Путем таракана Мовсина Олеся

– У вас полицию в таких случаях вызывают?

– …

– A я вот сейчас к брату собирался, – произнёс на это Цезарь отчётливо, кивком головы освобождаясь от лёгкого шока. – Не знаешь, какая маршрутка здесь до Гражданского?

Тем самым Альберт получил свою порцию прохладного душа. Ничего не ответив, он развернулся к своей несчастной машине и принялся голыми руками сгребать с капота осколки на землю. Конечно, сейчас же поранился, но вслух больше выругаться не посмел, а только брезгливо и безнадёжно махнул рукой.

*

А та воспитательница, которая 121, Одиннадцать-в-квадрате, лучше ко мне относилась. Если я впадал в безраздумье, она сажала меня за свой стол и даже говорила другим детям меня не трогать. И вообще – была очень логичной во всех своих поступках.

(Больше я о ней ничего не запомнил.)

5

Зою он знал только по фотографиям. И когда она открыла ему дверь, то – если честно – не признал. В строго-бледном, как будто мраморном лице ничего общего не было с представлением Цезаря о невестке.

Она ждала его, но, протянув для знакомства холодную руку, даже не улыбнулась.

– Егор скоро будет, он там с машиной, – неопределённо повела головой Зоя и левым носком пододвинула ему пару тапочек. – Гостевые, – зачем-то пояснила всё так же серьёзно.

– Спасибо, я так, – за двоих широко улыбнулся Цезарь и подумал, что, несмотря на кажущийся морозец приёма, здесь ему уютнее и спокойнее, чем дома.

Из комнаты выкатился повизгивающий комок детей – прямо под ноги новоявленному дяде.

– Боже мой, трое! – перепугался Цезарь.

– Да нет, третий – это соседский, приходит к нам поиграть, – пояснила Зоя, удаляясь на кухню и маня за собой гостя.

Хорошо, что никаких церемоний представления детям, познакомимся постепенно.

Конечно, и в Зое было что-то пугающее, необъяснимое, нервное, как и во всех, кто встречался Цезарю за последние сутки. Но пока точки соприкосновения, возникающие при нормальном человеческом общении, работали без перебоя, можно было спокойно окунуться в беседу. Она накормила его лёгким обедом и чаем напоила. Единственное, что удивило здесь Цезаря, – это содержимое дверцы холодильника, правда, мельком, он не успел ещё толком осознать… Он спросил её о работе, о детях, ещё о чём-то, всё как положено – перекатывая шарики непринуждённых обыденных слов. Зоя отвечала подробно, однако не таяла до конца. А потом Цезарь где-то ошибся:

– У наших-то часто бываете? – спросил он, имея в виду своих родителей.

– Так, не очень, – и вдруг показалось, что щёки её начали розоветь. Она провела ребром ладони по волосам, сама тут же рассердилась на свой неестественный жест и пошла к окну посмотреть, не идёт ли Егор.

Так-так, ну ладно.

– А значит, младший уже в детский сад?

Зоя не отвечала. Он видел, как она зацепила пальцами краешек органзовой перламутровой шторки и крутит его с усилием. Видел даже, как вздрагивает очертание скулы, действительно покрасневшей. Так выглядят со стороны сжатые зубы – чем он её разозлил?

– У них ведь крикун, – внезапно ответила Зоя, так что он сразу не понял. – Крикун, датчик крика, – теперь она повернулась к нему и спокойно уже пояснила: – Когда мы приходим с детьми, они же вон – постоянно орут, играют. Датчик срабатывает, приезжают из службы. Так что бабуля попросила нас – лучше не приходить.

Ах, вот оно что.

Он понял и тут услышал пришедшего брата.

Егор оказался совершенно лысым, каким-то испуганным, а самое странное – он вошёл и сразу стал говорить о боли в шее, тяжести в голове и покалывании в левом боку. Цезарь испугался, что это серьёзно, однако Зоя, почему-то поняв его вопросительный взгляд, тут же его успокоила:

– Гигиеническая причёска им на службе положена. А ты – хватит уже о болячках, расскажи брату что-нибудь хорошее.

– Да, чем ты на этой службе-то занимаешься? – пытаясь попасть в струю прежних отношений, кивнул Цезарь.

– Да чем ещё – психов ловлю, – ответил Егор, усаживаясь поудобнее и обматывая плечо липучкой тонометра. – Сейчас, погоди, – он нажал на кнопку аппарата и прикрыл глаза в медитативном экстазе.

– Психов? Это каких?

Зоя ответила вместо мужа, поскольку тот продолжал в молитвенном молчании измерять себе давление.

– А у нас теперь всё общество разделилось на психов и тех, кто их ловит и лечит. Он работает в Службе, так это и называется – с большой буквы. Что-то вроде полицейского, санитара и врача одновременно. Ездят по вызовам вместе с бригадой, успокаивают истериков, кого надо – в приёмники забирают, это такие заведения типа больниц. Бывают и криминальные всякие истории, – она усмехнулась устало чему-то своему и стала подавать мужу какую-то пищу на стол.

Егор измерил давление, прицокнул языком и полез в холодильник. И тут Цезарь понял, что его удивило тогда на мгновение. Вся дверца холодильника – четыре довольно широкие полки – была забита разного рода бутылочками, коробочками и пузырьками. Такого количества и разнообразия лекарств и витаминов он не видел ни в одной человеческой квартире.

– Ого, ребята, какая у вас богатая аптека, – позволил себе пошутить и даже привстал со своего места Цезарь.

Егор обернулся, шутки не понял и стал ковырять пальцем коробочки, отыскивая нужные таблетки. Зоя тоже никак не отреагировала на слова Цезаря, молча нарезая хлеб. И только щёки её снова чуть-чуть порозовели, как давеча, когда она на него так неожиданно разозлилась.

И Цезарь мысленно поклялся сам себе придерживать впредь свой язык за зубами.

Первый его день на родине закончился унылым присутствием рядом с ним мамы, папы и Лили за кухонным столом, и всё это почему-то было названо праздничным ужином. Цезарь рассказывал о клубе собаководов и девушке в красном, о похоронах соседского дога, о разговоре с Егором и Зоей, а сам думал, что завтра же найдёт подходящую квартиру, снимет её и съедет отсюда к чертям, ибо так жить, кажется, невозможно. Да, по крайней мере, первое время, пока не привыкнет, он должен пожить один.

*

Я почти не помню, как выглядят те или иные люди. Те, с кем мне приходится общаться постоянно, сидят у меня в голове в виде чисел или понятий. Пожалуй, только мама – исключение. Я могу представить её себе в любой момент, когда её нет рядом. И у мамы нет постоянного имени-числа, всё зависит от её настроения. Если она мягкая, нежная или просто расслабленная, это может быть Здоровая Чётность. Если она смеётся, острит, язвит – тут разноцветные квадратные корни. А бывает, сердится – тогда это что-то колючее, как нерешаемая задача, как шахматный пат, тупик.

Или как незапертый шкаф.

По-другому я не могу объяснить.

6

Почему-то перекрыли оба выхода, ему оставалось только прыгнуть в окно второго этажа. Хотя никто его не преследовал, а на плече сидела какая-то птица, но не было времени связать все события резиночкой причинно-следственного благополучия. Он с трудом открыл окно и вдруг содрогнулся от отвращения: по подоконнику ползли огромные тараканы. Каждый – размером с пол-ладони плюс усы. Что же ты молчишь? – сказал-подумал он своей птице. А птица заверещала пронзительно один раз и, заверещав пронзительно во второй раз, уже оказалась пробуждающим Цезаря дверным звонком.

Он выпал из сна, как из окна, но, моментально взяв себя в руки и накинув халат, пошёл открывать дверь.

А там стоял здоровенный парень в синем комбинезоне и такой же бритый налысо, как Егор. Служба-дружба – как отголосок отброшенного сна прошелестело в голове Цезаря.

– Доброе утро, мы из Службы, – полупредставился, полуизвинился парень. – Будьте добры, пройдите свидетелем в соседнюю квартиру.

Цезарь сообразил, что все его родичи ушли по делам и он дома один. И это значило – не отвертеться.

– Свидетелем? А что случилось? – качнулся он между готовностью и желанием надеть что-нибудь посущественнее.

Парень, кажется, удивился:

– Истерика, – и пожал плечами. – Разве вы никогда не присутствовали при оформлении в распределитель?

– Я долго был в отъезде, – промямлил Цезарь, чувствуя, как желание одеться одержало верх. – Извините, я на минуту, – и скрылся в комнате.

Истерика приключилась с его вчерашней новой знакомой. Альберт ушёл на работу, а Татьяна, очевидно, привыкшая гулять в это время со своим четвероногим другом, не смогла сдержать новых слёз по поводу утраты. Цезарь догадался, что у людей из Службы имеются ключи от некоторых, поставленных на учёт квартир. Более того, службисты имеют право врываться в эти квартиры в самых острых, кризисных ситуациях. Он только не понял, кто определяет степень остроты и кризисности, кто принимает решение о вскрытии квартиры. Но при всём при том тактичный закон не позволял Службе забрать человека в специальное лечебное заведение без присутствия хотя бы одного постороннего здравомыслящего человека.

Двое лысых парней в одинаковых синих костюмах заставили Цезаря заполнить тест, вроде того что он заполнял в самолёте, но покороче. Очевидно, это была формальность, доказывающая здравомыслие свидетеля. А уж потом провели его в комнату, где на диване лежала несчастная хозяйка квартиры. Цезарь вздрогнул. Руки Татьяны были накрепко привязаны к телу какими-то полосками ткани, а по расцарапанному лицу девушки подсыхающими струйками змеились слёзы и кровь.

– Господи, что с лицом? – вырвалось у Цезаря.

– Они сами себя царапают, – не грубо, но слишком уж буднично отозвался один из парней.

Цезарь понял, что формальная подпись свидетеля, то, для чего его звали, – чушь собачья. Здесь надо…

– Я поеду с вами, – обернулся он к санитарам с не терпящим возражений лицом.

– Вообще-то мы не родственников не берём, – всё же попытался возразить один из них.

Но второй что-то махнул ему за спиной у Цезаря, и вопрос был улажен. Сама идти Татьяна не могла – очевидно, её до бесчувствия накололи успокоительными. Так что пришлось уложить девушку на носилки.

Машина у спасателей из Службы была такого же, как и комбинезоны, синего цвета, а в остальном – обычная «Скорая помощь», с мигалкой. Цезарю было предложено сесть рядом с носилками больной, а сами парни устроились впереди, за перегородкой. Когда машина тронулась, Цезарь стал аккуратно протирать взятыми у санитаров влажными салфетками лицо пострадавшей. Да, это действительно следы от ногтей. Но в какое же беспамятство надо впасть, чтобы так изуродовать собственное лицо? И это молодая девушка, вполне даже симпатичная, когда не рычит.

Больная застонала, видно, бактерицидная салфетка, прижатая к ране, дала о себе знать.

– Ничего, ничего, потерпите, – пожалел несчастную Цезарь.

– Сволочь, убийца, ноэль-моэль, – совершенно отчётливо произнесла девушка, не открывая глаз.

– Что-что? – он наклонился к её лицу. – Татьяна, вы меня слышите?

Вряд ли слышала. Время от времени она выплёвывала какие-то ругательства или стонала, потом опять замолкала. Цезарь затосковал. Помощи от него, конечно, здесь никакой. Для себя он тоже вряд ли что-нибудь полезное почерпнёт. Разве что совесть его будет почище – хоть на квадратный сантиметр, если он довезёт соседку до места, а потом расскажет обо всём её мужу.

На одном из поворотов подопечная Цезаря как-то беспомощно качнулась в его сторону, и, хотя ей, привязанной к носилкам, упасть бы и не удалось, он машинально придержал её двумя руками. Не понял… В области бедра девушки его рука наткнулась на что-то необыкновенно твёрдое – сквозь её домашние лёгкие шорты он почувствовал металлический холод и скользкую тяжесть.

Сначала он машинально отдёрнул ладонь, отодвинулся от соседки, а к себе попытался придвинуть хоть какое-нибудь объяснение: мобильный телефон в кармане, связка ключей, ну что там ещё? Нет, это не в кармане, карман бы топорщился, тут что-то странное. Он посмотрел на сидевших впереди санитаров – те ни разу так и не обернулись к своим пассажирам. Тогда Цезарь снова выставил руки, будто придерживая больную, и аккуратно, едва касаясь, провёл пальцами по её бедру, потом по животу и чуть ниже. Жёстко, гладко, холодно, массивно, повторяет очертания тела. Интересное бельё нынче носят молодые женщины.

– Я бы давно уже развелась с Альбертом, – вздрогнул Цезарь от её внезапно осмысленной фразы и тут же сцепил нахулиганившие руки на коленях.

Татьяна смотрела на него, щурясь, как бы издалека. Он не мог понять, очнулась она или бредит.

– Но у нас с ним девяносто семь процентов в тесте на совместимость, лучшего мне уже не найти, – и несчастная снова выключилась, не успев ни признать собеседника, ни выслушать его ответ.

Внутри это больница как больница. Пациенты, на вид вполне спокойные, расхаживают в халатах. У медперсонала форма одежды – сиреневая с белым, аккуратная. Никто не кричит, не кусается, не рвёт на себе волосы. И Цезарь немного расслабился, особенно когда забрали от него странную девушку Татьяну, а его самого попросили чуть-чуть подождать в коридорчике в удобном мягком кресле.

– Ой, а я вас помню, – сказал вдруг кто-то рядом, – вы на мне жениться отказались.

И снова какие-то детские анекдоты о Наполеоне из шестой палаты мурашками побежали по холодной спине памяти. Но краешек глаза предал сиреневый цвет халата говорившей, и Цезарю пришлось вежливо обернуться.

– Да, это я вам. Не узнаёте?

Память совершила профессиональный рывок, мгновенно перелистав картотеку прежней жизни. Чересчур аккуратно вылепленные черты лица, уголки глаз бережно тронуты наличием азиатской крови, очень короткая стрижка.

– М-м, тогда у вас были чёрные косы, – только и смог выудить из себя Цезарь.

– Точно, – засмеялась женщина неожиданно звонко.

Потом спохватилась, за что-то извинилась и исчезла. Но через минуту появилась снова с какими-то бумагами, с какими-то людьми, при этом что-то объясняя кому-то по телефону. А у Цезаря хватило времени и такта вспомнить, что зовут её Инна, что когда-то они, кажется, жили в одном подъезде и, вероятно, какое-то время учились в одной школе. Но чтобы он отказался жениться? Э-э…

– Всё, вы свободны, – вдруг снова возникла перед ним шустрая кореяночка в сиреневом халате. – Вас ведь как свидетеля по ошибке прихватили по делу Семёновой?

– Никто меня не прихватывал, я сам, – вставая с дивана, пробормотал Цезарь, почему-то теряясь от её быстрых жестов и неожиданных слов. Потом улыбнулся и переспросил:

– Инна…

– Сергеевна, – кивнула она радостно и: – Игорь…

Да, он не успел её опередить, пришлось кивнуть и добавить:

– Зовите меня просто Цезарь.

И снова внезапный взрыв смеха.

– Мне кажется, вы слишком громко зовётесь.

Что её всё время так смешит?

– А мне кажется, вы слишком звонко смеётесь. Уместно ли такое веселье в доме скорби? – украсив лицо самой добродушной улыбкой, проговорил он.

– Вот именно уместно! – ничуть не удивившись, возразила Инна. – Мой смех вселяет в больных бодрость духа.

– А начальство ваш смех случайно не раздражает? – продолжал Цезарь, понимая только, что они куда-то вместе идут.

– Фу, да я сама тут начальница, – скороговоркой бросила она, полезла в кармашек за телефоном и что-то ответила туда, при этом придерживая двумя пальцами Цезаря за рукав, чтобы не ушёл. Потом, как бы уже прощаясь с ним, на бегу спросила: – Вы ведь, Цесарь Цесаревич, где теперь? Не у родителей живёте?

Ему бы соврать и отделаться, а он сказал:

– Сегодня ещё у родителей, а потом, наверное, подыщу квартиру и перееду.

Инна перестала убегать, удивлённо-радостно вытянула лицо и переспросила:

– Вам нужна квартира? Однокомнатная? А я как раз свою хотела сдавать. Приходите сюда к семи часам вечера, я отвезу вас и покажу.

Цезарь галантно поклонился в ответ, сам ещё не понимая, отказывается он от предложения или принимает его.

*

Да, иногда я забываю, куда я иду или что я сейчас должен делать.

Нет, прямо сейчас я помню. Я должен рассказать вам маленький кусочек своей жизни, своей души, как вы просили меня. В день по кусочку. Не знаю, что это даст. Мне кажется, что чем больше я вам рассказываю, тем меньше сам про себя понимаю. Как будто начинаю запутываться от слов. Если бы вы попросили меня написать уравнение о моей жизни или начертить график, может, из этого что-нибудь и вышло бы, а так…

7

– Что случилось? Да ничего. Сколько я себя помню, мы всегда так жили, – он застал-таки сестру дома одну, но вытянуть на беседу эту дикарку оказалось непросто.

– Вот этого мне не надо, подружка, – Цезарь не пытался вспомнить, как разговаривал с Лилей прежде, тогда она была совсем другим человеком. Он наугад взял какой-то тон и пошёл напролом. – Девушки в девятнадцать лет только и думают о том, что нечто случилось, даже если живут в раю. Ты умный человек, ты художница, что-то ты там себе должна кумекать об этой жизни.

– Да что тебя конкретно интересует? – полусдалась Лиля, раскладывая на своём столе какие-то тетради.

– Ну, например, что мать с отцом не поделили? – присел Цезарь рядом на край её маленькой кушеточки.

– Ты же слышал – кино, – разыграла она удивленье бровями.

– Лилька, хватит валять дурочку. Да, меня долго не было, но я тебе не чужой человек. Поговори уже с братом по-человечески.

Она что-то стала искать, перелистывать.

– Знаешь, что, брат, ты поживи тут у нас немножко – сам всё поймёшь. Ты же тоже у нас очень умный.

– Не очень-то любезно с твоей стороны, ну да ладно, один-один, – не унимался Цезарь. – Ну а Зоя? Что, они с матерью в контрах?

Лиля неожиданно рассмеялась:

– Тут недавно концерт был. Мама по телефону с Зойкой говорила. За что-то её пилила, как обычно. То ли за то, что работать идти не хочет, сидит на шее у мужа, то ли детей не так воспитывает, то ли ещё чего – не помню. Поговорили, пофыркали друг на друга и вроде как уже распрощались, мать трубку хотела класть. Вдруг – смотрю – у неё лицо вот так вытягивается и – красная вся, знаешь… Аж трясётся. Молча слушает и дрожит. А потом давай реветь. Оказалось, там Зойка распрощалась и со злостью швырнула трубку – да немножко мимо рычага и соединение не прервалось. И она, не зная этого, стала сама с собой разговаривать, любимую свекровушку последними словами вслух разукрашивать. Мать такого про себя наслушалась – ей чуть плохо не стало, я думала – без санитаров не обойдёмся.

Цезарь поднялся и переспросил:

– А чему ты смеёшься? Как нелепо – ты-то на чьей стороне?

– Я? На стороне? – искренне удивилась сестра. – Ну уж нет, этого от меня не дождётесь.

Лиля тоже встала, и тут Цезарь понял, что ещё ни разу со вчерашнего дня она не позволила себе встретиться с ним глазами. Стоя рядом с ним, угрожающе наклонив голову, она прошептала:

– Я всех ненавижу. Правда, мать и Зою меньше. А вот отца, Егора и…

– И меня, – выложил Цезарь логическое продолжение.

Лиля отошла на безопасное расстояние, как будто спряталась от него за спинку кресла.

– Нет, тебя пока нет. Но я боюсь, что и тебя тоже, если ты будешь вот так приставать ко мне с вопросами. Я же не спрашиваю у тебя, что случилось с твоей женой.

– Извини, – пробормотал Цезарь, ему вдруг стало страшно. Он только сейчас понял, что падает, хотя сорвался уже давно. – Я не буду к тебе приставать, я вообще с вами жить не буду. Сниму квартиру и – если только в гости позовёте, а так…

И он вышел из комнаты сестры, не глядя ни на неё, ни на Далилу с Клитемнестрой, слыша, как всхлипнула сзади какая-то из них, и ругая себя про себя последними словами.

Вечером Инна уже не смеялась. Была то ли чем-то расстроена, то ли озабочена.

– Устаёшь на работе? – спросил Цезарь. Они легко и безболезненно съехали «на ты» сразу, как он её встретил около больницы.

– Да, – коротко пожаловалась она, усаживаясь в машину. Потом по дороге начала рассказывать. – Полчаса назад привезли одну молодую мамашу – избила пожилую женщину. У неё двое пацанят: старшему три года, младшему месяца ещё нет. Так их всех троих к нам и притащили – визг на всё здание, остальные пациенты все с ума посходили. Сколько раз я просила, чтобы таких к нам не везли, у них есть своё отделение, специальное! Нет, тащат сюда, дескать, ближе.

– Ты извини, – кашлянул Цезарь, не зная, с какой стороны начать. – Меня это всё по правде шокирует, я ведь… Давно здесь не жил, только вчера приехал.

– В смысле? – не поняла Инна.

– Я девять лет жил и работал в другой стране. А теперь приехал и чувствую, что говорю с людьми на разных языках. Вот тебя возмущает то, что привезли эту маму с детьми к вам, а я просто не понимаю слов «избила пожилую женщину». Как это – избила? За что?

– А, вон чего, – усмехнулась она, не отрывая глаз от дороги. – Тяжело тебе будет, придётся потерпеть. Если что – обращайся за психологической помощью к специалисту, то бишь ко мне.

– Спасибо, если что – обращусь, – невесело отозвался Цезарь.

– Пришла она за старшим мальчиком в садик, колясочку с младшим прикатила. А чья-то бабулька, видно, из их же группы, что за детками приходят, лезет тут с вопросами да с поздравлениями. Ах, мол, у вас второй мальчик родился, поздравляю, как хорошо, что именно мальчик. Та – почему? А как же, отвечает бабка, вот если одного в армию заберут да там убьют, хоть один сынок да останется. Представляешь? Ляпнуть такое. У нас молодые мамаши целый год после рождения ребёнка на учёте стоят, в группе риска. А этой сразу после роддома такой подарочек. Девица и вцепилась той бабке в рожу. Служба приехала, их разняли, бабку отпустили, а этих к нам. Я бы лучше бабку задержала. Разве нормальный человек должен говорить такие вещи?

Цезарь молчал. Наверное, ему было жалко их всех – и молодую мамашу, и глупую старуху, и Инну, и Лилю, и Зою, и мать. Но все эти нелепые истории, которые он выслушивал и свидетелем которых становился в последние дни, требовали от него какой-то иной реакции. Жалость тут была неуместна, жалость он инстинктивно отгонял от себя, пытаясь призвать на её место для начала здравый смысл.

– Да, пожалуй, я бы тоже, – пробормотал он после некоторого раздумья. – А ты кем там работаешь, какая у тебя должность?

– Я заместитель главврача. У меня специальность – девиантолог. Слышали о таком в заморских странах?

Нет, насчёт заморских стран было сказано без сарказма. Быстро его научили видеть в каждом человеке врага.

– Что-то связанное с ненормальным поведением? – предположил Цезарь.

– Да, – обрадовалась она. – У вас тоже такое имеется?

– Да нет, это я сам немножко изучал на досуге. Жена у меня психологией увлекалась.

– УвлекаЛАСЬ? – переспросила Инна, манипулируя окончанием прошедшего времени для выяснения важного вопроса. – В смысле…

– В том смысле, что теперь её нет, – ответил он, ничем не манипулируя.

Квартира понравилась. Ещё до того, как Цезарь в неё вошёл. А когда вошёл – и подавно убедился, что здесь, в тесной, с окнами в зелёный двор каморке ему будет хорошо спать и думать – большего от жилища и не требовалось.

– Кстати, я хоть убей не помню, когда это я на тебе отказался жениться? Может, ты меня с кем-то перепутала? – спросил он, когда Инна усадила его за чай в крошечной кухоньке.

– Ой, не помнишь? – удивилась она. – Это мы однажды ехали вместе в лифте. Я была… классе в девятом или в десятом, не помню, что-то ближе к концу. И с нами ещё ехал сосед с девятого этажа, Сонин дедушка, был такой. Он и говорит тебе: вон какая невеста, – это про меня. Мол, смотри, не упусти. А ты такой важный, говоришь: нет, эта мне не подходит. Если жену из того же подъезда брать, она домой к маме слишком часто бегать будет. Не по-омнишь?

Цезарь смеялся тому, как она изображает и его, и Сониного дедушку, но сам эпизод казался ему смутным до сомнительности. Может, и говорил он так, а может, ей это всё приснилось. Неважно.

– А кто же в результате удостоился такой чести? Если, конечно, это не слишком дерзкий вопрос.

– Кто? Ну как кто? Молодой человек из другого подъезда, – и наконец Инна выдала звонкую трель смеха, так поразившего Цезаря утром. – Я вас обязательно познакомлю.

*

Вы любите простые числа?

Да, простите, доктор, это я должен рассказывать.

Не знаю, почему они мне так приятны – на вид, и на вкус, и на ощупь. Ровные, твёрдые и в то же время слегка шершавые. Такие неумолимые, что ли.

В общем, иногда встречаются люди, которых я для себя называю простыми числами. Это честные люди, они не прячут в глубине себя ничего лишнего. И при этом никогда не хвастаются, что могут делиться на что-то там эдакое. Только они сами и единица.

8

– Мама, а почему вам поставили датчик крика? Ведь я так понял, что их ставят не всем? – почему-то Цезарю казалось, что он всё-таки имеет право задавать эти вопросы своим родным. Но сначала Лиля его отшила, а теперь и мама посмотрела так, как будто он ни с того ни с сего выругался матом. – Что, разве об этом нельзя говорить?

– Как тебе сказать, – обиженно поджала губы мама, – люди, как говорится, творческих профессий считаются в психологическом отношении ненадёжными. Поэтому, когда Лиля поступила в художественное училище, нас автоматически поставили на учёт.

Казённая, заученная, совсем не мамина фраза. Цезарь помотал головой.

– После всего, что я видел, готов поверить даже в такую чушь. Но мне кажется, дело не в этом.

Мама была обижена ещё и на то, что он хочет переехать.

– Это недалеко, я буду бывать у вас очень часто.

– Ага, по сравнению с предыдущим десятилетием?

Она продолжала сердиться.

– И вы все ко мне можете приходить, и папа, и Егор с мальчишками. Там у меня «крикуна» не будет, – он на всякий случай не упомянул имени Зои.

Глаза у мамы заблестели. То ли ей понравилась мысль, что она сможет видеться с внуками на нейтральной территории, то ли…

– Нет, ты представь, какая стерва, я ей говорю: ты зачем второго рожать выдумала, когда и так концы с концами не сводите, квартиры своей нет, работать уж сто лет не работаешь, нет, ей туда же, второго! Давай теперь, Егор, весь больной, упирайся, один на всех работай, да ещё в детский сад бегай. А она мне и отвечает такая: боюсь, вам этого не понять, зачем, мол, второго. Это мне не понять – я троих вас вырастила, вынянчила, выкормила, и времена ещё посложнее были. А она мне…

Цезарь понял, что пора ему научиться абстрагироваться. Приём номер один: моральные беруши. Кивай, а сам думай о чём-нибудь своём. Не, пока не получается.

– Мама, хочешь, куда-нибудь сходим с тобой – в театр или хоть в магазин. Вместе, за покупками.

Мама опомнилась.

– У Ванечки день рождения скоро. Давай завтра с утра за подарками, если хочешь.

Цезарь подошёл и обнял её. Не может быть, чтобы они совсем уж тут все озверели. Вряд ли ему удастся их всех помирить, но хоть что-то.

Уже не моральные, а совсем даже материальные, резиновые беруши им предложили на входе в магазин детских товаров. У дверей стоял автомат, из которого мама ловко выудила четыре жёлтеньких овальчика и два из них тут же вкрутила себе в уши, а два других протянула Цезарю.

– Зачем? – конечно, удивился он.

Она тоже удивилась.

– А, ну да, ты же… Так у нас принято. В магазинах – чтобы шум не раздражал покупателей. Особенно в детских, потому что дети всегда здесь орут, когда требуют себе чего-нибудь.

Цезарь поплёлся за мамой следом, исподтишка наблюдая за другими покупателями и продавцами, пытаясь понять, заткнуты ли у них уши. Собственно, никто и не кричал, детей в магазине в этот ранний час практически не было. Мама бросалась время от времени то к одной полке, то к другой, хватала музыкального робота, набор для творчества из бумажных тарелочек, голубоглазую кошку и говорящую книжку, которая сама читает вслух сказки.

– Подожди, – вдруг дошло до Цезаря, – Ваня – это ведь старший? Сколько ему будет, восемь?

– Что? А, да, – кивнула мама, с удовольствием открывая и закрывая чудо-книжку.

– А разве он не играет в машины, самолёты, пистолеты? Чего это ты ему набрала?

Мама тут же скривилась, как будто даже испугалась:

– Ч-ч-ч… Никаких самолётов, это всё слишком возбуждает детей. А оружие у нас вообще теперь игрушечное не продаётся, ты разве не знал? Был указ о том, что нельзя. Всё агрессивное – нет-нет, мы теперь играем только в добрые игры. Это вы в своё время могли, ну да тогда всё другое было.

Цезарь собрался было напомнить о теории «не настрелялся в детстве – будешь стрелять всю жизнь», но передумал. И тут же решил, что подарит племяннику что-нибудь эдакое, запрещённое.

Мама открыла ещё одну музыкальную книгу, прислушиваясь к ней сквозь преграду в ушах, и вдруг стоявшая рядом девица-продавец не выдержала:

– Женщина, выбирайте скорее, здесь вам не оперный театр, достали уже со своим пиликаньем.

– Конечно, мадемуазель, мы сейчас, – рассмеялся Цезарь, одаривая девицу улыбкой Джеймса Бонда. Но он забыл, что ситуацию надо спасать не столько от продавщицы, сколько от мамы. Вмиг её лицо покраснело, глаза наполнились слезами бешенства, она набрала в лёгкие воздуха и закричала.

Тут же опомнившись, Цезарь обхватил маму за плечи и, вместе со всеми кое-как выбранными подарками, потащил в сторону кассы. Мама пыталась сопротивляться, выворачивала голову, выкрикивая на весь зал яростные ругательства в сторону оскорбившей её особы, и даже запустила в неё белой голубоглазой кошкой, но промахнулась.

Он расплатился за игрушки, чувствуя, как дрожат его руки, и поскорее повёл маму на улицу.

Во дворе своего дома Цезарь поймал краем глаза любопытную картину, хотя сразу не отреагировал на неё должным образом. Он был занят мамой, своими мыслями о ней и большим чёрным мешком с игрушками. На детской площадке стояли три или четыре мамочки в облаке кружащей мелюзги, но позы и лица мамочек были напряжённы и даже враждебны. В центре их маленького круга стоял Альберт и что-то старательно выговаривал на своём ублюдочном жевательном наречии.

Цезарь поднялся и вошёл в квартиру вместе с мамой, поставил подарки около обувной полочки и сказал только:

– Мамуль, ложись, отдохни.

И тут понял, что то ли хочет переговорить с Альбертом о случившемся, то ли…

Лифт был где-то наглухо занят. Цезарь сбежал по лестнице в три прыжка и – едва поспел к кульминации: четыре мегеры, визгливо выкрикивая какие-то проклятия, с размаху совали валявшемуся в песочнице Альберту куда попало ногами. Несчастный хрипел, пытался закрыть лицо, но ни выбраться из глубокой песочницы, ни позвать на помощь у него почему-то не получалось. Некоторые дети оторопело поглядывали на избиение с дальнего края площадки, кое-кто зашёлся задорным плачем, а парочка малышей продолжала невозмутимо выкладывать свои куличики, лишь чуть отодвинувшись от коробки с песком.

– Опаньки! – вырвалось у Цезаря.

Он подошёл к месту побоища и обволакивающе спокойным тоном приступил:

– Сударыни, ну как можно, вы же пугаете своих собственных детей.

Ему удалось подцепить под локти сразу двух женщин и чуть-чуть оттянуть их назад. Все четверо посмотрели на него с тупым отсутствующим выражением, что было, как ему показалось, переходной стадией от ярости к изумлению. Альберт успел только приподняться на колени, но бежать, воспользовавшись заминкой, он, видимо, был не в силах.

Одна из них резко выдернула руку из ладони Цезаря и, наверное, хотела что-то сказать, но он опередил её:

– Простите, мне кажется, я вас где-то видел. Да-да, я не мог ошибиться, эти дивные карие глаза…

– Пшёл ты, – процедила еле слышно женщина, скаля зубы.

– Точно! – обрадовался Цезарь. – Вы стоите в нашем отделении на учёте.

Это был жиденький такой блеф с его стороны, но сработало безотказно. Воинственный круг распался в мгновение ока, и, ни слова не говоря, мамаши повернулись к своим детям и стали принимать в них нарочито активное участие. Как ни в чём не бывало. А та, чьи карие глаза Цезарь якобы признал, подхватила под брюшки двух самых невозмутимых чад, отряхнула их от песка и затрусила с ними под мышками к ближайшему подъезду.

По своей слаженности и продуманности сцена напоминала эпизод какого-нибудь дешёвого мюзикла. Если бы не Альберт, которому наконец удалось выбраться из песка, дважды за последние дни обагрённого кровью.

– Идём, – наконец выплюнул он в сторону Цезаря последние красные песчинки.

И они вдвоём пошли к Альберту домой.

*

Знаете, чем я сегодня занимался после обеда? Я придумал новую игру и решил попробовать. Вчера играл в шахматы на планшете, а потом у меня сел аккумулятор, и я нашёл, что в электронной книге тоже есть шахматы. И вчера перед сном лежу и думаю: а что, если натравить электронку и планшет друг на друга? То есть один будет играть белыми, другой чёрными – одну и ту же партию, а я только буду переносить их ходы с одного на другой.

Понимаете? Всё обдумывал, удастся или нет.

И получилось! Причём на первом уровне два раза выиграла электронка, а на среднем уровне – планшет. Потом мне просто надоело играть, а так я хочу попробовать и сложный уровень, а главное, попробовать вывести закономерность…

9

Всё это было, безусловно, интересно и, возможно, даже правильно. Но сосредоточиться на том, что говорила лекторша, Лиля не могла. Её затащила на этот курс Светка, подруга. Из уважения к ней, а теперь ещё ради приличия надо было досидеть до конца.

– Стирка мужского белья – это символ женской зависимости от мужчины, символ её извечного рабства, – безапелляционно вываливала рыжая лекторша свои убеждения. – Склоняя свою голову над мужниным грязным исподним, женщина как бы преклоняется перед ним самим, преклоняется униженно, признавая его право подчинять себе.

Следуя скорее привычке заполнять пустые места рисунками, чем ведомая каким-либо вдохновением, Лиля стала набрасывать в тетради портрет говорившей. Прошедшее пытку солярием лицо в обрамлении рыжих и острых перьев волос. Почему эти феминистки считают, что красота обязательно должна быть колючей? Лицо лекторши Лиля снабдила ореолом из продолговатых воздушных шаров, которыми почему-то был густо украшен зал.

Светка, с которой они сидели врозь – по причине опоздания на лекцию, – издалека погрозила Лиле кулаком. Мол, не занимайся посторонними делами.

– Скажите, – потянулась из зала чья-то рука, – а если я стираю вещи мужа в стиральной машине, это считается, что типа… я ему преклоняюсь?

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Повесть о красном моряке и всаднике революции, лётчике-испытателе, изобретателе и первом в мире глав...
В предлагаемую читателям поэтическую подборку «Голубая дымка былого» вошли стихотворения и песенные ...
Ботоводство всегда интересовало любого покериста! Теперь вся правда и вымысел выявлены! Присоединяйт...
Этот сборник ужасов издавался несколько лет. Собраны рассказы из реальной жизни, от близких родствен...
О каких горах в Египте, переход через которые занимает два месяца, писал Геродот? Почему у Геродота ...
То, что ты не в силах изменить, — изменит тебя. Если есть потребность рисовать, отказываться нет смы...