.

— Дэннис? А ты что здесь собираешься делать?

— Собираться на похороны, — сказал я. — Так же, как и ты.

— Нет, — мгновенно отрезал он, и уже по одному этому слову, а не только по голосам Регины или Майкла, обычно отвечавших на телефонные звонки в субботние и воскресные дни, я понял, что он закрыл для меня свою жизнь и что это случилось точно так же, как умер Лебэй. Внезапно.

— Да, — сказал я. — Эрни, он мне снится, этот парень. Ты меня слышишь? Я вижу его во сне. С тобой или без тебя, но я пойду.

— Ты правда не шутил тогда?

— Когда?

— Когда позвонил мне из кинотеатра. Ты правда не знал, что он умер?

— О Господи! Ты думаешь, что такими вещами шутят?

— Нет, не думаю, — сказал он, но не сразу. Некоторое время у него ушло на то, чтобы все как следует взвесить. Ему казалось, что весь белый свет был против него. Не только Уилл Дарнелл или Бадди Реппертон, но, очевидно, и отец с матерью. Но ведь никто из них не был сам по себе. Сама по себе была только машина.

— Он тебе снится?

— Да.

Он помолчал, о чем-то размышляя.

— В газете написано, что похороны будут на Верхнем кладбище Либертивилла, — наконец не выдержал я. — Ты поедешь со мной или на автобусе?

— Я поеду с тобой.

— Вот и хорошо.

Мы стояли на небольшом холме над местом траурной церемонии, не осмеливаясь и не желая приближаться к горстке людей, собравшихся у могилы. Некоторые из них были одеты в старую, но хорошо сохранившуюся военную форму. Каска Лебэя лежала на флаге, разостланном поперек длинного столика на колесах. Теплый августовский ветер доносил до нас слова проповедника: человек подобен траве, что вырастает, а затем скашивается, человек подобен бутону цветка, что раскрывается весной и увядает осенью, человек есть любовь и любит все преходящее.

Когда служба закончилась, мужчина, которому с виду можно было дать лет шестьдесят с лишним, бросил горсть земли на гроб. Очевидно, он был братом Лебэя: сходство не бросалось в глаза, но все-таки наблюдалось. Мне показалось странным, что я не увидел его сестры: рядом с могилой вообще не было ни одной женщины.

Вскоре все они потянулись к выходу. Я повернулся к Эрни, но его рядом со мной не оказалось. Он стоял невдалеке, по его щекам текли слезы.

— Эрни, с тобой все в порядке? — спросил я.

Мне пришло в голову, что если не врали мои глаза, то среди прощавшихся ни один не плакал, и если бы Ролланд Д.Лебэй знал, что Эрни Каннингейм окажется единственным человеком, кто прольет слезы во время его краткой траурной церемонии на малоизвестном кладбище в Западной Пенсильвании, то он бы на пятьдесят баксов сбавил цену за свой дерьмовый автомобиль. И даже после этого Эрни пришлось бы заплатить долларов на сто пятьдесят больше, чем он стоил на самом деле. Он вытер слезы руками и хрипло произнес:

— Все прекрасно. Мне нужно подойти к его брату. Брат Лебэя стоял с флагом под мышкой и тихо переговаривался с двумя бывшими военными, с виду походившими на легионеров. Он был одет в костюм человека, давно забывшего о постоянном источнике доходов. Его брюки были вытянуты на коленях, пиджак поблескивал на локтях. Галстук был помят внизу, а на воротнике сорочки красовалась желтая полоса.

Он оглядел нас с головы до ног.

— Извините, пожалуйста. — сказал Эрни. — Если не ошибаюсь, вы брат мистера Лебэя?

— Да, это я. — Он посмотрел на Эрни вопросительно и, как мне показалось, несколько воинственно.

Эрни протянул руку.

— Меня зовут Арнольд Каннингейм. Я немного знал вашего брата. Не так давно я купил у него автомобиль.

Когда Эрни протянул руку, Лебэй автоматически вытянул свою — к обмену рукопожатием любой американец склонен так же, как проверять, застегнута ли ширинка после посещения комнаты общественного пользования. Но когда Эрни сказал, что купил автомобиль, пятерня точно наткнулась на какое-то невидимое препятствие, оказавшееся на ее пути. Какое-то мгновение мне казалось, что Джордж Лебэй вообще откажется следовать национальной традиции и оставит руку Эрни беспомощно парить в августовском эфире.

Но он все-таки счел нужным соблюсти приличие… по крайней мере отчасти. Он слегка дотронулся до пальцев Эрни и сразу же убрал руку.

— Кристина, — тихо проговорил он. Да, фамильное сходство, несомненно, присутствовало в чертах его лица, хотя они были немного мягче, чем у Ролланда Д.Лебэя. — В своем последнем письме Ролли писал, что продал машину.

О Господи, в его голосе были те же женственные нотки. И — Ролли! Мне было трудно представить, что Лебэя с его псориазным черепом и зловонным корсетом кто-то мог называть Ролли. Хотя в голосе Джорджа я не почувствовал особой любви к брату.

Лебэй продолжал:

— Брат не часто писал мне, в последние годы у него появилась некоторая склонность к мизантропству, мистер Каннингейм. Я бы хотел подобрать другое слово, но не уверен, что оно существует. В своем письме Ролли называл вас молокососом и говорил, что учинил вам прием, который, как он выразился, был «выжиманием сока по-королевски».

У меня открылся рот. Я обернулся к Эрни, ожидая увидеть вспышку ярости. Но его лицо ничуть не изменилось.

— Выжимание сока, — миролюбиво сказал он, — это то, что все покупатели приписывают продавцам.

Лебэй улыбнулся… как мне показалось, с некоторой неохотой.

— Это мой друг. Он был со мной в тот день, когда я купил машину.

Я назвал себя и пожал протянутую руку Лебэя. Бывшие солдаты молча повернулись и не спеша пошли прочь. Мы трое, Эрни, Лебэй и я, неловко переглянулись. Лебэй переложил флаг из одной руки в другую.

— Могу я что-нибудь сделать для вас, мистер Каннингейм? — наконец спросил Лебэй.

Эрни прочистил горло.

— Я хотел спросить насчет гаража. Видите ли, машину нужно немного привести в порядок, чтобы получить официальное разрешение на ее вождение. Мои родители не позволяют мне ремонтировать ее в нашем доме, и я хотел узнать…

— Нет.

—..какая сумма устроила бы…

— Нет, об этом не может быть никакого разговора, это действительно…

— Я бы платил по двадцать долларов в неделю, — сказал Эрни. — Если вы хотите, то двадцать пять. — Я вздрогнул. Он был похож на парня, который провалился в зыбучие пески и решил вытрясти сор из ботинок.

—..невозможно. — Лебэй выглядел все более и более раздраженным.

— Только гараж, — теряя невозмутимость, попросил Эрни. — Гараж, где она раньше была.

— Это невыполнимо, — твердо сказал Лебэй. — Сегодня подписан контракт с фирмой, продающей недвижимость, дом будут показывать покупателям…

— Да, но есть же время…

—..и в нем не должно быть посторонних. — Он немного наклонился к Эрни. — Поймите, я не имею ничего против тинэйджеров. Я почти сорок лет был учителем в одной из школ Огайо, и вы мне кажетесь вполне воспитанным, интеллигентным юношей. Но все, что я сейчас хочу, — это побыстрее продать дом, чтобы ни я, ни моя сестра в Денвере уже не вспоминали о нем. Я не желаю, мистер Каннингейм, возвращаться в него когда-либо. И я не желаю возвращаться в жизнь моего брата.

— Понимаю, — сказал Эрни. — Но я могу присмотреть за домом. Постричь газон. Починить ограду. Сделать какой-нибудь мелкий ремонт. Я могу вам пригодиться.

— У него и вправду золотые руки, — вмешался я. Мне хотелось, чтобы Эрни запомнил, что я был на его стороне… даже если не был. — Я уже нанял парня прослеживать за этим местом, — сказал Лебэй. — И дал небольшой задаток. — Он говорил убедительно, но я почему-то подумал, что он лжет. И мне показалось, что Эрни тоже так подумал.

— Разговор окончен, джентльмены. — Лебэй, прищурившись, посмотрел на солнце. — Я вынужден оставить вас. Извините, но от этого пекла у меня переворачивается желудок.

Он пошел прочь. Мы молча смотрели ему вслед. Неожиданно он остановился, и лицо Эрни просветлело: он решил, что Лебэй передумал. Тот некоторое время постоял в позе человека, напряженно размышлявшего о чем-то, а потом обернулся к нам.

— Советую вам продать эту машину, — сказал он Эрни. — Продайте ее. Если никто не захочет покупать ее в таком виде, то продайте по частям. Если не продадите по частям, то разбейте. Разбейте быстро и безжалостно. Сделайте это так, как если бы вы были одержимы приступом вандализма. Мне кажется, тогда вы будете намного счастливее.

Он постоял на месте, ожидая, что Эрни скажет что-нибудь, но Эрни не ответил, а только посмотрел ему в глаза. Лебэй прочитал взгляд и кивнул. Он выглядел так, точно ему немного нездоровилось.

— Счастливого дня, джентльмены.

Эрни вздохнул:

— Я так и думал. — Он мрачно посмотрел в спину удалявшегося Лебэя.

— Увы, — сказал я, надеясь, что мой голос прозвучит более удрученным, чем я себя чувствовал. Все это походило на сон. Мне не нравилась идея поставить Кристину обратно в гараж. Все это слишком походило на мой сон.

Не разговаривая, мы двинулись в сторону моей машины. Меня не радовало наше знакомство с Лебэем. Меня не радовало наше знакомство с обоими Лебэями. Внезапно мне в голову пришло одно решение — только Богу известно, как бы все обернулось, если бы я тогда поддался своему порыву.

— Послушай. — сказал я Эрни. — У меня есть небольшое, но важное дело. Я отлучусь на пару минут, ладно?

— Конечно, — пробурчал он, не поднимая глаз. Он шел, засунув руки в карманы и сосредоточенно глядя в землю.

Я пошел туда, где, судя по указанию стрелки и обозначения под ней, должна была находиться комната отдыха. Однако, скрывшись из поля зрения Эрни, я повернул и во весь дух пустился к автомобильной стоянке. Джорджа Лебэя я застал уже склонившимся за рулем крошечной «чеветты».

— Мистер Лебэй! — выдохнул я. — Мистер Лебэй! Он удивленно посмотрел на меня:

— Извините, что снова беспокою вас.

— Ничего. Но я, боюсь, не смогу прибавить ни слова к тому, что сказал вашему другу. Я не отдам гараж под его машину.

— Хорошо, — сказал я.

Его густые брови поползли вверх.

— Дело в «плимуте», — добавил я. — Этот «плимут-фурия», он мне не нравится.

Он продолжал смотреть на меня, не говоря ни слова.

— Мне не нравится, как он возится с ним. С ним он стал совсем другим… не знаю…

— Ревнуешь? — спокойно спросил Джордж. — Он проводит с ней все время, которое раньше проводил с тобой?

— Ну, в общем, да. Мы ведь давние друзья. Но… но я думаю, это не все.

— Не все?

— Не все. — Оглянувшись, я убедился, что Эрни еще не показался в поле зрения. — Почему вы велели разбить его? Почему о нем лучше забыть?

Он ничего не сказал, и я испугался, что ему нечего было сказать, по крайней мере мне. А затем ом мягко и чуть слышно спросил:

— Сынок, а ты уверен, что это твое дело?

— Не знаю, — Внезапно мне стало очень важно поймать его взгляд. — Но я не хочу, чтобы с Эрни что-нибудь случилось. Из-за этой машины он уже заработал кучу неприятностей.

— Приходи вечером ко мне в мотель. Вестерн-авеню, поворот с 376-го участка. Сможешь найти?

— Я здесь каждый закоулок изъездил, — сказал я и вытянул вперед ладони. — Аж мозоли натер. Он даже не улыбнулся:

— Мотель «Рэйнбоу». Там их два. Мой тот, который дешевле. Может быть, это дело и не твое, и не мое, и ничье, — проговорил он мягким учительским голосом.

(А это самый лучший запах в мире… не считая запаха гнили.)

— Но кое-что я могу тебе сказать прямо сейчас. Мой брат не был хорошим человеком. Если он вообще что-либо любил в этом мире, то, сдается мне, лишь «плимут-фурию», который купил твой друг. Так что это дело, может, касается только их двоих, и не важно, что я скажу тебе или ты мне.

Он улыбнулся. Улыбка была неприятной, и на какое-то мгновение мне почудилось, что на меня взглянули глаза Ролланда Д. Лебэя. Меня передернуло.

— Сынок, ты еще молод и, вероятно, не видишь и признака мудрости ни в чем, кроме своих слов. Но послушай, что я тебе скажу: любовь — это враг. — Он вздохнул. — Да. Поэты постоянно и порой намеренно ошибаются в любви. Любовь — это старая, ослепшая ведьма. Она беспощадна и ненасытна.

— Чем же она питается? — спросил я, не зная, что сказать.

— Дружбой, — сказал Джордж Лебэй. — Она питается дружбой. И я бы тебе посоветовал приготовиться к худшему, Дэннис.

Он хлопнул дверцей своей «чеветты» и включил зажигание. Когда машина отъезжала, я вспомнил о том, что Эрни должен был увидеть меня подходившим к стоянке с другой стороны, и как можно быстрее побежал прочь.

12. НЕКОТОРЫЕ СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ

Мотель «Рэйнбоу» был действительно плох. Он был как раз таким местом, где вы ожидаете встретить престарелого учителя английского языка.

Позже я заметил, что существует особая категория мотелей, в которых останавливаются люди исключительно старше пятидесяти лет — как если бы они слышали о подобных заведениях в программе новостей: «Берите больше старых вещей и приезжайте в старый добрый мотель „Рэйнбоу“. Здесь нет ТВ, но вы хорошо проведете время». На игровой площадке я не увидел ни одного молодого человека, так же как и чего-либо напоминающего спортивный инвентарь. Над входом висел неоновый знак, изображавший радугу. Он жужжал так, словно был наполнен мухами.

Лебэй со стаканом в руке сидел перед коттеджем номер четырнадцать. Я подошел и обменялся рукопожатием.

— Выпьешь чего-нибудь не очень крепкого? — спросил он.

— Нет, спасибо, — ответил я и сел в садовое кресло, стоявшее рядом.

— Тогда я расскажу тебе, что смогу, — сказал он мягким учительским голосом. — Я на двенадцать лет моложе Ролли, и я все еще человек, который учится старости.

Я неловко поерзал в кресле, но так ничего и не сказал.

— Нас было четверо, — продолжал он. — Ролли самый старший, а я самый младший. Наш брат Эндрю погиб во Франции в 1944 году. Он и Ролли оба служили в армии. Выросли мы здесь, в Либертивилле. Тогда он был просто маленьким поселком. Но достаточно обжитым, чтобы в нем были лучшие и худшие. Мы были худшими. Бедными из бедных. — Он хихикнул и налил вина в стакан. — О детстве Ролли я, пожалуй, могу сказать только одну вещь — все-таки у нас была большая разница в возрасте. Но кое-что я запомнил, потому что эта черта присутствовала в нем постоянно.

— Какая черта?

— Его злость, — сказал Лебэй. — Ролли всегда на что-нибудь злился. Он злился на то, что ему приходилось ходить в школу в заштопанной одежде, на то, что его отец был пьяницей и не имел постоянной работы, что мать не могла заставить его бросить пить. Он злился на Эндрю, Марсию и меня за то, что мы делали нищету совсем невыносимой.

Он засучил рукав и показал мне свою старческую руку с узловатыми сухожилиями, выступавшими из-под тонкой, дряблой кожи. От локтя к запястью тянулся шрам.

— Это подарок от Ролли, — сказал он. — Он мне достался, когда ему было четырнадцать лет. Я возился с цветными кубиками, которые должны были изображать машинки, а он как раз выскочил из дома, чтобы бежать в школу. Наверное, я оказался на его пути. Он оттолкнул меня, сделал еще несколько шагов, а затем вернулся и столкнул меня с порога. Я упал на колья ограды, окружавшей несколько подсолнухов, которые мама почему-то называла — наш сад. Я был весь в крови, и меня все жалели. Все — кроме Ролли. Он кричал:

«Не попадайся мне на дороге, паршивый сопляк! Не лезь мне под ноги, слышишь?»

Я еще раз взглянул на старый зарубцевавшийся шрам и удивился его размеру. В 1921 году он изуродовал ручку трехлетнего мальчика, из которой, должно быть, тогда вылилось немало крови. Потом рана затянулась, но шрам… он явно стал больше.

Я содрогнулся. Мне вспомнился Эрни, стучавший кулаками по приборной доске моей машины и кричавший, что заставит их съесть это, съесть это, съесть это.

Джордж Лебэй внимательно посмотрел на меня. Не знаю, что он увидел на моем лице, но стал медленно опускать рукав, и это было похоже на то, как занавес постепенно закрывает вид невыносимого прошлого.

Он отхлебнул из стакана.

— Когда отец узнал, что сделал Ролли, то жестоко избил его. Однако Ролли не раскаивался в своем поступке. Он плакал, но не раскаивался. — Лебэй снова хихикнул:

— Мама испугалась, что отец прибьет его, и вступилась за сына, а он все кричал: «Пусть не мешается под ногами! В следующий раз ему еще больше достанется, и ты меня не остановишь, старый пьянчуга!» Тогда отец ударил его по лицу и разбил нос — Ролли упал, закрылся обеими руками, сквозь пальцы потекла кровь. Мама кричала, Марсия плакала, Дрю забился в угол, а Ролли все повторял: «Ему еще больше достанется, ты, старый проклятый пьянчуга!»

На небе уже отчетливо проступили звезды. Пожилая женщина вышла из коттеджа, спустилась по дорожке и, достав чемодан из багажника белого «форда», вернулась с ним обратно.

Где-то играло радио. Оно не было настроено на УКВ-104, где обычно передавали программы рок-музыки.

— Его бесконечная ярость, вот что мне запомнилось больше всего, — мягко продолжал Лебэй. — В школе Ролли затевал драки со всеми, кто смеялся над его одеждой и плохо постриженными волосами, он дрался даже с теми, кого только подозревал в насмешках над ним. В конце концов он бросил школу и вступил в армию.

— Двадцатые годы были не самым лучшим временем для службы в армии. Он кочевал с базы на базу, сначала на Юге, потом на Юго-Западе. Приблизительно раз в три месяца мы получали от него письмо. Он был таким же злым, как и прежде. Его злили те, кого он называл «говнюками». Они мешали ему продвигаться по службе, не давали отпусков и придирались к нему по любому поводу. Иногда они отправляли его в гарнизонную тюрьму. В армии его держали только потому, что он был превосходным механиком — он мог поддерживать в рабочем состоянии всю ту старую и никудышную технику, которую конгресс выделял армии.

Неожиданно для себя я подумал об Эрни, у которого тоже были золотые руки.

Лебэй немного наклонился вперед:

— Но талант лишь увеличивал его злость.

— В каком смысле?

Лебэй еще раз хихикнул:

— В армии он ремонтировал грузовики, тягачи, бульдозеры и легковые машины. Однажды, когда какой-то конгрессмен посетил Форт Арнольд в западном Техасе и задержался в нем из-за поломки автомобиля, командир Ролли решил выслужиться и заставил его целые сутки возиться с шикарным «бентли» конгрессмена, для которого в армии, конечно, не было никаких запасных деталей. О да, мы получили от Ролли письмо, где четыре с половиной страницы были посвящены этому «говнюку» — странно, что они не сгорели от злобы и ненависти, наполнявших каждое слово.

У самого же Ролли до конца второй мировой войны не было собственного автомобиля. И даже тогда он смог позволить себе обзавестись лишь стареньким ржавым «шевроле». В двадцатых и тридцатых деньги не валялись на дороге, а во время войны он был занят тем, что старался остаться живым.

За те годы он починил тысячи автомобилей, но не смог бы купить ни одного из них. Либертивилл преследовал его повсюду. Потрепанный «шевроле» едва ли отвечал его способностям, так же как и «гудзон-хорнет», который он купил через год после свадьбы.

— Свадьбы?

— Он не говорил об этом, да? — спросил Лебэй. — Впрочем, я бы удивился, если бы ты и твой друг услышали от него хоть слово о Веронике или Рите.

— Кто они такие?

— Вероника была его женой, — сказал Лебэй. — Они поженились в пятьдесят первом, сразу перед тем, как он отправился в Корею. Конечно, он мог остаться в Штатах. Его жена ждала ребенка, ему самому было уже под пятьдесят. Но он сделал выбор.

Лебэй обвел глазами пустую игровую площадку.

— Видишь ли, это было двоеженство. К пятьдесят первому году ему уже исполнилось сорок пять, и он уже был женат. Он был женат на Армии. И на «говнюках».