Легенда о Побратиме Смерти Геммел Дэвид
— Чудак, — проворчала она и ушла. Друсс подошел к Зибену:
— Нуанг говорит, им надоело бегать. Они останутся здесь и будут драться.
— Могут ли они победить, Друсс?
— На вид они стойкие ребята, и Талисман хорошо наладил оборону.
— Это не ответ.
— А никакого ответа и нет — можно только гадать. Я бы и медной полушки не поставил на то, что они продержатся больше суток.
Зибен вздохнул:
— Но это, конечно, не означает, что мы сделаем нечто разумное — уедем, к примеру?
— Готиры не имеют права разорять это святилище, — произнес Друсс с холодным блеском в серых глазах. — Это неправильно. Ошикай был героем всех надиров. Его кости должны покоиться в мире.
— Извини, что повторяюсь, старый конь, но его гробницу уже когда-то разграбили, а тело изрубили. Ты не находишь, что беспокоиться о нем поздновато?
— Дело не в нем, а в них, в надирах. Разгромить святилище — значит лишить их кровного достояния. Это гнусное, подлое дело — я таких не терплю.
— Значит, мы остаемся?
— Уезжай, — улыбнулся Друсс. — Здесь не место для поэта.
— Ты меня искушаешь, Друсс, старый конь. Может, я так и поступлю, как только мы увидим их знамена.
Нуанг позвал Друсса, и тот отошел. Пока Зибен пил воду за столом, к нему подсел Талисман.
— Расскажи мне о своем умирающем друге.
Зибен поведал все, что знал о бое, в котором ранили Клая, и Талисман сумрачно выслушал его.
— Так и надо, — сказал он. — Человек должен идти на все ради друга. Это доказывает, что у Друсса доброе сердце. Он сражался во многих битвах?
— Им нет числа. Знаешь, как высокое дерево притягивает молнию во время грозы? Вот и Друсс такой. Куда бы он ни явился, там сразу завязывается драка. Меня это просто бесит.
— Однако он остается в живых.
— Такой уж у него дар. Смерть везде ходит бок о бок с ним.
— Он нам очень здесь пригодится. Ну а ты, Зибен? Ниоба говорит, ты хочешь быть нашим лекарем. Зачем тебе это?
— Глупость у нас в роду.
Лин-цзе, сидя на коне, смотрел на перевал. По правую руку высилась отвесная красная Храмовая Скала — величественный монумент, изваянный самою природой: ее выточило давно пересохшее море, некогда покрывавшее эту землю, а ветры времени завершили работу. Слева от Лин-цзе тянулся неровный склон, покрытый валунами. Неприятель вынужден будет идти по узкой тропе, ведущей вниз мимо Храмовой Скалы. Лин-цзе, спешившись, взобрался на склон и осмотрел ближние камни. Будь у него побольше времени и побольше людей, он мог бы раскачать несколько валунов и свалить на тропу. Некоторое время он размышлял об этом.
Потом вернулся к коню, сел в седло и повел свой маленький отряд дальше, в красные скалы. Талисману нужна победа, способная поднять дух защитников.
Но как эту победу одержать? Талисман упомянул о Фекреме и его отступлении — это предполагало ряд молниеносных набегов на вражеские обозы. Фекрем был племянником Ошикая и мастером таких дел. Красная пыль поднималась из-под конских копыт, и у Лин-цзе пересохло в глотке. Он пригнулся к шее коня, посылая его на крутой склон. На вершине он задержался и снова сошел с седла. Здесь тропа делалась шире. Слева торчал длинный палец скалы, клонящийся к груде валунов направо. Проход между ними составлял около восемнадцати футов. Лин-цзе вообразил себе передовую шеренгу улан. Они будут ехать медленно, возможно, по двое в ряд. Если бы он мог заставить их в этом месте двигаться быстрее... Он оглянулся. Склон позади него крут, но хороший наездник вполне способен спуститься по нему вскачь, а уланы — искусные наездники.
— Ждите здесь, — велел он воинам и натянул поводья. Конь попятился и запрядал, но Лин-цзе направил его галопом вниз по склону, а внизу резко осадил. Поднятая им пыль висела над тропой, как красный туман. Лин-цзе свернул направо и поехал уже осторожно. Неровная почва за пределами тропы вела к трещине футов триста глубиной. Он снова спешился, подошел к обрыву и двинулся вдоль. В самом широком месте трещина достигала около пятидесяти футов, но там, где он теперь стоял, не было и десяти. На той стороне усеянная камнями почва поднималась вверх и выводила на тропу в широком месте. Лин-цзе прикинул, что этим путем можно выбраться к западному боку Храмовой Скалы.
Он посидел немного, обдумывая свой план, и вернулся к воинам.
Премиан ввел сотню своих улан в красные скалы. Он устал, налившиеся кровью глаза щипало. Люди молча ехали сзади по двое в ряд — они были небриты, и порцию воды им урезали на треть. В четвертый раз за утро Премиан вскинул руку, и отряд натянул поводья. Молодой офицер Микаль подъехал к Премиану.
— Что там такое, капитан?
— Ничего. Пошлите-ка разведчика вон на то северовосточное взгорье.
— Можно подумать, что мы воюем с армией. К чему все эти предосторожности?
— Выполняйте приказ.
Молодой человек покраснел и развернул коня. Премиан не хотел брать Микаля в эту вылазку. Парень слишком молод и горяч. Хуже того, он презирает надиров — даже после пожара в лагере. Но Гарган распорядился иначе: ему нравится Микаль, он видит в нем собственное молодое подобие. Солдаты же — Премиан знал — не против медленной езды. Все они уже сражались с надирами и готовы скорее помаяться подольше в седле, чем нарваться на засаду.
Ясно одно: у человека, который замыслил тот набег на лагерь, на луке не одна тетива. Премиан раньше в этих местах не бывал, но он изучал карты в Большой Библиотеке Гульготира и знал, что местность вокруг Храмовой Скалы изобилует укрытиями, откуда надиры могут обстрелять его отряд или скатить вниз камни. Ни при каких обстоятельствах не поведет он своих людей наобум. Сидя на коне, он смотрел, как разведчик въезжает на взгорье. На вершине тот обернулся и сделал круговое движение рукой, показывая, что путь свободен. Премиан снова двинул вперед свои четыре роты.
Во рту пересохло. Он порылся в седельной сумке, достал серебряную монету и положил ее в рот, чтобы вызвать прилив слюны. Люди наблюдают за ним — если он будет пить, они сделают то же самое. Судя по карте, в этой округе нет водных источников — только русла пересохших рек. Если долго копать, можно напасть на родник, чтобы напоить хотя бы лошадей. А в скалах могут быть скрытые водоемы, неизвестные картографам. Премиан высматривал пчел, которые никогда не удаляются от воды, но пока не видел ни одной. Лошади тоже равнодушно нюхали горячий воздух, а ведь они чуют воду на расстоянии.
Премиан подозвал к себе старшего сержанта Джомила. Этому ветерану надирских кампаний было уже около пятидесяти. Подъехав к Премиану, он отдал честь. Из-за двухдневной серебристой щетины Джомил казался старше.
— Что скажешь? — спросил Премиан.
— Они где-то близко. Я прямо-таки чую их.
— Господину Гаргану нужны пленные. Передай это людям.
— Не мешало бы упомянуть о награде.
— Награда будет, но говорить об этом не следует. Излишняя лихость мне ни к чему.
— Однако вы осторожны, капитан, — усмехнулся Джомил.
— Я хочу, чтобы мои внуки, когда я буду сидеть с ними в прохладном осеннем саду, сказали то же самое: «Дедушка был человек осторожный», — улыбнулся Премиан.
— У меня внуки уже есть.
— И, возможно, больше, чем вы думаете.
— «Возможно» вы могли бы и не говорить, капитан.
Джомил вернулся назад и сообщил солдатам относительно пленных. Премиан снял шлем с белым плюмажем и расчесал пальцами вспотевшие светлые волосы. Ветер, охвативший мокрую голову, на миг показался ему прохладным, но жара тут же навалилась снова, и он надел шлем.
Впереди за поворотом показалась Храмовая Скала. Напоминающая гигантский колокол, она величественно вздымалась к небу. Премиан залюбовался ею и пожалел, что нет времени ее зарисовать. Тропа круто шла в гору, Премиан приказал Микалю въехать наверх с его ротой из двадцати пяти человек и там дождаться остальных. Младший офицер отдал честь и двинулся со своими людьми на восток. Премиан нахмурился. Микаль скачет слишком быстро — не понимает, что ли, что лошади устали, а вода на исходе?
Достигнув вершины взгорья, Микаль и его люди увидели четырех испуганных надиров, стремглав бегущих к своим лошадям. Гарган сказал, что ему нужны пленные, и Микаль уже слышал слова похвалы, которой удостоит его генерал.
— Золотой раг тому, кто возьмет языка! — крикнул он и пришпорил коня.
Надиры вскочили на своих коньков и галопом помчались вниз, поднимая тучи красной пыли. Мелким лошадкам не под силу тягаться с готирскими конями, и Микаль с солдатами вот-вот уже нагонит их. Жмурясь от пыли, Микаль выхватил саблю и пригнулся к шее коня, понукая его скакать еще быстрее. Надиры скрылись за поворотом... он едва различал их в пыли. Конь Микаля, летя во весь опор, обогнул поворот, солдаты кучей скакали за ним. Надиры теперь оказались слева, и их лошади прыгали, как будто через невысокую изгородь.
И в этот миг Микаль увидел пропасть, разверзшуюся перед ним, словно пасть громадного зверя. Он откинулся назад и что есть силы натянул поводья — но опоздал: конь на полном скаку прыгнул в зияющий проем и полетел вниз головой, выбросив Микаля из седла. Офицер с воплем упал на камни далеко внизу.
Уланы отчаянно старались осадить коней. Семеро упали вслед за Микалем, остальные сбились в кучу на краю обрыва. Тут пятнадцать надирских воинов, крича во всю глотку, выскочили из засады и бросились к ним. Испуганные лошади ринулись вперед, и еще десять солдат рухнули в пропасть. Оставшиеся восемь спрыгнули с седел и повернулись к врагу лицом. Но они были взяты врасплох, остались в меньшинстве, позади зиял обрыв, и бежать им было некуда. Надиры разделались с ними быстро и безжалостно... Только один надирский воин получил ранение — со щеки у него свисал лоскут кожи. Собрав готирских коней и взяв шлемы убитых, надиры быстро поскакали вниз.
Несколько мгновений спустя Премиан с тремя ротами въехал на вершину подъема. Джомил увидел тела, спустился к ним. вернулся и доложил:
— Все мертвы, капитан. Большинство, похоже, просто разбились. Их тела лежат на камнях внизу. Хорошие были ребята, капитан.
— Хорошие, — согласился Премиан, едва сдерживая ярость. — Но им достался офицер с мозгами дурного козла.
— Я слышал, что вы ему приказывали: вы велели ему ждать. Вашей вины тут нет, капитан.
— Мы спустимся к погибшим и похороним их. Как по-твоему, сколько человек было у неприятеля?
— Судя по следам, не больше двадцати, капитан. Несколько надиров скакали впереди наших и перескочили через трещину в узком месте.
— Итак, мы потеряли двадцать шесть человек. А враг сколько?
— Раненые у них точно есть. В месте, где они прятали своих коней, около десяти голов, на земле видна кровь.
Премиан устремил на сержанта тяжелый взгляд.
— Один или двое точно ранены, — заверил тот.
Понадобилось больше трех часов, чтобы спуститься на дно трещины, и к тому времени почти уже стемнело.
Надиры сняли оружие и доспехи с восемнадцати погибших, а тела обезглавили.
Глава 10
Зибен оглядел старый лабаз. Ниоба и другие надирки вымели из него пыль и паутину, отмыли грязь и развесили по стенам пять фонарей. Только один пока горел, озаряя дрожащим светом только что созданный лазарет. В северном конце помещения стояли две бочки с водой, рядом — два длинных стола. Зибен осмотрел разложенные там инструменты — старые щипцы, три острых ножа, несколько кривых роговых игл и одну прямую, из стали. Руки у поэта дрожали.
— Здесь есть все, что тебе нужно, поэт? — спросила Ниоба, ставя на стол коробочку с нитками.
— Нам понадобятся еще одеяла и миски.
— А миски зачем? Если у раненого есть силы на еду, он и сражаться может.
— Раненый человек теряет кровь, а с ней и силы. Вода и пища помогут ему окрепнуть.
— А почему ты дрожишь?
— Мне трижды приходилось помогать лекарям. Однажды я даже зашил рану на плече. Но мои познания в анатомии... в строении человеческого тела... очень ограниченны. Я, например, не знаю, что делать с глубокими ранами в живот.
— Да ничего, — просто сказала Ниоба. — Глубокая рана в живот — это смерть.
— Очень утешительно! Вот меду бы достать. Он очень полезен, особенно если смешать его с вином, — предохраняет раны от заражения.
— Пчел-то нет, поэт. А раз нет пчел, нет и меда. Зато у нас есть сухие листья лорассия. Они облегчают боль и навевают сны. Еще есть корни хакка, отгоняющие синих демонов.
— Синие демоны? Это еще что?
— Много же ты знаешь о ранах. Это невидимые дьяволы, которые проникают в распоротую плоть и делают ее синей — она начинает дурно пахнуть, и человек умирает.
— Ага, гангрена. И как же пользуются этими корнями хакка?
— Делают примочку и кладут на рану. Она очень скверно пахнет — демоны не любят ее.
— А не знаешь ли ты средства от дрожи в руках?
Ниоба засмеялась, и ее рука скользнула в низ его живота.
— Как же, есть отличное средство. — Она обхватила Зибена левой рукой за шею, пригнула его голову вниз и поцеловала. Сладостное тепло ее языка вызвало в нем возбуждение. — Посмотри теперь на свои руки, — сказала она, отстранясь. — Хорошее средство, правда?
— Не могу с тобой спорить. Куда бы нам пойти?
— Никуда. У меня много дел. Ши-сай вот-вот родит, и я обещала помочь, когда отойдут воды. Но если ночью руки у тебя опять задрожат, приходи — я буду у северной стены.
Она поцеловала его снова и ушла. Зибен в последний раз оглядел свой лазарет, задул фонарь и тоже вышел. Работа продолжалась и при луне — чинили настил западной стены около трещины. Незанятые надиры сидели у костров. Друсс говорил с Талисманом и Барцаем, стоя на стене над воротами. Зибен хотел было подняться к ним, но понял, что не желает больше слышать о войне и смерти. Его мысли все время возвращались к Ниобе. Она не походила ни на одну из женщин, которых он знал. Увидев ее впервые, он счел ее довольно привлекательной — не более. Но смеющиеся глаза надирки заставили его пересмотреть свое мнение, хотя она и бледнела рядом с красотками, побывавшими в его постели. А после каждого их любовного соития он находил ее все более красивой. Это было какое-то колдовство. Все прежние любовницы представлялись Зибену замарашками рядом с ней. Пока Зибен размышлял, к нему подошли двое воинов, и один обратился к нему по-надирски.
— Простите, ребята, я не понимаю по-вашему, — криво улыбнулся Зибен.
Тот надир, что повыше, свирепый на вид, с узкими злыми глазами, указал на своего товарища и сказал:
— Он больной.
— Больной, — повторил Зибен.
— Ты лекарь. Лечи его.
Зибен посмотрел на второго надира. Тот был серый, глаза у него ввалились, и он крепко сжимал зубы.
— Идем туда, — сказал первый и ввел друга в лазарет.
Зибен с упавшим сердцем вошел вслед за ними, снова зажег фонарь и направил их к столу. Больной стал стаскивать с себя выцветшую красную рубаху, и у него вырвался стон. Высокий помог ему, и Зибен в мерцающем свете фонаря увидел на спине у больного шишку величиной с небольшое яблоко. Кожа вокруг нее вздулась и покраснела.
— Режь, — велел высокий.
Зибен знаком велел больному лечь на стол и осторожно ощупал опухоль. Больной замер, но не издал ни звука. Опухоль была твердой, как камень.
— Неси фонарь сюда, — приказал Зибен высокому.
Тот повиновался, и Зибен рассмотрел нарост получше. Потом взял самый острый свой нож и собрался с духом. Он не имел понятия, что это за опухоль — она походила на громадный нарыв, но вполне могла быть и раковой. Однако ясно было, что выбора нет — оба надира ждали от него каких-то действий. Зибен приставил острие ножа к опухоли и нажал. Из разреза брызнул густой желтый гной, и кожа лопнула, словно кожура гнилого плода. Воин издал глухой, нечеловеческий вопль. Зибен отложил нож и сдавил шишку. Оттуда снова пошел гной, теперь смешанный с кровью. Больной вздохнул и обмяк. Зибен набрал из бочки воды в деревянную плошку, вымыл руки и вернулся к больному. Чистая кровь сочилась из трехдюймового разреза на стол. Зибен очистил рану мокрой тряпицей, велел надиру сесть, заткнул отверстие клочком полотна и завязал, обмотав бинт вокруг пояса. Больной сказал что-то по-надирски своему спутнику, и оба молча вышли. Зибен сел, проговорив ему вслед:
— Не за что, мне это доставило удовольствие, — но не настолько громко, чтобы уходящие надиры могли его услышать. Он снова погасил фонарь, вышел через боковую дверь и оказался около входа в гробницу. Ниоба была занята, ему заняться было нечем — он открыл дверь и вошел.
Что-то в этом месте не давало ему покоя, вот только он не мог понять что. Взгляд Зибена остановился на черной железной плите, вделанной в гроб. Чиадзийская надпись состояла частично из букв, частично из иероглифов. Талисман говорил, что написано здесь следующее:
Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин.
Зибен стал на колени перед табличкой и стал рассматривать знаки. Они были глубоко врезаны в металл и ни о чем ему не говорили. Раздраженный тем, что задача ему не дается, поэт вышел из гробницы, поднялся на северную стену, присел на парапет и стал смотреть на освещенные луной далекие горы. Мысли вновь обратились к прекрасной Ниобе, и он тщетно прислушивался, не запищит ли новорожденный. «Имей терпение», — сказал он себе, достал из кармана лон-циа и посмотрел на женский профиль, вырезанный на нем. Она тоже была прекрасна. Зибен перевернул медальон, глянул на портрет Ошикая и сказал:
— Уж очень много хлопот ты доставляешь для человека, умершего десять веков назад.
И тут его осенило...
Он сбежал вниз, вернулся в гробницу и снова присел перед табличкой. Сверив слово «Ошикай» на ней с тем же словом на лон-циа, он увидел в имени на таблице два лишних одинаковых знака. Присмотревшись к ним, Зибен заметил, что они врезаны глубже, чем все остальные.
— Ты что-то нашел? — спросил Талисман с порога. Он вошел и опустился на колени рядом с поэтом.
— Эта табличка была тут с самого начала? — спросил Зибен. — Ее поставили последователи Ошикая?
— Наверное. А что?
— Что это за знаки?
— Надирские буквы «и».
— Но у чиадзе такой буквы нет. Значит, табличка либо появилась позднее, либо ее переделали.
— Ну и что же?
— Не люблю я тайн. Если надпись сделана во времена Ошикая, в ней не должно быть «и». Если нет, почему она сделана на чиадзе? Почему не по-надирски?
Зибен подполз на коленях к гробу и нажал на обе буквы «и». От его нажима внутри что-то подалось, раздался глухой щелчок, и табличка отвалилась. Под ней открылась неглубокая ниша, где лежал кожаный кошелек. Талисман оттолкнул Зибена и схватил находку. Кожа лопнула, и содержимое кошелька высыпалось на пыльный пол. Там были две фаланговые костяшки, испещренные темными знаками, заплетенная в косу прядь волос и клочок пергамента.
— Я думал, ты нашел Глаза Альказарра, — разочарованно сказал Талисман.
Зибен хотел развернуть пергамент, но тот распался под его пальцами.
— Что это за предметы? — спросил он.
— Шаманские лечебные средства. Костяшки используются для прорицаний, волосы взяты у злейшего врага шамана. Для чего пергамент, не знаю.
— Но зачем все это положили сюда?
— Не знаю, — отрезал Талисман. Зибен наклонился и подобрал костяшки.
Мир завертелся колесом. Зибеи закричал, и неведомая сила увлекла его во тьму...
Испуганный внезапным обмороком дреная, Талисман опустился на колени рядом с ним и приложил палец к его шее. Сердце билось, но очень-очень медленно. Талисман потряс Зибена за плечи — безуспешно. Он выбежал наружу. Горкай, сидя на земле, точил бруском свой меч.
— Веди сюда Носта-хана и дренайского воина, — приказал Талисман и вернулся к Зибену.
Друсс пришел первым.
— Что случилось? — спросил он, опускаясь на колени рядом с другом.
— Мы разговаривали, и он вдруг лишился чувств. Он подвержен припадкам?
— Нет. — Друсс тихо выругался. — Сердце бьется еле-еле.
Талисман прочел страх на широком бородатом лице. Пришел Носта-хан, и его глаза-буравчики сразу устремились к отверстию на месте таблички.
— Глаза? — спросил он.
— Нет, — ответил Талисман и рассказал, что они нашли.
— Глупец! — прошипел Носта-хан. — Надо было позвать меня.
— Да ведь это просто шаманский мешочек. Камней там не было, — подавляя гнев, проговорил Талисман.
— Ты верно сказал — шаманский. Значит, заговоренный.
— Я тоже трогал его, но со мной ничего не случилось.
Шаман склонился над Зибеном и разжал пальцы его правой руки. Костяшки, лежавшие там, побелели, а черные знаки перешли на ладонь Зибена.
— Но кошелек лопнул, — сказал Носта-хан, — и Кости Прозрения поднял не ты.
Друсс встал, возвышаясь над Носта-ханом.
— Мне все равно, кто тут виноват, — произнес он обманчиво ровным голосом, поблескивая светлыми глазами. — Мне нужно одно: чтобы ты вернул его обратно. Да поскорей!
Носта-хан, почуяв опасность, испытал мгновенную панику. Он приложил руку к сердцу и прошептал два магических слова. Друсс застыл на месте и застонал. Древнее заклятие сковывало жертву цепями жестокой боли. Всякое движение стоило Друссу страшных мучений и грозило потерей сознания. «Теперь этот дренайский гайин почувствует власть надиров!» — с торжеством подумал Носта-хан. Но тут Друсс глухо зарычал, глаза его сверкнули, он выбросил руку вперед, сгреб шамана за горло и поднял на воздух. Носта-хан беспомощно забил ногами, а Друсс сквозь неимоверную боль процедил:
— Сними заклятие, недомерок... не то... я сломаю... тебе шею!
Талисман, выхватив нож, бросился шаману на выручку.
— Еще шаг — и он умрет, — предостерег Друсс. Полузадушенный Носта-хан выдавил из себя три слова на языке, которого ни Друсс, ни Талисман не знали. Боль, терзавшая Друсса, исчезла. Он поставил шамана на пол и ткнул его пальцем в грудь.
— Ты, карлик, — попробуй выкини такую штуку еще раз, и я тебя убью!
Талисман прочел ужас на лице Носта-хана.
— Мы здесь все друзья, — сказал он, пряча нож и становясь между шаманом и грозным Друссом. — Подумаем лучше о том, что нам делать.
Носта-хан потер помятое горло. Он был потрясен и никак не мог собраться с мыслями. Его чары имели успех — он это знал. Невозможно, чтобы кто-то из смертных преодолел такую боль. Но двое других ждали — шаман заставил себя сосредоточиться и зажал белые костяшки в кулаке.
— У него забрали душу, — прохрипел он. — Кошелек принадлежал Шаошаду-изменнику, тому самому, что похитил Глаза, да будет его душа проклята навеки и да горит она в адском пламени!
— Но почему он спрятал кошелек здесь? — спросил Талисман. — С какой целью?
— Не знаю. Посмотрим, однако, сможем ли мы преодолеть его чары? — Шаман взял безжизненную руку Зибена в свою и начал произносить заклинания.
Зибен целую вечность падал куда-то, крутясь и переворачиваясь, а потом вдруг очнулся. Он лежал у огня, окруженного кольцом стоящих торчком камней. Напротив него сидел какой-то старик — голый, но с туго набитой сумкой на костлявом плече. Две половинки жидкой бороды по обе стороны подбородка доходили до впалой груди. Волосы на левой стороне головы были выбриты, а на правой заплетены в тугую косицу.
— Добро пожаловать, — сказал старик.
Зибен сел и хотел ответить, но тут с ужасом заметил, что кисти рук у старика отрублены и из культей сочится кровь.
— Благое небо, как же ты должен страдать!
— Это так, — с улыбкой признал старик. — Но если боль не проходит никогда, она становится терпимой. — Он сбросил с плеча сумку, порылся в ней своими обрубками и достал одну руку. Зажав ее между колен, он приставил обрубок правой руки к запястью. Отрубленная кисть приросла обратно и шевельнула пальцами.
— Ах, хорошо. — Старик достал из сумки левую руку и ее тоже приставил на место. Потом хлопнул в ладоши, вынул себе глаза и спрятал их в сумку.
— Зачем ты это сделал? — спросил Зибен.
— Такова власть волшебных чар, — приветливо ответил старик. — Им недостаточно было просто убить меня. О нет! Теперь я могу обладать либо руками, либо глазами, но никогда — и тем, и другим. Если я пробую нарушить этот запрет, то испытываю невыносимые муки. Меня восхищает сила этих чар. Не думал, что они продержатся так долго. Заклятие, наложенное на мои уши и язык, я снял. Так, значит, ты нашел мой лечебный мешочек?
Костер стал угасать, но старик взмахнул руками, и огонь разгорелся с новой силой. Зибен увидел перед собой пустые глазницы незнакомца.
— А ты не пробовал пользоваться одной рукой и одним глазом? — спросил поэт.
— Разве я похож на олуха? Разумеется, пробовал. Это возможно... но боль, которую испытываешь при этом, нельзя описать.
— Должен сказать тебе, что худшего сна я еще в жизни не видел.
— Это не сон. Ты и правда здесь. — Зибен хотел спросить где, но тут из мрака донеслось тихое, нечеловеческое рычание. Старик вскинул руку, голубая молния ударила из нее за каменный частокол, и стало тихо. — Как видишь, без рук мне здесь не выжить, но без глаз я никуда не могу уйти. Восхитительно жестокая кара. Жаль, что это не я ее придумал.
— Что это было? — спросил Зибен, заглядывая в трещину между камнями, но там царила непроглядная тьма.
— Трудно сказать, но приходило оно не с добром. Меня зовут Шаошад.
— А я Зибен. Зибен-Поэт.
— Поэт? Давно уж я не слышал ваших сладкозвучных строк. Но я боюсь, ты недолго пробудешь со мной — быть может, в другой раз... Расскажи, как ты нашел мой кисет.
— С помощью надирских букв «и».
— Да, славная была шутка. Я знал, что ни один надир не разгадает ее. Надиры шуток не понимают. Ищут Глаза Альказарра, а на буквы и не глядят!
— Весьма остроумно. Сам ты, надо понимать, не надир?
— Отчасти да. Частью чиадзе, частью секин, частью надир. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что, но ничего не могу предложить тебе взамен.
— Чего же ты хочешь?
— Возьми из кисета прядь волос и сожги ее, а костяшки брось в воду. Пергамент надо развеять в воздухе, а сам кисет зарыть в землю. Запомнишь?
— Волосы сжечь, костяшки утопить, пергамент развеять, кисет зарыть. Но для чего все это?
— Я верю, что так опять обрету власть над стихиями — злое заклятие спадет, и я снова верну себе и руки, и глаза. Кстати о глазах... — Старик достал их из сумки, вставил в глазницы и отцепил руки. Из культей сразу потекла кровь. — Ты красивый парень, и лицо у тебя честное. Мне думается, тебе можно доверять.
— Ты тот, кто похитил Глаза Альказарра?
— Да. Это была большая ошибка. Но не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?
— Но зачел ты сделал это?
— Мне было видение — ложное, как представляется теперь. Я думал, что могу привести Собирателя к моему народу на пять веков ранее. Гордыня всегда была моей пагубой. Я думал с помощью Глаз воскресить Ошикая из мертвых. Возродить его тело и вернуть душу. И душа его явилась ко мне.
— Уто же произошло потом?
— Ты не поверишь. Мне самому до сих пор трудно поверить в это.
— Я догадываюсь. Он не захотел жить без Шуль-сен.
— Верно. Ты умный малый. А можешь ты угадать, что было дальше?
— Ты стал искать ее тело — потому-то тебя и схватили так близко от места, где ее погребли. Одно мне непонятно: почему ты не воспользовался камнями?
— Я воспользовался — и как раз из-за них был схвачен и убит.
— Расскажи, — прошептал Зибен, весь обратившись в слух...
Он застонал и открыл глаза. Над ним склонился Носта-хан. Зибен выругался, Друсс схватил его за руку и поднял на ноги.
— Клянусь небом, поэт, ну и напугал же ты нас. Ну, как ты?
— Превосходно! Еще миг — и он рассказал бы мне, где спрятал камни.
— Ты говорил с Шаошадом? — спросил Носта-хан.
— Да. Он сказал мне, почему взял их.
— Каков он из себя?
— Старичок с чудной бороденкой, умеющий отцеплять себе руки и вынимать глаза.
— Ага! — весело вскричал шаман. — Значит, чары еще держатся! Он страдает?
— Да, но переносит это довольно стойко. Можешь ты отправить меня обратно к нему?
— Только если вырежу сердце у тебя из груди и прочту над ним семь заклинаний.
— Видимо, это следует понимать как «нет». — Снаружи донесся крик новорожденного, и Зибен улыбнулся: — Надеюсь, вы извините меня. Я порядком утомился и нуждаюсь в отдыхе. — Он нагнулся и подобрал волосы, костяшки, кисет и обрывки пергамента.
— Зачем тебе это нужно? — спросил Носта-хан.
— На память. Буду показывать внукам и хвастаться, что побывал в загробном мире.
Зусаи боялась — и это был не простой страх, как, например, страх смерти. Смерть — это только дверь, ведущая куда-то, она же боялась полного небытия. Первые ее сны о Шуль-сен были всего лишь снами, видениями, хотя и жуткими. Теперь же чужие голоса шептали у нее в голове, а память становилась зыбкой и размытой. Воспоминания же о другой жизни, жизни жены мятежного вождя Ошикая, делались все ярче. Ей помнилось, как они ехали через длинные холмы, как любили друг друга на траве а тени Джианг-шин, Матери Гор, помнилось белое шелковое платье, надетое ею в день их свадьбы в Белом Дворце Пехаина.
Читать бесплатно другие книги:
