Мешок с костями Кинг Стивен
И Кира уткнулась носом мне в шею. Я пересек двор, открыл переднюю дверцу моего автомобиля со стороны пассажирского сиденья, опустил на него девочку. Она тут же улеглась, закрыв голову руками, не выпуская собачки из пухлых пальчиков. Я велел ей так и лежать, не поднимая головы. Она ничем не показала, что услышала меня, но я и так знал, что мои слова дошли до нее.
Нам следовало поспешить, потому что старожилы приближались. Старожилы хотели довести дело до конца. А укрыться от них мы могли только в одном месте, только в одном месте мы могли чувствовать себя в безопасности — в «Саре-Хохотушке». Но уехать сразу же я не мог.
В багажнике лежало одеяло, старое, но чистое. Я вытащил его, вновь пересек двор, остановился рядом с Мэтти Дивоур, набросил одеяло на ее тело. Под одеялом она стала совсем маленькой. Повернувшись, я увидел, что Джон смотрит на меня. Его глаза остекленели от шока, но я чувствовал, что он постепенно приходит в себя. Зубами он по-прежнему держал ремень. Ну вылитый наркоман, перетягивающий руку перед тем, как уколоться.
— Э не мо ыть, — промычал он, но я понял, что он хотел сказать: «этого не может быть».
— Помощь подоспеет через несколько минут. Держись. А мне надо ехать.
— Куда?
Я не ответил. Не успевал. Наклонился над Джорджем, пощупал пульс. Медленный, но наполненный. Рядом с ним тяжело дышал Футмен. Без сознания, но живой. Естественно, убить «папулю» не так-то просто. Ветер бросил в меня дымом от горящего автомобиля, и пах этот дым сгоревшей человеческой плотью. У меня в который уж раз скрутило желудок.
Я побежал к «шеви», скользнул за руль, задним ходом выехал на дорогу. Бросил один взгляд на двор: накрытое одеялом тело, трое мужчин на земле, черные дыры от пуль в стенке трейлера, распахнутая дверь. Джон приподнялся на здоровом локте, по-прежнему сжимая ремень зубами. Его плавающий взгляд задержался на моем автомобиле. Молния сверкнула так ярко, что мне пришлось прикрыть глаза рукой. А когда я убрал руку, вспышка погасла, и день скорее напоминал темные сумерки.
— Лежи, Кира, — обратился я к девочке. — Не поднимай головы.
— Я тебя не слысу. — Голос ее сел от слез. — Ки и Стикен спят.
— Хорошо, — ответил я. — Отлично.
Я проехал мимо горящего «форда», остановился у выезда на шоссе. Посмотрел направо и увидел пикап, припаркованный на обочине. На борту надпись
БАММ КОНСТРАКШН
В кабине — трое мужчин, все не спускают с меня глаз. У дверцы со стороны пассажирского сиденья сидел Бадди Джеллисон. Я узнал его по шляпе. Я медленно поднял правую руку, выставил средний палец, показал им. Мужчины не отреагировали, выражение застывших лиц не изменилось ни на йоту, но пикап тронулся с места и покатил ко мне.
Я повернул на Шестьдесят восьмое шоссе и под черным небом погнал «шеви» к «Саре-Хохотушке».
В двух милях от того места, где Сорок вторая дорога отходит от шоссе на запад, к озеру, стоял заброшенный сарай, на стене которого еще просматривалась выцветшая надпись: «МОЛОЧНАЯ ФЕРМА ДОНКАСТЕРА». Когда мы подъезжали к сараю, восточная половина неба осветилась мощной лиловато-белой вспышкой. Я вскрикнул, загудел гудок «шеви» — сам по себе, я в этом уверен. Из вспышки вылетела молния и вонзилась в сарай. С мгновение он стоял, как и прежде, только подсвеченный изнутри, а потом обломки разлетелись в разные стороны. Ничего похожего в реальной жизни я никогда не видел, только в кино. А уж последовавший удар грома чуть не разорвал мои барабанные перепонки. Кира жалобно пискнула и сползла с сиденья на пол, зажимая уши пухлыми ручонками. В одной руке она сжимала набивную собачку.
Минутой позже я въехал на Сахарный Гребень. Сорок вторая дорога отходила от шоссе у подножия северного склона. С вершины я увидел весь Тэ-Эр-90: леса, поля, сараи, даже кусочек озера. Все это лежало под черным, как угольная пыль, небом, по которому то и дело змеились молнии. Воздух так наэлектризовался, что начал светиться. А с каждым вздохом я ощущал во рту вкус пороха. За Гребнем все словно застыло. И мне никогда не забыть сюрреалистической четкости представшей передо мной картины. Я словно соприкоснулся с неким явлением природы, о существовании которого даже не подозревал.
Взглянув в зеркало заднего обзора, я увидел, что к пикапу присоединились еще два автомобиля, один из них с особым номерным знаком, указывающим на то, что принадлежит автомобиль ветерану войны. Когда я притормаживал, сбрасывали скорость и мои преследователи. Когда ускорялся, они тоже нажимали на педаль газа. Однако я не сомневался, что они прекратят преследование, как только я сверну на Сорок вторую дорогу.
— Ки? Ты в порядке?
— Сплю, — донеслось с пола.
— Хорошо, — кивнул я, и «шеви» покатил вниз по склону. Я уже видел красные велосипедные рефлекторы, маркирующие поворот на Сорок вторую дорогу, когда пошел град. Большие куски белого льда сыпались с неба, барабанили по крыше, словно тяжелые пальцы, отлетали от капота. Начали скапливаться в зазоре между ветровым стеклом и капотом, в котором «прятались» дворники.
— Что это? — испуганно спросила Кира.
— Просто град, — ответил я. — Нам он не страшен. — И едва эти слова слетели с моих губ, как градина размером с небольшой лимон ударилась о мою сторону ветрового стекла и отлетела рикошетом, оставив после себя белую выбоину с побежавшими во все стороны трещинками. Неужели Джон и Джордж Кеннеди по-прежнему лежат под открытым небом? Я попытался мысленно дотянуться до них, но ничего не почувствовал.
Когда я сворачивал на Сорок вторую дорогу, град валил с такой силой, что я ничего перед собой не видел. Колеи засыпало льдом. Правда, под деревьями он сразу таял. Я включил фары. Яркий свет прорезал белую пелену.
Едва мы въехали под деревья, опять полыхнула лиловато-белая вспышка, и мне пришлось отвести взгляд от бокового зеркала, чтобы не ослепнуть. Кира закричала. Я оглянулся и увидел огромную старую ель, медленно валившуюся поперек дороги. Ее комель уже горел. Падая, ель оборвала провода.
Мы блокированы, подумал я. И с другого конца дороги тоже. Мы здесь. Хорошо это или плохо, но мы здесь.
Кроны деревьев с двух сторон смыкались над Сорок второй дорогой, за исключением того места, где она выходила к Лугу Тидуэлл. Град бомбардировал лес, как шрапнель, сшибая с деревьев ветки. Давно уже в этой части света не было такого страшного града. Падал он с четверть часа, не больше, но этого вполне хватило, чтобы уничтожить на полях почти весь урожай.
Над нами сверкали молнии. Я поднял голову и увидел большой оранжевый шар, за которым гнался шарик поменьше. Летели они сквозь деревья слева от нас, поджигая верхние ветви. Когда же мы добрались до Луга Тидуэлл, град сменился стеной дождя. Я бы не смог вести машину, если б мы тут же не нырнули под деревья. Под ними я все-таки мог продвигаться вперед, согнувшись над рулем и чуть ли не тычась носом в ветровое стекло: пытался хоть что-нибудь разглядеть в подсвеченной фарами водной стихии. Гром гремел без перерыва, а тут еще поднялся ветер и завыл меж верхушек деревьев. Перед «шеви» на дорогу свалилась толстая ветвь. Я переехал ее, слушая, как она скребет по днищу автомобиля.
Пожалуйста, не перекрывай нам дорогу, взмолился я, уж не знаю кому. Пожалуйста, позволь мне доехать до дому. Позволь нам укрыться в доме.
К тому времени, когда я свернул на подъездную дорожку, ветер усилился до ураганного. Деревья гнуло чуть ли не до земли, дождь лил как из ведра. Подъездная дорожка превратилась в реку, но я без малейшего колебания крутанул руль — на Сорок второй дороге мы оставаться не могли: если бы на автомобиль упало большое дерево, нас с Кирой раздавило бы, как двух букашек.
Я прекрасно понимал, что тормозить нельзя: автомобиль могло занести и вода утянула бы его, и нас вместе с ним, в озеро. Поэтому я включил первую передачу и не мешал потоку тянуть нас вниз по подъездной дорожке к едва проглядывающему сквозь водную стену бревенчатому коттеджу. Невероятно, но в доме кое-где горел свет, и окна напоминали иллюминаторы погрузившегося на девять футов батискафа. Автономный генератор работал, во всяком случае, пока.
Молнии отбрасывали блики на озеро, зелено-синий огонь освещал черную чашу воды, по краю обрамленную белыми бурунами волн. Одна из столетних сосен, что еще недавно высилась слева от тропы-лестницы, переломилась пополам и упала верхушкой в озеро. Где-то позади нас с громким треском рухнуло на землю еще одно дерево. Кира закрыла уши руками.
— Все в порядке, маленькая, — успокоил ее я. — Мы уже здесь, уже приехали.
Я заглушил двигатель, выключил фары. А без них ничего не мог разглядеть: день превратился в ночь. Попытался открыть дверцу. Поначалу ничего не вышло. Я толкнул дверцу сильнее, и ее буквально вырвало из моей руки. Я вылез из кабины и в яркой вспышке молнии увидел, как Кира ползет ко мне по сиденью, с побледневшим от ужаса лицом, с круглыми глазами. Дверь качнуло назад, и она с силой ударила меня по заду, но я этого просто не заметил. Я наклонился, взял Киру на руки, вновь выпрямился. Холодный дождь мгновенно вымочил нас до нитки. Впрочем, какой дождь? Мы словно стояли под водопадом.
— Моя собатька! — взвизгнула Кира. Наверное, взвизгнула, хотя я едва расслышал ее. Зато я видел ее лицо и пухлые пальчики, которые ничего не сжимали. — Стикен! Я уйонила Стикена!
Я посмотрел вниз, и точно, потоком воды Стрикленда несло по асфальту подъездной дорожки мимо крыльца. Еще чуть-чуть, и вода увлекла бы его вниз по склону. Возможно, Стрикленд мог зацепиться за какой-нибудь корешок, но с тем же успехом мог оказаться и в озере.
— Стикен! — рыдала Ки. — Моя СОБАТЬКА!
И в тот момент паршивая набивная собачка значила для нас больше всего на свете. Я бросился за ней с Ки на руках, забыв о проливном дожде, ветре и ярких вспышках молний. И тем не менее игрушка должна была добраться до склона быстрее меня — водный поток мчался слишком стремительно.
Но у края асфальта Стрикленда задержало трио растущих там подсолнухов, которые немилосердно трепал ветер. Они то поднимались, то клонились к земле, словно истово отбивали поклоны Господу нашему: «Да, Иисус! Благодарим Тебя, Господи!» Подсолнухи показались мне знакомыми. Не могли это быть те самые подсолнухи, что проросли сквозь доски крыльца в моем сне (и на фотографии, которую прислал мне Билл Дин), и все-таки это были они: безусловно, они. Три подсолнуха, как три ведьмы в «Макбете», три подсолнуха с головками, как прожектора. Я вернулся в «Сару-Хохотушку»: я находился в трансе; я вернулся в свой сон и на этот раз растворился в нем.
— Стикен! — Ки билась и извивалась в моих руках. — Майк, позялуйста, Майк!
Раскат грома рванул над головой, словно бочка пороха. Мы оба закричали. Я упал на одно колено, схватил маленькую набивную собачку. Кира вырвала ее у меня и принялась неистово целовать. Я поднялся на ноги под очередной раскат грома, резкий, как удар хлыста. Я смотрел на подсолнухи, они — на меня, как бы говоря: Привет, Ирландец, давно не виделись, правда? Потом, поудобнее посадив Киру на руку, повернулся и направился к крыльцу. Каждый шаг давался с трудом: вода доходила до колен, поток тащил еще не растаявшие градины. Оторванная ветром ветка пролетела мимо и упала на то место, где я только что опускался на колено, чтобы поднять игрушку.
Я взбежал на крыльцо, ожидая, что навстречу выскочит Тварь в белом саване, но, разумеется, никто на крыльце меня не встретил. А вокруг продолжала бушевать стихия. Так что страхов хватало и без Твари.
Ки сжимала собачку обеими руками, и я не удивился, увидев, что от воды и грязи Стрикленд из серого стал черным. Ведь набивную собачку именно такого цвета я видел в своем сне. Но отступать было поздно. От урагана мы могли укрыться только в «Саре-Хохотушке». Я открыл дверь и с Ки на руках переступил порог.
Центральная часть «Сары», сердце коттеджа, простояла чуть ли не с сотню лет и повидала много ураганов. Тот, что обрушился на озерный край в этот июльский день, был скорее всего самым мощным, но едва я вошел в дом (мы с Ки жадно хватали ртами воздух, словно люди, которые едва не утонули), как понял: коттедж выстоит. Толстенные бревенчатые стены создавали ощущение, что мы в банковском сейфе. Рев ветра и гром изрядно поутихли и уже не наводили ужас. Изредка на крышу с громким стуком падала ветка. Где-то — как я предположил, в подвале — хлопала открывающаяся и закрывающаяся дверь. Звук этот напоминал выстрел стартового пистолета. Маленькая ель, упав, выдавила кухонное стекло. Теперь вершинка зависла над плитой, отбрасывая тень на разделочный столик и горелки. Я хотел отломать ее, но передумал: пусть и дальше затыкает дыру в окне.
Я отнес Киру в гостиную, и мы долго смотрели на озеро — черную воду под черным небом. В непрерывных вспышках молний мы видели, как ветер гнет к земле растущие по берегам деревья. И коттедж жалобно стонал, отчаянно сопротивляясь желанию ветра оторвать его от фундамента и сбросить вниз, в черную воду.
Раздался мелодичный звон. Кира оторвала головку от моего плеча, огляделась.
— У тебя мышь.
— Да, это Бантер.
— Он кусается?
— Нет, милая, он не кусается. Он… как кукла.
— А потему звенит его колокольтик?
— Он рад нашему приходу.
Я хотел, чтобы она приободрилась, потом увидел, что она вспомнила о Мэтти. А какая уж радость без Мэтти… Над нашими головами что-то огромное рухнуло на крышу, лампы замерцали, Кира вновь начала плакать.
— Не надо, милая. — Я закружил с ней по гостиной. — Не надо, Ки, не плачь. Не плачь, милая, не надо.
— Я хотю к момми! Я хотю к моей Мэтти!
Я кружил по гостиной и укачивал Киру, как, по моему разумению, укачивают детей, у которых разболелся животик. Для трехлетней крохи она слишком многое понимала, а потому я не знал, сможет ли она выдержать те ужасные страдания, что выпали на ее долю. Вот я и держал ее на руках и укачивал. Шортики ее намокли от мочи и дождя, горячие ручонки обнимали шею, на щечках смешались копоть и слезы, волосы висели мокрыми слипшимися прядями, из-под пальцев, сжимающих промокшую насквозь набивную собачку текла грязная вода. Я кружил и кружил по гостиной «Сары-Хохотушки», под единственной горящей тусклым светом лампочкой. Генератор не может обеспечить постоянного напряжения, вот и лампочка то становилась чуть ярче, то притухала. То и дело позвякивал колокольчик Бантера, словно музыка, доносящаяся из мира, который мы иногда чувствуем, но никогда не видим. Наверное, я что-то ей напевал, наверное, пытался установить с ней мысленный контакт, и мы все глубже погружались в транс. А над нами неслись тучи и проливались дождем, который тушил пожары, вызванные молниями. Дом стонал, через разбитое окно нас то и дело обдавало порывами холодного ветра, но все-таки я чувствовал себя в безопасности. Мы добрались до дома, а дом, как известно, крепость.
Наконец слезы перестали течь из ее глаз. Щечкой она приникла к моему плечу, и когда мы в очередной раз проходили мимо выходящих на озеро окон, я увидел, как она широко раскрытыми глазами смотрит на бушующую стихию. Устроившись на руках у высокого мужчины с редеющими волосами. И тут я понял, что сквозь нас я без труда могу разглядеть стоящий в гостиной стол. Наши отражения в стекле сами стали призраками, подумал я.
— Ки? Хочешь что-нибудь съесть?
— Я не голодна.
— Может, выпьешь стакан молока?
— Нет, какао. Я замейзла.
— Конечно, замерзла. А какао у меня есть.
Я попытался опустить ее на пол, но она отчаянно ухватилась за мою шею, прижавшись ко мне всем тельцем. Я выпрямился и поудобнее усадил ее на руку. Она сразу же успокоилась.
— Кто здесь? — спросила Ки и начала дрожать. — Кто здесь, кйоме нас?
— Я не знаю.
— Какой-то мальтик. Я видела его там. — Она указала Стриклендом на сдвижную стеклянную дверь, ведущую на террасу (все стулья перевернуло и разметало по углам, одного я не досчитался, наверное, его перебросило через ограждение). — Он тейный, как в том забавном соу, котойое мы видели с Мэтти. Там и дйюгие тейные люди. Зенсина в больсой сляпе. Музьсина в синих бъюках. Остальных не могу йазглядеть. Но они наблюдают. Наблюдают за нами. Ты их не видись?
— Они не причинят нам вреда.
— Ты увейен? Увейен?
Я не ответил.
Нашел коробку «Свисс-мисс» за банкой с мукой, надорвал один из пакетиков, высыпал содержимое в чашку. Громыхнуло прямо над головой. Кира подпрыгнула у меня на руке, жалобно заверещала. Я прижал ее к себе, поцеловал в щечку.
— Не опускай меня на пол, Майк. Я боюсь.
— Не опущу. Будь умницей.
— Я боюсь этого мальтика и музьсину в Синих бйюках, и зенсину в сляпе. Это та зенсина, тьто носила платье Мэтти. Они — пйизйяки?
— Да.
— Они плохие, как те люди, тьто пйеследовали нас на яймайке? Да?
— Не знаю, Ки, в этом-то все и дело.
— Но мы это выясним.
— Что?
— Ты так подумал. «Мы это выясним».
— Да, — признал я. — Так я и подумал. Примерно так.
Пока вода грелась в чайнике, я с Ки на руках прошел в главную спальню, в надежде найти для девочки что-нибудь из одежды Джо, но все ящики в комоде Джо были пусты. Так же, как и ее половина стенного шкафа. Я поставил Ки на большую кровать, на которой после возвращения в «Сару-Хохотушку» практически не спал, может только раз или два днем, раздел ее, отнес в ванную, завернул в большое банное полотенце. Она дрожала от холода, губы посинели. Другим полотенцем я вытер ее волосы. Все это время она не выпускала из руки Стрикленда, и набивка уже начала вылезать из швов.
Я открыл шкафчик с лекарствами, порылся в нем, нашел то, что искал, на верхней полочке: бенадрил[134]. Некоторые растения вызывали у Джо аллергию, и она принимала его как антигистаминное средство. Подумал о том, чтобы посмотреть на коробочке срок годности, и чуть не рассмеялся. Какая разница? Я посадил Ки на крышку унитаза и выдавил из заклеенных пленочкой ячеек четыре бело-розовые капсулы, сполоснул стакан для чистки зубов, набрал в него воды. Проделывая все это, я заметил в зеркале ванной какое-то движение в главной спальне. Сказав себе, что это движутся тени деревьев, сгибаемых ветром, я протянул капсулы Ки. Она уже хотела взять их, потом замялась.
— Выпей. Это лекарство.
— Какое? — Маленькая ручонка застыла над капсулами.
— Против грусти. Ты умеешь глотать капсулы, Ки?
— Да. С двух лет.
Какое-то мгновение она еще колебалась, смотрела на меня, словно заглядывала в душу, убеждаясь, что я ей не лгу. Наверное, убедилась, потому что взяла капсулы и положила в рот, одну за другой. Проглотила, запивая маленькими глотками, снова посмотрела на меня.
— Мне все есе гйюстно, Майк.
— Они действуют не сразу.
Я открыл ящик для рубашек и нашел в нем старую футболку с надписью «Харлей-Дэвидсон». Конечно, Ки она была велика, но я завязал сбоку узел, и футболка превратилась в саронг, который то и дело спадал с одного ее плеча. Получилось даже красиво.
В заднем кармане брюк я всегда ношу расческу. Я достал ее, и со лба и висков Ки зачесал волосы назад. Она все больше становилась похожей на прежнюю Ки, но чего-то не хватало. Чего-то, непонятным образом связанного с Ройсом Мерриллом. Дурацкая мысль, но…
— Майк? Какая тьость? О какой тьости ты думаесь?
Вот тут мне все стало ясно.
— Я думаю не о трости, а о леденце[135]. Знаешь, есть такие полосатые леденцы на палочке? — А из кармана я достал две белые ленты. Красные края в мерцающем свете казались кровавыми. — Как вот эти ленты. — Волосы Ки я завязал в два хвостика. Итак, ленты в волосах, черная собачка в руке, подсолнухи переместились на несколько футов к северу, но они были. Все более или менее так, как в моем кошмарном сне.
Гром вновь резанул по барабанным перепонкам, неподалеку рухнуло дерево, свет погас. После пяти секунд темно-серой темноты лампочки зажглись вновь. Я понес Ки на кухню. Когда мы проходили мимо двери в подвал, из-за нее послышался смех. Я его услышал, Ки — тоже. Я это понял по ее глазам.
— Позаботься обо мне, — прошептала она. — Позаботься обо мне, потому тьто я отень маленькая. Ты обесял.
— Я позабочусь.
— Я люблю тебя, Майк.
— Я люблю тебя, Ки.
Вода кипела. Я наполнил чашку наполовину, добавил молока — чтобы охладить какао и для калорийности. С Ки на одной руке и чашкой в другой я направился к дивану. Проходя мимо стола в гостиной, глянул на пишущую машинку. На ней лежала моя рукопись, сверху — сборник кроссвордов. Чем-то они напомнили мне не очень-то и нужные бытовые приборы, которые сразу сломались, а теперь уже просто ни на что не годились.
Молния осветила полнеба, залив гостиную лиловым светом. В этом свете гнущиеся от ветра деревья напоминали растопыренные пальцы, и мне показалось, что я увидел женщину, которая стояла позади нас у печки. В соломенной шляпе с широченными полями.
— Тьто знатит йека потьти добйялась до мойя? — спросила Ки.
Я сел, протянул ей чашку:
— Выпей.
— Потему эти люди пйитинили моей момми зло? Они не хотели, тьтобы она веселилась?
— Скорее всего, — ответил я и заплакал. Ки сидела у меня на коленях, а я обеими руками вытирал слезы.
— Тебе тозе надо было пйинять пилюли от гйюсти. — Ки протянула мне чашку, большие банты на ее хвостиках качнулись. — Вот. Отпей.
Я глотнул какао с молоком. В северном крыле дома что-то заскрежетало. Мерное гудение генератора оборвалось, гостиная вновь погрузилась в серую темноту. Тени побежали по маленькому личику Ки.
— Теперь пей ты. — Я вернул ей чашку. — И не поддавайся страху. Может, свет снова зажжется. — И лампы зажглись, правда, теперь генератор хрипел и кашлял, а мерцание заметно усилилось.
— Йясскази мне сказку, — попросила Ки. — О Золотинке.
— О Золушке.
— Да, о ней.
— Хорошо. Но сказочникам надо платить.
Я вытянул губы дудочкой и почмокал.
Ки протянула мне чашку. Какао было вкусным и сладким. Не то что ощущение чужих взглядов. Но пусть они наблюдают. Пусть наблюдают, пока могут.
— Жила-была красивая девушка, которую звали Золушка…
— Давным-давно! Так натинается эта сказка! Так натинаются все сказки!
— Правильно, я забыл. Давным-давно жила-была красивая девушка по имени Золушка, и были у нее две злые сводные сестры. Их, звали… ты помнишь?
— Тэмми Фей и Вэнна.
— Именно так. Они заставляли Золушку делать всю грязную работу, выметать золу из камина, чистить собачью конуру во дворе. Но так уж случилось, что известная рок-группа «Оазис» давала во дворце концерт, на который пригласили всех трех девушек…
Я добрался до того места, где фея-крестная ловит мышей и превращает их в «мерседес», когда бенадрил возымел действие. Вот уж действительно лекарство от грусти. Ки сладко спала у меня на руках, а чашка с какао практически опустела. Я вынул ее из ослабевших пальчиков, поставил на кофейный столик, убрал со лба прядку волос.
— Ки?
Никакой реакции. Она уже отправилась в страну Сновидений. Наверное, еще потому, что днем ее разбудили, едва она успела заснуть.
Я поднял ее и отнес в северную спальню. Ножки болтались в воздухе, подол харлеевской футболки провис между коленками. Я положил Ки на кровать и укрыл до подбородка. Гром гремел, словно артиллерийская канонада, но она даже не пошевельнулась. Усталость, горе, бенадрил… все вместе они увели ее от призраков и печали. Оно и к лучшему.
Я наклонился и поцеловал Киру в щечку, которая уже не горела огнем.
— Я позабочусь о тебе. Я обещал, и позабочусь.
Словно услышав меня, Кира повернулась на бочок, положила руку со Стриклендом под щечку и умиротворенно вздохнула. Темная бахрома ресниц, полукругом лежащих на щеке, цветом резко отличалась от светлых волос. Меня захлестнула волна любви.
Позаботься обо мне, потому что я очень маленькая.
— Я позабочусь, малышка, — ответил я. Я прошел в ванную и начал наполнять ванну водой, как однажды наполнял во сне. Она так и не проснется, подумал я, если до того, как генератор окончательно выйдет из строя, я сумею набрать достаточно теплой воды. Пожалел о том, что у меня нет резиновой игрушки, которую я мог бы дать ей на случай, если она проснется, вроде Кита Вильгельма, но у нее была собачка, да и скорее всего она бы и не проснулась. Я не собирался устраивать Кире купание под ледяной струей из колонки. Я же не жестокий человек и не безумец.
В шкафчике для лекарств лежали только одноразовые бритвенные станки, которые совершенно не подходили для еще одного, оставшегося у меня дела. Толку от них чуть. Зато один из мясницких ножей на кухне мог сослужить нужную службу. И если бы мне удалось налить в раковину горячую воду, я бы ничего не почувствовал. Буква «Т» на каждой руке, с перекладиной на запястье…
На мгновение я вышел из транса. Голос, мой собственный, но с интонациями Джо и Мэтти прокричал:
Что ты задумал? Господи, что ты задумал, Майк?
Громыхнул гром, лампы моргнули, дождь полил с новой силой, ветер все выл и выл. А я вернулся в то место, где все было ясно и понятно, а выбранный мною курс являлся единственно верным. Пусть все закончится: печаль, боль, страх. Я больше не хотел думать о том, как Мэтти танцевала на «фрисби», которая казалась световым пятном на сцене. Я не хотел быть здесь, когда Кира проснется, не хотел видеть вселенской тоски, которая наполнит ее глаза. Не хотел терпеть тягот этой ночи, не хотел встречать следующий день или день, который пришел бы ему на смену. Жизнь — это болезнь. Я собирался искупать Киру в теплой ванне и излечить ее от этой болезни. Я поднял руки. И в зеркале на дверце шкафчика для лекарств увидел, как поднимает их туманная фигура. Тварь. То был я. Я был той туманной фигурой, всегда был, и это откровение не вызывало у меня ни малейшего неприятия. Наоборот, грело душу.
Я опустился на колено, проверил воду. От нее исходило приятное тепло. Вот и отлично. Даже если генератор сейчас сломается, общая температура воды сильно не понизится. Ванна старая, глубокая. Шагая на кухню за ножом, я думал о том, что потом, после того, как вскрою вены в горячей воде в раковине, я тоже могу забраться в ванну. Нет, решил я. Это будет неправильно истолковано людьми, которые найдут нас, людьми с грязными умишками, которые выскажут еще более грязные предположения. Те, кто придет, когда ураган стихнет и дорогу расчистят от упавших деревьев. Нет, после ванны я насухо вытру ее и уложу в кровать вместе со Стриклендом. А сам сяду в кресло-качалку. Колени прикрою полотенцами, чтобы кровь не капала на ковер я тоже усну. Чтобы уже не проснуться.
Колокольчик Бантера все звенел. Только гораздо громче. Звон действовал мне на нервы, а кроме того, мог разбудить ребенка. Я решил это прекратить. Чего мне хотелось, так это тишины. Я уже направился к каминной доске, когда сильный порыв ветра обогнал меня. Меня обдало не холодным воздухом из разбитого окна, а теплым, как из тоннеля подземки. Порыв этот скинул с рукописи сборник кроссвордов, но папье-маше, прижимавшее страницы рукописи, осталось на месте. И как только я посмотрел на рукопись, колокольчик Бантера умолк.
В темной гостиной послышался голос. Слов я не разобрал. Да и что могли означать слова? Что мог означать еще один сигнал, еще один горячий привет из Потустороннего Мира?
Прогремел гром, я вновь услышал голос. На этот раз, потому что генератор окончательно сдох и лампы погасли, погрузив гостиную в серую темноту, одно слово мне удалось разобрать:
Девятнадцать.
В нерешительности я потоптался на месте, потом начал поворачиваться и поворачивался, пока не оказался лицом к рукописи романа «Друг детства». И тут меня осенило. Мне открылась истина.
Речь шла не о сборнике кроссвордов, не о телефонном справочнике.
О моей книге. Моей рукописи.
Я шагнул к столу, хотя и помнил о том, что вода перестала наполнять ванну в северном крыле. С отключением генератора перестал качать и насос. Ничего страшного, решил я, воды уже набралось достаточно. Теплой воды. Я искупаю Киру, но сначала надо кое-что сделать. Заглянуть на девятнадцатую страницу, а потом, возможно, и на девяносто вторую. Я мог просмотреть и ее, потому что рукопись моя оборвалась на сто двадцать третьей. Со шкафа, в котором у меня хранились несколько сотен грампластинок, я схватил ручной фонарь, включил его, направил на стол. Белый круг лег на рукопись. В сумраке этого дня луч ручного фонарика по яркости не уступал лучу прожектора.
На странице девятнадцать Тиффи Тейлор, девушка по вызовам, ставшая впоследствии Реджиной Уайтинг, сидела в своей студии с Энди Дрейком, вспоминая тот день, когда Джон Сэнборн (так называл себя Джон Шеклефорд) спас ее трехлетнюю дочь, Карен. И вот что я прочитал под раскаты грома и струи дождя, бьющие в сдвижную дверь, которая вела на веранду.
ДРУГ, роман Нунэна / стр. 19.
«Она не могла вылезти, я в этом не сомневалась, — сказала она. — Но я не увидела ее и пошла к бассейну. — Она закурила. — А открывшееся мне едва не заставило меня закричать, Энди, Карен ушла под воду! На поверхности осталась только ее рука, и ногти уже начали синеть. Потом… Наверное, я прыгнула в бассейн, но не помню; я впала в транс. Все, что произошло потом, вспоминается мне как страшный сон. Этот парень, Сэнборн, оттолкнул меня в сторону и прыгнул в бассейн. Ногой он ударил меня по шее с такой силой, что я еще неделю ничего не могла глотать. Он дернул Карен за руку. Я подумала, что вырвет руку из плечевого сустава, но он вытащил девочку. Вытащил ее из воды. — В полумраке Дрейк видел, что она плачет. — Боже, о Боже. Я думала, что она умерла. Я в этом не сомневалась».
Я сразу все понял, но все-таки прикрыл блокнотом левое поле страницы. И прочитал; первые буквы каждой строки, как слово кроссворда, записанное по вертикали. Получилось, что ответ, который я так долго искал, давным-давно ждал меня в моей же книге: owls undEr stud o
И если не обращать внимания на отступ на второй строчке снизу, выходило совсем уж замечательно:
owls undEr studio[136]
Билл Дин, мой сторож, сидит за рулем своего пикапа..
Приехав сюда, он преследовал две цели: поздравить с возвращением в Тэ-Эр и предупредить насчет Мэтти Дивоур. Теперь с этим покончено, и он готов к отъезду. Он улыбается мне, демонстрируя дешевые вставные зубы. «Если у тебя будет возможность, поищи сов», — говорит он мне. Я спрашиваю его, зачем Джо потребовалась пара пластмассовых сов, и он отвечает, что вороны боятся сов и, видя их, не устраивают из крыш сортир. Я принимаю это объяснение, мне и без него есть о чем подумать, но… «Она словно приезжала только для того, чтобы распаковать сов…» — говорит он. И мне и в голову не приходит, во всяком случае, тогда, что по индейскому поверью совы нужны и для другого: они отгоняют злых духов. Если Джо знала, что пластмассовые совы отгоняют ворон, она наверняка знала и про духов.
Моя жена всегда, собирала такие вот крупицы информации. Моя любопытная жена. Неисчерпаемый кладезь всяких полезных, и не очень, сведений.
Гремел гром. Сверкали молнии. Я стоял в гостиной, держа рукопись в трясущихся руках.
— Господи, Джо, — прошептал я, — что тебе удалось узнать? И почему ты мне ничего не сказала?
Но ответ я, похоже, знал. Она не сказала мне, потому что чем-то я походил на Макса Дивоура; наши прадеды срали в одну выгребную яму. Но она ничего не сказала и своему родному брату. Меня почему-то это успокоило.
Я начал пролистывать рукопись, и по коже побежали мурашки.
Прежде чем переехать во Флориду, Джон Шеклефорд жил в Студио-Сити, штат Калифорния. Первая встреча Дрейка и Реджины Уайтинг прошла в студии. Последний известный адрес Рэя Гаррети: Апартаменты-студио, на Ки-Ларго. Лучшая подруга Реджины Уайтинг — Стеффи Андервуд. Муж Стеффи — Тоул Андервуд. Тут — двойное попадание в десятку[137].
Совы под студией.
И так везде, на каждой странице, все равно что имена, начинающиеся с «К» в телефонном справочнике. Вновь монумент, только построила его не Сара Тидуэлл, тут сомнений быть не могло, а Джоанна Арлен Нунэн. Моя жена незаметно от бдительного надзирателя отправляла мне послания, молясь всем сердцем, что я их замечу и пойму.
На девяносто второй странице Шеклефорд беседовал с Дрейком в тюремной камере для встреч с посетителями. Он сидел, зажав руки между коленями, глядя на цепь, сковывающую его лодыжки, отказываясь посмотреть Дрейку в глаза.
FRIEND, by Noonan / pg. 92
Only thing I got to say. Anything else, fuck, what good would it do? Life s a game, and I lost. You want me to tell you that I yanked some little kid out of the water, pulled her up, got her motor going again? I did, but not because I m a hero or saint…[138]
Дальше я читать не стал. Зачем? Первые буквы строк, как и на девятнадцатой странице, складывались в то же послание: owls under studio. Наверное, я мог бы найти его же и на других страницах. Я вспомнил, как радовался, когда осознал, что психологического барьера больше нет и я вновь могу писать. Барьер исчез, все так, но не потому, что я разрушил его или нашел обходной путь. Его уничтожила Джо. Джо разделалась с ним, но отнюдь не для того, чтобы я и дальше мог писать второсортные детективы-триллеры. Я стоял под вспышками молний, чувствуя, как кружатся вокруг мои невидимые гости, и вспоминал миссис Моугэн, мою первую учительницу. Когда наши усилия написать на классной доске буквы английского алфавита не приводили к желаемому результату, она накрывала детскую ручку своей, а уж две руки выводили на доске то, что и требовалось.
Вот так и Джо помогала мне.
Я пролистывал рукопись и повсюду натыкался на ключевые слова, иногда расположенные друг над другом так, чтобы прочитать их не составляло труда. Как же она старалась заставить меня услышать, а я не желал ничего делать, не докопавшись до причины.
Я положил рукопись на стол, но, прежде чем успел придавить ее пресс-папье, яростный порыв ледяного ветра налетел на меня и разметал листы по всей гостиной. А если б мог, разорвал бы их на мелкие клочки.
Нет! — вскричал источник арктического холода, когда я взялся за рукоятку фонаря. — Нет, сначала закончи свою работу!
Ледяной ветер бил мне в лицо — словно кто-то невидимый стоял передо мной и дышал на меня, набирая полную грудь воздуха, словно тот плохой волк, что один за другим сдувал дома трех поросят.
Зажав фонарь под мышкой, я поднял руки и резко хлопнул в ладоши. Ледяные выдохи прекратились. Теперь холодным воздухом тянуло лишь из разбитого окна.
— Она спит, — объяснил я призраку, который никуда не делся, лишь затих, наблюдая за мной. — Время еще есть.
Вышел я через дверь черного хода, и ветер тут же взял меня в оборот, сгибая пополам, едва не валя с ног. В качающихся деревьях я видел зеленые лица, лица мертвецов. Дивоура, Ройса, Сынка Тидуэлла. Но чаще всего я видел лицо Сары.
Она мерещилась мне повсюду.
Нет! Возвращайся! Незачем тебе искать сов, сладенький! Возвращайся! Заверши начатое! Сделай то, ради чего пришел!
— Я не знаю, ради чего пришел, — ответил я. — И пока не выясню, ничего делать не буду!
Ветер взвыл, словно я нанес ему смертельное оскорбление, громадная ветвь отломилась от сосны, что росла справа от дома, обрушилась на крышу «шеви», прогнула ее, а потом свалилась на землю рядом со мной.
Хлопать в ладоши не имело смысла. Здесь был ее мир, не мой… Правда, находился я на самой его границе. Но с каждым шагом к Улице, к озеру, я углублялся в мир, где ткань времени истончалась и правили призраки. О Боже, что стало тому причиной?
Тропинка к студии Джо превратилась в ручей. Не пройдя и десятка шагов, я споткнулся о камень и повалился набок. Небо пропорол зигзаг молнии, раздался треск: обломилась еще одна ветка, что-то полетело на меня. Я поднял руки, закрывая лицо, откатился вправо, подальше от тропинки. Ветка упала за моей спиной, а меня потащило по скользкому от мокрой листвы и иголок склону. Наконец, я сумел подняться. Ветвь на тропе размерами превосходила ту, что помяла крышу моего автомобиля. Окажись я под ней, от меня мало бы что осталось.
Возвращайся! — злобно, надрывно шипел ветер.
Заверши начатое! — неслось с Улицы.
Займись своим делом! — обращался ко мне сам коттедж, стонущий под порывами ветра.
Занимайся своим делом и не лезь в мои!
Но Кира и была моим делом. Кира, моя дочь. Я поднял фонарь. Стекло треснуло, но лампочка, как и прежде, ярко горела. Сгибаясь под ветром, прикрывая рукой голову от падающих веток, я двинулся к студии моей умершей жены.
Глава 27
Поначалу дверь не желала открываться. Ручка поворачивалась легко, и я знал, что дверь не заперта, но то ли дерево разбухло от проливного дождя, то ли ее подпирали изнутри. Я отступил на шаг, чуть пригнулся и с разбега навалился на дверь плечом. На этот раз она подалась, немного, но подалась.
Значит, она, Сара. Стояла с другой стороны двери и не давала мне ее открыть. Как ей это удавалось? Как гребаный призрак мог противостоять физической силе?
Я подумал о грузовичке с надписью «БАММ КОНСТРАКШН» на борту и мысль эта неожиданно стала тем заклинанием, что позволило мне увидеть пересечение Шестьдесят восьмого шоссе и Сорок второй дороги. В затылок пикапу пристроился седан каких-то старушек, за ним — еще три или четыре автомобиля. Во всех без устали работали «дворники», лучи фар прорезали стену дождя. Автомобили застыли вдоль обочины, словно выставленные на продажу в автосалоне. Но происходило это в другом месте, где не было ни покупателей, ни продавцов, лишь старожилы, молча сидевшие в своих машинах. Старожилы, как и я, впавшие в транс. Старожилы, ставшие источниками энергии.
Она подпитывалась от них. Грабила их. Точно так же она использовала Дивоура… и, разумеется, меня. Многие феномены, свидетелем которых я стал, создавались моей же собственной психической энергией. Забавно, знаете ли, когда думаешь об этом.
А может, тут более уместно употребить другое слово: «страшно».
— Джо, помоги мне, — попросил я, стоя под проливным дождем. Сверкнула молния, на мгновение превратив воду в расплавленное серебро. — Если ты любила меня, помоги.
Я отступил на шаг и вновь навалился на дверь. На этот раз никто мне не противостоял, и я буквально влетел в студию, зацепившись голенью за дверной косяк и рухнув на колени. Но удержал фонарь в руке.
На мгновение вокруг меня повисла тишина. Словно силы и призраки, присутствие которых я чувствовал, готовились к новому поединку. Все, казалось, застыло, хотя в лесу, по которому — со мной или без меня — любила бродить Джо, по-прежнему лил дождь, а ветер гудел в деревьях — безжалостный садовник, ломящийся напролом, за час выполняющий ту работу, которую другой делал бы десять лет. Потом дверь захлопнулась, и тут оно все и началось. Я видел все в слабом свете фонаря — включил его автоматически, не думая об этом. Какое-то время я не понимал, что происходит, видел лишь, как полтергейст уничтожает все то, что напоминало мне о жене. Сотканный ею ковер сорвало со стены и теперь швыряло из угла в угол. От кукол отлетали головы. Стеклянный абажур под потолком разлетелся вдребезги, осыпав меня осколками. Задул ветер, холодный, но к нему тут же присоединился другой поток, теплый, даже горячий, и они сплелись в вихре, словно изображая бушующий за стенами ураган.
Миниатюрная копия «Сары-Хохотушки», сработанная из зубочисток и палочек от леденцов, которая стояла на книжном шкафу, взорвалась изнутри. Весло, прислоненное к стене, поднялось в воздух и, как копье, полетело мне в грудь. Мне пришлось броситься на пол, чтобы избежать столкновения. В мои ладони впились рассыпанные по ковру осколки, но под ковром я нащупал какой-то выступ. А весло тем временем ударилось в стену за моей спиной и переломилось надвое.
Теперь уже банджо, на котором училась играть моя жена, взмыло в воздух, дважды перевернулось, выдало несколько аккордов, а потом все пять струн лопнули одновременно. Банджо перевернулось в третий раз, и его с невероятной силой швырнуло об пол. Корпус разлетелся на щепочки, осколки разнесло в разные стороны.
К вихрю прибавились какие-то звуки, яростные, звенящие от ненависти, потусторонние голоса. Я бы слышал жуткие крики, будь у призраков голосовые связки. Пыльный воздух кружился в свете моего фонаря, какие-то жуткие тени то сближались, то отдалялись. Мне показалось, что я услышал хрипловатый, прокуренный голос Сары: Убирайся, сука! Вон отсюда! Тебя это не… Последовал удар (неслышный, конечно), воздух столкнулся с воздухом, затем раздался пронзительный вопль. Я его узнал, я уже слышал его глухой ночью. Кричала Джо. Сара причиняла ей боль, Сара наказывала ее за непрошеное вмешательство, и Джо кричала.
— Нет! — Я вскочил. — Отстань от нее! Оставь ее в покое! — и двинулся вперед, размахивая фонарем, словно хотел отогнать Сару от Джо. Мимо меня пролетел рой баночек с засушенными цветами, травами, грибами. Они ударились о стену, посыпались на пол. Ни одна в меня не попала — чья-то невидимая рука отводила их в сторону.
А потом в воздух поднялся стол Джо со сдвижной крышкой. С полными ящиками он весил не меньше четырехсот фунтов, но взмыл вверх, словно перышко. Разнонаправленными потоками воздуха его качнуло сначала вправо, потом влево.
Джо закричала вновь, на этот раз не от боли, а от злости, а я попятился к закрытой двери, из последних сил, вымотанный донельзя. Выходило, что не только Сара могла подпитываться энергией живых. А потом стол полетел через комнату. Того, кто оказался бы перед ним, размазало бы по полу. Летел он с невероятной скоростью. Раздался разрывающий перепонки крик, недовольство выражала уже Сара, я это знал точно, и стол пробил стену, открывая доступ дождю и ветру. Крышка соскочила и повисла на одной петле, словно высунутый язык. Все ящички вылетели из пазов. Катушки с нитками, мотки пряжи, иголки, путеводители, справочники, блокноты — все высыпалось, как осколки костей и пучки волос из перевернутого гроба с давно истлевшими останками.
— Прекратите! — простонал я. — Прекратите, вы обе. Достаточно.
Но я бы мог ничего им не говорить. Если не считать дождя и ветра, в развалинах студии моей жены я пребывал в гордом одиночестве. Одно сражение закончилось. Следующее еще не началось.
Я присел, сложил пополам зеленый ковер, стараясь не разбрасывать насыпавшиеся на него осколки абажура. Под ковром открылся люк, ведущий в подпол-кладовку. Моя рука нащупала под ковром петлю люка. Я знал о кладовке, и у меня в голове мелькала мысль о том, что сов следует искать в ней. Но потом навалились всякие события, и про кладовку я забыл.
Я ухватился за утопленное в доски кольцо, потянул, готовый встретить упорное сопротивление, но люк открылся очень даже легко. А от запаха, волна которого накатила на меня, я просто остолбенел. Пахнуло не затхлостью, во всяком случае вначале, а любимыми духами Джо. Но тут же духи сменили другие запахи: дождя, корней, мокрой земли. Не слишком приятные запахи, но куда лучше, чем тот, что я учуял на Улице, у той чертовой березы, наклоненной над озером.
Читать бесплатно другие книги:
