The Bestелесность Мамочева Юлия
За финансовую поддержку проекта автор и издательство выражают сердечную благодарность Евгению Александровичу Луканину
© Мамочева Ю., 2015
© Дементьев А., 2015
© S. Krolick, 2015
© «Геликон Плюс», 2015
Путь к красоте. А. Дементьев
Юлия Мамочева – не новичок в поэзии. У неё вышло несколько сборников, она лауреат престижной Бунинской премии. Её стихи очень искренни, и потому читатель верит ей, когда она говорит о своём родном Петербурге или признаётся в любви к великому прошлому России, через поэтические детали раскрывая её величие и суть. Принимая жизнь такой, какая она есть, Юлия Мамочева находит в ней те прелести и затаённости, которые не то чтобы приукрашивают её, а открывают перед читателями новые грани нашего бытия.
Лирик по призванию и по характеру дарования, Юлия Мамочева нередко обращается к эпическим формам, чтобы полнее раскрыть те события, которые волнуют её и привлекают. Например, стихотворение «Немезида» – лирическое по существу и очень тонкое по художественным деталям в то же время напоминает поэтический рассказ, что дополняет картину происходящего.
А какой замечательный образ Петербурга дан через метафору:
- …И вижу, разомлев,
- Свой Питер, словно бабочка, приколотый
- Иглой Адмиралтейскою – к земле.
Новая книга Юлии Мамочевой привлекает широтою позиции автора и её глубоким проникновением в наше бытие. Чувствуется, что поэт образован, влюблён в красоту, которую находит вокруг нас, и радуется ей.
Андрей Дементьев
«Я удрала бы до Европы-то…»
- Я удрала бы до Европы-то
- От народного нервного ропота;
- Чужестранной натурой тронута,
- В ней цвела б, от своей схоронясь.
- Или падчерицею тропикам
- Придурнулась бы, мыкаясь робко там.
- Я б долой!.. Да стипендия пропита
- И на морде не высохла грязь.
- Черт дери! Наша сырость – не Сирия;
- Как скулит земля от бессилия!
- Я – лицом в неё: подкосили меня
- Те, с кем сердно делила путь!
- Но об этих – молила, просила я
- У блаженных голов Василия.
- Храм бессловствовал – дура спесивая,
- Я своё продолжала гнуть.
- И осмеяна всею Россиею
- (Бита смехом, как хлыстищем – лошади!)
- Вновь – на Красной со сраму площади —
- Зло валилась Руси на грудь.
- …Я в Бразилию б иль в Малайзию,
- Полонезом бы – в Полинезию
- Унеслась. Да – никак! Эх, чёрта с два:
- Прочно прочь кандалы не дают!..
- Ведь сама ж сему безобразию
- Присягнула – его поэзию,
- Вкус родной чернозёма чёрствого
- Полюбила, как чудо чуд.
- Бдят тер-Питер и Москоу-сити.
- Бредит Родина. Рдеет стяг.
- Други! Ярости не просите:
- Эх, косите меня! Косите!
- К небу только не голосите —
- Мне обещано: вас простят.
Первоснежье
- Ты, Россия, насуплена, аки индейский вождь,
- Бледномастна и скорбнолика, что ваша милость.
- Я тебе: «Скоро зимушка!..» – ты умиляясь, глумилась:
- «Дамы и господа, на арене Великий дождь!»
- Я, настойчиво: «Деспот! Бессовестный светокрад!»
- Да с возводом в квадрат, да с проржавленной резью в глотке.
- Мы – злосчастная троица в этой дырявой лодке,
- Вместо пса – про запас – ливневой голограммный ряд.
- И сплетенья теней – мира жизненное тряпьё,
- Завывающий город – как наглая псина, борзо.
- Напряжённо молчим. Только мокрою дробью Морзе
- Ливень в крыши вбивает двуточья над всеми «ё».
- У России в глазах зеленится озерная синь,
- Слезы гордых княгинь над безвременно спящим князем.
- Так что хочется падать – с дождём, непременно наземь,
- И на чёрной земле диффузировать с чёрным инь.
- А когда ты зальёшься в неё с головы до пят,
- И когда прорастут васильки сквозь твои глазницы,
- Небо скажет: «Привет». Долгожданно заледенится.
- И прорвётся из губ его ласковый снегопад.
Девочка
- Был он любим добрыми
- Девами с дельными догмами:
- Теми, что ласковы домрами
- Душ, тихострунно чужих.
- Был он любим белыми
- (Бренностных благ колыбелями),
- Только ведь звал их бельмами,
- Сердцем не будучи лжив.
- Выбрал-то, бедный, ту,
- Жесты которой – безумны:
- Поцеловала – и привкус сутки во рту
- Густо-солёный, как если б дала в зубы.
- Переглянулись – и, как говорится, беда:
- Карее буйство в глазоньки парню вылилось…
- В жизнь её он вошёл, словно в Иордан,
- А саму – неосмысленно, словно дар,
- Возлюбил. За вредность, за недовыверенность.
- За руку брал – круговертью неслось естество,
- Ночь в животе розовела в разрывах звёздных…
- Эту – любил, как не смел бы – себя самого;
- Так, как не женщину любят, но воздух;
- Так, что неведомой, жгуче-пунцовою силою,
- Пальцы из разу в раз наливались, пульсируя,
- Искру свиданья на нить судьбы нанизав
- В полусвятом упоении опьянелом.
- Так он любил – каждой клеточкой, всяким нервом,
- Так, что ему и небо не было небом,
- Если не отражалось в её глазах.
- Так он любил – как, сказать по правде, не велено;
- Так, как вовек человечьей не выразишь мимикой…
- Только она не верила. Нет, не верила.
- Дескать – доказывай, миленький.
- Тот горячился. Речи любовные гречневою
- Кашей горчили в нёбо, с слюною смешиваясь…
- Ими давился он. Сплёвывал полупрожёванными.
- Скручивался кручиной нерассекреченною,
- Милую клял за смышлёную полунасмешливость,
- Нежно, ненужно – жалеем чужими жёнами.
- Лживо иль живо жалеем чьими-то вдовами,
- Жизнью швыряем по графику функции синуса —
- Пил валидол он, захлёбывался доводами:
- Доказать силился.
- Силился-силился, плюнул… Да сгрёб в объятия
- Счастье своё, неизбывное, как проклятие.
- Сгрёб и прижал к ревущей в груди круговерти
- Злую свою, свою вредную-в-мятой-майке.
- Так, что она начала немножко верить. И
- Сразу с чего-то
- стала
- немножко
- маленькой.
- Так, что сквозь небо
- в глазах её – эка невидаль! —
- Сразу откуда-то глянула дерзкая детскость,
- Так, что затихли все эти лишние «дескать»…
- Странно: в окне расцвело
- такое же
- небо.
Сорванец
- Под небом задремать мечтал бы каждый…
- Моя постель – опавшая листва.
- Я сорванец, в котором жив пока что
- Всесильный дух святого озорства!..
- Лежу в саду, волненьем трав овеянный
- Да тишью ласковой, чей сумрак так знаком;
- Пред сладким сном, своим созвездьям вверенный,
- Их упиваюсь сладким молоком.
- Я сорванец. Устав от пыльных комнат,
- От духоты рутинных стен устав,
- Дышу. Пока опекой ночь покоит
- И сахар звёзд мерцает на устах;
- Покуда вечностью, на семь часов помноженной,
- Истома благостная плоть не начинит…
- Коль вдруг очнусь – ещё впотьмах, встревоженный, —
- Зажгу Луны спасительный ночник
- И снова – в сон. Нырну, как в небо – жаворонок.
- Умру, чтобы воскреснуть на заре:
- Её хлебнуть трепещущими жабрами
- И раствориться в жидком янтаре
- Восхода, раззадоренного зарева,
- Которого никто не опроверг…
- Лежу в саду с закрытыми глазами.
- Читаю звёзды по изнанке век.
«Я иду по проспекту, мой Питер совсем погас…»
- Я иду по проспекту, мой Питер совсем погас.
- Как Пегас, углекислый газ в темноту – из губ.
- Над каналом алеет калиной накровный Спас,
- Он мозаично ряб и межзвёзден, что Божий глас
- Или радостный вальс из глубин оркестровых труб.
- В филармонии где-то клонируют гиперзвук,
- От дневной оживает обыденности Эрмитаж.
- На Руси минус энное – градусов, птиц – на юг:
- Милый друг, это «вдруг» – обессмерченный временем круг,
- Неизбывный, как смена сезонов и мой этаж.
Бунт
Город проснулся и вяло курил, выворотив роток. Городу холодно: бедный, продрог, верно, до костяка. По капиллярам хрустящих дорог жиденький кривоток сонного транспорта утро торил первостью марш-броска. Город спросонья трубил хрипотком: «Боже, какая рань!» Гордый, он тщетно таращился ввысь, милости не прося: скоро народа роящийся ком тошно забьёт гортань; месивом будет на улицах выть, тесный, как рыбий косяк. Будет народ подниматься волной с тонким амбре гнильцы; жадно гудеть, точно дьявольский рой: улей – да иже в нём. Бурно загрохает бранная дробь, дружное: «Все подлецы!»
Город похож на огромный гроб. Люд погребён живьём.
Солнце плеснуло свет, как елей, греть не желая рать. В сердце столичное целит лучи тысячей смертных жал. Город был грешен, как всё на земле: начал паниковать;
Волею тысячи первопричин голос его дрожал. Вот уже впрямь из-под чёрных забрал стали блажить в толпе, всякий желал – да побольше! – добра и потому хрипел. Самый поток непрерывно орал в пёструю светотень. Всех обличая – от древних пра до нерождённых детей. Буйно разил, продолжая стращать, люд городскую суть, как перегаром разит перебор, вымученно плакуч. Это безумие можно понять было бы как-нибудь: хочется золота: если не гор, то уж как минимум куч.
Только не видели корня идей жертвы живой толпы: золото есть продолжение зол, есть порожденье зла. Город мутило от массы людей. Люди были слепы. Плыли по-рыбьи на низменный зов, коим корысть звала. И, разливаясь, дурная напасть всюду всплывала вверх; и, разгораясь, народная голь всё обращала в прах: голь упрекала никчёмную власть и продавцов утех и, не смирея, винила глагол в самых смертельных грехах. Если бы кто-нибудь по тормозам в этот ударил день! Если бы кто-нибудь только вскричал: «Люди! Начнем с себя!..»
- Этого некому было сказать. Горло своё теребя,
- Город давился началом начал конченых всех идей.
Гитарная прелюдия
- На гитаре впервые – взрезало неожиданно,
- С милосердием скальпеля с пальцев силу скобля.
- Ворожи давай! Выжжены все миражи давно!
- Мол, в созвездия скатывай эти – от си до ля.
- Ах, гитара моя! Странным шествием шестиструновым
- Прошерстила я вас по пространно шальной оси…
- Ну же, сильная, спойте! Любите меня, как сестру!.. Но вы
- Предпочли припечатать промученным до-фа-си.
- Ах, какая же, деточка, всё-таки горе-игрунья вы:
- Непонятней настырности вашинской лишь фарси!..
- Пульс струится по струнам, отплясывая по-скрипковому,
- Рассыпаясь в молекулы славно обильных мук.
- Пальцам жарко на кончиках самых, как от постскриптума
- Благовестного – к чёрно трагическому письму.
- Где же я: на орлиной скале ль, на коралловом рифе ль;
- В звуковолнах плыву ли, привольностью развалясь?..
- Богомольем бемольным таинственно веет от вас…
- Я ласкаю ваш гриф, точно в точку наточенный грифель,
- Чтоб искусство рождать, над искусником чувствуя власть,
- Шестиструнье сжимаю, вгоняя металл – в подкожье,
- Рвётся кокон и куколка. Как колокольный гул,
- Из гитарной груди проливается нега Божья,
- Словно солнечный сок на проснеженную тайгу…
Межстоличный романс
- И снова перрон: получас полугодом тянется.
- В каждом всполохе сердца гудит орудийный залп.
- Я устало вхожу, как святая безродная странница,
- В ожидальную – как в переполненный зрительный зал.
- И народом продрогшим она, бедолага, давится.
- И народ, обезличенный в серо-живой толпе,
- Пьёт шампанское под новогодье за доброе здравьице
- И мечтает о соло уютной тени купе.
- Кто-то съёжился дрёмою: всякий – на свой манер, но
- В неуклюжих объятьях вокзальных перипетий…
- У меня перспектива – плацкарт, что весьма партерно,
- И спектакль длиною в десяток часов пути.
- Мой состав растянулся линейкою кордебалета;
- Застывает над ним, расклубясь, паровозный вздох…
- И клеймом почернелым на розовой плоти билета
- Я читаю судьбу по названиям городов.
Молитва – Георгию
Я могла б сейчас накурить ванили – кучерявые, знаешь ли, облака. Я могла б вскричать, что меня избили, ведь на вид похоже наверняка. Я могу придумать мильон историй, что мильон терзаний, от «а» до «я». Дескать, «дай мне силы, Святой Егорий, ибо в каплю сжалась на дне – моя. Подари, родимый, как в санаторий, мне ночной – до рая, ну в те края».
Ты помог бы точно несчастной дуре. Ты б на море выслал Сторукий Рок. И в натуре – всяческой диктатуре дал совет раскланяться под шумок. И лазурь от грохота гневобури породила б манны святой творог. Только он сродни дорогой микстуре, что так часто – в горло, так редко – впрок.
Ты же знаешь, лбом не долблю я пола и осанню редко по небесам. Для меня всё поле – дешевле гола; но такого, что забиваешь сам. Для меня всё поле дешевле пули, если «дело право, и враг разбит»: точно сэру Полу (при всем разгуле) Пол-Земли – той комнаты в Ливерпуле, где рождался первый битловский бит.
Мы с тобой друзья; а вруны да воры пусть тасуют сами все «да» и «нет». Я довольно редко хожу в соборы, потому что нравится – тет-а-тет. Я глупее многих, я многих хуже и порою барствую, как в бреду. Но лишь я, и только, и точка, друже, – по дороге этой к тебе бреду. И ко мне ты можешь зайти на ужин, хоть резвятся черти в моём пруду.
Я могла молить бы тебя о счастье, на века исполненном в кирпиче. Чтоб рвалось ключом, веселя отчасти. Но вопрос поставлен в ином ключе… Рудиментом станут вопрос – ответ, коль известно сущее наперёд. Мне плясать не лестно – марионеткой, кем бы ни был истинный кукловод. Оттого-то я не желаю силы, кроме той, что бродит уже во мне. Я хочу, чтоб небо меня простило и в обоих смыслах не гнить в вине.
Чайка танцует
- Чайка танцует!.. Смотрите: танцует чайка —
- Там,
- за кормою,
- метрах от силы
- в трёх.
- Плавно – ловчее, чем вольная половчанка,
- Пылом – плачевней,
- чем уличный
- скоморох.
- Белая духом – с лаской отцовской, былинной
- Пляс свой глядит в голой глади —
- сквозь вечера:
- В водах речных, отливающих мокрою глиной —
- Той, что молчит
- человечьим рукам
- гончара.
- Смотришь безвыдохно,
- взгляд отвести не смея,
- Плоть искупав искупительной смертью дня,
- Что остывал, горизонтову кривь кровеня, —
- Чайка танцует, как самая Саломея;
- Там, за кормой, на глазах у праздных людей,
- Прозою взора прозревших для этого танца,
- С плеском вершит ослепительный пляс святотатца
- Та, до которой —
- лишь пара шагов
- по воде.
Потомку
- Тише, потомок. Замедли бессмысленный ход.
- Вчувствуйся в суть. В ленинградски свинцовую высь.
- Выстрадай сам эти суточки, все девятьсот.
- Я помогу тебе, ты – не сломаться клянись.
- Сможешь представить клубящий снарядный смрад?
- Видеть голодные глазоньки тех детей?..
- Вслушайся в воздух: с тобой говорит Ленинград —
- Голосом, сорванным тысячами смертей!..
- Нынче-то свеженько: славься да хорошей;
- Нежишься сам над Невою, навзрыдно нов…
- Но не затянутся плотью рубцы траншей,
- Вырытых прежде – руками моих сынов!..
- Сердцебиенье моё – метрономный гул
- Чёткими точками: Нечет. Молчанье. Чёт.
- Время играло на нас – и назло врагу.
- Время дробилось – а нынче оно течёт.
- Чувствуешь ли меня? Слышишь ли, милый мой,
- Ужас, что в мирные годы невыразим?
- …Я для тебя, коченея, крепчал зимой,
- Я научился совсем не бояться зим.
- …Вечны под пудрою времени рытвины ран.
- Пульсом по улицам сытым – мои шаги:
- Я прорастаю из межвековых мембран
- Памятью внуков – на мёрзлой земле могил.
- Я пробиваюсь морщинами площадей,
- Призраком мужества в людных брожу местах…
- Помни, потомок: я жив для тебя. Владей!
- Видь меня – тенью роскошества-на-костях.
- Слушай же голос моих индевелых уст!
- Стой, сколько сможешь. А после, решив уйти,
- Просто представь себе горько-земельный хруст
- Тех иждивенческих ста двадцати пяти.
- Да, засыпая в теплыни своих пенат,
- Слушай тяжёлую горько блокадную высь…
- Помни, потомок: с тобой говорил Ленинград.
- Память о нём сохранить поклянись.
«Спи спокойно под свист метели…»
- Спи спокойно под свист метели,
- Усыпляющей, голубой…
- Небо цвета промёрзшей гжели
- Расстилается над тобой,
- Накрывает морозной тенью,
- Колыбельной сводя с ума.
- Хочешь вырваться? Нет спасенья —
- Всюду ночь. И зима, зима…
- Вот уже, оплетённый дымкой,
- Мир затих, молчаливо строг…
- Только бродит сон невидимкой
- По узорам пустых дорог.
- Спит Земля, не ища возмездья,
- Ветра слыша гудящий хрип.
- А над нею плывут созвездья
- Косяками священных рыб.
Немезида
это стихотворение о скульптуре Немезиды, дочери богини Ночи, выполненной итальянским мастером А. Тарсия, я посвящаю людям, мужественно сохранившим красоту Летнего сада в годы страшной блокады Ленинграда, в частности Г. А. Симонсону
- Старый сад не исчез из вида,
- Он не скрылся, заснув, из глаз…
- Отчего ты грустна, Немезида,
- Будто смертный предвидя час?
- Стали дни по зиме короче…
- Так зачем же теперь, впотьмах,
- Ты, дитя итальянской Ночи,
- В ленинградских молчишь слезах?
- Серебрит драгоценный иней
- Королевских дубов резьбу,
- И лежишь ты, моя богиня,
- В деревянном лежишь гробу.
- Припорошена снегом тога,
- Пальцы стиснули лавра цвет…
- Не гляди с укоризной строго —
- Ведь иного спасенья нет!
- Гром бомбёжек – твоя панихида,
- Вместо лиры поёт снаряд.
- Но не гневайся, Немезида:
- Отстоит тебя русский град!
- За садовой чудной оградкой
- Он живёт – не погиб, не пал!
- Стала ты его ленинградкой,
- Он тебе пантеоном стал.
- Рвут зенитки. Под эти звуки
- Зимний Летний свой сон хранит,
- И промёрзшие чьи-то руки
- Гладят мрамор твоих ланит.
- Кто-то хрипло читает «Отче»,
- Хороня, точно клад – в скале,
- Божество итальянской ночи —
- В подсолённой от слёз земле.
- Но не надо могилы бояться:
- Не пройдёт и десятка лет —
- Из траншеи номер семнадцать
- Выйдешь снова на белый свет,
- И сквозь кружево стройных линий
- Ты победе – живой и сладкой —
- Улыбнёшься – зарёй, богиней
- И расплачешься… ленинградкой.
Мистическая баллада о небезвозвратно почившем господине Дне и последствиях его успения
- Умер день.
- Старый скряга!
- Увы – ни гроша наследства.
- Ни копеечки ломаной, ни ерунды на память.
- Лишь сиротка Луна, за монету сойти надеясь,
- Серебрит отраженьем тоскливым речную наледь.
- Без нелепой агонии, без поминаний былого,
- Но от этого все же не менее безвозвратно.
- Господин скончался!
- Не мучаясь:
- Раз – и готово.
- И сгорел подчистую сразу в печи закатной.
- Облака в океане чернил
- Напрягают жилы,
- Пахнет ветер не то валидолом, не то шампанским…
- Я б цветов поднесла – да нигде не видать могилы.
- Я б оплакала – да не отпето по-христиански.
- Ночь – столикая, тьма – красавица!
- В робе траурной – всё забавится!
- Дикой ведьмою носится по миру:
- «Дню конец! – кричит. —
- Помер!
- Помер он!..»
- Звёзды —
- Демонов бледные очи
- Истаращились, изворочались
- Изблестили – да пылью смарагдовой —
- Тьму холодную,
- Непроглядную.
- И ни зги-то не видимо в темени,
- Кроме плясок бесовского племени…
- Вот слышны леденящие вздохи…
- И промёрзшая плавится улица:
- Ишь хохочут как!
- Ишь беснуются —
- Сатанинские скоморохи!..
- Скачет чёрт безобразного вида:
- Панихида дню!
- Панихида!
- Ведьма вырвала посох мороза:
- Вот вам чёрная
- Лакримоза!
- Филин ухает – эхо глухо,
- Темень кашляет, как старуха.
- И то вблизь, то наверх, то прочь
- искры скопом швыряет ночь.
- Точно тесто, беду замесила…
- Эх, гуляет нечистая сила!..
- Снег. Гам. Смерть. Сон.
- В бело-голом поле – трон.
- Чернокаменный.
- Искры бьют со всех сторон:
- Пышет жаром страшным он,
- Точно пламенный.
- Но не свет владеет им,
- Огневым и ледяным, —
- Адский дым!..
- Нечисть носится вокруг —
- Вниз и вверх, за другом друг,
- В землю клонятся.
- Вереницы тёмных слуг
- Частоколом тёмных рук
- Рвут бессонницу!
- А по центру – кочегар,
- Черномаз и гневно яр,
- Сам кошмар.
- На просторе мировом
- Восседает божеством
- С торжеством!
- «Подносите, – требует —
- Жертву славную,
- Нынче – скованную
- Да бесправную!
- Златокрылую зарю красна солнышка!
- Наливай, холопьё!
- Пей до донышка!»
- Да как встанет в полный рост,
- Подбоченится…
- Черти, гнусом загудев,
- Тащат пленницу!
- Крылья связаны у ней
- Сплошь канатами,
- Вся горит огнём огней,
- Под проклятыми —
- Когтистыми лапами.
- Из сплетенья чёрных тел
- Снова Ярый прогудел:
- «Рвать на части!
- Потушить – чтоб не не цвела
- И навечно умерла
- В чёрной пасти!
- Вместе с тем вчерашним днём,
- Что забылся скорбным сном!..»
- Рвать – до ран!
- Ревёт барабан.
- Кара – груба!
- Вторит труба!
- Что за звук в отдаленье
- Разрезал истерзанный слух?
- Где-то в русском селенье
- Приветствовал утро петух.
- Ясно-радостный голос
- Среди какофонии тьмы —
- Как живительный колос
- В голодных объятьях зимы.
- Точно молния – звёздно
- Рассёк исчернелую высь,
- Так что рано иль поздно
- С ней черти ночные слились
- И пропали бесследно,
- Рассеяв чудовищный мрак.
- Сквозь вздохнувшую землю
- Ниспал перепуганный враг.
- И заря полевая,
- От мучителей освободясь,
- Заискрилась – живая! —
- В необъятную синь поднялась.
- И упали оковы,
- Что чернели на тёплых ногах…
- И деньская по новой
- Жизнь вспорхнула, поправшая прах.
«Ах ты детство, детство неразумное…»
По приезде в Сиверскую, летний дом детства
- Ах ты детство, детство неразумное —
- Небеса в подтёках околесицы,
- Тёплый дым над радужными клумбами,
- Старый куст у перегнившей лестницы.
- Все цветёт полуденное марево,
- Слышен хрип качельной перекладины…
- Помнишь, друг, нас лето крепко жарило,
- Заживляя горести да ссадины!
- Ой, гоняли с ветром вперегоночку,
- И смеялись, и сверкали пятками!..
- Знаю, помнишь, как бродили до ночи,
- Как пылало солнце меж лопатками.
- Друг ты мой! Пора настала трудная:
- Детство в омут кануло без времени.
- Спит деревня. Тишина безлюдная
- Гладит поле по седому темени.
- Летний дом мертвецки скособочился,
- Да бурьян разросся над завалинкой…
- Ах ты, лес, тебя я помню рощицей,
- Ты меня – такой чертовски маленькой…
- Будет слёз ещё немало вытерто,
- Много будет в чашу жизнью налито…
- Я все та же девочка из Питера,
- Что за город выезжала на лето.
Ведьма
- С рассвета на площадь стекается люд:
- Проклятую ведьму сегодня сожгут!
- Сухою соломой покрыт эшафот,
- Заранее весел народ!
- Мелькают чепцы и пестрят колпаки,
- По слякоти скачут, теснясь, башмаки,
- А вот и епископ дряхлеющих лет —
- В роскошную рясу одет.
- С ним целая свита святейших отцов
- И судей – честнейшей души мудрецов!
- Гудит в нетерпенье священная знать —
- Пора бы уже начинать…
- Зеваки под хлюпанье грубых колёс
- Пустили на площадь торжественный воз:
- Телегу (да с клячей заместо коней)
- И клетку глухую на ней.
- Вся чёрная, будто копавши золу,
- Там ведьма валялась на грязном полу,
- И в тряске совсем не срываясь едва,
- Моталась её голова.
- Свистя, за повозкой гналась ребятня,
- Кидалась камнями, колдунью кляня,
- А рядом, как гордый чернеющий грач,
- Вышагивал чинно палач.
- И вот поравнялась повозка с толпой.
- Чуть не был раздавлен бродяга слепой,
- Шатавшийся праздно у ней на пути,
- Да, к счастью, успели спасти.
- Поодаль закованный, выкрикнул вор:
- «Долой дьявольщину! В огонь! На костёр!»
- И люд поддержал златокрада того,
- Недавно плевавший в него.
- За волосы выволок ведьму палач
- Под гиканье черни, под хохот и плач,
- И бросил, как тряпку, в вонючую грязь,
- Под маскою хрипло смеясь.
- Ужасна злодейка поистине та:
- Драниной прикрыта её нагота.
- Недавно касался испанский сапог
- Босых искалеченных ног.
- Пятнадцатилетняя девочка – яд:
- Костлявые руки из робы торчат.
- А грязные патлы, как сажа, черны —
- Примета шайтанской вины.
- «В страшнейших грехах обвиняешься ты!
- Крещёная злом самого Сатаны!
- Призналась давеча колдунья во всём,
- Судимая честным судом…
- Призналась: порой колдовала в ночи,
- Украла четыре церковных свечи,
- С неведомым духом беседы вела
- И с кошкою чёрной жила.
- От этих злодействий тебя до утра
- Очистит священное пламя костра!
- Могла б индульгенцию также купить —
- Да некогда злато копить…»
- Колдунья, сполна натворившая зла,
- Усилием воли лицо подняла,
- И детские глянули небом глаза —
- Невысохшая бирюза.
- «Деяний своих от людей не таю,
- Да только, епископ, я правду твою
- Разрушу, ведь Дьявол, поверь, не при чём
- В магическом действе моём.
- И впрямь ворожила я лунной порой
- Над милой моею болящей сестрой,
- Лечила волшебным настоем из трав,
- Быть может, законы поправ.
- И свечи взяла, только вам не назло:
- Чтоб в домике стало соседском светло!
- А прежде ведь в Храме просила огня —
- Как ведьму, прогнали меня!..
- В том доме старуха одна умерла,
- Бездетно и голодно, трудно жила!
- Кому ж, как не мне, было свечи принесть,
- Молитву усопшей прочесть?..
- Я кошку себе не могла не забрать:
- Старушка любила её, словно мать —
- Родное дитя. Да к тому же одна
- Погибла бы точно она…
- Бесплотный же Дух, собеседник ночной —
- Есть ангел-хранитель с рождения мой!
- И в Храме святом, подходя к алтарю,
- Частенько я с ним говорю…»
- Промолвил епископ: «Родная моя!
- Открылась ты честно, греха не тая…
- За это, сердечную правду любя,
- Всевышний прощает тебя!»
- На буром от крови засохшей лице
- При упоминанье о светлом Творце
- Алмазами слёз заблестели глаза —
- Заплакавшая бирюза…
- «Ужели и вправду теперь прощена?
- Ужель поднимусь из тюремного дна?
- Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец?
- Ответь же, церковный отец!»
- Старик улыбнулся: «Забыта вина!
- Пускай же тебя не тревожит она…
- А значит, свободна душа с этих пор…
- Без страху иди на костёр!»
- Над площадью стал смоляным небосвод.
- Давно разошёлся нарядный народ.
- И лишь правосудия тлели огни,
- Да мрачно темнел эшафот.
- Над ним, средь ворон – средь крылатых углей —
- Голубка летала, что снега белей.
- И сколько, крича, ни старались они —
- Никак не притронуться к ней!..
- А где-то малышки всё плачут глаза —
- Другая уже бирюза.
Царскосельские лебеди. Поэма
- Святые сны сплелись со словом «сад»,
- Созвездиями сумрак серебрится;
- Ссутулясь, словно старые сестрицы,
- Седые сосны сахарно скрипят.
- Сарай Саарский синью стен сочится,
- Садовые скульптуры сладко спят…
- Сакрально строен северной столицы
- Столетиями славленный собрат!
- Светает. Солнце сеет семена
- Спасительно-спросонного сиянья,
- Свой сизый саван синева сняла…
- Страдавшая, стонавшая сполна,
- Салонным сердцем – с силой созиданья —
- Смеётся стать Саарского Села.
- Многоточье февральской ночи
- Измельчало в спросонный гам.
- Снова мартом, журча, мироточат
- Развороченные снега!
- Сивый саван надрусье сбросило,
- Голубени благоволя;
- Предрассветной поры многоросие
- Прослезилося на поля…
- Был ли более счастлив доселе я?
- Лишь однажды, рассветы назад:
- Солнцеликое царскоселие
- Целовало мои глаза…
- Шёл, послушный беззвучному зову, я
- По аллеям – в лиловый плен,
- И зарницей лазурь бирюзовая
- Полыхала с дворцовых стен.
- Заколдованный явью узорною,
- Забродил я меж грёз, вне людей,
- Загляделся на гладь на озёрную,
- На жемчужно-живых лебедей…
- Простирался повсюду пестреющий сад…
- Был я счастлив рассветы назад!
- Мокнет, меркнет виденьем раздавленный март,
- Рассыпается грудой карт…
- Превосславленного Воскресения
- Отзвенели колокола!
- Вдаль уносится тройка весенняя:
- Бездорожье – небесная мгла!
- Синь июньскую сонно-высокую
- Заюлила июльская жарь.
- Поле солнышком, кажется, соткано,
- Словно русской крестьянкою встарь.
- Светотень синевисто-виссонную
- Где я сердцем уже смаковал?
- …Негу помнит мою благовонную,
- Царскосельскую, церемонную —
- Царскосадовый карнавал!
- Я по полю бреду; пыльно поле-то —
- Но глаза от иного горят.
- В них пылает дворцовое золото
- С белизною резных колоннад.
- И колени дрожат оробелые,
- Сердце, полно тебе – не дрожи!
- …Плещут крыльями лебеди белые
- По волнам опалённой ржи…
- Прорастает из почвы испамятный сад,
- И скульптуры целуют взгляд,
- И молочно-белёсые губы богов
- Проливают неслышный зов.
- Плачет небо лиловой лавою:
- Пленный ливень стремится вон.
- Ослеплённое сгинувшей славою,
- Пало лето на плаху времён.
- Тучи, черти, опаловой плевою
- Ох, хоронят – да охру полей…
- Осень венчана стать королевою
- И троих поменять королей!
- Пара первых сокрыта могилою:
- Срок отсижен, оплакан конец,
- И ноябрь сбирается с силою,
- Мировой примеряет венец.
- По морям всепланетного тления
- Брежу, брежу – то вброд, то вплавь…
- Нега ль гонит? Геенна осенняя!
- Вьётся выею змейною явь…
- Поле ливнем елейным заплёвано,
- Почва, чавкая, ступни сосёт.
- То, что в разум вровнялось, вмуровано,
- Всюду в небо, волнуясь, ползёт.
- Лезут – золото, стены лазурные,
- Колоннады – из-под земли;
- Нимфы мраморные да ажурные
- Шепчут: «Верный!.. Гляди! Внемли…»
- Чай, ничком через чаянья чинные…
- Часом, навзничь; кругом – гроза…
- Отче! Очи кричат лебединые,
- Клики птичьи клюют глаза!..
- Царскоселье моё, царски сильное!
- Перья кожу дерут изнутри…
- Я лечу к тебе мглою пыльною;
- Ну же, вылечи, не кори!..
- К чёрту личность: чужбиной червивою
- Доведённый до чёрной черты,
- Птицей вольною, птицей спесивою
- Я врываюсь в твои сады!
- И над царством цветенья дворцового
- Блудным лебедем бью крылом,
- К пелене серебра озерцового
- Рвусь сквозь завесь небес – напролом…
- Подо мной, как ладонь, разаллеены,
- Разлинованы длани Села;
- Полнокровной Элладой взлелеяны,
- Улыбаются белые эллины —
- Древний мрамор нагрет добела!
- «Недвижимые! Мир вам, хорошие!
- Долго не был в миру я родном…»
- Брызги свежие перья взъерошили,
- Бытие провернулось вверх дном…
- И плещусь я по ряби пруда-озерца,
- Выгнув выю на зов бирюзовый дворца.
- Меж друзей бледнокрылых по глади плыву,
- Перед счастьем склоняя главу.
Post factum
- Когда струной судьбы порвётся нить,
- Когда и отпою, и отсмеюсь —
- Прошу я вас меня не хоронить,
- Не зарывать в заплаканную Русь.
- Пустите душу плавать к островам,
- В часы сердечко вплавьте сгоряча…
- Я буду с неба зубоскалить вам,
- По голове секундами стуча.
- Храните лавры – этот славный сор,
- Которого мне не было милей…
- А тело – чёрт с ним. Вы его – в костёр,
- Как древних скандинавских королей…
Сквозь века
- Остановиться? А сами где взяли бы силы вы?
- Остепениться? О, соло – иная степь!
- Я хочу выплясать словом все эти символы:
- Весь этот космос растёт из моих костей!
- Осатанеть? Слишком много света и Бога,
- Бога и света; последний по сути – Бог.
- Только б успеть! Мне бы только испить из рога,
- Не испугать
- просыпающийся
- песок!..
- Снятся песку полосатые всплески странствий,
- Солнце, что плавило сахар его Сахар…
- Сыпься, песоче, – но спи,
- но не просыпайся!..
- Тихо —
- расконденсируйся
- в стихо-
- пар!..
- Пар воспарит, во вселенский вгрызётся хаос;
- В русле столетий
- кости
- станут
- песком.
- Хэй, поколенье-постскриптум:
- я здесь!
- Я каюсь,
- Волны
- времён
- рассекая, к тебе —
- босиком!..
Певец. Скандинавская баллада
- Воздымалась грудь корабля-дракона,
- Вороной буран хрипотливо ржал.
- Белый скальд с бородой как дубовая крона
- Побережною песней нас в путь провожал.
- И бурлило зелье, глотая небо,
- И гудящий сумрак пучину тряс,
- И бездвижный старец, казалось, немо,
- Осиянный звуком, глядел на нас.
- Ворожил – и взлетали крылами вёсла,
- Чугунел корабельный чешуйчатый борт…
- И мы верили в то, что вернёмся в Осло,
- И мы знали, что битвой прославим фьорд.
- Дом остался вдали, за солёной долиной,
- За простором, который стирает следы;
- Лица стали у нас – обожжённою глиной,
- И оплавило марево наши щиты…
- Иссыхали гортани от южной сини,
- С каждым выдохом – силу сосала соль…
- Погибал дракон посередь пустыни,
- А напившись вдоволь, свистел бы вдоль!
- Взборонил бы ей водяное брюхо,
- Искровил бы кривую, тяжёлую муть…
- Если б Севера только – живого духа —
- Паруса, как жабры, смогли хлебнуть!
- А кругом – врагом наплывает гибель:
- Льёт на палубу солнце свой жёлтый жир;
- Судно чёрных людей, повелитель рыбий,
- Косоглазою смертью спешит на пир…
- Храбрецами заморский корабль полнится,
- Чужеземною тучей летит супостат…
- Сыто скалятся недругов смуглые лица,
- Полумесяцы сабель блестят!
- Мы жевали жадно горячий воздух,
- Нас в солёном масле тушила сушь…
- А с родимого брега, сулящего роздых,
- Вся Норвегия скальдом вздымала посох:
- Это старец молился за славу душ.
- Белой птицей скакал – босиком по скалам,
- Завывая, к суровым взывал богам…
- Мы горели, но верили – дело за малым:
- Возвратиться во славе к своим берегам!
- С горизонта,
- как с наковальни ада,
- К полю брани – тени грозою шли…
- Трёхголовою ведьмой неслась громада —
- Это смерть с мавританской летела земли!..
- Вслед за братом, что пеклу по роду угоден,
- Вслед за первой ордою – тройная рать!
- Мы хрипели хором: «Храни нас, Один!» —
- Лишь отваги молили дать…
- Мы хрипели певучим туманом Норда
- И сжимали эфесы стальным кулаком…
- И казалось – мощью родного фьорда
- Собирался над шлемами гром.
- Мы алкали ратной победы гордо —
- Иль конца, но в геройстве своём.
- Только гуще жара; и огнями агоньи
- Мельтешат моряки на чужом корабле.
- Наши вёсла – усталые крылья драконьи —
- Измождённо повисли в зелёной смоле.
- Эта липкая вязь паруса лизала,
- Но холодной мощью резвился взор.
- Нас тянуло в бой: нас ждала Вальгалла,
- Нас напитывал мощью Тор!
- Песня тихая старца сквозь мили звучала
- Громогласно, как странный хор…
- Недруг ближе и ближе, громаднее, строже:
- Всё безумней дудит, что неведомый зверь…
- И кривятся на вражеских палубах рожи —
- Ох, напрасно! Не знают варяги дрожи,
- Мы сражаемся до обескровленной кожи
- И уходим в морскую серь!..
- Был суровым бой, словно серый север,
- Словно самый варяжский род.
- Кровенел белоснежной пены клевер
- На лазури морских широт.
- Мы не смели чуять ни ног, ни боли,
- Как не чуяли б их праотцы;
- И один за одним в чужеводной соли
- Находили приют бойцы.
- Но орда чернолицая нас не пугала,
- Мы рубились – и всё горячей!
- И, казалось, уже улыбалась Вальгалла
- Нам приветственным звоном мечей…
- И хрустели мачты, корма хрустела,
- С четырёх неприятель сторон ликовал…
- Бушевал он, кромсая драконье тело;
- Бился моря кровавый шквал!
- С четырёх сторон вражья грудь дудела,
- Точно дьявольский двор пировал!
- Тут безмолвный драккар заревел драконом,
- На дыбы поднялся, скрипя кормой…
- Мы схватились за мачты, и в страхе зелёном
- Враг застыл побледневшей тьмой.
- Паруса надулись внезапной бурей,
- Запестрели молнии страстью фурий!..
- А дракон неистово бил крылами,
- Обезумев, рычал и пучину рыл;
- И разило врага ледяное пламя,
- Смертоносный огонь разил!..
- Вся Норвегия щедро свистела ветрами
- И дышала в жабры ветрил!
- …Мы под звёздами плыли по слёзной смоли,
- Да с победой – к священным норвежским лесам,
- В край, где белые скальды бросаются в море,
- Отдавая жизнь – парусам.
Дом
- Я дома. Я снова —
- На родине Цоя,
- В объятиях зноя
- С утра до утра.
- И небо вдыхаю —
- Без краю,
- Густое,
- Что – с запахом крова,
- Что – с кровью Петра.
- О, кровью румянится
- Сумрак спесивый,
- Моею Россией,
- Зарёю моей.
- Я пьяница, пьяница:
- Алою силой
- Питаюсь —
- И каюсь
- В июлевый хмель.
- Налейте мне совести
- Вместо печали,
- Чтоб сны не стращали
- Усталую дочь!..
- Приехала в гости,
- Стою на причале.
- Финалом для повести —
- Белая ночь.
Молния
- Мелькнула дорожка во мраке ночи,
- Зажглась и погасла тотчас;
- Она не вернется, как пламя свечи,
- Навек отгоревшей для нас.
- Сквозь бледные капли в ночной пелене
- Пустила свой призрачный свет.
- Решила, наверное, дать она мне
- Беззвучный и важный совет.
- Как будто листва, облетали года:
- Стремителен времени ход…
- Я молнию помню: исчезнув тогда,
- Она меня где-то ждёт.
Вершина
- Быть иль не быть нашей дружбе? Как знать, как знать,
- Коль жалеют ответа скупые дорожные знаки?
- Раскрошились слова – то, что важно,
- теперь не сказать —
- Я грызу их, как зубодробильные козинаки.
- Грузно дышу; только сердце – прочнейший мотор.
- Тишь в голове, точно ночью меня порешили.
- Но хорошо, но привольно в обществе гор!
- Может, без друга – но буду на самой вершине!
- Горше не станет, ведь горше уже – никак!
- Вирши мои мне послужат походным маршем.
- Дом далеко: каждый новый виной тому шаг;
- Цель приближается, небо призывно машет.
- Только буря в ушах обращается в тошный шторм;
- Свирепеют моря изнутри черепной коробки.
- Вижу горный хребет я конечным земным рубежом —
- И держу к нему путь. Он, по счастью, совсем короткий.
- Ночь утробно гремит, будто шабаш семи ветров.
- Я цепляюсь, как зверь, за последний барьер до цели…
- Рвусь я к звёздам лицом обветренным;
- грудью бросаюсь на пик трудов.
- Стяг вбиваю копьём в темя горное,
- с пальцев стирая солёную кровь…
- И гляжу я вниз. Знаю: там, где остался кров,
- Друг в холодном поту подскочил на своей постели.
Снег выпал
- Кто-то шепчется на снегу —
- Это мои следы.
- Снег сегодня выел тоску:
- Слеп, как дрёма, и сед, как дым.
- Снег спросонья выпал, как шанс,
- На дорогу, ведущую вверх…
- Он укутал, бело-мышаст,
- Землю в волчий мех.
- Принародно принарядил,
- Накружившись всласть.
- Я сегодня долго бродил,
- Не боясь пропасть.
- Оттого-то теперь покрыт
- Веской вязью весь —
- В землю выплаканный навзрыд
- Сон и сын небес.
- В землю выплакан – лёг на ней,
- От ступней бугроват:
- Я сегодня блуждал вдоль дней —
- То вперёд, то назад.
- Утомившись, присел на миг,
- Как на сваленный дуб.
- Слышишь, шёпотом снег дымит?
- То века идут.
Авель