Пленница Седов Б.

Бастинда отыскивает очередную блоху. Шагах в десяти от меня трещат кусты — это, словно медведица из малинника, ломится на простор Дина-Ди. За этот час неподвижного лежания под напором голодного комарья она измучилась не меньше меня.

Но зато у нее так не болит в паху!

— Зачисти, — небрежно киваю я ей на охранника и не спеша направляюсь к особняку, где уже, наверное, извелся в ожидании известий от нас Олег. — Мы теперь знаем, где последний стояк.

— Я слышала, — говорит Дина-Ди.

«Чух-чух», — негромко плюет в голову Николая сдвоенным выстрелом «Ингрем».

Бастинда, так до конца и не разобравшись со своими блохами, поднимается и послушно плетется следом за мной, хотя я ее и не думала звать.

Терпеть не могу этих собак!

Высокая стройная девушка — с длинными иссиня-черными волосами и классическими чертами лица — накинула на влажное тело махровый халат и вышла из ванной в просторную комнату-«студию», совмещавшую в себе спальню, прихожую, кухню и кабинет. И даже большой тренажерный зал. Оставляя на паркете мокрые следы, обольстительная muchacha[4] приблизилась к установленному на полу музыкальному центру, небрежно разворошила босой ногой разбросанные вокруг него компакт-диски и, остановив свой выбор на одном из них, наконец соизволила наклониться, чтобы сунуть его в CD-чейнджер. Погом обвела комнату взглядом в поисках пульта дистанционного управления и, не обнаружив его, ловко ткнула большим пальцем правой ноги в кнопочку на системном блоке. Мощные трехполосные колонки в качестве легкой разминки скромненько прошуршали слащавую увертюру на акустической гитаре и без какого-либо перехода взорвались оглушительным готик-металлом. К тому моменту красавица уже успела устроиться у трюмо и, включив в сеть фен, принялась укладывагь волосы.

Настенные электронные часы показывали «16-00» и «+26о С».

«Черт!.. Полчаса на то, чтобы высушить голову и накраситься. — Девушка протянула руку к валявшемуся на трюмо пульту и включила кондиционер. — Еще десять минут, чтобы одеться. Потом разогреть в микроволновке пиццу, заварить кофе и перекусить — четверть часа. На всё про всё, если округлить на пять минут… Черт! Из-за проклятого бойлера в этом подвале парилка как в тропиках!.. Итак, если округлить на пять минут, то на все про все уйдет приблизительно час. До пяти вечера. Итого, остается четыре часа на то, чтобы в последний раз покопаться в хакерской обучалке. Потому что в девять должен прийти Монучар. Во всяком случае, обещал, что придет.

Правда, последнее время цена его обещаниям, к сожалению, ноль.

Но, если все же придет, — загадочно улыбнулась Тамара и достала из выдвижного ящика богатый набор косметики от Шанель, — тогда его ждет большой новогодний сюрприз!

А что ждет при этом меня?

Эх, пожалуй, не стоит думать о грустном!

Минуло чуть больше двух с половиной лет ее пребывания у Монучара. И чуть меньше двух с половиной — с того момента, как она перебралась из тесной каморки в эти «апартаменты». Довольно просторные и уютно обставленные дорогой итальянской мебелью. С джакузи. С холодильником, всегда набитым продуктами, и микроволновкой. С хорошим компьютером и дорогим телевизором. С богатой библиотекой и несколькими спортивными тренажерами. Даже с компактным солярием, оборудованным в ванной, и кондиционером. Та тесная келья, в которой Тамара провела первый месяц у Монучара, и эта просторная комната площадью не меньше шестидесяти метров — день и ночь. Вернее, наоборот — ночь и день. Общее между ними лишь то, что и та, и другая расположены в подвате большого особняка и не имеют окон.

В тот день, в июле 1992-го, когда она впервые вошла в эти «апартаменты», Тамара даже онемела от восторга, не в состоянии осознать в полной мере, в каких комфортных условиях ей теперь предстоит обитать. Бродила по комнате, нерешительно касаясь новеньких — только из упаковки — вещей. Перебрала несколько компакт-дисков с незнакомыми компьютерными играми, пару раз подтянулась на тренажере, придирчиво проинспектировала трехкамерный холодильник.

— А зачем столько жратвы?

— Мне случается уезжать на какое-то время из города. На день, на два. Бывает, и дольше. — Опершись плечом о косяк, Монучар стоял в дверном проеме и с улыбкой наблюдал за обалдевшей от столь щедрого подарка Тамарой. — Так что учись обращаться с микроволновкой. Руководство в столе.

— Класс! Мне это нравится!

— Я рад. Ты все осмотрела? Тогда сразу рассказывай, чего не хватает. Чего я не предусмотрел?

— Ты предусмотрел все, генацвале. — Девочка подошла к Монучару, крепко прижалась к своему благодетелю. Узенькая ладошка скользнула ему за ворот халата, тонкие пальчики коснулись пушистых волос на груди. — Я даже представить себе не могла, что здесь все будет так здорово! Конечно, я бы не отказалась, чтобы в этих хоромах было большое окно, а еще лучше балкон.

— Вместо окна здесь лампы дневного света. — Моча коснулся губами Тамариного лба и несколько раз провел ладонью вдоль ее позвоночника. Она слегка вздрогнула и постаралась прижаться к Монучару как можно плотнее. — А вместо балкона ты будешь выходить в сад. Правда, только по вечерам. И каждый день, к сожалению, не получится.

— Переживу. Генацвале, ты сможешь где-нибудь купить живых карасей? Или зеркальных карпов? Я хочу попытаться развести их в прудах.

…Прошло две недели с того памятного дня, когда чуть было не рассыпались, словно карточный домик, их добрые отношения с Монучаром. Спасибо Науму Зиновьевичу, выступившему в роли арбитра во вспыхнувшем по ее, Тамариной, инициативе конфликте и уладившему его за считанные минуты.

Тогда девочка впервые получила возможность ненадолго выйти в ухоженный садик, разбитый перед крыльцом. И с этого дня вылазки за пределы коттеджа повторялись не раз. Правда, только по вечерам. И частенько на вопрос: «Я пойду прогуляюсь?» Монучар отвечал: «Нет, сегодня не выйдет». Причем, налагая запрет на очередную прогулку, грузин никогда не объяснял Тамаре причину — просто «Не выйдет», и всё. В свою очередь, девочка ни разу не спросила «А почему?». Она даже особо не задавалась этим вопросом.

Ей вполне хватало того, что Монучар опять почти каждый вечер проводил в ее комнатушке, молча наблюдая за тем, как девочка топчется на «беговой дорожке» или работает над растяжкой. Опять они вместе решали задачки по физике и математике. Крутили на видеомагнитофоне кассеты с плохо дублированными американскими боевиками или ужастиками. Только теперь Моча уже не притыкался, как бедный родственник, на краешек табуретки, а, подоткнув повыше подушку, удобно разваливался на кровати. Тамара устраивалась рядом и крепко прижималась к своему генацвале. Монучар обнимал ее за хрупкое плечико… Спроси он хоть раз после такого «просмотра», о чем был только что закончившийся фильм, она не смогла бы внятно ответить на этот вопрос. Потому, что на протяжении полутора часов едва ли бросила хоть один взгляд на экран. Лежала, блаженно зажмурив глаза, краем уха слушала гнусавый речитатив переводчика и думала о том, как же ей сейчас в кайф.

Как же она влюблена в этого таинственного и великодушного мафиози!

Он снился ей по ночам, и потом девочка стеснялась вспоминать эти сны. Но она вспоминала, потому что от этого сладко захватывало дух, а трусики между ног намокали, и было не удержаться от того, чтобы не запустить в них ладошку. Легонько поглаживая набухший от возбуждения клитор, Тамара снова и снова прокручивала в воображении эти срамные грезы. Вот только приходили они, к сожалению, не каждую ночь. А так хотелось…

Тогда Тамара, чтобы искусственно вызвать подобные сны, начала каждый вечер, лежа в постели, фантазировать о себе и Монучаре. И фантазии эти бывали порой столь откровенны, что ей было стыдно за них даже перед самой собой.

…Вот Моча однажды говорит ей:

«Я тут подумал и решил, что, пожалуй, ты права насчет душа. Не дело это — мыться в неуклюжем маленьком тазике, поливая себя из кувшина. Пошли, я тебя провожу к себе в ванную. Только у меня не в порядке смеситель, порой из крана может хлынуть крутой кипяток, и ты запросто ошпаришься так. Поэтому мне придется быть постоянно рядом с тобой. Ты ведь не будешь стесняться?» Она ответит: «Нет».

Хотя, конечно, это будет неправдой. Она будет стесняться. Еще как будет стесняться, но сколь сладостным будет это стеснение!

Они вместе зайдут в большую красивую ванную комнату. И тогда Монучар ей предложит:

«Давай я тебе помогу раздеться, Тамара. Садись вот на этот диванчик».

Сначала он снимет с нее носочки. И удивится:

«О, Господи! А чего у тебя такие ледяные ступни? Давай-ка погрею».

Он разотрет ей ступни ладонями. Потом присядет на корточки и прижмет ее ноги к своему, всегда покрытому по вечерам жесткой щетиной, лицу. И при этом ему будет отлично видно, что на его пленнице сейчас беленькие прозрачные трусики, сквозь которые видно всё-всё-всё…

Нет, пусть чучше к тому моменту трусиков на ней уже не будет. Монучар разотрет ей сначала ступни, потом его ладони скользнут к коленям. И выше. Чтобы ему было удобнее, она немного раздвинет ноги. И блаженно откинется на спинку дивана. А Монучар тем временем уже распутает узел на поясе ее халатика, распахнет его полы…

Нет, не так быстро. Пусть сначала он попросит ее встать:

«Ты пришла сюда мыться или сидеть на диване?»

Она послушно поднимется, и халатик соскользнет с ее плеч. Из одежды останутся только облегающая футболка и прозрачные трусики, сквозь которые всё-всё-всё видно. Сначала Тамара поднимет вверх руки, чтобы Моча стянул с нее футболку, потом она переступит ногами и стряхнет на пол трусы Абсолютно голая, она обовьет руками шею своего генацвале, крепко прижмется к нему, и он нежно коснется ее голой попки, проведет ладонью вдоль позвоночника. Сначала вверх, до самой шеи… Потом — медленно-медленно —вниз. Его пальцы скользнут между ее ягодиц…

Кто сказал, что совсем обнаженная, стоя в обнимку с одетым мужчиной, годящимся ей не то что в отцы, но и в деды, она не будет стесняться? Еще как будет, но сколь сладостным будет это стеснение!

Потом она заберется в огромную ванну, до краев наполненную розовой пеной. Монучар достанет большую сигару, раскурит ее от длинной, словно лучина, спички. Он пристроится на краю ванной, в которой лежит Тамара, и они будут смотреть друг другу в глаза. И улыбаться. И молчать.

Монучар бросит взгляд на часы и затушит окурок сигары.

«Пора, — встанет он. — Ты сама помоешься, Тома? Или, может быть, я?..»

«Может быть, ты», — загадочно улыбнется она и, словно Венера, рожденная из морской пены, поднимется в ванне. И пускай Монучар с вожделением смотрит на ее обнаженное тело — ей уже есть что показать.

«Ты очень красивая!» — восторженно произнесет он и осторожно проведет пальцами по ее мокрым плечам. Одна его ладонь сместится Тамаре на грудь, другую Монучар положит на спину, скользкую от розовой пены. Потом он сбросит прямо на пол халат и шагнет к ней в ванну…

Нет, не так. Пусть все лучше произойдет не в неудобной ванне, а в обычной постели…

Но, к сожалению, все ограничивалось не более чем фантазиями. Монучар позволял девочке прижиматься к себе, когда они — вернее, лишь он — смотрели какой-нибудь фильм, изредка расщедривался на чисто отеческий поцелуй в лоб или щеку. Но далее пролегала граница, которую, как и Кирилл год назад, Моча переступать не спешил.

«Но когда-нибудь обязательно этот шаг будет сделан, — подсказывала ей интуиция. — Может быть, когда я переберусь в те „апартаменты“, разглагольствованиями о которых генацвале прожужжал мне все уши. Может, чуть позже. Если он полноценный мужик, а не импотент, то в конце концов не выдержит и все-таки сбросит с себя броню всего лишь заботливого опекуна. Впрочем, очень многое здесь зависит от того, сумею ли я спровоцировать его на этот шаг. Мне просто надо в его присутствии выглядеть посексуальнее. Если бы еще только знать, как это — выглядеть посексуальнее».

Первый целенаправленный шаг к соблазнению холодного Монучара был сделан в тот день, когда Тамара перебралась в новую комнату.

Как обычно, грузин навестил ее вечером, и девочка сразу усадила его за компьютер, загрузила с диска какую-то «стрелялку». Принялась увлеченно объяснять правила.

— Поиграй, это прикольно. Тебе понравится.

— Да что я, маленький? — смутился грузин.

— В эти игрушки играют и взрослые дяди. Ну, генацвале, пожалуйста! Ради меня. А я пока немного покачаюсь на тренажерах.

И Тамара, сбросив халатик, осталась в облегающем телесного цвета боди, который неделю назад выклянчила у Монучара специально для занятий физкультурой.

Размеренными неторопливыми движениями накачивая пресс, Тамара краем глаза наблюдала за тем, как Монучар все чаще и чаще отрывает взгляд от монитора и задерживает его на эффектно выгибающемся в трех шагах от него стройном девичьем теле.

Через пятнадцать минут измученная и потная Тамара с удовлетворением убедилась, что Монучар за все это время не смог пройти в игре даже первый, самый элементарный уровень.

— Чего же ты? Это так просто, — разыграла она удивление и получила неожиданно откровенный ответ:

— Я толком и не играл. Все больше смотрел на тебя.

— Серьезно? Хм… — усмехнулась Тамара. — И чего же ты высмотрел?

— Ну… — Моча задумался. И в результате так и не смог сформулировать ответ на этот вопрос.

— Смотри, сколько влезет, — ликуя в душе, разрешила Тамара. — Только сегодня я больше заниматься не буду. Устала. Схожу в душ. А ты посиди, поиграй. Хотя бы пройди первый уровень. — И она скрылась в ванной, проследив за тем, чтобы дверь оказалась прикрыта неплотно. Чтобы Монучар мог в любой момент войти к ней. Ожидание этого так возбуждало!

На третий день Тамара, картинно сбросив халат, «вышла на подиум» не в боди, а в узких черненьких плавках и свободной рубашке, небрежно застегнутой лишь на две пуговицы.

— А где твое цирковое трико? — весело поинтересовался грузин, устроившийся в кресле в ожидании очередного «стрип-шоу». На этот раз не с бокалом вина, а с запотевшей бутылочкой холодного «Пепси».

— Я его постирала. — Тамара подпрыгнула, ухватилась за рукоятки, исполняющие роль перекладины, и легко выполнила подъем с переворотом. Вернее, переворот она так и не довела до конца. Застыла вниз головой, с задранными кверху ногами, и с замиранием сердца почувствовала, как шелковая рубашка тут же свободно скользнула ей на лицо, обнажив плоский напряженный животик и небольшие крепкие груди.

Она не сомневалась, что Монучар сейчас не сводит с них взгляда.

— Черт! — Так и не выполнив упражнения, Тамара вернулась в исходное положение, смущенно оправила «предательскую» рубашку. Она стояла к Моче спиной, стараясь не показать ему своего залитого краской лица.

И тут же вновь «неудачно» повторила попытку — снова повисла вниз головой, снова рубашка скользнула с тела, открыв на обозрение грудь.

— Проклятье! — Опять встав на ноги, Тамара трясущимися пальцами расстегнула две пуговки, чуть приспустила рубашку, обнажив хрупкие плечики. — Отвернись, генацвале. А, впрочем, ладно. Можешь глазеть. Все равно все уже видел, — усмехнулась она. Продолжая стоять спиной к Монучару и чувствуя, как то ли от смущения, то ли от возбуждения, то ли одновременно и от того, и от другого, лицо буквально горит, Тамара освободила руки из рукавов и, небрежно скомкав рубашку, запустила ее на диван.

И в третий раз, подпрыгнув, ухватилась за рукоятки. Подтянувшись, она зажмурилась от напряжения и, перевернувшись вниз головой, постаралась как можно эффектнее распрямить поднятые кверху плотно сдвинутые ноги. На какой-то миг она представила, как сейчас выглядит со стороны — блестящие черные волосы эффектно спадают вниз, четко очерчены все мышцы брюшного пресса, глаза зажмурены, губы крепко поджаты, личико исказила напряженная гримаса. Раньше подобная стойка давалась ей без особых усилий. Теперь все не так. Надо восстанавливать форму.

Тамара медленно вышла из стойки, закончила подъем с переворотом и мягко спрыгнула на пол.

Монучар несколько раз хлопнул в ладоши.

— Неплохо! Ты что, занималась гимнастикой?

— Пять лет. Но за последнее время растеряла форму. — Тамара стояла перед Мочей в одних черных плавочках. Тоненькая, растрепанная, раскрасневшаяся. Безумно красивая! — Пойду поработаю над растяжкой.

Она крутилась на тренажерах перед не сводившим с нее восхищенного взгляда Монучаром не менее получаса. Потом, усталая и разгоряченная, подошла к нему и забрала у него из руки бутылочку «Пепси».

— Дай хлебнуть! Фу, утомилась!

Она колебалась еще какие-то доли секунды. Но ничего не поделаешь — надо претворять в жизнь то, что запланировала накануне. Не сделает это сейчас — не сделает никогда! И Тамара решилась. Не успел Монучар сообразить, что происходит, как она ловко вспорхнула к нему на колени, обвила правой рукой его шею и, изображая этакую детскую непосредственность, отхлебнула из горлышка «Пепси».

— Класс! Генацвале, не желаешь попробовать поболтаться на тренажере? — Тамара прижалась обнаженным плечом к его колючему подбородку. Ему сейчас было достаточно лишь чуть-чуть наклонить голову, чтобы коснуться губами ее обнаженной груди.

Как это было бы здорово!

— Я уже стар для того, чтобы дрыгаться на перекладине. — Больше всего Тамара боялась, что Монучар сейчас как следует шуганет ее, обнаглевшую, но он спокойно положил одну ладонь ей на талию, другую — на горячее, еще полностью не расслабившееся после занятий на тренажере бедро. — И тем более стар, чтобы со мной заигрывали четырнадцатилетние девчонки.

— И вовсе не стар. — Тамара бросила бутылочку на пол и, как и два дня назад, когда они впервые пришли в эту комнату, запустила ладошку Моче за полу халата, провела пальчиками по шерстистой груди. — И вовсе я не заигрываю. — Голос предательски дрогнул. Монучар просто не мог этого не заметить.

— Конечно. Ты ведешь себя как монашенка. Так?

— Так, — хихикнула девочка.

— Так это или не так, проверить нетрудно, — коснулся губами ее уха грузин. И тут же его рука скользнула вверх по ноге… обогнула прикрытый тоненькими плавочками лобок… нежно коснулась животика…

Тамара затаила дыхание, крепко зажмурилась и почувствовала, как его ладонь легла ей на грудь, как пальцы слегка потерли отвердевший от страсти сосок. Она судорожным движением откинула со лба пряди волос, наклонилась и, уткнувшись лицом в небритую, источающую легкий аромат туалетной воды щеку, начала искать его губы.

Он ответил на ее неумелый, но исполненный искренней страсти поцелуй.

Она попыталась развязать пояс у него на халате, но, так и не обнаружив узла, просто рванула в стороны полы халата.

Ее ладонь легла на его удивительно (совсем не по возрасту) плоский и мускулистый живот. «Еще чуть-чуть вниз, — с замиранием подумала она, — и я смогу дотронуться до того, к чему никогда в жизни еще не прикасалась!

Позорище?

Нет! Это любовь!!!»

Монучар убрал ладонь у Тамары с груди, просунул ее ей под колени и, легко подхватив девочку на руки, поднялся из кресла. Он перенес Тамару на тахту. Заботливо подложил ей под голову подушку.

Вытянувшись на спине, раскинув в стороны руки, зажмурив глаза, она замерла, с нетерпением ожидая, что будет дальше. И от этого сладостного ожидания ее начала колотить мелкая дрожь.

— Ты точно уверена, что этого хочешь?

— Да! — простонала она.

— Тогда расслабься. Даже не думай о том, что сейчас можешь что-нибудь сделать неправильно и неуклюже. Лежи и получай удовольствие.

Монучар коснулся губами ее груди, слегка прикусил сосок.

— Я не очень колючий?

— Ты классный! — из последних сил выдавила она. И крепко сжала пальцами края покрывала.

Словно со стороны она наблюдала за тем, как его губы, оставив грудь, сместились чуть ниже и нежно целуют ее окаменевший от дикого напряжения живот, как его язык проникает во впадинку пупка, как ладонь, скользнув по бедру, плотно прижимается к лобку. Плавки, словно нехотя, медленно сползают до колен. И почему-то останавливаются, не позволяя как можно шире раздвинуть ноги. Несколькими резкими движениями удается сместить их на щиколотки и стряхнуть куда-то — кажется, на пол. Не все ли равно! Ведь в этот момент колючая щетина на подбородке Монучара прикасается к пушистым волоскам на ее лобке, его язык скользит по бешено пульсирующему, готовому в любую секунду взорваться от переизбытка желания клитору, как мягкие губы плотно охватывают его, вытягивают наружу из ее плоти. Ощущение такое, будто всю ее сейчас засасывает в себя какой-то сказочный смерч. Сопротивляться ему нет никаких сил, никакого желания! И тут же некий вырвавшийся из подсознания порыв изгибает ее тело дугой.

…Что это было? Как это было? Вспомнить так и не удалось. Когда, вновь обретя чувство реальности, она обнаружила себя лежащей, плотно прижавшись к Монучару; когда совершенно спокойно, а не в том истерическом полубреду, который только что пережила, она ощутила, как генацвале ласково гладит ее по волосам, то первым делом глупо спросила:

— Что, уже все?

— Ты хочешь еще? — чуть слышно спросил Монучар и провел пальцами вдоль ее позвоночника. Тамару опять слегка тряхануло.

— Если будешь так делать, то захочу, — улыбнулась она. — Ты меня трахнул? Я ничего не помню.

— Такое случается, Тома. Подожди следующего раза. Тогда ты все запомнишь.

— А когда следующий раз? Сегодня?

— Нет, милая. Мне пора одеваться и отправляться к себе. У меня есть еще кое-какие дела. А ты выключай свет и ложись спать.

— А может, ты переделаешь эти свои кое-какие дела и вернешься?

— Нет, милая. — Монучар слез с тахты, поднял с пола свои трусы и халат.

Девочка с удивлением разглядывала его богато украшенное татуировками тело. Большая церковь с несколькими куполами, выколотая на спине, восьмиконечные звезды, украшающие колени, какие-то волчьи морды, русалки, распятия, надписи — длинные и короткие… На груди, на руках, на ногах…

— Это все тебе сделали в тюрьме?

— И там тоже, — неохотно ответил грузин.

— Ты много сидел?

— Тамара, давай сразу договоримся, что мы с тобой никогда не будем обсуждать эту тему. Есть вопросы, которые не принято задавать даже хорошим знакомым. — Монучар запахнул халат и, на ходу завязывая пояс, уже было направился к двери, но вдруг передумал и развернулся. — Извини меня, милая. Совсем позабыл. — Он присел на край тахты рядом с продолжавшей лежать поверх скомканного покрывала Тамарой и, наклонившись, крепко поцеловал ее в губы. — Спокойной ночи, мылышка. Спасибо за незабываемый вечер.

— До завтра, — прошептала Тамара. И не смогла удержаться от вопроса: — Ведь мы завтра все повторим?

— Обязательно, — уже с порога улыбнулся Моча, и за ним захлопнулась массивная металлическая дверь.

Первые несколько недель они, как сорвавшиеся с цепи, занимались любовью каждый вечер, не сделав перерыв даже на то время, когда у Тамары были критические дни.

Этот период их отношений девочка назвала про себя «медовым месяцем». Потом Монучару пришлось уехать почти на неделю, и это время Тамара пережила с превеликим трудом. В полнейшем одиночестве, снедаемая опасениями, что Моча вообще не вернется из этой «командировки» и ей суждено загнуться в своих «апартаментах» от голода, девочка не могла найти себе места. От тяжких дум, порой доводивших ее до отчаяния, не отвлекали ни компьютер, ни занятия спортом, ни не прекращающиеся даже в эти нелегкие дни упорные занятия по школьной программе. Когда в один прекрасный вечер в замке наконец заскрежетал ключ и на пороге объявился улыбающийся Монучар, Тамара чуть не снесла его с ног, с разбегу бросившись генацвале на шею.

Тот вечер стал единственным за два с половиной года, когда Монучар поддался на Тамарины уговоры и остался у нее на всю ночь.

А после этого сразу же словно что-то сломалось. Если девочка продолжала по-прежнему стелиться перед своим генацвале, то тот, оставаясь предельно корректным и предупредительным этим и ограничивался. Он по-прежнему помогал ей с уроками, с интересом наблюдал за тем, как она, раздевшись до трусиков, занимается на тренажерах, охотно откликался на каждую ее просьбу купить какую-нибудь мелочь. Вроде бы, ничего не изменилось. Кроме одного: любовью они занимались уже не ежедневно, как раньше, а сперва через вечер, потом через два… потом через три… и наконец, лишь раз в неделю.

— Если наши отношения вначале напоминали горячую бразильскую самбу, то теперь они походят на камерную сюиту Кюи, — однажды заметила Тамара. — Ты ко мне охладел? Ты меня больше не любишь?

— Люблю. А насчет камерности отношений ты, пожалуй, права. Для пылкой любви между мужчиной и женщиной всегда отведен какой-то срок, по истечении которого безрассудство начинает постепенно вытеснять обыденный прагматизм. Я знаю много достаточно крепких пар — супружеских или нет, не имеет значения, — которые первое время занимались любовью по несколько раз на дню. Но через месяц — максимум, через два — цикл их сексуальных сношений приходил примерно к тому же, что и у нас — один раз в неделю, от силы, два раза. Если сначала они не могли прожить друг без друга и часа, то уже через полгода совершенно спокойно отправлялись в свои отпуска по отдельности. Но это вовсе не означало, что они переставали друг друга любить… Я тебя понимаю, малышка. Ты молодая, горячая. Но постарайся понять и меня. Мне за пятьдесят, я уже не такой половой гигант, каким был когда-то, и те сумасшедшие полтора месяца, что мы провели с тобой летом, настолько выбили меня из колеи, что я не мог плодотворно работать. А, поверь, моя работа связана с огромной ответственностью и риском.

— Я представляю, что это за работа, — многозначительно заметила Тамара.

— Вот и отлично! Тогда ты без труда поймешь меня, если признаюсь, что последнее время я буквально по горло увяз в непроходимой трясине всевозможных проблем и моя голова забита лишь ими. Так что не суди меня строго и не накручивай себя из-за того, что мне сейчас совсем не до секса. Это вовсе не значит, что я стал хуже к тебе относиться.

«Что же, и то хорошо, что хоть объяснились, — размышляла Тамара после этого разговора, еще раз прокручивая в голове объяснения Монучара. — Наверное, ему, и правда, непросто выдерживать тот бешеный ритм, который я ему задала. И вполне возможно, что в его бандитских делах сейчас, действительно, какой-нибудь кризис.»

Кроме того, что поставила перед собой цель к ноябрю полностью закруглиться со школьной программой за седьмой класс, Тамара с головой погрузилась в два серьезных занятия, обещавших принести ей хорошие дивиденды в будущем, когда наконец удастся выбраться «из подполья» и начать полноценную жизнь.

Во-первых, ежедневно по несколько часов она проводила за компьютером. При этом все CD с играми давно были убраны со стола, а их место заняли несколько дискет с заархивированными «обучалками» по Ассемблеру[5] и работе в сети, которые по ее заказу скачал из FIDO и Интернета[6] кто-то из людей Монучара.

— Вообще-то, проще было бы купить мне модем, чтобы я сама лазала по сети и искала все, что мне нужно, — как-то раз заикнулась Тамара. — Не пришлось бы лишний раз напрягать твоих программистов. К тому же модем все равно мне понадобится для обучения.

— А еще для того, чтобы войти в какой-нибудь чарт-рум[7], — поразил девочку знанием специальной терминологии Монучар, — и поведать о том, как тебе живется в неволе.

— Да брось ты! — искренне развела руками Тамара. — Мне бы это и в голову не пришло.

— А я уверен в обратном, — отрезал Моча. — Не сегодня, так завтра; не завтра, так послезавтра; не послезавтра, так через месяц, но, имея такую возможность, ты когда-нибудь не устоишь перед соблазном отправить письмо. А тебе уже объяснили, что может произойти, если о твоем проживании здесь пронюхают мусора. Так что ни о каком модеме разговор больше не заводи.

Вторым занятием, которому девочка отдалась с не меньшим энтузиазмом, являлось овладение искусством карате-шотакан и боевого у-шу. Здесь в качестве учебного материала использовались несколько обучающих видеокассет, а в качестве спарринг-партнеров — специальный каучуковый манекен, установленный на жесткой пружине, и несколько макивар.

— Ты что, хочешь стать похожей на Джеки Чана? — однажды, когда прошло уже более года Тамариной жизни в его подвале, спросил Монучар.

— Это комедиант. — Тамара отдыхала, сидя на шпагате напротив кресла, в котором расслабленно потягивал вино генацвале. Локти она оперла о пол, подбородок положила на сцепленные в замок ладошки. Длинные черные волосы рассыпались по плечам. Обнаженные груди касались паркета. — Комедиант, и не более. Если уж и хотеть быть похожей на кого-нибудь из киноактеров, так это на Чака Норриса. Но я женщина. Поэтому буду равняться на Синтию Ротрок.

— Синтия Ротрок, — усмехнулся Моча, — вот смотрю я на твою боевую гимнастику и, признаться, всерьез начинаю бояться, что когда-нибудь на месте этого резинового болванчика могу оказаться я.

— Могу. Без проблем, — на полном серьезе ответила девочка. — Но ты же знаешь, что этого никогда не произойдет.

Тренировки по карате и у-шу ежедневно растягивались не менее чем на четыре часа. Тамара уже успешно управилась со школьной программой за восьмой класс, даже сама себе «сдала выпускные экзамены». И сразу «начала обучение в девятом», рассчитывая закончить его к Новому, 1994-му, году. Сдублированные штатовские фильмы она давно смотрела без малейшего напряжения, понимая все до последнего слова. В дополнение к этому начала потихонечку осваивать и французский, заказала Монучару видеокассету с курсом для начинающих.

— С такими успехами ты через два года сможешь смело сдавать документы в МГИМО, — заметил грузин.

«Какие документы?!! — поразилась Тамара. — Что он несет?!! Откуда у меня могут быть документы?!!»

— Я предпочла бы Сорбонну, — холодно заметила она. — Только я сомневаюсь, что кто-нибудь возьмется оплатить мое обучение.

— А меня ты что же, совсем не принимаешь в расчет?

— Нет, генацвале. Не принимаю. Если уж ты не способен выкроить для меня хотя бы два часа в день, то откуда ж ты выкроишь для меня сто тысяч «зеленых»? Или сколько там стоит это проклятое обучение?

Монучар тогда в ответ ничего не сказал. И промолчала Тамара. У нее не было никакого желания затевать склоку с грузином из-за того, что он уже давно утратил былой интерес к своей подопечной (или пленнице? или экзотической домашней зверюшке?)

«Все-таки надо выбрать момент и серьезно поговорить с генацвале, » — размышляла Тамара, но этот разговор все откладывался и откладывался. Моча по-прежнему исправно пополнял запасы трехкамерного холодильника, охотно откликался на просьбы раздобыть то одно, то другое, всегда был ровен и предупредителен, раза два-три в неделю по несколько часов проводил в своем любимом кресле, наблюдая за Тамариными тренировками, раз в неделю занимался с Тамарой любовью. И однажды она вдруг поняла, что на данный момент ничего другого ей от Монучара и не требуется. Ее все устраивает. Кроме разве что одного — абсолютной туманности перспектив на будущее.

На шестнадцатилетие Моча приволок ей в подарок большой чемодан, до отказа набитый всевозможным тряпьем, упакованным в целлофановые пакетики и картонные коробочки с прославленными лейблами — «Кристиан Диор», «Пьер Карден», «Валентини»…

— Зачем все это? — рассмеялась Тамара, разглядывая почти невесомые вечерние платья и аккуратные туфельки на высоком каблуке. — Здесь мне вполне хватает халата и дюжины трусиков. Или ты решил меня вывести в свет?

— Пока еще рано. — Монучар достал из чемодана две видеокассеты, бросил их на компьютерный столик.

«Основы этикета», — прочитала на одной из них Тамара. « Governess in VHS »[8], — прочитала она на другой.

— Просто я хочу, чтобы ты была готова показаться на людях.

— Я смотрю телевизор и фильмы…

— Этого недостаточно. Правильно есть устрицы и носить вечерние туалеты — это искусство, которому надо учиться.

— Я «за»! — радостно заблестели глаза у Тамары. — Я готова пройти курс этих… хм… основ этикета.

С этого дня Тамара установила для себя жесткое правило. Утром несколько часов тренировки, потом душ, после которого она устраивалась за трюмо и приводила в порядок прическу, тщательно накладывала макияж, делала маникюр. Погом выбирала на вечер платье и туфли. И с этого момента старалась постоянно наблюдать за собой со стороны. Какое у нее сейчас выражение лица? Какая осанка? Какая походка даже за те несколько метров, что она простучала высокими каблучками по паркету до холодильника и обратно?

И уже через десять дней Монучар, неожиданно решивший пригласить свою подопечную к себе наверх и встретить Новый, 1994-й год с ней вдвоем, на исходе праздничной ночи не удержался от восторженной похвалы.

— Поздравляю. Ты держишься как настоящая леди.

— Благодарю, Монучар, — слегка склонила набок головку Тамара.

Не исключено, что в ту новогоднюю ночь Монучар, действительно, разглядел в своей «домашней зверюшке» нечто большее, чем просто живое существо, требующее ухода и хорошего обращения.

Как бы там ни было, но с 1 января 1994 года Монучар стал опять, как и прежде, появляться в «подвальных апартаментах» почти каждый вечер.

Тщательно накрашенная, наряженная в облегающее фигуру вечернее платье, Тамара встречала своего генацвале легкой улыбкой и холодным поцелуем в колючую от вечерней щетины щеку. Моча устраивался в своем любимом кресле, зажигал установленные в высоком подсвечнике на журнальном столике свечи. Тамара доставала из шкафчика бутылку вина для него, а для себя переливала в графин из пакетика сок. Доставала из холодильника ведерко со льдом и корзиночку с фруктами. И, придерживая узкий подол платья от Пьера Кардена, скромно пристраивалась на уголке своего кресла. Плотно сдвинув коленки, обтянутые чулками.

Все! Эффектные стрип-шоу с тренажером вместо пилонаи показательные выступления по боевому у-шу исчерпали себя!

…Когда, выдержав генацвале на голодном пайке две недели, Тамара все же легла с ним в постель, он, прежде чем прикоснуться к ней, прошептал:

— Помнишь, когда ты только еще у меня появилась, я напророчил тебе, что ты станешь или знаменитой писательницей, или актрисой, или самой отъявленной бестией в мире?

— Помню.

— Не знаю, как насчет писательницы или актрисы, но в третьем ты явно преуспеваешь.

Генацвале стал просто душкой. Он вдруг обнаружил, что о Тамаре можно не только заботиться и выполнять ее скромные просьбы, за ней, оказывается, еще можно ухаживать. Было всё… За исключением разговора о Тамарином будущем. Монучар упорно обходил этот вопрос стороной. Тамара же терпеливо ждала, когда генацвале наконец первым коснется этой темы.

Но прошел месяц… еще один месяц… миновала зима, наступила весна.

Тамара заканчивала программу десятого класса.

Монучар молчал.

В середине апреля она торжественно объявила:

— Все, со средним образованием вроде покончено! Остается лишь сдать экзамены!

И при этом подумала:

«Вот теперь, дорогой, уже никак не отвертишься. Готовься выпускать птичку на волю, птичке надо продолжать образование. Пора обсудить вопрос: где продолжать? Где жить? И как жить? С какими документами? Под какой фамилией — вымышленной или своей? И не пора ли уже вплотную заняться Светланой Петровной и дядькой Игнатом?»

По ее просьбе Моча несколько раз аккуратно наводил справки о житье-бытье этой парочки, которая, провернув свое черное дело, против всех ожиданий не распалась, а продолжала обитать в квартире на Красноселке. При этом судьба дядюшке и домоправительнице явно благоволила. Первый, как сообщал Монучар, уже два года как не берет в рот спиртного, зарегистрировал фирму, купил грузовик, нанял продавцов и довольно успешно торгует по всему Пушкину яйцами и «ножками Буша». Светлана Петровна, взяв старт с должности рядовой инспектрисы РОНО, умудрилась стремительно вскарабкаться по служебной лестнице, достичь ее верхних ступенек и теперь занимает весьма тепленькое местечко в районной администрации.

«А не пора ли свергнуть этих уродов с вершин, на которые они взгромоздились, и посмотреть, с каким грохотом они покатятся вниз? — подумала Тамара, выслушав отчет Монучара. — Пора! — решила она. — Я уже набралась достаточно сил, чтобы устроить им преисподнюю. Мне для этого не хватает только свободы. И когда же проклятый грузин наконец соизволит завести разговор о моей дальнейшей судьбе?!!»

— Я тебе помогу сдать выпускные экзамены, — вместо этого предложил он. — Вернее, попробую их принять.

Тамара не сдержалась и откровенно расхохоталась:

— Не сомневаюсь, что при этом раскладе я окажусь или круглой отличницей, или получу одни неуды.

Но Монучар, к ее удивлению, отнесся к обязанности экзаменатора с полной ответственностью, и уже через три дня Тамара получила на выбор три темы и засела за выпускное сочинение по «Преступлению и наказанию» Ф. Достоевского. И получила за него две четверки. Потом заработала трояк по литературе за то, что не знала ни одного стихотворения Блока. И пятерку по физике.

Все остальное она сдала на пятерки.

— Несмотря на две тройки… — подвел итог Монучар девятого мая, приняв последний экзамен, — будем считать, что со школьной программой ты справилась. Поздравляю! Что тебе подарить?

— Определенность.

— Че-го?!! — непонимающе раззявился грузин.

— Определенность. Я хочу точно знать, какая судьба мне уготована. Свобода, дальнейшее образование, долгожданная месть Толстой Заднице и дядьке Игнату? Или по-прежнему заточение в этом подвале с абсолютно размытыми перспективами…

— По-прежнему заточение в этом подвале, — ни секунды не размышляя, ответил Монучар. — С абсолютно размытыми перспективами.

— Ты не погорячился, генацвале? Не поторопился с ответом? — оторопела Тамара.

— Нет. Я давно ждал от тебя этого разговора.

— И как долго еще продлится этот мой плен у тебя? — Тамара почувствовала, как у нее задрожали коленки.

Она ожидала всего, чего угодно, но только не такого резкого и категоричного отказа.

— Откуда я знаю? — ухмыльнулся грузин.

Тамара замерла посреди комнаты и никак не могла решить, то ли ей сейчас разрыдаться, то ли подпрыгнуть и от души закатать пяткой в небритую челюсть этого деспота. Она выбрала третье — шагнула к беспечно застывшему на своей жесткой пружине каучуковому болванчику и с разворота влепила ему по башне ногой столь хлестко и резко, что пружина под манекеном аж загудела.

— Так же будет с тобой. — Тамара развернулась к развалившемуся в кресле Монучару и исподлобья обожгла его ненавидящим взглядом.

— Ты хочешь сказать, что убьешь меня, детка? — улыбнулся Моча. — Но ведь умру я — подохнешь и ты. Так что подумай.

— Подумаю… — Тамара почувствовала, как у нее запершило в горле, защипало в глазах. — Генацвале, послушай… А может быть, ты пошутил? Решил меня испытать? Скажи, что ты пошутил!!!

— Нет, я серьезно, — спокойно ответил он. — Не забывай, что ты моя собственность. Моя любимая игрушка, которую, пока сам с ней не наиграюсь, я никому не отдам. И никуда не отпущу. — Монучар поднялся из кресла и, на ходу доставая из кармана ключи, направился к двери. — Я на неделю уезжаю из города, — уже с порога обернулся он. — Жратвы в холодильнике предостаточно, так что с голодухи ты не помрешь. Впрочем, наверное, ты все равно решишь объявить голодовку. Что ж, вольному воля… — И он закрыл за собой дверь, оставив растерянную Тамару стоять посреди просторной комнаты-«студии».

Она не знала, что теперь делать. Она не знала, как теперь жить и стоит ли жить вообще.

Она не знала, что психологический эксперимент, начатый Монучаром почти два года назад, еще ни на шаг не приблизился к завершению.

Тамара отключила компьютер, откинулась на спинку рабочего кресла и бросила взгляд на часы: «21-35» и «+19°С». Монучар так и не появился. И, похоже, уже не появится. Чтобы сделать еще один шажок к окончательному разрыву в их отношениях.

Сколько их уже было, подобных шажков, за последние месяцы? Этакой семенящей походочкой медленно, но верно Монучар ведет Тамару к чему-то неведомому и ужасному. Она это чувствует.

Она уже давно знает, что этим все и закончится. Вот только, чем именно?

«Нет сомнений, что моей смертью. Потому, что живой меня Моча отсюда не выпустит. Он не привык рисковать, а я, способная отправиться в прокуратуру и рассказать там веселенькую историю о том, как провела два с половиной года в роли „любимой игрушки“ этого деспота… стану для Монучара непроходящей головной болью. А головные боли ему ни к чему.