Санта-Хрякус Пратчетт Терри

Тут никогда не было слишком холодно, хотя воздух покалывал словно в ясный зимний день. Чисто по привычке Сьюзен достала из шкафа пальто.

– ПИСК.

– Может, ты вернешься к своим крысам и мышам? Тебя, наверное, заждались.

– Не-а, – ответил за Смерть Крыс ворон, упорно пытающийся сложить когтями красную оберточную бумажку. – Перед страшдеством всегда некоторое затишье. Вот через несколько дней придется побегать. Хомячки всякие, морские свинки… Иногда детишки забывают кормить своих питомцев. Или причиной тому чисто научный интерес: а что у зверьков внутри?

Кстати о детях. Твила и Гавейн – придется их оставить. Но что может с ними случиться? На это просто не будет времени.

Сьюзен поспешно спустилась по лестнице и вышла на улицу.

В воздухе парила снежная завесь. И это вовсе не какое-нибудь поэтическое описание. Снежинки в буквальном смысле висели как звезды на небе. Касаясь Сьюзен, они таяли, вспыхивая электрическими искорками.

На улице было много людей, но время закристаллизовало их. Осторожно лавируя между застывшими прохожими, Сьюзен добралась до парка.

Снег совершил то, на что не были способны ни волшебники, ни Городская Стража: очистил Анк-Морпорк. У города не было времени, чтобы снова выпачкаться. Утром он, возможно, будет выглядеть так, словно его засыпали кофейными меренгами, но сейчас улицы, кусты и деревья были белоснежными.

И вокруг царила тишина. Завесь снега закрыла уличные фонари. Чуть углубившись в парк, Сьюзен почувствовала себя так, словно бы оказалась где-то за городом.

Она сунула в рот два пальца и свистнула.

– Знаешь, это можно было бы проделать более торжественно, – сказал ворон, опускаясь на покрытую снегом ветку.

– Закрой клюв.

– Впрочем, ты хорошо свистишь, лучше, чем многие женщины.

– Кажется, я велела кое-кому закрыть клюв. – Они стали ждать.

– Кстати, зачем ты украл кусочек красной обертки с подарка маленькой девочки? – спросила Сьюзен.

– У меня свои планы, – таинственно произнес ворон.

Они снова стали ждать.

«Интересно, – неожиданно для себя подумала Сьюзен, – а что, если у меня ничего не выйдет? Смерть Крыс, наверное, все животики надорвет…» Этот мелкий крысюк умел хихикать язвительнее всех в мире.

Послышался стук копыт, снег расступился, и появилась лошадь.

Обойдя Сьюзен кругом, Бинки остановилась. От ее боков валил густой пар.

Седла не было. С лошади Смерти не упадешь.

«Если я сяду на нее, все начнется сначала. Я окажусь в совсем другом мире. А ведь я так упорно хваталась за этот, настоящий, мир. И вот мне суждено пасть…»

«Но тебе ведь самой этого хочется… не так ли?» – откликнулся внутренний голос.

Не прошло и десяти секунд, как в парке остался только снег.

Ворон повернулся к Смерти Крыс.

– Ты, случаем, не знаешь, где можно найти веревочку? Или шнурок какой-нибудь?

– ПИСК.

За ней наблюдали.

– Кто она? – спросил один.

– Мы ведь помним, что у Смерти была приемная дочь? Так вот, эта девушка – ее дочь, – сказал один.

– То есть она человек? – спросил один.

– Нечто вроде, – сказал один.

– Ее можно убить? – спросил один.

– О да, – сказал один.

– Ну, тогда все в порядке, – сказал один.

– Э… но мы же не хотим вляпаться из-за этого в неприятности, правда? – спросил один. – Такое не совсем… разрешено. Могут возникнуть вопросы.

– Наш долг – избавить вселенную от всякой сентиментальности, – сказал один.

– И нам будут только благодарны, когда все откроется, – сказал один.

Бинки легко коснулась лужайки перед домом Смерти.

Сьюзен даже не стала проверять переднюю дверь, а сразу направилась к черному входу, который, как она знала, всегда был открыт.

И мгновенно заметила происшедшие изменения. Среди них одно значительное.

Увидев маленькую дверку для кошки, Сьюзен долго ее разглядывала.

А через минуту-другую появилась и сама кошка – ярко-рыжая. Смерив Сьюзен взглядом «я-не-голодна-а-ты-мне-неинтересна», кошка умчалась в сад.

Сьюзен распахнула дверь в кухню.

Bce горизонтальные поверхности буквально устилал ковер из кошек всех мастей и размеров.

Сотни кошачьих глаз уставились на незваную гостью.

«Типичный синдром госпожи Шамкинг», – подумала Сьюзен. Эта сумасшедшая старушка частенько появлялась в «Заупокое», а одним из синдромов ее помешательства была патологическая страсть к семейству кошачьих. Причем к самым наглым и избалованным его представителям, которые точно знали время завтраков, обедов и ужинов, зато наотрез отказывались признавать существование коробок с песком.

Несколько кошек уткнулись носами в большую миску со сметаной.

Сьюзен никогда не могла понять, чем так привлекательны кошки. Обычно их заводили люди, бывшие без ума от всякого рода пудингов. Встречались даже такие любители кошачьих, которые лучше подарка, чем шоколадный котик, и представить себе не могли.

– А ну брысь! – крикнула Сьюзен. – Вот уж не думала, что он способен завести домашних животных. Причем сразу столько.

Кошки глянули на нее – «А мы и сами собирались уходить!» – и, облизывая усы, удалились.

Миска медленно наполнилась сметаной.

Все кошки до одной были живыми. Цветом тут обладала только жизнь, в то время как все остальное создал Смерть своими руками. Но цвет оказался неподвластен его гению. Как и канализация. Как и музыка.

Сьюзен вышла из кухни и направилась в кабинет.

Здесь ее тоже ждали перемены. Судя по всему, он снова пытался играть на скрипке. Музыкальные инструменты упорно сопротивлялись своему освоению, причем все без исключения.

На письменном столе был беспорядок. Открытые книги лежали стопками. Эти книги Сьюзен так и не научилась читать. Некоторые буквы парили над страницами, другие постоянно менялись местами, составляя затейливые узоры, третьи, такое ощущение, пытались читать вас, пока вы читали их.

Также на столе были разбросаны всякие замысловатые инструменты, с виду имеющие отношение к навигации, – но для плавания по каким морям и под какими звездами были они предназначены?

Несколько страниц пергамента были густо исписаны, и почерк принадлежал Смерти. Очень характерный почерк – Сьюзен больше нигде не встречала таких острых засечек на буквах.

Похоже, Смерть пытался в чем-то разобраться.

«КЛАТЧ – НЕТ. ОЧУДНОЗЕМЬЕ – НЕТ. ИМПЕРИЯ – ШТ. СКАЖЕМ, 20 МИЛЛИОНОВ ДЕТЕЙ ПО 2 ФНТ ИГРУШЕК НА ДУШУ.

РАВНО 17 857 ТОНН 1 785 ТОНН В ЧАС.

ПАМЯТКА: НЕ ЗАБЫВАТЬ СЛЕДЫ НА КОВРЕ. ОТРАБОТАТЬ ХО-ХО-ХО.

ПОДУШКА».

Она осторожно положила лист на стол.

Рано или поздно это должно было случиться. Смерть интересовался людьми, изучал их, наблюдал за ними, а наблюдение изменяет не только объект, но и наблюдателя. К примеру, человек с головой уходит в изучение личной жизни элементарных частиц, а потом, оторвавшись, вдруг осознает: он знает либо кто он, либо где он, но не то и другое одновременно. Смерть заразился… человечностью. Не в полном смысле этого слова, но симптомы внушали тревогу.

Его дом был построен по образу и подобию человеческих жилищ. Смерть даже создал для себя спальню, хотя никогда не спал. Если он пытался копировать людей, то почему бы ему было не попробовать сумасшествие? В конце концов, оно широко распространено.

А возможно, после стольких тысячелетий ему наконец захотелось стать добрым.

Она вошла в Комнату Жизнеизмерителей. Когда Сьюзен была маленькой девочкой, ей очень нравилось туда пробираться. Но сейчас несмолкаемый шорох песка в миллионах песочных часов, едва слышные хлопки, когда полные часы исчезали и появлялись пустые, не доставляли ей прежнего удовольствия. Теперь-то она знала, что на самом деле происходит. Конечно, рано или поздно все умирают. Но слушать это – как-то неправильно…

Она уже собралась было уходить, как вдруг заметила открытую дверь там, где раньше никакой двери не было.

Дверь была замаскирована. Отодвигалась целая секция стеллажей с песочными часами, ага…

Сьюзен подвигала дверь пальцем взад-вперед. Стеллажи так плотно примыкали к стене, что заметить узкую щелочку было практически невозможно.

За дверью располагалась еще одна комната – значительно меньшего размера, всего лишь с собор. Но она тоже была заставлена от пола до потолка песочными часами, тускло озаряемыми льющимся из большой комнаты светом. Сьюзен вошла и щелкнула пальцами.

– Свет, – велела она.

Мгновенно зажглись свечи.

Песочные часы здесь были… другими.

Те, что стояли в главной комнате, какими бы метафорическими ни являлись, были вполне осязаемыми предметами из стекла, дерева и бронзы. А эти выглядели так, будто их сделали из бесплотных отблесков и нематериальных теней.

Она посмотрела на самые большие часы.

«ОФФЛЕР» – было написано на них.

«Бог-Крокодил?» – удивленно подумала Сьюзен.

Вообще-то, богам тоже свойственна жизнь – предположительно. Но боги ведь не умирают. Они просто превращаются в призрачные голоса или сноски в учебнике по истории религии.

Здесь были перечислены и другие имена, принадлежащие особам божественного ранга. Некоторые из них она узнала.

Также на полке стояли жизнеизмерители поменьше, и, увидев написанные на них имена, Сьюзен едва не расхохоталась.

– Зубная фея? Лихо? Джон Ячменное Зерно? Мясленичная утка? Бог… чего!

Она сделала шаг назад, и что-то треснуло под ее каблуком.

На полу валялись осколки стекла. Она наклонилась и подняла самый крупный. Только несколько букв остались от выгравированного на стекле имени: «САНТА…»

– О нет… Так это – правда. Дедушка, что же ты наделал!

Когда она вышла, свечи сразу потухли, и темнота вступила в свои права.

И там, в темноте, среди рассыпанного песка послышалось шипение, потом вспыхнула крохотная искра…

Наверн Чудакулли поправил завязанное на поясе полотенце.

– Ну, господин Модо, как дела? – Университетский садовник отдал честь.

– Баки полны, господин аркканцлер, сэр! – бодро доложил он. – Поддерживал огонь в котлах весь день!

Остальные старшие волшебники толпились у дверей.

– Наверн, – сказал профессор современного руносложения, – я действительно считаю это решение, э-э, несколько немудрым. Комната не зря была закрыта и заколочена.

– Вспомни, что было написано на двери, – добавил декан.

– Это чтобы всякие любопытные сюда не лазили, – отрезал Чудакулли, срывая с куска мыла упаковку.

– Ну да, – кивнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Вот именно. Именно для этого предупреждения и пишут.

– Это – ванная, – твердо сказал Чудакулли. – А вы ведете себя так, будто я собрался в камеру пыток.

– Ванная, – согласился декан, – но спроектировал ее Чертов Тупица Джонсон. Аркканцлер Ветровоск пользовался ею всего один раз, а потом приказал заколотить. Наверн, умоляю тебя, подумай как следует! Это же Джонсон!

Возникла пауза. Даже Чудакулли не сразу нашелся что ответить.

Ныне покойный (к счастью и спокойствию многих) Бергольд Статли Джонсон еще при жизни был признан самым плохим изобретателем на всем Плоском мире. Не просто плохим, а самым плохим. Просто плохие изобретатели создают всякие штуковины, которые наотрез отказываются работать. По сравнению с Чертовым Тупицей Джонсоном все эти люди – мелкие пакостники. Каждый дурак способен создать прибор или механизм, который абсолютно ничего не делает, как бы вы ни давили на кнопку. Нет, Чертов Тупица искренне презирал подобных недотеп. Что бы он ни создавал, все работало – но не так, как было написано на коробке. Вам требуется небольшая ракета «земля-воздух»? Закажите Б.С. Джонсону проект декоративного фонтана. Для него большой разницы не было. Впрочем, неудачи не приводили его в уныние и не лишали любопытства его клиентов, людей, надо признать, психически нездоровых. Музыка, ландшафтное садоводство, архитектура – не было предела многочисленным талантам величайшего на Плоском мире изобретателя.

Тем не менее до сих пор никто не слышал, что Чертов Тупица занимался проектированием и ванных комнат тоже. Впрочем, как заметил Чудакулли, Джонсон спроектировал и построил несколько больших органов, а если вдуматься, ванна – это большей частью те же трубы.

Другие волшебники, работавшие в Университете еще задолго до Чудакулли, дружно заявили, что если Чертовому Тупице Джонсону удалось построить вполне работоспособную ванную комнату, значит, он явно пытался создать что-то совсем другое.

– Знаете, лично я всегда считал, что господин Джонсон был зря оклеветан, – нашелся наконец Чудакулли.

– Ну да, как же! – раздраженно воскликнул профессор современного руносложения. – Примерно с таким же успехом можно заявить, что осам нет никакого дела до варенья!

– Не все созданное им плохо работает, – не сдавался Чудакулли, ласково потирая банную щетку. – Взять, например, ту штуку, которой на кухне чистят картошку.

– Ты имеешь в виду ту самую, на бронзовой пластинке которой написано «Осовершенствованный маникюрный набор»?

– Послушайте, – рявкнул аркканцлер, – это всего лишь вода! Даже сам Джонсон не смог бы придумать с ней что-нибудь опасное. Модо, открыть шлюзы!

Волшебники попятились, а садовник повернул пару богато украшенных бронзовых колес.

– Мне надоело нащупывать среди вас мыло! – выкрикнул аркканцлер, когда вода шумно хлынула по скрытым в стенах трубам. – Гигиена! И это главное!

– Только не говори потом, что мы тебя не предупреждали, – сказал декан, быстренько прикрывая дверь.

– Э… я не до конца изучил, куда ведут некоторые трубы, сэр, – позволил себе сделать замечание Модо.

– Ничего, сейчас все изучим, – бодро пообещал Чудакулли.

Он снял шляпу и водрузил на голову шапочку для душа. Из уважения к профессии она была остроконечной. Затем Чудакулли взял в руку желтую резиновую уточку.

– Эй, человек, поддай жару! Прошу прощения, господин Модо. Я хотел сказать «гном».

– Слушаюсь, аркканцлер.

Модо дернул рычаг. В трубах гулко застучало, из некоторых соединений повалил пар.

Чудакулли еще раз осмотрел ванную комнату.

Сущий клад, никаких сомнений и быть не может. Говорите что хотите, но старине Джонсону иногда кое-что удавалось, пусть и случайно. Вся комната, включая пол и потолок, была покрыта белыми, синими и зелеными плитками. В центре под короной из труб возвышался Патентованный Домашний Суперобмыватель Джонсона системы «Тайфун» (Автоматическая Мыльница Прилагается) – настоящая поэма санитарии из красного и розового дерева и меди.

Аркканцлер заставил Модо до блеска надраить каждую трубу и бронзовый кран. Сколько времени на это ушло!

Чудакулли закрыл за собой дверь из матового стекла.

Изобретатель чуда домашнего обмывания решил сделать простое принятие душа полностью контролируемым процессом, и одна из стен кабинки представляла собой изумительную панель с кранами, отлитыми в виде русалок, раковин и – почему-то – плодов граната. Осуществлялась раздельная подача соленой воды, жесткой воды и мягкой воды. Были предусмотрены огромные рукоятки для точной регулировки температуры. Чудакулли внимательно все осмотрел.

Потом он сделал шаг назад, окинул взором плитки и пропел:

– Ми-и-и! Ми-ми-ми-и!

Голос отразился от стен и вернулся обратно.

– Идеальное эхо! – воскликнул Чудакулли, прирожденный ванный баритон.

Он поднял переговорную трубку, которая была установлена для обеспечения связи между моющимся и водяным техником.

– Все баки на полный вперед, господин Модо.

– Есть, сэр.

Чудакулли открыл кран с надписью «Морось» и сразу же отскочил в сторону, поскольку часть его сознания прекрасно понимала: изобретательность Джонсона могла привести к тому, что конверт не вытаскивался за краешек, а пролетал по всему помещению для сортировки и, пробив стену, удалялся в неизвестном направлении.

На него полился мягкий, теплый душ, который обернул все тело ласкающим туманом.

– Здорово! – воскликнул аркканцлер и попробовал повернуть следующий кран.

«Дождик» оказался более вдохновляющим, «Ливень» заставил ловить ртом воздух, а после включения «Потопа» Чудакулли был вынужден схватиться за панель, так как ему вдруг показалось, что он лишился верхней части черепа. «Волна» заставила соленую воду плескать от одной стены кабинки к другой, а потом спустила ее в специально предусмотренную на полу решетку.

– Все в порядке, сэр? – осведомился снаружи Модо.

– Абсолютно. Но еще есть с дюжину кранов, которые я не успел опробовать!

Модо кивнул и поддал жару. Из густых паров донеслись странные звуки, которые, по мнению Чудакулли, сходили за песню.

– О, я-а-а-а-а-а-а знал… э… какого-то сельскохозяйственного рабочего, по-моему кровельщика… Мы были добрыми друзьями, и… нет, все-таки он был фермером, да, точно, фермером… И дочка у него была по имени… проклятье, как же ее звали?… Нет, не помню… Так, на чем я остановился? А, да. Припев. Шурум-бурум, смешной какой-то овощ, репка вроде бы, что-то там еще, еще и сладкоголосый солове-е-е-е-ааааррррггхооооо-ооо…

Песня вдруг прекратилась, и Модо услышал яростный грохот воды.

– Аркканцлер?

Некоторое время спустя откуда-то из-под потолка раздался голос, высокий и уже не столь нерешительный:

– Э… будь добр, старина, отключи у себя воду. Только постепенно, если не возражаешь.

Модо медленно повернул колесо. Грохот постепенно смолк.

– Так. Молодец. – Теперь голос доносился с уровня пола. – Отличная работа. Можем определенно назвать это успехом. Да, несомненно. Э… Не мог бы ты помочь мне выйти? Я по какой-то совершенно необъяснимой причине едва стою на ногах…

Модо открыл дверь, помог Чудакулли выбраться и усадил на скамью.

– Да, несомненно, – повторил аркканцлер, глядя на садовника слегка остекленевшими глазами. – Поразительный успех. Э… Но есть небольшая проблема. Модо…

– Да, сэр?

– Там один кран, его не стоит трогать. По крайней мере пока, – сообщил Чудакулли. – Буду у тебя в долгу, если ты повесишь на него небольшой плакатик.

– Да, сэр?

– Гласящий: «Не трогать ни при каких обстоятельствах» или что-нибудь в этом роде.

– Слушаюсь, сэр.

– Повесь его на кран, на котором большими буквами написано: «РЕЗЙЕГ». Кстати, очень странное слово. Может, там что-то напутали?

– Не знаю, сэр. Все сделаю, сэр.

– И, пожалуй, не стоит распространяться о случившемся.

– Так точно, сэр.

– О боги. Никогда не чувствовал себя таким чистым.

С выгодной позиции, притаившись между потолочными украшениями, за Чудакулли внимательно наблюдал крошечный гном в котелке.

Когда Модо ушел, Чудакулли принялся тщательно вытирать тело огромным махровым полотенцем. Прежнее хладнокровие вернулось к нему, и с губ уже рвалась следующая песня.

– На второй день страшдества… я послал любимой кое-что… непристойную записку, ха, ну да, и куропатку с грушей вместе…

Гномик скользнул вниз по плиткам и стал подбираться к бодро дергающейся фигуре.

Чудакулли после пары попыток вспомнить забытый текст решил исполнить один из вариантов песенки, встречающейся на всех планетах множественной вселенной, где только случаются зимы. Частенько ее использовали в религиозных культах, правда несколько изменяя слова, но вещи, о которых пелось в песенке, имели ровно такое же отношение к богам, как, допустим, корни – к древесным листьям.

– …Солнца восход, бег олененка… – Чудакулли резко развернулся. Конец мокрого полотенца метко ударил гномика прямо в ухо и свалил на спину.

– Я видел, как ты подкрадывался ко мне! – взревел Чудакулли. – Кто ты такой? Мелкий воришка? Или, того хуже, какой-нибудь извращенец?

Гномик тщетно пытался отползти по скользкому полу.

– А ты кто такой, господин? Ты ведь не должен меня видеть!

– Я – волшебник! Мы видим все, что существует, а в случае с казначеем – даже то, чего не существует. Что у тебя в мешке, признавайся!

– Только не надо открывать мешок, господин. Тебе это совсем не понравится!

– Почему? Что у тебя там? – Гномик обмяк.

– Главное не то, что там содержится, а то, что оттуда появится. Их нужно выпускать по чуть-чуть, даже не знаю, что будет, если все они вывалятся сразу!

Явно заинтересовавшись, Чудакулли потянул за веревочку.

– Господин, ты об этом сильно пожалеешь, – взмолился гномик.

– Правда? Кстати, что ты здесь делаешь, а, юноша?

Гномик наконец сдался.

– Ну… знаешь зубную фею? Слышал о такой?

– Да, конечно, – кивнул Чудакулли.

– Ну… я, конечно, не она. Но занимаемся мы примерно одним и тем же…

– Что? Ты что-нибудь уносишь?

– Э… Не то чтобы уношу… Скорее… приношу.

– А… типа новых зубов?

– Э… типа всяких грибков, – признался гномик.

Смерть бросил мешок в сани, а затем забрался сам.

– У тебя все отлично получается, хозяин, – похвалил его Альберт.

– ПОДУШКА МЕШАЕТ, – в который раз затягивая пояс, пожаловался Смерть. – Я НЕ ПРИВЫК К БОЛЬШОМУ ЖИВОТУ.

– Лучшего живота я предложить не мог, хозяин. Ты, так сказать, взял с места в галоп.

Альберт открыл бутылку с холодным чаем. От выпитого хереса его мучила жажда.

– Все отлично, – повторил он. – Сажа, следы на ковре, выпитый херес, следы саней на крыше… Должно сработать.

– ДУМАЕШЬ?

– Уверен.

– КРОМЕ ТОГО, Я ПОСТАРАЛСЯ СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ КОЕ-КТО ИЗ ДЕТИШЕК МЕНЯ УВИДЕЛ, – гордо заявил Смерть. – Я ЧУВСТВУЮ, КОГДА ОНИ ПОДСМАТРИВАЮТ.

– Отлично придумано, сэр.

– АГА.

– Хотя не могу не посоветовать… Вполне достаточно традиционного «Хо-хо-хо». Не надо говорить ничего типа: «Трепещите, презренные смертные», если не хочешь, чтобы дети выросли ростовщиками или еще кем-нибудь в том же роде.

– хо. хо. хо.

– Вот-вот, уже гораздо лучше получается. – Альберт торопливо уткнулся в записную книжку, чтобы Смерть не видел его лица. – Еще должен заметить, хозяин, самым убедительным будет появление на публике. Точно говорю.

– ОБЫЧНО Я ТАК НЕ ПОСТУПАЮ.

– Санта-Хрякус – общественный деятель, хозяин. Очень хорошо, что кое-кто из детей видел тебя, но одно публичное появление принесет куда больше плодов. Крайне полезно для атрофировавшихся мышц веры, так сказать.

– ПРАВДА? ХО. ХО. ХО.

– Просто отлично, хозяин. О чем это я?… Ах да… лавки и магазины закрываются поздно. Многих детей приводят посмотреть на Санта-Хрякуса. Понимаешь? Не на настоящего, конечно, а на какого-нибудь старикашку с подушкой под балахоном. Никого из присутствующих я, разумеется, не имею в виду, хозяин.

– НА СТАРИКАШКУ, ЗНАЧИТ? ХО. ХО. ХО.

– Хозяин, я вовсе не имел в виду, что нам нужно…

– А ДЕТИ ОБ ЭТОМ ЗНАЮТ? ХО. ХО. ХО. – Альберт задумчиво почесал нос.