Орелинская сага. Книга третья Алиева Марина

Злу вообще очень легко подчиниться. Поначалу оно всегда что-то дает тому, кто действует во благо его. Человеку была дана иллюзия превосходства. Шаг за шагом двигался он к своему вырождению, искренне полагая, что движется к какому-то новому величию. Но путь этот выстилали ошибки, которые усиливали раздражение Человека к остальным Живущим. А потом раздражение это распространилось и на самих Создателей.

Сильному можно ошибаться. Сильный признает свои ошибки и исправляет их. Слабый же начинает искать виноватых.

По мнению Человека самыми виновными были Странники за то, что наделяли Знанием без разбора. И он решил исправить их ошибку так, как сам счел нужным.

Поначалу его действия можно было принять за досадные промахи пытливого Разума. Казалось, что простого чувствования Жизни для тех, кого вы называете Бескрылыми, было мало. Им требовалось рассмотреть всё изнутри, чтобы убедиться, что всё именно так, как они чувствуют. И, доказывая попутно своё превосходство перед остальными, Человек среди всеобщего созидания принялся разрушать.

Для него не было зазорным отломать у живого дерева ветку, чтобы рассмотреть её внутреннее устройство. Ничего страшного не видел он в том, чтобы с помощью своих невиданных возможностей расколоть вековую скалу и её обломком перекрыть русло полноводной реки, а потом наблюдать за последствиями совершённых перемен. В результате очень скоро и леса, и горы, и воды навсегда замолчали для Человека. Но его это не смутило. Как не смутило и растущее недоумение перед бессмысленными действиями у остальных Живущих. Не считаясь ни с кем, Человек постепенно обособился. И, когда изумленные Странники снова обратили взор к своим созданиям, прежнего единения между племенами не было и в помине.

– Снова обратили свой взор? – переспросил Донахтир. – Но, где же они были все это время?

– Разумеется, на Земле, – амиссия слегка нахмурилась. – Просто, как заботливые отцы, они были заняты обустройством мест обитания для своих детей. Ваш Создатель трудился здесь, в этих горах. И, поверь, нужно было приложить немало усилий, чтобы среди холодных, заснеженных вершин создать целый остров тепла и не нарушить при этом извечный природный баланс. То же происходило и в лесах, и на равнинах, и в глубинах морей. Везде Звездные Сранники бережно и терпеливо обустраивали Землю. И самый Старший, тот, что создал Человека, трудился, не покладая рук. На тщательно выбранных местах возводил он величественные сооружения по форме крупных созвездий, и учил тех, в ком Страх еще не поднял голову, с помощью этих сооружений не только слышать звезды, но и говорить с ними.

Он вообще слишком многим одарил Человека, любя и балуя его, как ребенка слабого и беззащитного. Одарил даже отличительными особенностями каждого из Живущих, так что Человек мог на равных с Плавающими опускаться в морские глубины и подниматься в воздух не хуже вас, Летающих, одним только усилием воли. Старший Странник хотел добра, но лишь подогрел растущее в Человеке чувство превосходства.

– Но, как же все эти Создатели не рассмотрели, что всё стало развиваться не так, как они хотели?

– А думаешь это легко было сделать? Разве ты сам смог распознать зависть, растущую, скажем, в старейшине Гнездовища?

– Зависть?! Неужели он нам завидовал? – Донахтир был искренне удивлен. – Нет, я ничего такого не заметил. Но…

– Никаких «но», – отрезала амиссия. – Ты не заметил, потому что сам никогда подобного чувства не испытывал. Так же и Странники не смогли распознать зло, потому что раньше никогда с ним не сталкивались. А как бороться с чем-то, о чем не имеешь никакого понятия? Особенно тем, для кого и само слово «борьба» звучало ново и бессмысленно. Они даже толком не успели разобраться в том неладном, что стало происходить. Зато Человек быстро нашел способ погубить их всех.

– Но как?

– Убийство! – с отвращением выдохнула амиссия. – Страшнейшее и недопустимейшее из зол! Желая остаться единоличным хозяином Земли, Человек воспользовался данными ему неизмеримыми возможностями и вторгся в пределы обитания других Живущих, тесня и подавляя их. Создатели попытались вмешаться, уговорить… Но, демонстрируя им свою возросшую мощь и непреклонность решения, Человек попросту уничтожил нескольких Живых…

Амиссия замолчала. Длинные бледные пальцы её рук слегка подрагивали. И Донахтир заметил, что сверкающие кольца, которыми они были украшены, как-то сами собой потухли.

– Ужасно, правда? – прошептала амиссия. – Одно лишь упоминание об этом злодействе заставляет потухнуть живой свет древних камней в моих кольцах. Каково же было чистейшим душам Звездных Странников!.

Нет, конечно, дикие земные существа убивали и пожирали друг друга, чтобы выжить и прокормить своё потомство. Но для того и были созданы Живущие, чтобы очистить воздух Земли от грубых отголосков этих вынужденных убийств. А, что получилось? Свершились убийства еще более страшные, потому что были они бессмысленные и расчетливо жестокие. И души Звездных Странников не устояли. Никогда не испытываемые ужас, страх и отвращение заползли в них, подобно отраве. Создатели стали задыхаться и гибнуть один за другим. А следом тускнели и угасали частицы, вложенные ими в свои создания. Увы, прошло еще слишком мало времени, и они не успели окончательно срастись с Живущими и стать их частью. А с угасанием энергии этих частиц ослабел и Высокий Разум, и дверь к Великому Знанию стала закрываться…

Амиссия снова замолчала, глядя остановившимся взглядом в сторону Сверкающей Вершины. Казалось, она вообще больше не заговорит. Но прилетевший откуда-то порывистый короткий ветерок дернул её за одежды, словно приводя в чувство.

– Да, да, я найду в себе силы рассказать, что было дальше, – пробормотала прорицательница. – Но вспоминать об этом так тяжело!

Она горько вздохнула, разгоняя задумчивость, и обратила взор на притихшего Донахтира.

– Только не думай, Летающий, что все из племени Человека сделались вдруг злобными и жестокими. Очень многие еще оставались чисты и сохранили данные им Знание и Разум в неприкосновенности от злых деяний. Тем ужаснее было Старшему Страннику взирать на всё происходящее. Он любил Человека, как собственное дитя; в нем еще не успели умереть надежды на прекрасное будущее Земли. Но горькая правда была уже слишком очевидна. Зло требовало действия. Создатели гибли, и вид их почерневших, стонущих от горя душ заставил Старшего решиться на отчаянный шаг.

Подняв на высокую скалу огромный камень, Создатель Человека оборвал свой жизненный путь и заключил в каменные оковы свою бессмертную душу. А затем камень этот сорвался со скалы и разбился внизу на несколько кусков. Тут же мощь Человека стремительно стала убывать. Растерянный и жалкий, беззащитный, как прежде, остался он перед лицом осиротевших по его прихоти Живущих, на теле разгневанной Земли. Гибель бережливых и заботливых Странников разом отвратила её ото всех, кому еще недавно дарила она свои богатства.

Земля восстала!

Воды рек и морей вздыбились, горы задрожали, изрыгая пламя, и Великое Разрушение понеслось по прекрасным некогда местам.

– А, как же орели? – в ужасе прошептал Донахтир, перед глазами которого вдруг встала картина со стены Тайного Тоннеля. Та, на которой орели, гарды, нохры, Бескрылые и многие другие гибли в каких-то бурлящих потоках.

– Вот теперь и пришло время поговорить о Летающих, – сказала амиссия. – Как я уже сказала, уход в горы спас и вас, и вашего Создателя. Но лишь от губительного воздействия Человека, потому что до гор он не успел добраться. Однако, Великое Разрушение, прокатившееся по земле, затронуло всех. Ваш Создатель – последний оставшийся в живых из Странников, толком не понимая, почему вдруг начался весь этот ужас, бросился спасать всех, кого мог. Орели, еще не утратившие светлую энергию частицы, тоже вытаскивали из губительных вод все живое. Но горящие камни и огненные плевки, летящие с разгневанных гор, сбивали и их.

Многие Летающие тогда погибли. Но и многих Живущих удалось спасти с их помощью. И тогда Земля стала утихать. Словно бескорыстная отвага и беспристрастное сочувствие Летающих пристыдили её. Воды вернулись в свои берега, горы успокоились, и потоки их огненных слез постепенно начали остывать и каменеть.

Ах, если бы в том Разрушении погибло бы и все зло мира! Но нет! Оно выжило и затаилось слишком во многих сердцах. И теперь уже далеко не все эти сердца были человеческими.

С беспредельной грустью смотрел Последний Странник на обломки былой Жизни. В своем великом прозрении увидел он то, что произошло и то, к чему это приведет в будущем. Но помочь уже ничем не мог. На всей Земле только орели оставались такими, какими и были задуманы. Но Последний понимал, что это ненадолго. Испытывая нестерпимую боль, собрал он обломки разбитой души Старшего и раздал их выжившим племенам, как напоминание об Изначальной Жизни, хотя и понимал, что сейчас им нужнее всего противоядие от зла…

Ваш Создатель еще мог спастись сам. Мог покинуть Землю и снова стать звездным Странником. Вряд ли Вселенная осудила бы его за это. Но чувство долга не позволило.

И тогда Последний растворился в атмосфере Земли незримым, но всепоглощающим чувством – чувством Любви. Чтобы у каждого, кто его вдохнет, был шанс побороть зло хотя бы в самом себе…

Вселенная отгородила Землю траурным покрывалом, сквозь которое пробивается только безмолвный свет далеких звезд. Но, прежде чем этот полог опустился, сюда пришли мы – Оберегающие и Наблюдающие. Те, кого вы зовете амиссиями.

Что мы можем, и чего не можем я говорить не вправе. Но, думаю, ты и так догадался, что одной из наших забот является забота о вашем племени. Это было известно Иглонам всех поколений и записано на той плите, которую ты не дерзнул прочесть, полагая, что там содержится запретное Великое Знание.

– Как это «полагая»? – изумился Донахтир. – Разве его там не было?

– Конечно же, нет, – бесстрастно, как всегда, сказала амиссия. – Неужели ты так и не понял, что Великое Знание невозможно передать ни записями, ни словами.

– Но ведь Дормат рассказал, а Гольтфор услышал…

– Дормат не получил Великого Знания… Точнее, получил, но не воспринял, как должно.

Амиссия поднялась, и Великий Иглон на короткое мгновение ощутил ужас от того, что она сейчас уйдет и оставит его разбираться во всем самостоятельно. Ах, не надо было спрашивать эту глупость про записи Гольтфора! Она теперь наверняка решила, что зря потратила время на беседу с таким бестолковым орелем.

Но амиссия всего лишь повела руками, и молот вместе с цепью снова исчез, а воздух вокруг Донахтира и самой прорицательницы вдруг уплотнился настолько, что сквозь него все вокруг стало казаться мутным, едва очерченным.

– Сейчас сюда придет нохр, – пояснила амиссия. – Ему не нужно видеть нас. Я знаю, о чем он хочет говорить, но пока не будут ясны последствия нашей с тобой беседы, мне нечего ему сказать.

Почти тут же, откуда-то снизу, на площадку перед пещерой прорицательниц действительно выскочил нохр. Он был такой древний, что поредевшая шерсть кое-где напоминала белый невесомый пух. Но двигался этот старец, тем не менее, очень резво, видимо, подгоняемый беспокойством, которое читалось на его морщинистом лице.

Как и Донахтир до него, нохр растерянно завертел головой в поисках молота. Затем посмотрел на вход в пещеру, сокрушенно вздохнул и, теперь уже не резво, а с большим трудом, спустился туда, откуда пришел.

– Как он смог забраться так высоко?! – воскликнул Донахтир, когда полупрозрачный туман вокруг них с амиссией снова развеялся.

– Ты же знаешь, что нохрам ведомы тайные тропы, которые выводят в самые неожиданные места, – ответила прорицательница. – Одна такая тропа ведет к нам. Нохры, как и вы приходят иной раз за советом, и мы охотно им помогаем. Скачущие, как никто, сохранили память об Изначальной Жизни и Великом Знании. И пользуются этой памятью, пожалуй, мудрее всех остальных Живущих. Мне будет очень жалко, когда они уйдут…

Донахтир страшно удивился. До сих пор среди орелей нохры считались существами не самыми разумными. Но, подумав так, Великий Иглон устыдился. В конце концов, откуда им знать? Нохров приглашали раз в году, и суждение о них составили, исходя из молчаливости и некоторой неповоротливости громоздких гостей. Выходит, и сами орели не столь уж безупречны, раз судят опрометчиво и поверхностно…

Донахтир запнулся. Он вдруг заметил, что думая составляет мысли в законченные фразы, как если бы произносил их вслух. Да и амиссия смотрела на него так, как смотрит слушающий. Неужели она всё слышала? Ох, ну конечно же, да! Ей ведь всё ведомо.

И Великий Иглон поспешил заговорить, чтобы скрыть смущение:

– Но почему орели ничего не помнят? Раз Последний не умер, подобно остальным Создателям, его частица, вложенная в нас, не должна была угаснуть.

– А она и не угасала, – сказала амиссия, снова усаживаясь рядом. – Но она тоже не успела еще стать вашей неотъемлемой частью. Поэтому первое поколение Летающих владело Знанием в полном объеме до самого своего ухода. А вот все последующие поколения становились слабее и слабее. И только один род, в котором неизменно рождались семеро сыновей, оставался таким, каким и был задуман Создателем. Ты знаешь, о каком роде я говорю?

– Род Великих Иглонов, – сокрушенно кивнул Донахтир. – Но он прервался! Сыновья Дормата, которые придут, потомства уже не оставят…

Глаза амиссии сощурились.

– С чего ты взял, что род прервался? Неужели с того, что Летающий с титулом Великого Иглона упал в пропасть, а его семеро сыновей на сто лет оказались вдали от Сверкающей Вершины? Но разве не ты только что «заговорил» мыслями? Разве не ты признался мне, что испытываешь ощущение чего-то знакомого, когда пользуешься возможностями, неведомыми другим?

– Что ты хочешь сказать? – вконец растерялся Донахтир.

– Только то, что род Великих Иглонов не прервался. И ты его законный продолжатель!

У Донахтира потемнело в глазах.

– Но, как же тогда Дормат? Его дети?!

– А вот это самая запутанная часть в истории Летающих, – сказала амиссия. – И нам пришлось испытать немало терзаний и сомнений, следуя за её ходом. Но сейчас мне думается, что дело того стоило.

Тебе ведь прекрасно известен порядок передачи власти. Великий Иглон выбирает из числа семи сыновей того, в котором только ему одному видна искра Великого Знания, удаляется с ним в Галерею Памяти и там, открыв, или точнее было бы сказать, напомнив кое-что о возможностях, которыми владеет будущий Правитель, уходит навсегда через Тайный Тоннель. И в тот момент, когда в скале раскрывается проход в Иной мир, мир, который создала вся прожитая жизнь отца, к сыну приходит Великое Знание. Он вдруг начинает чувствовать и видеть Жизнь, слышать голос Земли, и наполняется такой Любовью, какую не каждому дано познать.

С тобой, твоим отцом и дедом все произошло иначе только из-за того, что сто лет назад случилась эта запутанная история. Но к ней я еще вернусь. А пока позволь, наконец, ответить на твой вопрос – почему Великое Знание стало таким тайным.

Нерушимый порядок его передачи сложился в незапамятные времена. Тогда, вне себя от горя, что потомство утрачивает возможности, подаренные Создателем, решили Патриархи Летающих пожалеть своих детей и утаить от них правду об Изначальной Жизни. Они окрыли Тайный Тоннель в Сверкающей Вершине, который уводил в Иной мир, и постепенно ушли сквозь него, горюя о своем племени, обреченном на вырождение.

По счастью, век Патриархов был достаточно долгим, чтобы один из них, не веря собственному счастью, сумел распознать в одном из семи сыновей, а затем и в одном из семи внуков искру Великого Знания. Она не разгоралась в полную силу, но и не угасала. Однако, и этого хватило, чтобы вселить в сердце Патриарха надежду. Не желая унижать других превосходством, он долго держал своё открытие в тайне. И только когда и среди семерых правнуков обнаружился Знающий, Патриарх под большим секретом привел этих своих потомков в Тайный Тоннель, где все им рассказал.

Он видел, что и сын, и внук, и правнук изо всех сил хотят оправдать его надежду. Но Знание не разгоралось в них от одних только слов. И тогда старик прошел сквозь Тайный Тоннель, и свет Иного мира вспыхнул в душах его детей, заставив разгореться и Знание.

Воистину, то был знаменательный миг!

А когда он прошел, поклялись трое Знающих оберегать племя орелей, не допускать их до Низовья, и ни в коем случае не раскрывать им правды об Изначальной Жизни, чтобы не давать повода почувствовать себя обездоленными. То же самое решили они и о своей семье, установив раз и навсегда порядок передачи Знания.

В свидетели этой клятвы были призваны мы и сама Сверкающая Вершина. Тогда-то и установилась нерушимая связь между этими горами и вашим племенем. Связь, призванная оберегать Знающего от любого дурного воздействия.

Впоследствии, за мудрость и благородство, род этот был избран Правящим. И с той поры ни один орель ни разу не усомнился в правильности выбора.

Мы тоже радовались, видя такое единство и процветание вашего племени. Но нас всегда огорчало, что Великое Знание превратилось в Великую Тайну. Она лишала Летающих надежды на будущее. Любая роковая случайность с Правящим родом могла нанести непоправимый вред племени, которое ничего не знало о своих истоках.

Не имея права вмешиваться, мы лишь наблюдали со стороны, по мере возможности защищая и оберегая. Но роковая случайность все-таки нашла лазейку. Однажды Великий Иглон, безмерно любящий свою жену, не смог настоять на своем, уступил её уговорам и избрал преемником не того сына, какого следовало.

Мы испытали огромное беспокойство, когда увидели прилетевшего к нам представляться молодого Правителя. Великое Знание не открылось ему в момент ухода отца, а это могло означать только одно из двух: или частица Разума угасла в правящем роду, или власть получил в свои руки обычный Летающий, не защищенный от гордыни ни Любовью, ни Знанием. И подтверждение этому мы получили очень скоро, когда Великий Иглон пожелал нарушить еще одну из установившихся вековых традиций ради своей собственной обычной любви.

Но настоящий ужас вызвали последствия этого желания.

Ты прекрасно знаешь о несчастном Великом Иглоне, упавшем в пропасть, и о его пропавших детях. Нет нужды пересказывать эту историю снова, тем более, что тебе известно о ней много больше, чем любому другому Леающему. Но вот то, чего ты не знаешь – ради продления рода Знающих, мы решились на недопустимое. Это привело к трагедии и к другому недопустимому шагу, когда нам пришлось позволить осудить невиновного. Но этот шаг был вынужденным. Тому, которого осудили, самой Судьбой было определено стать родоначальником нового племени. Крылатого племени, но неспособного летать и жить в горах. И, хотя прародитель и основатель Гнездовища не раз проявлял малодушие и нерешительность, именно от его рода произошел тот, в ком неизбежно возродится Великое Знание. И то, что этот юноша порожден союзом между Бескрылыми и Летающими, вселяет надежду в наши сердца.

Поэтому не горюй о Гнездовище. Оно должно было исчезнуть с этих хребтов, не сейчас, так позже. То поселение было всего лишь колыбелью для растущего народа. Сам посуди, что было бы с ними, когда места над Обвалом перестало хватать…

– Но такое жестокое наказание для Генульфа! Зачем? – воскликнул Донахтир.

– Не суди о деяниях Судьбы лишь по одному событию, – осадила его амиссия. – В цепи Жизни каждое звено неразрывно связано с другим. Еще неизвестно полюбил ли тот изгнанник Бескрылых, если бы с ним обошлись не так сурово.

– Но вы всегда знали, что Генульф невиновен? – спросил Донахтир, которому вдруг пришел на память рассказ Старика из Гнездовища, где упоминалось о том, что амиссия, прилетавшая в пещеру до обвала, была удивлена словами Генульфа о своей невиновности.

– Увы, в той истории не было безвинных, как и не было истинно виновных. Наказанный ведь тоже прилетал к нам. Так что мы не слишком покривили душой, когда указали на него. Кстати, именно тогда открылась и его Судьба, и то, что начало ей уже положено. Волею случая этот Летающий тоже услышал, как Великий Иглон открывал кому-то Тайное Знание. Он скрытно прилетел к нам, чтобы узнать, какими бедами это грозит орелям, но при этом таил в душе опасное подозрение. Мы почувствовали неминуемый раскол среди Иглонов и, как ты понимаешь, сделали все, чтобы его не допустить. А потом, когда к нам прилетели за разъяснениями, просто указали на того, кто был у нас последним.

– Но в Летописи ясно записано, с ваших, кстати, слов, что прилетавший к вам владел Тайным Знанием, хотя Великим Иглоном не являлся.

Амиссия с досадой отмахнулась.

– И здесь мы не слишком покривили душой. Конечно, простым подслушиванием подлинное Знание не получишь. Но кое-что из ЗАПИСАННЫХ тайн Великих Иглонов он узнал. Например, о том, что мы обязаны защищать и оберегать Знание. Этим и пытался на нас воздействовать. Но, не столько для того, чтобы исправить ситуацию, а чтобы наверняка узнать кому именно открылся Правитель. Эта хитрость не удалась. Мы потому и не различаем лиц, чтобы яснее видеть душу. Радея на словах о благополучии орелей, тот Летающий уже взрастил в себе два опасных злобных чувства. Он завидовал тому, кому Великий Иглон открыл Знание и, даже не будучи до конца уверенным, испытывал к нему ясно видимую неприязнь. Поэтому, верные своим обязательствам, мы сделали все возможное, чтобы истребить в нем подозрения, и убрали из памяти всякое напоминание о визите к нам. В грядущем наказании этот Летающий не должен был испытывать чувства вины, чтобы точнее следовать своему предназначению.

Донахтир задумался, пытаясь представить себе тот день, когда его предок Хеоморн прилетел сюда со своей свитой, с братьями, с Генульфом и Гольтфором… Сейчас всё выглядело иначе, чем прежде, но все равно оставалось еще великое множество вопросов. И главный из них никак не давал покоя! Амиссия ведь ясно дала понять, что Дормат не был истинно Знающим с самого начала. Почему же у него родилось семеро сыновей, как у настоящего Великого Иглона?

– Что ж тут непонятного, – немедленно откликнулась прорицательница. – Это были не его дети.

* * *

Старик уже несколько часов разбирал груду камней, откладывая в сторону пригодные для восстановления соседского забора, и искоса поглядывал на Тористина. Тот с самого утра не проронил ни слова. Едва выбравшись из гнездовины, в которой провел явно бессонную ночь, орель только низко поклонился Старику и сразу же принялся за работу. Старик хотел ему помочь, но Тористин с преувеличенной учтивостью заметил, что Иглону не следует помогать простому подданному. С трудом скрывая усмешку, Старик важно заметил, что, пожалуй, это правильно, и отошел.

Его забавляло то, что происходило с Тористином. Из рассказов отца Старик помнил, что почитание Иглонов и полное доверие их мудрости было у орелей нерушимой нормой жизни. А уж дети Дормата вообще стояли особняком из-за своей горькой судьбы, и, более всего, из-за того, что были последними в роду истинных Иглонов. Словно монолит, завершающий многолетнюю безмятежную историю орелей, возвышалась память о них надо всеми прочими в окружении облаков тайны и сочувствия. Но сейчас для Тористина в этом вековом монолите образовалась, кажется, солидная трещина, которую Старик с видимым удовольствием пытался расширить и углубить. «Странно, – думал он, наблюдая с каким остервенением обтесывает камни вчерашний бунтовщик, – мне нравится неприязнь, растущая в этом ореле. Он не хочет видеть меня Правителем, и это хорошо, потому что причина тому может быть только одна – Тористин любит нынешних Иглонов и, значит, они того стоят. Что ж, пусть! Для чего бы Судьба ни собирала нас с братьями на Сверкающей Вершине, одно я знаю точно – править там мы не должны и не будем!»

Старику почему-то казалось, что для Гнездовища все сложится не так уж и безнадежно, если они с братьями откажутся от власти. Откуда взялась такая уверенность, он и сам не мог сказать, но объяснение своим мыслям нашел самое простое – не может его жизнь затянуться настолько ради дела, которое он делать не умеет и не хочет. Все свои долгие годы несостоявшийся Иглон отдал Гнездовищу. В этом он видел и смысл, и цель своего существования. Разве возможно, чтобы, управляя блистательным орелинским городом, Старик так же болел за него душой, как болел он за свое крошечное поселение? Нет, конечно же! А, раз так, то незачем и начинать. И, если ничего кроме власти им на Сверкающей Вершине не уготовано, то этим он с легкостью поступится, а остаток жизни готов посвятить поискам жителей Гнездовища и их возвращению домой. Ведь не пропали же они бесследно, в самом деле!.

О желаниях братьев Старик старался не задумываться. Хотя, если рассуждать здраво, зачем им власть в их преклонном возрасте, да еще в таком месте? За сто лет каждый несомненно состоялся, как личность и обрел, (Старик очень на это надеялся), достаточно мудрости, чтобы понимать несостоятельность притязаний, которые им навязывало происхождение. Ну, какие из них Иглоны?! Достаточно вспомнить старейшину кочевников. Тот был уже зрелым мужчиной, но, как Правитель, не шел ни в какое сравнение с молодым Донахтиром, хотя и управлял своим народом достаточно разумно. Нет, как бы там ни было, но на Сверкающей Вершине им должно быть уготовано что угодно, только не власть!

Старик снова задумался о братьях. Последнее время он делал это все чаще. Однако, воображения хватало только на то, чтобы мысленно размножить образ старца, являвшегося во снах, и нарядить его в одежды кочевников, смутным воспоминанием осевшие где-то в уголках памяти. И почему-то все время в голове всплывал рассказ Рофаны… Однажды, еще когда все звали его Фостином, Старик подслушал, как мать смеясь говорила невесткам о тех временах, когда она ожидала появления на свет очередного малыша. Тогда она тоже никак не могла вообразить, каким он будет. Зато стоило малышу появиться, он оказывался именно таким, каким нужно, и никого другого на его месте уже невозможно было представить. Вот и Старик, думая о братьях, все время убеждал себя в том, что они уже есть такие, какие есть, других ему не выдумать, и остается надеяться только на то, что при встрече родная кровь скажет им, что только такими они и могли стать.

Иногда, правда, он немного завидовал остальным. Если верить предчувствиям, то пятеро из братьев уже вместе, уже успели узнать друг друга и, может быть, даже подружились… Что ж, это правильно – все они жили на земле, и им есть о чем поговорить и что вспомнить. Седьмого брата, того который остался у амиссий, каждый мог видеть во сне, а, стало быть, имеет о нем хоть какое-то представление. Но как все они воспримут его, Старика? Не покажется ли он им особенно чужим из-за того, что вел жизнь, непохожую ни на какую другую?

Старику вдруг сделалось ужасно одиноко. Пожалуй, изо всех живущих в этих горах и на земле единственным родным и близким для него оставался только Нафин…

Интересно, каким он стал…

Но, пытаясь вызвать в памяти образ юноши, Старик видел только упрямого мальчишку со связанными крыльями, и понимал, что здесь его воображение тоже бессильно. Мальчик наверняка изменился – повзрослел, возмужал, и пытаться представить нового Нафина, то же самое, что воображать себе братьев, которых никогда не видел.

Старик досадливо крякнул и покачал головой. Лучше не думать ни о чем таком – не расстраивать себя. У него достаточно и других тем для размышлений. Вот, к примеру, Тористин с его неприязнью. Ведь как забавно все складывается – почти сто лет на Сверкающей Вершине сокрушались о пропавших младенцах, а теперь, когда выясняется, что младенцы выжили и готовы вернуться, как законные правители, их запросто могут встретить с холодным отчуждением.

«Пускай, пускай, – усмехался про себя Старик. – Радостно видеть, что орели не тупое стадо, бредущее за всяким, кто назовется Иглоном. Буду и дальше держаться высокомерно – пусть Тористин до конца прочувствует, что им может грозить. А там, глядишь, и остальным объяснит. Дар убеждения у него, видимо есть, раз притащил за собой столько добровольцев, готовых разгромить Гнездовище. Вот пусть и заглаживает свою вину перед Великим Иглоном. А если мои братья заупрямятся и будут настаивать на своем праве, то тут и я вмешаюсь. Ведь у меня перед Донахтиром тоже кое-какой должок имеется».

Старик вспомнил, как тяжело признавался молодой Правитель в том, ЧТО скрыто в тайном тоннеле. Мальчику, конечно, нелегко было говорить о таком… Зато Старику почему-то стало легче. Пугающая неизвестность обрела конкретные черты, получила имя и перестала быть такой уж страшной. Наверняка ему вместе с братьями придется войти в тот тоннель, чтобы получить Тайное Знание. Но, предупрежденный сам, Старик подготовит братьев, и неизбежная встреча не повергнет их в ужас. Так что, спасибо Донахтиру за то, что нашел в себе силы рассказать о призраке, о котором имел полное право умолчать…

* * *

Ближе к вечеру прилетели орели, присланные со Сверкающей Вершины. Те самые, которые пять дней назад громили Гнездовище вместе с Тористином. Старик ужасно им обрадовался. Сказать по правде, враждебное молчание уже начало его угнетать, несмотря на многолетнюю привычку к одиночеству. Но, одно дело, когда ты предоставлен сам себе, и совсем другое, когда рядом постоянно находится кто-то, от кого так и веет отчуждением.

Прилетевшие орели принесли с собой Серебряную Воду и кое-какие новости.

Тористин, обрадовавшийся не меньше Старика, быстро сник, едва узнал, что от Верхнего Города почти ничего не осталось. Ореля совершенно сломило то, что все считают главной причиной катастрофы его ужасный поступок, и только новость о чудесном выздоровлении Великого Иглона немного вернула Тористину присутствие духа.

Старик, на которого посматривали виновато и смущенно, тоже особенно интересовался Донахтиром. Его очень озадачило, что Правитель первым делом отправился с Летописцем в Галерею Памяти, а оттуда, совсем один, прямиком полетел к амиссиям. Объяснения орелей, что Великий Иглон искал в Летописи описание катастроф, схожих с той, что произошла в Верхнем Городе, Старика не убедили. Почему-то он был убежден, что все перемещения Донахтира связаны с ним, с его братьями и их будущим. И, возможно, следующий визит Великого Иглона будет сюда, в Гнездовище…