Дома мы не нужны Лягоскин Василий

Глава 3. Сауд Аль-Бакри. День первый. И последний

Аль-Бакри грязно выругался:

– Этот сын ишака и собаки сегодня точно доигрался. И никакой дядя не поможет!

Он спешил за не на шутку перепуганным воином, который, резко тормознув перед бункером, посторонился, пропуская командира. Сам воин аллаха явно не собирался нырять в подземелье оружейного склада. Боялся, наверное, как и четверо других, оказавшихся на свою беду рядом.

Недобро усмехнувшись, Сауд поманил их всех за собой: «Воин аллаха ничего не должен бояться!»

А бояться действительно было чего – прямо посреди бункера (правильнее было бы сказать в канаве, перекрытой тонким слоем досок, присыпанных песком) в длинном проходе стоял Хафиз (сын ишака и собаки!) и покачиваясь, словно обкурившийся анаши, держал в вытянутой перед собой руке гранату. С выдернутой чекой, между прочим.

– А может, действительно обкурился, – отстраненно подумал Аль-Бакри, останавливаясь в двух шагах от него.

На плечи и голову, покрытую кепи, мелкой струйкой посыпался песок – «бункер» действительно был хлипким сооружением, воздвигнутым буквально на несколько дней на месте старого пересохшего арыка. А что было делать, когда отряду Аль-Бакри совсем неожиданно подвезли совершенно невероятное количество оружия, отбитого, скорее всего у асадовцев, поскольку все оно было советского производства, ничем не хуже того, каким был вооружено воинство Сауда.

Он и сам было приглядел себе пару пулеметов и столько же снайперских винтовок – больше для его невеликого отряда было не нужно, но… Но приказ был жестким – если хоть один патрон из привезенного пропадет, аль-Бакри воплотит мечту любого правоверного мусульманина – отправится на встречу с всевышним, причем намного раньше, чем запланировал. Вопрос, зачем начальству понадобилось такая прорва оружия, которым воевал противник, даже не стоял – конечно для провокации, на которые любое начальство великие мастера.

Оружие спрятали, укрыв его от песка неимоверным количеством пленки. Спрятали от нескромных взглядов пилотов сирийской армии и недавно появившихся в небе летчиков-американцев. Никакого бомбового удара склад конечно же не выдержал бы, но свою задачу пока успешно выполнял. Самолеты, пролетавшие иногда высоко в небе, на воинов аллаха, укрывшихся у подножия заросшего жесткой высохшей травой холма, где и был оборудован склад, никакого внимания не обращали.

Один день, всего один день и отряд вернется к своему обычному делу – мелким стычкам с противником, куда более частые налеты на мирные поселения, с грабежом и «развлечениями», в которых самое активное участие как раз этот ишак и принимал.

Сауд знал, все его бойцы знали, что этот пускающий в двух шагах от него слюни «воин» ничего не может сделать с женщиной – в том виде, в каком предопределил это для настоящих мужчин аллах, всемилостивейший и всемогущий. И Хафиз знал, что воины об этом шутили за его спиной (в глаза шутить не смели – тоже знали о дяде, приближенном к «самому»). Потому он развлекался с захваченными женщинами по особому – страшно и долго, так что даже видавший многое Сауд не мог выдерживать такое.

Скорее всего кто-то, а скорее всего караульный – вон он стоит с виноватым лицом и рассеченной бровью последним в пятерке, столпившейся в проходе – точно, караульный, пошутил неудачно на эту тему. И сейчас у них, прежде всего у Аль-Бакри, оставалась одна надежда – на трусость Хафиза, о которой тоже все знали. Потому что в первых рядах атакующих его никогда не видели. Зато намаз он совершал усерднее всех, заодно примечая, кто пытается увильнуть от деяний, угодных всевышнему. И хотя аллах дает послабления воинам, несущим его зеленое знамя на полях сражений, набожность в отряде с приходом в него «племянничка» резко выросла.

Сам Аль-Бакри в великую победу ислама во всем мире не верил; больше того – он и в аллаха не верил. Когда эта мысль пришла ему в голову впервые, он ужаснулся, готовый принять кару всевышнего; со временем свыкся с этим, умело скрывая свои убеждения. А убеждение, точнее желание, было одно – стать своим в спокойном, отмеченном вековыми традициями уголке земного шара, где никто не говорит по-арабски, но и не отворачивается брезгливо и опасливо от человека другого цвета кожи и разреза глаз, и где многое в отношениях зависит от размеров твоего банковского вклада.

Такое место Сауд знал; банковский вклад тоже имел, но не такой внушительный, как хотелось бы. Хотя война и была весьма прибыльным делом, Аль-Бакри мог лишиться не только денег, но и головы, узнай кто о его планах. Поэтому командировка в его отряд Хафиза была для него крайне нежелательной. Тот уже, благодаря своим зверствам, засветился пару раз в репортажах (кажется, телеканала Аль-Джазира), если в следующий раз в объектив попадет он сам, с мечтой придется попрощаться. Или жить в райском уголке с оглядкой: когда за тобой придут. Война немцев с русскими семьдесят лет назад закончилась, а там до сих пор приходят. Потому что не все за собой почистили.

Поэтому Аль-Бакри сегодня, сейчас успокоит этого ублюдка, завтра сдаст по описи склад, и в первом же бою «погибнет» геройской смертью, так и не найденный среди ошметков тел на месте взрыва противотанковой мины.

Сауд кряхтя присел у стеллажа с оружием, подозвал к себе остальных воинов, подождал, когда они присядут тоже на корточки – трое напротив, а двое рядом, по левую руку, и вытянул из за спины, сквозь неплотный шов полиэтиленовой пленки автомат. Всем известный автомат Калашникова, готовый к стрельбе, со спаренными магазинами на тридцать патронов. Так Аль-Бакри и сам когда-то делал; давно, в Афганистане. Тогда он еще истово верил в аллаха и не имел мечты. Наверное потому что тогда ему было двадцать. Теперь он перешагнул за пятьдесят и сам подчас удивлялся – как смог выжить в круговерти войн, переворотов и просто бандитских разборок.

– Это оружие, – медленно заговорил он, даже не поднимая головы, – завтра возьмут в руки воины аллаха, чтобы перейти в наступление. Я знаю – завтра будет великая битва, где каждый автомат, каждый клинок будет на счету. Там все мы будем нужны. И ты, Хафиз…

– Нет, – истерично выкрикнул тот, и Сауд ощутил как вздрогнул всем телом сидящий рядом человек, – я никому не нужен!..

– Ошибаешься, – все так же спокойно перебил Хафиза Аль-Бакри, – ты нужен нам всем, ты еще увидишь, как поднимется зеленое знамя пророка везде – и в Европе, и в Америке. Это я – старый больной человек – никому не нужен.

Тут словно бесшумный взрыв пронесся по бункеру; Сауд даже решил поначалу, что граната все-таки взорвалась и он уже в раю, который оказывается есть – так светло стало вокруг, но… – глаза его видели совсем другое: граната медленно валилась, вращаясь, на сухой глиняный пол, а его руки уже тянулись к ней, подхватывая перед самым ударом. Не раздумывая он бросил гранату вверх и в сторону – туда, где только что нависал над головами хлипкий дощатый потолок.

Еще не прогремел взрыв, как кто-то из его подчиненных закричал визгливым, а потому не узнанным голосом: «Асадовцы», – и тут же автоматические винтовки М-16 загрохотали, заглушая взрыв, потому что тот был далеко – там, куда он смог забросить по высокой траектории гранату, а винтовки били по ушам рядом, в узком пространстве бывшего бункера. Бывшего, потому что крыши и дверей у него теперь не было, а в длину он сократился втрое, метров до пяти. В стороне, противоположной битве мелькнула спина Хафиза – с автоматом. Последний, как оказалось, успел подхватить Калашникова, пока командир ловил гранату.

– Шустрый, – подумал с удивлением Аль-Бакри, и в этот момент стрельба закончилась разом, – а эти еще шустрей, по целому магазину выпустили.

Вытянув через тот же шов еще один автомат, тоже снаряженный двумя магазинами, он пополз наружу, благо ни одного звука впереди не было слышно. Пополз, потому что брось кто-нибудь гранату в это тесное пространство, заставленное оружием и боеприпасами, да даже если бы без них…

Бросать было некому. Да, здесь действительно неведомым образом оказались бойцы сирийской армии, более того – прямо напротив грозно целил пушку броневик из тех, что Асаду поставляла Россия. Он невольно поежился, глядя в темное жерло, которое из-за близкого расстояния казалось значительно крупнее своих тридцати миллиметров; однако управлять грозной машиной и его орудием было некому. Весь экипаж, и кто-то еще, тоже в камуфляже, общим числом шесть человек, были буквально изрешечены патронами калибра 5,56; седьмой висел, полувывалившись из переднего люка, напичканный пулями пожалуй гуще остальных.

Что-то было непонятно в этой БРДМ-3 (вспомнил он наконец модификацию броневой машины). Но прежде чем разбираться в этом, он крикнул за спину:

– Насер!

Воин приполз и остановился рядом, лишившийся где-то своей жиденькой бороды. Он выглядел значительнее здоровей, чем обычно, губы не были испачканы грязным налетом жевательной табачной дряни, как обычно, но Сауду было не до внешнего вида подчиненных.

– Проверить, – послал он подчиненного, и тот, оглядываясь на него с вытаращенными в немом удивлении глазами, пополз вперед, не выпуская из рук разряженную винтовку. У ближайшего трупа он перевооружился, подхватив оружие противника и исчез за широким колесом бронемашины.

И тут раздался выстрел. Затем еще один выстрел, и еще, и еще… Аль-Бакри понял – это «развлекается» Хафиз. Он то ли не мог переключить регулятор автоматического огня, либо не хотел делать этого. Только выстрелы все не кончались, а вслед ними в развалинах, видневшихся за огромным, метров пяти в диаметре, шатром, непонятно как выросшем недалеко от бункера, раздавались крики. Иногда короткие, означавшие, что Хафиз попал в жизненно важный орган; иногда длинные и тоскливые – и тогда выстрелов было два-три, через равные промежутки времени. К ним присоединились вдруг предсмертные вопли баранов. И тут вернулся Насер.

– Все чисто.., господин, – он опасливо поглядывал на Сауда, которому больше всего не понравилось, как нервно дрожит палец воина на спусковом крючке автомата.

– Ты что, сын ослицы, не узнаешь меня?!

– Нет, господин, вроде голос командира Аль-Бакри, но нет, это не вы, командир.

Сауд в бешенстве принялся теребить по привычке левое ухо, которое – о, аллах! – было целым и непривычно большим. А ведь половину его он оставил еще там, в Афганистане, раненный в короткой стычке с неверными.

Этот жест словно успокоил Насера; он принялся объяснять что-то появившимся опасливо из бункера воинам, которые принялись удивленно разглядывать друг друга и командира. Впрочем последний в разборки встревать не стал, направившись короткими перебежками вокруг БРДМ. Точнее вокруг того, что осталось от боевой машины.

Броневик в задней части отсутствовал, словно кто-то отсек от него третью часть гигантским клинком; только что это должен был быть за клинок, перерубивший и часть двигателя, и третью пару колес вместе с дисками, и самое главное – броню БРДМ, совсем недавно с легкостью остановившую не меньше сотни пуль из М-16, ударившими в нее почти в упор со скоростью восемьсот метров в секунду?

Сауд не поленился, протиснулся в образовавшуюся в корме броневой машины щель рядом с остатками движка, чуть морща нос от резкого запаха соляра, наверное пропитавшего всю землю вокруг – топливные баки тоже вскрыл какой-то гигантский консервный нож.

Внутри такой машины он не разу не был, потому оглядевшись, ничего трогать не стал, только вытолкал наружу тело асадовца, поддавшееся легкому толчку и вылез следом сам. Воины, стоящие кружком совсем рядом, дружно обернулись к нему, но за оружие, висящее на плечах у каждого, хвататься не стали.

– Значит, договорились, – обрадовано подумал Сауд, поворачиваясь к появившемуся из за шатра Хафизу, замечая крем глаза, что руки воинов потянулись к автоматам.

Он и сам перехватил поудобнее АКМ, глядя, как к ним с безумной улыбкой на губах приближается «племянничек». Тот, казалось, от избытка адреналина в крови стал выше ростом, моложе и стремительней. Редкая, всегда неопрятная бородка на щеках отсутствовала. Аль-Бакри понял – вот тот долгожданный момент, когда ничто не остановит его от сладкого чувства сминаемой его железными пальцами глотки, а затем и шейных позвонков наглого мальчишки. Потому что после того, что произошло вокруг, никакой дядя ему уже не страшен.

– Да и есть ли он теперь здесь, этот дядя, и все остальные, кроме нас, – подумал он, оглядывая мрачный лес, окружавший место событий, не выпуская впрочем из внимания Хафиза.

Однако ни сам он, ни другие воины, ни безумный мальчишка не успели сделать ничего – даже слова не сказать, когда совсем рядом словно взметнулся песчаный вихрь, тут же опавший, но оставивший перед остолбеневшими воинами группу новых персонажей.

Вперед выступил молодой парень в каком-то длинном белом стариковском одеянии; на руках он держал девочку лет четырех-пяти. К правой ноге парня прижимался лохматый пес, сразу же оскаливший острые зубы. По бокам их подпирали два верблюда, невозмутимо пережевывающие что-то; позади виднелись еще какие-то животные, скорее всего козы.

Первым опомнился Хафиз. С той же счастливой улыбкой на лице он шагнул вперед, поднимая АКМ. Пес с грозным рычаньем бросился на него и упал с коротким визгом; он попытался ползти вперед, защищая хозяев, но безумец уже не обращал на него никакого внимания. Ствол автомата переместился на людей – прямо на девочку, которую парень явно пытался то ли спрятать за своей широкой спиной, то ли отбросить в сторону, но… Палец опять нажал на курок и вместо громкого одиночного выстрела раздался только сухой щелчок – патроны кончились.

Хафиз недоуменно опустил голову вниз, к оружию, которое ни разу его сегодня не подвело, и потому не увидел, как парень напротив сделал два коротких шага вперед; его рука, вооруженная ножом с коротким кривым лезвием метнулась вперед, и еще раз, и еще, и еще… – пока мертвый уже воин не начал падать назад, вздрагивая торсом от каждого смертоносного удара.

Он наконец упал на песок, подогнув одну ногу; во вторую успел вцепиться раненый пес.

– Не стрелять! – взмахом руки остановил своих бойцов Сауд. Он вдруг понял, что может быть на много дней пути вокруг никого нет. Никого кроме его самого и семерых, нет, – он взглянул на девочку, – восьмерых человек, способных не только стрелять из автомата. Да, не только стрелять, копать могилы (тут он посмотрел на лежащего навзничь Хафиза и шатер, из-за которого он пришел); и зарезать наконец того барана, который орет, не переставая, последние пять минут.

Аль-Бакри тут же назначил Насера начальником караульной команды в количестве трех человек, ткнул пальцем в направлении, где каждый должен был обеспечить наблюдение и, дождавшись, когда воины разбегутся, выполняя приказ, отправился осматривать свои новые владения. Следом потянулись остальная троица с автоматами и парень в странном наряде с ребенком. Последний явно идти не хотел, но увидев как Сауд показал глазами на девочку, молча пошел за ним, впереди остальных воинов. Командира очень впечатлила расправа с Хафизом, да и нож, сделавший свою кровавую работу, укрылся где-то в широких складках его одеяния. Девочка опять была на руках парня; только раненый пес, остановленный взмахом ладони, остался охранять маленькое стадо из двух верблюдов и четырех (не ошибся Сауд) коз.

Прежде всего Аль-Бакри подошел к шатру. Шатер был великолепным; раньше в таких жили эмиры. Да и сейчас он был по карману очень немногим. Затканый внутри шелком, он не был обременен обилием обстановки. Вдоль стен его были в несколько рядов расстелены одеяла, по восточной традиции хан-атласные с верхней стороны; посреди шатра стоял столик, заставленный фруктами и сластями в чашах желтого металла («Золото», – равнодушно отметил Сауд). Рядом курился высокий кальян.

Аль-Бакри опустил полог шатра, не заходя внутрь – не потому, что не хотел топтать белоснежный войлок на полу: пусти он воинов внутрь, выгнать их оттуда получится не скоро. А в своем авторитете вождя он был уверен не столь сильно, как хотя бы час назад.

Дальше экскурсия пошла вдоль по периметру участка, составленного в основном фрагментами каких-то развалин, среди которых в разных позах застыли трупы – мужчин, женщин и совсем немногих (он увидел всего двух) детей. Если бы Сауд мог сейчас оживить Хафиза, он бы с удовольствием сам убил его, и не один раз. Не потому, что был таким человеколюбивым, нет. Почему-то Аль-Бакри был убежден, что никогда больше не попадет в Сирию; что жить ему дальше придется малым племенем, в котором так пригодились бы… ну хотя бы вон та красавица, несомненно арабка, хоть и белокожая, как европейка. Девушка лежала обнаженной в огромной ванне, из которой уже почти исчезла вода. Чуть выше ее левой роскошной груди темнели сразу два входных отверстий пуль, которые, пробив тело насквозь, разрушили и целостность толстой пластиковой емкости, созданной для любви и неги. Теперь тут ни тем, ни другим не пахло. Да еще этот баран!

Сауд резко повернул на звук. Баран, как оказалось был заперт в автомобиле-пикапе, «Фольксвагене-Амарок», какого Аль-Бакри никогда прежде не видел. Трехдверный, с длинным крытым кузовом, он был совершенно целым, не считая срезанного начисто регистрационного номера впереди. Его хозяина такое безобразие ничуть не волновало – он сидел, откинувшись на сиденье автомобиля, с пробитым пулей лбом и открытыми глазами, сохранившими удивленное выражение от картинки окружающего мира. Оболочная пуля со стальным сердечником несомненно пробила и сиденье, и тонкую стенку за ним, и несчастное животное, исходящее криком.

Командир не погнушался сам распахнуть обе двери пикапа – и тут же отпрыгнул в сторону, когда его едва не сбила с ног полноводная живая река.

– Один, два, три, четыре.., – он насчитал двенадцать овец, вырвавшихся из тесного плена; еще четыре оставались внутри – три лежащих неподвижно и четвертая, бьющаяся в судорогах и издающая тот самый душераздирающий крик.

– Абдалла, – подозвал он своего воина, тоже удивительным образом похорошевшего, – и ты, – ткнул он пальцем в парня в светлой домотканине.

– Меня зовут Хашимулло, господин, – он чуть поклонился Сауду и дернулся вслед за овцами. Впрочем, он тут же замер на месте – то ли потому, что его резко окрикнул командир, то ли потому что бараны и сами шарахнулись назад, ему навстречу, услышав как в глубине леса утробно взревел какой-то зверь. Ему ответил другой – более протяжно, с настолько дикой первобытной тоской, что воины, да и сам Аль-Бакри, наверное, побледнели и крепче стиснули приклады автоматов.

Но никто из дебрей не появился, и Сауд повторил:

– Абдалла и ты, Хашимулло, – займитесь баранами, – воины аллаха не должны остаться сегодня голодными.

Все еще озираясь на мрачный лес, командир отправился дальше, теперь уже только с одним бойцом. Они шли по кругу, огибая, а местами и перелезая через уцелевшие стены с удивительно ровными обрезанными торцами – здесь будто тоже порезвился великан с волшебной саблей; его внимание привлек роскошный лимузин строгого черного цвета, разрезанный вдоль ровно посредине, так что водитель, пристегнутый ремнем и одетый в не менее вызывающую ливрею, лежал в сидении на правом боку – тоже, к сожаленью, мертвый.

Аль-Бакри вдруг расслышал шепоток – такой тихий, что не наступи вокруг после душераздирающих звуков из лесов абсолютная тишина, он бы прошел мимо. Но нет – сильные руки отодвинули в сторону какой-то прилавок с наваленными на нем грудами женской одежды, и на воинов испуганно уставились тесно прижавшиеся друг к другу две молодые девушки – тоже, как и все вокруг, арабки. Одна из них, посмуглее, начала открывать рот, чтобы нарушить установившуюся вокруг тишину отчаянным визгом, когда Сауд, удивив воинов, а больше самого себя, необычайно мягким голосом остановил ее:

– Успокойтесь, сестры. Все кончилось. Аллах покарал нечестивца. Теперь я.., – он оглянулся на бойцов, – мы не дадим вас в обиду.

Еще больше удивились двое прожженных подонков, которые в последний год ничем, кроме убийств и насилия не занимались, когда поняли, что девушки поверили командиру. На их устах появились несмелые улыбки и они охотно присоединились к Абдалле и Хашимулло, разделывающих уже третью тушу. Впрочем, они тут же были отправлены на поиски приправ и специй, а также посуды, желательно казана, в котором Абдалла обещал сварить плов, достойный шейхов. Сварить из риса, полмешка которого он уже где-то раздобыл.

На немой вопрос командира он махнул рукой в сторону шатра:

– Там целая лавка – и рис, и маш, и много чего еще. Нават я уже замочил, – Абдалла показал какую-то кастрюльку с залитой водой горкой крупных горошин, – а хозяин дохлый лежит, платить не нужно.

Боец захохотал во все горло и пообещал, что кебаб будет готов даже раньше плова, а Аль-Бакри недовольно поморщился. Впереди было самое неприятное – надо было избавиться от трупов. Желательно закопать. Не только потому, что припекающее все сильней солнце подгоняло к этому. Он никак не мог забыть продирающих до самых костей лесных криков. Не убери все вокруг, скоро сбегутся и слетятся все падальщики вокруг, а что тут будет твориться ночью!?

В том, что в окружающем их лесу падальщики есть, он не сомневался. Там, где есть человек, там сразу же появлялись эти твари. Аль-Бакри думал даже стаскать все тела в какой-то из подвалов (их было вокруг на удивление много), и завалить его, можно даже взрывом – умения у него хватило бы, а взрывчатки… Вот со взрывчаткой было все непонятно. От длинного, метров двадцати бункера, осталось не больше пяти; окажется ли там взрывчатка, принятая по описи, он не знал. Ведь не сам же он таскал тяжелые ящики. Вот в том, что автоматы с ящиками патронов к ним, и те самые приглянувшиеся пулеметы со снайперками здесь, рядом, он не сомневался. И это радовало душу. А предстоящая работа не радовала. Хотя, командир он или не командир?!

Уже через пять минут Насер сдал ему пост, а сам вместе со вторым воином сносил тела к тому месту, куда, как оказалась, рука командира добросила гранату – в тот самый момент, когда их жизнь круто поменялась. И Аль-Бакри эти перемены начинали нравиться. Если бы еще не Хафиз!

Поляна в этом месте удлинялась, заходя глубоко в лес, кажется, так далеко, что ее можно было принять за начинавшуюся (или заканчивающуюся здесь) дорогу.

Сауд даже прильнул к ней, пытаясь разглядеть заросшие колеи – но нет. Ни нога человека, ни какой-либо механизм своих следов здесь не оставили. Какая сила пробила эту просеку – вода, дикие звери или другой каприз всевышнего, он разобрать не мог. Аль-Бакри вообще лес не любил; он не понимал его, не разбирался – ведь не называть же лесом те чахлые заросли в афганских горах. А тут – настоящая Сибирь – от этого слова Сауда пробило морозом, так, что он чуть не сбился со счета.

Но нет – вот и Насер подошел, тяжело отдуваясь, для отчета. Солнце за прошедший час поднялось еще выше, так что было уже почти как в родной Сирии. Если бы еще не этот проклятый лес!

А воин подтвердил, что командир не ошибся в подсчетах: четыре ребенка, двенадцать мужчин и шестнадцать женщин отправил на тот свет проклятый Хафиз. Точнее троих из них проводил к всевышнему сам Насер, показав три пальца правой руки, а большим пальцем левой проведя себя по горлу – добил.

Аль-Бакри отправил его на поиски шанцевого инструмента; другой воин присел рядом с ним. Его грязное лицо лоснилось от пота, и командир подумал, что можно было бы отправить и его – на поиски воды. Пока же его негромкий разговор самого с собой не мешал командиру. До тех пор, пока Сауду не показалось, что в унисон почти спокойным арабским словам раздаются чьи-то чужие, гортанные и чем-то знакомые. Но нет – не показалось. Из чащи вдруг появился худощавый парень с густыми вьющимися черными волосами на голове и таким характерным носом, что Аль-Бакри принял его за своего, за араба. Но последний вдруг при виде воинов просиял лицом и крикнул в лес что-то на иврите, который Сауд не то чтобы знал, но отличить от других мог достаточно уверенно – приходилось сталкиваться, и не раз.

Из чащи выскочила теперь целая толпа – человек десять, не меньше. Тут первый, призвавший сотоварищей, увидел наваленные вдоль тропы тела погибших; увидел кто-то еще. Из толпы раздался истошный женский визг и вся она подалась назад, в лес, но поздно – из-за спины командира раздалась длинная очередь и сразу несколько человек, и прежде всех кучерявый предводитель, повалились на землю.

– Ишак и сын ишака, – выругался Сауд, оборачиваясь и вырывая оружие у подчиненного. Несколькими длинными прыжками он достиг толпы, замершей на месте, и принялся прикладом сбивать их компактней, а затем и укладывать на землю ничком. Воин, немного обиженный вспышкой ярости командира, присоединился к нему, помогая за отсутствием автомата руками и ногами, не забывая пинать пленников так, что Сауду пришлось опять одернуть его.

– Господин, это ведь евреи, – заговорил он, почти крича и брызгая слюнями, – сейчас мы их всех…

– Стой, – приструнил воина Аль-Бакри, не решаясь, однако, обозвать его и показал на гору трупов, – яму ты копать будешь?

– Точно! – обрадовался воин аллаха, – пусть копают, а потом мы их…

– Ишак! – все-таки не выдержал Сауд, – а баранов ты пасти будешь, коз ты доить будешь, – голос его крепчал с каждым словом, – а потом ты этих баранов трахать будешь?! У нас только две женщины, две! Каким ты в очереди будешь, знаешь?

Вояка понял, что скорее всего до него очередь никогда не дойдет и посмотрел на пленников, вернее пленниц, совсем другими глазами. На земле между тем жались к друг другу всего четыре фигуры. Женские фигуры, потому что трое мужчин, выскочившие из леса в первых рядах, лежали на земле чуть поодаль, не двигаясь. Еще одна девушка шевелилась, но так слабо, что Аль-Бакри, только глянув на руки, которые она прижимала к животу, на кровь, уже пропитавшую большую часть ее платья, понял – не выживет; работа для Насера.

А последний и сам уже бежал на звук выстрелов, почему-то без автомата, но с лопатой наперевес.

– Еще один ишак, – подумал Сауд, встрепенувшись, обрадовано глядя, как из чащи чуть дальше остальных показалась еще одна женская фигурка в темном брючном костюме, по какой-то причине отставшая от сотоварищей.

Но сейчас она оказалась шустрее остальных. Коротко вскрикнув, она повернулась и исчезла за поворотом широкой тропы, которую Аль-Бакри совсем недавно изучал.

– Куда, – железная командирская рука успела перехватить за камуфляж Насера, – куда без оружия?

Тот ошалело помотал головой, пытаясь вырваться из захвата командира и вдруг обмяк, видимо вспомнив страшный рев в лесу,.

Впрочем, Сауд и сам понимал, что беглянку надо поймать, что она могла вернуться не одна, с помощью. И пусть вероятность такого была ничтожно мала – скорее девушку загрызут дикие звери, или она заблудится и упадет без сил, что опять таки заставляло думать о хищниках. Даже такой вероятностью нельзя было пренебрегать, а кроме того еще одна женщина в его… он даже не знал, как назвать то непонятное пока, что хотел слепить из этих таких разных людей.

В общем, через пять минут в погоню отправились два воина, старшим из которых был назначен Насер. Оба были вооружены акээмами с двумя спаренными магазинами – сто двадцать патронов могли уничтожить или разогнать любую стаю хищников.

Так думал Аль-Бакри. Что думают воины, его не интересовало.

Прибежавший следом за Насером Абдалла обрадовал, что кебаб уже почти готов, а в казан скоро будет заливать воду, но соли нет и поэтому…

Сауд явственно представил серое длинноухое животное, но обижать воина не стал – уж больно мало их у него осталось. Не вооружать же Хашимулло. Аль-Бакри небезосновательно предполагал, что последний повернет дуло автомата совсем не туда, куда ему укажут. Впрочем про парня командир вспомнил совсем не случайно.

– Абдалла, твой друг Хашимулло…

– Он мне не друг, – насупился воин.

– Хорошо, не твой друг Хашимулло ехал на верблюде, с ребенком, с козами, с собакой…

– Ага, – подхватил Абдалла, – он мне рассказал. Их буря настигла песчаная, в пустыне.

– И как ты думаешь, человек едет по пустыне с ребенком, на верблюдах хурджины, что в них?

– Точно, – вдруг догадался воин, и умчался туда, откуда доносился умопомрачительный запах кебаба.

– Господин, есть соль, – радостным голосом закричал он из-за шатра, – и хлеб есть, и…

Но Сауд не слушал его, он пытался понять, что может сделать он сам и два воина (не считая Абдаллы, который помимо всего прочего еще и за парнем должен был наблюдать, да и за девушками-арабками, оказавшимися родными сестрами). В результате недолгих раздумий один из воинов отправился на противоположный конец их лагеря, где наблюдал за окрестностями, забравшись на самую высокую развалину; то же самое сделал второй боец, оккупировавший похожий наблюдательный пункт, но уже здесь, рядом, где четверо женщин – сначала под угрозами, и даже легкими затрещинами начали расширять лопатами (и одной широкой мотыгой, реквизированной у Хашимулло) воронку. Потом удивленный воин увидел, как командир, забросив за спину автомат и взявшись за свободную лопату, тоже включился в работу.

При этом он о чем-то негромко переговаривался с пленницами, но, как не напрягал слух воин аллаха, ничего понять он не смог. Потому что не знал английского языка.

Зато его хорошо знали и сам командир и его невольные собеседницы. В результате уже совсем скоро он узнал, что израильтянки (и израильтяне) тоже неведомо как оказались на поляне посреди дремучего леса, в развалинах, которые они не успели толком даже разглядеть, потому что на них со все сторон полезли жуткие твари, которых две женщины обозвали медведями, а две другие – какими-то монстрообразными собаками. Они даже немного поспорили, не обращая внимания на разулыбавшегося командира.

Потом две девицы принесли кебаб, жесткие до каменного состояния лепешки и пятилитровую пластиковую бутыль с водой, увидев которую пленницы заметно оживились – этикетка была заполнена буквами на иврите, и женщины наперебой стали объяснять Сауду, что пустынный Израиль, оказывается, экспортирует громадное количество бутилированной воды. («Вот молодцы евреи», – невольно восхитился Аль-Бакри).

Затем настала пора стаскивать в не такую глубокую, как хотелось бы командиру, яму трупы. Здесь противоестественная близость араба и израильтянок разом исчезла. Девушки опять стали хмурыми; бросали взгляды, полные ненависти, не скрывая их, так, что командир опять взялся за автомат и отступил в сторону, чтобы все четверо оказались под прицелом.

Над поляной расплывался запах почти готового плова; девушки уже закончили засыпать землей тела – уже нечем было засыпать, если только не начинать копать рядом новую яму. А Аль-Бакри все сидел, отчего-то в смертельной тоске, понимая что зря отправил воинов за беглянкой, не замечая ни пленниц, ни Абдаллу, теребившего его за рукав.

– Господин, господин, плов готов – руки моем, кушаем…

– Не кушаем, Абдалла, – Сауд отстранил верного воина и упруго вскочил на ноги, передергивая зачем-то затвор готового к бою оружия и наблюдая короткий полет выброшенного пружиной патрона.

Затем он повернулся к невысокому зданию, служившему наблюдательным пунктом – как раз в тот самый момент, когда с крыши бесформенной кучей камуфляжа повалился караульный. Следом мягко, словно не с двухметровой высоты спрыгнул воин. Не воин – Воин! И Аль-Бакри понял, что второй пост тоже ликвидирован, и что такого противника ему не одолеть. Таких он видел в далекой молодости, в Афганистане – в прорезь прицела, но никогда в рукопашной, потому что тогда бы его сегодня здесь не было. Один – совсем крошечный шанс у него оставался. Потащив за собой Абдаллу, он заслонился от противника живым щитом. Четверка пленниц так и стояла, застыв у братской могилы.

Воин напротив покачал укоризненно головой, поднимая для выстрела пистолет и указывая им на оружие Сауда (Абдалла был безоружен, если только не считать оружием шумовку, зажатую в правой руке). Аль-Бакри упрямо мотнул головой, отказываясь, переступая вправо так, что опять живой щит закрывал его. Одновременно он начал поднимать автомат, готовый уничтожить все – и противника, и девушек, и Абдаллу, и весь этот непонятный, жуткий и такой прекрасный мир, который…

– Пусть он не достанется никому!

В этот момент сбоку раздались короткие хищные очереди, и он увидел, как падает его последний воин, как у него самого на груди рвется лохмотьями камуфляжная куртка; саму грудь наполняет нестерпимая боль. Последнее, что увидел Аль-Бакри в этом мире и этой жизни – темный силуэт беглянки с автоматом у плеча.

Черная душа Сауда Аль-Бакри вознеслась к аллаху, в которого он так и не успел поверить.

Глава 4. Подполковник Кудрявцев. День первый, продолжение

Долгая, полная опасностей и крутых поворотов судьбы карьера профессионального военного приучила подполковника тщательно планировать свои действия – на час, день, месяц… Она же не раз показывала – в любом плане, каким бы продуманным он не был, нельзя предусмотреть всего; обязательно может вылезти (и зачастую вылезает) какая-нибудь мелочь, какая-то нестыковка, способная порушить самый гениальный замысел. План Кудрявцева был весьма простым и вполне выполнимым – учесть все и всех, попавших волею неизвестных сил в этот миниатюрный анклав русских людей, определить, так сказать, наличие и возможности личного состава, расставить людей по местам, обеспечить их элементарными условиями питания и бытовых удобств и, подобрав небольшую, но достаточно боеспособную группу соратников, каждого из которых в ближайшие дни он собирался проверить, начать целенаправленно и методично обследовать окрестности. И прежде всего в том направлении, где уже не в первый раз ему слышались звуки очередей автоматического оружия и одиночных выстрелов.

Именно с той стороны выскочила девчонка лет восемнадцати-двадцати. Сколько лет ей было на самом деле, можно было только гадать – или спросить ее саму. Но только после того как она отдышится хотя бы немного. А сам Кудрявцев в это время как раз бы занялся неизвестным (или неизвестными) в камуфляже и с автоматом Калашникова – таким родным и привычным, что правая рука явственно ощутило теплое гладкое дерево приклада, а ветерок словно донес запах оружейной смазки.

На самом деле в руке уже был метательный нож, совсем недолго – лишь только до того мгновенья, как подполковник уверился: ничем иным остановить незнакомца с ярко выраженной восточной наружностью остановить невозможно. Его палец уже был готов нажать на курок автомата, а очередь из АКМ на таком расстоянии…

Сам подполковник уцелел бы особо не напрягаясь, обучен был и не такому, но за спиной было столько людей… Поэтому нож полетел точно в цель – чуть выше распахнутого ворота грязного песочного камуфляжа, в судорожно дернувшийся в последний раз кадык.

– Там еще, – прохрипела незнакомка за спиной, но Кудрявцев и без нее бросился бы в лес – стремительно и бесшумно. Соблюдая, естественно, все доступные меры маскировки. Это он открытое пространство до опушки леса преодолел в несколько гигантских прыжков; ощутив в руке действительно теплый приклад АКМ и нырнув в лес, он преобразился; движения его стали более плавными. Он местами словно перелетал несколько метров, скрытый от взглядов спереди сразу несколькими стволами деревьев; потом двигался медленно и тягуче – так, словно не человек крался по вековой чаще, а сам лес играл причудливыми тенями, в которых не ищущий специально глаз мог распознать что угодно, любую тварь, которых, наверное, здесь было предостаточно.

Наконец он остановился, пропуская мимо себя почти полную копию первого бандита (а что это бандиты, Кудрявцев нисколько не сомневался) и прислушался. Хриплое дыхание бредущего по широкой тропе человека, совсем недалекий шум лагеря, в котором явно забегали, закричали люди и… все. Все остальные звуки принадлежали лесу и в настоящее время подполковнику не мешали; зато они помешали бандиту почуять, как за его спиной внезапно выросла тень и попытаться избежать удара – не сильного, но вполне достаточного, чтобы его сознание на некоторое время отключилось.

Бессознательное тело тут же было убрано с тропы, и пришло в себя совсем скоро, прислоненным к неохватному стволу какого-то дерева. Никакой боли или неудобства при этом не ощущалось, не считая невозможности двигать членами, каким-то хитрым способом стянутыми между собой, да камня, или шишки, больно впившуюся в правую ягодицу.

Впрочем о последнем Насер – а именно так назвался молодой сириец, сразу же забыл, когда начался допрос. Настоящий допрос, не тот, который боец небольшого бандитского отряда мог видеть, наверное, каждый день своей военной карьеры. Что удивительно, незнакомец с серыми холодными глазами и двумя автоматами (понятно чей был второй), да ножом со страшным лезвием темного цвета воина аллаха не бил, кишки ему не тянул, пальцы ножом не резал, но совсем скоро знал все, что хотел. Несмотря на то, что русский (а это был самый настоящий русский!) арабский язык знал совсем слабо – на сугубо профессиональном диверсионном уровне – а Насер по-русски знал только Россия, Калашников и Путин.

– Ну что ж, все понятно, – протянул негромко Александр, – в то время как его руки буднично делали свою страшную работу.

Короткое движение, и бандит со свернутой шеей навеки закрыл глаза в чужом для себя лесу. Подполковник при этом не почувствовал никакого дискомфорта. Это существо, еще совсем недавно всеми силами пытавшееся сохранить себе жизнь, давно уже было вне любых законов. Это был солдат отряда, стоящего вне всяких законов – не тех отрядов, которые непонятно как, но вполне успешно громят регулярные войска сразу нескольких государств, а небольшой банды, так сказать «на подхвате», которые следуют подобно шакалам за линией фронта. Именно их зверства обычно и показывают телеканалы. Так что подполковник просто привел в исполнение приговор суда. Высшего суда. То обстоятельство, что оставлять такого пленника в живых, каждое мгновение ожидая удара в спину, конечно тоже учитывалось, но точно не в первую очередь – тут Кудрявцев был в себе уверен.

– Итак, что мы имеем, – негромко констатировал он, стягивая с трупа почти новенькие берцы сорок второго размера, – еще один анклав, сирийских арабов (но не факт пока, что чисто сирийский) размером, пожалуй, такой же как наш, но!.. Со складом оружия (кстати нашего, советского) и какой-то бронетехникой. Четверо бойцов, с командиром, который взялся непонятно откуда и командует голосом прежнего, хотя на него совсем не похож.

– Ну, нам-то это понятно, хотя и необъяснимо, – подполковник даже помотал головой, чтобы самому не запутаться, – но главное – это оружие, бесхозное оружие (четверых противников он по законам военного времени уже списал). Затем маньяк Хафиз, уничтоживший практически всех, парень с девчонкой, верблюдами и козами; еще какие-то бараны, плов и кебаб от Абдаллы…

Конечно были еще четверо израильтянок, которых по тем же самым законам надо было спасать. Спасать в первую очередь, и он это прекрасно понимал. Умом. А сердце подсказывало фразу кого-то из великих: «Оружия много не бывает!».

На вопрос – что вдруг больше подтолкнуло его, словно хороший пинок под зад – естественная мысль мужчины, офицера о спасении жертв боевиков, или живо представшая перед глазами картинка, как кто-то другой – не он – добирается до сирийского бункера, он не смог бы ответить даже самому себе. А себе он никогда не врал.

Поэтому он так же стремительно вернулся на поляну, неся в одной руке два автомата, а в другой – обувь, которая сирийцу уже была не нужна. Лагерь встретил его негромким гомоном людей, столпившейся вокруг израильтянки. Последняя вертела головой, не зная, кому отвечать в первую очередь – столько вопросов падало на нее. Что интересно – отметил подполковник – она явно понимала эти вопросы. От долгого бегства она уже вполне оправилась. Тем более, что кто-то успел принести ей полторашку газированной воды, наверное из сельского магазина – Александр видел там такие.

– Тихо, – поднял руку подполковник и толпа почти сразу затихла. Он мысленно улыбнулся, – привыкают, однако, ребята.

Кудрявцев дождался полной тишины, сделал зверское лицо Дубову, который, как оказалось, бросил свой пост и тоже оказался здесь, пытаясь теперь спрятаться от командира в задних рядах. Сделать это при его габаритах было невозможно и он, скорчив умилительно виноватую физиономию, исчез за стеной, чтобы совсем скоро оказаться над бывшей квартирой Александра. Последний дернул было рукой, чтобы протянуть берцы босому Малышеву, но задержал движение, увидев, что хозяйственный геолог уже сам обзавелся сапожками-казаками.

– Ну и что за прелестное создание к нам пожаловало? – мягким голосом обратился подполковник к израильтянке.

Та удивленно посмотрела на него; она явно не назвала бы себя так.

Медленно вставая и не выпуская из руки наполовину опустошенную бутылку, она ответила, как и предполагал Кудрявцев:

– Я Оксана Гольдберг, из Тель-Авива, из госпиталя Сураски…

– Фигассе, – присвистнул кто-то из парней, чей голос еще не был знаком Александру.

Другой голос, много тише, но вполне узнанный Кудрявцевым (парень с чемоданом – кто же еще!) добавил:

– И тут евреи!

Девушка наверняка тоже расслышала последние слова, потому что повертела кудрявой головой, естественно не распознав никого во множестве окружавших ее лиц, и опять обратилась к Александру:

– Так-то я русская… ну, советская, родилась и выросла в Красноярске, товарищ э…

– Подполковник, – подсказал тот.

– Товарищ подполковник. В восьмидесятых все наши в Израиль уезжали, вот и я, в восемьдесят четвертом…

– Вот и сидели бы там в своем Израиле, – пробурчал тот же недовольный голос, но девушка уже не обращала внимание ни на кого, кроме Александра:

– Товарищ подполковник, там же еще наши.., там их.., там террористы…

– Знаю я, Оксана, – остановил ее Кудрявцев, – выручим их. Вот через… десять минут и отправимся.

Он ожидал, что парень опять язвительно пройдется насчет «наших», но тот поостерегся, и подполковник громко позвал:

– Рубцов, Дубов, Котова, Малышев, ко мне!

Впрочем, Малышев стоял рядом, и командир спросил первым у него:

– Это что такое? – он указал пальцем на пластмассовую ванночку, в которой купают новорожденных. Последняя была с горкой заполнена пакетами с туалетной бумагой, какими-то пузырьками, бутылочками.

Однако геолог принял указующий жест совсем по другому. Он вдруг стал переступать ногами так, словно пытался спрятать казаки один за другим. Ничего естественно у него не получилось, и он виноватым голосом пояснил:

– Там, товарищ подполковник, еще один погибший. Помните, мы трубы видели, профильные, – Кудрявцев кивнул, – так ими парня какого-то завалило, насмерть. И мотоцикл его.

– Ага, – вспомнил подполковник, – мотоциклист, – а Малышев продолжал:

– Так привалило, что только ноги и торчат. Так я – вот… По камням, знаете ли босиком неудобно…

– Правильно сделал, Игорь Владимирович, – успокоил его подполковник; он никогда раньше не жаловался на память, а сейчас предполагал, что с этим вопросом… по крайней мере стало не хуже. Он помнил всех, кого успела записать Котова, и кто сам представился ему, помнил про них каждую строчку информации, а с остальными… Про остальных как раз и протягивала ему листки догадливая Мария Сергеевна.

– Вот уж с кем повезло так повезло, – он взял в руки листки, заполненные все тем же убористым почерком, но сначала обернулся к коменданту Рубцову, – обед готов, Николай Петрович?

– Сейчас уточним, Александр Николаевич, – и он обернулся, кого-то выискивая в рядах, – Егорова, Зинаида Сергеевна, пожалуйста к нам…

– А что, сейчас всех и накормим. И тебя, милая, – Зинаида приобняла Оксану, отчего у той в глазах показались слезы., – как и говорили, сначала скоропортящееся.

– Хорошо, – подполковник недовольно покосился на коменданта, который как видно, раньше неплохо поживал, перекладывая всю работу на подчиненных, – сначала накормить тех, кто пойдет со мной. Он окинул взглядом окружающих:

– Никитин!

– Я!

– С кабаном закончили?

– Так точно!

– Молодец! Первый; Малышев!

– Я!

– Второй; Володин!

Пожарник выступил вперед.

– Будешь третьим, – прозвучало двусмысленно, но никто, даже Никитин не засмеялся; Ершов! – парень с подбитым глазом выпрямил плечи, даже стал как будто выше. Подполковник поколебался, но все же кивнул, – Четвертый.

Кудрявцев поднял к глазам листки, споро пробегая по ним, выискивая нужную ему информацию. Взгляд царапнуло знакомое до боли слово: «Афганистан» и он остановил здесь свое внимание:

– Холодов Юрий Михайлович, шестьдесят первого года рождения, в восемьдесят втором году в Афгане, – на приглашающий голос Кудрявцева никто не откликнулся, и он оторвал взгляд от листка. Парень, о котором шла речь, стоял отдельно от толпы, и явно не собирался подходить.

Тогда Александр сам подошел к нему; он тут же понял причину такой стеснительности парня. От того немилосердно смердело, и подполковник удивился, как только Котова вытерпела, записывая не очень богатую биографию Юрия. Слово бомж там нигде не фигурировало, но глядя на его наряд (почему-то присутствовал только один башмак) и отвратительный запах, все оттенки которого подполковник назвать бы не смог, а уж он-то видывал и не такое, Кудрявцев едва сдержался, чтобы не шагнуть назад, подальше от бывшего воина-интернационалиста. Он тут же спросил: «Пойдешь?» и дождавшись несмелого кивка, показал на баню:

– Еще не остыла; чтоб через десять минут скрипел от чистоты. Свою одежду сжечь. Не хватало нам сюда паразитов занести.

– А…

– А смену белья возьмешь вон у него, – подполковник кивнул на бандита, так и валявшегося у кромки леса, – не первой свежести и чистоты, конечно, но твоя совсем уж как-то… Что мнешься – трупов боишься, или брезгуешь?

– Да нет, – парень мотнул головой в сторону толпы.

– Стесняешься, – догадался Кудрявцев, – правильно делаешь. Ничего, сейчас тут ни души не останется.

Командир подошел к Дубову, до сих прячущему взгляд:

– Держи, сержант, – он протянул Виталию АКМ, – сейчас быстро перекусить, оправиться и опять на пост. И смотри у меня – пока я не вернусь, отвечаешь тут за каждого.

– Понял, – расцвел улыбкой Дубов, и широкими шагами отправился в сторону «столовой», до которой было всего ничего: весь лагерь был размером двадцать пять на двадцать пять метров, и если бы не нагромождение бетонных стен да останков автомобилей самой разной степени поврежденности, он бы просматривался бы насквозь.

– Пойдемте, товарищи, оценим, чем нас сегодня Зинаида Сергеевна угощать будет.

– Да я не одна, – разрумянилась от смущения Егорова, – тут мне многие помогали.

Кудрявцев, пропуская мимо себя людей, остановил Рубцова и Ильина. Последний как раз остановился у ванночки с туалетным скарбом и показывая на нее пальцем, похвалился:

– Видали, командир что мы с Игорем откопали под ванной, под туалетом.